Я был счастлив. Позади вступительные экзамены в Смоленский мед институт. Переживания мамы, двойка по химии, прогулки по берегу Днепра, пьянки в студенческом общежитии – всё это теперь в прошлом. А впереди – самостоятельная работа, зарплата и финансовая независимость. Не поступил? И слава Богу! Не хотел я быть врачом.
     Отдохнув пару недель от поступления в ВУЗ я, по совету родителей, решил устроиться учеником фрезеровщика на электротехнический завод. Мне было всё равно где и кем работать, до армии, по моим подсчетам оставалось месяцев семь – восемь. 
     Мой друг и одноклассник  Вовка предложил мне съездить с ним в институт зоологии Академии наук Казахстана, куда он хотел устроиться лаборантом. До начала работы на АЭТЗ оставалось несколько дней, делать было нечего, я поехал. Мы долго тряслись в автобусе, потом в тролейбусе и, наконец, оказались под самыми горами, где, среди яблоневых садов, находился Академгородок.
    Вовка пошёл на собеседование с директором института,а я сидел в приёмной и скучал до тех пор, пока туда не зашла СУДЬБА. Она явилась в виде крупной, толстой тётки и спросила,
- На работу устраиваешься?
- Нет, - ответил я, - Друг устраивается. Я его жду.
- А не хочешь работать у нас в институте, в лаборатории гельминтологии?
- Хочу, - ответил я не веря своему счастью.
Если бы я в тот момент знал значение слова «гельминтология», через год я мог бы стать классным фрезеровщиком. Но, как сказал незабвенный Ося Бендер: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Через день я в новеньком белом халате с отвращением наб-людал, как хмырь лет под пятьдесят, которого звали Михаил Никифорович, готовит препараты из человеческой печени и диафрагмы, а кругленькая седая старушка просматривает их под микроскопом.
          Старушку звали Варвара Ивановна Боева и была она заведующей лабораторией, в которой мне предстояло работать. Заарканившая меня в директорской приёмной СУДЬБА, оказалась старшим научным сотрудником. Звали её Ия Борисовна. Еще за одним столом сидел мужик лет под тридцать, лицом и фигурой сильно напоминавший Квазимодо из « Собора той самой матери», но довольно высокого роста. Это был вечный студент Игорь. Он, как и Михаил, числился на должности прозектора.
        Занимался я в основном приготовлением препаратов из внутренних органов и разборкой коллекционного материала. Сейчас поясню, что это такое. В коллекционной комнате, на стеллажах стоит множество банок и бутылок. В них, в формалине плавают те самые гельминты, про которых я не знал, что они -  глисты, и, которых должен был разбирать в соответствии с их принадлежностью к цистодам, нематодам, эхинококкам и скребням. Короче, влип я капитально. А в лаборатории млекопитающих, где работал друг мой Вовка, работало еще несколько пацанов, моих ровесников. На обед они варили сайгачьи головы, запивали их пивом, которое им продавали в буфете на талоны с лиловой печатью «МОЛОКО. 0,5л.», чистили черепа ондатр и хорей и вообще, жили полноценной жизнью. 
Почти весь сентябрь я, как и большинство лаборантов и МНСов института, провёл на уборке табака в одном из табаксовхозов, а по возвращении вновь уныло занялся разборкой круглых и плоских червей. И вдруг …
- Саша! Вы знаете, Саша (завлаб обращалась ко всем только на «вы»), вам придётся съездить в командировку. В Карой.
    Ехать мне предстояло с Михаилом – мужиком, как я уже говорил, немолодым и угрюмым. Это несколько окисляло мою радость, но, как сказал кто-то мудрый, полного счастья не бывает. Через день мы получили аванс, купили билеты на самолёт и вылетели в Карой* - город-призрак, город-мечту (идиота). Каких-нибудь четыре часа тряски, грохота, болтанки и посадок в каждом попутном ауле, и, наш лайнер АН-2 запрыгал по кочкам каройского аэродрома. «Ну, здравствуй, Карой!», - мысленно произнёс я,-  «Как долго мы шли к тебе полтора года назад с Капалов».
