Трагический XX век отмечен двумя эпохальными явлениями в мировой истории — это, во-первых, коммунизм, превративший свободную Россию в страну порабощенную поистине адскими силами. Второй попыткой вызвать из бездны демонические силы был третий рейх нацистской Германии.

Что такое коммунизм? Каковы его идейные основания? Каковы истинные цели, взывавших к Люциферу?

“Вставай, проклятьем заклеймённый!”. Проклятие пало на древнего змия, сатану — первого революционера, собравшего под свои знамена легионы отступивших от Бога. Коммунизм ассоциируется с именами Маркса, Энгельса, Ленина. Кто они были? Какие идеи вдохновляли этих титанов зла и ненависти? Обратимся к фактам.

Маркс, говорят нам, был глубоко человечен. Им, будто бы, владела одна идея — помочь угнетённым массам. Он считал, что угнетает их капитализм. Как только эта провинившаяся система будет уничтожена, то после переходного периода диктатуры пролетариата возникнет общество, в котором каждый на коллективных предприятиях будет трудиться по способностям и получать по потребностям. Не будет больше ни государства, подавляющего личность, ни войн, ни революций; одно только — всемирное братство народов на все времена. Чтобы добиться такого счастья, мало просто уничтожить капитализм. Маркс писал в критике Гегелевской философии права: “Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья”. Критика религии — есть критика той “юдоли плача”, священным ореолом которой является религия. Маркс был против религии, т.к. религия мешает полному воплощению коммунистических идеалов. В этом он видел единственный ответ на все мировые проблемы. Так объясняют свою позицию марксисты.

Обратимся к истории жизни Маркса. Его настоящее имя — Мардохей Леви. Ради выгод общественного положения юный Мардохей Леви, несколько поколений предков которого по мужской линии были раввины, был крещен и получил имя Карл Генрих Маркс. В ранней юности Маркс стал христианином. Первая из известных нам работ Маркса называется “Единение верующих со Христом” по Евангелию от Иоанна. Мы находим в ней следующие прекрасные слова: “Сочетание со Христом состоит в самом тесном и живом общении с Ним. В том, что мы всегда имеем Его перед глазами и в сердце своём. И, проникнутые величайшей любовью к Нему, обращаем, в то же самое время, сердца наши к нашим братьям, которых Он теснее связал с нами, за которых Он также принёс себя в жертву”.

Итак, Марксу было известно, по крайней мере, в юности, вследствие знакомства с христианством, каким образом люди могут братски возлюбить друг друга. Он продолжает: “Сочетание со Христом внутренне возвышает, утешает в страданиях, успокаивает и даёт сердце открытое человеческой любви. Сему великому, благородному не из-за честолюбия, не из стремления к славе, а только ради Христа!” Эти неожиданные свидетельства о юном Марксе можно обнаружить в третьей книге архива Маркса и Энгельса, изданном под редакцией Рязанова в 1927 году в СССР. Когда он окончил гимназию, в его характеристике под рубрикой “Религиозные познания” было записано: “Его знания христианского вероучения и нравоучения довольно ясны и обоснованы. И он, до известной степени, знает историю христианской Церкви”.

Вскоре, после получения этого аттестата, в его жизни происходит нечто таинственное. Ещё задолго до того, как Моисей Гесс в 1841 году привёл его к социалистическим убеждениям, Маркс стал глубоко и страстно антирелигиозным человеком. Этот образ стал проявляться в нём ещё в студенческие годы. В одном из своих стихотворений он писал: “Я жажду отметить Тому, Кто правит свыше”. Значит, он был убеждён, что “Правящий свыше” существует. Он спорил с Ним, хотя Бог не причинил ему никакого зла. Чем же была вызвана эта лютая ненависть к Богу? Личные мотивы нам не известны. Не был ли Маркс в этом вызывающем заявлении всего лишь рупором кого-то другого? В том возрасте, когда любой нормальный юноша увлечён прекрасными мечтами о делании добра, у него вырываются такие строки:

(из стихотворения “Заклинания впавшего в отчаяние”)
Мне не осталось ничего, кроме мести,
Я высоко воздвигну мой престол,
Холодной и ужасной будет его вершина,
Основание его — суеверная дрожь.
Церемониймейстер! Самая чёрная агония!
то посмотрит здравым взором —
Отвернётся, смертельно побледнев и онемев,
Охваченный слепой и холодной смертью.

Слова “я воздвигну себе престол” и признание, что “от сидящего на престоле будут исходить только страх и агония” напоминают гордую похвальбу Люцифера: “Взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой”. Это мы узнаём из пророчества Исаии (гл. 14 ст. 13).

Разгадка ненависти к Богу — в малоизвестной поэме, написанной Марксом также в его студенческие годы. Поэма называется “Оуланем”. Характерно, что “Оуланем” — это искажение священного имени, анаграмма Еммануил, библейского имени Иисуса Христа, означающего по-еврейски “с нами Бог”. Подобные искажения имён считаются весьма эффективными в чёрной магии. Понять Драму “Оуланем” можно лишь познакомившись с ещё одним странным признанием Маркса, которое он сделал ранее в стихотворении “Скрипач”: “Адские испарения поднимаются и наполняют мой мозг до тех пор, пока не сойду с ума и сердце в корне не переменится. Видишь этот меч? Князь тьмы продал его мне”. Эти строки приобретают особое значение, если знать, что в ритуалах высшего посвящения в сатанинский культ кандидату продаётся заколдованный меч, обеспечивающий ему успех. Он платит за него, подписываясь кровью, взятой из его вен; договор, по которому его душа будет принадлежать сатане после его смерти.

Теперь обратимся к содержанию поэмы “Оуланем”:
Всё сильнее и смелее я играю танец смерти,
И он тоже, Оуланем, Оуланем —
Это имя звучит как смерть.
Звучит, пока не замрёт в жалких корчах.
Скоро я прижму вечность к моей груди
И диким воплем изреку проклятие всему человечеству

Члены секты сатанистов — не материалисты. Они верят в загробную жизнь. Оуланем — личность, устами которой говорит Маркс, — Христос наоборот, т.е. антихрист, не отрицает существование загробной жизни. Он признаёт её, но только как жизнь, исполненную ненависти в высшей степени. Что произошло с молодым Марксом?

В юности у него были христианские убеждения, но только на словах? Переписка его с отцом свидетельствует о трате им крупных денежных сумм на развлечения и непрерывных ссорах с родителями. Вероятнее всего, что именно в это время Маркс и знакомится с учением сатанизма. В драме “Оуланем” Маркс фактически делает то же, что и диавол: он предаёт всё человечество проклятию. Роберт Пэйн, исследовавший судьбу основоположника коммунизма, пишет в своей работе “Карл Маркс”: “Оуланем, вероятно, единственная драма в мире, в которой все действующие лица уверены в своей порочности и, щеголяют ею, как на празднике. В этой драме нет белого и чёрного. В ней всё и все обнаруживают черты характера Мефистофеля. Все участники её демоничны, порочны и обречены на гибель. Когда Маркс писал эту поэму, ему было всего лишь 18 лет. Программа его жизни уже вполне установилась. Здесь не было и речи о служении человечеству, пролетариату или социализму. Он хотел разрушить мир, хотел воздвигнуть себе престол, основанием которого были бы человеческие содрогания. На этой стадии формирования взглядов Маркса обращает на себя внимание некоторые загадочные места в переписке его с отцом. Так, в письме от 10 ноября 1837 года, сын пишет: “Завеса спала, моя святая святых была опустошена, необходимо было поместить туда новых богов”. Какие же новые боги заняли место Христа? Отец отвечал сыну 10 февраля 1838 года: “Я не настаивал на объяснении таинственного дела”. Что это было за “таинственное дело”? До сих пор ни один биограф не может объяснить эти загадочные слова. В своём стихотворении “Бледная девочка” Маркс пишет: “Я утратил небо и прекрасно знаю это. Моя душа, некогда верная Богу, предопределена для ада”. Комментарии излишни.

Итак, Маркс был человеком, купившем меч у князя тьмы ценой своей души. Он объявил своей целью увлечь всё человечество в бездну. Действительно ли Маркс купил меч у сатаны? Его дочь, Элеонора, написала книгу под названием “Мавр и генерал”, воспоминания о Марксе и Энгельсе. Она сообщает, что Маркс рассказывал ей и её сестре много историй, когда они были ещё детьми. Одна, которая ей больше всего нравилась, была о неком Гансе Рекли. Эта история длилась много месяцев и никогда не кончалась. Ганс Рекли был волшебник, у которого был игрушечный магазин и куча долгов. И хотя он был волшебником, однако, постоянно нуждался в деньгах. Поэтому, вопреки своему желанию, он был вынужден продать все свои прекрасные вещи, одну за другой, диаволу. “Некоторые похождения были столь ужасны, что у нас волосы поднимались дыбом на голове”. Нормально ли это, чтобы отец рассказывал своим маленьким детям столь ужасные истории о продаже самых дорогих сердцу вещей сатане? Биограф Маркса Роберт Пэйн в своей книге “Маркс” тоже подробно рассказывает, со слов Элеоноры, о том, как несчастный волшебник Рекли неохотно продавал свои игрушки, удерживая их до последней минуты, но связанный договором с диаволом, он не мог избежать этого. Роберт Пэйн комментирует: “Едва ли можно сомневаться в том, что эти бесконечные истории были автобиографическими”. У Маркса был демонический взгляд на мир, и он обладал демонской злобой. Порой казалось, что он отдавал отчёт в том, что совершает работу диавола. Когда Маркс заканчивал “Оуланем” и другие произведения, в которых содержатся признания о заключении пакта с сатаной, он и не думал о социализме. Он даже боролся с ним. Маркс был редактором немецкого журнала “Рейнская газета”, который не признавал даже теоретические ценности за коммунистическими идеями в их нынешнем виде и, тем более, возможности их практического проведения в жизнь. “Рейнская газета” в это время напечатала буквально следующее: “Попытки масс воплотить коммунистические идеи в жизнь, как только они станут опасными, могут быть остановлены пушками”.

