Он ловко забросил свой нехитрый багаж на верхнюю полку, оставив внизу лишь кожаную походную сумку. Легкий стук и, не дожидаясь ответа, дверь купе с рокотом соскользнула вбок.

В проёме стоял хмурый проводник, исподлобья разглядывая единственного пассажира.

Подумал: «Как они всё называют уменьшительно: билетик, тарелочка, кушеточка. Эдакая сервильность…» Пошарил в кармане дублёнки, вынул бумаги. Отдал.

–      Чайку не желаете? - спросил проводник.

–      Да, конечно, будьте любезны, - сказал Лев и протянул проводнику доллар.

Проводник удивлённо взглянул на странного интеллигента, но радостно схватил и упрятал драгоценную бумажку – в том 1993 году давали за неё аж 500 рублей!

–      Да я мигом, вы пока устраивайтесь, - сказал он уже приветливее, - никого к вам не подсажу, один поедете! Только вы вот что, дверь держите на запоре. Вот тут. А то сами знаете, времена нынче лихие, банды всякие гуляют. Наш поезд, бывает, грабят…

Красная Стрела отплыла от причала московского перрона и покатила на север, к Питеру, увозя гостя из Америки. Был он далеко не молод, перевалило за 75, но бодр, активен и непоседлив. Не был в России более 10 лет и приехал повидать родню и друзей. Он запер дверь, положил в чай шесть кусков сахара, размешал. С молодости пристрастился к сладости. Длинные тонкие пальцы музыканта обняли ажурные бока тёплого подстаканника, отогреваясь после московского мороза. Вынул из сумки чистый лист бумаги, карандаш. Задумался…. Колёса весело отстукивали ритм, совсем как тогда, давным-давно, в той далёкой стране, где он родился, где прошло детство и из которой навсегда уехал он пятьдесят семь лет назад.

*  *  *

В начале прошлого века, когда кровавыми волнами покатились по всей России еврейские погромы, многодетную семью Тышковых подняло с мест, понесло по свету, закружило и разбросало по разным странам. Два брата Арон и Борух уплыли в Америку, за ними последовал их племянник Соломон с двумя сёстрами Софьей и Генриеттой. Генриетта в Америке вскоре вышла замуж за Джо Сутина, племянника позже знаменитого художника Хаима Сутина. Третий брат Иосиф остался в России и стал известным актёром, взяв себе псевдоним «Посадов». Его вместе с женой и малолетними детьми в 1943 г. убили немцы. А четвёртый брат Самуил, уехал на Дальний Восток, в Харбин, небольшой тогда городок на севере Китая. Там он женился и 14 января 1917 г. у них родился сын Лев.

 

Старая Россия в годы гражданской войны и красного террора напоминала буйно помешанного самоубийцу. Побушевала в конвульсиях и померла. Однако её крохотный аппендикс, отделившийся от больного тела ещё до катастрофы, сохранился, даже расцвёл, и зажил своей изолированной жизнью. Жизнью иной, особенной, но всё же так похожей на старое доброе время! Этот аппендикс существовал в Китае, а точнее в Шанхае и Харбине, куда хлынули, спасаясь от красных и белых, толпы разного люда: служащие КВЖД (Китайско-Восточной Железной Дороги), аристократы, ремесленники, врачи, музыканты – в массе народ образованный и предприимчивый. Впрочем, прибыли также уголовники и прохиндеи всех мастей. В Харбине эта криминальная публика селилась в районе под соответствующим названием «Нахаловка». Советская Россия открыла в Харбине генеральное консульство и торговое представительство, начиненные чекистами и шпионами, тесно кооперирующими с населением Нахаловки.

Город процветал. Работали магазины, фабрики, школы, был свой симфонический оркестр, опера, театр оперетты, музыкальная школа, выходили газеты. Китайский Харбин превратился в истинно русский город, каких в самой России к началу двадцатых не осталось вовсе. Китайцы жили на окраинах и приходили в центр только на работу. Русские не говорили по-китайски, а китайцы по-русски, однако все друг друга отлично понимали и жили в мире и согласии. Росла и  еврейская община, которой руководил доктор Кауфман, построивший на свои деньги синагогу и больницу.

*  *  *

В конце 1923 года, на Лёвиного отца напала блажь. Как алкоголика к бутылке, его безумно потянуло назад на родину. Впрочем, было тому и рациональное объяснение – хотел повидать оставшихся там сестёр, братьев, мать. Не понимал – страны, жившей лишь в его памяти, больше нет, и такая поездка может стоить жизни. Он взял отпуск в аптеке, где работал провизором, и семья двинулась на запад. Ехали по КВЖД долго, опасно и голодно. Где-то под Красноярском таёжные банды разобрали рельсы и поезд пошёл под откос. Погибло много людей, но Тышковых спасло то, что их вагон был последним. В январе добрались до Москвы. Стоял лютый мороз.  Семилетнего Лёву удивило странное красно-чёрное оформление столицы и грустная медленная музыка, звучащая на каждом углу. Он не понимал, почему смерть какого-то начальника по имени Ленин так повсеместно отмечается. Впрочем, повидав родню и кое в чём всё же разобравшись, решили возвращаться домой. Опять долгий и опасный путь, на этот раз на восток, и концу февраля счастливцы вернулись в родной Харбин.

