Не счесть, какое множество памятников Пушкину «расселились» по странам и континентам — от мировых столиц: Парижа, Брюсселя, Мадрида — до скромных деревень и посёлков: Яропольца, Берново, Захарово! Но вот история памятника Пушкину, что украшает ныне одну из площадей Ухты, некогда негласной «лагерной столицы», — поистине уникальна.

От Чибью до Ухты

История Ухты недолгая. Вначале, в августе 1929-го, к устью реки Чибью прибыла необычная экспедиция из ста двадцати пяти человек. И весьма пёстрого состава: были в ней и арестанты — политические и уголовники, — и вольнонаёмные, и охранники. Тогда-то и зародился посёлок, получивший своё название Чибью и причисленный к Печорскому округу Коми АССР. Через десять лет, в 1939-м, Чибью переименовали в Ухту, а с 1943 года посёлок стал городом.

Силами той экспедиции пробурено несколько нефтяных скважин, возведена буровая. А вскоре, 2 ноября 1929-го, явился на свет приказ: «Сего числа вступаю в обязанности руководителя Ухтинской экспедиции Северных лагерей особого назначения ОГПУ. О ходе работы по всем отраслям ежедневно информировать меня».

Подписал приказ Яков Моисеевич Мороз, — единоличный «хозяин Ухтпечлага», как любил он себя именовать. О лагерном начальнике сохранилась страшная память.

«Был тут и знаменитый Мороз, — вспоминал писатель Олег Волков, бывший заключённый, — заявлявший, что ему не нужны ни машины, ни лошади: дайте побольше з/к (заключённых) — и он построит железную дорогу не только до Воркуты, а и через Северный полюс. Деятель этот был готов мостить болота заключёнными, бросал их запросто работать в стылую зимнюю тайгу без палаток — у костра погреются! — без котлов для варки пищи — обойдутся без горячего! Но так как никто с него не спрашивал за „потери в живой силе“, то и пользовался он до поры до времени славой энергичного, инициативного деятеля, заслуживающего чинов и наград».

Лагерная жизнь шла по своим суровым законам. Все обитатели Ухтпечлага, оказавшиеся в бараках за колючей проволокой (хотя она не особо здесь была и нужна, — бежать некуда: на сотни вёрст в окрест тундра, снега или непроходимые болота), призваны были осваивать северные богатства, укреплять мощь советской страны.

Близился 1937-й год, а вместе с ним и пушкинский юбилей — столетие со дня смерти поэта, и лагерное начальство не пожелало остаться в стороне от культурных веяний. Заключённого Николая Бруни вызвали к начальству, где он и услышал приказ: изваять статую Пушкина к торжествам и водрузить памятник в центре поселка.

Николай Александрович за работой в лагерной мастерской. 1936 г.

Да, начальник Ухтпечлага Яков Мороз явно знал о творческих способностях заключённого Бруни, — ведь того ещё прежде перевели с тяжёлых лагерных работ, дабы тот рисовал портреты охранников, их жён и детей.

Для работы над будущим памятником Николаю Александровичу выделили на берегу реки Ухты дощатый сарай, громко именованный «мастерской». Каким-то чудом уцелела фотография, запечатлевшая художника в его творческом порыве. Материалы для увековечивания памяти русского гения были отнюдь не «вековечными», — не бронза, и не гранит, а самые что ни на есть обыденные, — кирпич да бетон.

Но было главное — талант мастера и его глубокая любовь к поэту!

Из династии художников

Кем же был ваятель пушкинского памятника? Да, по сути, Николай Александрович Бруни вовсе не был скульптором, и памятник Пушкину — единственное его детище. Да и кем ему только не доводилось быть! Вот как о Николае Бруни повествует интернетовская Википедия: «Музыкант, поэт, прозаик, лётчик, Георгиевский кавалер, священник и авиаконструктор». Чем не русский Леонардо да Винчи?!

Николай Бруни гордился своей старинной родословной, основателем коей стал выходец из Италии Антонио Бароффио. Его фамильное древо пестрит именами известных в России художников и архитекторов.

Прадед Николая Александровича, — Константин Бруни, — приходился родным братом Фёдору Антоновичу Бруни, ректору Императорской Академии художеств в Петербурге. (Живописный шедевр его кисти «Медный змей» украшает ныне Русский музей, а в мемориальной квартире поэта на Мойке хранится другая работа профессора Фёдора Бруни «А.С. Пушкин на смертном одре». Добавлю, — академик живописи был ровесником погибшему поэту).

