Норман Казинс

«АНАТОМИЯ БОЛЕЗНИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПАЦИЕНТА»

Глава 1 АНАТОМИЯ БОЛЕЗНИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПАЦИЕНТА

В этой книге рассказывается о серьезной болезни, которой я заболел в 1964 г. Много лет мне не хотелось писать о ней, потому что я боялся вселить ложную надежду в душу тех, кто страдал так же, как я. Более того, я знал, что единичный случай мало чего стоит в анналах медицинских исследований и имеет почти «анекдотическую» ценность «свидетельских показаний». Однако упоминание о моей болезни время от времени всплывало на поверхность в широкой прессе, в том числе и медицинской. Люди писали мне и спрашивали, правда ли то, что я с помощью смеха выкарабкался из болезни, сделавшей меня калекой, хотя врачи считали ее неизлечимой. Поэтому я подумал, что было бы полезно дать более подробный отчет о моей истории болезни, чем это было изложено в ранних публикациях. В августе 1964 г. я вернулся домой из заграничной командировки, чувствуя легкое недомогание. Сначала это была небольшая лихорадка, появление ломоты во всем теле, причем состояние быстро ухудшалось. Через неделю мне уже стало трудно поворачивать шею, ходить, шевелить пальцами, подымать руки.

Цифра СОЭ (раньше употреблялся термин РОЭ)* (примечание: * СОЭ – скорость оседания эритроцитов (измерение производится в специальной пипетке в миллиметрах в час) – показатель изменения физико-химических свойств крови, сигнализирующий о наличии в организме воспалительного процесса. (Энциклопедический словарь медицинских терминов). у меня подскочила до 80 и выше. Анализ СОЭ – это образец прекрасной простоты. Скорость, с которой эритроциты оседают, обычно прямо пропорциональна серьезности воспалительного процесса или инфекции. При банальной простуде или гриппе СОЭ поднимается до 30, иногда 40. Когда СОЭ повышается до 60-70 и выше, для врача это сигнал, что заболевание пациента достаточно серьезное. Меня госпитализировали, когда СОЭ достигло 88. Через неделю цифра увеличилась до 115, что обычно считается признаком критического состояния. В больнице мне делали и другие анализы, причем мне показалось, что из них некоторые скорее нужны для подтверждения разнообразных лабораторных возможностей клиники, чем продиктованы необходимостью проверки состояния пациента. Я был ошарашен, когда в один и тот же день четыре разных лаборанта из четырех разных лабораторий взяли у меня на различные биохимические анализы целых четыре больших пробирки крови из вены. Мне казалось необъяснимым и безответственным, что клиника не может скоординировать проведение различных анализов так, чтобы брать кровь у пациента только один раз. Даже здоровому человеку вряд ли пойдет на пользу, если у него в один день выкачают четыре больших порции крови.

Когда на следующий день лаборанты пришли за новой порцией крови для своих многочисленных анализов, я  отказался, и прикрепил на дверях своей палаты записку, что я буду сдавать кровь на анализы только три раза в день, и что я надеюсь, что различные лаборатории возьмут для своих анализов кровь из этой пробирки. Все быстрее у меня крепло убеждение, что больница – не место для серьезно больного человека. Поразительное отсутствие уважения к основам санитарии и гигиены; скорость, с которой стафилококки и другие патогенные микроорганизмы могут заразить всю клинику; слишком частое (а иногда и беспорядочное) использование рентгена, огульное применение транквилизаторов и сильных болеутоляющих препаратов – иногда, скорее для удобства медперсонала, поскольку им так легче справиться с тяжелыми больными, чем в силу терапевтической необходимости; регулярность, с которой клинические процедуры ставятся на первое место, а отдых и покой пациентов на последнее (длительный сон для любого больного не  слишком частое благословение, и нельзя его прерывать по прихоти медперсонала!) – все это и еще многие другие недостатки в практике современной клиники, вызывают резкую критику. Наверно, самая серьезная ошибка в клинике – это область питания. Не то, чтобы пища была плохо сбалансирована; но мне казалось совершенно недопустимым изобилие рафинированных продуктов, в том числе и таких, где содержались консерванты и вредные красители; белый хлеб, приготовленный из рафинированной (отбеленной, кстати, с помощью хлорной извести) муки с добавлением химических размягчителей подавался в изобилии к каждой еде. Овощи были по большей части слишком переварены и тем самым практически лишены питательной ценности. Неудивительно, что конференция, проведенная в 1969 году в Белом Доме по продуктам, питанию и здоровью меланхолически констатировала, что колоссальная ошибка медицинских институтов состоит в том, что они уделяют слишком мало внимания науке о питании. (Примечание переводчика: в последние годы отношение медиков к роли питания в сохранении и восстановлении здоровья резко изменилось к лучшему; появилось даже новое направление – нутрициология).

