Я сражаюсь со своимъ демономъ уже не первый вѣкъ. Сражаться съ нимъ — мой священный долгъ, мой образъ жизни и моё проклятіе, безъ котораго я не представляю уже и дня.

Начиналось всё довольно пріятно. Я былъ молодъ и полонъ отваги и героизма, въ головѣмоей гулялъ вѣтеръ свободы, и подвиги предшественниковъ вдохновляли меня. Я даже не думалъ, что шёлъ на огромный рискъ: любая опасность возбуждала и радовала меня. До сихъ поръ я вспоминаю, какъ былъ на грани погибели, но Богъ меня отодвинулъ отъ этой грани. Я нанёсъ ему пару ударовъ своимъ мечомъ, демонъ истошно завылъ и показалъ спину. Я нагналъ его и, было, хотѣлъ ударить, тотъ отступилъ опять, и я, не удержавшись, упалъ. Мой врагъ развернулся и разсекъ воздухъ своею огромной лапой. Меня спасло только то, что я упалъ и лежалъ на землѣ. И, пока онъ возвращалъ лапу на ея мѣсто, я поднялся и снова ударилъ его. И теперь я обречёнъ бить его постоянно. Я, навѣрное, обрёкъ себя ещё съ тѣхъ поръ, какъ, исполненный романтическихъ надеждъ снискать себѣ героическую славу, вторгся въ проклятое его логово. Я не могу отступить и тѣмъ самымъ дать ему возможность ударить, ибо послѣднее будетъ означать для меня только смерть. И я наношу ударъ за ударомъ и не могу прекратить ихъ. Вотъ уже устала рука, и я не чувствую больше руки, и рука не чувствуетъ меня, и равномѣрно разитъ она демона, прижатаго къ стѣнѣпещеры.

Поначалу мнѣ казалось, что мои нервы не выдержатъ долго такого однообразія, что рука непремѣнно дрогнетъ. И, можетъ-быть, такъ и случилось-бы, и тогда я бы непремѣнно погибъ. Но этого не случилось. И вотъ теперь рука моя уже настолько привыкла къ своей работѣ, что, кажется, если я уйду, она всё такъ же будетъ тѣми же равномѣрными ударами кромсать этого демона просто по привычкѣ. И даже если и рука моя вдругъ тоже развернётся и уйдётъ, мой мечъ, оставшійся одинъ, безъ меня и безъ руки будетъ продолжать всё такъ-же добивать моего врага. И даже если и мечъ мой оставитъ всё, развернётся и тоже уйдётъ, демонъ по привычкѣ будетъ всё такъ-же биться о стѣну, и изъ ранъ его брызгами будетъ вырываться огненная кровь. И если даже демонъ уйдётъ, стѣны пещеры будутъ сами собой протираться и плавиться, какъ будто-бы на нихъ попрежнему напираетъ огненная спина.

Я уже ни о чёмъ не думаю. Мой взглядъ разсѣянно смотритъ на чёрное пространство передъ собой: кажется, это демоническое брюхо. Я уже не представляю, какъ-бы я жилъ иначе, если-бы тогда я не пришёлъ сюда, если-бы вообще не было ни пещеры, ни этого демона. Въ глубинѣ души я даже не хочу, чтобы мой демонъ взялъ и умеръ вдругъ, не выдержавъ этой пытки. Иногда я пытаюсь молиться, начинаю, но быстро сбиваюсь. Начинаю вновь, и уже не понимаю: я-ли прошу Бога о томъ, чтобы Онъ избавилъ меня отъ демона, или демонъ проситъ Его о томъ, чтобы Онъ избавилъ его отъ меня…

2011.

Давиду Э..

Сей многогрѣшный народъ нашъ въ нынѣшнемъ своёмъ состояніи, безбожномъ и дикомъ, скорѣе напоминаетъ евреевъ. Ибо какъ послѣдніе, лишённые своей Родины изъ-за преступленій отцовъ, распявшихъ Господа славы, были разсѣяны по лицу земли, такъ и нашъ народъ лишёнъ былъ своей Россіи. Какъ евреи, повѣривъ мятежнымъ зелотамъ, дошли до того, что осквернили собственный Храмъ, проливая въ нёмъ кровь людей, что входили съ жертвою, которая вырывалась изъ рукъ ихъ и утоляла голодъ разбойниковъ; такъ и нашъ народъ, увѣровавъ въ большевицкій дурманъ, разрушалъ собственныя святыни, а ихъ богатство насыщало утробы служителей новаго культа. Одно только отличаетъ насъ отъ евреевъ — избранными мы не были никогда.

