Когда в рамках Международного Научного Фонда, учрежденного Джорджем Соросом, я предложил поддержать университетских профессоров и разработал механизм отбора кандидатов на это звание, члены Правления МНФ высказались против обеих инициатив. Сорос позвонил мне и прочел отрывок из крайне отрицательного заключения о моих планах двух членов Правления. Они сообщали в письме Соросу, что я затеваю социально опасный эксперимент, который принесет больше вреда, чем пользы.
Основываясь на слухах, распространенных еще в бывшем Советском Союзе, об огромном числе докторов наук (нескольких десятках тысяч человек), работающих в области точных наук, они написали, что чуть ли не все они заявят о желании посоревноваться за звание Соросовского Профессора, а поскольку выделенных средств на всех не хватит, и отобраны будут только 300 или 400 человек, то на одного отобранного окажется сотня, а может быть и несколько сотен обиженных, что сразу создаст бурю недовольства Соросом среди носящих самые высокие научные звания.
Справа налево: Сорос (награждает В. Александрова дипломом соросовского профессора), Сойфер, проф. В. Александров
Надо заметить, что ученик Карла Поппера Сорос хорошо усвоил краеугольный принцип своего учителя: каждая научная гипотеза должна быть подвергнута максимально жесткой критике, должна быть, по терминологии Поппера, верифицирована. И если в процессе верификации будут выявлены данные или зависимости, отвергающие даже в какой-то части исходную гипотезу, ее следует безжалостно отбросить, так как никакая масса свидетельств в её пользу не перевесит даже одного строго доказанного факта, противоречащего гипотезе. Одного отрицательного факта достаточно, чтобы усомниться в правоте всей конструкции.
Поэтому Сорос предложил мне найти доводы, кои бы отвергли выкладки критиков. Что делать? Я попытался разыскать в статистических справочниках о Советском Союзе и России данные о числе профессоров со степенью доктора наук в областях математики, физики, химии и биологии, преподающих в вузах. Не просто докторов наук в этих областях, а докторов наук, полноценно работающих профессорами вузов. Я поехал в Библиотеку Конгресса США, просидел там пару дней, но данных таких не нашел. Я понял, что это еще один из секретов Полишинеля, рожденных закрытой советской системой.
Тогда я попробовал узнать нужные мне цифры от высокопоставленных чиновников Российского Правительства, которым начал звонить из Вашингтона. Результат был тем же: никто ничего толком не знал, и названы были противоречивые цифры. Причина разнобоя была вполне объяснима: советская наука была на самом деле наукой военно-промышленного комплекса. Иными словами, подавляющее большинство ученых, особенно высшего уровня — докторов наук, были сотрудниками научно-исследовательских институтов, центров, комплексов, являвшихся частью военно-промышленного комплекса. Целые города за колючей проволокой были секретными (вроде Челябинска-65 или Арзамаса-16 или Томска с каким-то номером), в каждом из них жили десятки тысяч человек, но городов этих на картах не было, а докторов наук в них было в процентном отношении больше, чем в любом другом городе страны.
Но ведь в моем проекте шла речь о профессорах, преподающих в гражданских (а не в военных!) вузах. Только они могли участвовать в конкурсе, что было ясно очерчено в проекте. Однако сколько таких профессоров, а не вообще докторов наук, было в огромной стране?
Мне не осталось ничего другого, как купить билет на самолет и, бросив дела в университете, отправиться на несколько дней за океан — в Москву. На третий день приезда я пришел к тогдашнему Председателю Комитета высшего образования РФ, министру по статусу, В. Г. Кинелеву. Именно его я и спросил, сколько же в открытых (не секретных и не военных) вузах страны преподавателей со степенями докторов наук учат студентов точным наукам. Ответом были разведенные в сторону руки и слова «Не знаю». Я насел на председателя Комитета и попросил выяснить так нужную мне цифру у кого-то из его подчиненных, кто наверняка владел этой информацией. В конце концов, Кинелев вызвал помощника и попросил его разыскать в недрах Госкомвуза кого-то, кто зналл бы нужную мне цифру.
Минут через 15 в кабинет зашла немолодая уже дама, которую министр представил как начальника планового отдела, и на вопрос о требуемой мне цифре она без заминки сказала: «Около полутора тысяч». Я был удивлен и переспросил, почему же считается, что около 30 или 40 тысяч человек имеют в этих областях звания докторов наук. Столь же мягко, но уверенно начальница планового отдела проговорила: «Все они в подавляющем большинстве работают в научно-исследовательских учреждениях. Названная мною цифра относится к вузам и включает даже совместителей. Всех преподавателей в вузах со степенью доктора наук, обучающих студентов точным наукам — и постоянно работающих и совместителей — около полутора тысяч».
Я ушел от Кинелева вполне удовлетворенный. Позже, когда была установлена Международная Программа Образования, я легко успокоил Сороса и убедил его, что никакой социальной катастрофы мое предложение не родит. И деймтвительно, когда мы объявили такой конкурс, ежегодно нам поступало примерно одно и то же число заявок от кандидатов в Соросовские Профессора, около 1250 человек.
Вспоминая предложенные методы оценки работы профессоров, я должен заметить, что поначалу настороженно была встречена идея студенческих опросов для определения их педагогического мастерства. Я же, со своей стороны, в частных разговорах с членами Правления продолжал твердить о необходимости внесения демократических начал в процесс отбора, опоры на мнение людей, непосредственно вовлеченных в процесс обучения, которое только и должно приниматься во внимание — со стороны студенчества.
Мне представлялось, что одновременный компьютерный анализ сразу всех достижений кандидатов, дополненный результатами анонимного и непредвзятого выяснения мнений студентов, позволит уйти от многозвенности в процессе отбора и от учета мнения членов любых начальственных комитетов или советов экспертов. Тем самым будет достигнут более правильный результат. Такой подход к тому же резко ускорит и удешевит весь процесс отбора, максимально сохранив при этом демократичность процедуры.
Объявление о первом конкурсе было опубликовано в марте 1994 года в газете «Поиск» и в мае в газете «Известия». Каждый кандидат на звание Соросовского Профессора должен был удовлетворять следующим условиям: преподавать в вузе основные дисциплины теоретического профиля, у них должно было учиться не менее 20 студентов, профессор должен был активно заниматься научной деятельностью и сообщить ссылки минимум на пять публикаций в реферируемых журналах за последние пять лет, за эти же пять лет нужно было подготовить не менее пяти кандидатов наук. Мы просили также сообщить о всех полученных грантах, наградах, премиях, отдельно указать монографии и учебники, изданные за эти годы.
Было также сказано, что если по всем показателям подавший на конкурс удовлетворит выставленным условиям, представители нашей Программы проведут опрос студентов относительно педагогического мастерства кандидата, а параллельно будет изучен индекс цитирования научных работ кандидата. К 5 июля 1994 года — дню окончания приема заявлений на участие в конкурсе на звание Соросовского Профессора — мы получили 1251 заявление. Самое большое число заявок пришло из Москвы — 574, 204 — из Санкт-Петербурга, 50 — из Казани, 41 — из Новосибирска, 33 — из Воронежа, 27 — из Нижнего Новгорода, 24 — из Екатеринбурга, по 23 — из Ростова и Иркутска. В целом заявления были получены из 65 городов России, что явно свидетельствовало о том огромном интересе, проявленном к нашей программе во всей стране.
