В О С П О М И Н А Н И Я.
Людмила Абрамова"ДЕТИ В.ВЫСОЦКОГО"
ЧАСТЬ № 3.

Р.С.от редакции "Сельской жизни",где публиковались эти воспоминания в 1991 году:

"Семь лет вместе семья В.Высоцкого и Л.Абрамовой— много это или мало? Трудностей хватало: ни жилья, ни денег, даже на самое необходимое — еду, одежду. Зато — была любовь! Из письма Высоцкого к Людмиле ( он находился в то время в Латвии на съемках кинофильма): «13 мая 1964 г. Люсик! Солнышко! Лапочка моя! Наша таборная жизнь течет нормально. Целый день мужики лежат вверх животами, а бабы ходят гадают за деньги, когда будет съемка. Безделье. (...) Я живу экономно, не занимаю. У нас четверых общий котел, но я это дело кончаю, из шараги со скандалом выхожу, потому они все жрут, иногда пьют, и мне выгоды нету... Люсик! Мне здесь скучно! И потом я беспокоюсь за тебя... Ты мне тоже пиши и про себя, и про сына, и про родителей, и про тайную войну и козни. А то я здесь зачахну и сгину на корню. И еще напиши что-нибудь умное. Потому здесь — серость и однообразие...»


Л.Абрамова."Дети В.Высоцкого" (продолжение.часть №3.)

...Когда родился наш первый сын-Аркаша, я впервые в жизни начала понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Умные разговоры, слегка волнующие книги, придуманные драмы, бури в стакане воды — все это было интересно и казалось жизнью. Мы прозреваем, когда приходит настоящий страх. Страх не за себя. Это и есть любовь.

Мне было очень трудно с первым ребенком, потому что я ничего не умела. За постоянной тревогой, спешкой и усталостью я и не заметила, как научилась пеленать, кормить, стирать, купать. И еще как-то успевала при этом читать, и ведь много читала. Не говорю уже о бесконечных справочниках по детским болезням, по детскому питанию, я перечитала «Анну Каренину», и «Попытку к бегству» Стругацких, и «Солярис», и Поля де Крюи. А спал Аркаша мало, а плакал громко. И я боялась по ночам, что он перебудит всю семью. Жили так: за стеной бабушка с дедушкой, на кухне, на сундуке тетя Алла, бабушкина сестра, мы с мамой и Володей во второй комнате, посередине поделенной тряпочной занавеской. Спал Аркаша не больше часу подряд, я бродила по темной комнате, качая его на руках. С ужасом глядела на гору грязных пеленок и эгоистически мечтала, чтобы мама проснулась. И она, конечно, просыпалась и, конечно, забирала Аркашу на руки и, решительным спортивным шагом (мама и папа — спортсмены. Папа — главный редактор издательства «Химия», мама до войны закончила мехмат МГУ, после войны — Военный институт иностранных языков) решительно разворачиваясь от двери к окну и обратно, носила его на руках и пела военно-строевым голосом на слова Игоря Северянина: «Далеко-далеко за льоносами, где цветы ядовитее змей...» Или: «Споемте, друзья...» И почти не думала, что утром, не поспав, поедет утренней электричкой в Долгопрудный, на Физтех, где преподавала английский язык... А на нешироком полуторном диване у окна спал — не спал тревожным, похмельным сном будущий автор «Охоты на волков» и «Романа о девочках», будущий Гамлет. Спал его высочество, молодой, гениальный, никому еще не ведомый, абсолютно безработный. И все еще было впереди! Милые мои. Они не слишком-то жаловали моего безработного мужа, невенчанного, нерегистрированного — за меня, за детей тревожились. Не вмешивались, не вели ни со мной, ни с ним многоумных бесед. Тепло, по-доброму приняли и Нину Максимовну, и Семена Владимировича с тетей Женей. Помогали сколько могли.

А через полгода я себя почувствовала профессионалом по части воспитания грудных детей. Даже ездила консультировать. В это время у Левы Кочаряна родилась дочка Оленька, и мне было ужасно приятно, что удалось сделать что-то полезное семье самого главного Володиного друга с Большого Каретного. Инна, Левина жена, переживала с Оленькой такой же страх, как и я с Аркашей.