Карой – глухое казахское село, стоит на протоке Нарын – одной из многочисленных проток в дельте реки Или, впадающей в озеро Балхаш. Нет на земле места более унылого, чем этот аул. Серые, глинобитные домишки с плоскими крышами, дворы, в которых не растёт ни травинки, а в углу качается от ветра сортир, слепленный из камышовых мат. Двери в таком сортире обычно нет. Казах должен видеть всё, что творится в степи. 
     Переночевав в одной из таких мазанок, мы наутро, на попутном грузовике, выехали в охотничий посёлок Жидели, стоящий на берегу одноимённой протоки.  Большинство жителей этого посёлка занимались промыслом ондатры, охотой на водоплавающую птицу, кабанов, и рыбалкой. Поселились мы в саманной избушке у одного из знакомых Михаила. Побросали рюкзаки и к вечеру отправились  на рекогносцировку. Метрах в двухстах от окраины посёлка у меня из под ног с криком и громкими хлопками крыльев взлетел фазан. Михаил выстрелил и птица камнем упала в кусты. С большим трудом разыскал я фазана, а еще минут через пятнадцать Михаил подстрелил второго. На берегу протоки мы развели костерок, долили водички во фляжку со спиртом и отметили начало командировки.
      На утро следующего дня началась собственно работа. Мы обошли все дворы посёлка и попросили хозяев привести на поляну и привязать всех своих собак. Нужно заметить, что живущие в прибалхашских тугаях псы несколько отличаются от живущих в городах пуделей как размерами, так и характером. Такая собака не побоится в одиночку пойти на кабана. 
      И так, после обеда, на облюбованной нами поляне были собраны и привязаны почти все собаки посёлка. Только один кобелёк, размером с таксу, явился добровольно, был нам не нужен, а потому не привязан.
Михаил резал на куски тушки добытой ондатры, «заряжал» их мощным слабительным, а я на лопате подавал «клиентам». Примерно  через час наступил эффект. Собачки по очереди принимали фому радуги, я стремительно мчался к ним с лопатой и старался поймать на лету научный материал для Варвары Ивановны и Ии Борисовны. Собаки нервничали. Я тоже . Кобелёк, добровольно явившийся изгонять из организма глистов, тоже получил от нас порцию слабительного, но оно на него не подействовало. Я дал ему вторую – результат тот же. После третьей, рассчитанной на вес крупной собаки, он лёг под куст и сладко заснул, а проснувшись, отправился в посёлок. То, что удалось подхватить на лопату, я помещал в ведро с водой, чтобы сделать смывы, а затем, отмытых гельминтов – в бутылки с формалином.  Понятно, что такая работа не прибавила мне любви к гельминтам, которых когда-то академик Скрябин вытащил из дерьма и водрузил на пьедестал.
      Кроме работы с собаками мы с Михаилом расставили петли на многочисленных звериных тропках вдоль проток, присутствовали при снятии шкурок с добытых ондатр и консервировали в формалине их внутренние органы. В свободное время, которого было достаточно, я шлялся с ружьём по тугаям или на малюсенькой , шаткой плоскодонке уплывал по протоке в загадочный мир дельты Или. Природа радовала то встречей с выводком подросших лебедей, то многотысячной стаей лысух, то стайками диких уток на пролёте. Были и не столь приятные встречи. Однажды, переправившись на другой берег протоки Жидели, я отправился вдоль берега, в надежде спугнуть фазана или зайца. Метров через двести мне повстречалось небольшое стадо коров, которое возглавлял чем-то очень рассерженный бык. Своё плохое настроение он решил выместить на мне. Бык раздул ноздри, заревел и стал рыть копытами землю. Понимая, что ружьё с патронами, заряженынми мелкой дробью меня не спасёт, я стал отступать к воде. Ну, а если кто-то отступает, то кто-то должен наступать. Бычара так и сделал. Был конец октября, я был одет в сапоги и тёплую куртку и во всём этом пришлось лезть в воду. Бык по берегу сопровождал меня до самой лодки и, наверное, очень жалел, что сейчас не июль, вода холодная и гоняясь по ней за лаборантом из столицы можно схватить насморк. Это было моё первое купание в октябрьских водах Балхаша. Второе тоже было не очень приятным. 