Отец Николая Бруни — Александр Александрович Бруни — прославился как архитектор Таврического дворца; брат Лев также избрал стезю художника.

Сам будущий создатель памятника поэту (и будущий заключённый Ухтпечлага!) родился в Петербурге в апреле 1891-го и до декабря 1934-го жил насыщенной духовной и творческой жизнью. Не всегда, правда, счастливой, но всегда деятельной.

Вот оно, начало творческой биографии: в 1913-м, последнем мирном году для России, Николаю Бруни вручили диплом Петербургской консерватории об окончании класса по фортепиано. Но пианистом Бруни долго быть не пришлось, — его увлекла живопись, затем захватила страсть к иностранным языкам. Но вскоре все былые увлечения затмила поэзия: стихи Николая Бруни печатались в литературных альманахах Петербурга, у него появились поклонники и поклонницы, а сам он вошёл в сообщество, где заманчивым блеском сияли имена звёзд Серебряного века. В их числе и Константина Бальмонта, тогдашней поэтической знаменитости. С ним-то и сдружился молодой поэт Николай Бруни.

Лётчик Николай Бруни в годы Первой мировой

С началом Первой мировой добровольцем ушёл на фронт, был санитаром. Проявив в боях недюжинную для санитара доблесть, летом военного 1915-го направлен был на авиационные курсы в Петроград. После окончил авиационную школу в Севастополе, получил звание «военный лётчик» и отбыл на фронт, в 3-й армейский авиационный отряд. Николай Бруни слыл воздушным асом, — за лётное удальство награждён тремя Георгиевскими крестами, произведён в прапорщики. Так что отваги и мужества ему было не занимать. Да и удача сопутствовала герою!

Обет

Но 29 сентября 1917-го удача изменила ему: в воздушном бою под Одессой, самолёт, ведомый Николаем Бруни, был подбит противником. Стрелок, его напарник, погиб на месте. Сам лётчик был тяжело ранен, — удар был такой силы, что рукояткой управления расплющило серебряный нательный крест. Словно некое небесное знамение!

Тогда в воздухе, в горящем пикирующем самолёте Николай Бруни дал обет: если ему свыше даруют жизнь, — он посвятит её Богу! Обожжённого, израненного пилота подобрали свои, отправили в лазарет. В военном госпитале явлено было Николаю Бруни чудесное видение: ласково и ободряюще взирал на него присевший на краешек кровати сам Николай Угодник...

Осенью того рокового для России семнадцатого года, выйдя из госпитальных ворот, Николай Александрович понял, что возвращаться ему некуда — его авиационная часть перестала существовать. Пришлось остаться в Одессе. Однако, и Одессу, оккупированную австрийцами, пришлось покинуть. Ничего не оставалось, как перебраться в Москву, где он и вступил в ряды Красной армии. В Первый авиационный отряд, став его командиром.

На исходе 1918 года случилось в жизни Николая Бруни счастливое событие: он обвенчался с милой барышней Анной. Свадьбу сыграли с размахом, было много друзей, и в их числе Константин Бальмонт, с чувством читавший в тот день поэтическое посвящение новобрачным.

Наступил год 1919-й. В самом его начале Николая Александровича ждал новый душевный удар — его комиссовали. Он не прошёл лётную комиссию, — после ранения одна нога стала короче другой, и дабы сослуживцы не замечали его хромоты, Николай носил особую обувь. Но это ухищрение легко вскрылось врачами — из лётного состава командира авиаотряда списали.

Началась другая жизнь и другое служение. В июле того же года в Харькове Николай Александрович был рукоположен в сан диакона, через несколько дней — в сан священника. Вначале служил в церкви небольшого украинского села, затем переехал в Москву, где вёл службы в церкви Николая Чудотворца на Песках, что на Арбате.

Старинный московский храм помнил и Александра Пушкина, — здесь Павел Нащокин крестил свою новорожденную дочь, а поэт был её крёстным отцом. Пушкин адресовал письма задушевного другу по тогдашним обычаям так: «Павлу Воиновичу Нащокину в Москве, в приходе Николы Песковского на Арбате, в доме Годовиковой».

