Солнечные лучи, проникнув сквозь ветхие занавески, закрывавшие оконный проём, рассеяли утренний полумрак окутывающий комнату. Они рассыпались бесчисленными бликами по небогатому убранству жилища.
На кровати, крытой старым шерстяным одеялом, зашевелилась старуха, разбуженная утренним светом и щебетаньем птиц, доносившимся из приоткрытой форточки. Узловатыми пальцами она провела по лицу, отгоняя сон. Сев, она не торопясь стала натягивать на худые ноги плотные теплые чулки. Затем поднялась с кровати и надела синий фланелевый халат. Подойдя к зеркалу, висевшему над умывальником, она пригладила густые чёрные волосы, лишь слегка тронутые сединой. Смочив руки водой, старуха растёрла ими желтое морщинистое лицо. Затем зачерпнула ковшом воды из ведра, стоящего рядом с умывальником, и залила её в большой эмалированный чайник.
Чиркнув спичкой, старуха открутила вентиль газового баллона, прислушалась к тихому шипению газа, разожгла горелку и поставила на неё чайник. Переобувшись в резиновые сапоги, накинув поверх халата меховую безрукавку, она вышла на крыльцо.
Утренняя прохлада освежила лицо. Глаза, ещё не привыкнув к солнечному свету, прищурились, образовав на лице две узкие складки.
Держась рукой за перила, она спустилась с крыльца. Пройдя через двор к ветхому сараю, отперла дверь и вошла внутрь. Из мрака дохнуло холодом и густым смрадом. Проникшие в распахнутую дверь солнечные лучи осветили стоящие в углу сарая бочки, сложенные подле них поленья, загородку из неотёсанных досок, в которой горой возвышались заполненные чем-то холщовые мешки, привлекавшие множество мух.
Старуха подошла к загородке и, отгоняя рукой назойливых мух, перевернула один из мешков. Резкий запах разлагающейся плоти ударил в лицо.
В углу сарая что-то зашевелилось, послышалось отчётливое дыхание и скрежет металла. Нащупав рукой в темноте свисающую с потолка лампочку, старуха крутанула её, и содержимое сарая осветилось тусклым электрическим светом. Длинные чёрные тени легли на пол и стены.
Одна из теней, распластавшаяся у ног старухи, вздрагивала, меняя свои очертания, то сокращалась в размерах, то удлинялась, растворяясь на пороге сарая в свете солнечных лучей. Из мрака на старуху смотрели яркие – как маленькие фонарики – глаза.
Скрежет металла усилился и из темноты, постепенно обретая формы в тусклом освещении, вышел рыжего окраса пёс. Пристально глядя на старуху, он потряс большой круглой головой. Вместо ошейника на его шее была закручена толстая верёвка. Продетая через веревку металлическая цепь крепилась к стене сарая.
- Рыжик, - старуха протянула костлявую в пятнах руку и погладила пса по голове, - сейчас принесу тебе чего-нибудь поесть. Погоди маленько.
Пёс заскулил, завилял хвостом и попытался лизнуть приласкавшую его ладонь. Старуха обтерла влажную руку о халат и медленно двинулась к двери.
Выйдя во двор, она огляделась по сторонам, и хриплым голосом позвала: «Андрей!».
На зов откликнулся мужской голос («Иду!») и из баньки, стоящей в зарослях смородиновых кустов, вышел мужик лет сорока, с темными кругами воспаленных глаз на испитом лице, поросшем черной щетиной. Одет он был в грязную клетчатую рубаху с длинными рукавами и мятые штаны, которые когда-то были частью черной рабочей спецовки. Запахивая засаленный в бурых пятнах ватник, Андрей быстрым шагом приближался к старухе. На неё пахнуло дешевым табаком и немытым телом.
- Накорми собаку, – требовательно сказала старуха и, повернувшись лицом к сараю, вытянула руку, указывая пальцем на загородку с мешками. – Почему вчера не убрали? Сколько раз нужно говорить?
- Баба Роза, щас всё уберу. Щас все сделаю. – Андрей не стал ожидать дальнейших упрёков и проворно юркнул в темень сарая.
Старуха поднялась на крыльцо, открыла дверь и вошла в просторные сени. Пахло сушеными травами, развешанными по стенам. Привычно скрипели половицы, застеленные вручную изготовленными ковриками. Где-то под потолком жужжал случайно залетевший шмель. Слышно было как за стеной, в маленькой кухоньке свистит чайник.
Заварив в большом фаянсовом чайнике чай, Роза достала из серванта сахарницу, вазочку с печеньем и конфетами. Расставила чашки на столе, застеленном некогда белой, а теперь испещрённой многочисленными пятнами, скатертью.
Подойдя к окну, крикнула в открытую форточку:
- Андрей! Борис! Идите чай пить!
Первым пришёл Андрей. Деловито сопя, разулся, снял ватник и ополоснул в рукомойнике руки. Влажными ладонями пригладил давно немытые волосы. Тщательно осмотрел в маленькое круглое зеркало, прикрепленное над рукомойником, обветренные щеки с воспаленной шелушащейся кожей.
Старуха с Андреем уже сидели за столом, когда в комнату вошёл высокий парень лет тридцати, светловолосый, сероглазый, одетый в выцветшую солдатскую гимнастерку и черные брюки, заправленные в стоптанные кирзовые сапоги.
- Собаку покормил? – обратилась Роза к Андрею.
- Покормил, - кивнул Андрей, отхлебывая горячий чай из щербатой кружки.
- Сколько раз нужно повторять, чтоб все в сарае прибирали? – Роза подлила себе чаю и стала размачивать в чашке печенье.
- Все приберём, баба Роза. Щас вот чаю попьём и все в сарае подчистим. – Андрей обтер рукой влажный в налипших крошках печенья рот и посмотрел на жующего Бориса.
- Угу, - кивнул тот.
Роза поднялась из-за стола, подошла к кровати, устало опустилась на неё, положив руки на колени.
- Леонид приедет сегодня к полудню. Приготовьте всё для него. И Рыжика тоже приготовьте.