Могучий отрыв Москвы и Санкт-Петербурга от провинциальных городов сначала показался мне явным провалом: десятикратное превышение столицы над третьим городом в списке казалось мне следствием недостаточного информирования людей в провинции. Я решил сравнить наше распределение подавших на конкурс с каким-либо еще представительным распределением. Поскольку на мой запрос чиновники из Комитета по высшей школе сообщили, что никакой информацией с нами они делиться не собираются, я, вернувшись в Вашингтон, поехал в Библиотеку Конгресса США и начал листать один за другим статистические справочники о бывшем СССР в надежде набрести на что-то стоящее.
Довольно скоро надежда блеснула: я обнаружил данные о числе университетов и институтов в разных городах России, а затем нашел и данные о числе студентов, обучавшихся в вузах России в 1992 году. Их число в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Казани, Новосибирске, Воронеже, Ростов-на-Дону, Омске, Иркутске, Красноярске, Уфе и Самаре отражадл пропорции в числе подавших на конкурс. Закономерным было и распределение числа подавших на конкурс из разных вузов страны, поскольку оно отражало численный состав корпуса профессоров и активность вузов в развитии преподавания и исследований в области точных наук.
То, что сразу вслед за Московским и Санкт-Петербургским университетами шли Московский физико-технический институт и Российский химико-технологический университет имени Д. И. Менделеева, отражало их реальное первенство среди высших учебных заведений страны. Не вызывало удивления и то, что среди десяти вузов, откуда пришло наибольшее число заявок, оказались Новосибирский, Казанский и Воронежский университеты, так же как два Санкт-Петербургских вуза (Российский государственный педагогический университет и Государственный технологический университет) и Московский инженерно-физический институт.
Опросы студентов по всей стране
Теперь сотрудники Программы могли взяться за исключительно трудоемкую задачу анкетирования нескольких десятков тысяч студентов, которые слушали лекции у профессоров, подавших документы на конкурс. Руководитель Профессорской подпрограммы профессор Л. А. Рябова и ее помощники М. Л. Чернова и А. В. Карзанов прилетели ко мне в США, чтобы окончательно подготовить анкету для студентов и договориться о деталях будущей работы. В результате нескольких дней обсуждений разных подходов к отбору вопросов для анкеты и разной фразеологии, применяемой в мире, мы составили двадцать вопросов для нашей анкеты.
На каждый из вопросов можно было дать одну из пяти оценок — от самой высокой (пятерки) до минимальной (единицы). В анкете мы просили студентов выставить баллы профессору за лекторское искусство, оценить умение взаимодействовать со студентами как независимо мыслящими индивидуумами, умение пробуждать интерес к исследовательской деятельности, уходить за рамки учебников в сферу новых открытий и т.д.
Представители Программы (около двадцати человек) разъехались по всей стране и посетили занятия групп, где преподавали все кандидаты. На опрос ушло чуть больше месяца. Студентам раздали анкеты, специально напечатанные так, чтобы их нельзя было подделать на месте. Разумеется, опрос был анонимным, и анкеты подписывать было не нужно. Всего было опрошено 24 тысячи студентов, которые поставили оценки профессорам по каждому пункту анкеты. Всего в анкетах было более двух с половиной миллионов кружочков (оценок). Естественно, что прочитать вручную двадцать четыре тысячи анкет, да еще не ошибиться в двух с половиной миллионах ответов было нельзя в отведенные сроки.
К этому моменту я уже знал, как у нас в университете имени Джорджа Мейсона, где училось около 30 тысяч студентов, небольшой штат сотрудников обрабатывает каждый семестр сотни тысяч анкет студентов, заполняющих их на последней в семестре лекции каждого преподавателя. Оказалось, что в мире уже существуют лазерные считывающие устройства, которые за доли секунд способны прочитать кружочки на одной анкете (часто более сотни кружочков на одной странице) и перенести всю считанную информацию в память компьютеров, а после этого подсчитать все нужные коэффициенты.
Выяснилось, что в США создана индустрия, выпускающая эти приборы. Я пригласил к себе представителей четырех таких фирм, каждый привез с собой их оборудование, показал его в действии, и мы с моим асистентом Джозефом Дрезеном быстро отобрали, как нам казалось, самую совершенную и к тому же наиболее дешевую (на единицу прочитываемой информации) модель считывателя анкет, который закупили, и сама фирма доставила его в Москву. Эта машина могла прочитывать зачернения, сделанные простыми карандашами (которые раздавали перед опросом всем студентам), но не «замечала» и оставляла как пустые все отметки, выполненные чернилами, шариковыми ручками или фломастерами.
Лазерная машина прочитывала в день до 3000 анкет, суммировала все ответы на каждый из вопросов в каждой студенческой группе и выдавала статистически обработанный результат для каждого из кандидатов. Замечу, что в первый год опроса только двум профессорам студенты поставили чистые пятерки по всем 20 вопросам. Средние же цифры по разным дисциплинам колебались около значений 3,5–3,75, а довольно много профессоров заработали у студентов двойки и, разумеется, не могли далее претендовать на победу в конкурсе.
Осенние опросы студентов прошли достаточно гладко. Если при весеннем опросе для выявления лучших учителей администрации трех институтов вначале попытались запретить нам такую «зловредную» активность в стенах подведомственных им вузов (правда, в двух вузах они быстро сообразили, что такой подход неразумен), то при опросе, проведенном с целью выявления лучших профессоров в группах, где преподавали сами претенденты на заветные звания, все обошлось лучшим образом: профессора готовы были поспорить с любым ректором — коммунистом или анархистом — но добиться, чтобы студенты в их группах были опрошены беспрепятственно. Понимая это, ректоры против нас ни разу не пошли.
«Чистые» индексы цитирования
Индекс цитирования — это число ссылок на статью или книгу какого-либо автора другими авторами. Этот индекс служит важной характеристикой в оценке научной значимости любых публикаций, поэтому подсчету индексов цитирования в мире придается огромное значение. В Филадельфии существует известный на весь мир Институт Научной Информации, издающий каждый месяц объемистые тома со всеми процитированными в мире работами, а в последние годы выпускающий специальные компакт-диски для лазерного считывания.
Именно эти диски мы и собирались использовать в нашей работе, так как только с помощью быстрого компьютерного просматривания дисков можно было надеяться в срок узнать, какой эффект в научном мире производят работы наших кандидатов. Однако прежде всего мы столкнулись с необходимостью либо пойти на серьезные материальные затраты для такого анализа, либо на поиск нестандартных решений. Выяснилось, что за каждый годовой диск Филадельфийский институт запрашивал по 13 тысяч долларов. Иными словами, захоти мы приобрести диски за пять лет в свое распоряжение, нам пришлось бы выложить сразу крупную сумму.