В те годы Маркс познакомился с неким Моисеем Гессом. Человеком, сыгравшим самую важную роль в его жизни и заставившим его принять социалистический идеал. Чтобы сделать картину более полной, скажем ещё несколько слов о Моисее Гессе, человеке, обратившем Маркса и Энгельса в социализм.

В Израиле есть гробница, на которой можно прочесть следующие слова: “Моисей Гесс — основатель германской социал-демократической партии”. В своём “красном катехизисе” для немецкого народа Гесс писал: “Что черно? Черно духовенство. Эти богословы — худшие аристократы. Поп учит князей порабощать людей во имя Божие. Во-вторых, он учит народ позволять порабощать себя и эксплуатировать во имя Божие. В-третьих, и, главным образом, он обеспечивает себе с Божией помощью привольную жизнь на земле, тогда как людям рекомендуется ждать её на небе. Красный флаг символизирует непрекращающуюся революцию вплоть до окончательной победы рабочего класса во всех цивилизованных странах красной республики. Социалистическая революция — моя религия. Когда рабочие добьются победы в своей стране, они должны помочь своим братьям и в остальном мире”. Такова была религия Гесса.

Гесс, основатель современного социализма, основал так же и совершенно другое движение — сионизм. Он, учивший Маркса важности классовой борьбы, написал в своей книге “Рим — Иерусалим” в 1862 году следующие удивительные слова: “Прежде всего — расовая борьба. Борьба классов второстепенна”. Гесс создаёт сионизм расовой борьбы, навязывая борьбу с теми, кто не принадлежит к еврейской расе. Моисей Гесс претендует на Иерусалим для евреев, но без Иисуса Христа, Царя Иудейского. Что ему до Христа? Он пишет: “Каждый еврей имеет в себе задатки Мессии. Каждая еврейка — задатки скорбящей Богоматери”. Почему, в таком случае, он не сделал из еврея Маркса мессию, богоизбранного человека? Для Гесса Иисус это, как он сам пишет, еврей, которого язычники обоготворили как своего спасителя. По Гессу — евреи не нуждаются в нём для самих себя. Гесс не желает быть спасённым и стремление к личной святости в человеке называет индогерманским. Целью евреев, по его мнению, должно быть мессианское государство, переделка мира согласно Божественному плану. Это значит, исходя из “красного катехизиса”, произвести социалистическую революцию, используя для этого расовую и классовую борьбу.

Моисей Гесс, который возложил на своего идола задачу покончить со средневековой религией и заменить её религией социалистической революции, пишет удивительные слова: “Меня всегда назидали еврейские молитвы”. Какие же молитвы произносят те, которые называют религию “опиумом для народа”? Моисей Гесс преподал Марксу социализм, прочно связанный с интернационализмом. Маркс пишет в коммунистическом манифесте, что у пролетариата нет отечества. В своём “красном катехизисе” Гесс насмехается над немецким представлением о Родине. Он сделал бы то же самое с патриотическими чувствами у любого другого европейского народа. Гесс критиковал Эрфуртскую программу социал-демократической партии за её безоговорочное признание национального принципа. Но Гесс — интернационалист особого рода: “Еврейский патриотизм должен оставаться”. Он пишет: “Всякий, кто отрицает еврейский национализм, не только отступник, изменник в религиозном смысле, но и предатель своего народа и своей семьи. Если окажется, что эмансипация евреев не совместима с еврейским национализмом, то еврей должен пожертвовать эмансипацией. Каждый еврей должен быть, прежде всего, еврейским патриотом”.

Можно было бы добавить, что Гесс был не только идеологом и основателем марксизма, и человеком, который пытался создать богоборческий сионизм, но, также, и предшественником богословия революции, всемирного совета церквей, и новых тенденций в католицизме, говорящих о спасении без Христа. Богословие революции, — есть одно из направлений католического богословия, особое распространение получившее в Латинской Америке в 60-70 годах XX столетия. Любопытно откровение одного из либеральных англиканских теологов. Пастер Остерайхер публично, во время проповеди, произнёс: “Сто лет назад не были пустой болтовнёй слова “религия — опиум для народа”. Мы, члены тела Христова, смиренно покаявшись, должны признать, что находимся в глубоком долгу перед каждым коммунистом”. Эти поразительные для любого христианина призывы появились в 1969 году на страницах лондонского сборника “Проповедь у источника святой Марии”.

Но вернёмся к Моисею Гессу. Один и тот же человек, Моисей Гесс, почти никому не известный, был глашатаем трёх сатанинских движений — коммунизма, сионизма и богословия революции. Еврейская религия — единственная религия, которую Гесс глубоко уважает. Он пишет: “Наша религия (иудаизм) имеет своей исходной точкой энтузиазм расы, которая со времени своего появления на авансцене истории предвидела конечные цели человечества и которой было дано предзнаменование мессианского времени”. То время, которое Гесс называет мессианским, это время всемирной победы социалистической революции. Он пишет: “Наш Бог, не что иное, как человеческая раса, объединённая любовью. Путь к достижению такого единения — социалистическая революция, в которой десятки миллионов будут замучены и уничтожены”. “Только поняв Моисея Гесса, человека повлиявшего на Маркса, Энгельса и Бакунина — трёх основателей I интернационала, — можно понять сатанинские глубины коммунизма”, — пишет в своём исследовании “Маркс прежде марксизма” Марк Леон. Человек, убедивший Энгельса стать коммунистом, был всё тот же Моисей Гесс, который до него убедил Маркса. Гесс писал после встречи с Энгельсом в Кёльне: “Он покинул меня сверхревностным коммунистом. Так я творю опустошение”. “Творю опустошение” — не это ли было высшей целью в жизни Гесса? Это главная цель и Люцифера.

Поскольку мы упомянули Энгельса, скажем несколько слов и о нём. Энгельс вырос в набожной семье и в юности писал прекрасные духовные стихи. Трагедия Энгельса развивается дальше и глубже чем у Маркса. Взять, хотя бы, замечательное стихотворение, написанное в юности человеком, который в последствии стал самым усердным сообщником Маркса в уничтожении религии:

Господи Иисусе Христе — Сыне Божий!
Сойди со Своего Престола и спаси мою душу!
О, приди в Своей Благодати,
В блеске Своего Отеческого Величия,
Дай мне склониться пред Тобою.
Полна любви и величия та радость,
Которой мы восхваляем нашего Спасителя!

Мы не знаем обстоятельств, при которых он потерял веру, но, после своего знакомства с Марксом, Энгельс писал о нём следующее: “Кто это несётся следом с диким неистовством? Охваченный бешенством, как бы стремясь ухватить далёкий полог неба и стянуть его на землю, он вытягивает руки высоко в воздух, сжат злобный кулак, он неистовствует без устали, будто десять тысяч бесов вцепились ему в волосы”. Сомневаться в христианстве Энгельс начал после чтения книги либерального богослова Бруно Бауэра. Кем же был Бауэр?

Либеральный богослов, сыгравший решающую роль в разрушении христианской веры у Энгельса и укреплявший Маркса в новом безбожном образе жизни. Достаточно прочесть, что писал Бруно Бауэр своему другу Арнольду Ругге 6 декабря 1841 года, который, в то же время, был другом Маркса и Энгельса: “Я читаю здесь в университете лекции перед большой аудиторией. Мой дух богохульства будет удовлетворён лишь тогда, когда мне позволят проповедовать открыто, в качестве профессора, атеистическую систему”. Георг Юнг пишет: “Если Маркс, Бруно Бауэр и Фейербах соединятся, чтобы основать богословско-политический журнал. Богу лучше окружить Себя всеми Своими Ангелами и начать оплакивать Себя, потому что эта троица непременно прогонит Его с неба”. Энгельс не нашёл пути возвращения к Богу и примкнул к тому, кого сам назвал чудовищем, одержимым тысячью бесов.