В тех же церковных стенах спустя почти столетие, в 1921 году, отец Николай отслужил панихиду по чтимому им Александру Блоку. И начал её необычно — со стихотворных строк недавно почившего поэта: «Девушка пела в церковном хоре...». Увы, но и московский приход пришлось вскоре оставить: отец Николай не пожелал смириться с «модными» веяниями так называемой Живой церкви. Её именовали и «Православной церковью в СССР», и «Обновленческим расколом». Целью же нового движения стало соглашательство с властью в Советской России, и даже сотрудничество, так называемый поиск симфонии, с ОГПУ и позднее с НКВД! Нет, не мог поддержать «обновленцев» глубоко верующий и чтущий заветы истинного православия отец Николай!

А в 1933-м, церковь Николы Чудотворца, что на Песках, древнейшую в Москве, — впервые упомянутую в летописи пятнадцатого века (!), — а вместе с ней и другие чтимые арбатские храмы, снесли...

Но ещё до этих горестных событий отец Николай перебрался в калужское село Косынь, в маленькую церквушку, где стал сельским батюшкой. Довелось служить ему и настоятелем церкви Успения Божией Матери в Клину. Позднее, волею суровых обстоятельств, отцу Николаю пришлось сложить с себя священнический сан и уехать в Москву на поиски работы. Нужно было кормить разросшуюся к тому времени семью: как-никак к тому времени он был уже отцом шестерых деток, мал мала меньше.

Конструктор

В Москве (шёл 1928-й год) Николай Бруни устроился переводчиком в Научно-испытательный институт Военно-воздушных сил. Затем работал в ЦАГИ и в Институте гражданской авиации, где переводил техническую документацию с четырёх европейских языков. Позже перешёл в Московский авиационный институт (МАИ), и уже в 1933-м Николай Александрович стал числиться профессором МАИ и авиаконструктором. Сказался и практический навык, обретённый им в воздушных боях Первой мировой.

Бывшему священнику, вступившему на научную стезю, суждено было оставить свой след в российской авиации: он разработал кинематическую схему перекоса несущего винта вертолёта. Эта конструкторская идея Николая Бруни актуальна до сих пор: применяется в полёте вертолётчиками многих странах. Верно, ни одна жизнь спасена благодаря тому остроумному и научно выверенному решению!

Вроде бы всё наладилось и устоялось в судьбе Николая Александровича, полной поисков и метаний. Несколько лет тогдашней его жизни можно было бы назвать вполне счастливыми: интересная работа, чудесная дружная семья, друзья.

Всё изменилось в одночасье с приездом в Москву (в качестве консультанта) известного французского лётчика и конструктора Жана Пуантисса. Ректор института пригласил Николая Бруни к себе в кабинет с просьбой и поручением: повсюду сопровождать гостя из Франции, а также быть его переводчиком.

Не мог ли тогда и помыслить Николай Александрович, сколько бед и несчастий в будущем (совсем недалёком!) будет сулить для него тот вояж иностранной знаменитости!

Приезд коллеги-француза почти совпал с грозным событием — вечером первого декабря мирного 1934-го в коридорах Смольного грянул предательский выстрел: убит первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Киров. С этого злополучного дня в стране начались массовые чистки и репрессии. Последовало официальное заявление: Киров, народный любимец, стал жертвой заговорщиков — врагов народа!

Услышал о том, Николай Александрович будто бы произнёс: «Теперь свой страх они зальют нашей кровью». Пророчество то не замедлило сбыться: кто-то из сослуживцев, слышавший те слова, тотчас донёс на профессора Бруни. Повод для ареста Николая Александровича, — а случился он 8 декабря 1934 года, — отыскался скоро: «контакты» советского профессора с иностранцем: налицо «шпионаж в пользу Франции»!

Приговор вынесли нешуточный: пять лет исправительно-трудовых лагерей! В марте 1935-го бывшего лётчика, священника и авиаконструктора отправили по этапу в Ухтпечлаг, в северный посёлок Чибью.

Ваятель

Лагерное начальство поставило Николая Александровича в жёсткие условия, — работу обязали выполнить к юбилейной дате, дабы отрапортовать властям о культурных начинаниях в посёлке Чибью.

В безотрадной той жизни Николая Бруни случилась однажды и великая радость. И всё благодаря Пушкину, — заключённому ваятелю для ускорения работ разрешили свидание с женой. Скульптор испросил для себя помощника, вернее, помощницу, — добился, убедил начальство, что никто лучше не поможет ему, чем жена Анна Александровна.