В Москве дисков за все годы не оказалось ни в одной библиотеке, кроме того, две библиотеки, имевшие в своем распоряжении эти диски за три года (Центральная научно-техническая библиотека и Библиотека естественных наук РАН), также запросили деньги за то, чтобы наши сотрудники пользовались ими.
Чтобы выйти из положения и получить бесплатный доступ ко всем нужным нам дискам, а не только отсутствовавшим в московских библиотеках, я обратился к президенту нашего университета имени Джорджа Мейсона, Джорджу Джонсону, и легко заручился его разрешением пользоваться нашими дисками в университетской библиотеке бесплатно. Д. А. Коссаковский прилетел на две недели ко мне, засел за компьютер в нашей библиотеке и начал систематическую проверку индексов цитирования каждого из кандидатов за 1993 и 1994 годы.
Однако тут же мы столкнулись со значительными трудностями. Первая из них выяснилась сразу после того, как Дмитрий Александрович собрал сведения примерно о половине кандидатов. Оказалось, что довольно большие различия между кандидатами в индексах цитирования их работ отражают не качество самих публикаций, а часто связаны с тем, занимает ли кандидат сейчас или занимал в недалеком прошлом начальственную должность. Старая беда советской науки, когда руководящие персоны подписывали все или почти все статьи, выходившие из стен подведомственных им учреждений, показала себя и сейчас.
У молодых, неначальствующих или же провинциальных кандидатов (в особенности для последних) не было никакой возможности выбиться в победители нашего конкурса, так как дорогу им уверенно перебегали бывшие и настоящие столичные и прочие начальники. Индексы цитирования их публикаций были рекордными. Впервые так радовавший меня количественный критерий привел к неутешительному и, как мне казалось, даже опасному заключению.
Затем были замечены еще более неприятные случаи, когда тот или иной исследователь «пек как блины» статьи или даже книги, сам в них на себя неоднократно ссылался и этим искусственно завышал свой индекс цитирования. По сути их публикации оставались незамеченными в мире, так как работы их никого не интересовали, а высокий индекс достигался лишь ценой неумеренного самоцитирования. Информационный шум вокруг имени такого ученого оказывался большим, а реальная научная результативность минимальной.
Еще до того, как я начал вн едрять индекс цитирования как показатель для профессорского отбора, некоторые критики моего подхода ссылались на то, что иногда пионерские и действительно эпохальные работы оставались неизвестными ученым и всплывали нередко уже после смерти автора открытий. Обычно эти критики говорили о судьбе основателя генетики Иоганна Грегора Менделя, чье открытие, заложившее базу науки генетики, пролежало без всякого интереса со стороны биологов 35 лет. Я возражал критикам этого рода, что в наши дни пример Менделя может и не повториться.
А вот ситуация, когда сотрудники одной или нескольких родственных лабораторий печатают массу работ, в которых одни и те же авторы меняются местами, или когда эта группка (группки) живет как бы в своем собственном мирке, была вполне реальной. В этих случаях члены группки печатают работы, ссылаясь в них только друг на друга. В научном мире их никто не признает, но это их не волнует. В истории СССР такие примеры были нередки, вспомним хотя бы лысенковцев, у которых были даже свои журналы, свои редколлегии, свой мирок, но мирок этот оказался лженаукой.
Нередки также случаи, когда даже у маститых ученых солидный индекс цитирования поддерживается благодаря давным-давно выполненным классическим работам, на которые ссылаются до сих пор многие, а результативность последних работ резко уступает старым работам.
Затем стало ясно, что люди, побывавшие за границей (а это в прошлом также легко удавалось только научному начальству), примелькавшиеся на конференциях, симпозиумах, конгрессах, посещавшие из года в год крупные и мелкие западные лаборатории, имели все возможности пропагандировать свои работы, чего были лишены те, кого за границу не пускали вовсе или пускали редко, что опять-таки создавало явное неравенство кандидатов в их индексах цитирования.
Другая проблема была создана столь же искусственно благодаря различиям в отношении к публикации своих работ столичными и провинциальными учеными и преподавателями. В столичных вузах, в том же МГУ или МФТИ, профессора уже давно перестали бояться публиковать свои работы прежде всего на Западе, в то время как в провинции рудименты советского страха перед Западом продолжали жить, да и не было тех возможностей, которые существовали в столице, когда на каждом факультете и во всех академических институтах существовали переводчики на английский.
Сотрудники просто передавали им свои русские тексты, через короткий срок получали их переведенными на английский, после чего налаженная колея отправки статей за границу работала четко и, как првило, без осечек. В провинции денег на содержание переводчиков не было, манера такая заведена не была, и страх перед такой деятельностью пугал начальство.
При анализе индексов цитирования легко впасть в ошибку: отдать предпочтение тем, кто уже активно в науке не работает, и в то же время отрезать путь к получению звания Соросовского Профессора талантливыс молодым ученым, еще не успевшими обзавестись работами с высокими индексами, однако выдающими каждый год статьи пусть не экстра-класса, но вполне замечаемые в научном сообществе.
Чобы избежать выше упомянутые проблемы и создать равные условия для конкурса реальных достижений кандидатов на получение искомых званий, я предложил разбить наш поиск на несколько этапов, и на первом собрать сведения о всех статьях, опубликованных каждым кандидатом в последние пять лет. Затем вычесть показатели самоцитирования и на основании полученного списка определить всех соавторов каждого кандидата, с которыми тот подписал свои статьи в те же пять лет.
После этого подсчитать, сколько раз за тот же срок соавторы нашего кандидатаа делали ссылки на его работы, вычесть из суммарного индекса цитирования все ссылки, сделанными не только самим автором на свои же работы, но и всеми его соавторами. Смысл этих операций был очевидным: такой подход позволял определить те случаи цитированя, которые отражали истинный интерес ученых мира к работам каждого кандидата. Полученный «чистый» индекс цитирования помогал уйти от ссылок на самого себя или ссылок, ставших отражением группового, кланового или даже подобострастного отношения к директору, заву и вообще влиятельным вельможам.
Результат такого пересчета оказался совершенно замечательным. Прежде всего были выявлены те, кто, имея большое число публикаций — иногда по сто или даже более работ за год, обладали огромным числом соавторов (для одного из наших кандидатов, академика РАН и большого начальника, число соавторов превысило за пять лет сто человек!). В конечном итоге нашей работы для некоторых из больших начальников остались чистые нули или малозначительные индексы цитирования. Оказалось, что у некоторых внешне процветающих профессоров и академиков, несмотря на вроде бы большое число публикаций, реальный вклад в мировую науку был ничтожным. Просто, цитируя свои собственные статьи, эти ученые или группы ученых создавали информационный шум, а не публиковали результаты серьезных, мирового класса исследований.