Самуил был страстным любителем музыки и решил учить сына Лёву игре на скрипке. Отдали его местному педагогу, не слишком высокого уровня, не надеясь, впрочем, на большой прогресс. Но неожиданно мальчик стал делать удивительные успехи. Уже через год занятий он выступил в концерте, исполняя сложные произведения «взрослого» репертуара. В 1927 году родители показали вундеркинда Лёву скрипачу Н. А. Шиферблату, ученику великого Ауэра, прекрасному музыканту и педагогу. Прослушав, тот согласился взять талантливого мальчика в ученики. Через короткое время Лёва уже играл сложный концерт Бруха и виртуозную пьесу Венявского.

 

Однако через два года Шиферблат покинул Харбин – он получил приглашение стать главным дирижёром Токийского симфонического оркестра. Пригласил его виконт Хидемаро Каноэ, младший брат премьер-министра Японии и сам великолепный музыкант и композитор. Прибыв в Токио, Шиферблат рассказал Каноэ про необычно талантливого парнишку, и тот организовал официальное приглашение правительства на постоянный переезд Лёвы в Японию для учёбы.

 

В конце мая 1932 года, отец усадил сына в роскошное одноместное купе поезда Восточный Экспресс, шедшего на Мукден, а сотрудник японского консульства, пришедший проводить «важного» пассажира, вручил необходимые документы за подписью премьер-министра. И вот застучали колёса, увозя 15-летнего Льва Тышкова всё дальше на восток, к морю, к стране восходящего солнца, где ему предстояло четыре года жить и учиться в доме маэстро Шиферблата. Все эти далёкие события, он вспоминал сидя у столика в купе Красной Стрелы, летевшей к Питеру, и всё, что помнил, записывал для своей будущей книги.

Было уже совсем поздно, и сон прикрыл его своим заботливым одеялом. Он задремал под гипнотический стук колёс, положив голову на свои записи. Разбудила его внезапная и резкая остановка поезда. Выглянул в окно. Тьма. За дверью послышались крики, беготня по коридору. Он заметил, что ручка дверного запора медленно поворачивается. Кто-то осторожно отпирал снаружи. Лев быстро погасил свет, притаился. Дверь приоткрылась, в проёме полыхнуло лезвие яркого света, протянулась чья-то рука и стала нащупывать выключатель. И вот тут проснулся в нём защитный инстинкт старого зэка. Своими музыкальными пальцами Лев схватил бутылку нарзана, ударом о край столика отбил горлышко и со всех сил вонзил осколок в руку, шарившую по стене. Раздался вопль, рука отдёрнулась. Опять крики, беготня по вагону. Потом всё стихло, поезд тронулся и уж без приключений докатил до Питера. Утром пришёл проводник и сказал: "А нас ведь этой ночью опять хотели грабануть, но что-то их спугнуло..."

*  * *

Лёве отвели просторную комнату в роскошном особняке Шиферблата на окраине Токио. Прислуживал и виртуозно колдовал на кухне китаец Чен-сан, владеющий французским, японским и английским языками.  В строго определённые часы – колокольчик на завтрак, обед и ужин. А между ними – непрерывные изнурительные занятия. Как коршун, учитель прислушивался через стены к звукам Лёвиной скрипки, и если чем-то был недоволен, громко ругался, а то и приходил в ярость. Однажды так разбушевался, что спустил Лёву с лестницы, разломав на куски скрипку. Заставлял играть и разучивать на память самые сложные произведения скрипичного репертуара. Это была тяжёлая, но и увлекательная учёба. На отдых времени оставалось мало, но всё же учитель иногда давал деньги на карманные расходы и услужливый Чен-сан возил его на машине по всему городу.

Лев делал большие успехи и уже через полгода стал солировать со всеми симфоническим оркестрами Японии и приезжавшими на гастроли оркестрами из Европы и Америки, часто играл в самых больших токийских залах. В газетах печатали хвалебные рецензии. На сольных концертах ему часто аккомпанировала миниатюрная и глянцевая, как фарфоровый божок, пианистка Мива Кай, ученица великого пианиста Лео Сироты. В те годы в Японии гастролировали многие знаменитые музыканты и артисты. Лёва бывал на концертах Вертинского, Шаляпина, Крейцера. Выдающийся скрипач Ефрем Цимбалист, услышав лёвину игру, сказал, что ему надо ехать в Америку и продолжить там образование в филадельфийском институте Кёртиса. Вызвался всё организовать и помочь. Лев был в восторге, но его ревнивый учитель пришёл в ярость и сказал, что ни за что в Америку не отпустит. Лев всё же написал отцу в Харбин с просьбой позволить ему уехать с Цимбалистом.