После того как Гесс убедил Маркса и Энгельса в истинности социалистической идеи, провозгласив с самого начала, что её целью является нанесение последнего удара средневековой религии, его друг Юнг выразился ещё более ясно: “Маркс прогонит Бога с небес”. В его жизни произошли ужасающие перемены. Арнольд Кюнсли в своей книге “Маркс. Психография” сообщает историю самоубийств двух дочерей и зятя Маркса. Дочь Лаура, жена социалиста Лафарга, похоронила троих своих детей, а потом вместе с мужем покончила жизнь самоубийством. Другая дочь Элеонора, решила со своим мужем сделать то же самое, но тот в последнюю минуту отказался, а она умерла. Здесь надо заметить, что трое первых детей Маркса, умерли от недоедания. Семьи сатанистов находятся под проклятием. У всех сатанистов беспорядочная личная жизнь. Маркс не составляет исключения. Маркс не чувствовал себя обязанным работать для материального обеспечения семьи, хотя легко мог бы делать это уже с помощью одного только превосходного знания языков. Он жил подачками Энгельса. За свою жизнь Маркс получил от Энгельса приблизительно 6 миллионов французских франков золотом (данные института Маркса и Энгельса). У него был незаконнорожденный ребёнок от служанки. Позднее он приписал этого ребёнка Энгельсу, который согласился участвовать в этой комедии. Он много пил. Рязанов (бывший директор института Маркса и Энгельса в Москве) признаёт этот факт в своей книге “Карл Маркс как мыслитель, человек и революционер”. Рольф Бауэр, биограф Маркса, описывает расточительность Маркса в своей книге “Гений и богатство”: “Будучи студентом в Берлине, сынок получал от папы карманных денег 700 талеров в год. Эта сумма была колоссальной, ибо в то время только 5% населения Германии получали более 300 талеров в год”. Маркс всегда страстно желал получить наследство. Когда один его дядя был при смерти, он писал: “Если “собака” умрёт, я вылезу из нищеты”. Энгельс отвечал на это: “Поздравляю тебя с болезнью мешающего тебе получить наследство и надеюсь, что катастрофа не замедлит”. Когда “собака” умер, Маркс писал 8 марта 1855 года: “Весьма радостное событие! Вчера нам сообщили о смерти 90-летнего дяди моей жены. Моя жена получит, приблизительно, 100 фунтов стерлингов. Могло бы быть и больше, если бы “старый пёс” не оставил часть денег своей экономке”. У него не находилось никаких нежных чувств для людей бывших ему гораздо ближе чем дядя. Он не разговаривал со своей матерью. В декабре 1863 года, во время болезни, он писал Энгельсу: “Два часа тому назад пришла телеграмма, сообщавшая мне, что моя мать умерла. Я был одной ногой уже в могиле. Я нужен больше чем старуха”. Это всё, что он нашёлся сказать о смерти матери. Портрет пламенного борца за счастье человечества дополняют характерные свидетельства его переписки с Энгельсом.

Из писем:
Маркс Энгельсу: “Старик твой — сволочь! И с моей старухой ничего нельзя поделать, пока я сам не сяду ей на шею”.
Маркс Энгельсу о пролетариате: “Он (пролетариат) вынужден меня защищать от той бешеной ненависти, которую питают ко мне рабочие, т.е. болваны”.
Энгельс Марксу о народе: “Любить нас никогда не будет демократическая, красная или коммунистическая чернь”.
Маркс Энгельсу о демократии: “Стая новой демократической сволочи. Демократические собаки и либеральные негодяи”.
Энгельс Марксу: “Какое значение имеет партия, т.е. банда ослов слепо верящих в нас? Воистину, мы ничего не потеряем оттого, что нас перестанут считать адекватным выражением тех ограниченных собак, с которыми нас свели вместе последние годы”.
Маркс Энгельсу: “У меня ни одна душа не бывает. И это меня радует. Ибо долбаное человечество может меня задолбать, сволочь. Привет. Твой Карл Маркс”.
Маркс проигрывал много денег на бирже. Будучи экономистом, он, почему-то, умел только терять деньги. Участник революции 1848 года лейтенант Чехов, проводивший ночи в попойках с Марксом, заметил, что самолюбование поглотило всё то хорошее, что в нём когда-то было. Маркс не любил человечество. Мацини, который хорошо знал его, писал, что в нём был дух разрушения. “Его сердце разрывалось скорее от ненависти, чем от любви к людям”, — пишет Фриц Радец в своей книге “Карл Маркс”. Свидетельств современников Маркса, опровергающих это, нет. Любящий всех людей Маркс — это миф, планомерно и тщательно созданный уже после его смерти.

Любимым ребёнком Маркса была Элеонора. Он называл её “Тусси” и часто говорил: “Тусси — это я”. С благосклонного разрешения Маркса Элеонора вышла замуж за Эдуарда Эвелинга, друга Энни Бизанд — одной из основоположниц теософии.

Теософия — религиозное учение, возникшее в XIX веке, провозглашавшее, что познание неизвестного божества осуществляется через оккультные доктрины. Эвелинг, зять Маркса, читал лекции на тему “Низость Бога”. Это, как раз, делали сатанисты. У них нет отрицания существования Бога, как у атеистов. Сатанисты могут отрицать существование Бога лишь для отвода глаз. На деле же они знают, что Бог есть и верят в это, но описывают Бога как низкое и подлое существо. Послушаем, какие теософские стихи регулярно читались в доме Маркса. Это позволит нам почувствовать духовную атмосферу его дома:

Мои стихи, необузданные и дерзновенные,
Да вознесутся к тебе, о сатана, царь пира.
Прочь, с твоим краплением, священник,
И твоим заунывным пением.
Ибо никогда, о священник,
Сатана не будет стоять за тобой.
Твоё дыхание, о сатана,
Вдохновляет мои стихи;
Твоя молния потрясает умы.
Сатана милостив;
Подобно урагану,
С распростёртыми крыльями он проносится.
О народы! О, великий сатана!

Это стихотворение Эвелинга. Многочисленные факты такого рода из семейной жизни Маркса сообщает Тадфорд на страницах своей работы о Марксе “Князь тьмы”.

Связь между марксизмом и теософией не случайна. Теософия распространила на Западе привнесённое из Индии учение о не существовании отдельной души. То, чего не добилась теософия убеждением, марксизм добивается плетью. Он обезличивает человека, превращает его в робота, подчинённого государству. Но об этом речь впереди.

Маркс не много говорил на людях о метафизике, но мы можем собрать сведения о его взглядах, о тех, с кем он общался. Вместе с Марксом, одним из создателей I Интернационала был Михаил Бакунин, русский анархист, который писал, что диавол — первый вольнодумец и спаситель мира. Он освобождает Адама и ставит печать человечности и свободы на его челе, сделав его непослушным. Бакунин не только восхваляет Люцифера, у него есть конкретная программа революции. Но не такая, которая может освободить бедных от угнетения. Он писал: “В этой революции нам придётся разбудить диавола, чтобы возбудить самые низкие страсти”. Марксизм, импортированный в Россию, принёс свои плоды. Наиболее последовательным сторонником идей Маркса был Сергей Нечаев, создавший вместе с Бакуниным “революционный катехизис” — кредо и программу действий террористов. Нечто вроде “красного катехизиса” Моисея Гесса. Бакунин писал в своей работе “Принципы революции”: “Не признавая другой какой-либо деятельности кроме дела истребления, мы соглашаемся, что форма, в которой должна проявляться эта деятельность — яд, кинжал, петля и тому подобное. Революция благословляет всё в равной мере”.

9 сентября 1867 года в Женеве состоялся конгресс Лиги мира и свободы. Посетил конгресс и бывший в это время в Женеве Достоевский. В письмах к Майкову и Ивановой он так описывает происходившее: “Это было четыре дня крику и ругательств. Начали с предложения, что не нужно больших монархий, потом, что не нужно веры. И что эти социалисты и революционеры врали с трибуны перед 5000 слушателей — невыразимо. И эта-то дрянь волнует несчастный люд работников? Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру”. Достоевскому принадлежит верная и меткая характеристика Бакунина, речи которого он слушал в Женеве в 1867 году: “Бакунин старый, гнилой мешок бредней. Ему легко детей хоть в нужнике топить”.

Единомышленник Бакунина Нечаев основал тайное общество “Народная расправа” и призывал убивать всех противодействующих революции или только поддерживающих государственный строй. Нечаев обещал императору казнь мучительную на развалинах государства.

Примерно в то же самое время, революционеры Ишутин и Худяков создают тайное общество, подобное Нечаевскому. Причём дают ему откровенное название “Ад”. Членом этого общества был Дмитрий Каракозов, совершивший покушение на Александра II, царя, освободившего крестьян от крепостного права.

Бакунин учил: “Революционер — человек обречённый. Все нежные чувства родства, любви, дружбы, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в революционере. Он не революционер, если ему чего-либо жалко в этом мире. Он знает только одну науку — науку разрушения”. Карл Маркс основал I Интернационал вместе с Бакуниным.