Теперь из анализа по предложенной схеме был получен важный вывод: оказалось, что среди ученых всех дисциплин, причем не только в Москве, Санкт-Петербурге или Киеве, но и в провинциальных институтах, есть немало таких, у кого чистый индекс цитирования находится на очень высоких уровнях, сравнимых с уровнями цитирования лучших западных ученых. Многолетний анализ индексов цитирования публикаций, высчитанных по нашей методике, показал, что в России работают ученые, чьи научные публикации пользуются огромным вниманием коллег в мире.
Так, например, среди физиков у доцента Новосибирского университета Семена Исааковича Эйдельмана «чистый» индекс составлял 5034, у профессора МГУ Павла Федоровича Ермолова он был равен 1544, у Сергея Петровича Денисова из МГУ в 2001, 2002 и 2003 годах он составлял 878, 900 и 559, соответственно, у Петра Сергеевича Копьева из Санкт-Петербурга (СПБГТУ) он составил 793, у Виктора Львовича Сухорукова из Ростова-на-Дону (РГУПС) — 133, у Вадима Семеновича Анищенко из Саратовского университета — 114, а у Сергея Дмитриевича Одинцова из Томска (ТГПУ) — 105.
У биологов в России к тому году самый высокий индекс цитирования среди Соросовских лауреатов был у Владимира Петровича Скулачева (МГУ) — 604, у Айрата Усмановича Зиганшина из Казанского медицинского университета — 97, у Александра Сергеевича Спирина из Пущинского университета — 96, у Всеволода Арсеньевича Ткачука из МГУ — 85. У химиков наивысшие индексы были у профессоров МГУ Ирины Петровны Белецкой — 369, Валерия Петровича Шибаева — 221 и Евгения Викторовича Антипова — 200. За два с половиной месяца результативность научной продукции всех кандидатов была изучена.
Полученный результат очень обрадовал, так как показал, во-первых, что предложенный метод оценки цитирования научных работ достаточно эффективен, а, во-вторых, что и в те пять лет, когда Россия, Украина, Белоруссия и Грузия переживали серьезные экономические трудности, когда научная работа оказалась под угрозой исчезновения из-за чисто экономических трудностей, многие сохранили высокие позиции в мировом научном сообществе, публиковали работы, оказывавшие серьезное влияние на прогресс науки в мире.
Компьютерный отбор победителей конкурса
Чтобы ввести все собранные данные в базы данных, мы наняли 10 операторов, которым платили за почасовую работу, они работали в две смены и смогли за два месяца ввести все данные в компьютерную базу данных. Пока шел ввод данных, мы разработали вместе с нашими программистами алгоритм для отбора Соросовских Профессоров, в котором были учтены баллы студенческой оценки лекций кандидатов, чистые индексы цитирования, определенные по нашей методике, число подготовленных кандидатов наук, наличие опубликованных учебников и монографий, число обучающихся у профессора студентов и другие данные. Были также созданы варианты этого алгоритма со слегка облегченными условиями для некоторых категорий кандидатов.
Так, мы посчитали, что профессорам из Москвы и Санкт-Петербурга было легче добиться высоких показателей во многих видах активности, и потому для кандидатов из остальных городов был создан вариант с несколько облегченными условиями. Другой вариант был сформулирован для тех молодых ученых, у которых были выше, чем у всех остальных кандидатов, показатели студенческих опросов и индексы цитирования, но, естественно, не оказалось, да и не могло оказаться большого числа написанных учебников и воспитанных кандидатов наук. Аналогичный подход бы применен в отношении молодых профессоров-женщин.
Надо подчеркнуть, что главная часть отобранных Соросовских Профессоров прошла конкурс по основному алгоритму. Молодые профессора, так же как и молодые женщины-профессора, чей отбор был осуществлен на основании облегченных вариантов основного алгоритма, не составили и 5% от общего числа отобранных Соросовских Профессоров, и в последующие годы мы к таким облегченным критериям вообще не прибегали.
Когда данные алгоритмы были применены на практике, были проанализированы все показатели 1251 кандидата и во всех странах, где была развернута Соросовская Программа Образования, 591 человек прошел через сита отбора. На основании завершающего компьютерного сравнения данных Правление Программы приняло решение о присуждении им звания Соросовского Профессора.
Финансовая поддержка Соросовских Профессоров
В приготовленном первоначальном варианте описания подпрограммы «Соросовские Профессора» были предусмотрены широкие финансовые возможности для будущих лауреатов. Мы считали, что грант должен был облегчить Соросовскому Профессору сносную жизнь, обеспечить ему независимость от начальства и сделать это звание исключительно притягательным для всех профессоров. Тем самым, это придало бы огромный социальный вес премии. Тогда бы наша деятельность оказала широкое воздействие в целом на весь корпус профессоров, изменила бы ментальность и поведение не только тех, кто получит грант, но и тех, кто стремился бы получить грант в будущем.
Итак, Соросовских Профессоров ожидали немалые практические блага — существенная прибавка к зарплате 500 американских долларов ежемесячно, специальный фонд для обеспечения личных нужд (можно было потратить эти деньги на покупку персонального компьютера или на оплату поездки на международную конференцию, в которой профессору важно участвовать, оплатить расходы на необходимые недорогие приборы, которые помогут лучше учить студентов). Кроме того, профессорам первого набора были выделены средства на содержание секретаря или личного ассистента (предполагалось, что секретарь или ассистент будут получать зарплату за то время, которое нужно, чтобы помочь профессору написать новый учебник, подготовить научную статью, обзор или пособие для студентов).
Уместно в этой связи упомянуть, что западные профессора нередко готовят к текущим лекциям небольшое пособие для студентов — несколько страничек к каждой лекции, в котором приводится в суммированном виде новый материал, еще не вошедший в учебники. В целом, каждый Соросовский Профессор должен был получить солидный пакет финансирования.
Исходя из этих соображений, в первоначальном варианте программы содержался следующий раздел: «Финансовая поддержка Соросо вского Профессора будет состоять из следующих позиций: Зарплата — 6000 долларов США в год; личный фонд (Discretionary fund) 1500 долларов США на два года; оплата временного технического секретаря 450 долларов США в год; фонд для приобретения аппаратуры и реактивов 5600 долларов США на два года (будет выделен однократно в первом году поддержки). В целом, поддержка на первый год — 12 800 долларов США; поддержка на второй год 7200 долларов США».
Джордж Сорос не сделал мне замечаний по данному пункту, когда мы обсуждали с ним проект Программы перед ее объявлением в печати. Однако месяца через два Сорос позвонил мне домой в воскресенье и спросил: «А какова сумма гранта профессору на два года?» Когда я назвал 20 тысяч долларов, он сразу же начал выговаривать мне, что данная сумма завышена, что, учитывая низкую покупательную способность рубля, грант должен быть уменьшен в размере. Джордж распорядился, чтобы я убрал часть, связанную с выделением денег на закупку оборудования и реактивов, и тем понизил бы размер гранта для профессоров до 13 тысяч 400 долларов на 2 года. По прошествии двух лет, когда Сорос продлил нашу Программу еще на несколько лет, гранты стали выделять всем получателям на один год.