В то время японцы захватили Манчжурию и оккупировали Харбин. Они, как безумный хирург, полоснули ножом по крохотному русскому аппендиксу. Жизнь в городе стала приходить в упадок. Бизнесы разорялись. Культурная жизнь затихла. Процветала лишь Нахаловка, превратившись в сплошной публичный дом. Народ уезжал – кто перебирался в Шанхай, а у кого были деньги и связи, в Америку. Кое-кто даже подумывал о возврате в Советский Союз. Слухи из СССР были тревожными, но никто толком не знал и не понимал, что там происходит. Лёвина подружка детства Рая Бочлен, чьи родители были родом из Одессы, написала Льву в Токио, что она с родителями и братом решила ехать в СССР. Лёвин отец к тому времени владел аптекой и дела его под японской оккупацией шли к разорению. Он тоже подумывал об отъезде из Харбина. Идея переезда Лёвы в Филадельфию ему не нравилась совсем. Самуила опять тянуло на родину, и он боялся, что никогда больше не увидит сына, если тот уедет в Америку. Он ответил Лёве отказом.

*  *  *

Весной 1936 года советский посол в Японии Юренев пригласил Лёву на первомайский банкет в посольстве. Шиферблат был категорически против любых контактов с советскими, но строптивый Лёва приглашение принял. На банкете посол поднял тост за его здоровье и сказал, что, по мнению советского правительства (подразумевая Сталина), такой талант, как Лев Тышков должен продолжить своё образование в Московской консерватории, и посольство готово в этом оказать всяческое содействие.

Лев написал об этом отцу и тот воспринял идею возвращения в Россию с большим энтузиазмом. Учитель был возмущён, называл это самоубийством и предрекал всяческие ужасы и беды, но всё же дал рекомендательные письма к профессорам Московской консерватории. Лёва вернулся из Японии в Харбин и советской консул выдал ему и всей семье бесплатные билеты на проезд до Москвы.

Как и 12 лет назад, они опять двинулись на запад с куда большим комфортом, радужными надеждами, но и с какой-то неясной тревогой в душе… Вместе со Львом  в Москву ехал его двоюродный брат и друг детства Ананий (Нана) Шварцбург, талантливый пианист, большой весельчак и гуляка.

 

 

Московская консерватория в те годы переживала расцвет. Лёву сразу приняли в класс профессора Абрама Ильича Ямпольского, выдающегося скрипичного педагога, а Нану в класс профессора Игумнова. Нана однако, в отличие от своего двоюродного брата, больше интересовался поэзией, новыми друзьями, девочками. А вот Лёва полностью погрузился в занятия на скрипке и готовился к сольному концерту в Большом Зале. И всё же это была весёлая студенческая жизнь. Им было по 20 и молодые люди, выросшие в другой стране в атмосфере свободы, не видели и не понимали окружающей их зловещей обстановки, были беззаботны, самоуверенны и наивны. Рано или поздно это должно было себя проявить. И проявило.

Однажды, было это летом 1937 года, Льву принесли телеграмму от Мивы Кай, которая планировала остановиться в Москве на пару дней, проездом из Варшавы в Японию. Она хотела повидаться с Лёвой и просила о встрече. Тёплым вечером, в назначенный час он ждал её у входа в консерваторию. Подкатила шикарная машина с флажками на которых было изображено оранжевое лучистое солнце. Оттуда вышли несколько японских дипломатов во фраках и крохотная белолицая Мива в традиционном кимоно – не слабое зрелище для Москвы тех лет. Молодые люди бросились друг к другу и обнялись под ошарашенными взорами прохожих. Японцы направлялись на концерт Гилельса и пригласили Льва в свою дипломатическую ложу. Потом, после концерта, он проводил Миву до посольской машины и просил передать письмо своему учителю в Токио. Никто не обратил внимания, что их фотографируют.

Его взяли 1-го декабря, среди бела дня, прямо в консерватории. Два чекиста с цинковыми физиономиями быстро обыскали и повели Льва вниз к выходу, под испуганными взглядами студентов. Привезли на Лубянку и впихнули в камеру до предела набитую арестантами, отловленными по Москве за день. На другой день ему дали лист бумаги, ручку и велели написать автобиографию. Показали фото с Мивой у посольской машины, а затем увезли в тюрьму на Таганке, откуда и начались все его круги ада.

*  *  *

Чтоб сломать эмоционально, сначала его бросили в одиночку, где на кандалах висел прикованный к стене окровавленный человек с безумными глазами, ещё живой. Стоял невыносимый смрад. На другой день перевели в общую камеру, в которой людей было, как сельдей в бочке. Ещё повезло - арестанты были сплошь политические, а уголовник только один. Место новичка было у параши. Шёл нескончаемый человеческий круговорот. Одних уводили, других добавляли. Ежовская мельница перемалывала людей 24 часа в сутки. Он ждал вызова на допрос несколько дней. Но дни эти оказались бесценной школой, спасшей ему жизнь. Опытные сокамерники учили: будут бить – защищай почки, уклоняйся чтоб не изуродовали, а главное – подписывай всё. Не подпишешь – той же ночью получишь пулю в затылок. Такие вот правила игры.