Бакунин писал, что Прудон (другой крупный социалистический мыслитель и, в то же время, друг Маркса) тоже почитает сатану. Это Моисей Гесс познакомил Маркса с Прудоном, у которого, кстати, была такая же характерная прическа, как и у всех сатанистов XIX века. В своём произведении о правосудии в революции и церкви Прудон заявляет: “Мы овладеваем знанием, несмотря на Бога. Мы овладеваем обществом помимо Бога. Каждый шаг вперёд это победа, которой мы одолеваем Божество”. Прудон восклицает: “Бог — это глупость и трусость! Бог — лицемерие и фальшь! Бог — это тирания и нищета! Бог — это зло! Я клянусь. Бог, подняв к небу руку, что Ты не что иное, как плачь моего разума, жезл моей совести”. Подобные мысли не оригинальны, они составляют обычное содержание проповедей в культе сатаны. Здесь крайне важно специально подчеркнуть, что Маркс и его соратники, будучи против Бога, не были атеистами в том смысле как называют себя современные марксисты. Т.е., отрекаясь от Бога открыто, они ненавидели того, в существовании которого не сомневались. Ими брошен вызов не Его существованию, а Его Верховной Власти. Маркс и религию ненавидел не потому, что она стояла на пути к счастью человечества, напротив, он хотел бы сделать человечество несчастным отныне и навеки. Он провозгласил это своим идеалом. Его целью было уничтожение религии, а социализм, забота о пролетариате, гуманизм — всё это было лишь предлогом.

В письме к Бертольду Ауэрбаху Моисей Гесс характеризует Маркса как величайшего, единственного теперь философа: “Доктор Маркс — так называется мой кумир, — ещё совсем молодой человек, самое большее около 24 лет. Он нанесёт окончательный удар средневековой религии и философии”. Значит цель — удар по религии, а не социализм. Георг Юнг, друг Маркса тех лет, формулирует ещё яснее в письме к Арнольду Ругге от 18 сентября 1841 года: “Маркс непременно прогонит Бога с Небес”. Маркс называет христианскую религию самой безнравственной из всех религий. Стоит ли удивляться этому, ведь Маркс верил, что первые христиане убивали людей и ели их мясо. Между прочим, в этом Маркс не только не оригинален, он лишь продолжает обвинения на христиан, впервые прозвучавшие в Риме первых веков христианской эры из уст иудеев. Маркс был рождён той самой эпохой, которая дала Макса Штирнера (крайнего анархиста), Ницше (любимого философа Гитлера и Муссолини) и Оскара Уайльда (первого проповедника свободы для гомосексуалистов). В своей работе “Шеллинг — философ во Христе или преображение мирской мудрости в мудрость Божественную” юный Энгельс, тогда ещё не отрёкшийся от Бога, писал: “Со времён ужасной французской революции совершенно новый диавольский дух вселился в значительную часть человечества. И безбожие столь бесстыдно и надменно поднимает свою наглую голову, что приходится думать об исполнении в настоящее время пророчеств Писания”. Французский революционер Бабёф признавался: “Любовь к революции убила во мне всякую другую любовь и сделала меня столь же жестоким, как диавол”. Маркс был страстным почитателем Бабёфа. Его намерением было пропагандировать такую любовь к революции, которая превратила бы людей в чудовищных человеконенавистников. Когда в 1871 году в Париже вспыхнула коммунистическая революция, коммунар Флоренц заявил: “Наш враг — это Бог. Ненависть к Богу — это начало мудрости”. Маркс высоко оценивал коммунаров, которые открыто преследовали эту цель. Но что общего имеет это со справедливым распределением благ или с лучшими общественными учреждениями. Всё это — только внешние приманки, скрывавшие истинную цель: полное искоренение веры в Бога и поклонения Ему.

Вот ещё один интересный факт, который сообщается в книге Рииза “Карл Маркс — выдающийся учитель” вышедшей в Нью-Йорке в 1962 году: “Капитан Рииз был учеником Маркса. Опечаленный вестью о его кончине, он поехал в Лондон, чтобы посетить дом, в котором жил его любимый учитель. Семья Маркса уже покинула дом и ему удалось расспросить только жившую там служанку. От неё Рииз услышал следующие удивительные слова о Марксе: “Он был богобоязненным человеком. Когда он сильно болел, он молился один в своей комнате перед горящими свечами, обмотав вокруг головы что-то вроде тесьмы”. Это напоминает филактерий, которыми евреи пользуются во время утренних молитв.

Другой возможный намёк кроется в письме Марксу его сына Эдгара от 31 марта 1854 года. Оно начинается выразительными словами: “Мой милый диавол”. Где это слыхано, чтобы сын так называл своего отца? Но так пишут сатанисты тем, кого они любят. Не был ли посвящён и его сын?

Не менее знаменательно и то, что жена Маркса пишет ему в августе 1844 года следующее: “Твоё последнее пастырское письмо, о верховный жрец и владыка души, принесло твоим бедным овечкам мир и тишину”. Его жена обращается к нему, как к верховному жрецу и епископу. Какой религии? Единственное верование в Европе, где есть верховный жрец — это сатанизм. Какие же пастырские письма мог писать человек, которого почитали атеистом? Где эти письма? Есть периоды времени в жизни Маркса, которые до сих пор остаются неисследованными.

Первым учителем Маркса был философ Гегель. Он же и приготовил путь для Моисея Гесса. Для Гегеля христианство, по сравнению с Грецией, было тотальным искажением путей человечества. Он писал: “Христианин, т.е. Христос, нагромоздил такую кучу причин для утешения в несчастьях страдающего человечества, что, в конце концов, нам должно было бы быть жаль, что не каждый день теряем отца или мать”. Христианство подвергалось осмеянию в Германии и до Гегеля, но он был первым, кто высмеивал самого Иисуса Христа.

После того, как Маркс прочитал “Происхождение видов” Дарвина, он написал письмо Лассалю, в котором ликовал, что Бог, по крайней мере, в естественных науках получил, по его мнению, смертельный удар (письмо от 16 января 1861 года). Какая идея была главной у Маркса? Нужда бедного пролетариата? Если да, то какую ценность могла иметь теория Дарвина? Или, быть может, главной целью Маркса было уничтожение религии? Благо рабочих было только предлогом. Там, где пролетарии не вовлечены в борьбу за социалистические идеалы, марксисты используют расовые различия и, так называемый, конфликт поколений, но главная цель — уничтожение религии. Маркс веровал в ад и программой его было послать туда людей.

Так же интересно отметить здесь нечто из биографии Бухарина, бывшего генеральным секретарём коммунистического Интернационала и одного из главных теоретиков марксизма в XX веке. Известно, как ещё в двенадцатилетнем возрасте, познакомившись с книгой “Апокалипсис”, он мечтал стать антихристом. Узнав из Священного Писания, что антихрист должен родиться от апокалиптической блудницы, он настаивал, чтобы его мать призналась, что была проституткой. Всё это рассказывает Георгий Катков в своей работе “Дело Бухарина”.

Бертран Вольф в 1948 году издал своё капитальное исследование “Трое, совершившие революцию”. Из этой книги мы узнаём многие любопытные факты о революционерах, неистовавших в России. Так, ещё одним дегенератом был Лев Троцкий (Лейба Бронштейн). В восьмилетнем возрасте он уже был крупным коллекционером порнографических открыток. В царской России порнографию нельзя было купить “в любом газетном киоске”. Троцкий был страстным коллекционером и крал деньги у родителей, чтобы собрать такую коллекцию.

Может быть, сатанизм революционеров — лишь патология отдельных личностей? Факты убеждают в обратном. Вот наиболее выразительное свидетельство тому, причём, принадлежащее различным периодам коммунистической истории. Эдуард Багрицкий в дни гражданской войны в стихотворении “Февраль” писал: “Моя иудейская гордость пела. Я много дал бы, чтоб мой пращур в длиннополом халате и лисьей шапке, из-под которых, седой спиралью спадали пейсы, и перхоть тучей взлетает над бородой квадратной. Чтоб этот пращур признал потомка в детине, стоящем подобно башне над летящими фарами и штыками грузовика, потрясшего полночь”.

Хайн Бялик, живший в советской России в 30-х годах, воспевает ненависть. “Она пусть сочится, как кровь неотмщенная в ад, разъедая столпы мироздания. И возрастёт взлелеянное семя и жгучий даст и полный яда плод. И рассыпьтесь в народах и всё в проклятом их доме отравите удушьем угара; и каждый досеет по нивам их семя распада, повсюду, где ступит и станет. Построй оплот из ненависти ада”, — призывает этот перманентный революционер.

А вот стихотворение 70-х годов, иммигривавшего в Израиль Маркиша, напечатанное в журнале “Сион”:

Я говорю о нас, сынах Сиона,
О нас, чей взгляд иным теплом согрет.
Пусть русский люд ведёт тропа иная,
До их славянских дел нам дела нет.
Мы ели хлеб их, но платили кровью.
Счета сохранены, но не подведены.
Мы отомстим цветами в изголовье
Их северной страны.
Когда сотрётся лаковая проба,
когда заглохнет красных криков гул,
Мы встанем у берёзового гроба
В почётный караул.

Солженицын рассказывает в “Архипелаге ГУЛАГ” о хобби Ягоды (министра внутренних дел СССР): “Он любил стрелять в иконы Иисуса Христа и Святых”, — ещё один сатанистский ритуал, который практикуется в коммунистических верхах. Спрашивается, зачем человеку, представляющему, якобы, пролетариат, стрелять в икону Иисуса Христа не имевшему, как сказано в Евангелии, где главу преклонить; или — в изображение бедной женщины, Пресвятой Девы Марии.