Мой врач не спорил с моими оговорками по поводу процедур, проводимых в клинике. Мне очень повезло, что моим врачом был человек, который мог войти в положение пациента. Доктор Вильям Хитциг поддержал меня в тех решительных действиях, которые я предпринял, чтобы отразить натиск лаборантов, «жаждавших моей крови». Мы были близкими друзьями уже более двадцати лет, и он знал о моем неподдельном интересе к медицине. Мы часто обсуждали статьи в медицинской прессе. Он не собирался от меня ничего скрывать по поводу моей болезни. Он пересказал мне мнение различных специалистов, вызванных им на консультацию. Они не пришли к единому мнению насчет точного диагноза. Одно было признано единодушно, что я страдаю от серьезной коллагеновой болезни (коллагеноза*) – болезни соединительной ткани. Все болезни артритного и ревматического характера относятся к этой категории. Коллаген – это фиброзное образование, которое связывает клетки. *)Примечание: Коллагенозы – болезни соединительной ткани (диффузные) – общее название нескольких болезней, характеризующиеся диффузным поражением соединительной ткани и сосудов (ревматизм, ревматоидный артрит, системная красная волчанка, системная склеродермия, дерматомиозит, узелковый периартериит). Коллагенозы большие – группа к., характеризующая прогрессирующим течением, полисиндромностью с вовлечением в патологический процесс жизненно важных органов и систем. Коллаген – белок соединительной ткани, выполняющий пластические функции, являясь основным структурным элементом коллагенового волокна.

В общем-то,   я становился неподвижным, я буквально окаменел. Я уже с трудом двигал конечностями и даже поворачивался в постели. На всем теле появились узелки, утолщения, затвердения под кожей, указывающие на системный характер заболевания.  В самый тяжелый момент болезни у меня почти не раздвигались челюсти. Доктор Хитциг вызвал экспертов из реабилитационной клиники Говарда Раска в Нью-Йорке. Они подтвердили общее мнение и уточнили диагноз: анкилозирующий спондилоартрит (болезнь Бехтерева). *) Примечание:  Болезнь Бехтерева (спондилоартрит анкилозирующий) – болезнь из группы коллагенозов, характеризующаяся преимущественным поражением суставно-связочного аппарата позвоночника (часто и конечностей), а также вовлечением в процесс внутренних органов (сердце, аорта, почки).

Это означало, что соединительная ткань в позвоночнике начала разрушаться. Я спросил доктора Хитцига, каковы мои шансы на полное выздоровление. Он был честен и искреннен; он отнесся ко мне как к равному и откровенно признал, что один из специалистов сказал ему, что у меня один шанс из пятисот на выздоровление. Этот же специалист признался, что лично он никогда не был свидетелем выздоровления при таком серьезном состоянии.

Все это заставило меня крепко призадуматься. До этого времени я был более или менее расположен позволять докторам беспокоиться о моем состоянии здоровья. Но теперь я был вынужден начать действовать лично. Мне было абсолютно ясно, что если я собираюсь стать тем самым одним из пятисот, мне лучше делать что-то самому, а не просто быть пассивным наблюдателем. Я спросил доктора Хитцига, чем могло быть вызвано мое состояние. Он сказал, что спровоцировать болезнь может целый ряд причин. Это могло быть отравление тяжелыми металлами или осложнение из-за стрептококковой инфекции. Я тщательно проанализировал все события, непосредственно предшествующие болезни. Я ездил в Советский Союз в качестве председателя американской делегации по проблемам культурного обмена. Конференция проходила в Ленинграде, а потом мы отправились в Москву, где у нас были дополнительные встречи. Наша гостиница была расположена в жилом квартале, я жил в номере на втором этаже. Каждую ночь под окнами громыхали дизельные грузовики, т. к. неподалеку шло круглосуточное строительство жилого дома. Дело было летом, и наши окна были открыты настежь. Я плохо спал по ночам, а утром меня даже подташнивало. В последний день пребывания в Москве я попал прямо под струю выхлопных газов, когда рядом с нами развернулся реактивный самолет, который выруливал на стартовую полосу. Вспомнив все это, я подумал, не могло ли то, что я подвергался действию выхлопных газов, содержащих углеводород, от грузовиков под окнами гостиницы и в аэропорту, иметь что-то общее с истинными причинами, вызвавшими болезнь. Если так, то правы врачи, предполагавшие отравление тяжелыми металлами. Однако в этой прекрасной теории был один практический изъян. Моя жена, с которой мы ездили в Москву, никаких вредных последствий от такого же воздействия выхлопных газов не почувствовала. Насколько вероятно, что только у одного из нас могла быть неблагоприятная реакция? Когда я проанализировал все еще раз, я решил, что есть два возможных объяснения различным реакциям. Одно связано с индивидуальной аллергией. Второе – я мог быть в состоянии адреналинового истощения, и у моего организма не хватало сил справиться с токсичным отравлением по сравнению с организмом моей жены, чья иммунная система функционировала на полную мощность. Сыграло ли истощение адреналина свою роль в моем заболевании?