Мужчины переглянувшись, отставили чашки, молча смотрели на старуху.
- К полудню всё приготовьте, слышали? А теперь ступайте. – Роза не повернула головы в их сторону. Она смотрела перед собой, взгляд её был бессмысленным и отрешенным.
Старуха не слышала, как притворилась дверь за ушедшими Андреем и Борисом, как прозвучали их шаги по ступеням крыльца, как со скрипом отворилась дверь сарая. Она продолжала сидеть на кровати, смотря перед собой, при этом, словно ничего не замечая. Губы беззвучно шевелились, пальцы теребили полы халата. Казалось, её азиатское лицо осветилось не солнцем, заливавшим всю комнату, а неким внутренним светом, исходившим из неё самой.
Роза закрыла глаза и медленно подняла руки к лицу, коснувшись пальцами лба. Затем она завела руки к затылку и не торопясь вытащила из волос заколки. Распрямившись, волосы тяжело опустились на её плечи. Взяв с прикроватной тумбочки расческу, Роза несколько раз провела ею по волосам до самых кончиков. Затем ловко перебирая пальцами, сплела косу и вновь закрепила её кольцом на затылке.
Подойдя к столу, старуха собрала чашки, сложила их в таз и залила оставшейся в чайнике водой. Стрелки стареньких настенных часов показывали половину восьмого. До полудня оставалось более четырёх часов, поэтому она всё успеет сделать до приезда сына.
***
Войдя в сарай, Андрей откатил стоящую у поленницы тележку к загородке и начал перебрасывать в неё сложенные за загородкой мешки. Воздух был наполнен тяжёлым запахом гниения. С каждым поднятым мешком смрад становился невыносимее. Кинув в тележку последний мешок, Андрей выскочил из сарая и шумно выдохнул, пытаясь вытеснить из себя зловонный воздух. Достал папиросы и закурил.
Подойдя к бане, он крикнул в приоткрытое оконце: «Борька, а ну иди сюда! Я что, один буду корячиться?!»
Борис, потягиваясь, вышел из баньки. Улыбнулся, обнажив желтые плохие зубы. Поскреб рукой белобрысый затылок и, вытащив изо рта Андрея папиросу, глубоко затянулся дымом.
- Загрузил мешки, что ли? – спросил он приятеля, возвращая ему папиросу.
- Я-то загрузил. А ты теперь сам тащи тележку, - злобно огрызнулся Андрей, откусывая и выплевывая обслюнявленный кончик мундштука.
- Вместе пойдем, – отрезал Борис. – Времени мало осталось. Ещё Рыжика приготовить нужно будет.
Подхватив крепкими руками тележку, он покатил её впереди себя, морщась от зловония, исходившего от поклажи. Андрей подхватил лопату и засеменил вслед.
Они прошли мимо баньки, обогнули огородные грядки, миновали заросли смородины и вышли за покосившийся забор к небольшому лугу, спускавшемуся к заросшему ивняком ручью. У старой раскидистой ивы зияла свежевырытая яма.
Борис скинул в яму один мешок. Второй, неловко подхваченный им из тележки, выскользнул из рук и упал в зелень травы, окрашивая её в темно-красный цвет. Распространяя тошнотворное зловоние из мешка выскользнули, как сплетенные телами змеи, облепленные личинками мух кишки. Андрей отскочил в сторону от подкатившейся к его ногам собачьей головы.
- Возьми лопату и сгреби всё это в яму, - спокойно сказал Борис, обтирая красные руки о траву.
Подхватив на лопату отсеченную голову, Андрей медленно пошел к яме, не отрывая взгляда от мутных собачьих глаз, обращенных в его сторону. Белая в черных подпалинах шерсть была густо замазана запёкшейся кровью. На синий язык, вывалившийся из оскаленной пасти, садились мухи. Быстро перебирая лапками, они заползали в пасть. При каждом вздрагивании лопаты мухи взлетали, но через мгновение вновь опускались на мертвую плоть. Когда голова скатилась на дно ямы, мухи последовали за ней.
Пока Андрей сваливал лопатой на заполненное мешками дно ямы землю, Борис курил, оглядывая окрестный пейзаж. В наступившем безветрии было слышно, как глухо стучит о землю лопата, назойливо жужжат над ямой мухи, стрекочут кузнечики и гудят, пролетая над лугом, большие жуки. Заросший высокой травой луг упирался в берёзовую рощицу, за ней виднелись крыши жилых построек. Кипельной белизной сияло на солнце белье, развешанное на веревке, растянутой меж двух сосен. Дом Розы, возвышавшийся над лужком, стоял на отшибе поселка. С соседним домом его разделяли густые заросли бузины и маленькое озерцо, темная поверхность которого была покрыта зелеными точками ряски.
Борис молча наблюдал, как божья коровка долго ползла вверх по стеблю травы, дошла, наконец, до колоска, раскрыла надкрылья, затрепетала и полетела.
- Борька, на нас пацан смотрит, - донёсся до него хриплый шепот Андрея.
За ручьем, где заросли ивняка редели, переходя в березовый пролесок, стоял мальчик лет пятнадцати, высокий и худой, в голубых джинсах и ярко-зеленой курточке. Взгляд его был устремлен на Бориса.
- Пошли. Потом закопаем, нам ещё понадобится яма. – Борис бросил окурок, взял из рук Андрея лопату и резко взмахнул ею в воздухе.
Мальчик вздрогнул, резко развернулся и побежал прочь.

***
Веревка, которой была стянута его шея, сдавила горло, дышать стало тяжело и больно. Несколько раз он пытался метнуться к двери сарая, но тяжелая металлическая цепь, больно впиваясь в шею, ограничивала его движения. Он вынужден был лечь на холодный земляной пол и прикрыть глаза. Но при каждом звуке, доносившимся из-за закрытой двери, он вскакивал и напряженно всматривался и вслушивался, ожидая, что дверь откроется и он увидит своего хозяина, который освободит его от веревки, прижмет к себе, потреплет по лобастой рыжей голове, прикоснется ладонью к черному холодному мокрому носу. Он не знал, сколько прошло времени, но хозяин так и не приходил.
