Ночь, улица, фонарь, аптека,
А.Блок

Шоссе, машина, улица, метро.
Как эта жизнь устроена хитро.
Закручена в сплетенья и узлы,
А мы в ней то расстроены, то злы,
Становимся, не зная сами, как.
В проблему превращается пустяк.
Как муравьи в извечной суете
Творим дела, да все не те, не те...
А я мечтаю жить среди лесов.
Держать коня и двух веселых псов,
Чтоб на печи мурлыкал толстый кот,
А над сосновым бором небосвод
Был бесконечен, полон тайн и звезд,
Чтоб каждый день был благостен и прост.
Да только жизнь устроена хитро.
Опять машина, улица, метро...

Сереет ночь. А, может, это день?
И все мы провалились в безвременье?
И тучи, как остывшие пельмени,
Плывут в небесном супе. Словно лень

Стряпухе нерадивой кашеварить.
Разбился звездный ковш, и суп разлит,
Кружится голова, душа болит,
Переругались боги в грязной сваре.

Седая хмарь накрыла небосвод.
Она сереет, сыплется и льется,
Холодный дождь безрадостных эмоций.
А мы ждем снег. Ведь скоро Новый Год.

А мы ждем праздник - радость бытия,
Подарки, конфетти, столпотворение,
Там будут все. Там будем ты и я.
В одной строке. В одном стихотворении.

Пустынно серое шоссе
Под синевой небес.
Лечу по средней полосе
Сквозь бесконечный лес.
А солнца свет, как желтый мёд,
Залил листву берёз.
Мой лес к себе меня зовёт
И я почти до слёз
Его растрогана мольбой,
И к лесу мчусь сама.
Я , старый друг, всегда с тобой,
Я в городах с ума
Давно б, наверное, сошла
От толкотни людской,
От глыб из камня и стекла,
Увенчанных тоской.
Сейчас поглажу мягкий мох,
И отдышусь слегка.
Лесной, зеленовласый бог
Пришлёт боровика.
Он встанет толстый, как швейцар,
Под вереска кустом.
Слегка червив, немного стар,
Но разве я о том?!
Весь этот лес и небосвод
Сегодня для меня.
Пусть солнце мёду мне нальёт –
Осеннего огня.

Живу с колёс и раздаю долги,
(О чём-то большем думать не моги),
Чего б я там себе ни захотела,
И так который день, который год,
Как будто рыба, бьющая об лёд
Серебряное слабенькое тело.
Но вопреки всему я так живу,
и грежу то во сне, то наяву,
Строчу стихи, мечтаю и дышу,
И мысли доверять карандашу
Уже давно привычным стало делом.
Я в жизни ничего не проглядела,
Прочувствовала чудо из чудес,
Что наше бытие - дремучий лес,
Где род людской - деревья или звери.
Журчит за лесом вечная река,
А в небе тяжелеют облака -
Они дождём прольются в полной мере.
А я плыву, лечу или иду,
Как в прошлом, так и в нынешнем году
Став существом крылатым и весёлым,
Я раздаю долги, живу с колёс,
Решаю то задачу, то вопрос,
И бесконечна жизненная школа.
И эту жизнь за всё благодарю,
Ныряя в озаренье, как в зарю...

Прекрасных питерских поэтесс с днем рождения!!!!!

Декабрь сумрачный молчит,
Во тьме, в заснеженной ночи
Бесшумная карета мчит,
Невидимая людям.

Сидит в ней странный господин,
Украшен серебром седин,
Всегда суров, всегда один,
И выбор его труден.

Везёт он дивный саквояж,
В котором боль, в котором блажь,
В котором сладость и кураж
С рассвета до рассвета.

Кочует он из дома в дом,
И, умастившись за плечом,
Стихи диктует горячо
Он на ухо поэту.

И тот, к кому заглянет он,
Забудет про покой и сон,
В процесс безумный погружен,
Не ляжет на перину.

Нагнав на вас и страх, и грусть,
На этой фразе я прервусь,
Стихом поздравить я стремлюсь
И Калю, и Ирину.

А что ж карета? Не скажу.
А вам желаю куражу,
Не поддаваться миражу,
И много, много света.

Стихи пусть будут Ох! и Ах!
Пусть никогда не мучит страх,
И пусть свечой горит в руках
Призвание поэта.

Тамара смотрела на свою взахлеб рыдающую беременную подругу и только диву давалась. Светик рыдала самозабвенно. Ее огромный живот колыхался, слезы, одна за другой текли по хорошенькому округлившемуся личику. Светик была из тех беременных, с которыми мужчины, несмотря на животик, хотят познакомиться, из тех, кому с улыбкой уступают место, с кого художники рисуют мадонн, иначе говоря, она была из красивых беременных. Тамара тихонько вздохнула, вспомнив свои пигментные пятна и опухшие ноги. Зато ее благоверный при ней и все в дом, все в дом несет, а эта – красавица, а вот ведь осталась в матерях-одиночках. Тамара одернула сама себя. Светик ей нравилась, и ехидничать даже в мыслях не хотелось. А будущая мама все заливалась слезами. Ее румяные щечки смешно надувались, когда Светик со вкусом подвывала:
- Уууууууууууууу –
Наконец, Тамара, совсем не красивая, зато логичная, здравая и спокойная, не выдержала, обняла подругу за плечи, почти силком усадила в кресло и произнесла с некоторым пафосом:
- Светик, ты не плакала, когда тебе нагрубил сосед, ты не плакала, когда тебе сразу не выплатили пособие по беременности, ты почти не плакала, когда тебя бросил этот подонок, почему ты сейчас воешь из-за каких-то дурацких очков?! –
Здесь в ситуацию следует внести некоторую ясность. Светик забыла в женской консультации стильные и красивые темные очки – бабочки. Да, действительно, Светику они были к лицу, да, ей было в них удобно, и все-таки, по мнению, Тамары, это был совсем не повод, чтобы так рыдать. Еще раз всхлипнув, Светик тихо, но значительно произнесла:
- Во-первых, он не подонок, я его люблю, между прочим, и попрошу выбирать выражения, во-вторых, он еще, может быть, вернется, а вот очки уже точно никогдааааааааа –
И она вновь горько заплакала. Тамара хмыкнула и слегка пожала плечами.
Самое интересное, что Светик оказалась права. Он к ней вернулся и они по сей день вместе, а вот стильные, красивые очки-бабочки ей так и не удалось купить. Попадались похожие, да все не то.

Котя, Бим и другие.

Котю, вполне, можно было бы назвать красавцем. Длинношерстый, дымчатый, ушки маленькие, морда, наоборот, широкая, украшенная баками, глаза голубые с поволокой. Таким он родился, но, нельзя забывать, что был он котом дворовым. Котя обожал поваляться в песке, полежать на угольной куче, поразмышлять о смысле жизни, сидя на высокой ели, с которой потом спускался, измазавшись в смоле и прицепив на свою ангорскую шубу иголки, опилки и другой стройматериал. Котькины хозяева, Федор Иванович и его дочка Светка, моя лучшая подруга, иногда пытались привести Котю в порядок: отловить, отмыть, причесать, но даже если все эти манипуляции удавались, то на очень короткий срок. Он был свободолюбив и не терпел насилия над собой. А еще Котя был страстной натурой. Однажды, выясняя отношения с кем-то из соперников, Котя получил травму. Ему порвали ухо. С тех пор его стали звать Котя-Рваное Ухо, на что он, кажется, не обижался.
Он крутил романы со всеми местными дамами-кошками и имел несметное количество красивых детей. В начале лета он часто возвращался домой под утро, часика так в четыре, когда обычно Морфей показывает самые сладкие сны, и начинал изливать душу. Сначала он ломился в дверь, словно подвыпивший мужик. Котя повисал на ручке двери, после чего толкался и просачивался в образовавшуюся щель. И все бы хорошо, да вот только рядом с дверью висел на гвозде алюминиевый таз, который во время Котиных манипуляций обязательно падал на пол с ужасающим грохотом. Почему Федор Иванович его никуда не перевесил, остается для меня тайной по сей день. Котя пробирался на второй этаж, где жили дачники, в том числе наша семья, и раздавался глас вопиющего в прихожей.
Нгангангагамуррррррр – орал Котя, вероятно желая нам сообщить, что у него все гламурно, а, может быть амурно, кто знает. Из всех соседей с Котей могла справиться только моя бабуся – в прошлом учительница русского языка и литературы. Не слезая с кровати и, может, даже не открывая глаз, бабуся произносила громким учительским голосом волшебную фразу:
Котя, а веником? –
После этого наступала тишина. То ли голос у бабуси был такой « мерзко-учительский», то ли Котя слишком хорошо знал, что такое веник, но он моментально замолкал и мирно брел спать. Остальные средства, типа поливания водой, воплей других дачников и запирания двери не действовали. Перед запертой дверью Котя вполне был способен выть весь остаток ночи.
А в конце лета в нашем поселке на столбах появлялось множество объявлений:
«отдам котят в хорошие руки…»
Большинство котят имели с Котей поразительное сходство.
Один раз наш герой решил проявить отцовскую заботу. Едва рано утром Федор Иванович присел на крылечке покурить свою трубочку, как вдруг увидел Котю, несущего что-то в зубах. Кот положил перед своим хозяином на травку крошечного дрожащего котенка. Остается только гадать, откуда он его приволок. Так в доме появился еще один кот, которого Светка умудрилась выкормить и назвала Мультик. Мультик вырос красивым, спесивым, но трусоватым и довольно злым. Папаша Котя, если конечно, он был этим самым папашей, с удовольствием его воспитывал, иногда облизывал, а иногда мог и потрепать.
Кроме котов в этом доме жили собаки. Безалаберный и шкодливый шпиц Тузик, любимец всех детей, и грустный, прекрасный пес Бим. Бим был помесью лайки с овчаркой. Он сидел на цепи и потому грустил. Котя, как и все коты был в определенной степени мерзавцем. Великолепно зная длину Бимовой цепи, он садился прямо перед собачьей мордой, но так, чтобы Бим не мог до него дотянуться и начинал дразниться. Он прохаживался взад и вперед, или умывался, или просто восседал, словно египетская статуэтка. Постепенно Бим распалялся и начинал рычать. Рык становился все громче, но Котя и в ус не дул.
Однако, если по тем или иным причинам хозяин брал Бима в дом, то все коты и собаки без исключения соблюдали нейтралитет. Да и Федор Иванович не допускал баловства, строг был.
Но пару раз Биму все-таки удалось отомстить своему обидчику. Один раз это случилось, когда мы со Светкой вели Бима на прогулку в лес. Биму выпадало такое счастье не каждый день. Иногда он совершал лишь «круг почета» по соседним улицам, с цепи его при этом не спускали и, вообще, это были не прогулки, а недоразумение. Лес – другое дело. В лесу его спускали с цепи, и он катался по траве, ловил лягушек, исследовал канавы и то повизгивал от счастья, то громко, радостно лаял. В день свершившейся мести Бима, как я уже сказала, вели навстречу лесному собачьему счастью.
Перед самым домом, прямо на дорожке валялся в пыли Котя и, разомлев на солнышке и спал без задних (и передних) лап. Увидев его, Бим улыбнулся во всю пасть. Мы со Светкой не успели ничего сообразить, а он уже вплотную приблизился к своему недругу. Нет, Бим не стал раздирать его на части. Он просто нагнулся к самому кошачьему уху и один единственный раз произнес:
Гав! –
В тот день я поняла, что коты умеют летать, но тщательно скрывают этот факт. Дело в том, что Котя не влез и не вскарабкался, а именно взлетел на растущую на участке елку и, затаившись в еловых лапах, не слезал с дерева почти двое суток. Переживал стресс.
В другой раз Биму крупно подфартило, именно, благодаря Коте. Эту историю мне рассказывала Светка:
В тот год выдалась какая-то уж очень холодная зима, и Федор Иванович довольно часто брал Бима в дом погреться. В один из таких дней, когда Бимушка грелся на кухне, вдруг громко хлопнула форточка и прямо перед Бимовой мордой упал аппетитный кусок мяса. Бим не растерялся. Котя, впрыгнувший через форточку в кухню, после того как сбросил добычу, опоздал. Мясо было съедено. Кот сидел, смотрел на жующего Бима и, наверное, с грустью размышлял:
Я крал, я волок, а он…Эх жизнь!
А Светка и Федор Иванович долго гадали, у кого из соседей Котя стянул несостоявшееся жаркое.

С тех пор прошло много лет. Ласковый, хитрый Котя, и благородный Бим, и веселый Тузик, и надменный Мультик, все, про кого я написала, давно пребывают в зверином раю. Но мы со Светкой, с которой дружим до сих пор, часто их вспоминаем.

Три пары глаз столкнулись в одном помещении мои - зеленые, желтые - Фараона и серые - Ксюхины. Мы с Фараоном смотрим друг на друга и взаимно не нравимся. Внешностью вроде оба не обижены, но что-то не срастается. Наконец Фараон издает тихий свист "фьююу" и отползает в глубину террариума, я ему больше не интересна. Фараон красив и неприятен сразу, впрочем, абсолютно безвреден. Он серый с черным узором, длиной приблизительно 1 метр, одним
словом, уж обыкновенный и даже ручной. Он любит ползать по людским рукам и шеям, хотя я не рискнула бы общаться с Фариком подобным образом. За нами наблюдает сероглазый подросток женского пола, весьма независимый и почти голый.
Ксюха одевается по минимуму, она сексапильна как набоковская Лолита, также хитра, также нахальна, невежественна, ленива и одинока. У ее родителей есть много денег, много личных проблем
и нет времени для дочери. Ксюха уже успела переспать с парой маминых любовников и от одного из них уже сделала аборт, недавно ей стукнуло 15. Ксюха любит свою крысу Фросю, ужа Фараона, лазать по деревьям, собирать травы, иногда она от скуки ворует в чужих огородах плоды садоводческого творчества и от скуки же занимается любовью с солидными господами.
К деньгам она имеет чисто спортивный интерес, (дадут - не дадут), а, вообще, она их и так получает их в избытке от чрезмерно занятых, зато богатых папы с мамой.
А мама с папой хотят обучать свою дочь в торговом институте и почему-то для этой цели заставляют ее учить иностранный язык, а Ксюшенька учиться ненавидит. Вот и сейчас она изо всех сил оттягивает время, чтобы только не садится заниматься.
- Можно, я вам историю про Фарика расскажу, совсем маленькую, а потом мы обязательно сядем учиться -
канючит Ксюха и делает это так настырно, что я в конце концов соглашаюсь.
И Ксения рассказала мне следующую историю:
Это было в один из жарких июльских дней. Они с Фараоном решили отправиться к Финскому Заливу, искупаться. Решила, конечно, Ксюха,
а Фараона она просто повесила себе на шею и пошла. Уже на берегу Ксении пришла в голову мысль искупать и Фарика тоже. Зайдя в залив примерно по пояс, и, опустив руку со змеей в воду, пошла себе тихонько вдоль берега. Но Фараон, почуяв родную стихию, внезапно вывернулся у нее из рук и поплыл завоевывать мутное пространство Финского залива. Сияло ослепительное солнце, народу на пляже хватало, в воде тоже, фараон мелькал в волнах, и Ксюха уже потеряла надежду его поймать. Здесь надо уточнить одну деталь: Ксюша, несмотря на внушительные формы, никогда не утруждала себя ношением лифчика. И в тот памятный день она была без него.На некотором расстоянии от моей ученицы внезапно нарисовался "юноша" средних лет, любитель скороспелых Лолит. Фараон плыл прямехонько в направлении юноши. Забыв обо всем на свете, Ксюха закричала, что было мочи: "Мужчина, держите змею, змею держите!"- многие, находившиеся в этот момент рядом, услышали ее призывный вопль и шарахнулись в сторону, но увы, тот, кому ее крик был предназначен, оставался глух, ибо ветер дул в противоположную сторону. Вероятно, он разобрал только одно слово "держите". И надо было отдать господину должное, его реакция оказалась достойна всяческого восхищения. Возможно, предположив, что спасает верхнюю часть Ксюхиного купальника, он молниеносно сориентировался, очень вовремя сунул руку в воду и выудил Фараона, который уставился на своего спасителя и громко зашипел от праведного гнева, извиваясь при этом всем своим длинным и мокрым телом. Ксюха подоспела как раз вовремя.
- Никогда не слышала, чтобы взрослый мужчина так визжал. Не пойму только, почему же он его не выбросил, если так испугался - задумчиво завершила Ксения свой рассказ. Остается добавить, что у пожилого мальчика почему-то отпало желание ухаживать за Ксюшей, он отдал ей Фараона и торопливо ушел прочь с побелевшим лицом.
Я с уважением посмотрела на Фараона, он значительно вырос в моих глазах. Не каждый уж обыкновенный способен спасти свою глупую маленькую хозяйку от ненужной связи.