      Как-то вечером, незадолго до захода солнца, мы на лодках отправились на утиную охоту. Хозяин дома, в котором мы остановились, высадил меня посередине плёса на поросшую камышом кочку. На ней умещались только две мои, плотно сдвинутые ноги. Я стал терпеливо ждать уток. Время от времени с разных сторон раздавались выстрелы. Наконец, почти уже в темноте, я дождался уток, которые сели на воду метрах в 30 от меня. Я выстрелил дуплетом, то есть нажал сразу на оба курка. Результат был ошеломляющим. Ружьё полетело в воду с одной стороны кочки, я с другой, а уток как ветром сдуло. Чтобы достать ружьё, стоившее примерно десять моих зарплат, мне пришлось дважды нырять в ледяную октябрьскую воду. 
       Через час я сидел у горячей печки, а Михаил растирал меня спиртом и на чём свет крыл матом начальство, которое навязало на его голову сопляка. Я твердо решил, что с гельминтологией пора кончать.

© Copyright: Александр Пейсахис, 2010
Свидетельство о публикации №210011900641 

             Май 1967 года. Окончен девятый класс. Экзаменов нет. Впереди "производственная практика" и долгое, жаркое лето.
- Старый, - сказал я другу , - А на фига нам две недели красить парты?
Как насчёт съездить в пески, в противочумный отряд? 
- А поехали! - поддержал идею Юрка, - Вот только предков нужно уломать.
            Мои родители и отец Юрки работали в Среднеазиатском противочумном институте, а устраивать детей по окончании девятого класса в эпидотряды было тогда обычной практикой. Мама сопротивлялась не долго, а отец хмыкнул, типа "Ну-ну... Хлебни и ты, сынок, отрядной романтики", и ничего не сказал. Через несколько дней мы со Старым и примкнувший к нам Юрка по кличке Глэк, получили на складе института новенькие кирзовые сапоги и, по совету опытных полевиков, смазали их вонючим рыбьим жиром. Мама нервно укладывала в чемоданчик необходимые, по её мнению, вещи. Поверх всего был уложен журнал "Политическое самообразование", который мама- коммунист и лучший пропагандист района получала ежемесячно. Бумага в журнале была мягкая и тонкая, а с туалетной бумагой, считала мама, в пустыне Сарыишикотрау, как и во всем СССР, напряжёнка.
            Вот оно и сбылось. Рыкнул движок "газика", остались за спиной ворота нашего спецгородка, пригороды, сёла с чисто казахскими названиями "Покровка", "Дмитриевка" и "Николаевка", проскрипел под колёсами деревянный мост через Или - началась пустыня. Часа через четыре далеко на горизонте показались вершины карагачей. Мы прибыли в райцентр Баканас.  Село это в те годы было знаменито тем, что туда ссылали бродяг, стиляг,
репрессированных и побывавших в плену людей. Там же находилось противочумное отделение.
            На стационар, в пески, нам предстояло вылететь на следующий день,а пока нас разместили в крохотной комнатушке с громким названием"общежитие". Побросав вещи мы отправились изучать окрестности. Больше всего нас интересовало, где находится магазин. Затарившись жидкостью"Солнцедар" и сигаретами мы на берегу большой по масштабам Казахстана реки отметили начало самостоятельной взрослой жизни.
             Плохо ..., ох как плохо было нам на утро следующего дня. Завтракать никто не стал. Поглотав тёплой, солоноватой воды из колонки мы отправились в сторону большого такыра на краю Баканаса.
- "Шереметьево", едрёна вошь ... , - хмуро изрёк циник Старый.
Здесь готовилось к вылету нечто из фанеры, клеенки и дюралевых трубок. Называлось оно ЯК-12М. В кабине, помимо пилота, помещалось еще два человека. Мы выкинули пальцы и в самолёт залезли я и Старый.Глэку предстояло лететь вторым рейсом. Полёт занял минут двадцать.Самолёт запрыгал по такыру и остановился. Из-за недалёкой песчаной гряды, впереди шлейфа пыли мчался грузовик.
- Наш самолёт приземлился в аэропорту "Капалы", - не унимался Юрка, - Просьба к пассажирам не покидать свои места до полной остановки двигателей...