Другой марксист, Мао Дзе Дун, писал: “С 8-летнего возраста я возненавидел Конфуция. У нас в деревне был конфуцианский храм, и всем сердцем я желал только одного — разрушить его до основания”. Встречался ли вам когда-нибудь ребёнок, который в 8-летнем возрасте более всего желал бы уничтожения собственной религии? Подобные мысли и желания свойственны демоническим характерам.

В одном из своих писем 1921 года Ленин писал: “Мы не умеем гласно судить за поганую волокиту, за это нас всех и НАРКОМЮСТ сугубо надо вешать на вонючих верёвках. И я ещё не потерял надежды, что нас когда-нибудь за это поделом повесят”. Так вот каковой была последняя надежда Ленина, после борьбы всей его жизни за дело — коммунизма: быть повешенным на вонючей верёвке. Увы, эта надежда не осуществилась в его жизни, но почти все его ближайшие соратники были, в конце концов, уничтожены.

Марксизм скрывает тайну, о которой знают лишь весьма немногие марксисты. Ленин писал, что спустя полстолетия, ни один марксист не постиг Маркса.

Маркс умер в отчаянии, как умирают все сатанисты. 25 мая 1883 года он писал Энгельсу: “Как бесцельна и пуста жизнь”. На похоронах Маркса присутствовало всего шесть человек.

Фридрих Энгельс, ближайший единомышленник Маркса, чрезвычайно ясно определил конечную цель революционных заговоров. Энгельс однажды проговорился: “Борьба с христианским миропорядком, в конце концов, является нашим единственным насущным делом”. Энгельс же сформулировал и кредо героев революции: “Диалектическое понимание жизни сводится к смерти. Всё достойно гибели”. Или ещё более кратко и страшно: “Жить — значит умирать”. Энгельс умирал в ужасных мучениях, от рака ротовой полости.

Марксизм — это первая систематически и детально разработанная философская система, которая резко понижает представление человека о самом себе. Согласно Марксу, человек — это, главным образом, чрево, которое надо постоянно наполнять. Преобладающие интересы человека лежат в экономической сфере. Он производит предметы для своих нужд, вступая с этой целью в определённые отношения с другими людьми. Это основа общества, которую Маркс называет базисом. Супружество, любовь, искусство, науки, религия, философия — всё, не имеющее отношения к потребностям желудка, является надстройкой и, в конечном счёте, определяется состоянием желудка. Не удивительно, что Маркс был сильно обрадован книгой Дарвина, которая была, по его мнению, ещё одним ударом, заставляющем человека забыть о своём Божественном происхождении и высшем предназначении. Дарвин сказал, что человек произошёл от обезьяны, и не имеет другой цели, кроме как только выжить. Сатана не мог свергнуть Бога, поэтому он обесценил человека. Человек был представлен как раб кишки и потомок животного. Человек, царь природы, был низложен Марксом и Дарвином. Позднее Фрейд продолжил этот труд двух сатанинских гигантов, сведя человека, в основном, к половому влечению и инстинкту агрессивности.

Советская газета “Вечерняя Москва” однажды проговорилась. В ней было написано: “Мы боремся не с верующими и даже не с духовенством, мы боремся с Богом, чтобы вырвать у Него верующих”. Об этом пишет священник Дудко в своей книге “О нашем уповании”: “Издававшаяся в СССР газета “Советская молодёжь” в номере от 14 февраля 1976 года даёт повое потрясающее доказательство связи между марксизмом и сатанизмом. В газете сообщается, как воинствующие коммунисты-безбожники ещё при царском режиме разрушали церкви и издевались над верой. Для этого они пользовались кощунственным переложением молитвы “Отче наш”. Вдумайтесь в эти слова, наполненные, по истине, сатанинской ненависти: “Отче наш, сущий в Петербурге, да будет проклято имя твоё, да погибнет царство твоё, даже в аду. Дай нам хлеб наш, который ты воруешь у нас и заплати долги наши, как мы платили ваши до сих пор. И не введи нас больше в искушение, но избави нас от зла полиции и положи конец проклятому правительству. И поскольку ты слаб и нищ духом, властью и авторитетом, убирайся с ним навечно. Аминь”.

Последняя цель коммунизма при завоевании новых стран — не установление нового социального или экономического порядка, но кощунственное издевательство над Богом и прославление сатаны.

В “Рейн Ликар Цайтунг” от 2 февраля 1968 года немецкий социалистический студенческий союз опубликовал пародию на молитву Господню: “Капитал наш. Ты, который на Западе, да будут надёжны твои инвестиции. Да получишь ты выгоду. Да повысятся твои акции в цене, как на Уолл-Стрите, так и в Европе. Ежедневную торговлю обеспечь нам днесь. И умножь наши кредиты, как мы умножаем кредиты наших должников. И не введи нас в банкротство, но избавь нас от профсоюзов. Ибо твоя половина мира и сила, и богатство вот уже 2000 лет. Мамона”.

В 1974 году во время всеобщей забастовки, организованной французскими коммунистами, рабочих призвали пройти демонстрацией по улицам Парижа, выкрикивая лозунг: “Жескар де Стэну — конец, демоны вышли на улицу!” Почему демоны, а не пролетариат, не народ? К чему это взывание диавольских сил?

В секте сатанистов во время церемонии посвящения в третью степень посвящаемый даёт такую клятву: “Я буду всегда делать только то, что сам захочу”. Это открытое отрицание послушания Богу. Когда кого-то посвящают в седьмую степень, он клянётся, что его принципом будет: “Ничто не истина и всё позволено”. Когда Маркс заполнял анкету для своей дочери, то на вопрос “Какой Ваш главный принцип?” он ответил: “Сомневаться во всём”. В коммунистическом манифесте он написал, что его целью является не только уничтожение всякой религии, но так же и морали и чтобы всё было позволено. “Мне стало страшно, — пишет Марков в своей книге о Марксе; когда я прочёл тайну седьмой степени сатанизма на плакате в одном из парижских университетов во время беспорядков в 1968 году. Она была упрощена до формулы: “Запрещается запрещать”, что является естественным следствием лозунга: “Ничто не истина и всё позволено”.

“Понятно, что коммунисты арестовывали священников и пасторов, как контрреволюционеров. Но почему, марксисты в румынской тюрьме в Пиеште заставляли их совершать мессы над человеческими испражнениями и мочой? Почему христиан мучили, заставляя, что бы они принимали причастие из этих элементов? К чему это непристойное издевательство над религией?”, — вопрошает румынский писатель Кыржа в своей книге “Возврат из ада”, изобилующей ужасными фактами.

Почему румынскому православному священнику Роману Браге во время заключения в коммунистической тюрьме выбивали один за другим все зубы железным ломом, принуждая его хулить Бога? Коммунисты объясняли ему и другим: “Если мы просто убьём вас христиан, вы пойдёте на небо, но мы не хотим что бы вы получили венцы мучеников. Вы должны сначала проклясть Бога, а затем отправиться в ад”.

Когда Советская Власть уже в ранние годы, провозгласила: “Прогоним капиталистов с земли, а Бога с неба”, она просто исполняла заветы Маркса.

Считается, что марксисты — это атеисты, не верующие ни в Небо, ни в ад. Но в крайних обстоятельствах марксизм снимает атеистическую маску и показывает своё настоящее лицо — лицо сатанизма. Коммунистические гонения на религию нельзя объяснить человеческими мотивами. Неистовство этих преследований, выходящих за пределы разумного, явно диавольской природы.

Румынский писатель и коммунист Пауль Гомо, который был заключён в тюрьму своими же соратниками, написал в книге “Герла” некоторые пытки, специально изобретённые коммунистами для христиан: “Они заставляли ежедневно одного очень религиозного узника принимать “крещение”, окуная его голову в бочку, которая использовалась для оправки в камере. Другие заключённые должны были в это время читать молитвы, употребляемые при обряде крещения. Во время постов и, особенно в Великий пост, устраивали кощунственные богослужения. На одного из заключённых надевали робу, насквозь пропитанную нечистотами, а на шею, вместо креста, вешали сделанный из хлеба, мыла и ДДТ мужской член. Все другие обитатели камеры должны были целовать его, произнося священные для православных слова: “Христос Воскрес”. И такое продолжалось, по крайней мере, два года, с ведома высших партийных чиновников”.

Что общего имеют подобные унижения с социализмом и интересами пролетариата? Не являются ли эти официальные вывески всего лишь предлогом для устройства сатанинских кощунств и оргий?

Во второй главе Откровения Иоанна Богослова читаем: “И Ангелу Пергамской церкви напиши ...ты живёшь там, где престол сатаны...”. В любом путеводителе по Берлину упоминается, что с 1914 года в одном из Берлинских музеев находился Пергамский алтарь. Его обнаружили немецкие археологи, и был он перемещён в центр нацистской Германии. Но на этом история престола сатаны не кончается. Шведская газета “Свенска Дагблалит” 27 января 1948 года сообщила следующее: “Советская армия взяла Берлин, и алтарь сатаны был перемещён в Москву”. Странно, что долгое время Пергамский алтарь не был выставлен ни в одном из советских музеев. Зачем нужно было перемещать его в Москву?