Ему разрешили, но вовсе не из гуманных побуждений. Пришлось пойти на явное попустительство, и всё ради того, чтобы выполнить в срок приказ товарища Мороза.

Приехавшая из Малоярославца (куда после ареста Николая Александровича сослана была его семья), супруга прожила в лагере около двух недель, помогая мужу в работе, — немыслимое для обоих счастье! Благодаря решимости Анны Бруни разделить неволю вместе с мужем (увы, лишь на короткий срок!), сбереглись стихи и автопортрет художника. На нём он предстал стариком с измождённым сухим лицом, кажущимся ещё более худым из-за длинной бороды, но с ясным взглядом умных и страдальческих глаз.

Автопортрет Николая Бруни, сделанный им в лагере. 1936-37 гг.

Стихотворение, написанное Николаем Бруни при встрече с женой, так и называлось «Свидание». В нём — весь Николай Александрович, — думающий, любящий, не теряющий светлой надежды.

Стихи эти не просто рифмованные строки, нет, — в их поэтическую ткань вплетены глубочайшие богословские раздумья... Более того, стихи как символ несломленного духа истинно русского (хоть и с французскими корнями) православного человека.

Не властны мы замедлить шаг
Ни дней последних, ни столетий.
И ты вернёшься в наш очаг,
Где ждут покинутые дети.
Лелеять в сердце образ твой
Я буду вновь один в изгнанье
И вновь молиться о свиданье,
Единоборствуя с тоской.

Скульптурное своё творение автор наделил тайным и высоким смыслом: его Пушкин, вроде бы мирно сидящий на скамье с поэтическим томиком в руке, — вобрал в себя и волю к жизни, и борьбу, и веру, и мечту о свободе всех, кто оказался за колючей лагерной проволокой.

Так уж совпало, что в то самое время, когда Николай Бруни работал над памятником поэту, другой заключённый, — священник и философ Павел Флоренский в письме из Соловецкого лагеря наставлял подраставшую дочь: «Пушкина хорошо тебе читать в издании Поливанова, прочитывая каждый раз объяснение. Тут мне попался 1-й том этого издания и после обеда ¼ часа я читаю лирические стихотворения Пушкина». И ни единой жалобы в письме, ни одного вздоха, ни одного упрёка! Будто и не было то послание отправлено из земного ада. Поистине, бесценное свидетельство русского духа и силы пушкинской поэзии!

...Конструкторская жилка и здесь помогла «скульптору поневоле», — в ход пошли подручные средства: каркасом памятнику послужили деревянные доски; голова же и руки поэта были отлиты из гипса; скамья и сама фигура — сложены из кирпича и оштукатурены цементом.

Памятник Пушкину, созданный к знаменательной дате, установили на плацу, как раз против окон двухэтажного деревянного дома, где проживал «хозяин лагеря» Яков Мороз и, верно, тайный (!) «пушкинист». Неподалёку начиналась аллея соснового парка, и так уж вышло: памятник дал название аллее, а затем и будущей улице Пушкинской.

И вот Александр Сергеевич в распахнутом плаще свободно сидит на скамье, левой рукой придерживая на колене книгу, а правой рукой опираясь на спинку скамьи. Пьедесталом памятнику послужил деревянный постамент, и читались на нём пушкинские строки. С левой стороны:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал.

И — с правой:

Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Да, про «жестокий век» и про свободу, что восславил в нём поэт, не упоминалось, — слишком злободневно звучали бы те строки на пьедестале, — век двадцатый в своей жестокости мог поспорить бы с девятнадцатым! И как знать, кто «победил» бы в том виртуальном споре?

Поминальный крест

И хоть монумент был готов, — само торжество открытия памятника Пушкину пришлось не на скорбный февральский день 1937-го, а на праздничный июньский — день рождения поэта. В летнем театре по сему случаю был дан большой концерт: играл симфонический оркестр, артисты декламировали пушкинские стихи, пели отрывки из оперы «Евгений Онегин».

Был ли приглашён на то торжество сам скульптор, заключённый Николай Бруни? Нет, конечно же. Поэзия и музыка, по мысли властей, не предназначались для ушей заключённого!