Профессорские конкурсы в последующие годы
В 1997 году был объявлен новый конкурс на звание Соросовского Профессора. На этот раз мы получили 1032 заявления, и для определения победителей была применена та же процедура оценки достижений кандидатов. Всего была опрошена 21 тысяча студентов, индексы цитирования теперь анализировали в Москве, а не в США. Для будущих профессоров были выделены 2,8 миллиона долларов.
Нередко бывает, что случайные беседы и встречи вносят серьезные коррективы в планы и намерения в разных делах. В мой приезд в Москву я услышал малоприятное сообщение. Один из друзей в первый же вечер сказал мне конфиденциально, что нашей деятельностью в целом очень недоволен первый заместитель председателя Комитета по высшей школе России Александр Николаевич Тихонов. Я знал, что он пришел в Комитет на эту высокую должность из ведущего московского вуза, где был ректором, что он специалист в области радиоэлектроники. Мои друзья говорили о нем вполне уважительно, и новость меня сильно расстроила.
Я решил тут же узнать причины недовольства нами Тихоновым и позвонил ему вечером. Началась беседа на довольно высоких тонах, претензии к нам касались механики отбора получателей грантов, но не надо было тратить много времени на то, чтобы понять, что Тихонова кто-то против нас настроил, сообщив абсолютно неверные сведения о том, как мы отбираем кандидатов на получение грантов. Я перечислил параметры отбора кандидатов, затем рассказал о компьютерноой базе данных и безличном отборе. Я спросил: «Почему же Вы, Александр Николаевич, никогда не поинтересовались, как все делается, ведь у Вас в Комитете наверное несколько полок в шкафу занято папками с детальным описанием наших методов? Прежде чем охаивать нашу работу, было бы правильнее сначала вникнуть в проблему».
Надо сказать, что исход нашего разговора оказался замечательным. Тихонов быстро понял, что на самом деле мы не знаимаемся протаскиванием в получатели грантов Сороса людей с сомнительными с точки зрения его информаторов политическими взглядами, а делаем действительно то, что нужно высшей школе. Мы потратили на этот разговор почти час, Тихонов заинтересовался деталями опросов студентов, создания базы данных, алгоритмов отбора и другими методами нашей работы. С тех пор Александр Николаевич стал активным членом нашего правления.
В тот первый разговор я упомянул о неясности того, какой должна быть педагигическая нагрузка профессоров, и Тихонов сказал, что они в Комитете изучали этот вопрос и определили нагрузку, типичную для большинства вузов страны: 84 часа в год суммарно для одного профессора (лекции, семинары и практические занятия). Поэтому в алгоритм отбора мы ввели именно эту цифру.
Однако, просматривая данные всех кандидатов, мы увидели, что среди подавших на конкурс есть люди, которые тратят на занятия со студентами вдвое или втрое больше среднестатистического профессора. Было разумным, как мы считали, учесть большую роль этих людей в преподавнии и облегчить им путь к получению звания Соросовского Профессора. Поэтому были внесены изменения в параметры отбора. Для профессоров, преподаюших науки о Земле, были облегчены требования к индексам цитирования, но внесен пункт о публикации учебника или монографии.
В последующие годы слегка изменялись требования к показателям индексов цитирования для каждой из дисциплин. Например, в математике и в науках о Земле, как правило, индексы цитирования работ российских ученых малы, и этот параметр не играет той роли, как в физике, биологии или химии. Слегка меняли также требования к баллам студенческих опросов (год за годом значение этого параметра росло).
Достижения Соросовских Профессоров
В целом за все годы существования Программы в четырех странах было вручено 4495 грантов Соросовских Профессоров. На оплату их грантов было истрачено более 20 миллионов американских долларов. В России в 1997 году Соросовскими Профессорами стали 379 прtподавателей из 118 вузов, расположенных в 47 городах России, в 1998 году 389 человек из 126 вузов в 64 городах, в 1999 — 301 из 101 вуза из 46 городов, в 2000 — 514 из 149 вузов в 106 городах, в 2001 — 565 из 171 вуза в 104 городах.
Начиная с 2002 года, когда Сорос прекратил финансировать индивидуальные гранты для всех, кроме Заслуженных Соросовских Профессоров, только депутаты Москвы и Санкт-Петербурга внесли в бюджет их городов средства на продолжение отбора лучших преподавателей средней школы, профессоров и доцентов вузов и лучших аспирантов и студентов. Поэтому в 2002, 2003 и 2004 годах мы продолжали работу по отбору всех категорий грантистов только в этих двух городах.
В России 3786 победителей конкурсов за это звание трудились в 398 высших учебных заведениях (иными словами, в 57% вузах страны). Распределение победителей по регионам показывает, что в России корпус Соросовских Профессоров год за годом состоял не только из преподавателей вузов Москвы и Санкт-Петербурга, а включал в себя большое число профессоров из многих провинциальных университетов и академий.
У российских лауреатов за эти годы учились 802 тысячи студентов и аспирантов, и 50 тысяч из них выполняли под руководством Соросовских профессоров научные исследования. Таким образом, эти педагоги и ученые не просто показали высшие результаты в собственной научной и педагогической деятельности, не просто ввели в жизнь более трех четвертей миллиона высокообразованных специалистов (а значит, обеспечили процветание стране на многие годы). Своей подвижнической деятельностью они поддержали репутацию России как одной из важнейших держав мира, в которой наука развивалась, несмотря на тяжесть экономических трудностей.
Вполне закономерным было распределение числа профессоров по специальностям. В России оно отражало сложившуюся ситуацию, связанную с развитием в советское время военно-промышленного комплекса, при котором приоритет был отдан физике и химии (в то время как на Западе во второй половине XX века начала превалировать биология, питавшая науки медицинского и сельскохозяйственного профилей и поддерживавшая рост системы здравоохранения и фармацевтической промышленности). Соответственно был очень высок уровень развития математики, доля которой в структуре наук на Западе и в США значительно меньше.
Все победители конкурсов были обязаны представить в дирекцию программы отчет о том, как помог им Соросовский грант в педагогической и научной работе. Суммировав все данные о напечатанных лауреатами конкурсов учебниках, монографиях, исследовательских статьях, о сделанных на международных и внутрироссийских конференциях докладах, о числе подготовленных кандидатов наук, мы получили впечатляющие данные, без сомнения свидетельствующие, что деньги Сороса поддержали в России, Украине, Грузии и Белоруссии науку, не дали ей погибнуть. Из общего числа 3786 Соросовских Профессоров, работавших в Москве и Санкт-Петербурге физиков было 1320 человек, математиков – 820, биологов 754, химиков – 588 и профессоров в области наук о Земле – 304.
Соросовские Профессора за эти годы работали исключительно плодотворно. Только за пять лет (1995–1999) они разработали 2951 новый курс для студентов, за 10 лет (с 1994 по 2003) получили 11 751 грант на исследования, опубликовали 2027 книг и монографий, 17 339 исследовательских статей, под их руководством было защищено 2220 кандидатских и докторских диссертаций. Повторю еще раз: громадным вкладом в науку и образование России стало то, что они обучили за эти годы 802 тысячи студентов.