           Нас поселили в десятиместной палатке, в которой стояло восемь раскладушек, дощатый стол, пара скамеек и фляга с водой. На столе красовалась"Спидола". 
- Не материться! - предупредил нас суровый, до черноты загорелый мужик,валявшийся на раскладушке, - Приёмник заберут!
- Окурки в банку! -сказал парень лет двацати с синими звёздами на плечах и коленях, - Будет мусор в палатке - приемник заберут.
- Началось ... - шепнул мне на ухо Старый, - Да здравствует, блин, свобода и независимость!
          На утро мы получили комбинезоны, капканы, лопаты и рукавицы и, в кузове грузовика отправились на "точку", добывать материал для исследования на наличие чумного микроба. Я не буду описывать способы добычи грызунов.Это жестокое занятие, но по молодости нам всё было интересно.
  Интереснее всего, однако, были люди, с которыми мы провели этот масяц.Возглавлял зоогруппу зоолог Савелов, который (кто бы мог подумать?) через двенадцать лет стал моим коллегой, наставником и другом. Техник - серыйи не интересный парень. А вот остальные ... 
         Капитан. За месяц я так и не узнал его имени отчества и фамилии. До войны он был капитаном первого ранга на Черноморском флоте. Раненый попал в плен. До конца войны мыкался в немецких концлагерях, а по её окончании - 15 лет в советских, после чего был пожизненно сослан в Баканас.
         Галка - тараторка. Бывшая актриса Большого театра. За длинный язык была сослана в Караганду. Работала в ДК, вышла замуж за его директора.Оба спились и были сосланы в Баканас на поселение. Муж бросил пить и уехал. Галка не смогла бросить и осталась. В нашей группе она была поварихой.
          Ваня-чижик. Мужичок с небесно-голубыми добрыми глазками. За пьянство и тунеядство был выслан из Алма-Аты. Он был просто Ваня-чижик.
         Техник Женька Макаров. Демобилизованный солдат. Через 4 года я работал с ним в одной лаборатории, учился на одном факультете, а потом много раз пересекался в противочумных отрядах.
Ну, и пожалуй, достаточно.
   - Пацаны! - широко открыв голубенькие глазки, восклицал Ваня-чижик, -- Пацаны! Вы когда-нибудь видели фалангу?
- Нет, Ваня! - пялясь в потолок палатки, на котором сидело штук десять этих тварей отвечал я, - в Алма-Ате не водятся фаланги.
- Фаланга, пацаны, - продолжал Ваня замогильным голосом, - это паук, размером чуть меньше коровы. Он набрасывается из-за кустов, впивается в горло и высасывает всю кровь.
- Всё! Нафиг вашу пустыню! Завтра уезжаем домой! - мы с Глэком перемигиваемся.
       Назавтра, после плотного обеда, Чижик с блаженной улыбкой лезет в матрацную наволочку. После обеда в отряде положено два-три часа отдохнуть, переждать жару. Ваня закуривает. Нет на свете человека счастливее Чижика. Вдруг, он резко меняется в лице, бледнеет и пулей вылетает из наволочки.
- Фаланга, сука! В матрацовку залезла! - он начал лихорадочно выворачивать наволочку. На песок шлёпается жук-бронзовка, которго мы с Глэком отловили и посадили в Ванину матрацовку - существо очень красивое и совсем безобидное. Ваня обрёл дар речи ... Лучше бы он его не обретал...
- Всё! - обречённо сказал Капитан, - Пи..ец! Неделя без "Спидолы".
Мы с Глэком перемигиваемся ...
          Выходной - он и в пустыне выходной. После трёх недель работы нам дали три дня отдыха.
- Женька! А где здесь клуб, магазин, девки? В Баканас нас не отпустили, может быть здесь что-нибудь есть?
- Это в Карое, - лениво отвечает Женька.
- А где он, этот Карой?
- А во-о-н за теми барханами, - показывает на север Женька.
- По этой дороге дойти до него можно?
- Можно, - говорит Женька.
