Неизвестные страницы из жизни Ассоль
«… Грин круглый год ходил в одном и том же драповом пальто. Однажды он пришел в греческую кофейню и продал его. После чего купил корзину белых роз, нанял извозчика и с цветами подъехал к дому. В этот день у его жены Нины Николаевны был день рождения…»
Речь пойдет о женщине которой посвящены «Алые паруса»
« В пятидесятые-шестидесятые невыносимо горькие и обидные для Нины Николаевны годы судьба подарила мне дружбу с ней, уже седой, но все еще прекрасной гриновской Ассолью. Не помню сейчас, смог ли хоть кто-то помочь Нине Николаевне, когда в какие инстанции, каким чинам с глухонемыми сердцами обращался я, доказывая, что постыдны для нас непростительны муки, страдания, приносимые черствостью и жестокостью к и так истерзанной ее судьбе.
Весной 1958 года позвонила Нина Николаевна:
– Звоню, Борис Евгеньевич, чтобы поблагодарить вас. За что? За то, что не верите вы лжи, доверяете мне, не думаете обо мне плохо. Посылаю вам копию письма в Москву, в прокуратуру. Хочу, чтобы вы все знали…
Главное в ее письмах – свидетельства мужественной неустанной борьбы слабого физически, но сильного верой в справедливость человека за чистоту памяти об Александре Степановиче, за сохранение его дома в Старом Крыму, создание гриновского музея, ставшего теперь пристанью для романтиков, паломников страны Гринландии…»
Борис Серман из статьи «Невостребованный долг»
( не публиковалась)
Выдержки из письма Генеральному прокурору СССР вдовы писателя Александра Грина – Нины Николаевны Грин ( город Старый Крым, ул. Карла Либкнехта, дом 63)
«… Два года тому назад – в мае 1956 года – я получила из Главной Военной Прокуратуры отказ в реабилитации. Я была осуждена 20 февраля 1946 года выездной сессией Военного Трибунала Симферопольского округа по статье 58-1 «а» к 10 годам лишения свободы с поражением в правах и конфискацией имущества, и отбыв почти 10 лет, была освобождена по указу от 17 сентября 1955 года по амнистии со снятием судимости.
Отказ в реабилитации я считала неправильным и несправедливым, ибо никогда своей Родине не изменяла. Но годы, болезнь и тяжесть пережитого сделали свое – сломили волю и укротили энергию – не хватало нервов, не хватало сил – и я решила примириться, тем более что жить осталось недолго.
Всю свою жизнь после освобождения я посвятила сохранению литературного наследия моего покойного мужа Александра Степановича Грина, – и я ношу его имя, имя писателя, чьи произведения с таким интересом читает наш народ. Я обязана перед его светлой и чистой памятью приложить все усилия к тому, чтобы ни малейшей тени не легло на это имя, – и вот это единственное обстоятельство диктует мне вновь обратиться к вами с просьбой о пересмотре моего дела.
…Немецкая оккупация застала меня в Старом Крыму, где я жила со старухой-матерью и работала медсестрой в местной солнцелечебнице. В старом Крыму жил и писал последние годы своей жизни мой покойный муж.
После его смерти я осталась жить там же и к началу войны почти закончила организацию дома-музея его имени. Все мои помыслы, весь смысл моего существования были связаны с этим местом – и мне эвакуироваться из Старого Крыма было морально и физически тяжело…
…Никаких средств к существованию, кроме зарплаты у меня не было, и война застала меня врасплох. К ноябрю 1941 года мы с матерью уже основательно голодали. Наши скромные вещи никто не хотел обменивать на продукты – все берегли для себя. К этому времени я переносила длительный очень тяжелый приступ грудной жабы, а у матери появились первые признаки психического заболевания, которое быстро прогрессировало.
В последний числах января 1942 года кто-то из местных жителей, работавших в управе, предложил мне место корректора в небольшой типографии, открытой городской управой. Типография печатала различные бланки, необходимые для работы управы, а позже – по просьбе жителей деревень – краткие календари…
… В начале июля 1942 года очередной комендант ( их сменилось 24) явился в типографию и сообщил мне, что в типографии раз в неделю будет печататься бюллетень со сводками и необходимой хроникой. Формат – одна восьмая листа, название «Старокрымский бюллетень». И что я назначаюсь его редактором. Мой категорический отказ от редактирования не был принят. Боясь потерять место, боясь голодной смерти, боясь уничтожения психически больной матери, я согласилась.
…В начале марта 1943 года немцы прекратили выпуск бюллетеня в связи с их поражением на фронтах Отечественной войны…
… Передать словами весь ужас существования в условиях немецкой оккупации нет возможности, как и трудно описать весь ужас жизни с умалишенной… Как я уже указала выше, я выпустила всего пять последних номеров этого бюллетеня, где, кроме сводок хроники, ничего не печаталось, а между тем мне отказано в реабилитации потому, что я « около 2-х лет», как указано в мотивах отказа, являлась редактором немецкой газеты…
… Сама я не писала ни одной строки, выполняя только строго техническую часть работы. И от жителей не принимала никаких статей, объясняя им, что в бюллетене статьи не помещаются.