Первый допрос. Тёмный кабинет. На столе зелёная лампа, в углу занавеска у которой на стуле сидит полуголый угрожающего вида детина. Льва усаживают перед столом. Одноглазый, с черной пиратской повязкой следователь поднимается, медленно снимает ремень и наотмашь бьёт Льва пряжкой по лицу: - Японская сволочь!

Детина у занавески поднимается со стула.

- Ничего, - говорит ему следователь, - я с этим сосунком сам управлюсь. – Будешь признаваться, что шпионил в пользу Японии или мне с тобой по другому поговорить?

Памятуя камерные уроки, Лев, утирая кровь с лица, вяло отвечает: - Пишите, что хотите…

- Вот так-то лучше, - довольно говорит следователь и после очередной порции мата сочиняет «признание», что Лев был завербован в Японии врагом советской власти Шиферблатом и передавал ему секретные сведения через связную Мива Кай. Лев всё подписывает, его уводят в камеру, а на следующий день объявляют приговор – 10 лет. Везунчик.

В те дни по приказу Ежова брали многих харбинцев. Молоденькая Рая Бочлен, её брат и отец себя шпионами не признали и после зверских истязаний были отвезены на Бутовский полигон и там расстреляны. Та же участь постигла тысячи других возвращенцев.

А потом был долгий изнурительный этап на восток. На Свердловской пересылке его ждал сюрприз – в камеру ввели партию новых зэков и среди них он узнал своего двоюродного брата Нану. Встреча друзей была недолгой – Нану отправили на Колыму, а Льва в Ивдельлаг, что на севере Свердловской области. Снова им довелось увидеться, лишь когда Лев уже стал доцентом Свердловской консерватории, а Нана художественным руководителем Красноярской филармонии. Но до этого надо было ещё выжить и прожить 20 лет.

В лагере был он отправлен на общие работы, так что вместо смычка и скрипки держал в руках кирку и тачку. Сил физических не хватало, норму часто выполнить не мог, а потому получал заниженную пайку. В лютые морозы трижды был брошен в ледяной карцер, откуда его с обмороженными ногами и без сознания выволакивали зэки, отпаивали кипятком. Кличка ему была «скрипач-придурок», ибо чтоб не сойти с ума занимался самогипнозом и постоянно проигрывал то в уме, то веткой на полене скрипичные партии. В те самые дни, когда уж совсем доходил он от обморожений и голода, получил от отца посылку с весьма «нужными» в лагере вещами: выходной костюм, белоснежные рубашки, лаковые концертные туфли и шёлковые платки. Сволок он эти ценности в лагерную швейную мастерскую, за что схлопотал ещё 20 дней карцера. И не выжить бы ему там, но повезло – начальнице КВЧ (культурно-воспитательной части) приглянулся красавчик-интеллигент. Она договорилась с начальством чтоб снизили ему карцер до 10 дней, сняли с общих работ и направили работать «по специальности» на престижную должность – чистить картошку, дрова колоть, воду для кухни носить. Синекура! 35 лет спустя автор этих строк поражён был, как его тесть виртуозно колол дрова для шашлычного огня. Колол, как на скрипке играл.

Между тем, Самуил отчаянно боролся за сына – писал письма, прошения, взятки давал, стоял в бесконечных тюремных очередях. И ведь совпало удачно – его бесчисленные прошения плюс кампания нового главы НКВД Берии по исправлению «ошибок» расстрелянного Ежова. Репрессии снизились, многих освободили из лагерей. В декабре 1940 г. Льву сократили срок с 10 до 5 лет, а через два года он вышел на «свободу». Вышел-то он вышел, но оставалось ещё 4 года ссылки и уехать из Ивдельлага ему не позволили. Стал он там вольнонаёмным руководителем художественной самодеятельности. Лишь после войны, в 1946 году, то есть через 9 лет после ареста, получил он разрешение съездить по делам в посёлок Тавда на Урале, проездом через Свердловск.

*  *  *

В лагерной телогрейке, со следами от споротого номера на спине, с судимостью в паспорте по 58-й статье, до Тавды он не доехал, а в нарушение всех правил сошел с поезда в Свердловске. Прямиком с вокзала, прячась по подворотням, направился в филармонию, к её главному дирижёру Марку Израилевичу Паверману. Тот дал Льву скрипку и попросил что-нибудь сыграть. И ведь не пропали даром занятия на полене – услышав его игру, Паверман и директор филармонии Л. Р. Листовский немедленно зачислили Льва солистом оркестра в группе первых скрипок, а директор велел в своём кабинете поставить для него раскладушку. Люди эти с риском для себя покрывали «врага народа» - потом ещё лет пять ежемесячно получали они грозные предписания чтоб Тышков в течении 24 часов покинул Свердловск. Кто знает, как удавалось им это всё улаживать?