Постепенно его начал охватывать ужас. В этом темном помещении пахло другими собаками, но кроме него ни одной живой души здесь не было. Необъяснимую дрожь вызывали сложенные в виде помоста доски, все в бурых пятнах с прилипшей к ним разномастной шерстью. От досок исходил запах крови, мочи и тухлого мяса. Обнюхивая помост, он заметил что-то мохнатое, зажатое между стеной сарая и досками. Вытянув лапу, он подтянул к себе шерстяной комок. Перед ним оказался белый с черными вкраплениями собачий хвост с торчащей из него костью…
За два прожитых года он усвоил, что самым главным человеком в его жизни является хозяин – худенький кареглазый мальчик с черными волосами. В памяти осталось, как хозяин его – рыжего полуторамесячного щенка – прижимал к груди и смешно щекотал губами мордочку. И именно он назвал его Рыжиком. И с тех пор он охотно отзывался на свою кличку, привычно бежал к миске, в которую мать хозяина – худая малоразговорчивая, но добрая женщина – выкладывала для него кашу вперемежку с кусками мяса, выловленного из кастрюли наваристых щей. Рыжик научился уважительно относиться ко всем людям, радостно помахивая хвостом при любом обращении к нему, при направленном на него взгляде человеческих глаз. Он не знал, что такое цепь, так как жил свободным, летом ночуя под лавкой на крыльце дома, где хозяин расстилал ему половичок, а зимой – в сенях, у стенки, по другую сторону которой размещалась огромная белёная печь.
С поселковыми собаками Рыжик также был приветлив, уважительно относясь к преклонным годам бело-черного пса, живущего в доме через дорогу, и испытывая нежный трепет к немецкой овчарке по кличке Смарагда.
Смарагда пропала первой. Рыжик видел, как во двор их дома прибегал хозяин Смарагды, размахивал руками, повторяя её имя. Смарагду пытались искать, но безрезультатно, она словно в воду канула…
Следом за ней пропал старый бело-черный пес. Исчез внезапно, тихо и также бесследно.
После этих исчезновений хозяин запретил Рыжику одному бегать по поселку, а на ночь стал запирать калитку, чтобы Рыжик не смог выйти с подворья на улицу.
Однажды ночью, когда в доме все уже крепко спали, к калитке подошел человек в ватнике.
Это была одна из тех тихих спокойных ночей, в которых не слышно ни единого звука или шороха, лишь изредка тишина прерывается легким шелестом листвы или стрекотом кузнечиков. Поэтому шум шагов по песчаной дороге Рыжик уловил ещё издалека. К этому шуму примешивался ещё один – шуршащий, словно по дороге что-то катилось с легким дребезжанием.
Рыжик сбежал с крыльца и остановился в нескольких шагах от калитки, наблюдая за человеком. Тот присел на корточки и протянул между прутьями забора руку, в которой что-то держал. Человек улыбался и тихо приговаривал: «Рыжик, Рыжик, иди сюда, бери…». Рыжик подошёл поближе к калитке и до него донесся аппетитный запах вареной колбасы, которой мать хозяина иногда его баловала. Рыжик сделал ещё несколько шагов и прикоснулся носом к куску колбасы, затем попытался ухватить его зубами, но рука удалилась от него. Человек отодвинул щеколду и калитка распахнулась. Протягивая ему кусок колбасы, человек медленно отступал от забора к дороге. Переводя взгляд с куска колбасы на улыбающееся лицо незнакомца, Рыжик двинулся за ним следом.
Второго человека он увидел, выйдя на дорогу. Тот стоял, прислонившись к столбу у обочины, в руках он держал толстую веревку. К столбу был прислонён велосипед с привязанной к седлу небольшой тележкой. Поодаль на земле лежал ещё один велосипед.
Рыжик в недоумении поднял голову и отступил по направлению к дому. В тот же момент человек с колбасой схватил его за ошейник и попытался пригнуть голову к земле. Другой человек накинул ему веревку на шею, туго затянул её и обмотал Рыжику морду, чтобы он не мог залаять. На него накинули холщовый мешок и швырнули в тележку. Через мгновение Рыжик услышал знакомый уже шуршащий звук колес и ощутил вздрагивание тележки.
В сарае Рыжика скинули на пол, сняли с него мешок.
Пока один человек держал его за веревку, второй продел в неё цепь.
Весь день, испытывая невыносимые муки, Рыжик тщетно старался освободиться от ненавистной веревки. Но она крепко удерживала его на цепи.
На следующее утро в сарай вошла старуха в длинном синем халате и меховой безрукавке. Её скуластое в мелких морщинках лицо показалось Рыжику добрым. Улыбка, растянувшая тонкие губы, успокоила его, он перестал рваться и, не отрывая взгляда от старухиного лица, несколько раз вильнул хвостом. Легкая рука коснулась его головы, погладила по лбу и тихий хриплый голос произнёс:
- Рыжик, хороший пёс.
Люди, притащившие его в этот сарай, несколько раз заходили, оставляли ему еду, убирали наполненные чем-то пахучим мешки, растягивали на палках что-то тонкое и широкое, напоминавшее Рыжику нечто хорошо знакомое, но безвозвратно утраченное.
Запах, исходивший от обрубка хвоста, мог принадлежать только старому бело-черному псу, жившему по соседству. Рыжик ещё не понимал, что же произошло со стариком, почему остался от него лишь только хвост, но страх, леденящий душу и мутивший разум, обрушился на него осознанием неотвратимого и кошмарного конца существования.
Перед глазами Рыжика возникла красавица Смарагда, чьё лишенное жизни тело, было растянуто прямоугольным куском истонченной плоти на вбитых в землю кольях. Теперь запах Смарагды, который навсегда отложился в его памяти, смешивался с другим, новым запахом – ошеломительной боли и неизбежной смерти. И в этот момент он осознал, что случилось в этом страшном сарае, так как увидел землю, забрызганную её кровью.