Вклад Соросовских Профессоров в мировую науку был замечен в мире, свидетельством чему стал высокий индекс цитирования работ, выполненных с их участием. Публикации наших лауреатов были процитированы в течение пяти лет учеными мира (за вычетом самоцитирования и цитирования членами исследовательских коллективов этих ученых) более 10 тысяч раз! Многие Соросовские Профессора получили почетные ученые степени и звания в западных университетах, многие были избраны членами престижных научных обществ и академий.
Так, Б. С. Бокштейн был избран первым из ученых стран Восточной Европы Почетным членом Французского общества металлургии и материаловедения (а всего в этом Обществе, вместе с иностранными членами, насчитывается лишь 39 человек). Таких примеров несколько. В целом, конкурс на звание Соросовского Профессора показал, что российская наука жива и, несмотря на тяжелейшие материальные условия, российские ученые, работающие в высшей школе, продолжают исследовательскую работу. Конечно, подвижнический образ жизни Соросовских Профессоров, их энтузиазм не могли не вызывать глубокого уважения.
Профессорское сообщесто в целом высоко ценило и ценит то, что Программа сделала в России. Многие профессора писали в дирекцию программы с уважением о вкладе Сороса в поддержку образования, часто выступали на конференциях и совещаниях по поводу Программы. В. И. Кулинский 26 июня 1997 года писал: «Мне очень приятно добавить, что моральный авторитет ISSEP, особенно на периферии, все время возрастает. Звание Соросовского Профессора стало аттестатом качества вузовского преподавателя-исследователя (и поэтому, к сожалению, предметом зависти)».
Многократный победитель конкурсов на звание Соросовского Профессора заведующий кафедрой теоретической физики Томского государственного педагогического университета Иосиф Львович Бухбиндер отметил, что «…трудно переоценить тот вклад, который Программа внесла в сохранение и развитие естественных наук и естественнонаучного образования в России. Программа в целом и Соросовский Образовательный Журнал представляют собой уникальные явления и не имеют аналогов в мире. Постоянно ощущается их благотворное влияние на российское образование на всех уровнях, что высоко оценено общественностью страны. Звание «Соросовского Профессора», присуждаемое в рамках Программы, воспринимается как одна из самых почетных и престижных оценок труда университетского профессора».
А доктор биологических наук Е. В. Ивановская написала Соросу 28 октября 2000 года: «Глубокоуважаемый господин Сорос! Я одна их тех, кому Вы помогли. Хочу выразить Вам глубокую благодарность. Ваша деятельность меняет психологию людей — делает их лучше и добрее. Поэтому мой привет к Вам особенно глубокий и искренний. Добро, которое Вы делаете, трудно оценить. Всегда Вам благодарная Заслуженный Соросовский Профессор, д-р биол. наук Е. В. Ивановская».
Многие получатели грантов Сороса писали, что только благодаря этой материальной помощи они не покинули страну и смогли продолжить свою творческую активность.
Заслуженные Соросовские Профессора
Как уже было сказано выше, первые звания Заслуженных Соросовских Профессоров были присвоены весной 1994 года от имени Международного Научного Фонда. Среди лауреатов были такие известные на весь мир лидеры науки, как А. П. Александров, Ю. Б. Харитон и Е. Л. Фейнберг (физика), В. Я. Александров и Г. В. Лопашов (биология), А. Д. Александров (математика). Первые дипломы были вручены лауреатам в Москве Джорджем Соросом.
Затем, уже в рамках нашей Программы, решением Правления были утверждены Экспертные Советы по присуждению этих званий, и они в 1995–1997 годах предварительно рассматривали все представления к этому званию, выносили свои заключения по каждой кандидатуре, после чего документы на всех кандидатов (и одобренных Экспертными Советами, и отвергнутыми ими) поступали в Правление. Право выдвижения кандидатов на это звание было дано любому ученому со степенью доктора наук, но, конечно, во многих случаях сначала доктора наук обсуждали свои предложения на заседаниях Российского Физического или Математического, или других научных обществ, иногда представления к этому званию поддерживали члены Президиумов Академии наук России или Российской Академии естественных наук.
Надо особо отметить, что каждый раз почти все члены Правления подходили очень придирчиво (иными словами, — очень ответственно) к обсуждению кандидатур Заслуженных Соросовских Профессоров. Дискуссии по этому вопросу никогда не были формальными, ведь речь шла, пожалуй, о самом весомом звании Международной Соросовской Программы Образования.
Всего за эти годы было представлено для рассмотрения 578 кандидатур выдающихся российских ученых, достигших 70 лет. Экспертными Советами было отобрано 324 кандидатуры. Правление утвердило 301 из них. Возраст, получивших это звание, кроме двух, был от 70 до 101 года.
Два исключения были сделаны для настоящих героев науки. Анатолий Петрович Бугорский родился в 1942 году, стал физиком-ядерщиком и известным экспериментаторов в этой области. Из-за аварии на экспериментальной установке 3 июня 1978 года его голову пронзил протонный поток, и Анатолий Петрович получил самую большую в мире дозу облучения (узкий пучок облучения нес 300 тысяч рентген) и стал неизлечимым инвалидом. Академик Л.Б. Окунь обратился ко мне с предложением присудить ему звание Заслуженного Соросовского Профессора, не принимая во внимание возраст, а то физическое состояние, в каком оказался ученый. Это предложение поддержали еще несколько человек, и Правление пошло просьбам навстречу.
Второе исключение было сделано для неоднократно упоминавшегося выше Николая Николаевича Воронцова, родившегося в 1934 году. Воронцов был первым, кто смог убедить Сороса выделить большую сумму средств (около двух миллионов долларов) на поддержку ученых в области защиты природы в странах бывшего СССР. Под его руководством был создан Фонд «Биоразнообразие», оказавший материальную помощь нескольким тысячам ученых, как говорил Воронцов, «штучных» специальностей. Затем Воронцов, будучи министром в правительстве в последний год правления Горбачева, уговорил последнего как Президента СССР подписать Указ о награждении высокими государственными орденами группы из более чем 30 человек, боровшихся с Т. Д. Лысенко и лысенкоизмом и пострадавших в свое время за эту борьбу.
Ранее в альманахе «Лебедь» было рассказано, как самоотверженно Николай Николаевич вступился в российской Госдуме за имя Сороса, когда на него несправедливо ополчились представители органов госбезопасности и коммунисты. Полный энергии, порывистый и неугомонный Воронцов производил на всех впечатление здоровяка, но неожиданно у него была диагностирована неизлечимая болезнь, он слег надолго в больницу, и выздоровление не наступало. Было видно, как Воронцов угасал.
Именно тогда я обратился в Правление с предложением присудить ему звание Заслуженного Соросовского Профессора, не дожидаясь достижения 70-летнего рубежа. Во время обсуждения этого вопроса я ушел с заседания, так как все знали, что мы с Воронцовым и его семьей многолетние близкие друзья. Как я потом прочел в стенограмме того заседания, споров по этому вопросу не было. Выдающаяся роль Н. Н. Воронцова была хорошо известна всем членам Правления.