Аркаша начал ходить ровнехонько в год, прямо в день рождения. Это еще и новоселье было: Нина Максимовна получила квартиру в Черемушках, далеко от нас, да еще без телефона... Работы нет, денег ни гроша. Я потихоньку от родителей книжки таскала в букинистические магазины. «Потерянный рай» Мильтона снесла. С гравюрами Дорэ. Жалко было. Володя страдал от этого беспросвета еще больше, чем я. Скрипел зубами. Молчал. Запивал. Писал песни. Мы ждали второго ребенка. Нина Максимовна знала, своим я все откладывала сказать, все ждала — вот он найдет хоть какую работу — и я тогда скажу. Наконец, к концу зимы, свет в тоннеле: Володю взяли в концертную поездку куда-то в Сибирь. Я страшно скучала, бегала с Аркашей на руках к Кочарянам — туда Володя мне звонил с дороги то из Барнаула, то из Иркутска. Из первой получки прислал посылку: серые сапожки на меху, копченую рыбину, нельму, и китайскую баклажанную икру... Я уж совсем решилась со своими начистоту поговорить. Главное было бабушке сказать, она вообще все понимала, особенно про любовь к детям. На ней вся семья держалась: на ее доброте, мудрости, на железной воле. Но и не успела. Утром 21 февраля 1965 года она пожаловалась на головную боль, вечером потеряла сознание. И умерла.


Никиту я родила как-то невзначай. Солила огурцы, давала Аркаше касторку, глядь — сейчас рожу! Еле-еле довезли. Он был красавец, огромный. И мне все казалось легко, откуда только силы взялись. И главное — услышал Бог наши молитвы — свела судьба Володю с Любимовым. Начинался Таганский театр. Но порадовалась я только неделю — у Никиты появилось воспаление легких, проболел он полгода. Почти все время в больнице. Когда делалось полегче, отпускали домой. Дома был Аркаша. Потом снова — хрип, температура и снова больница. Она, правда, была недалеко. Меня пускали к нему, пока я кормила. Приходила в 9 утра. Можно было там провести весь день, нас, мамаш, и обедом там кормили, и в хорошую погоду детей можно было выносить на прогулку в сад. Осень стояла — очей очарованье. Но дома оставался Аркаша. И не было бабушки. А без бабушки дом как-то истаивал, гас. Бабушкина сестра, тетя Алла, не могла выходить из квартиры. Эту красивую, нестарую женщину добивала дальнобойным огнем ленинградская блокада, душила астма. Мама весь день на работе, а вечером и ночью заменяла неотложку — в годы войны она работала медсестрой, и рука у мамы легкая на уколы. Могла спящим детям колоть пенициллин — они не просыпались. Вот по ночам она и врачевала то дедушку, то тетю Аллу, а тут еще я — с малыми детьми...

Утром я усаживала тетку напротив Аркашиной кровати, а Аркашу привязывала, чтобы не выпал. Завтракали. Потом я летела к Никите. Кто сам пережил, тот знает, что такое палата для новорожденных с пневмонией. Очень страшно за них. Несколько раз Никите было совсем плохо. Как они кашляют, как плачут! Бегу по больничному саду — уже слышу: плачет! А у него еще имени не было. Не успели назвать. Ребеночек, и все. Покормишь, подержишь на руках — надо бежать обратно, к Аркаше, и опять его надо одного оставлять. Прямо отрываешь от себя, руки свои от него отрываешь. Нас в палате было шесть мам. Помогали, конечно, они мне. Жалели моего сына, на руках носили, когда кричал. Уснет Никита — оставлю его, бегу обратно, полдороги боюсь, что проснулся и задыхается.



А другие полдороги — что Аркаша выпал из кровати. Господи, благослови зверей и детей! И еще — всех, кто нам тогда помогал. А помогали все: Володя прибегал с репетиций, гулял с Аркашей, привозил его ко мне в больницу. Семен Владимирович приносил фрукты, арбузы, рыночный творог, чтобы молоко у меня не пропадало. И он страшно жалел моего деда, будто чувствовал его близкий срок.

Как всегда, больше всех помогала сестра Лена. Взяла отпуск Нина Максимовна — забрала Аркашу и две недели прожила с ним на даче у моего брата. А временами, когда болезнь отпускала и все было хорошо, я ходила к Володе в театр, смотрела «Доброго человека из Сезуана», «Героя нашего времени». В то время начали репетировать «Антимиры», и Володя взахлеб рассказывал мне о Вознесенском, о Любимове. Зарплату получал! Шубу мне купил из черного козьего меха.