Дверь распахнулась и яркие лучи солнца, разорвавшие темень сарая, на мгновение ослепили его. Он зажмурил глаза и опустил голову. Этого мига было достаточно для того, чтобы тяжёлый обух топора с силой опустился на его голову, разрывая рыжую шкуру, кроша череп и уродуя мозг. Лапы подогнулись и Рыжик, издав протяжный крик, рухнул на пропитанный кровью земляной пол.
С него сняли верёвку с цепью, сорвали ошейник и за дергающиеся передние лапы подтащили к деревянному помосту. Глаза Рыжика были широко раскрыты, часто и беззвучно раскрывалась пасть. Лапы скребли дерево помоста, как будто он пытался убежать от внезапно настигшей его смерти.
И внезапно крик повторился, словно пёс вздохнул полной грудью. Рухнув с помоста, он попытался подняться на лапы, но не смог. Обессиленно распластавшись на земле, он страшно кричал, высоко задрав окровавленную голову. До последнего мгновения жизни он остался верен своему хозяину, и именно у него искал помощи в предсмертной агонии.
Андрей приблизился к Рыжику, присел на корточки и, достав из голенища сапога самодельный нож с широким лезвием, воткнул его ему в шею. Крик захлебнулся кровью, которая толчками била из перерезанного горла, тело сотрясали судороги. Через минуту глаза остановились, тело обмякло и лапы вытянулись.
- Отойди, - тронул Андрея за плечо Борис.
Ему потребовалось два удара топором, чтобы отделить собачью голову от туловища. С помощью кожаных ремней тело было подвешено над помостом, на который Андрей поставил ржавый таз.
Спущенная шкура рыжим покрывалом легла на поленницу. Стекавшая с неё кровь впитывалась в желтые сухие дрова, окрашивая их в тёмно-красный цвет.
***
В ожидании сына, Роза накрыла стол, выставив на белых фаянсовых тарелках нарезанное тонкими ломтиками холодное мясо, морковь в острых специях, отварную стручковую фасоль. На краю стола в глубоких мисках горкой возвышалась красная и черная смородина. В стоящем на плите чугунке булькало варево, распространяя по комнате аромат тушеного с овощами мяса.
Вместо синего фланелевого халата Роза облачилась в атласное темно-красное длинное платье с черной бархатной безрукавкой. Гладко зачесанные волосы, стянутые на затылке в упругий узел, венчал большой костяной гребень.
Роза сидела на кровати, сложив руки на коленях. Её глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Казалось, что ничто не может нарушить безмятежный покой женщины; она не слышала шума подъехавшего к дому автомобиля, громких мужских голосов, доносившихся с улицы, звонких шагов по ступеням крыльца, скрипа отворяемой двери.
Коренастый плотный мужчина лет пятидесяти, с таким же, как у Розы, скуластым лицом, застыл на пороге, не решаясь потревожить молитву матери.
Роза прикоснулась руками лица и открыла глаза. Обернувшись, она улыбнулась, и, всем телом подавшись вперед, вскрикнула: «Сынок!». Лицо сына коснулось её протянутых рук, и старуха с нежностью прильнула щекой к его иссиня-черным волосам, провела кончиками пальцев по вискам, дрожащие губы коснулись лба.
- Сынок, - повторила Роза, целуя его, – я уже ждала тебя. Всё приготовила… Покушай. Пойдем к столу.
- Спасибо, мама, я не голоден. Перед отъездом перекусил.
- Лёнечка, всё готово. Сядь, поешь. Дорога-то дальняя, - старуха усадила сына за стол и подошла к плите. – Твоё любимое мясо с овощами приготовила. Я положу?
Леонид вздохнул и кивнул головой. Роза большой деревянной ложкой положила ему в тарелку несколько кусков тушеного мяса с овощами и села напротив, подперев подбородок костлявой рукой. Лицо женщины светилось счастьем, глаза с нежностью смотрели на сына. Мало, кто догадывался, что это землистое лицо, испещренное темными пятнами и многочисленными морщинами, могло оживляться улыбкой.
- Лёнечка, пока ты кушаешь, Борис с Андреем загрузят мясо в машину, - тихим голосом произнесла она.
- Мама, я им уже всё сказал, они знают, что делать, - мягко перебил её Леонид. – Ты лучше скажи мне, действительно, позавчера у твоего дома опять митинг устраивали?
- Ай, да не обращай внимания, Лёнечка. Я уже давно на них внимания не обращаю, - вздохнула старуха, пододвигая поближе к сыну тарелку с фасолью. – Кушай, сынок…
- Мама, я спрашиваю, что конкретно было позавчера? – Леонид отодвинул от себя тарелку с фасолью.
- Пришло несколько человек…
- Сколько, мама?
- Человек пять или шесть, - отвечала Роза, не отводя взгляда от сына.
- Что они делали? – Леонид раздраженно взмахнул рукой и отложил вилку.
- А как всегда, сынок. Постояли часа два у дома, покричали, чтобы я убиралась отсюда. Камни покидали на двор…
- А на двор они заходили? – Леонид встал из-за стола и подошёл к окну.
- Нет, Лёнечка, во двор они ко мне никогда не заходят. Видно, боятся меня, - улыбнулась Роза.
- Что про собак говорили? – повернулся к матери Леонид.
- Чтобы я отпустила всех собак и больше никогда их не отлавливала.
- Почему не позвонила мне, мама? У тебя же есть телефон.
- Лёнечка, зачем же мне тебя беспокоить по таким пустякам? Ничего страшного, ведь, не произошло. – Роза подошла к сыну и погладила его по щеке.
- Ладно, мама, но в следующий раз обязательно звони. Хорошо? – Леонид обнял мать за плечи и поцеловал в волосы. - Как Андрей? Как Борис? Помогают?
- Помогают, сынок. Без них мне было бы тяжело. – Роза с нежностью глядела в лицо сыну.
- Скажи им, пусть к среде приготовят ещё три-четыре собаки. Да не мелких, а крупных.