 

А дальше жизнь стала потихоньку устраиваться. В Свердловск перебрались родители, Лев закончил консерваторию, получил диплом и впоследствии стал доцентом в той же консерватории. Женился, родились дети: дочь Ира и сын Миша. В 1955 г. он получил бумаги о полной реабилитации. Вместе с друзьями-музыкантами Мирчиным, Цомыком и Терей Лев Тышков основал струнный квартет им. Мясковского и объездил с ним на гастролях всю страну – от Прибалтики до Колымы. Ну и разумеется, много преподавал в консерватории. Ученики нежно любили его. Их умиляла его деликатность, артистизм и при каждом случае – поклоны по-японски. Свердловский босс Борис Ельцын вручил ему диплом заслуженного артиста.

 

 

 

Одна из учениц Льва вышла замуж за большого начальника, что-то вроде партийного секретаря Киргизского крайкома. Однажды, был это уже год 1975, он получил от неё письмо: «Лев Самойлович, дорогой, приезжайте в гости. У нас в горах Тяньшаня своя дача. Горные пастбища. Приезжайте, попьёте кумыс, подышите горным воздухом. Окрепните. Что Вам всё время работать?»

–      А и в самом деле, почему бы не поехать? - подумал Лев и отправился покупать билет на самолёт в город Фрунзе.

Но билета ему не продали, сказали, что это считается приграничная зона (с Китаем), а потому сначала надо взять разрешение в управлении милиции. Пошёл он  в милицию, подал заявление. Вежливо там объяснили, что в течение месяца он получит ответ. В милиции люди точные и действительно, ровно через месяц он получил от них открытку: «Отказать». Ошарашенный Лев бросился на приём к начальнику. Сказали: ждать. Ждал, но не принял его начальник. Снова записался на приём. И опять не принял. На четвёртый или пятый раз милицейская секретарша сказала:

–      Ну что вы всё ходите! Не разрешат же вам. Какие вы все наивные, ну прям, как дети! Не понимаете что ли сами: вы же репрессированный, как же вас можно к границе подпускать? 

Лев оторопел: - Но ведь в 55-м меня полностью реабилитировали!

–      Ну да, - сказала девица, - в 37-м всех репрессировали, в 55-м всех реабилитировали. Верить вам всё равно нельзя.

На том и кончилось.

*  *  *

В 1977 г. мне невероятно повезло – я с женой Ирой, дочкой Льва Тышкова, тоже скрипачкой, и малолетним сыном Ромой, смог уехать из СССР. Через пару лет, поселились мы в Американском штате Коннектикут, знаменитым усадьбой Марка Твена и Йельским Университетом. Много сил мы приложили, чтоб вытащить Льва Самойловича с женой и сыном к нам. Не стоит тут об этом писать – другая тема. Сами они прекрасно понимали, что из Свердловска их не выпустят. После аварии с сибирской язвой в секретной лаборатории и афганской авантюры, этот уральской город вообще закрыли и для выезда и для въезда. Пришлось Тышковым переехать в глухой, Богом забытый городок Мга, что недалеко от Питера. Культуры меньше, зато шансов на выпуск больше. Там и заявление в ОВИР подали. Сработало. В 1982 г. им разрешили выехать по Израильской визе. Когда ехали через границу, на таможне отобрали всё, что хоть какую-то ценность имело – скрипку, ноты… Мстить надо неблагодарным, что покидали чудную страну, давшую им такую счастливую жизнь!

После приезда в Америку, Лев, хотя было ему уже 65 лет, без скрипки жить не мог. Ирина отдала ему свою запасную и Лев стал играть в двух коннектикутских оркестрах – как бы снова жить начал. Английский язык вернулся к нему, хоть не говорил он на нём без малого полвека. Много ездил по стране, в Европу, Израиль, после развала СССР даже в России побывал, о чём мы уже говорили. Всё мечтал поехать в Японию, но не случилось.

 

Году в 1988, кто-то сказал ему, что в Нью-Йоркской библиотеке, что на 5-й Авеню, работает волонтёром старая японская пианистка Мива Кай. Лев страшно разволновался, жена Люба наутюжила его лучший костюм, надел он галстук-бабочку, сел на поезд и поехал в Нью-Йорк. Там от станции до библиотеки пешком минут 10. Пришёл. Расспросил, где можно найти Мисс Кай? Указали на маленькую японку, похожую на постаревшего Будду.

–      Мива, сказал Лев, - ты меня помнишь?

Подняла голову, вгляделась. Не узнала. Смотрела, смотрела, но так и не вспомнила. Всё помнила – как концерты в Японии давала, как на конкурс в Варшаву ездила, даже как в Москве остановку делала. А его не вспомнила….