Почти чистовик.
До осени осталось две недели


Вступление

«До осени осталось две недели» - третья книга Веры Чигариной. Первые две – сказки и детские стихи. Сейчас автор представляет книгу своих «взрослых» стихов. Естественность интонации, часто переходящей в разговорную, невыдуманность тем, легкое дыхание – суть ее поэзии.
Она – горожанка, в ее бешеном темпе – дом, дочкина школа, работа, магазин, иногда в промежутках – музей, кино, макдональдс, по выходным – электрички, дача. Но глаз автора не замыливается, ее моментальные зарисовки складываются в картинки, картины, в целый венок сонетов. Метро с его неубывающим пассажиропотоком порой представляется Вере Чигариной еще одной «страницей почти Библейской Книги Бытия».
Но время в этих стихах измеряется (в основном) не веками и даже не годами, а днями, минутами, само название книги говорит об этом.
Юмор и горечь, грусть и улыбка непринужденно сплетаются в этих текстах.
Приведу здесь целиком одно из лучших и одновременно наиболее характерных стихотворений этой книги.

Отцу
Памяти Б.Ч.

Привет! Быть может, поболтаем?
Как мы? Спасибо, все здоровы.
С дочуркой много вслух читаем,
Я ноутбук купила новый.

Как мама? Мама – молодчина,
По Волге - по путевке едет
Как он? Любимый мой мужчина
Делами щедр – словами беден,

Кот? Почешу его за ушком,
Объемней и теплее грелки,
Продрал, подлец, мою подушку
И ветчину украл с тарелки.

Ну, все. Мы заболтались что-то,
Мне вдруг опять сдавило горло.
Я аккуратно ставлю фото
На стол, где пыль сейчас протерла.
(линию надо убрать, но я не умею )
Убеждаемся, что автор пишет так легко, как ему дышится.
Книга Чигариной читается в один присест, она цельная, в ней нет остановок. Движение – трудное или легкое, но всегда движение: «Мне снился сон, где я в снегу по пояс, бреду вперед, сама себе внушая, что, дескать, ни о чем не беспокоюсь, что, мол, такая девочка большая, не дрогнув от избыточных эмоций, конечно же в дороге разберется.»


Часть первая

По питерским мостам гуляла кошка

Содержание

1. Молитва
2. Утреннее
3. Деньги
4. Чизбургер
5. Троллейбус
6. Отцу
7. Белые ночи
8. Размышлизмы (Депрессняк)
9. Гордый вид и маленькая ножка
10. Сон в метро
11. Метро Сенная
12. Прогулка по Петербургу. Венок сонетов
13. Баллада о коммуналке
14. Игра в эрудит online
15.Размышлизмы (Акынская песня)
16.Озерная песенка


Часть вторая

До осени осталось две недели

1. Времена года
2. Еду на дачу
3.Размышлизмы (Цзацзуань)
4.Снежная сказка
5.«Мне снился сон…»
6.Читая Булгакова
7.Побег
8. «В платье царского покроя…»
9.Сны картины
10.Колдовские стихи
11.Лиле
12. «Бывает много личных драм…»
13.На даче
14.Размышлизмы (Цзацзуань)

15.Дорожное
16. Письмо из отпуска
17. Прогулка в лесу
18. Подруге детства
19. «Ты снова заблудился сам в себе…»
20. До осени осталось две недели
21. Осенние гости
22. «Осенний дождь, осеннее апчхи…»
23. «Где-то снаружи бессонницей мается ветер…»

24. Цикл стихов Времена года











































Молитва

Дай мне, Господи, вязанье –
Золотое бабье дело,
Чтоб незрячими глазами
Я на стены не глядела.

Дай мне свечи на камине,
Кресло и ковер под ноги,
Чтобы не было и в помине
Той заснеженной дороги,

Вдоль которой ветер воет,
Над которой звезды блещут,
На которой рядом двое –
Я сама и кто-то вещий.




Утреннее

Встану рано – поутру,
Слезу счастья поутру…

В.Лейкин

Улыбку налепив, как лейкопластырь,
Лицо намажу кремом от Nivea,
Раз двадцать повторю, что жизнь прекрасна,
И от повторов этих осовею,

И, на плечо суму изящно вскинув
(Так, ерунда – четыре килограмма),
Включаюсь в городскую пантомиму,
Пора еще раз выполнить программу,

Которую в меня когда-то кто-то
От скуки заложил рукою властной:
Еда, работа, сон, еда, работа.
Плюс знание о том, что жизнь прекрасна











Деньги

Получены. Плывут как рыбы,
В аквариуме-кошельке,
О! Шоколадница. Зайти бы…
Зашла. И кошелек в руке.

Вот рынок. Ах, какие брючки!
Фасон, размерчик, змейки, строчки,
Мои услужливые ручки
Вновь очутились в кошелечке.

Давясь слезой, со скорбной миной,
Считаю список нужных трат.
Долг маме, дочке витамины,
Метро, квартира, детский сад.

Не постигает разум женский
Их путь, который так извилист,
Осталось спеть, как бедный Ленский,
Куда? Куда вы удалились?


Чизбургер

Опасен, словно Казанова,
Настойчив, будто Дон Жуан,
Меня заманивает снова
в свой замок, то есть в ресторан.

Всегда находит тот, кто ищет,
И я, как крыса под дуду,
В Макдональдс - царство быстрой пищи,
К тебе, мой Чизбургер, иду!

Блестя котлетною улыбкой,
Он произносит сырно:"Please!"
И я, схватив пакетик липкий,
Вонзаю зубы в теплый чиз,

Урчит желудок, как тигрица,
Пророчит, стонет, говорит:
"Уж лучше сразу удавиться
Чем вскоре получить гастрит!"

Но мною чары овладели,
Не слышу организма грусть
А завтра, нет, через неделю
Я снова фитнесом займусь.


Троллейбус

Троллейбус – весьма любопытная штука.
Солиден, рогат и вздыхает как зверь.
Вот он подъезжает. Без скрипа и стука
Сложилась гармошками, грязная дверь.

В салоне народу, как в бочке селедки.
С трудом пробираюсь, встаю у окна.
Мне, кажется, сумкой порвали колготки.
Как странно - я в давке, а словно одна.

Куда б нам с тобою, троллейбус, умчаться?
В какую глухую, беззвездную даль?
О нас позабудут друзья, домочадцы
И даже враги нас отыщут едва ль.

Рогатый троллейбус по небу промчится,
Сквозь питерский сумрак, ветра и пургу
Вокруг, словно призраки, сонные лица,
Я их разбудить никогда не смогу.

Возможно, будить никого и не стоит,
Им, сонным, уютно, тепло, хорошо,
Полеты в троллейбусе – дело простое,
Такое простое, как этот стишок


Отцу
Памяти Б.Ч.

Привет! Быть может, поболтаем?
Как мы? Спасибо, все здоровы.
С дочуркой много вслух читаем,
Я ноутбук купила новый.

Как мама? Мама – молодчина,
По Волге - по путевке едет
Как он? Любимый мой мужчина
Делами щедр – словами беден,

Кот? Почешу его за ушком,
Объемней и теплее грелки,
Продрал, подлец, мою подушку
И ветчину украл с тарелки.

Ну, все. Мы заболтались что-то,
Мне вдруг опять сдавило горло

Я аккуратно ставлю фото
На стол, где пыль сейчас протерла.

Белые ночи

По питерским мостам гуляла кошка,
Вся белая, от носа до хвоста,
И я была взволнована немножко,
Поняв, что наша встреча неспроста,

Она вздохнула, шевельнув усами,
И, не спеша, продолжила свой путь,
Мы иногда, столкнувшись с чудесами,
В глаза им можем робко заглянуть,

Вот так и я при всем честном народе
Стояла у Дворцового моста,
Следя, как кошка в облако уходит,
Вся белая, от носа до хвоста.

Размышлизмы

Депрессняк

Если в темный уголок
Депрессняк тебя сволок,
Нужно крыльями похлопать
И взлететь под потолок,

Если ты у потолка
Повстречал депрессняка,
Нужно, сильно размахнувшись,
Дать застойному пинка,

Депрессняк – коварный зверь,
Никогда ему не верь,
Даже если просит кушать, -
Укажи ему на дверь!



***

Гордый вид и маленькая ножка,
Взгляд то непорочен, то суров,
Королева! Или просто кошка,
Госпожа подвалов и дворов,

С наглой мордой, с задранным хвостом,
С полосами по худому телу,
Для нее весна – бродить с котом,
Жить – ее единственное дело!




Сон в метро

Закончился творческий вечер,
Коктейль из напитков и слов,
Мы едем Морфею навстречу,
Пьяны от вина и стихов,

Мадам (назовем ее Капа)
Чуть слышно, чуть пьяно, чуть зло
Шепнула, что моя шляпа
Идет, как корове седло,

Что делала девушка, знала,
Ей нравился этот фасон…
А я, между тем, задремала,
И странный увидела сон.

По темечку топчется шляпа,
Как черный, некормленый кот,
Мне волосы цапает лапой
И скорбно, утробно орет,

«Хозяйка, мне что ж, на помойку,
Иль в шкаф, чтоб тебе не мешать?»
Я стала, тихонечко ойкнув
Убор головной утешать:

Союз наш незыблем и крепок,
Тебя ни за что не предам,
Ты лучше, чем тысяча кепок,
Чем сотня шикарных бандан,

А вот и моя остановка,
Там в шляпке я долго жила.
Я шляпку поправила ловко
И к выходу гордо пошла.



Метро Сенная

Вот я опять застряла на Сенной –
Вышагиваю цаплей по перрону,
Вперед, назад, размеренно, синхронно,
А слева, справа, впереди, за мной
Толпятся незнакомые мне люди,
Снуют, галдят, садятся в поезда…
И кажется, что это навсегда –
Другой уже картина вряд ли будет.
Сонеты

Петербургский цикл

1

Нахмуренные, заспанные лица,
Шуршат зонты, ногами месим грязь.
Ко входу наша очередь змеится,
И медленно, теряя с миром связь,

Айда маршировать на эскалатор,
Мы здесь как на конвейере детали,
И мысли течь внезапно перестали,
Нас лестницы зубасты и крылаты,

Уносят вниз. К перронам и вагонам.
Мы спим и едем. Стало все равно нам,
Что наши души плющит суета…

Как будто зомби или злые звери,
Тесним друг дружку у вагонной двери -
Спешим занять свободные места.


2

Спешим занять свободные места,
И кто-то даже зашуршал газетой,
Печально шепчет дочь: «Скорей бы лето!»
А я пытаюсь сосчитать до ста

И подремать. Читать мне не с руки,
А выходить, увы, еще не скоро,
Ребенок прав. На пляж бы, на озёра…
Сейчас как раз проедем «Озерки»

При помощи расставленных локтей,
Слегка подвинув парочку детей,
Уселась рядом шустрая девица,

Нахалка попадет ко мне в стишок,
И там ее сотру я в порошок,
Еще одна напишется страница…










3

Еще одна напишется страница
Почти Библейской Книги Бытия,
А ведь она у каждого своя,
Любой из нас по-своему резвится.

Смешная дама с бусами на шее,
Седой старик, дежурный на посту,
Мы все несём по своему кресту,
Кому – легко, кому – потяжелее…

С «Удельной», с «Пионерской», с «Черной Речки»
Выходят и заходят человечки,
На «Петроградской» давка еще та.

У всех свои забавы и печали,
Мы их до завтра разрешим едва ли
И день начнется с чистого листа



4

И день начнется с чистого листа –
С пробежки по Конюшенной до школы,
На дочь взирает Гоголь невеселый,
Не покидая своего поста.

А голубь у него на голове
Нахально чистит радужные перья,
Ребеночка спровадила за дверь я,
И мне теперь, как истинной «сове»

Осталось сделать выбор: или-или,
Закуклившись в беспомощном бессилье,
Домой вернуться и предаться сну,

Но если я встряхнусь, то, может, даже,
Сегодня добреду до Эрмитажа,
Из зимней спячки вынырнув в весну











5

Из зимней спячки вынырнув в весну,
Иду неспешно к «Идеальной чашке»
Сегодня я не дам себе поблажки,
Вот только кофейку сейчас хлебну.

Дождем умытый Невский деловит,
Он мне напоминает бизнесмена,
Глядящего цинично и надменно -
Подобный взгляд ничто не оживит.

Людишки суетливые спешат,
Похожие на глупеньких мышат,
Вертящих в клетках быстрые колеса,

А город Питер – старый чародей,
Колдует судьбы маленьких людей,
Не отвечая ни на чьи вопросы…



6

Не отвечая ни на чьи вопросы,
(Что им за дело до людской юдоли?)
Стоят Кутузов и Барклай-де-Толли -
Их орденам и славе нет износа,

Там, у колонн Казанского Собора
Столпились попрошайки полукругом,
Толкаясь и ругаясь друг на друга,
К прохожим лезут с кружками для сбора,

Оборванные, нищенские дети
Бегут к одной единственной монете
Как голуби на брошенное просо,

Один малыш упал. Сидит – ревет,
Кривые ножки, вспученный живот,
Ведет нас жизнь не добро и не просто.











7

Ведет нас жизнь не добро и не просто,
Куда ведет – не ведает никто,
Бреду, плотнее запахнув пальто,
Оно вдруг стало, словно, не по росту.

А вот и «Чашка». Захожу в кафе.
Тепло, уют, горячий капучино,
И я не понимаю, в чем причина
Моей тоски. Усевшись на софе,

Пью капучино мелкими глотками,
Ко мне Фортуна добрая такая,
Не стоит думать, чувствовать вину…

Что мне за дело до ребячьей боли?
Здесь хорошо. А дочь в тепле и в школе.
И каждый строит сам свою страну.


8

И каждый строит сам свою страну -
Справляется с судьбою в одиночку,
А всё-таки, на миг представив дочку
На паперти, замерзшую, одну…

Я чувствую, что не могу дышать,
Глаза как будто застилает пленка,
Я вижу вновь упавшего ребенка –
Его никто не станет утешать.

Стоит Собор, сияя позолотой,
Вставай, пацан, беги бегом, работай,
Тебе никто сегодня не помог.

Судьба трясет, трясет тебя за ворот,
Душа мальчишки – неизвестный город,
Кто будет править - дьявол или Бог?












9

Кто будет править - дьявол или Бог?
Не нам решать, блажен ли духом нищий,
Мой дух и глаз иной желают пищи,
Пальто на плечи. Снова за порог.

Опять на Невском. До Дворцовой близко.
Душа искусства обитает там.
Но прежде на Садовую к котам -
Увидеть Елисея с Василиской*

Нет зверя интересней и капризней,
У кошек, говорят, по девять жизней -
Не человечий, а кошачий срок.

Таинственно живут и умирают,
Скользя, как челноки между мирами,
Там уйма перепутана дорог.