Было еще несколько случаев, когда не только одни научные заслуги были приняты во внимание. Даниил Владимирович Лебедев — последний аспирант великого российского генетика Г. Д. Карпеченко — после ареста учителя в начале 1941 года (за связь с Н. И. Вавиловым), так никогда и не смог защитить ни докторской, ни даже кандидатской диссертаций. В 1941 году его выгнали из университета, вскоре грянула война, и он ушел рядовым добровольцем на фронт, стал начальником штаба и командиром стрелкового полка, вернулся в Ленинград после войны и, благодаря уникальным способностям и энциклопедическим знаниям, быстро выдвинулся по другой линии в науке: стал выдающимся руководителем научных библиотек.
Сначала он был назначен директором Библиотеки одного из старейших российских академических институтов — Ботанического института имени В. Л. Комарова (БИН), а затем стал директором Библиотеки Академии наук (БАН). Обычно последнюю должность с почетом занимали академики или в крайнем случае члены-корреспонденты АН. Свои обязанности неостепененный директор тем не менее исполнял блестяще. Но нет ничего вечного: на директора начали точить зубы представители НКВД. Оказалось, что он не выполняет приказов и не снимает с полок книги, попадавщие в списки запрещенных, или снимает, но не уничтожает, а собирает в Спецхране. Потом чекисты с гневом обнаружили, что в БАН работает слишком много евреев. Потом выяснилось, что на требования убрать кого-то или сжечь что-то, Лебедев огрызается и требований не выполняет.
Его сняли с должности и исключили из партии. Замаячил лагерный срок. Тогда за него вступились коллеги-биологи. Директор Ботанического института зачислил Лебедева директором институтской библиотеки снова (благо место в тот момент пустовало). Парторганизация БИНа стала открыто защищать Лебедева и приняла решение вернуть ему звание члена партии. Назревал грандиозный скандал, и органы отступили. Санкции против непокорного ботаника-библиотекаря пришлось остановить. Но тут пришло новое несчастье для советской науки — всевластным её гонителем стал Лысенко. И вот тогда Даниил Владимирович взял на себя роль едва ли не главного борцом с лысенковщиной. Директор Института академик В. Н. Сукачев, который одновременно был главным редактором всемирно известного «Ботанического журнала» и Президентом Всесоюзного Ботанического общества, выступил оппонентом Лысенко.
А все статьи и документы помогал готовить его заместитель Лебедев. Десятки аналитических статей, рецензий на лысенковские «труды» принадлежали именно Лебедеву. Он же написал обращение к Хрущеву с призывом положить конец лысенковщине, которое подписали 250 биологов по всей стране и которое поддержали отдельными письмами несколько десятков ведущих физиков (в их числе академики Тамм, Ландау, Ландсберг, Гинзбург, Зельдович, Харитон, Сахаров и другие) и ведущие почвоведы страны. Эта акция взбесила Хрущева, но противостояние продолжалось еще какое-то время.
Кончилось все тем, что при подстрекательстве первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана И. Д. Мустафаева на пленуме ЦК КПСС 15 декабря 1958 года Хрущев набросился на «неверную» позицию «Ботанического журнала», редколлегия журнала была разогнана партийными органами. Я много лет интересовался историей лысенковщины и поэтому, зная отлично, какую роль сыграл Д. В. Лебедев в истории науки, предложил его кандидатуру Наблюдательному Совету МНФ, и тот утвердил его в звании Заслуженного Соросовского Профессора в числе первых лауреатов.
Были присуждены эти звания еще нескольким невинно пострадавшим жертвам сталинского произвола, в частности арестованным по «Делу врачей» Л. Ю. Левину и Я. Л. Рапопорту (автору знаменитых книг об этой позорной странице истории СССР). Среди этих лауреатов есть также один из немногих советских ученых, открыто выступивших против вторжения Советских войск в Чехословакию в 1968 году, Леонид Самсонович Саля
Несмотря на более чем преклонный возраст, большинство Заслуженных Соросовских Профессоров продолжало работать, вести эксперименты, писать научные обзоры. Г. В. Лопашов полностью тратил свой грант на покупку реактивов и приборов (хотя, как я знаю доподлинно, жил впроголодь), Г. И. Абелев до смерти читал полные курсы лекций в МГУ и руководил отделом в Онкоцентре России, многие профессора, и он в том числе, написали немало статей для «Соросовского Образовательного Журнала», выступали с лекциями в нашем лектории в Политехническом музее.
Приведу в заключение этого раздела несколько отрывков из писем Заслуженных Соросовских Профессоров. Крупнейший физик, один из руководителей советского проекта по созданию атомных и водородных бомб, академик и трижды Герой Социалистического Труда Юлий Борисович Харитон прислал мне 11 ноября 1994 года следующее письмо:
«Дорогой Валерий Николаевич,
позвольте, хотя и с большим запозданием, сердечно поблагодарить Вас за поздравления с днем моего 90-летия и присуждением звания почетного Соросовского профессора.
Мне представляется, что программа помощи Российской фундаментальной науке и образованию, финансируемая господином Соросом, является чрезвычайно важным и благородным делом. Наша наука находится в очень трудном положении, и, насколько мне известно, Международный Научный Фонд в настоящее время является единственной организацией, оказывающей реальную помощь в деле сохранения надлежащего уровня фундаментальных исследований. Я буду признателен, если Вы передадите мою глубокую благодарность, как одного из старейших физиков, господину Джорджу Соросу за его стремление помочь российской науке в этот тяжелый период.
Недавно я прочел Вашу статью, опубликованную в “Известиях” от 7 октября 1994 г.[1] Эта статья представляется мне очень важной для поддержки репутации советских физиков в связи с волной недостойных публикаций, появившихся в последнее время. Скажу прямо, эта Ваша статья является более обстоятельной и убедительной, чем наша со Смирновым публикация на эту тему в “Известиях” в августе этого года. Я благодарен, что Вы нашли время для написания этой превосходной статьи.
Искренне Ваш Ю. Харитон
11 Ноября 1994 г.»
А вот отрывки из писем, присланных директору Подпрограммы «Соросовские Профессора и Доценты» Л. А. Рябовой:
«Огромное-преогромное спасибо именно Вам (и вообще Фонду) за настоящую реальную помощь, которая служит для меня основной поддержкой в жизни, лечении и работе». (из письма А. П. Бугорского).
«В этом году усердно работал над английским переводом моей с сотрудниками монографии «Термодинамика металлоорганических соединений». Грант очень помогал в жизни и работе. С благодарностью фонду и Вам» (из письма И. Б. Рабиновича).
«Большое спасибо Вам за внимательность, а господину Соросу за его неоценимую для нас материальную поддержку, сделавшую нашу жизнь человеческой. Спасибо!» (из письма И. И. Калиниченко).