- Хорошо, Лёнечка. Я буду ждать тебя в среду.
Роза внимательно посмотрела на сына и, приложив сухонький кулачок к подбородку, тихо произнесла:
- Я вот что, сынок, хотела сказать… Там, - она неопределённо махнула рукой, - места уже нет. Андрей говорит, что запах сильный…
- Хорошо, - взглянул на нее и угрюмо ответил Леонид. - Я поговорю с Андреем и Борисом. Скажу им, что нужно делать. Вроде всё они уже загрузили, мне ехать пора.
Роза повернулась к окну и посмотрела на улицу. У стоящего рядом с забором микроавтобуса курили Андрей и Борис, о чем-то оживленно беседуя.
- Мама, а что это за мальчишка? Он тут давно уже околачивается. Из митингующих что ли? – Леонид указал рукой в сторону березовой рощи, раскинувшейся на противоположной стороне улицы.
Там, в разветвлении сросшихся стволами деревьев стоял высокий худенький мальчик в ярко-зеленой курточке. Его тонкое с правильными чертами лицо было обращено в сторону, где стояли Андрей с Борисом.
- Черт! Он же за машиной следит! – Леонид с силой ударил ладонью по подоконнику.
Мягко отстранив Розу, он нагнулся к её лицу и нежно поцеловал в щеки.
- Всё, мамочка, я поехал. Жди меня в среду.
Роза в ответ поцеловала его в склоненную голову и сказала:
- Езжай, сынок. За меня не беспокойся, всё будет нормально. Буду ждать тебя в среду.
Леонид соскочил с крыльца и подбежал к микроавтобусу.
- Лёня, мы мясо уже загрузили… - подошел к нему Андрей.
- Козлы! Вы что не видите, что за вами следят? – Леонид рукой указал на то место, где стоял мальчик.
В то же мгновение тоненькая фигурка в ярко-зелёной курточке метнулась от дерева к лежащему на земле велосипеду, и спустя несколько секунд хруст ломающихся под колесами веток растворился в глубине рощи.
- Блин! Мы же видели этого пацана у ямы! Там, у ручья, - Андрей чуть ли не кричал, размахивая руками. – А он, значит, следил? Блин! Мы ж не знали, Лёнь! Вот ведь…
- Мать сказала, что от ямы запах идёт, так? – перебил его Леонид.
- Лёнь, там очень сильно воняет! Там такая вонь! – продолжал орать Андрей.
- Тише! – шикнул на него Леонид. – Чего разорался-то?
- Лёнь, - снизил до полушепота голос Андрей, - там ничего уже не растёт. А в дождь может размыть. Тогда вся эта гниль в ручей потечёт…
- Значит так, - снова перебил его Леонид, - возьмёте у меня вон ту канистру с бензином. На яму стащите доски из сарая. Обольёте доски и всю землю вокруг бензином и подожжете. Поняли? – Леонид подтянул из кузова микроавтобуса серо-зелёную металлическую канистру и передал её Андрею. – А в среду я привезу мешок семян, засеете потом пепелище, может трава прорастёт.
Леонид осмотрел сложенные в кузове полиэтиленовые пакеты, заполненные кусками мяса. На одном из пакетов блеснули рубиновым цветом капельки крови.
- Свежее еще, - похлопал Андрей по пакету широкой грязной ладонью, - к твоему приезду разделали.
- К среде приготовите ещё три, а лучше – четыре собаки. Приеду и заберу.
Леонид достал из-под водительского сиденья сверток бумаги и сунул его в руки Борису.
- А это вам для более веселого проведения досуга. Но только после того, как всё сделаете.
Уже залезая в кабину автомобиля, Леонид крикнул:
- И помойтесь сами, от вас тоже воняет!
Микроавтобус унёсся, подняв с дороги пыль и вспугнув воробьиную стайку с растущего на обочине кустарника.
- Литра, - с довольной улыбкой произнёс Борис, разворачивая бумажный свёрток.
- Пошли, поскорее всё приберём и приступим к более веселому проведению досуга, - ухмыльнулся в ответ ему Андрей.
***
Они снесли к могильнику доски, сели на них и закурили, глядя на небо.
- Сейчас жечь нельзя, небо ясное, потому дым будет издалека виден. Как бы поселяне не сбежались. Жечь будем чуть погодя. Видишь, туча издалека наползает? – Андрей показал вдаль, где небо до горизонта заволокло серой пеленой. - Гроза будет. Сильная. Это хорошо, ливень всё и затушит. Нужно будет скинуть в эту яму всё, что от пса осталось. Закапывать пока не будем, досками завалим и обольём бензином, пускай всё прогорит, меньше вонять потом будет. Вставай, пошли. Канистру оставим здесь.
Он поднялся и по тропинке направился к дому Розы. Борис бросил в яму папиросу и двинулся следом за приятелем.
У сарая Андрей остановился и оглянулся назад, туда, где виднелась растущая у ямы старая раскидистая ива. Задумчиво пожевал травинку, потом повернулся к Борису, посмотрел ему в лицо строгими глазами и сказал:
- Борька, ты собери пока всё в мешок, а я к Розе загляну, поговорить с ней нужно.
Старуха, как обычно, сидела на кровати, сложив руки на коленях. Опять молится, подумал Андрей, остановившись на пороге. Повернув в его сторону плоское желтое лицо, она поднялась с постели. Снова на ней был синий фланелевый халат и сшитая из собачьего меха безрукавка.
- Что тебе? – тихо прозвучал глуховатый голос женщины.
- Баба Роза, ты Лёне позвонила бы, сказала бы ему, что мы яму жечь будем попозже, но чтоб поселяне не подумали, что это пожар, пусть Лёня кому надо скажет, что мы, якобы, прошлогоднее сено сжигаем. Что сено подгнило, плесень в нём образовалась. Вот и сжигаем его. Понимаешь? Это чтоб поселяне на огонь не сбежались.
Длинные темные глаза под нависшими веками внимательно смотрели на Андрея.
- Я всё поняла, - сухо и даже резко ответила ему старуха. - Ступай. И приберись в сарае.