Мы одеваемся. Чистые рубашки, на ноги - кеды, во фляжку чай. Мы полны решимости отдохнуть в цивилизации. Вперёд!Часа через три ходьбы по песку и такырам Старый скис. 
- Пошел он на хрен, этот Карой! Столько протопали, а его еще даже не видно. Не хочу я пить бормотуху и девок мне не надо. Пошли назад, Сашка!Мы с Глэком тоже уже потеряли кураж, но признаваться в этом было не помужски. Протопали ещё пол часа и решили вернуться. Назад идти было ровно столько же, сколько мы прошли в поисках города-призрака. К вечеру мы ввалились в палатку. Долго и жадно пили воду, а когда напились вволю,решили Женьку сегодня не убивать, но допросить.
- Жень! В какой стороне Карой?
- Я же сказал, во-он за теми барханами.
- И далеко он от Капалов?
- Если идти по дороге - километров сто восемьдесят, а по прямой короче.
По прямой намного короче. Километров сто пятьдесят. Вы что, опять к дев-
кам собираетесь?
  Палатка тряслась от хохота. Кому-то было просто весело, у кого-то была истерика. Я принадлежал к первым.
            Что может быть интереснее для пацана, чем ночная охота с фарой из кузова?
- На охоту хотите? - спросил Савелов когда стало темнеть.
Мы взвыли от счастья. Однако, через пол часа  было сказано, что на охоту нас не берут. Собирается много народу и лишние люди в кузове не нужны.
- В следующий раз, пацаны. Марш заряжать патроны, потом спать!
Вот это, про патроны, было сказано зря ... Мы насыпАли порох на самое донышко гильзы, почти доверху набивали патрон газетным пыжом, а потом добавляли чуть-чуть дроби. Сверху опять пыж. Когда полностью стемнело, поступила новая  вводная:
- Пацаны, в кузов! По пути половим тушканчиков!
А потом началось ... В свете фары появляются красноватые глаза зайца. Он сидит метрах в пятнадцати от машины и промазать в него невозможно.
- Валентиныч! - орут из кабины азартные зрители, - Стреляй!!!
Савелов жмёт на курок. Звук выстрела напоминает звук пробки, которую выдернули из бутылки вина. Именно простого вина, а не шампанского.В тишине слышно, как по стволу катится дробь. Савелов давит на второй курок. Эфект тот же. Обычно молчаливый Юрий Валентинович произносит речь.
Цензурными в этой речи были только три слова: "патроны", "порох" и "выгоню на хрен!!!". Быть тебе, Валентиныч, неделю без "Спидолы", а нам, до конца сезона, без охоты!
          Вот так и прошла она, наша производственная практика. Юрка Трухачёв(Старый), после армии поступил в авиационный и стал инженером. Юрка Клычков (Глэк) окончил медучилище и работал в вытрезвителе города Актюбинска, а я после службы в армии поступил на вечерний биофак и на работу в противочумную систему. Двадцать пять лет жизни было отдано
палаткам, кострам, бесконечным пустынным и горным дорогам. Не зря видно хмыкнул отец, когда я смазывал сапоги рыбьим жиром.


10.10.2009.

 

Что толкнуло пятнадцатилетнего Булата прицелиться в лоб Сашки из винтовки, он не мог объяснить и спустя двадцать лет. Сашка спокойно наблюдал, как парень выстрелил в землю и, полагая что пулька вылетела, переломив винтовку ещё раз, долго, тщательно прицеливался и нажал на курок. Боли Сашка почти не ощутил. Боль пришла потом. Был удар в правую бровь, чуть выше глаза и на щеку упало несколько капель крови. Вот и всё… Набежавшие пацаны оказали Сашке невиданное им до тех пор внимание. Его усадили на Васькину телегу, катали по кругу в гараже и внушали, что рассказывать о выстреле родителям не нужно ни в коем случае.
     - Ты скажи, что в кустах об сучок поцарапался, хорошо? - убеждал его Булат.
     - Хорошо, - отвечал Сашка.
Первый вопрос, который задал ему отец, когда Сашка вернулся домой, был,
     - Что это у тебя за царапина на брови?
     - Это я в кустах поцарапался, - ответил сын, и получил звонкую оплеуху.