*Елисей и Василиса – фигурки кота и кошки на Малой Садовой



10

Там уйма перепутана дорог?
Конечно, в мыслях чудаков-поэтов!
Там проживают тысячи сюжетов,
Поэт забыл, отвлёкся, не сберег

Идею. Ускользнула, не зови.
Неуловима, призрачна и прытка,
А вот уже и Церковь-на-Крови -
Лубочная, пасхальная открытка.

Дом Книги. До Дворцовой два шага.
Извилистые Мойки берега,
Я не иду – почти лечу, как птица,

Укроюсь в стенах Зимнего Дворца,
Где мыслям нет начала и конца,
И где вполне возможно заблудиться.









11

И где вполне возможно заблудиться
В бескрайнем царстве статуй и картин,
По залам и по лестницам идти,
Листая их, как книжные страницы.

На выставке испанской суета.
Жужжат экскурсоводы. Слишком плотно
Туристами облеплены полотна
И беззащитной стала красота

Шедевров, что развешаны на стенах,
Они перед веками неизменны -
Все эти уникальные холсты.

У них своя особая природа -
Как объяснит не речь экскурсовода,
Но кто-то невесомый с высоты.



12

Но кто-то невесомый с высоты
Ко мне слетает с полотна Эль Греко,
Хоть недоступен глазу человека –
Он человека спас от пустоты.

Помог развеять пасмурную мглу,
Но мысли не распутались, куда мне!
Наверное, причина в «глупом» камне,
Как на картине Босха, там в углу.

Мне б вынуть камень глупости и страха
Руками хитроумного монаха –
И станут мысли здравы и просты.

Идея Босха (что ж нам отпираться)
О важности подобных операций
Внушает мне надежды и мечты.











13

Внушают мне надежды и мечты
Веласкес, Рубенс, Греко и Коэльо
Здесь времени стираются черты,
Сейчас меня закружат каруселью

Портреты королей и королев,
Политики, инфанты, натюрморты,
Увижу царство Бога или черта,
И… как свеча, внезапно догорев,

Уйду домой. Забот невпроворот,
От голода слегка болит живот,
Пора к ребенку в школу торопиться,

Зайдем в метро. И снова, и опять
Мы будем вместе с дочкой созерцать
Нахмуренные, заспанные лица.


14

«Нахмуренные, заспанные лица»
Дописана последняя строка.
Я словно обезумела слегка –
От рифмы не могу освободиться.

Недоуменно спрашивает дочь:
«Скажи, зачем тебе твои сонеты?»
Но я, увы, не нахожу ответа,
И озаренье не спешит помочь.

Нас ежедневно забирает в плен
Санкт-Петербургский метрополитен,
Зачем переживать или сердиться?

Благословите свой подземный путь,
Вагон летит и вспять не повернуть -
Мягчают наши заспанные лица.












15

Нахмуренные, заспанные лица,
Спешим занять свободные места,
Еще одна напишется страница,
И день начнется с чистого листа,

Из зимней спячки вынырнув в весну,
Не отвечая ни на чьи вопросы,
Ведет нас жизнь не добро и не просто,
И каждый строит сам свою страну,

Где будет править дьявол или Бог,
Где сотни перепутаны дорог,
И где вполне возможно заблудиться,

Но кто-то невесомый с высоты
Внушает нам надежды и мечты,
Мягчают наши заспанные лица.



Баллада о коммуналке

«Все жили вровень, скромно так —
Система коридорная:
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная». В.Высоцкий


Размурлыкалась, как кошка,
Петербуржская весна.
Сохнут детские сапожки
У открытого окна.

Дядя Миша чешет брюхо,
Тетя Катя ест коржи,
Пробудившаяся муха
Неуверенно жужжит.

Миша грустен и издерган,
Хочет денег от жены.
Шлет жена его на орган,
Упакованный в штаны.

Ветерок семейной сцены
Перерос в свирепый шквал.
Даже борщ у бабы Лены
Из кастрюли убежал.

Входит в кухню Марь Иванна,
Пессимист и педагог:
"Михаил, Вы снова пьяны?
Михаил, ну, как Вы мог...?"

Не закончив эту фразу,
Замолкает пессимист,
Так как слышит: "Ты, зараза,
По-хорошему заткнись!

Десять дней плита немыта,
Пол на кухне не метён.
А с бельем твоим корыто
Я выбрасываю вон!"

Заступилась тетя Катя
За родного мужика.
Колыхаются под платьем
Необъятные бока.

И позорно с поля брани
удирает педагог,
Содрогаясь от рыданий,
Спотыкаясь о порог.

Только нам с тобой нет дела
До квартирных этих дел.
Два горячих, чутких тела
Улетели за предел
Хамства, ругани и сплетен.
Жарок наш веселый блуд.
Мы резвимся словно дети,
А соседи пусть орут.












Игра в эрудит online


Ночь напролет играю в эрудит,
Живут слова и буквы на экране,
Рассвет зимой так сумрачен и странен,
Январский дух в окно мое глядит.

Он соткан из бессонниц и дремот,
Так невесом, прозрачен и печален,
Мы с ним о чем-то важном помолчали,
Наступит день, и он вот-вот уйдет,

И будет день бессолнечный и серый –
Очередная книжная глава,
Оnline мерцают юркие химеры -
Случайные, бездумные слова.



Размышлизмы

Акынская песня

В палате все со сломанными пятками
**********
И маленький опоссум - меньше мыши
Ему, быть может, чуточку дороже...

Егор Оронов*


Грущу при ноутбуке и при лампе,
Разложены, листочки, рифмы, ручки,
Тридцатого ЛИТО у Гали Гампер*,
Наворожить бы колдовские штучки,
Которые мы все зовем стихами…
Да чей там телефон не утихает??!!
Сбивает с ритма, путаются мысли,
Ой! Как бы щи на кухне не прокисли.
Бегу кастрюлю ставить в холодильник.
Взгляд в зеркало. Эх! Где взять молодильных
Мне яблочек? Ну, все. Назад, к стихам.
Смолк телефон, и ночь опять тиха.
О чем писать? Болит моя гигрома.
Егору** эта тема так знакома.
Ведь он писал про сломанные пятки,
Кто там шуршит? Мой кот играет в прятки.
Сейчас повалит стопку старых фото…
Все. Повалил. Не пишется мне что-то.
И, кстати, надо позвонить Егору,
Мы новый сборник затеваем скоро.
Когда же муза явится мне снова?
О, Господи! Забыла Шушунову***
Ларису я поздравить с днем рожденья,
Бывает же такое наважденье.
Ну, хорошо. Поздравлю в интернете.
И спать пойду. Усну легко, как дети.
Все так и вышло. Сон был, как в нирване
Мне снился Бог с опоссумом в кармане.


Галина Гампер - поэт из Петербурга*
Егор Оронов – тоже поэт из Петербурга**
Лариса Шушунова – и снова поэт из Петербурга***




Озерная песенка

Озерцо, что под Питером,
Кочки, ягодки в чаще,
Вы по-прежнему снитесь мне,
Ну, так снитесь почаще,

Там мы встретились, ты да я,
Да на узенькой тропке,
Молодая, красивая
И обманчиво-робкий,

Стало озеро омутом,
А тропинка – дорожкой,
А прохожие тонут там,
Если не осторожны.

Осторожность к лицу ли нам
На озерной-то глади?
Разбираться, где, чья вина,
Для чего, чего ради?

Перепутались линии,
Пробежали годочки,
Жаль, что глазки не синие
Получились у дочки.









Часть вторая

До осени осталось две недели

Времена года

Как тетрадный лист, белеют ночи,
Птичий хор звучит, не утихая,
У Весны неровный детский почерк,
пишет впопыхах да все стихами,

Скоро в гости прибывает Лето,
Тащит в чемоданах жар и грозы,
Лето любит разные сюжеты
И стихам предпочитает прозу.

Снова гость. Взъерошенный художник
Никогда не расстается с кистью,
На холсте творит ветра и дождь и
По-цыгански пляшущие листья,

Убежал. А следом на пуантах
Выпорхнула прима-балерина,
Вся в снежинках, нет, не в бриллиантах.
Скинула небрежно пелерину

С белых плеч, и кружит, кружит, вьется -
фуэте по бесконечной сцене.
Мир застыл, одной весне неймется,
Трет глаза, садится на колени, -

И белей бумаги стали ночи,
Птичий хор звучит, не утихая,
У Весны неровный детский почерк,
Пишет впопыхах да все стихами
















Еду на дачу

Еду на дачу. Снега – наплакал кот.
Выпасть хотел, да, видать, не успел собраться,
Как-то нелепо выглядит нынче год,
Этот две тысячи скоро уже двенадцать,

Под моросящим, мелким иду дождем,
Мокрой тропинкой, сквозь сумрачный лес сосновый,
Белый, пушистый, мы все тебя очень ждем,
Скоро начну шаманить, ну, право-слово!

Буду плясать под бубен, впадая в транс,
И вызывать таинственный, снежный морок,
Духи природы, пожалуйста, дайте шанс,
Дочке моей хоть чуть-чуть покататься с горок!


Размышлизмы

Цзацзуань*

Поневоле приходится иногда:

Хмуриться, когда хочется смеяться,
Улыбаться, когда хочется плакать,
Молчать, когда хочется высказаться,
Говорить, когда можно было бы и помолчать




*Лаконичные изречения цзацзуань[1] — это оригинальный вид китайской художественной литературы, метко, образно, живо и остроумно повествующий о различных жизненных ситуациях, о поступках человека. Цзацзуань долгое время пользовались популярностью, в этом жанре писали многие авторы, начиная от IX в. вплоть до XIX в.Автор тоже решил попробовать.














Снежная сказка.

Он так хотел, он так велел
Словами мертвыми и злыми.
Мой рот тревожно заалел,
А щеки стали снеговыми
А.Ахматова

Меня затянула, поймала слепая мгла,
А я поддалась, я противиться не могла,
А вьюга-зверюга, как белый, большой дракон,
Все вьётся, и бьётся и рвётся на мой балкон,
Вот я, королева, сижу у неё в плену,
Уехал король. Оставил меня одну.
И мне остаётся за прялкой сидеть и прясть,
А белая вьюга всё скалит драконью пасть.


Мне снился сон

Мне снился сон, где я в снегу по пояс, бреду вперед, сама себе внушая, что, дескать, ни о чем не беспокоюсь, что, мол, такая девочка большая, не дрогнув от избыточнх эмоций, конечно же в дороге разберется. Бреду вперед, туда за горизонт, в снегу увязли валенки, а зонт отяжелел от тающего снега, бежать пытаюсь, падаю с разбега и вот уже лежу лицом в грязи. Ползи, шепчу сама себе, ползи, тебе до вожделенной цели малость, быть может, пара метров лишь осталась. А что за цель? Она давно забыта. Не помню чье, разбитое корыто валяется у старенькой избы. Ах, да какая разница, что бы...ловлю себя на мысли очень странной, что цель внезапно стала нежеланной, и что давно мне важен сам процесс, а мокрый снег все падает с небес.



Читая Булгакова

Холодеет тело,
Хоть окно закрыто,
Как она взлетела
Эта Маргарита?

Как же эдак лихо
К сатане на бал?
Вдруг мне кто-то тихо
Вкрадчиво сказал:

"Это в Вашей власти,
Вам ли, да, не знать,
Нужен только мастер,
Чтоб начать летать"



Побег


Стихотворение, привстав,
Крылом махнуло мне,
Вспорхнуло бабочкой с листа,
Уселось на окне.

Я позвала его:"Вернись,
Куда же ты, постой!"
К столу прижался белый лист,
Печальный и пустой.

Не слышит. Миг и в облаках,
Истаял, как мираж.
Проскрежетав чуть слышно: "Ах!",
Сломался карандаш.

Теперь среди небесных тел
Стиху лететь, бежать,
Того, кто воли захотел –
Не стоило держать.




***

В платье царского покроя
Наряжала я героя,
Обожала я героя
Не за гордость, так за честь.

А тебя люблю иначе,
По-ребячьи, по-щенячьи,
Просто сердце-передатчик
Отстучало, что ты есть.















Сны картины

Стихотворение по фотокартине Джерри Уэльсмана

Вчера мне снился замок из песка,
Он плыл в ночи, залитый лунным светом,
А я глядела на него с портрета,
По-королевски гордо, свысока,

Как он хорош – песчаный замок мой,
Есть царский трон и колоннад опора,
Он днями служит троном для вахтера,
Который ходит ночевать домой,

Вот я в кругу вассалов и друзей,
А, может быть, мне это только снится,
И небо все никак не прояснится
Там за окном…и дремлет наш музей,

Картины оживают по ночам,
К ним сны летят сквозь сумрачное небо,
Открыть секрет они могли вполне бы…
Какой секрет? Кто знает, те молчат.


Колдовские стихи

Посвящается поэтессе Кате Кульбуш

Стакан диковинных «стихО»,
На вкус то джин то молоко,
Я залпом осушу.

И у меня захватит дух,
Я выдохну большое:"УХ!"
И часто задышу,

Из шкафа выну два крыла,
Те, что так долго берегла,
Запаковав в парчу,

Стряхну с них пыль и антимоль,
И в лес весенний, как домой,
Из дома улечу.







Лиле (весенняя песенка)


Сероглазая блондинка,
Словно гибкая кувшинка,
Ярко-желтая кувшинка
У зеленого пруда.

Этот пруд тенист и мрачен,
Тихий омут, не иначе.
Там чуть слышно кто-то плачет,
И цветет, цветет вода.

Это слезы или песня?
Громче, ближе, интересней.
Лель запел - июньский вестник
Или это птичий свист?

Песня звонче, песня глуше.
Мне бы век сидеть да слушать,
Как котенка, гладит душу
Голос Ваш, глубок и чист.








***

Бывает много личных драм
У кавалеров и у дам,
И знаем мы едва ли,

Начав сердечную игру,
Всё ль нам придется по нутру,
И что нас ждёт в финале…

Печальный день, забавный год,
Но время, время-то идёт,
И тает, словно свечка.

Жизнь то грустна, то весела,
Так рукопись горит дотла -
И нету человечка.




На даче


Не справившись с избытком кислорода,
Уснула дочь внезапным, крепким сном,
За окнами веселая природа
Как маркитантка, всех поит вином
Густым, зеленым, молодящим, пьяным,
И развлекает пеньем соловьев,
Я лягу поздно, утром встану рано,
И точно буду спать без всяких снов,
А утром, словно радуясь победе,
Какой победе? Да не все ль равно!
Мы с дочерью на озеро поедем,
На великах. У нас тут есть одно
Лесное озеро. Оно зовется Долгим.
Холмы, холмы, сосновые иголки,
И корни сложно переплетены,

Там хорошо с рассвета, до рассвета,
Посмотрим на прощание весны
и встретим наступающее лето

Размышлизмы

Цзацзуань

Не доставляет удовольствия:

Возвращаться домой поздно в темноте и одиночестве,
Выслушивать нравоучения,
Дождь в январе.



Дорожное

Сижу, дремлю в холодной электричке,
Летают по вагону, словно птички
Туда – обратно комивояжоры.
Вот полупьяный бомж вошел с гитарой,
С лицом опухшим, но еще не старым,
С плечами в вечных поисках опоры.
И он запел фальшиво, хрипловато,
И тенькала гитара виновато.
(В ней не одна оборвана струна).
Я незаметно затыкаю уши,
Но все же слышу «Яблони и груши»
И мне вдруг тоже хочется вина…

Письмо из отпуска

Ворох снов разворошу,
Потянусь к карандашу,
А звезду над нашей крышей
Посветить мне попрошу.

Шлю письмом: тепло озер,
Хвойный запах, звезд узор
( он на летнем небе вышит),
Лай собак, кошачий хор,

Боровик, черничный сок,
Розовеющий восток,
Дух заманчивый, шашлычный,
И горячий уголек.




Прогулка в лесу

Нам с тобой вдвоем совсем не плохо,
Шар мохнатый, тряпка языка.
Справа, глянь, цветки чертополоха,
Слева лес, а позади – река.