- Так уже прибрались, - закивал головой Андрей и улыбнулся старухе.
Роза не увидела его улыбки. Повернувшись к нему спиной, она смотрела в окно. «Сука старая» - мысленно произнёс Андрей и захлопнул за собой дверь.
Когда он вышел, Роза достала из серванта оставленный ей сыном телефон, и сосредоточенно тыча в маленькие плоские клавиши пальцем, набрала нужный номер. Леонид сразу же отозвался тревожным голосом:
- Что случилось, мама?
- Лёнечка, всё нормально, ничего не случилось. Андрей с Борисом сегодня будут сжигать доски на этой яме, так вот, они просили, чтобы ты созвонился с кем надо, предупредил, чтобы не подумали, что это пожар. Сам знаешь, что на огонь люди могут сбежаться. Ты скажи, что мы сено прошлогоднее сжигать будем. Потому, как оно плесенью покрылось.
- Я понял, мама. Позвоню Сереже, а он передаст в поселковый совет и в пожарную часть сообщит. И у себя в милиции предупредит. Всё будет хорошо, мама, не волнуйся. Целую тебя.
- И я тебя целую, Лёнечка, - ласково проговорила она и, подойдя к серванту, положила телефон на полку, за банку с чаем.
***
Мальчик, укрывшись в зарослях ивняка, густо сплетенных ветвями и листвой, наблюдал, как Андрей и Борис скинули в яму холщевый мешок, а затем забросали её досками.
Постояв ещё некоторое время у ямы, мужики стали медленно подниматься по тропе к дому, стоявшему на окраине посёлка. Когда они скрылись из виду, мальчик перебрался через ручей и медленно подошёл к перекопанному участку земли. С каждым шагом, который приближал его к этому месту, он сильнее ощущал кружащий голову и сдавливающий горло тошнотворный запах. За несколько шагов до заваленной досками ямы, он остановился. Ему показалось, что если он сейчас заглянет в неё, то увиденное им будет настолько ужасно, что перевернёт всю его жизнь. Мальчик сделал шаг назад и почувствовал, как под ногами проседает земля, оставляя глубокие и чёткие следы. Он стоял, тяжело дыша, не способный сделать шаг назад и шаг вперед. Ветер шевелил его густые чёрные волосы, развевал полы ярко-зелёной курточки. Наконец ему удалось совладать с собой, и он решительно подошёл к краю ямы.
То, что он увидел в яме, вытащив из неё несколько досок, вызвало у него сильнейшую дрожь, перешедшую в сдавленные рыдания, от которых содрогалось всё его тоненькое тело. Споткнувшись о какой-то тяжелый предмет, рухнул в траву, закрыв руками лицо. Стараясь не кричать в голос, он вдавливал в землю свое тонкое тельце, скребя пальцами, безжалостно ломал ногти о твердую поверхность земли.
Когда рыдания стихли и он сел, опираясь руками о землю, небо над ним было сплошь свинцово-серым.
Мальчик поднялся и подошёл к яме. Недалеко лежала серо-зелёная металлическая канистра, о которую он споткнулся. Утерев тыльной стороной кисти грязное заплаканное лицо, он опустился у края ямы на колени.
Дно ямы было заполнено темным зловонным месивом, которое колыхалось, будто дышало, от множества червей. Холщёвые мешки, плавающие в этой жиже, были облеплены множеством жирных мух, которые изредка взлетали, издавая мерзкое жужжание. Воздух вокруг ямы был отравлен запахом гнили.
Поверх небрежно забросанных комьями земли мешков, пропитанных кровью, лежал наполовину раскрытый мешок, из которого виднелась рыжая собачья голова, с разинутой пастью и мутными глазами. Кровь из глубокой раны на лбу затекла на один глаз, покрыв его черной коркой.
Тело мальчика внезапно свело судорогой, резкий спазм сдавил внутренности и его вырвало. Отползая от ямы, он вновь наткнулся на опрокинутую канистру, поднял её, приоткрыл крышку и вдохнул в себя резкий запах бензина. Тело постепенно расслабилось, спазм отступил. Мальчик лег на спину, раскинув руки. Над ним расстилалось тёмное бескрайнее небо, ветер рвал верхушку старой ивы.
Он плакал беззвучно. Слёзы стекали по грязным щекам, оставляя мокрые светлые полоски. Вид отрубленной изуродованной собачьей головы стоял перед глазами. Растянувшаяся до невероятных размеров в предгрозовом небе, она смотрела на землю единственным мутным глазом.
Мальчик приподнялся, опершись на руки. Долго сидел он так, молча и не двигаясь. В тишине слышно было лишь его глубокое, болезненное дыхание. Впервые по-настоящему он узнал страх, боль и страдания, с которыми раньше никогда не сталкивался.
Спустя полчаса мальчик медленно поднялся с земли. Закрыл канистру с бензином, с усилием поднял её. Подниматься по склону с такой ношей было нелегко; канистра больно била по ногам, металлическая ручка врезалась в кожу ладони. Подойдя к покосившемуся забору, он осмотрел участок. С правой стороны, утопая в зарослях смородины, стояла небольшая банька. Из маленького оконца пробивался свет. Мальчик подошёл поближе и заглянул в оконце.
За небольшим столом застеленным газетой сидели два мужика. Перед ними стояла ополовиненная бутыль с водкой, лежали маленькие в пупырчатой темно-зелёной кожуре огурчики, в тарелках оранжево лоснилась струганная морковь и тушёное с овощами мясо. Чернявый мужик, с обросшим щетиной поношенным лицом, разлил водку по маленьким стаканам. Подняв стаканчик, он кивнул белобрысому парню. До мальчика отчётливо донёсся его хриплый голос:
- Ну, давай, Борька.
- За что, Андрюха? – спросил белобрысый, глупо улыбаясь.