Я снова тщательно перебрал в памяти все события, предшествующие этому моменту. В Москве и Ленинграде была масса встреч, кроме запланированных. Заседания происходили ежедневно. Я допоздна засиживался за бумагами. Работа председателя комиссии требовала напряженного внимания. Последний вечер в Москве, по крайней мере, для меня, окончился полным разочарованием. Глава советской делегации устраивал прием в нашу честь на даче, в 35-40 милях от города.

Меня попросили приехать на час раньше, чтобы рассказать советским делегатам о тех американцах, которые будут на обеде. Русские жаждали устроить все наилучшим образом, чтобы гости чувствовали себя как дома, хозяева думали, что такая информация поможет проявить максимум любезности к гостям на этой встрече. Меня предупредили, что машина заедет за мной в гостиницу в 15.30. Времени доехать до дачи было вполне достаточно, т. к. русские коллеги должны были собраться в 17 часам. Остальные члены американской делегации должны были прибыть на дачу в 18 часов. Однако, именно в 18 часов, сидя в машине, я выяснил, что мы находимся далеко за городом, совершенно в другом направлении от Москвы. Шофер неправильно понял инструкции, и в результате мы оказались в 80 милях от нужного нам места. Выяснив, что правильная дорога требует необходимости опять ехать в Москву, мы решили вернуться. Нашего шофера учили ездить осторожно; он не был расположен наверстать упущенное время. Всю дорогу я мечтал, чтобы за рулем сидел водитель, который хотел бы доказать, что автомобильные гонки, также как и бейсбол, первоначально родились в России. Но увы… Мы появились на даче только к 21 часу. Хозяйка была в отчаянии. Суп нагревали десять раз. Телятина высохла. Я чувствовал себя выжатым,  как лимон. А на следующий день – бесконечный перелет обратно в Штаты. Самолет был переполнен. Пока мы приземлились в Нью-Йорке, прошли через перегруженную таможню и добрались до Коннектикута, у меня уже ломило все тело. Через неделю я попал в больницу.

Проанализировав все, что я испытал за рубежом, я понял, что вероятно, нахожусь на правильном пути в поисках причины заболевания. Я все больше убеждался, что выхлопные газы на меня подействовали, а на мою жену – нет, потому, что я был переутомлен, испытывал адреналиновое истощение, понизившее мою сопротивляемость. Предположим, моя гипотеза правильна, тогда мне необходимо добиться, чтобы мои железы надпочечников начали снова функционировать нормально,  и чтобы мне удалось восстановить то, что Вальтер Кэннон в своей знаменитой книге «Мудрость тела» назвал гомеостазом. Я знал, что для того, чтобы бороться с артритом, особенно в такой тяжелой форме (да, собственно, и с любой другой болезнью!) необходимо, чтобы эндокринная система – и, в особенности, железы надпочечников – функционировали как следует – на полную мощность. В одном медицинском журнале я читал, что у женщин во время беременности наступает ремиссия артрита или других ревматических симптомов. Причина состоит в том, что в это время эндокринная система женщины полностью активизирована.

Как я могу добиться, чтобы мои железы надпочечников и вся эндокринная система снова заработали как следует? Я вспомнил, что десять лет назад или еще раньше, читал классическую работу Ганса Селье «Стресс жизни». С абсолютной ясностью Селье показал, что адреналиновое истощение может быть вызвано эмоциональным напряжением, таким как фрустрация или подавленный гнев. Он детально проанализировал отрицательные последствия отрицательных эмоций на биохимические процессы в организме (т.н. химизм тела). У меня в уме возник неизбежный вопрос: а как насчет положительных эмоций? Если отрицательные эмоции вызывают отрицательные химические изменения в организме, не смогут ли положительные эмоции вызвать положительные химические изменения? Не могут ли любовь, надежда, вера, смех, доверие и воля к жизни иметь терапевтическую ценность? Происходят ли химические изменения только на спаде, на склоне? Ясно, что включить положительные эмоции в работу было не так просто, как воду в садовом шланге. Но даже разумный контроль над отрицательными эмоциями в пользу положительных мог бы дать благотворный физиологический эффект. Да просто заменить тревогу доверием к жизни уже может оказаться полезным!