А в ноябре заболел Аркаша. Никита (уже Никита!) был дома. Аркашу решили в больницу не отдавать. Напугал он особенно тем, что бредил и нас не узнавал, из рук вырывался. А как только выздоровел, Нина Максимовна увезла его к себе в Черемушки на выходной, чтобы я выспалась. Аркаша у нас был не подарок к празднику: если болен, так вспоминать страшно. Если здоров — то удержу нет. Только баба Нина отвернулась, он стал скакать в пружинной кровати чуть не до потолка, да и вылетел через перила. Лоб рассек, крови и сам испугался, и Нину Максимовну перепугал... За этими заботами я как-то не заметила, не осознала, что дедушка уехал. Какой-то был в Душанбе праздник восточной поэзии, юбилей классика средневековья таджикской лирики. Дед был знаток и страстный любитель Древнего Востока, сам переводил с фарси. И на эти несколько дней, пока он был на празднике, к нему вернулся вкус и смысл жизни. Он выступал, читал из своих переводов, читал на фарси. Смерть к нему пришла без тоскливого ожидания, без страха, без мук.

Еще та зима запомнилась очередями. За хлебом очереди, мука — по талонам, к праздникам. Крупа — по талонам — только для детей. И вот кончилась зима, и Никита выздоравливал, но такая досада — в этих очередях я простудилась, горло заболело. Как никогда в жизни — не то что глотать, дышать нельзя, такая боль.

Да еще сыпь на лице, на руках. Побежала в поликлинику, думала, ненадолго. Надолго нельзя — маму оставила с Аркашей, а ей на работу надо, она нервничает, что опоздает. Володя в театре. Причем я уже два дня его не видела и мучилась дурным предчувствием — пьет, опять пьет.

Врач посмотрела мое горло. Позвала еще одного врача. Потом меня повели к третьему. Потом к главному. Я сперва только сердилась, что время идет, что я маму подвожу, а потом напугалась; вдруг что-то опасное у меня. А болит горло — просто терпеть невозможно. Врачи же не торопятся меня лечить — позвали процедурную сестру, чтобы взять кровь из вены. Слышу разговор: анализ на Вассермана. Я уже не спрашиваю ничего, молчу, только догадываюсь, о чем они думают. Пришел милиционер. И стали записывать: не замужем, двое детей, не работает... фамилия сожителя (слово такое специальное!), где работает сожитель... Первый контакт... Где работают родители... Последние случайные связи... Состояла ли раньше на учете... Домой не отпустили: «Мы сообщим... о детях ваших позаботятся. Его сейчас найдут. Он обязан сдать кровь на анализ...»

Я сидела на стуле в коридоре. И молчала. Думать тоже не могла. Так, обрывки какие-то в голове: «Вот уже папе на работу звонят в издательство... Теперь Никиту не отдадут из больницы. И что будет с Аркашей?» Внизу страшно хлопнула дверь. Стены не то что задрожали, а прогнулись от Володиного крика. Он шел по лестнице через две ступеньки и кричал, не смотрел по сторонам — очами поводил. Никто не попытался даже его остановить. У двери кабинета он на секунду замер рядом с моим стулом. «Сейчас, Люсенька, пойдем...»

И все стало на свои места. Я была как за каменной стеной: он пришел на помощь, пришел защитить. Вот после этого случая он и развелся с Изой, своей первой женой, и мы расписались. Свадьба была 25 июля. А горло? Есть такая очень редкая болезнь — ангина Синановского-Венсана. Она действительно чем-то (внешними проявлениями) похожа на венерическую болезнь, но есть существенная разница: при той болезни язвы на слизистой оболочке гортани абсолютно не болят. Или же эскулапы думали, что я притворялась?