- А за то, чтоб быстрее в город перебраться отсюда, - ответил, чокаясь с ним, чернявый. - Надоело здесь уже. Ты-то всего два месяца, а я уже почти два года здесь. Поначалу показалось, что работка подходящая, а потом… Не, не для меня… руки по локоть в крови…
Он снова разлил водку по стаканам и выпил, не дожидаясь приятеля. Закурил. Борис пододвинул к нему тарелку с тушёным мясом.
- Ты закусывай, Андрюха. Нам с тобой ещё костёр разжечь нужно, пока гроза не началась.
- Это ты сам ешь собачатину, а мне она за два года уже поперек глотки стоит. Ем, а сам представляю её живой, реально вижу, как они дохли… Помню, как Роза щенков месячных сама живьём разделывала… Они кричат, а она их режет… - Андрей протянул руку за бутылкой. – Давай выпьем. За то, чтоб недолго нам здесь оставаться. Ноги отсюда надо делать, вот что. Ты митингующих видел-то всего раза два, а я ещё не то видел. Однажды к дому пришла бабка. Остановилась у ворот и стала кричать, звать Розу. Всё громче кричит, мол, Роза выходи. А Роза дома сидит, не выходит. Она уже несколько лет за забор не выходит, боится сука. Так вот, зовёт бабка Розу, требует отдать ей её собаку, которую, якобы, Роза отловила. Но Роза к ней так и не вышла. А бабка и говорит, если не вернёшь мою собаку, сделаешь ей что-нибудь, то будешь ты проклята навечно со всем своим семейством. Плюнула бабка на забор и ушла. А собака-то бабкина как раз в сарае была привязана. Я к Розе подхожу, говорю, мол, собаку-то лучше отпустить, чтоб греха не было. А она мне так спокойно говорит, что собаку нужно подготовить… Она всегда говорит, что нужно подготовить, не убить, не разрубить, а именно – подготовить. К приезду сыночка подготовить. Всё время так говорит, сука старая.
- А чего ей бояться? У неё один племянник в прокуратуре работает, второй – в милиции. У Леонида ресторан в городе, связи имеются. Чего боятся- то?
- Гнева. Гнева ей бояться надо. И Божьего, и людского. – Андрей хмуро, исподлобья глянул на Бориса. – Лёнька обещал мне документы сделать через своего родственника. Вот я и жду. А то бы давно уже ноги отсюда сделал. Надоело. Смешно сказать, за продуктами приходиться ездить за три километра в соседний посёлок. В здешний магазин ходить страшно. Прибить могут.
Андрей снова разлил водку в стаканы, и они выпили.
- А чего тогда эти митингующие ничего Розе не сделали? – спросил Борис, засовывая в рот большой кусок холодного мяса.
- Так они же не хозяева собак. Они же просто защитники, - ухмыльнулся Андрей. – Бывает, приедут с плакатами, постоят часок-другой, покричат что-то про жестокость, сфотографируются на фоне Розиного дома и уезжают. Эти безобидные, они ничего не могут. А вот хозяин, если захочет, то может… Я бы точно прибил…
Речь его становилась тягучей и прерывистой. На глаза наплывали веки, взгляд блуждал, изредка задерживаясь на собеседнике.
Мальчик отошёл от окна, обошёл баньку кругом. На противоположной стене обнаружил ещё одно оконце. Эти два оконца в баньке были настолько малого размера, что взрослый человек мог в них просунуть лишь голову. Дверь в баньку была приоткрыта. В предбаннике было сумрачно, пахло табаком, кожей и человеческим потом. Осторожно притворив дверь, мальчик оглянулся по сторонам, заметив лопату, поднял её с земли и продел черенком в дверную ручку. Попробовал приоткрыть дверь, но она не поддалась, сдерживаемая упершейся в стены баньки лопатой.
Мальчик вновь подошёл к оконцу, заглянул в него, прислушался.
- Я, ведь, хороший наладчик, Борька. В институте работал… Да, а вот так жизнь сложилась, - голос Андрея уже стал неразборчивым, он часто улыбался и встряхивал головой. – А теперь вот собак режу… А знаешь, Роза мне говорила, что ещё лет десять назад она сама собак забивала. Говорит, одной рукой по голове гладила, а другой – нож в горло всаживала. Сука старая…
Через несколько минут Андрей, закрыв глаза и склонив голову на ладонь, покачивался над столом. Фигура Бориса была неподвижна - он сидел, опершись спиной о стену, запрокинув голову. К его выпяченной нижней губе прилипла недокуренная папироса.
Мальчик открыл крышку канистры и, приподняв её, плеснул бензином на бревенчатую стену баньки. Когда все стены были облиты, он налил бензин перед дверью. Затем достал из курточки мятую пачку сигарет и зажигалку. Закурил, сделал три глубокие затяжки, судорожно закашлялся и, отойдя на несколько шагов, резко бросил сигарету в лужицу бензина. Огонь моментально охватил дверь, опоясал баньку, взметнулся к крыше, торопливо поедая старую древесину. Мальчик, широко открыв глаза, смотрел на огонь. Он тяжело дышал, хватая воздух короткими, жадными вздохами. Отблески пламени дрожали на его бледном худом лице.
Подняв канистру, он тяжело побежал к дому.
Свет в окнах не горел. Лишь пламя, объявшее баньку, отражалось в черных стёклах. Мальчик поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо. Его лицо покрылось мелкими бисеринками пота. Дрожащая рука тяжело легла на ручку двери и приоткрыла её. Наклонив канистру, он слил немного бензина на дощатый пол. Жирная пахучая жидкость потекла в темноту сеней, впиталась в плетеные тряпичные половики, разложенные по полу. Мальчик спустился с крыльца и, подобрав у сарая черенок лопаты, вернулся и подпер им дверь.
Облив бензином стены дома, он вновь подошёл к крыльцу. Достал из кармана курточки сигареты в мятой пачке и закурил. Руки дрожали, как при ознобе подрагивал подбородок. Заворожённо смотрел он на большой тёмный дом с высоким крыльцом. Мальчику казалось, что дом ожил, увеличился до грандиозных размеров, заслоняя почерневшее небо; ещё мгновение, и он обрушится на него, подомнёт под себя, вдавит в землю.