«…В связи с наступлением советских войск бежала из Крыма в Германию» – сказано далее обо мне в отказе от реабилитации. Я не «бежала» в Германию.
1944 году умерла моя мать. После ее смерти я уехала не в Германию, а в Одессу, где жили мои друзья, а в Германию я была увезена насильственно немцами, так же как и несколько сот советских граждан вместе со мною. Я приехала в Одессу на пароходе, и прямо с парохода меня и других снял отряд немецких солдат… через несколько дней нас всех отправили на машинах на вокзал, погрузили по 36 человек в товарные вагоны, и в каждый вагон поместили по 2 солдата с оружием. Через Румынию нас перевезли в Германию, где распределили по рабочим лагерям…
…до января 1945 года я находилась в рабочем лагере, в 50 километрах от Бреславля. В январе нас погнали на запад, а лагерь сожгли. Гнали нас 20 километров до Эггера, где поместили в пересыльный лагерь, откуда меня эшелоном русских направили в Берлин. Я решила бежать во что бы то ни стало. В пути во время бомбежки я спряталась в куче мусора у линии и отстала от эшелона около Любека. 1 мая эту местность заняли англо-американцы, а 9 мая кончилась война…
… я не скрывала от следователя причины отъезда из Старого Крыма и совершенно отчетливо их изложила на допросах: я боялась в первые дни оставаться в Старом Крыму, так как прибывшие в город беженцы с Кавказа утверждали, что советские войска, занимая город, сразу же расстреливают всех, кто служил при немцах, независимо от занимаемой должности…Я Боялась, что в спешке первых дней буду расстреляна. Поэтому предприняла поездку в Одессу…
…Через две недели после моего заявления в репатриационную комиссию нас многих, так же, как я, безумно стосковавшихся по своей Родине переправили в восточную часть Германии в город Росток. В Ростоке нас держали 3 месяца – долго не могли собрать крымскую группу для отправки. Наконец нас отправили на машинах через Польшу в Барановичи. Там начался брюшной тиф. Боясь, что карантин надолго задержит возвращение домой, мы – десять крымских женщин – поспросили разрешение выехать из Барановичей не по групповым документам, а в одиночку. Нам разрешили…
Второго октября 1945 года я вернулась в Старый Крым. В тот же день сама явилась в МГБ и рассказала о своей работе во время оккупации. !9 октября я была арестована… С самого начала следствия я просила следователя записать причины вынудившие меня при немцах поступить на службу, т.е. о голоде, безденежье, тяжелой болезни матери и моей. Он неоднократно обещал мне это сделать и все откладывал. На мою последнюю просьбу он мне ответил: «Государству не важны причины, заставившие совершать преступления, а важно само преступление…»
Письмо подписано 5 мая 1958 года
Выдержки из текста одного из писем Нины Николаевны Борису Серману ( г. Киев, 3 марта 1964 года)
«Простите, голубчик, что до сих пор не ответила на ваше доброе дружеское письмо. С домиком, кажется, будет ладно. Только вчера была в Министерстве культуры. Принята была хорошо. Обещана поддержка со стороны феодосийского краеведческого музея. А там друзья. Может быть и выскочу из всех своих трудностей и заживу по-человечески. Только здесь я почувствовала, как жестоко устала за все эти годы, почувствовала каменную тяжесть прожитых лет. Ведь уже 71 пошел…
… Киев почти не видела. А я люблю но нему ходить – красивейший из городов. Привет всей вашей семье и всему Союзу писателей. Жму вашу дружескую лапу. Н. Грин»
***
В последний свой приезд в Симферополь в гости к Борису Евгеньевичу Серману Нина Николаевна как-то в разговоре вспомнила стихи Григория Поженяна:
Но разве мокнет
В гильзу вбитый порох…
Пусть сердце больше
Не стучит в груди.
Есть прожитые жизни,
У которых
Все, как ни грустно –
Впереди…
– Как идут к Александру Степановичу эти слова, посвященные Гайдару, – сказала Нина Николаевна и снова вернувшись к раздумьям, заключила: – Время все поставит на свои места. Вы верите? Должно ведь так быть. Так будет. Правда ведь?..
Так непосредственно надеяться, верить и ждать умела только Ассоль. Она и была ею всю жизнь. И теперь, и всегда будут стоять они рядом: певец и рыцарь романтики и его Ассоль, его друг, его жена – Нина Николаевна Грин.
Публикация Валерия Гаевского
Газета "Южное слово", 1998 год