А над нами пасмурное небо,
Хмурится, бросается дождем.
Этого хватило нам вполне бы,
Вон как славно мы с тобой идем!

Ты рычишь на пень и ловишь пташку,
Я пишу зачем-то новый стих
Стерженьком на мятую бумажку,
Лишь бы голос в голове не стих.

Завтра будет день и будет пища,
А сегодня в ночь прибудут сны.
От добра добра, мой друг, не ищут,
Будут наши помыслы ясны.

Шмыгнув носом, дописала. Точка.
Завершился стихотворный бзик.
Пес приподнял ножку у пенечка,
«Гав!» сказал и показал язык.


Подруге детства

Созвонимся, может, раз в полгода,
Под парами пива или грусти.
Детство выпихнуло на свободу
И обратно нас уже не впустит.

Наши встречи длятся кратко, редко.
Ты другая, я теперь другая,
Слушай, Светка, ты ведь помнишь, Светка,
Как с тобой ходили за грибами?

Или забирались посудачить
на большую иву у обрыва.
Мы тогда вели себя иначе,
Я была ревнивой, ты - строптивой,

Но уходят «правды» за кулисы,
Мы помянем их, да пивом сбрызнем.
Нами нынче правят компромиссы
в дружбах, в отношениях и в жизни.




***

Ты снова заблудился сам в себе,
И, став дождём, идешь по бездорожью,
Из пункта А к неведомому Б.
Намокшей птицей, злой и осторожной
Глядит душа и ухает совой,
Забыв слова и прочь откинув мысли,
Они, как тучи чёрные, повисли,
Уже не в голове... над головой.
Шаги считаешь: два... четыре... шесть...
Бредёшь вперёд, не смея оглянуться,
Ты только вспомни: мы на свете есть.
А значит, есть куда тебе вернуться.
До осени осталось две недели

До осени осталось две недели,
Жара уходит в сонное вчера,
И люди надевают свитера,
И кое-где в лесу уже надели
Осины золотистые пальто.
А небо превратилось в решето,
И льют дожди сквозь сумрак влажно клейкий,
И во дворах намокшие скамейки,
Теперь на них не выспится никто.
Все алкаши попрятались в дома,
И даже Олька – местное несчастье,
Ушла домой, спасаясь от ненастья,
Хотя квартира для нее тюрьма.
Там старший сын, едва отбывший срок,
С ним не шути. Чуть что – фонарь под глазом,
Там младший сын, он та еще зараза,
Вчера трех девок сразу приволок.
А дождь все шел сквозь небо-решето,
И только галки мокрые галдели
Они нам сообщить хотели, что
До осени каких-то две недели…


Осенние гости

Здравствуй, дух - лесное чудо!
Заходи. Я очень рада.
Чаю хочешь? Ты откуда?
Из лесов? Из листопада?
Из болот? Из пней трухлявых?
Из огней брусники спелой?
Да не стойте же вы, право,
На пороге. Я не смела
И мечтать о нашей встрече,
Кто с тобой? Дождливый вечер?
Хорошо. Пусть будет гостем.
Дождь похож на хрупкий мостик
Между мной и мокрой тучей,
С ним, пожалуй, даже лучше
Скоротать нам будет время,
Мыши серых сновидений
Притаилась под диваном…
Чай готов. Несу стаканы.







***

Осенний дождь, осеннее апчхи,
Ведь в октябре положены простуды,
Намокшие, озябшие стихи
Пришли ко мне неведомо откуда,

Потом топтались у моих дверей,
И намекали, чтоб их записали,
Их крылья золотистые свисали,
Они напоминали мне зверей,

Пока еще неведомых науке.
Блокнот хватаю, карандашик в руки,
Но рифма не дается мне пока,
Обсохнув, звери взмыли в облака.

Их дальний путь таинственен и мглист,
А за окном кружит кленовый лист…



***

Где-то снаружи бессонницей мается ветер,
Дождь напевает унылое, дробное "кап".
Темная осень за слезы мои не в ответе,
И не в ответе за то, что мой голос ослаб.

Темная осень везде: и в подъезде, и в кухне,
В чае остывшем и даже под плед пробралась,
Карточный домик шатается, скоро он рухнет,
Это все осень, ее окаянная власть.

Кстати, о власти. Когда подключат батареи?
Холодно в доме, озябли собака и кот.
Хочется крикнуть тебе: "Приходи поскорее!"
Только мой голос ослаб, и никто не придет.














Времена года (цикл стихотворений)



Март

Стихи решаю сочинить к весне,
Уселась рифмовать на подоконник,
И наблюдаю: на моем балконе
Разлегся, как медведь, уснувший снег

Медведь полярный спит спокойным сном,
Пушист и бел, расслаблен и уютен,
В моем дому, как капитан в каюте,
Я в рейсе нахожусь очередном,

И словно в порт, вплываю в месяц март,
Пойду сейчас, возьму колоду карт
И разложу старинное гаданье,

Расклад валетов, королей и дам,
Полкоролевства я сейчас отдам
За нежное весеннее свиданье!






Апрель

За нежное весеннее свиданье
В прозрачном, мокром, солнечном лесу.
Домой кусочек неба отнесу,
Его апрель, как сувенир, отдал мне.

Кусочек неба – радужный лоскут,
То золотой, то розовый, то синий,
А по краям на облачной перине
Пузатые Амурчики плывут.

Они лукаво спросят, как дела?
Зачем в печалях зиму провела?
Унынье не достойно королевы.

Послушай хор: собаки и коты,
Подставив солнцу морды и хвосты,
На все лады вопят любви напевы.





Май



На все лады вопят любви напевы
Мои соседи, перебрав слегка,
Закрыть окошко тянется рука,
Сегодня что-то надоели мне вы,

От праздников пьянеем, от тепла,
Уже идем купаться на озера,
У кладбища за сломанным забором
Черемуха живая зацвела.

Старик – сосед выгуливает такс,
Моя подружка тащит друга в ЗАГС.
Хотя зачем же в ЗАГС тащить поэта?

Жизнь пенится и даже бьет ключом,
То пасмурно, то жарко - горячо
В права вступает питерское лето.




Июнь

В права вступает питерское лето,
Купальник, зонт и пиво в рюкзачке,
Светлеют ночи. Мы, как в молоке,
На озере гуляем до рассвета,

Шашлык бараний съеден – будь здоров,
И выпито вина чрезмерно много,
Купание, обратная дорога,
Мы все теперь – десерт для комаров,

Усталые, бредем среди корней,
И путь домой нам кажется длинней,
Ах, вот бы повстречать лесную фею,

Она бы подарила нам крыла,
И нас бы в тот же миг перенесла,
В объятия к желанному Морфею,







Июль

В объятиях желанного морфея
Укрыться сонной птицей и уснуть,
Но за черникой собираясь в путь,
Не слишком долго нежусь на софе я.

Сосновый дух струит лесной кальян,
Черничный сок окрашивает пальцы,
И облачка – пушистые скитальцы,
Ведут по небу сонный караван,

Меня дурманит желтая жара,
А ведь всего одиннадцать утра,
Тружусь, как пчелка - выдержу едва ли,

Перед глазами пляшущий узор,
Бреду тихонько в сторону озер,
Они меня так вовремя позвали.



Август

Они меня так вовремя позвали
Из дома - шебутные мотыльки,
Скользили по стеклу, как челноки.
И очень за меня переживали.

Темнеет небо. Слышу, как сверчки,
Стрекочут в травах заспанного сада.
Я подожду, пожалуй, звездопада,
Сегодня звезды очень уж близки.

Сейчас поближе к лесу подойду,
За хвост поймаю шуструю звезду,
Серебряную юркую комету,

Запру красотку - пленницу в ларец,
И, может быть, услышу, наконец,
На все мои вопросы по ответу.











Сентябрь

На все мои вопросы по ответу
Мне никогда не получить, увы.
Кидаюсь в ворох радостной листвы,
Как золушка в роскошную карету.

Меня умчит четверка лошадей
(Подарок справедливой старой феи)
Пожалуй, до полуночи успею
В волшебный лес, подальше от людей.

Я потанцую с принцем на балу,
А после к печке, в серую золу,
С одной хрустальной туфелькой в кармане,

Я песню принца вспомню наизусть,
И, с чечевицей смешивая грусть,
Начну мечтать, что сказка не обманет.




Октябрь

дочке

Начну мечтать, что сказка не обманет,
Но странно как сбываются мечты,
На свет внезапно появилась ты,
Блеснула солнцем в утреннем тумане.

Забавный, теплый, сказочный дракон,
С тобою так легки мои полеты,
А кто не ведал ласковой заботы,
Тот в нашем мире многого лишен.

По знаку зодиака ты весы,
Без кукольно-мальвиновой красы,
С ресницами, кудряшками и все же…

И все же наша сказка удалась.
Умением шутить и цветом глаз
Ты так на принца, доченька, похожа.








Октябрь – ноябрь

тебе

Ты так на принца, доченька похожа,
А принца ведьма превратила в снег,
Он падает и смотрит сон во сне,
И колдовство прервать никак не может,

Во сне прошел он тысячи дорог,
Где каждая уводит в зазеркалье,
Где ведьма, в злом осклабившись оскале,
Перемешала запад и восток.

Местами поменяла север, юг,
И принц не видит, что замкнулся круг,
Не видит ни земли, ни небосклона,

Я двери до конца не затворю,
Быть может, он очнется к ноябрю
В таинственное время скорпиона



Ноябрь

Галине Гампер

В таинственное время скорпиона
Под шорох опадающей листвы,
На этом свете появились Вы,
И Вам судьбой подарена корона.

Тяжелая и давит на виски,
За каждый стих Вам вечно быть в ответе,
«И в Новом свете дождь и Старом свете»,
Вам плыть в стихи, спасаясь от тоски.

И как не вспомнить мне слова поэта?
Для Галочки не написать сонета?
Так пусть метет и снежит во дворе,

У нас камин горит, не утихая,
Попьем вина, поговорим стихами,
На нашей новой встрече в декабре.







Декабрь

На нашей новой встрече в декабре
Слетятся в круг рифмующие птицы,
Попить винца и вволю порезвиться,
В стихийной завлекательной игре.

Мы выпиваем каждый новый стих,
Есть в чтении колдующее что-то,
Танцуем словом танго и фокстроты,
И даже ветер за окошком стих.

Он слушает, мечтая о своем,
Потом умчится с вьюгою вдвоем,
Обняв ее в порыве темной страсти,

Мы тоже разойдемся по домам,
Под крылышко любимых или мам,
А утром нам похмелье скажет: Здрассьте!



Январь

А утром нам похмелье скажет: Здрассьте,
И с Новым Годом в новом январе!
Валяются бутылки на ковре,
Бокал разбитый, видимо, на счастье,

На счастье, гости быстро разошлись,
Не спят в углах, как сваленные чурки,
Завариваю кофе в старой турке,
Подрагивая, как последний лист,

(Его О᾽Генри описал в рассказе),
Был прошлый год весьма разнообразен,
И проводы достойные вполне!

Неспешно пью божественный напиток,
Дверь на балкон немного приоткрыта,
И в гости забредает робкий снег.











Январь. Рождество.


И в гости забредает робкий снег,
Внезапный гость, доверчиво - пушистый,
В квартире тихо, сумрачно и чисто,
И только тени пляшут на стене.

Пойду грешить, пусть буду не права,
Достану воск и треснувшее блюдце,
Хочу к запретной тайне прикоснуться
И погадать за час до Рождества.

Горит свеча. Воск плавится, течет,
Желаниям своим веду учет,
Дары Судьбы выпрашиваю тихо.

Гаданье – блеф, гаданье – ерунда,
Но стынет воск и светится вода,
И в мыслях у меня неразбериха.



Февраль.

Снова тебе

И в мыслях у меня неразбериха,
И вьюга вьюжит в хмуром феврале,
Как бешеная ведьма на метле
Она круги выписывает лихо.

Прядутся дни. Жужжит веретено.
Жизнь сделалась крученой и рутинной,
И я ко Дню Святого Валентина
Свяжу для нас с тобою полотно.

Пусть полотно послужит для плаща,
В нем можно зазеркалье посещать
И тихо разговаривать стихами.

Сосульки, облепившие карниз,
Висят, как в цирке, головами вниз,
А вьюга все никак не утихает.








Февраль – март

А вьюга все никак не утихает,
И так в перинах разоспался лес,
Что замок под сугробами исчез,
И сказка мне пригрезилась плохая,

Её переписать давно пора,
Длиннее день, и света больше стало,
Старик февраль, нахохлившись устало,
На солнце греет косточки с утра.

А в нашем королевстве невеликом
Воробушки галдят чирик-чириком,
Чему-то нынче радуясь вдвойне,

Погоды, вроде, стали поспокойней,
Я, по-турецки сев на подоконник,
Стихи решаю сочинить к весне.