У меня в голове начал вырисовываться план, как систематически добиваться целительных положительных эмоций, и мне захотелось обсудить его с моим врачом. По-видимому, для проведения моего эксперимента как минимум были необходимы две предпосылки. Первая касалась лекарств, которые я принимал. Если эти лекарства хоть в какой-то степени токсичны, план вряд ли сработает. Вторая предпосылка касалась больницы. Я знал, что мне следует подыскать себе место для лечения, дающее больше поводов для выработки положительного взгляда на жизнь. Давайте подробнее остановимся на каждой из этих предпосылок. Во-первых, лекарства. Упор делался на болеутоляющие лекарства – аспирин, бутадион, кодеин, колхицин, снотворные. Аспирин и бутадион использовались в качестве противовоспалительных препаратов и их прием считался терапевтически оправданным. Но я не был уверен, не являются ли они токсичными. Выяснилось, что у меня повышенная чувствительность практически ко всем лекарствам, которые я принимал. В больнице мне давали максимальные дозы: 26 таблеток аспирина и 12 таблеток бутадиона в день. Стоит ли удивляться, что у меня все тело покрылось крапивницей,  зуд был такой мучительный, как будто меня день и ночь грызли миллионы красных муравьев. Было неразумно ожидать положительных химических сдвигов до тех пор, пока мой организм перенасыщался и отравлялся болеутоляющими лекарствами.

Один из моих сотрудников проглядел соответствующие материалы в медицинских журналах и выяснил, что такие лекарства, как аспирин и бутадион ложатся тяжелым бременем на железы надпочечников. Я также узнал, что бутадион является одним из самых сильнодействующих современных препаратов. Прием его может привести к появлению крови в стуле, в результате его антагонизму фибриногену. Он может вызывать непереносимый зуд и бессонницу. Он может угнетать костный мозг. У аспирина, конечно, более благонадежная репутация, по крайней мере, для широкой публики. Широко распространено мнение, что аспирин – не только одно из самых безвредных лекарств, но и одно из самых эффективных. Однако, когда я углубился в изучение медицинских исследований на эту тему, опубликованных в специализированных журналах, я обнаружил, что аспирин, по-своему, тоже весьма мощное лекарство и требует значительной осторожности в употреблении. То, что его можно купить в неограниченных количествах без всякого рецепта и принимать без врачебного контроля, совершенно неоправданно. Даже в незначительном количестве аспирин может вызывать внутренние кровотечения. Статьи в медицинской прессе свидетельствуют, что химический состав аспирина, также как и бутадиона, нарушает функции свертывания тромбоцитов – форменных элементов крови овальной или круглой формы, принимающих участие в процессе свертывания крови. Это был пугающий ход мыслей. Может ли быть, что аспирин, считающийся универсальным лекарством в течение стольких лет, на самом деле приносит вред при лечении коллагенозов, например, артрита?

История медицины изобилует описаниями лекарств и методов лечения, которые были популярны многие годы до того, как стало известно, что они приносят больше вреда, чем пользы. Веками, например, доктора верили, что кровопускание существенно для более быстрого выздоровления от практически любой болезни. В середине XIX века обнаружили, что кровопускания только ослабляют пациента. Считается, что король Чарльз II умер, в частности, от злоупотребления кровопусканиями. Сильная потеря крови в результате такого лечения ускорила смерть Джорджа Вашингтона. Я осознал, что тот факт, что мы живем во второй половине XX века, вовсе не является автоматической гарантией против злоупотребления или неразумного применения опасных лекарств и методов лечения. Каждый век должен изобрести и проверить на практике свою собственную панацею от всех болезней. К счастью, человеческий организм настолько замечательно выносливый инструмент, что смог выстоять все виды прописанных врачом рецептурных атак, начиная от ледяной купели до конского навоза. Предположим, я перестану принимать аспирин и бутадион? Как быть с болью? У меня все кости, особенно позвоночник и суставы болели так, как будто меня переехал грузовик. Я знал, что на боль может повлиять отношение к ней. Большинство людей впадают в панику от малейшей боли. Со всех сторон их атакуют рекламные объявления о различных обезболивающих, так что – чуть что закололо или заломило – тут же глотается какое-нибудь модное обезболивающее – анальгин и пр. Мы в большинстве своем безграмотны в отношении боли и поэтому редко способны справляться с ней разумным образом. Боль – это часть магии нашего тела. Это тот путь, которым организм передает сигнал в мозг о том, что там что-то не в порядке. Пациенты, страдающие проказой, молятся, чтобы испытать ощущение боли. Что делает проказу*) (лепру – в современной терминологии) такой ужасной болезнью? Именно то, что жертва обычно не чувствует никакой боли, когда травмированы его конечности. Он теряет пальцы на руках или на ногах, потому что он не получает никаких предупреждающих сигналов. *) Примечание: Проказа (устарев.)- лепра, син.: болезнь Гансена – хроническая инфекционная болезнь, вызываемая палочкой лепры, характеризующаяся медленно развивающимся поражениями кожи, периферической нервной системы, глаз и некоторых внутренних органов.