Архитектор Щусев, построивший мавзолей Ленина, взял за основу проекта этого надгробного памятника Пергамский алтарь. Это было в 1924 году. Известно, что Щусев получил тогда всю необходимую информацию от Фредерика Поульсена, признанного авторитета в археологии. Внешне мавзолей возведён по принципу устроения древневавилонских капищ (зейкуратов), из которых самый известный — вавилонская башня, упоминаемая в Библии. В книге пророка Даниила, написанной в VII веке до Рождества Христова, говорится: “Был у вавилонян идол по имени Вил”. Не правда ли, многозначительное совпадение с инициалами, лежащего на престоле сатаны в вавилонском декларате. Между прочим, Щусевский чертёж мавзолея изображает престол, где и поныне находится мумия ВИЛа — внутри пентаграммы. Церковная археология свидетельствует: “Древние евреи, отвергнув Моисея и веру в истинного Бога, отлили из золота не только тельца, но и звезду Ремфана — пятиконечную звезду, которая служит неизменным атрибутом сатанинского культа. Сатанисты называют её печатью Люцифера”.

Тысячи советских граждан каждый день простаивали в очереди, чтобы посетить это капище сатаны, где лежит мумия Ленина. Руководители государств воздавали почести Ленину, покоящемуся в стенах монумента, воздвигнутого сатане. Не проходит дня, что бы это место не было украшено цветами, тогда как христианские храмы на той же Красной площади в Москве на долгие десятилетия были превращены в безжизненные музеи. Пока Кремль осеняют звёзды Люцифера, пока на Красной площади, внутри точной копии Пергамского алтаря сатаны, находится мумия наиболее последовательного марксиста, мы знаем, что, в принципе, с 1917 года ничего не изменилось. Планомерно изменяется лишь форма богоборческого властительства, пленившего нашу страну и наш народ.

(Автор неизвестен, по благословению старца Илийи).
С сайта polemics.ru

Когда будущая знаменитая революционерка Александра Коллонтай собралась идти под венец, обнаружилось, что в церковную книгу невеста при крещении была записана как «младенец Александр». В отношении большинства дам ленинской гвардии этот факт вряд ли явился бы столь досадным недоразумением — почти все они в вопросах личной жизни были крайне аскетичны и нетребовательны. Но вот к Коллонтай это было неприменимо. Она до последней возможности продолжала быть той Женщиной, расположения которой необходимо добиваться, Женщиной, готовой броситься с головой в омут страсти. И даже Революция, которой она была предана абсолютно, со всем ее хаосом, кровью и ненавистью, не смогла укротить это сердце.

Семья Михаила Домонтовича, происходившего из старинного дворянского рода, жила в большом достатке, прежде всего благодаря его богатому родовому имению, находившемуся в Малороссии. Доходы от этих лесов и полей в будущем весьма исправно кормили и Шурочку, метавшуюся по белу свету с революционной пропагандой. Впрочем, покоя ее родителям не предвиделось уже задолго до начала этих вояжей.

На домашних учителей отец не скупился. Русскую словесность ей преподавал Виктор Петрович Острогорский, известный по тем временам литератор и педагог. Именно под его руководством Шурочка делала первые свои шаги в сочинительстве. Помимо этого, она овладела четырьмя языками, а также получила прекрасную подготовку в прочих гуманитарных дисциплинах. Экзамен на аттестат зрелости был сдан ею в 16-летнем возрасте более чем успешно, открыв счет ее жизненным победам, а вкус к успеху и славе у нее был особенный. К этому необходимо прибавить и целый хоровод воздыхателей, окружавших ее повсеместно, и — головокружение от успехов было обеспечено. Правда, вскоре оно было на какой-то момент прервано роковым выстрелом одного из Шурочкиных обожателей, ее сверстником, партнером по танцам и верным рыцарем Иваном Драгомировым. Сын известного генерала, не выдержав «жестокостей» взбалмошной девчонки, пустил себе пулю в сердце. Так был открыт счет и ее жертвам...

Она еще толком не научилась искусно раскидывать сети, а желающие в них попасть сами отыскивали для себя лазейки. В Ялте, куда Домонтович-отец услал от переживаний по поводу бедного Ванечки своих прекрасных дам, Александра на одном из балов была представлена адъютанту императора Александра III Тутомлину. В вальсах и мазурках, а также в разговорах о высоком незаметно пролетел вечер, в финале которого 40-летний красавец увлек очаровательную девицу на террасу, увитую плющом, и попросил ее руки. Последовавший отказ Шурочки поверг ее родителей в уныние.

Но это было бы еще полбеды. Спустя некоторое время Александра неожиданно твердо объявила им о том, что влюблена она в своего троюродного брата Владимира Коллонтая (они познакомились в Тифлисе в 1891 году), а посему замуж выйдет только за него. Восторга эта новость ни у отца, ни у матери не вызвала. Молодой человек только лишь начинал свою военную карьеру, а потому для такого беспокойного сокровища, коим являлась их дочь, явно не мог считаться надежной опорой. С присущей ему прямотой генерал, призвав родственника для объяснений, безо всяких обиняков заявил: «Простите и забудьте. Вы Александре Михайловне не пара».

Но эта самая Александра Михайловна не была бы собой, если бы беспрекословно подчинилась отцовской воле. По ее собственному признанию, именно запрет родителей даже думать о возможности союза с Коллонтаем и решил дело, причем в ее пользу. Свадьба все-таки состоялась, пусть и по прошествии двух лет. А накануне этого торжественного события вышеупомянутый, теперь уже бывший Шурочкин учитель-словесник, давно и тайно в нее влюбленный, в порыве отчаяния попытался свести счеты с жизнью. И хотя он оказался удачливее молодого Драгомирова — его с трудом, но спасли, Шурочка стояла под венцом несчастная и зареванная.

В сущности, это был счастливый брак (хотя осознание этого пришло к Коллонтай лишь на склоне дней) — муж был благороден, добр, нетребователен, а главное, безоглядно в нее влюблен. Генерал Домонтович ежемесячно ссужал дочь значительной суммой, позволявшей молодым жить вполне комфортно и совершенно не заботиться о хлебе насущном. Вскоре на свет появился их первенец, названный в честь дедушки Михаилом.

Разумеется, даже такой уютный и хорошо налаженный мир нуждался в женской руке, требуя — куда от этого денешься — каждодневных, пусть даже самых обыкновенных усилий и действий. Но то, что бесчисленные поколения женщин называли обычной семейной жизнью, черпая в ней душевные силы и уверенность в себе, для Александры Коллонтай было скучнейшей рутиной. День проходил за днем, а она не видела ничего, что можно было бы счесть хоть каким-то итогом подобного существования — все те же мелкие и крупные Мишины капризы да недомогания, все те же ежедневные муки по поводу того, что заказать на обед, все те же ежевечерние мужнины бдения над чертежами и какими-то расчетами. Он, правда, готов был для жены на все, и с радостью отправился бы с ней в театр или на концерт, но она к удовольствиям подобного рода была абсолютно и навсегда глуха. Странное дело, воспитанная в дворянской среде, где занятие искусством являлось одним из обязательных атрибутов существования, она никогда не видела в нем ни малейшего толка. Единственное, к чему она относилась хоть с какой-то терпимостью, это музыка, но и ей для того, чтобы понравиться Александре Михайловне, нужно было обладать совершенно определенными свойствами. «А будут ли будущие поколения любить Шопена? Люди воли, борьбы, действия, смогут ли они наслаждаться размагничивающей лирикой Шопена, этим томлением души интеллигентов конца XIX и начала XX века? Полюбят ли 17-ю прелюдию и 4-й вальс те, кто победит капитализм и культуру эксцентричного буржуазного мира? Едва ли... Мне не жалко Шопена, пусть его забудут, лишь бы дать трудовому человечеству возможность жить, как подобает человеку с большой буквы».

Так что ни бедняга-лирик Шопен, ни подобные ему авторы никак не могли ни утешить, ни развлечь разочарованную женщину. Она нестерпимо страдала от того, что ее единственная, неповторимая жизнь уходит в никуда. Это жуткое ощущение не прошло и тогда, когда один из товарищей ее мужа, Александр Саткевич, сделался ее любовником и поверенным душевных терзаний. Женщина, одержимая такой жаждой самореализации и наделенная столь неуемной энергией, просто не могла не найти выхода из сложившегося тупика.

В один из счастливых дней Коллонтай познакомилась с Еленой Дмитриевной Стасовой, молодой, но также очень энергичной особой из семьи, принадлежавшей к интеллектуальной элите России. Отец Елены, один из крупнейших адвокатов Петербурга, выступавший в качестве защитника на громких политических процессах, не просто ничего не имел против того, что в его доме собираются нелегалы-марксисты, а впоследствии всячески помогал своей дочери. Приобщившись к их кружку, Коллонтай поняла, что нашла наконец то, что искала, а еще и то, что такая истинно глобальная проблема, как избавление человечества от социального зла, стоит того, чтобы жить и бороться.