- И чтоб ты больше никогда, слышишь, никогда не смел появляться в моем доме, – с этими словами, а, лучше сказать, визгом та, которой Андрей сегодня собирался предложить руку и для которой в кармане пиджака хранил бархатную коробочку с платиновым кольцом, вытолкала его за дверь.
- Сильные руки. Диана хорошо позанималась в своем фитнесклубе, - Андрей, не спеша, спустился вниз по лестнице и сам удивился собственному спокойствию. Неужели всё закончилось? Вот так, в одну минуту? А ему казалось, что это серьезно, думалось про семью, Диана ведь была вполне подходящей кандидатурой. Красавица, образована, из хорошей семьи, их родители знакомы между собой, общий круг знакомых… Чем такая девушка не пара для молодого преуспевающего бизнесмена, вполне успешного и удачливого в делах? Но спокойствие и даже какая-то внутренняя радость подсказывали Андрею, что все правильно, что все так и надо, и хорошо, что он не успел даже заговорить с ней о своем предложении. И хорошо, кстати, что выпить не успел, а то сейчас за руль садиться. Только вот где теперь справлять Новый Год? В клуб ехать как-то не хотелось, хотелось чего-то теплого, домашнего. Жаль, родители улетели в Египет, а то можно было бы к ним заехать. Андрей уверенно вел машину, будучи опытным, хладнокровным водителем, и, наверное, только это помогло ему резко затормозить в самый последний момент. Выбежавшая из-за угла девчонка растянулась на мостовой прямо перед его колесами. Он сам не помнил, как выскочил из джипа, как рывком поставил на ноги тощую, мелкую девчушку и как судорожно начал ее ощупывать, хотя понимал, что даже не задел ее.
- Цела?
- Ага. Цела. Хватит уже меня лапать, пусти,
- Не пищи. Точно всё цело? Может, давай, в травму отвезу?
- Да говорю же, цела. Пусти, мне Амура искать надо, а мы тут с тобой лясы точим!
- Кого тебе надо искать?
- Амура. Собака у меня убежала, ясно? Амуром зовут. Я его уже третий час по дворам ищу. Он маленький еще, дурашка, заблудится и замерзнет. Или на живодерню попадет, - девочка неожиданно заревела в голос.
- Ясно. Слушай, извини, что я на тебя почти наехал, давай, помогу тебе пса искать, хочешь? Какой он у тебя породы?
- Полулайка, полуовчарка, полукровка, в общем, но красивый и умный. Все понимает,
- Только удирает. Ладно, пойдем вместе искать, - Андрей шел рядом с девочкой и удивлялся сам себе. Вот уж, вправду, весёлый Новый Год. Вместо изысканного ужина с Дианой в дорогом ресторане, он вообще, без ужина, разыскивает чью-то дворняжку вместе с задрипанной девчонкой, какого-то даже бомжеватого вида. Хотя, Амур…Андрею вспомнилось, что в детстве у его деда в деревне была собака Амур, умный, весёлый и добрый пёс. Пес потом умер от старости, и маленький Андрей очень горевал по этому поводу. Родители не разрешали заводить животных, а Диана животных терпеть не может. Никаких.
- Моя бывшая пассия, кажется, вообще, никого терпеть не может, кроме себя самой, - невпопад подумалось Андрею.
- Слушай, как тебя зовут, а? Давай, ты в этот двор пойдёшь, а я в соседний, так мы больше площади охватим, - предложил рациональный молодой человек.
- Зовут Ирой. Ну, давай, если ты такой умный, - сказала девочка. Реветь она уже перестала, а только зорко смотрела по сторонам да иногда тихонечко свистела.
- Ира, а ты меня не боишься? Незнакомый мужик все-таки, взрослый, и как тебя родители одну так поздно по дворам пускают?
Ира звонко рассмеялась, а потом сразу нахмурилась:
Ты не в свое дело не лезь, вот что. Во-первых, я совершеннолетняя, а, во-вторых, мне бояться некого, здесь все гопники из моей бывшей школы, и меня знают,
- Ну, что знают, так это еще не показатель, а на совершеннолетнюю ты не тянешь – подумалось Андрею, но вслух озвучивать свои мысли он не стал.
Они разошлись по разным дворам, Ира свистела, а Андрей тихонько звал, совсем так, как в детстве:
- Амур, Амурка – теплая шкурка, - не успел он пройти и нескольких шагов, как в руку ему ткнулся холодный, мокрый нос. Красивый, пушистый, ухоженный пёс стоял рядом и ничуть Андрея не боялся. На шее у собаки был ошейник с именем и телефоном. Придерживая пса за ошейник, чтоб не дал дёру, Андрей достал телефон и набрал этот номер на трубке.
- Алё? Это кто? – раздался удивленный голос, который Андрей слышал меньше десяти минут назад.
- Это Андрей и Амур, мы стоим в соседнем дворе и ждем тебя, - сказал он и дал отбой.
Ира примчалась через минуту, присела на корточки, обняла пса за шею и с чувством произнесла:
- Какой же ты мерзавец!
- Кто? Я или он? – весело спросил Андрей
- Ну, ты тоже хорош, но все равно, спасибо тебе огромное, и с наступающим Новым Годом тебя, – Ира поднялась с земли и прицепила ошейник к поводку.
Андрею внезапно сделалось очень грустно, стало понятно, что все закончилось, не успев начаться.
Ира посмотрела на него внимательно и вдруг спросила:
А пойдем к нам Новый год встречать, хочешь? Мы с бабушкой вдвоем плюс Амур, родители в экспедиции. А с тобой вчетвером получится. У нас салатики всякие есть и ёлка, - неожиданно Ирка смутилась:
Извини, я глупость сморозила,
- Да нет же, это замечательное предложение, я просто удивился твоей проницательности, поэтому не сразу среагировал. Далеко твой дом? На машине доедем или мне ее на стоянку забросить?
- Через пару дворов, - Ира радостно рассмеялась.
Они оставили машину на стоянке, купили фруктов, бутылку шампанского и отправились в Иркин дом. И все получилось, как надо. Ирина бабушка оказалась библиотекарем на пенсии, а сама Ира - первокурсницей медицинского института и действительно совершеннолетней. Восемнадцать ей исполнилось целых две недели назад.
И была чудесная, жареная курица и традиционный салат оливье, и на полу стояла и вкусно пахла небольшая, но на удивление пушистая ёлка, украшенная почти такими же игрушками, какие когда-то были у самого Андрея в детстве, но самыми чудесными оказались светло-серые Иркины глаза, сияющие и согревающие, как два маленьких солнышка. А потом бабушка ушла спать, а Ира принесла из родительской комнаты гитару и спела несколько песен. Андрей вспомнил, что когда-то, в годы студенчества тоже ведь играл и пел неплохо. Попробовал, получилось. Он пел песни из старых кинофильмов, те песни, что когда-то забылись, а теперь вдруг сами вспомнились, а Ира слушала, и глаза её сияли.
Они договорились созвониться и обязательно встретиться. Уезжая домой, Андрей точно знал, что если вытерпит и сегодня не позвонит, то завтра позвонит непременно.
Приехав домой, он попытался вспомнить, из-за чего же произошла яростная ссора и полный разрыв с Дианой? И не смог.

Аня вошла в полупустую электричку, выбрала местечко у окна, с удобством расположилась и радостно вздохнула. Кажется, наконец, фортуна повернулась к ней лицом. Вечернее, сентябрьское небо приветливо улыбнулось Ане, она тоже заулыбалась и даже покивала в ответ. Может быть, небу, а, может быть, собственным мыслям. Кажется, вот сейчас жизнь дала ей маленькую передышку, появилась возможность успокоиться и какое-то время не вести изнуряющую борьбу за кусок хлеба и за крышу над головой. Она уже устала меряться силами с собственной жизнью, честное слово, устала. Здоровье, да и возраст уже не те.
В прошлом году Ане сравнялось пятьдесят. Выглядела она значительно моложе своих лет, хотя, наверное, похудеть не помешало бы, но…
Ох, уже эти «Но!», бесконечные, странные, неожиданные, коварные. Аня спотыкалась о многочисленные «Но» всю свою сознательную жизнь. «Но» когда-то помешали создать семью, родить ребенка, «Но» запутали, уговорили не получать высшее образование, да что там говорить, в свое время «Но» сделали ее бомжем. Эх! Аня снова тихонечко вздохнула. Едва ли в этой улыбчивой, опрятной женщине можно было заподозрить бомжа. Человека без определенного места жительства. А, между тем, это было так. Много лет Аня скиталась по друзьям и знакомым, то жила в гостях, то снимала жилье, а своего угла не было. Вот и остается только охать, но толку, как говорится, от этого мало. Будучи добрым, но безалаберным и чрезвычайно непрактичным человеком, Аня терпеливо сносила неприятности, то и дело, падавшие на ее голову, а православная вера, в которую она нырнула с головой совсем недавно, и молитвы, которые она успела выучить наизусть, помогали ей как-то сохранять душевное равновесие. Богемная молодость, растрата сил и здоровья, бродяжничество, актерская деятельность, бесконечные путешествия по всему свету остались позади. Теперь хотелось покоя, стабильности, а самое главное, понимания смысла, к чему все это, зачем нужна эта странная, непонятная жизнь, полная вопросов и загадок.
Аня уже много лет работала лаборантом в кабинете химии, в одном из петербургских медицинских колледжей, но подрабатывать, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, приходилось постоянно. И вот сейчас она как раз ехала на одну такую «халтуру». Наконец-то «халтура» попалась легкая и приятная, а деньги за нее были обещаны хорошие. Аня достала из сумки старенький телефон и отыскала в записной книжке нужный номер.
-Привет! Хочу поблагодарить тебя за работу. Что? Да, всё получилось. Люди приятные, деньги дают хорошие, вопросов лишних не задавали, про временную петербургскую прописку не спрашивали. А? Да, слышно плохо, поезд шумит. Нет, общалась уже. Славный такой дед, разговорчивый. Полковник в отставке. За ним и ухаживать не надо. Так, еду приготовить, посуду помыть и поговорить по душам. Он там один сидит в своем коттедже. Родственники разъехались, ему скучно, бедняге. Что? Нет, там не нужно сильно вкалывать, я же говорю. Техника на грани фантастики. Да, машина посудомоечная, машина стиральная, комбайн один, комбайн другой…готовь – не хочу. Да, ну в общем, спасибо тебе. Удачная халтура. После Славика, это конечно рай земной.
Аня попрощалась и нажала отбой. Улыбка медленно сползла с её лица. Пару месяцев назад ей пришлось поработать одновременно няней и сиделкой у одиннадцатилетнего Славика, страдавшего ДЦП в тяжелой форме. Родись Славик обычным, здоровым мальчиком, он, наверное, был бы очень подвижным и озорным. Даже сейчас он был по-своему активен. Мычал что-то на ему, одному, понятном языке, пытался двигаться в коляске, дергал за специально подвешенную погремушку. Он весил около тридцати килограммов, переворачивать, мыть и переодевать мальчика было тяжело. И морально, и физически. Тяжелее же всего было смотреть на его маму. Эльвира Юрьевна, дизайнер, преподаватель ВУЗа, во всем остальном успешная дама, вероятно, когда-то была красавицей. Горе состарило мать Славика лет на десять и наложило на ее лицо неизгладимую печать строгой, почти монашеской печали. Она полностью смирилась со своей участью, приняла ее, но при этом, словно бы отрешилась от мира, целиком посвятив себя больному сыну. Муж бросил ее, не выдержав столь тяжелого испытания. Эльвира Юрьевна и это приняла со спокойной, грустной готовностью, словно и не ожидала ничего другого. Она просто продолжала любить своего сына таким, каков он есть. Могла часами читать ему стихи или показывать репродукции с картинами знаменитых художников, напряженно вглядываясь в лицо мальчика. Иногда Ане казалось, что взгляд Славы становится более осмысленным во время таких занятий, а, может, ей просто хотелось так думать. Кроме этого было еще кормление с ложки, смена памперсов и длительные прогулки по лесной дороге. Аня часами возила Славу в коляске, после чего они вместе с Эльвирой Юрьевной мыли, кормили, укладывали больного ребенка. Другой работы летом не нашлось, но Аня понимала, что скоро она сломается. Не в силах она была так долго оставаться рядом с неизбывным горем и безысходностью. Аня пыталась сама себя уговорить, пыталась внушить себе, что это ее христианский долг, что раз уж она считает себя верующей, раз стоит часами на коленях в церкви и читает молитвы, то уж, казалось бы, должна остаться, но не могла заставить себя. Ане каждый раз казалось, что воздух куда-то уплывает из комнаты, когда она наталкивалась на бессмысленный взгляд светло-карих мальчишеских глаз. Сердце начинало громко стучать, виски ломило, хотелось убежать из этих стен куда угодно, все равно куда. На прогулке было лучше. Она могла не все время смотреть на Славика, пока везла коляску. Роскошная природа Карельского перешейка, сосны, залив и живописная дорога вдоль пляжа делали прогулки терпимыми. Но непоседливый Славик требовал внимания. Он мычал, пытался двигаться, сползал с коляски и полностью выматывал Аню. С ужасом чувствовала она в себе не сострадание, а раздражение и даже отвращение, хотя старалась никак его не показывать. В конце августа она, пряча глаза, сказала, что планы ее изменились, и работать с их семьей она больше не может, так как уезжает. Эльвира Юрьевна, которая, конечно, рассчитывала на ее дальнейшую помощь, ни словом не попыталась ее удержать.
- Спасибо и за то, что Вы для нас сделали, Вы и так надолго задержались. Пока мне мама поможет, а потом я подыщу другую сиделку. Еще раз спасибо.
Расчет был произведен до копейки и, мучимая угрызениями совести Аня в тот же вечер укатила в город. Денег было заработано достаточно, чтобы две-три недели не делать ничего, пожить она собиралась у подруги, а заодно и подыскать себе там более приятную подработку. Аня успокаивала себя тем, что, сходит в церковь, помолится за раба Божьего Станислава и за матерь его Эльвиру, и ей почти удалось усыпить свою совесть. Но где-то там, глубоко, глубоко внутри шевелилась подлая мыслишка, что она их просто бросила, сбежав, как крыса с корабля.
Прошла неделя, пробежала другая, и судьба повернулась к Анечке лицом. На сей раз, госпожа Фортуна обнаружила свое присутствие в лице подруги Серафимы. Серафима, проще говоря, Симка, позвонила с утра пораньше, и, не обращая внимания на сонное Анино ворчание, затараторила в трубку:
Хорошая работа для тебя есть. Коттедж, клиент – полковник в отставке, ходячий, живучий, ему только приготовить что-нибудь вкусненькое и жить там же. Срочно нужно. Я тебя рекомендовала.
Аня, окончательно проснувшись, подумала, что раз уж Бог решил ее побаловать, отказываться не следует. Через час она созвонилась с дочкой полковника, а через два уже ехала в электричке знакомиться со своим будущим подопечным.
Подопечный полковник не разочаровал, а, скорее, очаровал Аню. Широкоплечий, усатый дядька галантно поцеловал новой сиделке руку, предложил чаю и пробасил:
Вы, Анечка, согласны стать моей домоправительницей? – полковник отчаянно кокетничал, и его дочь Катя, усмехнувшись, шепнула Ане, что в молодости отец был тот еще ловелас и любой даме мог запросто вскружить голову. Заниматься хозяйством в доме с отлаженной техникой, где все работает, где вдоволь денег и не нужно экономить на продуктах, было одно удовольствие. Аня, проработав у полковника два дня, испытала целый букет положительных эмоций. Они с Валерием Викторовичем пили чай, вспоминали молодость и даже слегка друг с другом флиртовали. Изредка Аня подумывала, не позвонить ли Эльвире Юрьевне, не узнать ли, как чувствует себя Славик, но трусила.
Она уже несколько раз ставила за мать и сына свечи в церкви, но противная совесть все-таки нет, нет, да и поднимала голову и пищала, и ныла, и мешала Ане наслаждаться легкостью и приятностью бытия, которые так неожиданно подарила ей судьба.
Когда она вышла из электрички, небо, до этого сиявшее не по-сентябрьски легкомысленной голубизной, неожиданно сделалось свинцово-серым, подул ветер, и Аня пожалела, что не прихватила с собой теплую куртку. Раскланявшись с охранником, она пошла по длинной улице, где один за другим выстроились в ряд коттеджи, словно солдаты на параде. Хотя солдатами их назвать было трудно, скорее уж это моделями на подиуме. Забавно было наблюдать, как трех или четырехэтажные, громоздкие здания стоят почти вплотную, и соседи могут без труда наблюдать за жизнью друг друга через окна. Аня рассматривала очередные дизайнерские изыски и думала, что, пожалуй, не хотела бы жить в таком доме, несмотря на комфорт и бьющее в глаза богатство. Наконец она подошла к коттеджу, где обитал полковник, и позвонила в дверь. Хозяин не отзывался довольно долго, а когда, наконец, щелкнул замок, Аня от удивления открыла рот и едва удержалась от восклицания. На старичке-полковнике красовалось японское кимоно, а в руках он держал настоящий самурайский меч.
Не беспокойтесь, Анечка, это я так, балуюсь иногда с мечом. Гимнастику, так сказать, делаю. А то ведь в семьдесят пять лет можно, знаете, и форму потерять.
Аня испуганно посмотрела на полковника, но возражать и спорить не стала, а сказала только:
Вы, главное, не переусердствуйте, а то давление подскочить может.
- Ерунда, какое там давление, Вы лучше, Анечка, пожарьте мне блинчиков, мы их сейчас со сгущеночкой употребим, – ласковым, но нетерпящим возражений голосом сказал полковник, и Аня поспешила на кухню, чтобы приступить к своим обязанностям. Когда она позвала Валерия Викторовича к столу, ей сразу бросилась в глаза неестественная бледность старика, которая, впрочем, быстро прошла, едва он выпил чаю с медом. Нырнув в какой-то шкафчик, полковник выудил из его недр маленькую, пузатую бутылочку коньяку и радостно улыбнулся Ане:
Употребляете?
- Валерий Викторович, Вам нельзя спиртного, Катя говорила, что нельзя.
- Пустяки. От одной рюмочки ничего не сделается, а я так давно не пил с хорошенькой барышней – Аня, коньяк уважавшая, позволила себе налить совсем чуть-чуть, решив, что если проконтролирует процесс, то дед не будет больше пить и отправится спать. Куда там! Старик и не думал униматься. Не спеша, он выпил первую рюмочку, причмокивая от наслаждения, и моментально налил себе вторую. Тут уж Аня воспротивилась и решительно убрала бутылку в шкафчик, заявив, что если полковник не будет слушаться, то она позвонит Екатерине Валерьевне и пожалуется дочери на недисциплинированного отца.
- Предательница, как и все женщины, – грустно произнес полковник, снова слегка кокетничая. Пить он больше не стал, но зато развлекал Аню рассказами о своих любовных похождениях весь оставшийся вечер. Рассказывал дедушка с юмором, Аня хохотала до слез. Наконец, около часу ночи Владимир Викторович авторитетно заявил, что самое время отправляться ко сну. Уставшая Аня была полностью с ним согласна. Полковник начал подниматься из-за стола, и вдруг что-то произошло. Лицо его как-то странно перекосило. Он захрипел, взмахнул правой рукой, после чего начал оседать обратно на стул, издавая короткие, громкие хрипы.
Сказать, что Аня испугалась, было бы ничего не сказать. Она не имела медицинского образования, но состояние полковника сомнений не вызывало. Это был или инфаркт или инсульт, требовалось срочно вызывать скорую помощь. Полковник хрипел, из уголка рта у него потекла слюна. Он был достаточно грузный мужчина, и Аня понимала, что ей даже будет не дотащить его до кровати. Мысль о том, что она нанималась не как сиделка, а как домохозяйка, мелькнула быстро, как молния. В ее обязанности не входило медицинское обслуживание, ее наняли, как компаньонку. Может, просто бросить все и уехать? Поймать попутку, как в юности? Нет. Не годится. Не выйдет. Противное пиканье вывело ее из состояния шока. Этого еще не хватало. Конечно, в самый неподходящий момент разрядился аккумулятор. Аня знала, что в коттедже пока нет городского телефона, его еще не успели подключить, дом был куплен и обустроен для деда совсем недавно. Обитатели коттеджа пользовались мобильными телефонами. Аня беспомощно оглянулась. Она знала, как включить стиральную или посудомоечную машину, знала все про комбайн и микроволновую печь, но, черт возьми, она не удосужилась узнать, есть ли мобильный телефон у полковника, и где он его обычно держит. Все переговоры велись до сих пор с дочерью полковника. Аня беспомощно заметалась по столовой, потом ринулась на второй этаж, где были спальни, по дороге истово крестясь и ругая себя за то, что начала чертыхаться. В голове у нее все больше и больше путалось.
Аня пережила на своем веку немало смертей и похорон. Она похоронила мать, множество друзей, но никогда ей еще не приходилось присутствовать при агонии. И это было страшно. Огромный пустой дом, в котором она, кроме хозяина, была единственной, живой душой, вдруг словно еще увеличился в размерах. Аня вбегала то в одну комнату, то в другую, трясущимися руками зажигала свет, растерянно шарила глазами по многочисленным секретерам, диванам, пуфикам, но нигде не находила чертов мобильный. Ругая себя на чем свет стоит, за то, что умудрилась забыть дома заряжающее устройство, она снова вбежала в столовую. Полковник стал какого-то синего цвета, но все еще был жив, о чем свидетельствовали короткие свистящие хрипы. Тут она вспомнила, что Екатерина говорила про стационарный телефон у охранника. Значит, надо было бежать через весь поселок в охранную будку. Ноги Ани сделались как ватные, дышать стало трудно, к горлу подкатывала истерика. Она выскочила во двор. Дождь, моросивший весь вечер, теперь прекратился. Над Аниной головой висело бесконечное, темное небо, усыпанное равнодушными, холодными звездами. Аня побежала сначала по садовой дорожке, потом через весь поселок, то и дело, спотыкаясь и теряя шлепанцы, которые в спешке забыла переодеть. Задыхаясь, она подбежала к будке охранника и заколотила кулаками в темное окошко. Прошло, наверное, минут пять, показавшихся ей вечностью, прежде чем на крыльце показался заспанный охранник, от которого сильно разило спиртным. Как только Аня начала объяснять, в чем дело, слезы, которые она до сих пор сдерживала, прорвались наружу, и вместо слов получилось какое-то неразборчивое бульканье. Наконец, поняв, в чем дело, охранник, матерясь сквозь зубы, вызвал скорую помощь. Аня побежала назад. Когда она влетела в столовую, старик все еще боролся со смертью. Он еще дышал. И невыносимо было слушать свистящие хрипы в сочетании с равномерным тиканьем ходиков. Тик-так. Тик-так. Время отсчитывало последние минуты жизни человека, который всего несколько часов назад шутил, хохотал, флиртовал, балагурил. Аня словно чувствовала присутствие смерти здесь, совсем рядом, протяни руку и дотронешься до нее, словно смерть была неким одушевленным организмом. Одушевленным организмом без души. Больше всего Аня боялась, что ей самой сейчас станет плохо. Пятьдесят лет – не шутка, сердечные приступы с ней уже случались. С невероятным облегчением она услышала, как подъехала машина. В этот момент полковник перестал хрипеть. Существо по имени смерть одержало над ним полную и окончательную победу.
Худой, остроносый врач был явно разочарован, что не застал никого, кроме зареванной экономки. Он брезгливо пощупал пульс старика и быстро констатировал смерть. Зевнул, достал какие-то бланки и равнодушно спросил:
Фамилия покойного? Имя, отчество? Год и место рождения?
В этот момент Аня поняла, что толком не может ответить ни на один поставленный вопрос, ведь паспорта полковника у нее не было. Тускло-серые глаза доктора смотрели на Аню с невероятным презрением. Врач, годившийся ей в сыновья, был раздражен всем. И тем, что ночь, и тем, что маленьких вознаграждений не предвидится, и тем, что надо возиться с трупом, а эта глупая баба ничего толком не может объяснить. В конце концов, Аня назвала имя и отчество полковника, а также примерный возраст умершего, потом сообразила, что у охранника есть телефон хозяйки коттеджа, и сказала, что у нее самой сел мобильный телефон, и она ничем помочь не может. Врач выслушал истерическое лепетание, послал своего шофера на охранный пункт, а Ане предложил вколоть успокоительное:
Иначе завтра тут могут лежать два трупа – цинично пошутил доктор. Аня едва стояла на ногах без всякого лекарства. Ей хотелось спать, голова слегка кружилась, перенапряжение давало себя знать. Труповозку можно было вызывать только утром, милицию тоже, все равно бы они сейчас не поехали. Аня, пошатываясь, пошла в свою комнату. Тело полковника доктор и санитар перетащили на диван в гостиной.
Утром приехала Катя и взяла дальнейшие формальности на свои плечи. Она долго лепетала слова благодарности и щедро заплатила Ане и за труды и за пережитые волнения. Но Аню почему-то не радовали эти деньги, хотя были они, как всегда, кстати. Что-то в ней изменилось необратимо. Слишком близкое присутствие смерти, дыхание ее, напомнило Ане слова принцессы из фильма «Обыкновенное чудо»:
Она подошла так близко, что я рассмотрела все. У нее был большой мешок с отвратительными инструментами…»
Ане казалось, что она тоже видела этот мешок со страшными инструментами смерти, слышала зловонное дыхание, чувствовала, как смерть медленно и с наслаждением вытаскивает клещами жизнь из человека. Аня видела бездонное, молчаливое равнодушие небес, и вдруг ей стало понятно, что нас всех, маленьких, беспомощных человечков легко и просто придавить и уничтожить или, кто знает, быть может, просто перенести в иное пространство, не важно. Все, что мы можем дать друг другу здесь на земле – это живое и чуткое, человеческое тепло. Ибо человек тоже космос, только теплый.
Аня, идя на электричку, путалась в собственных мыслях, пыталась их как-то собрать, соединить воедино, получить некую систему, но все разваливалось.
Уже вечером, выспавшись, и немного придя в себя, она, наконец, сделала то, что хотела уже давно. Набрала знакомый номер:
Здравствуйте, это Анна. Как там Славик? Эльвира Юрьевна, если можно, я бы хотела вернуться…