Я смог бы выносить боль достаточно долго, если бы знал, что мое состояние сдвинулось с мертвой точки в сторону улучшения,  и организм готов выносить основную потребность, а именно, способен предотвратить дальнейшее разрушение соединительной ткани. Еще одна проблема стояла передо мной – сильнейший воспалительный процесс. Если прекратить принимать аспирин, как удастся справиться с воспалением? Я вспомнил, как читал в медицинских журналах о том, какую пользу оказывает аскорбиновая кислота в единоборстве с целым рядом болезней, начиная от бронхита и до некоторых типов болезней сердца. Сможет ли аскорбиновая кислота справиться с воспалительным процессом? Действует ли витамин C непосредственно или он служит стартовым механизмом для эндокринной системы – в частности – для желез надпочечников? Я спрашивал себя, возможно ли, что аскорбиновая кислота играет жизненно важную роль в «подкормке» желез надпочечников? Я читал в медицинской прессе, что витамин C помогает окислять (т.е. насыщать кислородом) кровь. Если при разрушении коллагена одним из факторов является неадекватное или нарушенное окисление, не может ли это обстоятельство быть еще одним аргументом в пользу аскорбиновой кислоты? Кроме того, согласно некоторым сообщениям из медицинских источников, люди, страдающие от коллагеновых болезней, испытывают дефицит витамина C. Не означает ли этот дефицит, что организм использует большие количества витамина C в процессе борьбы с разрушением коллагена?

Я хотел поделиться своими размышлениями с доктором Хитцигом. Он внимательно выслушал мои рассуждения о причине болезни, так же как мои непрофессиональные идеи о том плане действий, который мог бы дать мне шанс свести на нет неблагоприятные препятствия на пути к моему выздоровлению. Доктор Хитциг в ответ подчеркнул, что не следует преуменьшать мою волю к жизни. По его мнению, крайне важно продолжать верить во все, что я думаю по этому поводу. Он полностью разделял мое волнение по поводу возможностей добиться выздоровления и одобрил идею нашего равноправного сотрудничества.

Еще до того, как все было улажено, чтобы покинуть больницу, мы приступили к той части программы, цель которой была полностью использовать положительные эмоции как фактор, активизирующий биохимические реакции организма. Надеяться, любить и верить – для меня это было достаточно легко, но вот как насчет смеха? Когда лежишь неподвижно, прикованный к постели, а каждая косточка и каждый сустав ноют от боли, как выискать тут что-нибудь смешное? Я разработал целую программу. Хорошо бы начать, думал я, с комических фильмов. Аллен Фан, режиссер юмористической телевизионной программы «Искренняя камера» прислал несколько классических юмористических фильмов и кинопроектор.(Примечание переводчика: сейчас это легко можно заменить DVD b  видиомагнетофоном, а фильмов и литературы юмористического плана у нас предостаточно.) Медсестра получила инструкции, как показывать фильмы. Мы даже смогли достать несколько старых пленок братьев Маркс. Мы опустили шторы и включили кинопроектор.

Это сработало! Я с радостью обнаружил, что десять минут безудержного смеха –буквально до коликов – дало анестезирующий эффект и позволило мне проспать два часа без боли. Когда болеутоляющий эффект смеха испарялся, мы снова включали кинопроектор. Нередко это давало возможность поспать еще какое-то время без мучительных болей. Иногда медсестра читала мне выдержки из юмористических книг. Особенно полезной для меня оказались «Сокровищница американского юмора» и «Наслаждение смехом». Насколько научно обоснована была моя вера, что смех – также, как и все положительные эмоции в общем – повлияют на биохимические процессы, сдвинув их в лучшую сторону? Если смех в самом деле оказывает целительный эффект на химизм тела, казалось – по крайней мере теоретически – что он усилит способность организма бороться с воспалением. Поэтому у меня проверяли СОЭ прямо до «сеанса смеха» и через несколько часов позже после серии сеансов. Каждый раз цифра снижалась как минимум на пять единиц. Само по себе падение было несущественным, но важно, что СОЭ продолжало падать и эффект накапливаться. Я был окрылен тем открытием, что древняя теория, согласно которой смех – это хорошее лекарство, имеет под собой физиологическую базу.