Вернулся Лев домой потрясённый, заперся один в спальне, долго об этом говорить не мог…

 

А когда подошла к концу его непростая жизнь, в мае 2003 года он тяжело умирал в госпитале Йельского университета. В его воспалённом мозгу смешались страны, времена, языки. Он кидался к запертому окну, чтоб вырваться на свободу и кричал на милых американских медсестёр, что пытались его удержать:

- Прочь, вертухаи!

Вот такая жизнь...

 

 

Мы жили в 3-х кварталах. Школу отдали оставшимся без крова, а мы бегали смотреть на этот кошмар. Соседи, среди которых были помощники нацистов во время войны, говорили: "Евреи отомстили."

 

Проект из Москвы, или 2800 погибших киевлян.

 

В Куреневской трагедии нередко видят «высшую кару»: люди решили строиться на могилах - и грязевой поток превратил в могилы дома живых. Но, пожалуй, лучше сказать так: катастрофа стала символом механического бездушия всей нашей управленческой системы. С этим бездушием горисполком решал за киевлян, что на месте Бабьего Яра - на костях и пепле сотни тысяч расстрелянных - должны стоять улицы и парк «культуры и отдыха» с аттракционами и танцплощадкой. Будто и лежат здесь не люди, и жить будут не люди...

С этим бездушием, возведенным в высший принцип, власть «не замечала» предупреждений о скором бедствии. Оно же позволило на долгие годы засекретить катастрофу.

Что привело к трагедии? 

Городские власти намеревались наладить бесперебойное, круглосуточное промышленное производство кирпичей, столь необходимых при возведении многочисленных жилых массивов, и попутно ликвидировать Бабий Яр, где во время войны было убито 260000 мирных жителей, большая часть которых, как известно, были евреи.

«Я ходил туда и потрясенно смотрел на озеро грязи, поглощающее пепел, кости, каменные осыпи могильных плит. Вода в нем была гнилая, зеленая, неподвижная… Бабий Яр, таким образом, был превращен в ванну грязи, такую же чудовищную, как и породившая ее идея» (А. Кузнецов, «Бабий Яр»).

Горько писать об этом, но долгое время после войны жители Киева по ночам ходили в Бабий Яр и рылись там в поисках колец и золотых зубов. Мародерство приняло такой массовый характер, что власти решили уничтожить и Бабий Яр, и память о погибших, и вообще все эти неприятности разом. А на месте гибели сотен тысяч людей – разбить парк культуры и отдыха... Да чего их и поминать – ведь эти люди остались в тылу врага или попали в плен, а следовательно, по советским стандартам не могли считаться полноценными гражданами. А тем более еще и евреи...

 

 

 

 

К вопросу подошли, как обычно: проект был разработан в Москве, даже без выезда специалистов на место, без учета местных особенностей почвы... К тому же все делалось с грубыми нарушениями технологии – и трубы не расчетного диаметра, а какого были, и вместо бетонной дамбы возвели земляную, и режим накопления пульпы не соблюдался: чтобы масса успевала затвердеть, ее нужно было качать с перерывами, а качали круглосуточно – спешили быстрее отрапортовать, перевыполнить и перегнать... 
Пульпа, попадавшая в овраг по трубопроводу, попросту смешивалась с водой. Глинистые склоны плохо впитывали влагу... А к этому добавилась большая вода от таяния снегов – весна 1961 выдалась дождливой. И в результате скопилось почти четыре миллиона кубических метров жидких глинистых масс.. Жители близлежащих домов неоднократно пытались обратиться к городским властям о подтоплении – но их и на порог не пустили.

Первый шаг к катастрофе Киев сделал 28 марта 1950 года, когда исполком киевского горсовета принял решение №582, - говорит, историк Татьяна Евстафьева. - Это решение утверждало проект и порядок организации гидроотвалов в отроги Бабьего Яра, с подачи Министерства промстройматериалов подготовленный московским трестом гидромеханизации.

Но решением №2405 некоторые изменения горисполком внес: например, уровень намыва был поднят до самой кромки оврага!

Некомпетентность чиновников, волюнтаризм тогдашнего «мэра» Киева А. Давыдова явились основными причинами катастрофы. Еще в 1957 году поступали сигналы об аварийном состоянии «канавы Бабьего Яра», на которые, однако, никто не реагировал. В начале марта 1961-го тревогу начали бить простые киевляне: они увидели ручейки, текущие по дамбам. Но власти не встревожились до самого момента трагедии.