Я, человѣкъ, у котораго отняли прошлое, пишу эти строки только потому, что, ставъ христіаниномъ, я отрёкся отъ совѣтской націи, къ которой принадлежу по крови, и пересталъ быть совѣтскимъ. Я брожу по руинамъ Совѣтскаго Союза и вижу призрачныхъ коммунистовъ, воющихъ на могилахъ убитыхъ мучениковъ о погибели великой державы. Я не пытаюсь возстановить Россію: меня пугаетъ объемъ работы, и, удручённый, я не дѣлаю ничего. Я и самъ призракъ, вышвырнутый за предѣлы этого міра. Я едва нахожу руины былого, ибо всё было разрушено съ великимъ стараніемъ во имя свѣта, который не болѣе есть, чѣмъ тьма, и ничего не возможно уже возродить, да и стоитъ ли намъ возрождать былое? И едва изъ моей эфирной груди вырывается стонъ о гибели русской земли. Я хожу по улицамъ, названнымъ въ честь убійцъ моей Родины, и радостно встрѣчаю весну.

09.03.2011.

Я великій охотникъ. Этотъ лѣсъ я знаю такъ, какъ не знаю даже свои пять пальцевъ на правой рукѣи столько-же на лѣвой. Мой отецъ охотился въ этомъ лѣсу такъ-же, какъ и мой дѣдъ и прадѣдъ. Лѣсъ — это моя жизнь, моё царство, и всѣsвѣри, птицы, грибы и ягоды платятъ мнѣдань.

Прослышавъ о моей славѣ, ко мнѣстали приходить невеликіе охотники, и я обучалъ ихъ. Такъ возникла наша Гильдія. Въ деревнѣмы образовали отдѣльное поселеніе: это наше государство, въ которомъ живут охотники, тамъ есть своя монета, и своё войско охраняетъ его отъ враговъ. Прямо за нашимъ государствомъ начинается лѣсъ.

Охотники говорятъ, что въ лѣсу появилась рѣдкая Дичь. Откуда она пришла къ намъ, осталось загадкой. Видѣли её рѣдко, и при этомъ всякій разъ она убѣгала, такъ что никому ещё не удавалось выслѣдить её и убить. Никто и не зналъ, что это за sвѣрь, да и было-ли это sвѣремъ. Но, не будь я главою Гильдіи,  если не выясню это раньше, чѣмъ слава великаго охотника достанется кому-то ещё.

И вотъ уже я вышелъ на поиски Дичи. Я велю своимъ подданнымъ, и они выдаютъ мнѣеё, посмѣвшую нарушить ихъ священный покой. И я уже крадусь къ ней, я вижу, какъ она съ самымъ невиннымъ видомъ ѣстъ ягоды, ничего не замѣчая вокругъ и ничего не подозрѣвая; я натягиваю тетиву моего вѣрнаго лука и спускаю стрѣлу. И тогда Дичь оборачивается ко мнѣ.

—        Ты хочешь меня убить? — спрашиваетъ Дичь.

—        Да.

—        Ты, навѣрное, великій охотникъ, разъ тебѣудалось выслѣдить меня. Тебѣ послушны sвѣри и птицы, если они изъ страха передъ тобою выдали меня. И я не сопротивляюсь тебѣ.

—        Ты не понимаешь. Ты всего-лишь глупая Дичь и не можешь понять того, что, если я покину этотъ лѣсь, здѣсь всѣпереѣдятъ другъ друга. Даже если это не такъ, я буду объ этомъ думать, въ этомъ я вижу смыслъ, да это и есть смыслъ всей моей жизни. Я знаю: всѣвеликіе охотники сейчасъ убиваютъ драконовъ, добываютъ драконью кровь и дѣлаютъ изъ неё колбасу. Они ѣдятъ её, и имъ открываются сокровенныя тайныя знанія, и этой кровью закаляютъ они мечи свои съ магическими рунами, вкладывая въ нихъ силу дракона. А, когда они устраиваютъ привалъ, они пекутъ въ золѣдраконовы яйца, пьютъ пиво и разсказываютъ другъ другу разныя небылицы. Драконью чешую они приносятъ въ городъ, и люди хвалятъ ихъ и сочиняютъ про нихъ героическія легенды, и жители всей земли радуются имъ, и король посвящаетъ ихъ въ рыцари. А ты всего-лишь Дичь, и я не знаю даже, съѣдобно-ли твоё мясо, но моя стрѣла уже летитъ къ тебѣ.

—        Сейчасъ я поверну голову, и твоя стрѣла войдётъ мнѣвъ одинъ глазъ и выйдетъ черезъ другой. И всѣлюди будутъ хвалить тебя и пѣть тебѣпѣснь, называя тебя самымъ смѣлымъ, ловкимъ и зоркимъ охотникомъ на землѣ. Но знай: я послѣдняя Дичь, и, когда я умру, это почётное званіе останется за тобой до конца твоихъ дней.

Дичь умерла, и моя стрѣла пронзила ей голову. Я содралъ съ нея мѣхъ и, завернувшись въ него, пошёлъ въ монастырь.

У воротъ монастыря стоялъ Аббатъ.

—        Что тебѣнужно, сынъ мой? — спросилъ Аббатъ.