Был, однако, один отрицательный побочный эффект моего увлечения смехом – с точки зрения больницы. Я мешал другим пациентам. Но эти помехи скоро кончились, т. к. мне сняли номер в гостинице, куда я вскоре перебрался. Я с удовольствием обнаружил первое неожиданное преимущество: номер в гостинице оказался втрое дешевле, чем пребывание в больнице. Остальные выгоды были неисчислимы. Меня никто не будил насильно, чтобы заставить принять ванну, поесть, проглотить лекарство, переменить простыни, взять анализ или подвергнуть меня пытке – осмотру врачей-интернов. Я наслаждался безмятежностью и покоем и был уверен, что одно это будет способствовать общему улучшению состояния. А как насчет аскорбиновой кислоты и ее места в общей программе выздоровления? Доктор Хитциг с открытым умом отнесся к вопросу об аскорбиновой кислоте, хотя он предупреждал меня о серьезных вопросах, поднятых в научных исследованиях. Он также предостерег меня, что при больших дозах аскорбиновой кислоты появляется некоторая вероятность нарушения работы почек. Однако, в данный момент самое важное были не почки; мне казалось, что если сравнивать больные почки с полной неподвижностью, стоит рискнуть.

Я выяснил у доктора Хитцига об известных ему опытах с массивными дозами витамина C. Он подтвердил, что в клинике были случаи, когда пациенты получали до 3 грамм во внутримышечных инъекциях. Размышляя о том, как делать уколы, я задал себе несколько вопросов: непосредственное введение аскорбиновой кислоты прямо в кровоток (через внутривенное вливание) может обеспечить более эффективное усвоение витамина, но интересно, сможет ли организм сразу усвоить внезапное массивное вливание витамина C. Я знал, что одно из преимуществ аскорбиновой кислоты заключается в том, что организм усваивает только то количество, какое ему необходимо, а остальное выделяет наружу с мочой. Снова вспоминается афористическое изречение Кэннона о мудрости тела. Связан ли коэффициент времени с усвоением аскорбиновой кислоты? Чем больше я размышлял об этом, тем вероятнее мне казалось, что организм выделял большие дозы витамина именно потому, что был не в состоянии преобразовать в процессе обмена веществ этот витамин достаточно быстро. Я заинтересовался, не будет ли более эффективной такая форма введения аскорбиновой кислоты как использование капельницы в течение 3-4 часов. Таким образом можно значительно увеличить дозу. Я надеялся начать с 10 грамм в день и довести ежедневную дозу до 25 грамм. Доктор Хитциг был ошеломлен,  глаза его расширились от изумления, когда он услышал о 25 граммах аскорбиновой кислоты. Такое количество намного превышало любые зарегистрированные до сих пор дозы. Он сказал, что должен предупредить меня о возможности отрицательных последствий не только на почки, но и на вены на руках. Более того, он лично не знает никаких данных в пользу предположения о том, что организм в состоянии усвоить 25 грамм аскорбиновой кислоты более, чем за 4 часа, иначе, чем выделив излишки с мочой. Примечание переводчика: исследования последних лет, например, в Центре биологии мозга Принстонского университета, показали, что в некоторых случаях, например, при онкологических заболеваниях, эффективно помогают именно большие, до 25 грамм в сутки, дозы аскорбиновой кислоты.

Как и раньше, мне, однако, представилось, что игра стоит свеч: потерять несколько вен не столь важно, как побороться с тем невидимым врагом, что разъедает мою соединительную ткань, обрекая меня на неподвижность. Чтобы убедиться, что мы на правильном пути, был взят анализ на СОЭ до первой внутривенной капельницы с 10 граммами аскорбиновой кислоты, а через 4 часа – второй анализ. Цифра СОЭ упала на целых 9 единиц! Я был на седьмом небе от счастья! Аскорбиновая кислота действовала положительно. Так же как и смех. Эта комбинация мощным совместным ударом атаковала яд, разрушавший мою соединительную ткань. Лихорадка уменьшилась, пульс больше не стучал как бешеный. Постепенно мы увеличивали дозу. На второй день было введено с капельницей 12,5 грамм аскорбиновой кислоты, на третий – 15 грамм и т.д., пока к концу недели мы не достигли 25 грамм. Тем временем программа смеха развертывалась в полную силу. Я полностью прекратил принимать лекарства и снотворные. Сон – благословенный, естественный сон без боли! Я спал безмятежно, как младенец, все больше времени. К концу восьмого дня я был в состоянии без боли шевелить большими пальцами. К этому времени цифра СОЭ снизилась до 80 и продолжала снижаться. Я не верил своим глазам, но мне казалось, что утолщения и узлы на шее и на тыльной стороне ладоней начали уменьшаться.