Теперь, обретя в жизни смысл, а вместе с ним и целый мир совершенно новых, возбуждающих разум понятий, таких как «профсоюзы», «Коммунистический манифест», «социальная революция» и им подобные, Коллонтай принялась мечтать о стратегическом просторе для будущих свершений. Она называла себя «мятежной» и гордилась этим крайне.

Прекрасно понимала она и то, что супружество в ее грандиозные планы никак не вписывалось. Как могла, постаралась объяснить мужу, что в данный момент не способна быть ему ни женой, ни хозяйкой их дома. По крайней мере, это было честно, и Владимир сделал вид, что понял. Затем, найдя квартиру, Александра переехала туда, взяв сына и няню. Ей казалось, что так будет гораздо легче заниматься литературным творчеством и в условиях личной свободы укреплять и расширять свои связи с представителями революционно настроенных кругов.

Но задуманные статьи не ладились — ей не хватало ни материала, ни знаний, да и сын так или иначе постоянно требовал материнского внимания. Новые ее друзья-марксисты периодически дразнили ее воображение рассуждениями о неизмеримо больших возможностях для личного роста за границей. В итоге Александра убедила родителей в необходимости продолжения образования и осенью 1898 года, оставив на их попечение сына, собралась в Европу. Ей было 26, а впереди — вся жизнь. И все же, когда она, перед тем как попрощаться с родными на вокзале, запечатывала письмо, адресованное мужу, сердце ее дрогнуло. «Ночью, — вспоминала она позже, — я горько плакала, обливая слезами твердую вагонную подушку, и мысленно звала мужа. За что я наношу ему такую обиду и такой удар!.. Я знала, что еду не на время и что мой отъезд означает действительно конец нашего брака».

Переход на «европейское время» прошел для Коллонтай безболезненно. Ей помогло, во-первых, блестящее знание языков, а во-вторых, черниговское имение — для нее не существовало ни материальных проблем, ни языковых барьеров. Ее самостоятельная жизнь быстро входила в желаемое русло. В Цюрихе она стала посещать семинары профессора Геркнера — известного в то время экономиста, и это дало ей возможность обратиться к серьезным темам. И вскоре статьи Коллонтай стали брать весьма солидные и влиятельные журналы. Молодая, эффектная, общительная Коллонтай активно обзаводилась новыми, полезными для нее связями. В Берлине она познакомилась с Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом и Карлом Каутским, в Париже — с супругами Лафарг, а также с Георгием Плехановым.

Впрочем, в Петербург, хоть и изредка, она тоже наезжала. Сообразуясь с общими расчетами, именно там предполагалось воплотить в действительность то, что было предметом многолетних усилий ее товарищей-марксистов. К тому же именно там находилась та золотая жила, которую можно было разрабатывать практически бесконечно: кто же не знал, что в России положение женщины более чем плачевно, что там она угнетена как нигде и религией, и буржуазными понятиями о нравственности, и семьей, и браком, и материнством. Иными словами, именно в соединении «женского» вопроса с социальными проблемами Коллонтай видела никем еще глобально не освещенную, причем с революционных позиций, тему для своих книг.

Коллонтай находила крайне важным «революционизировать» семью. По ее убеждению, у женщины, не стесненной обязанностями по отношению к мужу и детям, высвободилась бы огромная сила, годная для ниспровержения старой и строительства новой России. В том, что слабая половина человечества мечтает об этом денно и нощно, Коллонтай не сомневалась: «Не думайте, что женщина так крепко держится за свои ложки, плошки и горшки». Была она уверена и в том, что о рожденных в «свободной любви» детях должно заботиться государство победившего пролетариата в нужном для него русле. Выступая на VIII съезде РКП(б), Коллонтай, почувствовав явный скепсис присутствующих в зале, убеждала: «Не бойтесь, будто мы насильно разрушаем дом и семью... Если мы разъясняем значение социалистического воспитания, говоря, что такое детские колонии, трудовые коммуны, матери спешат к нам с детьми, несут их к нам в таком количестве, что мы не знаем, куда их поместить...». Радикализм подобных взглядов озадачивал даже Ленина. Именно по его настоянию поправка Коллонтай к новой программе партии о борьбе «за исчезновение замкнутой формы семьи» не была принята.

В 1905 году у нее начался роман с экономистом-аграрником Петром Масловым, выступавшим в то время против ленинской программы национализации земли. Маслов был умным и крайне интересным собеседником и остервенело, несмотря на наличие семьи, влюбленным в Коллонтай. Их связь была достаточно долгой и прервалась самою Александрой Михайловной, которая в один прекрасный момент — именно момент — предпочла поменять эту поднадоевшую ученую голову на пролетарскую.

Любовь к Александру Шляпникову, будущему члену ВЦИК партии большевиков, настигла ее 1911-м на похоронах супругов Лафарг, покончивших жизнь самоубийством. Этот зловещий лейтмотив никак не повлиял на чувство, охватившее 26-летнего мужчину. Александре было на 13 лет больше, но в расчет это не бралось ни им, ни ею. Судя по тем восторженным впечатлениям от нового возлюбленного, которыми Коллонтай делилась с подругой, выходило, что Шляпников сумел разбудить в ней весьма страстную натуру, чего не смогли сделать ни вечно боявшийся опоздать к ревнивой супруге Маслов, ни тем более законный супруг, вообще называвший свою жену «рыбой».

Что касается последнего, то он, давно понявший всю тщету ожидания своей не в меру целеустремленной супруги, в конечном итоге явился к ней в Париж с просьбой дать ему развод. Женщина, с которой он был связан уже не первый год и которая после смерти Домонтовичей растила Мишу, крайне тяготилась этими, не освященными церковью, отношениями. Александра Михайловна не глядя подписала все необходимые бумаги, взяв всю вину на себя и составив таким образом счастье абсолютно неведомой ей Маше с ее мелкобуржуазными предрассудками.

Бывший теперь уже муж, давно живущий своей жизнью, сын, росший под присмотром совершенно чужой ей женщины, тихий уход незаметно постаревших родителей — все это скользило по ее сознанию, как капли дождя по стеклу, не внося в жизнь сколько-нибудь сильных эмоций и переживаний. Вот только с деньгами после смерти отца стало не так чтобы уж вольно — имение потихоньку разворовывалось и в конце концов было ею продано. Теперь Коллонтай приходилось уповать только на свои литературные способности и ораторский талант, проявившийся как раз вовремя и начавший приносить ей немалые доходы. За лекции в Европе платили очень хорошо. В Америке она, объехав с ними 123 города, произвела настоящий фурор: блестящее знание языка, эффектная внешность впечатляли слушателей. Она, кого восхищая, а кого и возмущая своей агитацией, не оставляла равнодушным никого. Из Швеции, например, русскую пифию за призывы к социальной борьбе выслали без права возвращения.

Тем временем началась мировая война. На фронтах шли тяжелейшие бои. Военные неудачи русских войск отзывались бесчисленными похоронками, разговорами о бессилии генералитета и даже о предательстве. После произошедшего в 1917 году отречения царя ленинцы, почувствовав наступление подходящего «момента», резко активизировали свою деятельность.

Ленин незамедлительно известил Коллонтай о целесообразности прибытия в Россию. Для нее же это было выходом еще и из сложившегося личного положения. К тому времени Шляпников уже изрядно утомил ее необходимостью хотя бы небольшой, но заботы о нем, что, принимая во внимание ее постоянную занятость, усугубленную явственным предощущением революционного оживления в России, вызывало у Коллонтай жгучее раздражение. «...Меня прямо пугает мысль о физической близости. Старость, что ли? Но мне просто тяжела эта обязанность жены. Я так радуюсь своей постели, одиночеству, покою. Если бы еще эти объятия являлись завершением гаммы сердечных переживаний... Но у нас это теперь чисто супружеское, холодное, деловое... если бы он мог жить тут как товарищ!.. Но не супружество! Это тяжело». И тут же совершенно неожиданный поворот мысли — запись для себя: «17 мая 1917 года (4 мая по русскому стилю). 26 лет назад в этот день я пережила первое горе. В этот день застрелился Ваня Драгомиров».

Большевики-эмигранты слетались в воюющую Россию, подобно воронью, почуявшему добычу. В одной из написанных ею пропагандистских брошюр Коллонтай открыто декларировала их главную цель: «Надо вырвать власть...». Но тогда, в июле 17-го, этого осуществить не удалось. Несмотря на все старания большевиков представить беспорядки, охватившие Петербург, протестом «голодных и униженных масс», Временное правительство именно их обвинило в подстрекательстве к свержению власти, повлекшей за собой человеческие жертвы. Демонстрация рабочих и примкнувших к ним солдат и матросов была расстреляна. Получили огласку и документы, свидетельствовавшие о причастности большевиков к крупным денежным махинациям, спекуляциям на военных поставках и прямому шпионажу в пользу Германии. И если версия о том, что именно Коллонтай привезла в Россию Ленину чемоданчик с деньгами, необходимыми для подготовки революционного мятежа, не получила права абсолютной истины, то ее причастность ко всему вышеперечисленному была доказана неопровержимо. Ей в компании с еще 27 большевиками предъявили обвинение в государственной измене и шпионаже в пользу враждебных государств. Все они, кроме Ленина, предусмотрительно покинувшего пределы столицы и укрывшегося в Разливе, оказались в тюрьме.