За годы Аркашиного и Никитиного детства мы несколько раз меняли адрес. Родились ребята, как я уже писала, в квартире бабушки и дедушки, на Беговой аллее. Потом мы с Володей перебрались к Нине Максимовне, на улицу Шверника. Дом панельный, стены как картон. Утром одним будильником можно было поднимать все три подъезда, так что соседи в доме знали, когда у нас дети дерутся и когда Володя песни сочиняет. Жизнь в той квартире имела свою прелесть: кругом зелено, не слишком людно. А около нашего дома был детский бассейн-лягушатник. В то давнее время он был чистенький, воду в нем меняли и дно чистили. Когда весной наступал долгожданный день наполнения бассейна, все дети с окрестных дворов сбегались к нам. Сперва они воочию видели то, о чем пишут в задачниках: две трубы, горячая и холодная, шумно низвергали в бассейн сверкающие чистые струи. Этот звук мешался с восторженным детским визгом. Потом уже мамы и бабушки не могли удерживать детей, они туда бросались, запрыгивали, заползали. Кто в трусиках, а кто не успев снять нарядное платьице, с резиновыми надувными лебедями, зверюшками, мечами, куклами... Теперь, проходя мимо этих мест, трудно поверить, что это было, что в бассейне купались. Сейчас то ли недорытый котлован для несостоявшейся стройки, то ли свалка районного значения...

Я с нежностью вспоминаю ту квартиру в Черемушках (улица Шверника теперь переименована в улицу Телевидения) — в картонной пятиэтажке без лифта — туда приходили любимые друзья Гена Шпаликов и Витя Туров, там закусывал скороспелыми блинами после первого посещения «Галилея» Аркаша Стругацкий. Туда на новый 1966 год Саша Евдокимов привез целых две елки, а Севочка Абдулов с Геной Яловичем устанавливали их в ведра с песком. Там Нина Максимовна, надев маску Деда Мороза, принесла ребятам мешок игрушек и гостинцев. Там Володя написал песню о Вещем Олеге и о Вещей Кассандре, и о нейтральной полосе, и Братские могилы. Туда приходили с Приэльбрусья замечательные письма о горах и альпинистах...

Дети ту квартиру не помнят — они потом туда ходили в гости к бабе Нине. Их ребячьи воспоминания связаны с Беговой, куда я вернулась вместе с ними осенью 1968, когда ушла от Володи.

Больших денежных затруднений у нас в то время не было. Но и спать было не на чем в пустой квартире. Проблема требовала срочного урегулирования: детям на полу спать нельзя, хоть это им и нравилась. В одно прекрасное утро сестра Лена ушла на занятия в институт. Я сделала вид, что сплю. Была пятница — завтра забирать детей из сада. Лежбища должны быть. Любой ценой. В пределах шестисот рублей, Володя дал именно на мебель эти деньги, да все диваны не попадались. Но в то утро у меня было такое настроение, что сегодня или никогда. Сестре не сказала нарочно, пусть вечером удивится: «Ах, что это?!» А я скажу: «Это диван». Все именно так и получилось. Даже лучше: не один диван, а три.

И еще стол, стулья и тумба для белья. Денег едва хватило расплатиться за такси. (Вот написала про мебель — и смех, и грех. Кто сегодня поверит, что я просто так поехала в магазин на Профсоюзную, купила нужное из двух румынских гарнитуров — гостиной и спальни, уплатила за все 580 рублей и наняла за двадцатку такси с грузчиком до Беговой! Мифические времена были!)

Чтобы довершить полноту сюрприза, я расставила мебель так, будто она век тут стоит, а сама ушла. Лена, вернувшись из института, конечно, упала в обморок, но уже не на пол, а на новый синий диван. Увидя в окнах свет, я вернулась, насладилась Лениным потрясением. Мы поликовали и стали звонить знакомым — звать на обмывание диванов. Позвонила я и Володе. Он расспросил о мебели, хорошая ли, венгерская или румынская. «И денег хватило?» — «Тютелька в тютельку. Не осталось ни копейки, а завтра суббота — за детьми ехать».

— «После спектакля заеду, привезу».

Гостям мы по телефону намекнули, мол, диваны — слов нет, а вот обмыть-закусить нечем. Приехала Ольга, самый любимый наш друг, почти сестра. Откликнулся на намек Леночкин однокурсник Альберт. Остальные предпочли отложить визит до лучших времен. Альберт перед стипендией наскреб на буханку черного и две селедки. Еще был чай. Ждали Володю, двигали мебель, чтобы покрасивее стояла. Хохотали над той селедкой как сумасшедшие.