Я уже не сомневался, что добьюсь своего и верну себе обратно свое здоровье. Я мог двигаться; невозможно описать, как прекрасно это ощущение! Я вовсе не хочу делать вид, что все мои немощи исчезли в мгновение ока. Еще много месяцев я не мог поднять руку, чтобы достать книгу с верхней полки. Пальцы мои не так ловко, как мне бы хотелось, двигались по клавишам органа. Моя шея не поворачивалась,  как следует. Колени иногда дрожали и ноги подкашивались; время от времени я был вынужден носить специальный корсет. Но при этом я достаточно оправился, чтобы полностью вернуться к своей работе и это само по себе было для меня чудом. Было ли выздоровление полным? Год от года подвижность улучшалась. Боли исчезли, за исключением коленей и одного плеча; правда, я смог сбросить за ненадобностью металлический корсет. Я не чувствовал больше мучительных приступов боли в кистях, когда ударял ракеткой по теннисному мячу или играл в гольф, как это было долгое время после выздоровления. Я уже мог скакать на лошади, не боясь упасть, и держать кинокамеру твердой рукой. Исполнилась моя мечта: я мог снова играть токкату и фугу ре минор Баха, хотя теперь руки были чуть более жесткими и менее послушными, чем я надеялся. Шея моя снова поворачивалась как следует, несмотря на то, что,  по мнению специалистов, высказанному совсем еще не так давно, в 1971 году, процесс был необратимый, и мне придется примириться с тем, что шея поворачивается только на четверть.

Только семь лет спустя после болезни я получил научные подтверждения о вреде аспирина при лечении коллагенозов. В 1978 было опубликовано исследование врачей Сахуда и Кохена, где было показано, что аспирин может быть антагонистом, препятствующим удержанию витамина C в организме. Авторы подчеркивают, что пациенты, страдающие ревматоидным артритом, должны принимать добавочные дозы витамина C, поскольку исследования показали, что у них низкие уровни этого витамина в крови. Так что неудивительно, что я смог усвоить такие массивные дозы аскорбиновой кислоты без всяких осложнений на почки или другие органы.

К каким выводам я пришел в результате всего, что произошло со мной, когда я заболел коллагенозом? Первое: воля к жизни – это не есть теоретическая абстракция, а физиологическая реальность, обладающая определенными терапевтическими характеристиками. Второе: мне невероятно повезло, что мой врач, доктор Хитциг, оказался человеком, понимающим, что  самая главная работа врача заключается в том, чтобы максимально поддерживать волю пациента к жизни и мобилизовать все естественные ресурсы тела и психики для противоборства болезни. Доктор Хитциг оказался готов отложить мощный и часто опасный арсенал сильнодействующих лекарств, находящихся в распоряжении современного врача, когда он убедился, что его пациент может предложить что-то лучшее для лечения. Он оказался также достаточно мудрым врачом, чтобы понимать, что искусство исцеления – это все еще пограничная профессия. И (хотя в этом пункте я не могу быть совсем уверен), я думаю, что он считал главным фактором моего выздоровления то, что я сам полностью включился в борьбу с болезнью.

Люди часто спрашивают меня, что я думал, когда специалисты утверждали, будто моя болезнь прогрессирующая и неизлечимая. Ответ прост. Поскольку я не принял приговор врачей, я не попал в капкан страха, отчаяния и паники, которые часто сопутствуют болезням, кажущимся неизлечимыми. Я не хочу делать вид, однако, что я не понимал всей серьезности проблемы или что у меня всегда было веселое настроение и легко на душе. Когда лежишь неподвижно, не в силах пошевелить даже пальцем, согласитесь, что это само по себе – достаточно веское доказательство, и что специалисты, пожалуй, не зря считают, что такая болезнь – вопрос жизни и смерти. Но в глубине души я чувствовал интуитивно, что у меня есть шанс и я был абсолютно уверен, что перевес будет на моей стороне. Адам Смит в своей книге «Силы разума» рассказывает, как он обсуждал мое выздоровление со своими друзьями-врачами, прося их объяснить, почему сочетание смеха и аскорбиновой кислоты так хорошо сработало. В ответ он услышал, что ни смех, ни аскорбиновая кислота тут ни при чем, и я, возможно, выздоровел бы, даже если бы ничего не делал. Может быть; но в свое время, когда я лежал неподвижно, мнение специалистов отнюдь не было таким.

Два или три врача объяснили Адаму Смиту, что, возможно, на меня благотворно подействовал гигантский риск приема плацебо, которое я сам себе назначил. Такая гипотеза меня совершенно не смущает. Такие уважаемые в медицине корифеи, как Парацельс, Холмс и Ослер, предполагали, что вся история лекарств куда больше представляет собой историю эффекта плацебо, чем препаратов, действительно обладающих внутренней фармакологической активностью и релевантностью. Например, кровопускания с помощью пиявок (только в 1827 году Франция импортировала 33 миллиона пиявок после того, как ее собственные запасы истощились), очищение, вызванное рвотным порошком, приготовление лекарств с использованием рогов носорога, безоаровых камней (из желудка животных), корней мандрагоры или порошка мумий – все эти методы лечения считались врачами своего времени специфическими лекарствами, активно применяемыми на практике. Но современная медицинская наука признает, что какими бы эффективными эти методы не были, – а есть данные, подтверждающие, что часто результаты поразительно соответствовали ожиданиям – все это, вероятней всего, относится к силе воздействия плацебо.