В «Крестах», месте в высшей степени некомфортном, Коллонтай вынуждена была провести несколько дней, а затем еще немного отсидеть в Выборгской женской тюрьме. Выпущенная вскорости под залог, она совершенно небезосновательно почувствовала себя настоящей героиней. К тому же эти ее «мытарства» помогли ей сделать колоссальный рывок в карьере — Коллонтай была избрана членом ЦК партии большевиков.

Через 30 с лишним лет после описываемых событий Александра Михайловна сетовала: «Мы все грешим тем, что не оставляем для истории даже переписку между членами партии нашего времени... Через сто лет ее будут читать с увлечением и по-новому и поймут наши трудности и наши победы и достижения». Потомство вопреки предположениям оказалось даже любопытнее. Ста лет не прошло, а 21-й том уголовного дела о шпионаже, засекреченного большевиками сразу по приходу к власти, пусть и частично, но был обнародован и прочитан действительно «с увлечением и по-новому».

Но пока вслед за июльскими событиями 1917-го пришли октябрьские. «Заря новой жизни» совпала для Коллонтай с ошеломляющим по накалу страстей романом с предводителем балтийских «братишек» Павлом Дыбенко. Наконец-то она нашла истинно революционную натуру. Нет, не занудливого функционера-партийца, не худосочного теоретика социальных реформ с истрепанными нервами и язвой желудка — Дыбенко являл собой саму стихию, вольную, неукротимую, олицетворявшую мужскую силу и внутреннюю прочность. «Он — Орел!» — писала о нем Коллонтай.

Этот богатырь с голубыми глазами ребенка был скульптурно красив, что для Коллонтай являлось очень немаловажным фактором. 
  
Возможно, совершенно безотчетно ее взгляд, а потом и сердце безудержно потянулись к тому, с кем она сама составляла в высшей степени привлекательную пару. Кроме того, ей, дьявольски тщеславной, необходим был такой мужчина, который не просто отдавал бы ей должное как эффектной женщине и пламенному трибуну, но считал бы ее явлением высшего порядка.

Все это Александра Михайловна нашла в Дыбенко. Спасибо Исполкому Петроградского совета, по чьему поручению Коллонтай была послана на агитацию матросов Балтийского флота. Дыбенко, бывший тогда председателем Центробалта и признанным кумиром несговорчивой матросской братии, был сражен буквально наповал. А главное, умел это убедительно, пусть и с ошибками, изложить на бумаге. Но какое значение имели орфографические погрешности, если его письмо было наполнено избытком восторга и нескрываемой страсти: «Как бы мне хотелось видеть тебя в эти минуты, увидеть твои милые очи, упасть на грудь твою и хотя бы одну минуту жить только-только тобой». Захватившее чувство заставляло «жестокого, страстного Дыбенко» извлекать из глубин сознания совсем несвойственные ему слова. «Мой Ангел! — так, причем с большой буквы, обращался он, гроза Балтики, к своей «милой, дорогой Шурочке». «Я никогда не подходил к тебе как к женщине, а к чему-то более высокому, более недоступному...». Это было то, чего Коллонтай желала больше всего на свете.

В марте 1918-го на IV съезде Советов на повестке дня стояло обсуждение «поведения члена РКП(б), наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву». Далее последовал арест. Дыбенко грозил расстрел. Что же сделала та, для которой общественное всегда доминировало над личным? Не обращая внимания на увещевания товарищей, а главное — на угрозу своей, как политической, так и государственной, карьере, Коллонтай бросилась спасать своего Орла. Она написала заявление об отставке с поста Наркома государственного призрения, что, было, разумеется, очевидным протестом. Ей этого не простили и не забыли.

«Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное — несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ...». Заметим, что это письмо писалось «государственному преступнику», «врагу рабоче-крестьянской России».

В своем любовном запале Коллонтай была неукротима. Ей удалось добиться разрешения о свидании с Дыбенко. А придя к нему в тюрьму, она выразила немыслимое для нее, такой вольной птицы, желание стать его женой. Об этом событии стало известно из утренних газет. На самом деле никакой отметки о рождении новой семьи в Книге записи актов гражданского состояния не значилось. И тем не менее расчет Коллонтай был верен — она сумела привлечь внимание к судьбе несправедливо очерненного узника. Более того, ей на правах законной жены удалось взять его на поруки. В итоге на состоявшемся в Гатчине суде Дыбенко был оправдан.

Вся Балтика, которая до этих пор явно ревновала Коллонтай к их незабвенному вождю, бурно праздновала победу восторжествовавшей справедливости. В условиях этого подъема Коллонтай с присущей ей патетикой писала, что, не мысля жизни без любимого, действительно была намерена вместе с ним «взойти на эшафот».

Правда, настоящим эшафотом этой любви оказалась их дальнейшая жизнь: с долгими разлуками, противоречивыми характерами, не знавшими компромисса, бытовой неустроенностью, крайней усталостью и полной неизвестностью впереди. «Дан приказ ему на Запад, ей — в другую сторону» — это можно было сказать и о них. Коллонтай ехала выступать на митинг к орехово-зуевским текстильщикам, Дыбенко — в Крым организовывать партизанское движение. Далеко не регулярно, через чужие руки, она получала от своего Орла помятые «цыдульки»: «Дорогой мой голуб, милый мой мальчигашка...» — писал он, не замечая того, что она на 17 лет старше его. Их свидания — в вагонах, в чужих квартирах, в отведенных на одну ночь разномастных помещениях — были коротки. Не только часы, каждая минута, проведенная вместе, была на вес золота.

Между тем именно в это, непростое для них и для всех остальных, время появилась очередная статья Коллонтай, прославившая ее имя больше, чем все брошюры о светлом завтра, вместе взятые. Суть теории «стакана воды», изложенной в ней, состояла в том, что в свободном от буржуазной морали обществе человек имеет полное право удовлетворять свои половые потребности с той же легкостью, с какой он способен выпить стакан воды. Впрочем, судя по всему, теорию эту Коллонтай распространяла на всех, кроме своего Павла. Однажды она обнаружила в кармане его гимнастерки любовные записки к нему сразу от двух женщин. Ревность, чувство, которое, как мы помним, ей было неведомо, острым ножом подступило к горлу. Банальная эскапада бдительной жены дорого обошлась их союзу. Объяснения и оправдания убивали ее своей прозой и элементарной пошлостью. Финал был до смешного мелодраматичен: «Не лги. Мне все равно, где ты был. Между нами все кончено». Сколько раз она натыкалась на эти слова в читанных ею в молодости отвратительных, по ее мнению, любовных романах!

И все же первым не выдержал Павел. Не желая затягивать решение вопроса, он воспользовался «помощью» своего испытанного товарища, неизменно находящегося на его поясе в кобуре. Коллонтай нашла Дыбенко, лежащим на полу в луже крови: «Павел был еще жив, Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца». Списку ее невольных жертв не суждено было увеличиться. Если, конечно, не считать одного, знакомого еще по бальным залам, офицера, пустившего себе пулю в висок, после того, как он узнал, что божественная Шурочка «спуталась с матросней», да тихо отошедшего в иной мир бывшего мужа, на похороны которого ей выбраться из-за своей крайней занятости так и не удалось. Павла она выходила. Ему нестерпимо было видеть в ней свидетельницу своей слабости, и все же узы, связавшие их, рвались мучительно. Ей, все-таки ушедшей от него, вдогонку летело: «Переживаю трагедию моей жизни». Но она не вернулась...

Просьба Коллонтай к Сталину направить ее на работу за границу была не случайной. Она прекрасно понимала, что в ее умении агитировать больше никто не нуждался, а ее скандально известная теория «стакана воды» не находила ожидаемого отклика даже в рядах освобожденного пролетариата, не говоря о сильно поредевшей интеллигенции. Сын Миша вырос. Иногда он с ней общался, но особых чувств не демонстрировал.

С 1922-го вплоть до победного 45-го Коллонтай — с редкими интервалами на дипломатической службе. Норвегия, Мексика, Швеция — слава первой в мире женщины-посла, почет и уважение сильных мира сего, комфорт старой доброй Европы, красивые, добротные туалеты — все эти, столь ценимые ею составляющие жизни помогали сохранять душевное равновесие. А это было нелегко — в Советской России бушевал террор. Ее друзей и знакомых выкашивали не старость и болезни, а лагеря и «вышки». В 1938-м она узнала о том, что «враг народа» Дыбенко расстрелян. В годы войны она получила похоронку на сына.

Коллонтай умерла, не дожив до своего 80-летия пяти дней. На краю ухода в небытие ей суждено было испытать неведомый еще род любви — горячее бабушкино чувство к внуку Володе. Это имя воскрешало молодость и любовь... Какие еще, даже самые высокие идеи могут стоить этих двух слов?!.

Людмила Третьякова     http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/197/

http://asaratov.livejournal.com/4104442.html