     - Это чтобы ты не врал родителям! Кто в тебя стрелял?
Сашка стоял на своём до тех пор, пока мама не рассказала, что когда его катали в телеге по гаражу, к ним домой прибежал соседский пацанёнок, Витька, и в подробностях обрисовал все события. Далее запираться было бесполезно …
              Прошли годы. Вырос Булат, окончил медицинский институт и стал работать врачом на одной из противочумных станций Казахстана.  Вырос Сашка, отслужил в армии, окончил биологический факультет и стал, благодаря рекомендации Булата, работать на той же станции зоологом. Отношения между ними были тёплыми, какими и полагается быть отношениям между мужчинами, выросшими в одном дворе и в одной среде. Про тот давний случай Сашка бы и не вспомнил, если бы о нём не напомнил как-то во время застолья сам Булат.
     - Помнишь, Саня, как я тебе из воздушки в бровь попал?
     - Разве это ты тогда стрелял? – удивился Сашка, - Я всегда считал, что это был Алим.
     - Да нет, не Алим, это был я. Я тебе тогда в глаз целился, а стрелял – то я тогда неплохо, да и сейчас редко промахиваюсь.
Стрелял Булат действительно прекрасно и не раз доказывал это во время частых выездов на охоту.
              Прошло ещё года три. Не заладилась у Сашки работа на той станции. Никак не мог решить вопрос с жильём. Семья  в одном городе, он в другом. Жил один, как волк в станционном изоляторе, пил водку по вечерам, чокаясь гранёным стаканом с «тренером» - поллитровой бутылкой и имел неприятные беседы с начальством. Переведясь в аналогичную организацию в другом городе, он в течение месяца решил квартирный вопрос, перевёз к себе семью и детские свои годы, и годы, прошедшие в станционном изоляторе, и коллег своих вспоминал, когда на то были время и повод. Но однажды …
              Однажды, встретившись с коллегой по той, первой своей работе узнал Сашка, что во время охоты, в результате случайного выстрела, Булат потерял оба глаза. Стояли они, собравшись в кружок, разговаривали, а парень, который был напротив Булата, перезаряжал ружьё, не поставив его на предохранитель. Он резко закрыл стволы, и весь заряд мелкой дроби ушёл Булату в лицо. Слава Богу, что мелкой … Случайность?

14.09.2014

            Рассказывая о трудной судьбе одного из своих персонажей, великий сатирик, Аркадий Исаакович Райкин сказал: «Пить, курить и говорить я начал одновременно».  Я аналогичными успехами похвастаться не могу, ибо говорить начал в год, курить лет в одиннадцать, а упился в драбадан  впервые в тринадцать, по окончании седьмого класса. Но вот в чём я без сомнения опередил скороспелого героя, так это в начале трудовой деятельности. Вот вы, например, в каком возрасте заработали свой первый, кровный рубль? В 15 лет? В 17? 
              Родился я в январе, в семье студентов Второго московского медицинского института. Мама и папа учились на последнем курсе, и до окончания учёбы им оставалось полгода.  Жили мы в студенческой общаге на улице Горького. Сейчас она, кажется, называется Тверская. И мама, и папа получали стипендию, папа по ночам разгружал вагоны на товарной станции, мамины родители из деревни иногда подкидывали продукты, папина мама присылала небольшие денежные переводы. Кроме того, у отца в Москве жила тётушка – оперная певица, которая  время от времени приглашала нас в гости. В общем, не голодали. Более того,  деньги заработанные отцом на станции позволяли нанять для меня няньку. Вот эта простая русская женщина и приобщила меня к труду.  
              Однажды, во время зимней сессии, возвращались мои родители после сдачи экзамена в общагу. Шли они мимо одной из многочисленных московских церквей, где  на паперти толпились нищие. Женщина с ребёнком на руках показалась маме знакомой, но в сумерках она толком её не разглядела и подошла ближе. Сомнения развеялись. Если родители обеспечивали нянюшке хлеб, то я, по мере сил, помогал ей заработать на масло. Надо ли говорить,что родители были крайне возмущены и уволили няньку прямо там, на паперти, навсегда привив мне тем самым отвращение к деньгам. 

25.05.2014.