Конкурс на звание Соросовского Доцента
Первоначально конкурс на получение звания Соросовского Доцента не был запланирован. Идея проведения такого конкурса принадлежит члену Правления академику В. Е. Захарову, тогда директору Института теоретической физики имени Л. Д. Ландау Российской Академии наук. На третьем заседании Правления 29 июня 1994 года в Москве он впервые высказался об этом, и его поддержали другие участники заседания. Вот отрывок из стенограммы того заседания:
« В.Е.Захаров: Мы поддерживаем учителей и профессоров, но есть еще вузовские доценты и ассистенты… На них падает основная нагрузка в преподавании, и они же больше всего взаимодействуют со студентами и аспирантами.
Л. Г. Романова[2]: Да, хорошо бы поддержать талантливых докторов и доцентов, которые “не доросли” до грантов профессоров.
Н. В. Карлов: А, действительно, как не поддержать доцентов, на ком все держится? Есть такие отрасли наук, где доцентам можно давать звание профессора за педагогическую деятельность.
В. Н. Сойфер: Можно сократить расходы на оборудование для профессоров и дать гранты большему количеству людей. У нас еще записаны программы по Travel, библиотекам. Может быть сократить расходы на это? Кто за идею снять в этом году общие программы, издательскую, библиотечную, обмены с западными учеными и поездки на Запад, с тем чтобы поддержать доцентов?
Единогласно.
А. А. Богданов: Пусть их номинируют Соросовские профессора.
В.Н.Сойфер: Это было бы против наших правил. Мне кажется, что нужен конкурс, а не номинации. (Члены Правления согласны. ) Учитывать ли публикации, учебники? Кого воспитали? Есть ли кандидаты наук, подготовленные номинантами?
Члены Правления согласны с этими предложениями.
Т.Г.Чанишвили: Есть ли квота для профессоров?
В.Н.Сойфер: Всего 300. Можно ввести 600 грантов для доцентов (многие члены Правления сомнительно кивают головами). А если 500? (Никто не возражает). Итак, требования для доцентов: 1) чтение лекций; 2) руководство семинарами по данным дисциплинам (руководство семинарами не менее 5 лет); 3) издание учебно-методических материалов. Дополнительно будут учитываться педагогическая и научная активность. Есть ли возражения или дополнения? Нет. Принято единогласно ».
Конкурс на звание Соросовского Доцента был объявлен в газете «Поиск» 22 июля 1994 года, документы для участия в конкурсе мы принимали вплоть до конца октября того же года, но далее оказалось, что осуществить отбор доцентов будет много труднее, чем отбор профессоров. Дело в том, что степень разброса данных у доцентов оказалась много меньшей, чем у их коллег-профессоров. В частности, индексы цитирования, определенные по той же схеме, что и в профессорском конкурсе, дали полезную информацию для примерно 20% от числа доцентов, подавших на конкурс, а дальше оставалась вся масса кандидатов с плавно понижающимися показателями по всем примененным для отбора критериям.
Всего на конкурс доцентов в 1994 году было подано 1346 заявлений. К конкурсу были допущены 1221 человек. Доцентов-москвичей оказалось 452, петербуржцев – 152 и представителей других городов – 587. Заявления прислали доценты, преподающие в 236 вузах из 77 городов. Средний возраст претендентом до отбора равнялся 49 годам.
Когда сотрудники подпрограммы «Соросовские Профессора и Доценты» Л. А. Рябова, М. Л. Чернова и А. В. Карзанов представили 28 сентября 1994 года Правлению Программы подготовленный ими список доцентов, отобранных в качестве победителей конкурса, Правление забраковало весь список, так как выяснилось, что разница между теми, кто попал в число победителей, и теми, кто остался среди проигравших, была трудно объяснима: компьютерный поиск замечал различия в десятых долях какого-либо показателя и бездумно выбрасывал кого-либо из списка, но сравнение «на глаз» показывало, что резонно обосновать существенную разницу между победителями и побежденными будет в некоторых случаях невозможно.
Здесь проявилась присущая человеку способность давать интегральную оценку «в прикидку», без сложения, вычитания или деления, почему и получалось, что кое-кто из членов Правления, знавших лично многих из подавших на конкурс и, естественно, сравнивших между собой их показатели, задавали вопросы, а почему кандидат такой-то выпал, если кандидат такой-то прошел, а, посмотрите, ведь разница между ними ускользающе мала! Правление решило вернуть списки на доработку в дирекцию Программы, и нам пришлось обдумывать алгоритмы отбора заново.
Прежде всего можно было существенно усилить различия между кандидатами, введя разные показатели для Москвы и Санкт-Петербурга, с одной стороны, и остальных вузов, с другой. Были также высчитаны средние показатели для каждого вида активности по дисциплинам, и дальнейший отбор проводили на фоне различий между средними значениями для каждой из пяти дисциплин (математики, физики, химии, биологии и наук о Земле), сформировав 15 разных групп (по 5 групп для трех разных категорий претендентов — из Москвы, Санкт-Петербурга и остальных городов). Затем каждый вид деятельности был оценен количественно. Для этого были введены те или иные баллы за результаты по каждому виду активности, причем кандидаты, у которых результаты были хорошими, получали приращение к суммарному баллу, а те, у кого показатель оказался либо нулевым, либо ниже среднего значения, соответствующий балл вычитали из полученной до этого суммы.
Постараюсь пояснить примененную систему баллов. Поскольку опросы студентов были признаны равнозначащими для всех городов страны, во внимание были приняты лишь средние значения по каждой из дисциплин: 4,28 для биологов, 4,1 для математиков, 4,15 для физиков, 4,16 для химиков и 4,26 для представителей наук о Земле. Кстати, столь высокие цифры показывали, что в наш конкурс включились самые лучшие доценты страны. Опросы подтвердили, что студенты их ценят и любят.
Узнав средние показатели опросов, мы могли теперь лучше оценить каждого из претендентов на грант. Если оценка студентов была у кого-то выше средней, то дополнительных баллов за такую оценку мы не присуждали, а если оценка оказывалась ниже средней, то за каждые недобранные 0,3 пункта суммарный балл претендента был понижен на один балл (этот штрафной «отрицательный балл» позволил сразу расслоить претендентов на два уровня: одних студенты ценят больше, других — меньше). Претенденты, разработавшие один или два новых лекционных или практических курса, получали за это один дополнительный балл, если они разработали 3 и более курсов — два балла. Дополнительные баллы были также присуждены за публикацию учебных пособий для студентов.
Однако почти все претенденты имели по многу таких пособий, исходя из чего были подсчитаны средние цифры числа пособий на одного представителя каждой из дисциплин, после чего было решено добавлять претенденту один балл только в том случае, если у него количество опубликованных за последние 5 лет пособий было выше среднего числа. Чтобы дать преимущество тем доцентам, чьи опубликованные научные работы активно цитировали другие специалисты в мире, был применен тот же подход вычитания самоцитирования и цитирования членами одной с данным доцентом команды исследователей. Добавочные баллы получали те, кто получил гранты. Претенденты, опубликовавшие хотя бы одну монографию, получали за это еще один дополнительный балл.
По четырем важнейшим параметрам были введены обязательны