Памятник, сотворённый руками узника, — скульптора из лагерного барака. Здесь, в немыслимых для творца условиях, — в дощатом сарае за колючей проволокой, под лай сторожевых собак и окрики охранников, — рождался будущий монумент. Единственное детище отца Николая. И своим рождением памятник поэту словно приближал смерть своему создателю. Лагерное начальство торопило: памятник должен быть готов к грядущей значимой дате. Скульптор успел. Но это уже ровным счётом никого не волновало: Николай Бруни из творца вновь обратился в самого обычного лагерника.

Более того, в декабре того же юбилейного пушкинского года тройка при УНКВД по Архангельской области предъявило ему новое обвинение, теперь — в «контрреволюционной агитации».

Из материалов дела заключённого Николая Бруни: «Внедрял религиозные традиции среди заключённых: происходящие в СССР события увязывал со Священным писанием». Очень скоро художник простится с жизнью: его расстреляют в начале грядущего года.

Вероятно, во исполнение спущенного свыше всевластным Народным комиссариатом внутренних дел зловещего «плана».

Художника и священника Николая Бруни расстреляли, — и весьма обыденно для палачей, — вместе с такими же неповинными, как и он. На берегу речки с ласковым названием Ухтарка, что в шестидесяти километрах от посёлка Чибью. Ныне там — поминальный крест...

Будто и место своей кончины смог духовным взором предвидеть Николай Александрович:

Что значит эта тишь глухая
У берегов чужой реки?..

Известна и дата казни — 29 января 1938 года. Какая грустная символика, — ведь тот январский день (по старому стилю) стал последним земным днём для Александра Сергеевича! Ровно сто один год пролетел над несчастной Россией...

Жизнь и смерть отца Николая сродни с житием древних христианских мучеников. Со слов очевидца, он перед расстрелом призвал сотоварищей, приговорённых к смерти, подняться с колен, а сам обратился к Богу с горячей молитвой...

Но и всесильный «хозяин Ухтпечлага» не избежит скорого суда: в том же тридцать восьмом, в августе, его арестуют, предъявив обвинения в «преступной бесхозяйственности» и в «пособничестве врагам народа». А в январе 1940-го Яков Мороз будет расстрелян в Москве по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. Палач разделит участь своих безвинных жертв. Находились, однако, и те, кто сочувствовал «образцовому» советскому «хозяйственнику»...

«Говорят, будто пострадал он (Мороз) за свободу, которой пользовались при нем заключённые. Бредни! — негодовал Михаил Розанов, писатель и бывший политзаключённый. — Ухтпечлаг при Морозе расширялся в условиях, при которых не требовалось ни конвоя, ни строя. Природа сама помогла НКВД, отгородив Ухтпечлаг от страны непроходимыми лесами. Бежать было некуда. Тысячи людей годами жили в землянках, палатках и хибарках, строя модернизированные шахты, промыслы и верфи... Сначала полетели ставленники Мороза, а потом и он сам. Пора морозовских методов руководства заключёнными отошла. Трудами ГПУ и Мороза север превратился в гигантскую каторгу...».

Рукотворный памятник

В чём-то участь Николая Бруни сходна с судьбами русских зодчих — Постником и Брамой, возведшими чудо из чудес — сказочный собор Василия Блаженного на Красной площади.

Но царь Иван Грозный оказался куда мягче и снисходительней к его творцам, — судя по легенде, им выкололи глаза, дабы не смогли они повторить то каменное рукотворное чудо ни в каких чужих землях!

А пушкинский монумент, творение казнённого Николая Бруни, продолжил жить своей особой жизнью. Не один десяток лет простоял он на Октябрьской площади Ухты, затем волею городских властей «переехал» на другое место: ближе к местному театру. В юбилейном 1949-м памятник Пушкину решили перенести в детский парк, затем и там подыскали ему новое место, передвинув на парковую поляну.

Столь частые переезды явно пошли не на пользу хрупкому творению. Вскоре его закрыли и огородили, — слишком плачевное зрелище являл собой разрушавшийся на глазах памятник любимому поэту. Не для славных монументов хрупкий гипс да кирпич...

Подступал новый пушкинский юбилей — двухсотлетие со дня рождения поэта. Тогда-то и пришла благая мысль — воссоздать творение Николая Бруни в бронзе! Что и было исполнено к праздничному июньскому дню 1999-го.