 

 

 

 

И вот 13 марта, в 8.30, дамбы не выдержали.. Лавина мокрого грунта объемом 700 тыс. куб м шириной около 20 м и высотой порядка 14 м сползла по оврагу и покатилась по ул. Фрунзе, все снося на своем пути. 34 одно, 5 двухэтажных домов, 2 общежития, 12 одноэтажных домов госфонда. Общая площадь этих построек составляла пять тысяч квадратных метров, перевернутые автобус и троллейбус, разрушенное трамвайное депо им.Красина, стадион «Спартак» - такова «добыча» стихии. 25 гектаров площади оказались под 3-метровым слоем пульпы. Точное число жертв так до сих пор и неизвестно – официально объявлено о 145 погибших. Однако, по свидетельству очевидцев, количество погибших в катастрофе – около 2 тысяч

 

 

 

 

Прорвало дамбу, перекрывавшую Бабий Яр, куда 10 лет сливали сточные воды с Петровских кирпичных заводов. Дамба начала разрушаться ранним утром. В 6:45, через 3,5 часа ее прорвало. Грязевой вал высотой 14 метров (с 4-х этажный дом) понесся по улицам района Куреневка, снося здания, людей, трупы и остатки гробов с близлежащих кладбищ. Потоп продолжался всего полтора часа, но его последствия были катастрофическими.

Высота вала в районе улицы Фрунзе уменьшилась вдвое, но и этого оказалось достаточно, чтобы погибли сотни людей. Растекшаяся пульпа стала твердой, как камень.

 

 

 

Мужчина выносит к военной машине какие-то пожитки из разрушенного дома

 

 

Все, что осталось от жилой застройки частного сектора, после расчистки затопленной территории.

Граничащий оградой с Подольским спуском стадион "Спартак" был затоплен слоем жидкой грязи с глиной настолько, что его высокой ограды не было видно, был затоплен трамвайный парк..

 

 

 

 

Общий вид стадиона Спартак после аварии

 

 

Продолжается отселение пострадавших.

Здание Подольской больницы устояло. Часть больных спасалась от затопления на его крыше. Была уничтожена площадь около 30 гектаров

 

 

 

 

Эта трагедия уничтожила семь трамваев, троллейбус и рейсовый автобус с пассажирами, еще три предприятия района, убила сотни киевлян — как работников этих предприятий, так и пассажиров, ехавших на работу в другие районы, жильцов общежитий, большого частного сектора, военнослужащих и пожарных, милиционеров, врачей, больных клиники №15, водителей и пассажиров автотранспорта, - известно из двух документальных книг и из воспоминаний очевидцев.

С целью избежания политической окраски события на предприятиях были запрещены гражданские панихиды, покойников хоронили на всех городских кладбищах и даже в области. Пострадавшие, лишившиеся жилья, получили ордера на квартиры, некоторым даже выдали талоны на приобретение в рассрочку телевизоров и холодильников.

Свидетельствует М. Н. Новгородская, учительница: 
«Я села в автобус, салон которого был так переполнен, что меня буквально припечатали к задней двери. Проехав немного, автобус застрял напротив стадиона «Спартак». Вода стала достигать окон машины. Шоферы всех застрявших машин выбирались из них и плыли на противоположную сторону к ограде стадиона. В автобусе стоял страшный крик. Люди осознали, что погребены заживо. И вдруг все потемнело. На нас шел вал - сплошная пенящаяся масса какого-то серого цвета. Вал был выше домов и закрывал собой небо. Стоявший впереди меня человек на мгновение рывком раздвинул двери и шагнул вперед. Я - вслед за ним. Поток сбил меня с ног, но чудом оставшись на поверхности и барахтаясь, я добралась до ограды стадиона. Когда я взобралась на нее, раздался взрыв - автобус, из которого я несколько мгновений назад выбралась, был объят пламенем. Кто-то выбил переднюю дверь, но спаслись только женщина и две девочки. У них сильно обгорели волосы. Остальные пассажиры сгорели заживо».

 

 

 

В спасательных работах участвуют военные Киевского гарнизона.

Около двух тысяч погибших... Только через 40 лет, в годовщину трагедии, украинские газеты наконец назвали эту цифру. Впрочем, киевляне каким-то образом знали о ней почти с самого начала. Несмотря на то, что тогда, в 61-ом, украинским КГБ была проведена, можно сказать, «блестящая» спецоперация по замалчиванию катастрофы.

 

 

Установленные военными временные деревянные мостки, позволяющие передвигаться по залитой грязью территории.

Свидетельствует доктор физико-математических наук Д. Т. Курнатовский. Он был тогда в Ленинграде и срочно вернулся в Киев, случайно узнав о трагедии по сообщению «Голоса Америки»:

«Куреневка представляла собой страшное зрелище: на всем пространстве, сколько видел глаз, усталые солдаты, по колено в грязи, раскапывали погибших, продвигаясь в выкопанных траншеях. Они раскопали наш рояль, старинные книги - дедушкину библиотеку, картины. Когда вытащили кроватку с ребенком наших соседей, я не выдержал и убежал».
(газета "Киевский Телеграф", 2003 г.)

