Борису Мессереру 

 РИСУНОК

  Рисую женщину в лиловом.
Какое благо - рисовать
и не уметь! А ту тетрадь
с полузабытым полусловом
я выброшу! Рука вольна
томиться нетерпеньем новым.
Но эта женщина в лиловом
откуда? И зачем она
ступает по корням еловым
в прекрасном парке давних лет?
И там, где парк впадает в лес,
лесничий ею очарован.
Развязный! Как он смел взглянуть
прилежным взором благосклонным?
Та, в платье нежном и лиловом,
строга и продолжает путь.
Что мне до женщины в лиловом?
Зачем меня тоска берёт,
что будет этот детский рот
ничтожным кем-то поцелован?
Зачем мне жизнь ее грустна?
В дому, ей чуждом и суровом,
родимая и вся в лиловом,
кем мне приходится она?
Неужто розовой, в лиловом,
столь не желавшей умирать,-
всё ж умереть?
А где тетрадь,
чтоб грусть мою упрочить словом?

Белла Ахмадулина.

1968

.

Застенчивый герой 

О, мой застенчивый герой, 
Ты ловко избежал позора. 
Как долго я играла роль, 
Не опираясь на партнера. 

К проклятой помощи Твой 
Я не прибегнула ни разу. 
Среди кулис, среди теней 
Ты скрылся, незаметный глазу. 

А в этом сраме я бреду. 
Я шла пред публикой жестокой. 
Вся на виду, вся на виду, 
Вся в этой роли одинокой. 

О, как Ты загадал партнер, 
Ты не прощал мне очевидность 
Бесстыжую моих потерь, 
Моей улыбки безобидность. 

И жадно шли Твои стада 
Напиться из моей печали. 
Одна, одна! Среди стыда 
Стою с упавшими плечами. 

Но опрометчивой толпе 
Герой действительный не виден 
Герой! Как боязно Тебе! 
Не бойся, я Тебя не выдам. 

Вся наша роль - моя лишь роль. 
Я проиграла в ней жестоко. 
Вся наша боль - моя лишь боль. 
А сколько боли, сколько, сколько! 

 

Моя судьба – как поле васильков. 
А ты на ней – укромная тропинка. 
Ты начал путь, дошел до серединки, 
Остановился… Дальше не готов. 

Зелено-синяя шальная воля! 
Преподнеся мне новые цветы, 
Побрел обратно по тропинке ты… 
Моя судьба – дурманных маков поле… 

Я думала, что ты мой враг, 
что ты беда моя тяжёлая, 
а вышло так: ты просто враль, 
и вся игра твоя – дешёвая. 
На площади Манежная 
бросал монету в снег. 
Загадывал монетой, 
люблю я или нет. 
И шарфом ноги мне обматывал 
там, в Александровском саду, 
и руки грел, а всё обманывал, 
всё думал, что и я солгу. 
Кружилось надо мной враньё, 
похожее на вороньё. 
Но вот в последний раз прощаешься. 
В глазах ни сине, ни черно. 
О, проживёшь, не опечалишься, 
а мне и вовсе ничего. 
Но как же всё напрасно, 
но как же всё нелепо! 
Тебе идти направо. 
Мне идти налево.

«По улице моей который год...»


По улице моей который год 
звучат шаги – мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход 
той темноте за окнами угоден. 
Запущены моих друзей дела, 
нет в их домах ни музыки, ни пенья, 
и лишь, как прежде, девочки Дега 
голубенькие оправляют перья. 
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх 
вас, беззащитных, среди этой ночи. 
К предательству таинственная страсть, 
друзья мои, туманит ваши очи. 
О одиночество, как твой характер крут! 
Посверкивая циркулем железным, 
как холодно ты замыкаешь круг, 
не внемля увереньям бесполезным. 
Так призови меня и награди! 
Твой баловень, обласканный тобою, 
утешусь, прислонясь к твоей груди, 
умоюсь твоей стужей голубою. 
Дай стать на цыпочки в твоём лесу, 
на том конце замедленного жеста 
найти листву, и поднести к лицу, 
и ощутить сиротство, как блаженство. 
Даруй мне тишь твоих библиотек, 
твоих концертов строгие мотивы, 
и – мудрая – я позабуду тех, 
кто умерли или доселе живы. 
И я познаю мудрость и печаль, 
свой тайный смысл доверят мне предметы. 
Природа, прислонясь к моим плечам, 
объявит свои детские секреты. 
И вот тогда – из слёз, из темноты, 
из бедного невежества былого 
друзей моих прекрасные черты 
появятся и растворятся снова.

ПРОЩАНИЕ 

А напоследок я скажу: 
прощай, любить не обязуйся. 
С ума схожу. Иль восхожу 
к высокой степени безумства. 
Как ты любил? – ты пригубил 
погибели. Не в этом дело. 
Как ты любил? – ты погубил, 
но погубил так неумело. 
Жестокость промаха... О, нет 
тебе прощенья. Живо тело 
и бродит, видит белый свет, 
но тело моё опустело. 
Работу малую висок 
ещё вершит. Но пали руки, 
и стайкою, наискосок, 
уходят запахи и звуки.
 

«Жила в позоре окаянном...»


Жила в позоре окаянном, 
а всё ж душа – белым-бела, 
и если кто-то океаном 
и был – то это я была. 
О, мой купальщик боязливый, 
ты б сам не выплыл – это я 
волною нежной и брезгливой 
на берег вынесла тебя. 
Что я наделала с тобою! 
Как позабыла в той беде, 
что стал ты рыбой голубою, 
взлелеянной в моей воде! 
И повторяют вслед за мною, 
и причитают все моря: 
о ты, дитя моё родное, 
о бедное, прости меня!

«Не уделяй мне много времени...»


Не уделяй мне много времени, 
Вопросов мне не задавай. 
Глазами добрыми и верными 
Руки моей не задевай. 
Не проходи весной по лужицам, 
По следу следа моего. 
Я знаю – снова не получится 
Из этой встречи ничего. 
Ты думаешь, что я из гордости 
Хожу, с тобою не дружу? 
Я не из гордости – из горести 
Так прямо голову держу.

ОБЛАКА 



Грозы и солнца перемирие, 
и облака несут утрату 
дождя - 
над всем: 
над пирамидами, 
над Хеттой, 
Мидией, 
Урарту. 
И радуга - 
грозы напарница- 
встает, 
и пенится Кура. 
Куда теперь они направятся? 
Куда? Не ведаю. 
Куда?
 

Однажды, покачнувшись на краю 
Однажды, покачнувшись на краю 
всего, что есть, я ощутила в теле 
присутствие непоправимой тени, 
куда-то прочь теснившей жизнь мою. 

Никто не знал, лишь белая тетрадь 
заметила, что я задула свечи, 
зажженные для сотворенья речи, - 
без них я не желала умирать. 

Так мучилась! Так близко подошла 
к скончанью мук! Не молвила ни слова. 
А это просто возраста иного 
искала неокрепшая душа. 

Я стала жить и долго проживу- 
Но с той поры я мукою земною 
зову лишь то, что не воспето мною, 
все прочее - блаженством я зову.