моей бабушке посвящается

- Не ходи, Инночка, перебьемся как-нибудь. Убьют ведь, ироды. На кого я с хлопчиками останусь? – тетя Фрося громко, как положено у баб, выть и голосить боялась, а только тихонечко всхлипывала, не отирая слез, беспрерывно катившихся по ее круглому лицу с ямочками на щеках и подбородке. Даже сейчас в голодное и холодное время тетя Фрося не потеряла своей округлости, упругости и по-прежнему напоминала аппетитный, румяный колобок. Инна вскинула голову, вздохнула и плотнее укуталась в шаль.
- Надо, тетя Фрося. Там все детское осталось. Во что я мальчишек одевать стану? И ватники, и штаны, и валенки – все там. Зима начнется, пропадем, померзнем,
- Пропадешь ты. Как Зинаида, зазря сгинешь. Не ходи, Христом-Богом прошу, - тетя Фрося вцепилась в рукав и не хотела отпускать. Инна прикусила губу. Несколько дней назад фашисты расстреляли председателя колхоза за связь с партизанами, а Зинаиду, младшую Иннину сестру убили просто так, за компанию, потому что она оказалась в тот момент в горнице, да и зашла-то случайно. Женщина попыталась вступиться, и это стоило ей жизни. Зину не расстреляли. Молодые, сытые и сильные солдаты до тех пор били ее ногами, пока миловидное лицо и упругое молодое тело не превратились в кроваво-бесформенное нечто. Зину выбросили в овраг, не потрудившись закопать тело. Поздно вечером Инна вытащила оттуда сестру. Фрося помогла. Зина еще дышала. Она скончалась несколько часов спустя, не приходя в сознание. И вот теперь у старшей сестры на руках осталось двое. Маленькие сын и племянник. Молодую учительницу русского языка и литературы, приехавшую летом отдохнуть с сыном в деревню к родственникам, затянуло, как и всех, в жуткую, бездонную воронку второй мировой.
- Пойду я, тетя Фрося, - упрямо повторила Инна и, поцеловав спавших на печи мальчишек, вынырнула из избы в темную ночь. Идти в Зинину избу нужно было через всю деревню, в доме, по Инниным подсчетам сейчас никого не было. Если повезет, она заберет и ботинки, и валенки, и ватники, и мальчишкам будет, что носить зимой. У старенькой родственницы, тети Фроси, где Инна с ребятами пряталась после расстрела председателя и еще троих селян, своих детей не было, детских вещичек и подавно. А, значит, надо было идти. Только бы не застал никто. Инна – чужая, из большого города, и так-то сильно выделяется среди деревенских жителей. А еще ее нос и кудри. Тонкий, изящный нос с небольшой горбинкой, а кудри темные, шелковистые. Они-то и есть самая большая опасность. Посмотрит немец на Инну и моментально решит: Judin*. А потом уже ничто не спасет.
Кажется, пронесло. Пробежала через всю деревню, никто не остановил, не окликнул. Инна осторожно открыла дверь в знакомую избу. О, Господи, этого еще не хватало. За столом, ни на что не обращая внимания, сидел немецкий офицер и что-то читал при свете свечи. Инна ойкнула и зажала рот ладонью. Бежать было поздно. Офицер поднял голову и в удивлении воззрился на вошедшую. Это был пожилой человек, с седыми усами, тонкими чертами лица, в очках и с папиросой длинных, узловатых пальцах. Немец, казалось, не столько рассердился, сколько удивился. Его рука, потянувшись, было, к кобуре, замерла на полпути. Затем офицер поманил Инну пальцем. Она в ужасе сделала несколько шагов на негнущихся ногах. Немец рассматривал ее с любопытством, словно некое неведомое животное, но в глазах у него не было гнева. Потом он полувопросительно произнес:
- Partisanin?** – Инна не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть, понимая, что находится на волосок от гибели.
Немец бесцеремонно взял ее за плечо и подтащил ближе. Если бы Инна могла молиться, она бы сделала это. Но она не была религиозной, Бог был где-то далеко, не в этой жизни, и ей не пришло в голову Его звать. И тут взгляд Инны упал на книгу. С удивлением, на минуту забыв даже о страхе, она пробежала глазами по строкам, знакомым с детства. Конечно, Инна вместе с братьями и сестрами учила наизусть стихи великого Гете и декламировала их гувернантке, светлой памяти, Вере Петровне. Иннины губы зашевелились. Словно во сне, она начала по-немецки читать наизусть стихотворение великого классика. Инна не думала, не подсчитывала, а словно бы читала молитву - молитву неверующей к тому прекрасному, что никогда не устареет.

Über allen Gipfeln
Ist Ruh,
In allen Wipfeln
Spürest du
Kaum einen Hauch;

С минуту немец смотрел на молодую женщину в бесконечном изумлении, после чего вдруг вдохновенно подхватил:

Die Vögelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
Ruhest du auch.***

Последние строки «Ночной песни странника» офицер и молодая женщина закончили уже хором. Инна в тот момент не думала ни о чем. Просто не способна была соображать. И тут немец вздохнул и отпустил ее рукав.
- Зачем Вы здесь? - строго спросил офицер по-немецки.
Инна путано объяснила тоже по-немецки, что это дом ее сестры, и что она пришла забрать детскую одежду сына и племянника.
- Ваша сестра убита. Мне жаль, - внезапно сказал немец, а Инна подумала про себя: бил ли этот человек, только что так вдохновенно декламировавший классика, ее сестру? Или просто закрыл глаза и отошел в сторону? Немец снова вздохнул и сказал:
- Вы можете забрать то, зачем пришли, но если Вы появитесь здесь еще раз, я вынужден буду стрелять. С этими словами он вынул из кобуры пистолет и, приставив его к ее виску, выразительно сказал:
- Пуф!
Потом он ее отпустил. Инна сама не помнила, как собрала детские вещи, набив мешок до отказа, и как прошла пятьсот метров от дома сестры до дома тети Фроси. Она вошла в горницу и упала в обморок.
Инна прожила до девяноста трех лет. Она вырастила и сына, и племянника, а еще всю жизнь проработала в школе учителем русского языка и литературы.

• - еврейка
• - партизан
• - стихотворение Гете «Горные вершины», которое переведено многими поэтами, в том числе М.Ю. Лермонтовым.