—        Я хочу покаяться, святой отецъ, — отвѣтилъ я. — Я убилъ Дичь, и на мнѣтеперь ея мѣхъ.

—        Великій охотникъ не долженъ каяться. Вѣдь онъ самый ловкій, самый отважный и самый зоркій изъ всѣхъ людей.

И Аббатъ сталъ кланяться и приплясывать передо мною. Видя, какъ онъ приплясываетъ, собрались и другіе монахи и, взявъ другъ друга за руки, стали водить вокругъ насъ хороводъ и пѣть:

Охотникъ великій жилъ,

Изъ дерева и изъ жилъ

Онъ лукъ себѣсмастерилъ,

И въ глазъ онъ стрѣлу пустилъ.

Стрѣла вышла чрезъ другой,

Охотникъ сталъ самъ не свой.

И, когда они пѣли такъ, я стоялъ и смотрѣлъ на нихъ, не въ силахъ двинуться съ мѣста отъ горя. Я обречёнъ. Передо мной кривляется Аббатъ, монахи въ чёрныхъ ризахъ танцуютъ вокругъ меня и поютъ дурацкiя пѣсни, мѣхъ Дичи надетъ на мнѣ, и я не могу покаяться. Моё царство осталось безъ возглавленiя, а я, не дойдя всего двухъ шаговъ до монастыря, не могу становиться христiаниномъ.

2011.

Смородиновый кустъ засѣлила тля. Я давлю её, и липкій травяной сокъ проходитъ межъ моихъ пальцевъ. Но тли очень много: каждый листокъ облѣпленъ ею, сморщившись отъ множества ранъ. Я началъ срывать эти листья, чтобы затѣмъ сжечь ихъ, и вотъ они одинъ за другимъ стали падать въ моё ведёрко. Листьевъ становится много, они начинаютъ выпадать, и тогда я безжалостно уплотняю ихъ. Я срываю листочекъ, переворачиваю его, и цѣлый городъ, наполненный тлёй, открывается передъ моимъ взоромъ. Я вижу толстыхъ беременныхъ самокъ, шарообазныхъ, серебряныхъ отъ сѣдины, рядомъ съ ними уткнули въ листокъ тоненькіе свои хоботочки ихъ взрослые дѣти; маленькіе тлята, ещё прозрачные, пасутся немного поодаль, смѣшно переваливаясь на тоненькихъ неокрѣпшихъ ножкахъ. Крошечные чёрные глазки-точечки смотрятъ на меня, улыбаясь мнѣ такъ невинно, что я умиляюсь, глядя на нихъ, и съ сердца моего сходитъ короста жестокости. Межъ тѣмъ, руки мои безразличны къ ихъ кротости…

4.VII. 2011.

Нашъ корабль прибило къ неизвѣстному острову. Буря изрядно потрѣпала его. Говорятъ, она бушевала всю ночь, и команда не знала покоя, пока я лежалъ безъ сознанія. Я только помню, какъ на кораблѣ всѣ изрядно переполошилсь, и его стало качать изъ стороны въ сторону. А потомъ меня рѣзко швырнуло назадъ, и я ударился затылкомъ обо что-то твёрдое. Потомъ меня обступила тьма…

Когда я проснулся, на морѣ былъ уже штиль, а нашъ корабль укрѣпился недалеко отъ острова. Капитанъ осматривалъ поврежденія. Большая часть команды ушла на островъ: мои люди не привыкли къ морю, послѣ невыносимой качки имъ захотѣлось почувствовать подъ ногами твёрдую почву, и теперь они отдыхаютъ на берегу. 

Маринѣ П.

Мертвенно пробуждаясь, надъ городомъ загорался День. Огненный глазъ древняго великана не спѣша показывался надъ горизонтомъ. Сотворивъ молитву, мы покинули каменную клѣть многоэтажнаго дома, единственные, кому не спалось въ это раннее утро, чтобы до моего отъѣзда успѣть причаститься Христовыхъ Таинствъ. Sловонное дыханіе пробуждающагося великана охватило насъ, и, преодолѣвая до омерзенія ненавистный воздухъ, мы заторопились къ спасительному святилищу. Грустные пыльные цвѣты встрѣчали насъ взоромъ, исполненнымъ великой скорби, одинокій бѣднякъ вторилъ ихъ пронзительной Пѣсни Печали звономъ стекла. Тогда вполголоса я запѣлъ «Слышали, дѣды, война началася», чтобы не слышать ихъ Пѣснь, и цвѣточные эльфы отвѣтили намъ чуть слышнымъ благоуханіемъ. Они уже не въ силахъ были молиться…

Закончилась Литургія. Въ лицо пахнуло ароматомъ луговыхъ травъ. И я подумалъ: сколь-же благословенъ этотъ день! Отдохнувшая земля даритъ намъ свои ароматы; человѣческіе грѣхи ещё не успѣли её осквенить.

ѴІІІ. 2011