Заехал Володя. Похвалил диваны. Хмыкнул неопределенно на наше веселье. Дает нам деньги — новенькую сторублевку. Или мы правда еще сторублевок тогда не видели, или просто не сумели вовремя остановиться, только Лена с Ольгой ее хвать с двух сторон: «Ой, какая красивая!» — и пополам. И Володя уехал... И Альберт сумрачно заспешил домой. Спали мы на новых диванах. Сторублевка, конечно, ни при чем. Я и обменяла ее наутро в банке.

Еще была история с китобоями. Начало — еще до развода. К 1968 году Володина слава, как нам тогда казалось, достигла немыслимого масштаба, на самом же деле только-только началась. Мы уже слышали его голос то из чужих окон, то из транзисторов на улице. В соседнем магазине культтоваров висел его фотопортрет. Было радостно, особенно в театре на «Галилее» и «Пугачеве», я их почти не пропускала, и как-то неуютно: такому уровню творческого и светского успеха я никак не соответствовала. Боялась, что Володя будет меня стесняться — дети, кухня. Он, конечно, никогда не стеснялся, но что-то уже созрело в нашей общей судьбе. Володя получал горы писем. Надо сказать, что на эти письма он (и не только он) никогда не отвечал — вернее, отвечал песнями. Но пришла бандероль, в ней японские плавки, несколько пачек японской жвачки, две пустые кассеты, открытки с видом Владивостокской бухты и письмо от китобоев из флотилии «Слава». Жвачку съели дети. Плавки были хороши. Володя был тронут письмом — уходя в море на много месяцев, китобои брали с собой записи его песен и слушали, слушали. На мой немой вопрос Володя твердо сказал: нет. Отвечать — так всем. На это жизни не хватит. Значит — никому. Кассеты отошли назад — они дорогие. На свой страх и риск я кассеты отослала, попросив брата Вальку на них переписать все, что найдет из Володиных песен (у нас своего магнитофона не было), и написала им письмо, длинное и подробное. И забыла об этом, потому что подошла та самая осень 1968. А в январе 1969 у Аркаши была свинка, и болел он тяжело. Уже на Беговой — среди незаконченной мебели, среди растерявшихся от этой болезни гостей: то ли не приходить, чтобы не мешать, то ли приходить, чтобы помогать? Тут и приехали в Москву вернувшиеся из плавания китобои.

Нина Максимовна адресовала их ко мне: «Володя тебе не велел писать, а раз написала — теперь вот принимай». Мне было неловко — они ехали к любимому артисту. При чем тут я, моя сестра, и больной Аркаша, и здоровый Никита? Китобои — отпускники, после 8 месяцев в море им бы на курорт, в загул, с красотками, им бы Володиных песен, а тут я со своей биографией. Но это были замечательные мужики... Они, приехав к нам на Беговую, раскрыли внушительные чемоданы и ящики, уставили нашу квартиру банками крабов, красной икры и кальмаров, принесли с базара Аркаше ведро самого лучшего, сладкого без косточек, розовато-дымчатого винограда, потому что он от боли ничего другого не мог взять в рот. Китобои строили перед его кроватью дворцы из кубиков, пели ему колыбельные песни типа «Раскинулось море широко» и рассказывали про корабли, про путину, про то, как ловят в Японии кальмаров и как солят баночную селедку. А ночевать они уходили в гостиницу «Москва»... С Володей они тоже виделись, и песни он им пел, и в театр водил, а потом, через несколько лет, был у них во Владивостоке. Даже фото такое есть: «Володя и китобой Боря Чурилин во Владивостокском порту». Приезжал Чурилин несколько раз и ко мне, когда я уже была замужем за Юрой Овчаренко.


Воспоминания — штука коварная. Решаешь писать «как было». Но дневников я не вела. Факты и события путаются, ускользают. Раньше всего забывается плохое: ссоры, обиды, огорчения. Начинаешь вспоминать — все словно в розовом тумане: друзья, шашлык в лесу, новогодняя елка, детские улыбки на фото, букет георгинов к 1 сентября... Скорее всего память вычеркивает собственные мои ошибки, словно я была идеальная, терпеливая и добрая и страшно умная...

Раз Никита что-то не то сломал, не то разбил, не то испачкал, и я заорала на него: «Скотина!» Он поднял на меня свои огромные глаза и сказал, не разжимая зубы: «Я — не скотина». Глаза цвета стальных рельсов — иссиня-серые. До сих пор, когда вспоминаю, у меня земля из-под ног уходит. Простил ли он меня тогда?! Материнская любовь — это инстинкт, а их любовь? Заслужила ли я ее?