Владлен Филиппович Волков еще раз перечитал приглашение на научный симпозиум в Женеве. Пожевал полными губами, усмехнулся и потянулся за очередной сигаретой. Надо бы бросить, да все силы воли не хватает. Когда Волков затягивался, его обрюзгшие щеки, поросшие седой щетиной тряслись, пухлые пальцы, мявшие сигарету, мелко подрагивали. Более всего Владлен Филиппович напоминал породистого, но старого и неухоженного пса. Волков выглядел на все шестьдесят, хотя ему еще не сравнялось пятидесяти.
- Раз зовут, поедем, поедем, значит, послушаем про знаменитый Большой Адронный Коллайдер, сокращенно БАК, - Владлен Филиппович с удовольствием затянулся. Приглашение на симпозиум дорогого стоило, даже в качестве слушателя. Хорошо бы конечно узнать, кто же докладчики, программа то объявлена интереснейшая: Изучение топ-кварков, изучение механизма электрослабой симметрии, изучение кварк-глюонной плазмы, поиск суперсимметрии, изучение фотон-адронных и фотон-фотонных столкновенией, а также проверка различных экзотических теорий. Доклады, доклады. Результаты научных исследований.
Владлен Филиппович много лет проработал в Политехническом Университете, бывшем институте, который он когда-то и закончил. Профессор Волков был человеком уважаемым, грозой студентов, язвительным оппонентом, жестким и непримиримым научным руководителем. Аспиранты его уважали и в то же время терпеть не могли, как, впрочем, и сотрудники за тяжелый характер и язвительность. В свободное от работы время Волков любил приложиться к рюмочке и как следует закусить в каком-нибудь не самом дешевом кафе, а то и ресторане. В ресторане Владлен Филиппович мог запросто нарочно посадить на скатерть пятно, а потом позвать официантку и устроить скандал по поводу грязной скатерти. Подобные развлечения доставляли профессору садистское удовольствие. Его это забавляло. За глаза Волкова звали Бульдогом, вероятно, за трясущиеся пухлые щеки. Да и хватка в науке у него была бульдожья, что уж тут говорить.
Общался странноватый Владлен Филиппович только с одним человеком, с Кошкиным Евгением Михайловичем, много лет бывшим заведующим их кафедры. Когда-то эти двое учились в институте на одном факультете, а еще раньше - в одном классе в престижной физико-математической школе, где обучались только особо одаренные дети.
Евгений Михайлович имел характер легкий и, пожалуй, гибкий, что для заведующего кафедрой необходимо. Кошкин был удачно женат, имел двоих детей, и с лица его никогда не сходило довольное выражение человека всего в жизни добившегося. Даже когда Евгений Михайлович сердился и повышал голос, то снисходительность его никуда не девалась, оставались при нем, как и некоторая вкрадчивость голоса и движений. Кошкин и старый холостяк Бульдог общались вне института, можно сказать, дружили. Именно Кошкин организовал для друга эту поездку. Сам Евгений Михайлович был в Женеве в прошлом году, а этим летом целиком и полностью собирался посвятить себя строительству шикарной дачи на берегу озера. В Женеву Кошкин решил отправить Бульдога, пусть старик порадуется, а то совсем что-то закис, как гриб-мухомор среди молодых и хватких сыроежек-аспирантов.
- Эх, видел бы сейчас Владьку его отец. Расстроился бы старик, - печально размышлял Кошкин, оформляя приглашение для своего бывшего одноклассника.
Владлен Филиппович должен был вылетать через три недели. С приглашением и с визой все было в порядке, номер в отеле заказан, билет на самолет куплен. И только одна мысль не давала Волкову покоя. Он сам едет всего лишь слушателем. Прямо как мальчик аспирант. Это повышение квалификации, или что это? А ведь он кое-чего стоит, как ученый, и трудов писано достаточно и докторская в свое время нашумела. И кто из русских все-таки будет выступать? Чьи фамилии занесены в список? Этот вопрос не давал Бульдогу уснуть вторую ночь подряд. Наконец, Волков не выдержал. Он не любил мировую паутину, пользовался Интернетом в случае крайней необходимости, но на сей раз, кажется, именно такой случай и был. Профессор, кряхтя, поднялся с постели, закутался в лоснившийся от грязи бордовый халат и первым делом приложился к коньяку. Початая бутылка стояла тут же на журнальном столике, рядом с кроватью. Профессор так всю жизнь и прожил в родительской квартире, когда-то сиявшей роскошью, теперь же пыльной и неуютной. Домработницы у Волкова не задерживались из-за его гнуснейшего характера. Неделю назад уволилась очередная, и в доме Волкова царили грязь и запустение.
Бульдог, сделав солидный глоток, включил ноутбук и набрал адрес нужного сайта. Волков долго читал, щурился, сопел, шлепал пухлыми губами, поправлял очки и, наконец, нашел то, что искал. Вот он, список докладчиков из России. Шевеля губами, Волков читал одну фамилию за другой. Некоторые были знакомы. Вот профессор из Иркутска. А этот уже долгое время работает в Женеве, а прежде работал в МГУ, кажется. И вдруг Владлен Филиппович перестал читать. Он протер глаза, еще раз перечитал очередную фамилию и инициалы, потом опрометью ринулся к ночному столику и сделал внушительный глоток коньяка. Вернулся к компьютеру, еще раз перечитал фамилию, сделал еще глоток, поперхнулся, выматерился вовсе не по-профессорски и бросился к телефону. Тот факт, что уже три часа ночи, Владлена Филипповича ни капли не волновал. Матерясь сквозь зубы, Бульдог считал звонки. Один, два, восемь, двенадцать. На пятнадцатый звонок раздался сонный голос Кошкина:
- Але,
- Квазимодо читает доклад в Женеве, – выпалил вместо приветствия Волков и снова приложился к бутылке.
- Влад, ты на часы смотрел? Всех моих перебудил, между прочим, - недовольно протянул Кошкин и зевнул.
- Квазимодо читает доклад в Женеве. Белых В.А. Я только что видел в списке его фамилию, - свистящим шепотом повторил Владлен Филиппович и затрясся так, словно его бил озноб.
- Влад, это просто однофамилец, того Белых уже и в живых, наверняка, нет, с его диагнозом. Вспомнил тоже. Сколько лет уже прошло, - но по голосу Кошкина чувствовалось, что он тоже разволновался.
- Это он, я просто чувствую, что он, - прохрипел Бульдог, прижимая к груди уже почти пустую бутылку. На том конце провода смачно зевнули:
- Все, Влад, я спать пошел. Это не может быть он. Белых не один на свете. И, вообще, может, это какой-нибудь Владимир Алексеевич, старше нас с тобой лет эдак на двадцать. Ты бы заканчивал с коньяком, ложился бы спать, а то вместо Женевы в больницу с инфарктом загремишь, - произнеся эту тираду, Евгений Михайлович бросил трубку и, вероятно, отключил телефон, так как Владлен Филиппович дозвониться до своего друга больше не смог. Бульдог допил остатки коньяка, кряхтя, разместил свое тяжелое, неповоротливое, а ведь когда-то сильное и спортивное тело на продавленной кровати и почти сразу же провалился в тяжелый сон. Кошмар не заставил себя долго ждать. Профессору снова приснился тот далекий семидесятый год, их школа, а, самое главное, Валька Белых, по прозвищу Квазимодо. И конечно, Ксю.
В седьмом А физико-математической средней школы Влад Волков по молчаливому согласию и признанию всех одноклассников был абсолютным лидером. Умный, смелый, насмешливый, злой, первый в классе математик, первый же игрок в футбол, лидер, одним словом. Рядом Женька Кошкин, вкрадчивый, хитрый и лукавый, как змий. Здоровьем слабоват, но соображает хорошо, постоянный участник математических олимпиад, шахматист, лучший друг Влада Волкова. В классе почти все мальчики, девочек мало, да и девочки все какие-то странные, кривобокие от постоянного сидения за столом и зубрежки, косоглазые, в очках, слишком умные и злые на язык, чтобы в них влюбляться. Девочки жмутся своей небольшой стайкой к стене. С мальчиками у них не то чтобы вражда, а так, скорее нейтрально-холодные отношения. Класс сложный, мальчишки злы, как на подбор, каждый готов вцепиться другому в горло и зубами выдрать лидерство. Быть первым, главным, лучшим – почетно. Сентиментальность, доброта, искренняя дружба высмеиваются. Впрочем, все это внутреннее кипение благообразно прикрыто, как одеялом советскими идеями о дружбе и бескорыстном служении Родине. Учителя классом довольны. В большинстве своем дети прекрасно учатся, посещают кружки и музыкальные школы, поколение растет достойным своей великой страны. Всё остальное педагоги старались не замечать. Старательно закрывали глаза и на затравливание слабых, и на презрительно-настороженное, лживое отношение юных талантов по отношению друг к другу.
Эти двое пришли почти одновременно в конце седьмого класса. Пришли из разных школ, оба, разумеется, были взяты за выдающиеся способности в точных науках. Ксюша Березина – высокая, статная красавица с пепельными косами и темно-синими слегка удивленными глазами. Задачки она щелкала, как орешки, в шахматы играла для девчонки замечательно, а еще она хорошо бегала, прыгала и танцевала. Себя новенькая попросила называть Ксю. Другие девочки в классе ее невзлюбили сразу же дружно и крепко. Ксю ведь красавица, одно это уже нельзя было простить. Сначала ее попытались высмеять, потом заискивали, но Ксении и первое и второе было до лампочки. Подруг Ксю себе не нашла. Зато мальчики закружили вокруг нее, как шмели вокруг зрелого шиповника. Ксю посмеивалась, то одному, то другому оказывала предпочтение, позволяя донести портфель до подъезда, но особо не выделяла никого. Однако, пожалуй, никто так не сошел с ума от Ксю, как Влад Волков, «первый парень на деревне», гроза слабаков и лидер в их классе. Волков краснел и заикался, заглядывал Ксении в глаза, злился, стал еще более драчлив, чем раньше, изо всех сил пытался обратить на себя ее внимание, но на Березину это никакого впечатления не производило. Она только улыбалась. Один раз Волков озверел. Он подождал около раздевалки, после физкультуры, и, схватив Ксю за плечи, грубо поцеловал ее. Они все были еще сосунки тогда. И все, включая Волкова, были мамиными и папиными сынками и дочками. Если у кого-то и произошло что-то личное, интимное, то выглядело оно невинно, смешно. Однако в тот день с Владом что-то произошло. Эта девочка словно разбудила в нем нечто дикое, грубое, что-то такое от взрослого, невоспитанного мужика. И он поцеловал, даже укусил ее, кажется. Прямо в губы поцеловал. Сначала Ксю попыталась кричать, а потом… Потом Влад почувствовал жгучую боль. Она одновременно укусила его и ударила коленом в пах.
- Уйди, а то убью, - очень спокойно и раздельно сказала Ксю и, отодвинув опешившего Волкова плечом, пошла по коридору. Влад стоял, побелев от гнева, крепко сжав крепкие кулаки. Видел его позор только Женька, карауливший за углом. Кстати, Женька был единственным, кому Ксю не вскружила голову. Он, кажется, не способен был влюбляться, вообще. Через несколько лет, на пятом курсе политехнического Кошкин женится на дочери декана и, защитившись, быстренько займет пост заведующего кафедрой. Но это будет потом. А пока Женька жарко зашептал на ухо другу:
- Давай ее просто отметелим. Пацаны прикроют. Тоже мне, королева еще нашлась, - Женька Кошкин, кажется, был в восторге от спектакля, который мог разыграться. Волков коротко велел ему тогда заткнуться. Откуда же было знать цинику Кошкину, что крупный толстогубый Влад готов был убить любого, кто бы посмел ее тронуть хоть пальцем. В тот день на этом все и закончилось. Ксю опять позволяла себя провожать, наравне с мальчишками играла в футбол и в шахматы, училась блестяще и радовалась жизни. Впрочем, провожать ее скоро перестали. Одноклассники откровенно боялись Владовых кулаков. А потом появился Белых.
Валя Белых был фигурой примечательной во всех отношениях. Взят он был в школу, разумеется, за математические заслуги, а вот спорт, кроме шахмат Валентину был заказан. Белых был инвалидом детства. ДЦП сделало его походку уродливой и комичной, а горб и сильно приподнятое правое плечо послужили причиной для прозвища Квазимодо. Владлен давно уже мечтал поглумиться над кем-нибудь, после неприятной истории с Ксю характер у него совсем испортился. Одноклассники надоели, да и не хотелось обижать верных вассалов, а тут такая удача. В первый же день Волков предложил Квазимодо поиграть в футбол. Валя отреагировал на предложение неожиданно легко и без обид:
- Ногами, видишь, не вышел, извини, а в шахматы могу. Если хочешь, давай. Мозги вот есть, - Влад снисходительно согласился. Он занимал первое место по школе, а пару лет назад занял одно из призовых мест в городской школьной олимпиаде. В первый раз они сыграли вничью, а во второй раз Белых выиграл. Выиграл и в третий раз, и в четвертый. Белых играл спокойно, уверенно, и чем спокойнее играл Валя, тем больше зверел Волков. Зверел, делал ошибки, в конце концов, вскочил, перевернул доску с шахматами, съездил по уху кому-то из одноклассников, просто так, чтоб не улыбался без причины, сплюнул и ушел, бросив сквозь зубы:
- Калека, макака уродливая, Квазимодо, я тебе поддался, убогому, а ты и поверил,
И все. С тех пор Валю Белых по-другому в классе никто не звал. Никто, кроме Ксении Березиной. Она словно вызов всему классу бросила. Ходить теперь Ксю стала только вместе с Белых. Эти двое смешно смотрелись рядом. Высокая, статная красавица Ксю и горбатый уродец, с трудом ковылявший по коридору. Впрочем, у Валентина было приятное лицо. Мягкие черты, темно-карие, почти черные глаза, добрая, обезоруживающая улыбка. Он был прекрасный рассказчик и хорошо умел смешить. Возможно, если бы не Волков со своей ненавистью-любовью, к Вале в классе относились бы по-другому. Впрочем, этот класс дружным и доброжелательным не был, а к концу восьмого класса атмосфера скрытой злобы и подавляемой, взаимной ненависти накалилась добела. Умненькие девочки, все как на подбор из интеллигентных семей, сильно и дружно ненавидели красивую Ксю, с интересом поджидая, когда же у Владика Волкова закончится терпение, и он проучит, как следует, эту холодную, спесивую кралю. Ребята осторожничали, никто не хотел вмешиваться. Ксю вела себя вызывающе. Она откровенно смеялась, кажется, над всем классом, дружила с Квазимодо, и больше ни с кем общаться не хотела. Учителя предпочитали делать вид, что все в порядке. Казалось, кинь зажженную спичку, и класс взорвется.
А потом это произошло. Мать тогда послала Влада за хлебом. Обратно он пошел не по улице, а через парк. И увидел их. Ксю и Квазимодо сидели на скамейке и держались за руки. И у них были глупые, счастливые лица. А потом был поцелуй. Настоящий такой поцелуй, как в кино про любовь прекрасную и счастливую. И Влад впервые в жизни почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он просто стоял, смотрел на них и не мог сделать ни шагу. И выдохнуть тоже не мог. Лидер класса, самый высокий, самый видный, самый лучший, самый первый во всем, гроза и повелитель не мог понять, почему эта синеглазая девочка предпочла ему другого. И кого?! Горбатого, скрюченного уродца. Кто-то тронул Влада за плечо. Обернувшись, он увидел Кошкина, который тоже возвращался домой через парк из музыкальной школы.
- Поучим, давай, поучим! Не ее, его, - жарко зашептал на ухо приятелю Кошкин. И Влад, молча кивнул, соглашаясь. Несколько дней спустя Волков, Кошкин и еще трое ребят из их класса подловили Квазимодо у подъезда и, затащив на последний этаж, избили. Били сильно и жестоко, забыв о всякой осторожности. Потом Кошкин, на всякий случай, смылся. Остался Влад и еще трое одноклассников. Влад заметил мелкое предательство, но ему было тогда все равно. Он готов был вылететь из школы, готов был сесть в тюрьму за убийство, только бы этот кривобокий, горбатый получеловек не стоял бы больше у него на пути. И Влад, пока бил ногами, все надеялся, что Белых начнет просить о пощаде, кричать, плакать, грозиться жалобами. Но Валя так и не вскрикнул, правда, он почти сразу потерял сознание. Потом мальчишки стащили избитое, безжизненное тело с лестницы. Наверное, Валю все-таки бы убили, если бы не дворник. Кто-то из мальчишек заметил, что через двор шагает старый, всех их знавший дворник Степан Митрич. Ребята бросились врассыпную, оставив тело валяться у подъезда.
Валя выжил. И не открыл рта. Не назвал ни одного имени, Влад так и не смог понять почему. Это было хуже откровенной ненависти, хуже мести, хуже загубленной карьеры и жизни. До суда не дошло, дело замяли, отец Владлена, не последняя фигура в райкоме комсомола, сделал все возможное, чтобы у мальчиков в биографии не появилось бы темных пятен. Учителя дружно подтвердили, что никакой агрессии в классе не замечали. Зачем же портить репутацию школы, а уж тем более таких перспективных, талантливых детей? Да и потерпевший молчит. Может, он действительно, так неудачно свалился с лестницы, что на нем живого места не осталось? Калека все-таки. Против школьников свидетельствовал только дворник, кое-кого из ребят узнавший. Однако слушать старика никто не стал. Родители, кажется, врачи, забрали тогда Валю из школы и, вообще, уехали из города. Ксю тоже ушла. Ушла в другую школу, несмотря на блестящие математические способности. По собственному желанию. Ее потом видели, но она даже близко к себе бывших одноклассников не подпускала. Цедила сквозь зубы, что со зверьем не общается. Постепенно о них забыли.
Закончились школьные годы, и Кошкин, и Волков, да и многие другие из их класса поступили, кто в институты, кто в университет. Ксю, по слухам, уехала поступать в Москву.
Влад старался забыть и Ксю, и всю эту историю. И не получилось. Не получилось на всю жизнь. Он так и остался холостяком. Карьеру, правда, сделал, да и женщины в его жизни попадались, но всё какие-то не такие, глупые, чужие женщины. До Березиной им было, как до звезд. И вот теперь Волков работал на одной кафедре со старым другом детства, Женькой Кошкиным, который слишком хорошо всегда понимал, с какой стороны у бутерброда масло.
Владлен Филиппович спал, тяжело всхрапывая и вздрагивая во сне. Во сне возникал то образ синеглазой Ксю, то скрюченная фигура Квазимодо, то какие-то странные, фантастические чудовища. А он-то сам, семиклассник Влад Волков, среди всех чудищ самое страшное чудовище и был.
Через две недели Владлен Филиппович улетел в Женеву. Сердце болело нестерпимо, голова была, словно чугунная, лучший друг-коньяк перестал помогать. Симпозиум должен был начаться с утра. Вечером, Владлен Филиппович, с трудом передвигая ноги, вышел из номера в холл. Это был комфортабельный номер, шикарный, с телевизором, душем, баром, все, как положено, в хорошем европейском отеле. Но Волкова уже ничто не радовало. Все его мысли были о тех годах. О Квазимодо, о Ксю, о, казалось бы, давно забытом прошлом.
И тут он их увидел. Прямо, как в кино. Ну, разумеется, у них был номер в этом же отеле. Белых, передвигался теперь с палочкой, под руку с супругой. У него были все та же уродливая походка и горб. А женщина! Владлен Филиппович узнал бы ее из тысячи других женщин, даже со спины. Стройная, высокая, кос больше нет, есть элегантная, короткая стрижка. Но разве в стрижке было дело! Владлен Филиппович сначала замер, затаив дыхание, потом пошел за ними, сначала медленно, затем ускорил шаг, почти побежал, но догнал их уже на лестнице, забежал вперед, преградил дорогу.
Профессор Белых Валентин Александрович не узнал бывшего одноклассника. Он близоруко прищурился, откинул седую прядь со лба и рассеянно спросил:
- Мы знакомы?
- Почему же я тогда тебя не убил, Квазимодо? - пробормотал Волков. Он не мог оторвать взгляда от Ксении Березиной, своей первой и единственной любви. Она нахмурилась, явно узнав Волкова, крепче взяла супруга под руку, тихо сказала:
- Пойдем, - И они пошли. Она ушла, ни разу не оглянувшись и всей спиной выражая бесконечное презрение. Белых предстояло завтра выступать, кажется, Волкова он так и не вспомнил.
А Владлен Филиппович все смотрел на удаляющуюся пару, и никак не мог понять, почему этому кривобокому уродцу удалось украсть у него жизнь. Украсть любимую женщину, украсть выступление на симпозиуме и ту давнюю школьную победу в шахматы? Как так получилось, что Владлен Филиппович жил все эти годы, словно во сне? Когда жизнь стала ненужной и скучной? Что и когда он сделал не так? Ведь это же он должен был бы сейчас идти под руку с Ксенией, он должен был бы выступать завтра на симпозиуме, а не являться всего лишь одним из слушателей. А Квазимодо должен был умереть. Давно, в юности, не выдержав собственного уродства. Почему?
Владлен Филиппович, тяжело дыша, держась за перила, пошел обратно в номер. Ему срочно нужно было выпить.