Мальчик бросил горящую сигарету на крыльцо, и оно вспыхнуло огнем, который жадно лизал ступени, перила, добирался до покосившихся опор. Дерево трещало, языки пламени то клонились под ветром к самой земле, то взметывались к небу, сыпля гигантскими горстями искры.
Неожиданно быстро дом оказался объятым пламенем со всех сторон. С громким треском лопнуло стекло и огонь, охватив затрепыхавшиеся от жара белые занавески, нырнул в темень жилища.
Мальчик чувствовал на лице и руках палящее дыхание пожара. Он отошёл на несколько шагов от горящего дома и взглянул на огонь. Ему стало страшно, он посмотрел выше, на черное небо, где летали мириады искр, а еще выше смутно виднелся сквозь пелену дыма бледно-желтый лунный диск.
Через несколько минут он повернулся и медленно побрёл прочь. Он шёл, спотыкаясь, периодически останавливаясь, словно боялся наткнуться на непреодолимое препятствие. Худенькое тельце его сотрясалось от внутренней дрожи.
И только выйдя за покосившийся забор на поросший густой травой луг, мальчик на какое-то мгновение почувствовал нестерпимый жар внутри себя. Внезапно перехватило дыхание, капельки холодного пота выступили на лбу и над верхней губой. Захотелось сжаться в комок, свернуться упругим калачиком и, прильнуть к матери. И чтобы родная, добрая рука поднесла к сухим растрескавшимся губам холодной воды и нежно погладила по голове…
Спустившись по тропинке к старой раскидистой иве, мальчик лёг на живот у края ямы и притянул к себе собачью голову. Мертвенным холодом обожгло израненные с сорванными ногтями пальцы. Закрыв глаза, он приблизил губы к густой рыжей шерсти, приподнятой на лбу слипшейся коркой темно-красной крови.
В последний раз обернулся он посмотреть на объятые пламенем строения. Отблески огня отразились в его испуганных глазах.
Чем дальше мальчик уходил от пожарища, тем воздух становился свежее. Уже слышался шум ручья и запах влажной травы. И откуда-то издалека долетали голоса обитателей поселка, напуганных заревом пожара.
Куртка на плечах мальчика промокла насквозь и холодила спину. Джинсы тоже намокли и липли к ногам. Но он не чувствовал мокрой одежды и разбитых коленей, не замечал тяжести в груди, которая душила его, заставляя сгибаться от приступов кашля.
Прижимая к груди собачью голову, мальчик торопливо пересёк ручей и скрылся в густых зарослях ивняка.

***
Комнаты давно потонули в сумраке надвигающейся ночи, лишь сверкающие полосы далёких молний, разрезая чёрное небо, освещали на мгновение голубым светом убранство дома. Исчезающий в ослепительных вспышках молний сумрак, после этого казался еще гуще.
Уже несколько часов Роза с закрытыми глазами лежала в постели. Сон не шёл, смутная тревога давила грудь с такой силой, что даже через закрытые веки в глаза бил нестерпимый красный свет. Роза открыла глаза.
Свет не исчез. Он проникал сквозь незашторенное окно, озаряя комнату, ложась вздрагивающими красными пятнами на предметы. В тишине от окна донесся едва слышный звук, похожий на треск сухих сучьев.
Откинув одеяло, старуха резко встала с кровати. Ноги ослабленно подогнулись и, чтобы не упасть, она схватилась руками за подоконник. То, что Роза увидела за оконным стеклом, заставило её похолодеть от ужаса.
На месте бани полыхал огромный костер. Языки пламени взметались в черное небо, рассыпаясь в нём бесчисленным множеством искр.
Вместо крика Роза издала протяжный хриплый стон. Пальцы рук свело внезапной болью и, отпустив край подоконника, она тяжело повалилась на пол. Подняться не удалось, так как руки больше не подчинялись ей. Перебирая босыми ногами по половицам, Роза двигалась к серванту, где на одной из полок, за банкой с чаем, лежал телефон.
Уткнувшись головой в дверцу серванта, Роза попыталась подняться на колени, но снова рухнула на пол. И тогда она поползла к двери.
Повернувшись на бок, Роза уперлась ногами в дверь и попыталась её приоткрыть. По голой коже, шевеля волоски, пробежала волна жара. В образовавшийся проем вползли клубы дыма. Треск пожираемой пламенем древесины оглушил Розу. Она попыталась отползти, но тяжелая дверь плотно зажала её ногу выше щиколотки.
Через несколько минут комнату заволокло густой пеленой дыма и в дверном проёме вспыхнули огненные языки. Пламя уже лизало стены и потолок, дым густой и едкий, заполнил собой комнаты, стало трудно дышать. Отблески яркого пламени озарили лицо с открытым ртом и испуганными глазами. Роза, не отрывая взгляда, смотрела, как огонь, ползущий по резиновому шлангу, подбирается к газовому баллону. Изо всех сил она забила свободной ногой в дверь, отчаянно пытаясь высвободиться, но ногу сдавило ещё сильнее. Когда огонь охватил её голую ступню, Роза крикнула, отчаянно и протяжно, последним криком, насколько ей хватило сил, насколько ей хватило дыхания...
Взрывом выбило стекла в окнах и метровые языки огня выплеснулись наружу, объяв пламенем весь дом…
Ветер неистово рвал верхушки деревьев. Всё короче становились промежутки между вспышками молний, гром частыми залпами раскатывался над землей.
Ливень хлынул внезапно, сплошным потоком обрушившись с небес.
Через мгновение после того, как рухнула кровля дома, огонь затих и лишь обугленный остов сверкал в сполохах молний.
Спустя некоторое время ливень перешёл в моросящий дождь, который до самого рассвета шумел в кронах деревьев.
С первыми лучами восходящего солнца воздух, ещё прохладный и свежий, наполнился щебетаньем утренних птиц. Пряно пахло влажной землёй и травами. В небе, теперь уже голубом и ясном, разноцветьем сияла радуга, громадной аркой изогнувшаяся над пепелищем.