Памятник Пушкину работы Николая Бруни в Ухте

Бронзовый Александр Сергеевич занял своё почётное место на одной из центральных площадей Ухты. На пьедестале, на мраморной доске, высечена надпись: «Памятник А.С. Пушкину создал в 1937 году Бруни Николай Александрович (1891–1938). Безвинно репрессирован и погиб в Ухтпечлаге». Правда, хоть и запоздало, но восторжествовала!

Детище Николая Бруни — какой тайный смысл, непонятый палачами, несло его творение?! Ведь памятник Пушкину в Ухте, такой же «столице» ГУЛАГа, как Кемь и Соловки, Минусинск, Нарым и Попов остров, — памятник всем безвинно пострадавшим в годы чудовищных репрессий. И прежде всего правнуку поэта Александру Мезенцову, двадцатилетнему московскому студенту, брошенному по ложному обвинению в северные лагеря и погибшему в расцвете лет...

Изваянный в неволе памятник поэту-вольнолюбцу. Что может быть парадоксальнее?! О, как терзался Пушкин, зная, что сосланный царской волею в сельцо Михайловское, не может свершить то, о чём грезилось: не волен ехать в чужие края, не волен видеться, говорить с милыми его сердцу людьми! Как негодовал ссыльный поэт, как печалился!

Я неволен, как на привязи собака...

Рискну навлечь на себя праведный гнев пушкинистов. И всё же, что такое неволя и ссылки поэта в сравнении с тем ужасом, что довелось претерпеть его правнуку и тысячам ему подобным страдальцам?!

Пушкин... за колючей проволокой! И то отнюдь не изощрённая метафора, рождённая в исступленном уме, а страшная реальность: памятник поэту созидался в исправительно-трудовом лагере, и весьма суровом!

...Мгновение, когда спало с бронзового монумента белое покрывало, стало незабываемым для жителей Ухты, — казалось, весь город собрался тогда на торжество! Приехали издалека и желанные гости: дочь скульптора Алла Николаевна, внуки... Будто сбылись поэтические надежды художника:

Но если мы уроним стяг —
Его поднимут наши дети.

Вот они, те неизъяснимые фантастические «сближения», что любил подмечать Пушкин. В тот знаменательный день цветы к монументу возложил наследник поэта Сергей Александрович Данилевский, далёкий внук Пушкина с тремя благородными «пра». Геолог по профессии, к тому времени он давно обосновался в Ухте, считая её для себя родиной.

Надо отдать должное горожанам: фрагменты старого памятника не выбросили, как ненужный хлам. Нет, они стали экспонатами Ухтинского историко-краеведческого музея, — быть может, самыми дорогими и самыми печальными.

Памятник Пушкину — творение ссыльного Николая Бруни — возрождённый стараниями реставраторов (по слепкам и старым фотографиям), обратился символом северного российского города.

«И прежний сняв венец, они венец терновый увитый лаврами, надели на него...» — потрясённый смертью Пушкина написал его младший собрат Михаил Лермонтов. Знать бы ему, каким иным провидческим смыслом исполнятся те горькие строки через столетие!

Невероятная магия пушкинского памятника в Ухте, — стоит пристально вглядеться в него и покажется на миг: будто бронзовая курчавая голова поэта увенчана... венцом. Нет, не из лавровых ветвей. И не из библейского терновника. Но из колючей лагерной проволоки.

Не надо делать из него святого,
Он не годится в образы икон.
Был, как известно, званья непростого,
Но оставался русским МУЖИКОМ.
Картёжник, пьяница, гуляка, дуэлянт,
В котором нет ни капли фарисейства,
И вместе с тем – огромнейший талант,
Громадина словесности рассейской.
В нём русская природа, русский дух,
Характер русский – всё слилось в едино.
И жар души в столетьях не потух,
Пьянит сердца и головы как вИна.
Он нам явил глубины языка,
Раздвинул, распахнул его границы,
Благословенна каждая строка
Из уст его взлетевшая как птица.
Богатство, гибкость, сила до поры
Дремали в языке и новой гранью
Сверкнули, когда Пушкин их открыл
И сделал нашим главным достояньем.
Никто покуда в мире тех высот,
Что Пушкин взял, достигнуть был не в силах,
А значит верно – Пушкин наше всё!
Есть Пушкин, значит – есть Россия!

(И. Шептухин)

Лариса Черкашина

Источник