Мишка остался дома за главного. Папа так и сказал:
- Все, Мишка, ты теперь за главного, пока я из командировки не вернусь. Слушайся маму, бабушку, береги их, а, самое главное, постарайся их к восьмому марта порадовать. Я попробую вернуться, но, сам понимаешь, бизнес, он меня не отпускает.
Что такое бизнес, Миха пока не очень понимал, но спрашивать постеснялся, а то еще папа подумает, что он маленький. А какой же Миха маленький, если ему осенью целых четыре года чебурахнуло, сами посудите?! Он только сказал солидно:
- А ты скажи Бизнесу «пожалуйста». Мария Ивановна нам всегда говорит, что «пожалуйста» - волшебное слово. Скажешь, и бизнес тебя отпустит.
Папа пообещал сказать и уехал в командировку.
На следующий день им в садике все про восьмое марта рассказали. Воспитательница сказала, что это день мам, бабушек, сестренок и подруг. И что им всем надо на восьмое марта подарки дарить и разные хорошие слова говорить, радовать их, чтобы у них глаза сияли. Миша тогда сильно озадачился. Как они должны сиять-то? Как лампа в комнате, как солнышко или как фонарики на елке? Совсем не понятно. И какие такие слова – хорошие? Тут Миха вспомнил, что они в детском садике недавно про поговорки разные читали. Подошел он к воспитательнице и спрашивает:
- Мария Ивановна, а поговорки – это хорошие слова? – Мария Ивановна как раз детей на прогулку одевала, ей некогда было, она только кивнула:
- Хорошие, Мишенька, хорошие.
Приходит за Мишей в садик бабушка. В руках у нее сумки тяжелые, а еще она санки с собой везет, чтобы Мишу удобнее и быстрее было домой везти.
- Давай, Миша, пойдем уже домой, устала я, - говорит бабушка, тяжело вздыхая.
- Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, - говорит Миша. Говорит, а сам смотрит, засияли ли у бабушки глаза. Смотрит, смотрит, нет, не сияют. Наоборот, стала бабушка какая-то печальная и сердитая.
- Давай, - говорит, - садись уже в санки, а то они тебя ждут, не дождутся, поехали домой суп есть.
- Готовь сани летом, а телегу зимой, - говорит Миша, а сам опять на бабушку поглядывает, сияют ли? Только бабушка совсем погрустнела, рассердилась даже, кажется, и говорит:
- Что-то ты больно стал разговорчивый. Вот я тебе еще поговорку скажу: слово серебро, а молчание – золото. Слыхал такую? – Миха про серебро и золото не очень понял, но на всякий случай спросил:
- Бабушка, а у тебя глаза сейчас сияют?
- Какое там, сияют, мне еще посуду мыть, тебя обедом кормить, белье гладить, квартиру убирать. Мама с работы поздно вернется, она мне сегодня не помощница.
- Бабушка, а что значит слово – серебро, а молчание – золото? – спросил Миша.
- Это когда люди слов не говорят, а хорошие дела делают, помогают, - ответила бабушка и шустро повезла санки к дому.
- Наверное, надо не слова хорошие говорить, а дела делать, тогда и глаза засияют, - решил Миша и сразу начал действовать. Папа всегда говорил:
- Настоящий мужчина действует! – а уж Миха точно настоящий мужчина. Стал он придумывать, что бы такое сделать. Можно приготовить обед, например, или что-нибудь помыть. Или постирать. Бабушка как раз Мишу супом накормила и прилегла на полчасика до маминого прихода отдохнуть. Это она вовремя сделала. Не будет теперь у Миши под ногами путаться. Сама же всегда говорит то Мише, то коту Ваське:
- Не путайся под ногами! – огляделся Миха, как бы помочь. И придумал. Решил он к обеду картошку сварить, а еще кота помыть. А то очень уж ему всегда за Ваську обидно. Самого Мишу в ванной с резиновыми игрушками купают, а Васька только язычком моется. Сначала Миха занялся картошкой. Достал из ящика три больших картофелины, сунул в кастрюлю, а кастрюлю на плиту поставил. Только вот как бы эту самую плиту включить? Миша был мальчик сообразительный, покрутил ручки туда сюда, и вот, пожалуйста, на плите зажглись огонечки. Так. Теперь, пока картошка варится, можно и Ваську помыть. Миша заглянул к бабушке в комнату и видит: спит старушка. Проснется, то-то обрадуется, и обед готов и кот вымыт. Побежал Миха в ванную, заткнул ее пробочкой и воду пустил. Кинул в ванную своих уточек резиновых, шампуня напустил, чтобы Ваське приятнее купаться было. Теперь оставалось котика туда принести. Ничего не подозревавший Васька дремал на диване. Миха его с трудом поднял и поволок в ванную. Ленивый, толстый Васька слишком поздно сообразил, что сейчас будет. Уже когда Миха в ванную его опустил. Вот тут-то глаза у котика и засверкали. Да как еще засверкали, прямо как угли. А уж завыл он, совсем как пожарная сирена. Наверное, обрадовался очень. Васька, правда, не девочка, а мальчик, его радовать не обязательно. Пока Миха размышлял на эту тему, мокрый кот выпрыгнул из ванной, и, продолжая завывать, понесся скачками в бабушкину комнату. Бабушка из комнаты вприпрыжку выскочила, наверное, тоже обрадовалась. Сначала она на кухню кинулась, откуда горелым пахло, и дым валил, потом в ванную. Там вода через край уже начала переливаться. И никак Миха не мог понять, почему его отшлепали, а потом в угол поставили. Он же, как лучше хотел, бабушку порадовать. Тут пришла мама с работы. Ругать Мишу мама не стала, даже из угла его выпустила, чтобы помогал. Сначала они с бабушкой и с Мишей возились в кухне и в ванной прибирались, потом Ваську из-под дивана вытаскивали и пытались вытереть. Васька топорщил усы и отряхивал лапы. Но глаза у него так и сверкали. Может быть, он все-таки немножко радовался.
А кончилось все хорошо. Потому что совсем поздно вечером, когда Миху уже уложили в кроватку, приехал папа. Наверное, добрый бизнес его все-таки отпустил. Папа привез маме большой букет цветов и духи в коробочке, а бабушке - теплый халат и шоколадные конфеты. Потом папа пришел к Мише спокойной ночи говорить, и сын все ему рассказал. И про хорошие слова, и про то, как он помогать пытался, и про то, что глаза сверкали только у Васьки.
- Понятно. Получилось недопонимание. Это случается. Завтра мы с тобой полы пропылесосим и натрем и торт купим. Увидишь, как у мамы с бабушкой глаза сиять будут – сказал папа, и Мишка ему поверил.

«Я прощаю моего мужа, Кирилла Иванова, и принимаю его таким, каким его создал Бог» - худощавая, бледная женщина средних лет смахнула слезу со щеки, потянулась за сигаретой и, бормоча под нос аффирмацию, медленно поднялась с дивана.
«Я прошу прощения у моего мужа, Кирилла Иванова, за мои мысли, чувства, эмоции, слова и поступки по отношению к нему» - она подошла к окну и, прижавшись лбом к стеклу, еще успела разглядеть вдалеке мужа и сына. Прежде чем повернуть за угол, сын вдруг обернулся и помахал рукой, хотя, конечно Сашка не знал, смотрит ли сейчас мама.
«С любовью и благодарностью мой муж, Кирилл Иванов прощает меня!» - никогда не простит ее Кирилл, и она его никогда не простит тоже. А разлюбить мужа ей так и не удалось. Господи, ну почему? И кто тут виноват? Может Кира винить кого-то, кроме себя? Может?
У властной и капризной Кириной прабабки Анастасии Федоровны было две дочери. Мать держала девочек в ежовых рукавицах, а прадед, человек мягкий и покладистый, старался в их воспитание не вмешиваться.
Анне, которая станет потом Кириной бабушкой, повезло меньше, чем сестре. Она вышла замуж за красавца офицера. Михаил был значительно старше Ани, и за плечами у него уже висел один разорванный брак с двумя детьми. Кирин дед был отчаянным ловеласом, за что предыдущая жена его и выгнала.
Через год после свадьбы беременная Аня застукала мужа со своей лучшей подругой. Будучи гордой, наивной и совершенно бескомпромиссной, всегда делившая мир исключительно на белое и черное, она дала мужу пощечину, выгнала, подала на развод и отказалась от алиментов. Попутно Аня записала оптом всех своих подруг в предательницы. Она осталась жить с родителями и одна растила дочь. Про бабушку в Кириной семье говорилось так: «она всю жизнь ходила с гордо поднятой головой». Слишком гордо поднятой. Тамаре, Кириной маме, так ни разу и не удалось встретиться с отцом. Ей не позволяла мать. И лишь через много лет, после смерти Анны, Тамара отыщет следы своего отца в архивах КГБ, узнает, что он прошел через всю войну, не успев попасть под расстрельную статью за происхождение (дед был дворянином). Она узнает про ордена, про то, что ее отец был реабилитирован посмертно, познакомится со своей единокровной сестрой, но это будет позже. А все детство напролет Тамара будет отчаянно завидовать своей кузине.
Сестры Аня и Кира дружили. Кира – полная противоположность Ане, тихая, мудрая женщина, врач, всю жизнь прожила под крылом супруга – профессора в области психиатрии. Кира в отличие от Ани, понимала, что основы семейной жизни – компромисс и терпение. А вот единственную свою дочь, Тамарину кузину Лизу они с мужем избаловали сверх всякой меры. И никто никогда не знал, как страдала Тамара, постоянно чувствовавшая себя в доме родственников приживалкой. Девочке всегда ненавязчиво давали понять, что принимают ее здесь ласково из жалости к сестрице Анне. Бедняжка. Вышла замуж за проходимца. У Лизы было все, а, самое главное, папа. Позже Тамара расскажет об этом своей дочери и припечатает:
- У всякого ребенка должен быть родной отец!
Пройдут годы, Тамара блестяще окончит институт, защитит все, что можно защитить, займет высокий пост на работе и выйдет замуж за тихого, мягкого человека, похожего на ее деда. Она выйдет «по залету», о чем Кире, названной в честь двоюродной бабки, будет гордо и весело рассказываться всю жизнь.
- Без меня не появиться бы тебе на свете. Твой папенька еще век бы раскачивался. А уж как он счастлив был, что ты в проекте. Учись, Кирюшка. Все надо делать быстро и вовремя.
- Да-да, - поддакивал Кирин отец, глядя на дочь и жену влюбленными глазами.
Сама Кира росла девочкой романтичной и несколько аутичной. Она обожала отца и слегка побаивалась маму.
Кира поступила в Институт Иностранных Языков, а еще пошла в любительскую театральную студию, где и познакомилась с Кириллом. Кира и Кира поглядели друг на друга и одновременно пришли к решениям:
- Это моя любовь на всю жизнь, - решила Кирюша.
- Славная барышня, надо бы ее трахнуть, - решил Кирилл.
Сначала завязался яркий роман с цветами, стихами, шампанским и бурным сексом. Но время шло, и роман из бурного состояния как-то незаметно перетек в вялотекущее. Кира к тому времени окончила институт, отселилась от родителей, и жила одна в квартире, доставшейся ей по наследству от тети по отцу.
Ей давно уже хотелось семью, детей, уюта, в голове все чаще звучала мамина фраза: «все надо делать быстро и вовремя». В какой-то момент Кира перестала предохраняться.
Но когда она сообщила Кириллу о беременности, все вдруг пошло вовсе не по знакомому с детства сценарию. Вместо обожания в глазах любимого появился сначала панический ужас, а потом ненависть. И Кира не могла понять, чего же там было больше: страха или злобы.
- Подстроила все, да? Иди теперь на аборт, какие проблемы? Денег дам, если своих нет, - словно сквозь вату, слушала Кира сначала слова человека, которого любила больше всех на свете, а потом, будто со стороны, собственный, голос:
- Мне от тебя ничего не нужно, - Кирилл тогда ушел, хлопнув дверью.
Родился сын Сашка. Крыша над головой была, деньги тоже. Кира и частные уроки давала, и родители ей помогали. Сашка подрастал, все больше походил на отца. Постепенно Кира осознала, что вовсе не хочет, как ее бабушка, оставлять ребенка без отца и всю жизнь ходить с гордо поднятой головой. У всякого ребенка должен быть родной отец!
Поразмыслив, она послала Иванову по почте фотографию сына и коротенькое письмо. Фото внука обнаружил на столе отец и по совместительству начальник Кирилла. Иванов старший нашел Киру, сделал анализ ДНК, и пообещал сыну выгнать его с хлебной и привычной работы, если тот не женится. Кирилл женился на Кире, но глаза у него были белыми от ненависти.
Вместе супруги не прожили ни одного дня. Впрочем, сына отец признал, даже брал его иногда с собой погулять. Сегодня как раз был один из таких дней.
- Зато у моего ребенка есть родной отец, - думала Кира, прикуривая вторую сигарету. Рука у нее дрожала.