Не упустила ли это единственное в мире, самое главное, в суете повседневных забот и дел? Какой представлялась их глазам и душам наша жизнь, мне казавшаяся такой прекрасной? Чем я оправдаюсь, представ перед Всевышним?

Я себя помню очень рано, лет с двух. Была война, и за всеми отрывочными маленькими событиями запомнился очень ясно общий фон тоскливой бесприютности, своей незначительности, незащищенности. То давнее, неизгладимое чувство детской одинокой тоски и беспомощности осталось во мне навсегда, оно и сейчас иногда всплывает в снах, хватает за горло душераздирающей жалостью ко всему слабому, маленькому, беззащитному — кошкам, щенятам, птенцам. Больше всего на свете я боялась, что мои дети когда-нибудь переживут подобное, боюсь и сейчас, а вдруг было в их жизни что-то похожее? А я просто не знала, не заметила? Прав был Володя, когда хотел, чтобы я всегда была дома, не работала, сидела с детьми. Но я еще опасалась, что впаду в другую крайность — оберегая и опекая их, перестараюсь, и вырастут у меня два заевшихся, самодовольных эгоиста. И, конечно, я старалась быть строгой, требовательной. У меня это плохо получалось.

Весной 1970 года наступила у нас новая эра в воспитании. Среди гостей в нашей квартире появился Юра Овчаренко. Аркаша с Никитой сразу выделили его, он с ними взял очень верный тон серьезной заинтересованности. Началось с праздничного салюта. Он их не просто повел на Пушкинскую площадь, откуда хорошо видны ракеты, взлетающие в небо, а поехал с ними на Крымский мост, где ракеты запускались совсем рядом, и какие-то остатки ракет, кружочки из жести (ценнейшая вещь, почти как маленький магнитик) валились с неба прямо под ноги. Потом был проложен маршрут к площади Коммуны: Музей Вооруженных Сил, парк с каруселями и катанием на лодке и рядом Уголок Дурова. Потом было обещано (и вскоре исполнено!) увлекательнейшее занятие — разведение костров. Причем выяснилось, что у дяди Юры есть патрон, который можно, соблюдая предосторожности, положить в костер, и тогда...

А потом я вышла замуж за Юрия Петровича, и он много лет нам демонстрировал способы управления детской энергией: велосипед, зимние прогулки на лыжах, бассейн «Москва», Исторический музей, зоопарк с заходом в кинотеатр «Баррикады», лазание по руинам в Царицынском парке, собирание грибов, коллективные генеральные уборки квартиры — как это все было необходимо! И как вовремя...

Лето 1972 началось у нас рано и смешно. В апреле Аркаша слегка устал учиться: в нем как березовый сок бродила и клокотала стихийная энергия. Носясь по школьному коридору, он сшиб с ног (буквально, а не переносно!) директора школы. Летя в те же дни школьным двором, приземлился на дне неплотно закрытого колодца. Директор школы Н. К. Сысоева, человек уникальной судьбы и легкого характера, сказала мне: «Вези детей в деревню. Считай, что каникулы начались на месяц раньше». И нам удалось снять дачу на окраине Тарусы.

(далее-продолжение-ищите часть №4)

Серия сообщений "ЛИТЕРАТУРА":

ЛИТЕРАТУРА

Часть 1 - Интересные факты о литературе
Часть 2 - Самые короткие литературные шедевры
...
Часть 5 - Л.Абрамова.ДЕТИ В.ВЫСОЦКОГО(часть 1)
Часть 6 - Л.АБРАМОВА."ДЕТИ В.ВЫСОЦКОГО"(часть 2)
Часть 7 - Л.АБРАМОВА."ДЕТИ В.ВЫСОЦКОГО"(часть 3)
Часть 8 - Л.АБРАМОВА."ДЕТИ В.ВЫСОЦКОГО"(часть 4)
Часть 9 - Иллюстрации к «Мастеру и Маргарите» Павла Оринянского
...
Часть 22 - «Мастеру и Маргарите» художницы по имени Ловец снов
Часть 23 - Иллюстрации к «Мастеру и Маргарите»: Графика Марины Ордынской
Часть 24 - «Мастер и Маргарита». Фотоиллюстрации Елены Мартынюк