«...с 13 марта самолеты "Аэрофлота" в течение нескольких недель изменяли маршруты и облетали это страшное место, дабы никто из пассажиров не смог разглядеть из иллюминатора истинные масштабы трагедии. Несколько суток Киев был оторван от мира. Не работала междугородная, а тем паче, международная телефонная связь. Телеграммы "сомнительного содержания" хотя и принимались, но не направлялись к месту назначения, письма прибывали к получателям с приличной задержкой. Далеко не все из них попадали к адресатам. Возможно, перлюстрировались и отбирались по признаку "благонадежности"... "отцы города" отозвались скромным некрологом в местной "вечерке". Спустя две недели...»

 

 

Улица Фрунзе (справа – стадион «Спартак») в день трагедии…

Свидетельствует В.. И. Ткаченко, военный:

«Сначала мы работали вручную, при помощи лопат, а когда пригнали экскаватор, начали раздаваться вопли заживо погребенных. Еще живых людей цепляло ковшом. Стоять рядом было невыносимо. Иногда в ковш попадали руки, ноги, тела людей, разорванных ударом лавины на части. Попадались невероятно изуродованные тела людей. Всю ночь светили прожекторы, которые выхватывали все новые подробности кошмара. Где-то откопали детсадовскую группу и воспитательницу.. Потом добрались до забитого людьми трамвая, полностью погребенного под многометровым слоем пульпы. Нерасчлененные тела свозили на территорию Павловской больницы и складывали рядами в клубе. Несколько дней перед зданием стояла воющая, кричащая, обезумевшая от горя толпа людей, которые пришли сюда искать своих близких».

«Заговор молчания» удался.

Из уст в уста передавалась фраза «Бабий Яр отомстил», которая не нуждалась в особых пояснениях. Петровские кирпичные заводы больше десяти лет гнали через трубопровод отходы своего производства прямиком в отроги Бабьего Яра, скрывая место одного из самых страшных преступлений времен войны и покрывая многометровым шаром останки расстрелянных фашистами киевлян. Согласно одной из бродивших тогда по городу версий, человеческий жир, пропитавший насквозь склоны Бабьего Яра, и стал причиной размывания земляной дамбы и произошедшей трагедии.
Незадолго до трагедии местные собаки несколько дней подряд ужасно выли, а самые дальновидные жители побросали свои дома и уехали кто куда – и это спасло им жизнь. Вода постепенно размывала дамбу, а в ночь на понедельник образовала большое озеро в районе трамвайного парка, блокировав все транспортные пути. В озере застряло несколько машин, кругом толпились люди, которые не могли уехать...

Наконец дамбу прорвало. Высота вала достигала 14 м, скорость – 60-70 км в час. Сметая все на своем пути, стена глинистой массы понеслась по городу... Убежать было невозможно. Очень мало кого удалось снять вертолетом с крыш уцелевших домов. Кроме того, вследствие обрывов линий электропередач начались вспышки и пожары – горели автобусы с людьми, троллейбусы, людей поражало током...

Невозможно вообразить, что чувствовали эти люди перед смертью, увидев многометровую стену несущейся на них серой глинистой массы. У многих при вскрытии был обнаружен разрыв сердца: они умерли еще до того, как многотонная лавина накрыла и понесла их.

Тел было столько, что некуда было складывать, морги были переполнены...
В архивах КГБ была зафиксирована цифра 2800 жертв, но посчитать всех было уже невозможно.

О Куреневке 61-ого даже в пределах Украины знали далеко не все. Ну а сейчас...
Один из киевских бульваров до сих пор носит имя Алексея Давыдова - человека, чье имя навсегда останется связанным с Куреневской трагедией. Конечно, решение о затоплении Бабьего Яра пульпой принималось не на уровне тогдашнего председателя горисполкома – слишком явным был политический подтекст этого решения. Не в его компетенции была, безусловно, и организация акции по замалчиванию катастрофы.. Но скончавшийся от инфаркта в 63-ем Давыдов стал для большинства горожан воплощением преступных действий властей - говорят, что его могила на Байковом кладбище несколько лет охранялась сотрудниками госбезопасности.

Эпилог
Расследование проходило в строгой тайне, осудили шестерых «стрелочников». Никто из городских чиновников на скамью подсудимых не сел.. Алексей Давыдов через два года умер - ходили слухи, что он застрелился.

Власти делали все возможное, чтобы скрыть масштабы трагедии. Запрещалось устанавливать таблички с четкой датой смерти. Да и определить, кого хоронят, было нельзя – поскольку спрессованный многометровый слой глины, в котором остались сотни людей, разгребали экскаваторами, и их ковши выкапывали то, что не описать словами.

Людям, которые этим занимались, всю жизнь потом снилось то, что эти ковши грузили на самосвалы, а водители самосвалов и бульдозеров, случалось, в панике убегали, заслышав страшные крики – когда ковш, вместе с глиной и погибшими, выкапывал и рвал на части еще живых...

А через месяц полетел Гагарин, и жизнь стала сплошным ликованием.

 

Этой осенью общаясь с сыном наших друзей (парню 24 года), я узнала, что ни он, ни его друзья, никогда не слышали об этом событии. Вот так все и забывается. А забывать это нельзя...