До недавнего времени медицинская литература сравнительно редко интересовалась феноменом плацебо. Но за последние двадцать лет интерес к этому предмету повысился. В самом деле, три медицинских исследования в Калифорнийском университете (Лос-Анжелос) составили целый том библиографии о плацебо. Среди медицинских исследователей, которые достигли выдающихся результатов, эффектом плацебо занимались Артур К. Шапиро, Стюард Вульф, Генри К. Бихер, Луи Лазана. Их работы обсуждаются в следующей главе. Что касается моего личного опыта, то на меня большое впечатление произвел доклад, цитирующий исследование Томаса Чалмера из Медицинского центра Маунт Синай, где сравнивались две группы, на которых проверялась гипотеза об аскорбиновой кислоте как средстве профилактики против простуды. Группа на плацебо, считавшая, что они получают аскорбиновую кислоту, имела большее количество простуд, чем группа на аскорбиновой кислоте, считавшая, что они получают плацебо. Находясь в тяжелых тисках болезни, я был абсолютно убежден, что внутривенные вливания аскорбиновой кислоты могут быть благотворными – и они были. Вполне возможно, что это лечение – как и все остальное, что я делал – было демонстрацией эффекта плацебо. Тут мы, конечно, открываем очень широко дверь, возможно. даже ящик Пандоры* (Примечание: Пандора – в греческой мифологии женщина, созданная Гефестом по воле Зевса в наказание людям за похищение Прометеем огня у богов. Она пленила красотой брата Прометея Эпиметея и стала его женой. Увидев в доме мужа сосуд или ящик, наполненный бедствиями, любопытная женщина, несмотря на запрет, открыла его, и все бедствия, от которых страдает человечество, распространились по земле. Перенос.: ”ящик Пандоры” – источник всяких бедствий).

Превозносимые «чудесные» исцеления, которыми изобилует литература во всех великих религиях, говорят кое-что о способности пациента, если его должным образом мотивируют или стимулируют активно участвовать в экстраординарных обратных течениях болезней или инвалидности. Слишком легко, конечно, поднять эти возможности и предположения до монопольного статуса – в этом случае все мощное здание современной медицины почти придется свести к хижине африканского колдуна. Но мы можем хотя бы задуматься над заявлением Вильяма Риверса, процитировавшего Шапиро, что «заметная черта современной медицины состоит в том, что этим психологическим фактором больше не позволяется играть роль непроизвольно, нечаянно; они сами становятся предметом исследования, так что настоящее время способствует росту рациональной системы психотерапевтических методик».

Я полагаю, что самое существенное – это биохимические процессы, вызванные волей к жизни. В 1972 г. в Бухаресте я был в клинике Анны Аслан, одного из ведущих эндокринологов Румынии. Она говорила о своей вере в то, что существует прямая взаимосвязь между естественным, здоровым желанием жить и химическим балансом в мозгу. Она убеждена, что творчество – один из аспектов воли к жизни - образует в мозгу жизненно важные импульсы, стимулирующие гипофиз, что в свою очередь, воздействует на шишковидную железу и на всю эндокринную систему в целом. Возможно ли, что плацебо играет ключевую роль в этом процессе? Разве вся эта область не заслуживает серьезного внимания и всяческой поддержки развития исследований? Раз уж я вынужден гадать, я сказал бы, что принципиально важный вклад моего врача в обуздание, и, возможно, победу над моей болезнью,  состоял в том, что он укрепил мою веру в то, что я уважаемый и равноправный партнер во всем, что было предпринято для моего излечения. Он полностью задействовал мою субъективную личную энергию. Он может быть был не в состоянии определить и диагностировать интуитивный глубинный процесс, через который вера в себя каким-то чудесным образом была подхвачена иммунологическими механизмами организма и переведена в активные усилия по борьбе со смертью, но я верю, что мой врач действовал в лучших традициях медицины, признавая, что в моем случае ему придется подключиться к чему-то за пределами обычных модальностей, которые можно проверить. И в этом он был верен первой заповеди своего медицинского образования: «прежде всего, не навреди!».

Я научился еще кое-чему. Я научился никогда недооценивать способность человеческой психики и человеческого организма к исцелению и регенерации – даже, когда прогнозы кажутся совершенно безнадежными.Жизненная сила – это может быть наименее понятная сила на земле. Вильям Джеймс утверждал, что у человеческих существ имеется тенденция слишком ограничивать себя пределами, которые они сами себе ставят. Возможно, что эти пределы расступятся, когда мы глубже начнем уважать естественное стремление человеческой психики и человеческого тела к большему совершенству и регенерации. Защита и заботливый уход за этим естественным стремлением может превосходнейшим образом представлять собой самое совершенное проявление свободы человека.