Источник
Айн Рэнд




Айн Рэнд

Источник


Фрэнку О’Коннору





Часть первая. Питер Китинг





I


Говард Рорк смеялся.

Он стоял обнажённый на краю утёса. У его подножья расстилалось озеро. Всплеск гранита взметнулся к небу и застыл над безмятежной водой. Вода казалась недвижимой, утёс — плывущим. В нём чувствовалось оцепенение момента, когда один поток сливается с другим — встречным и оба застывают на мгновение, более динамичное, чем само движение. Поверхность камня сверкала, щедро облизанная солнечными лучами.

Озеро казалось лишь тонким стальным диском, филигранно разрезавшим утёс на две части. Утёс уходил в глубину, ничуть не изменившись. Он начинался и заканчивался в небе. Весь мир, казалось, висел в пространстве, словно покачивающийся в пустоте остров, прикреплённый якорем к ногам человека, стоящего на скале.

Он стоял на фоне неба, расправив плечи. Длинные прямые линии его крепкого тела соединялись углами суставов; даже рельефные изгибы мышц казались разломленными на касательные. Руки с развёрнутыми ладонями свисали вниз. Он стоял, чувствуя свои сведённые лопатки, напряжённую шею и тяжесть крови, прилившей к ладоням. Ветер дул сзади — он ощущал его желобком на спине — и трепал его волосы, не светлые и не каштановые, а в точности цвета корки спелого апельсина.

Он смеялся над тем, что произошло с ним этим утром, и над тем, что ещё предстояло.

Он знал, что предстоящие дни будут трудными. Остались нерешённые вопросы, нужно было выработать план действий на ближайшее время. Он знал, что должен позаботиться об этом, но знал также, что сейчас ни о чём думать не будет, потому что в целом ему всё уже было ясно, общий план действий давно определён и, наконец, потому что здесь ему хотелось смеяться.

Он только что попробовал обдумать все эти вопросы, но отвлёкся, глядя на гранит.

Он уже не смеялся; взгляд его замер, вбирая в себя окружающий пейзаж. Лицо его было словно закон природы — неизменный, неумолимый, не ведающий сомнений. На лице выделялись высокие скулы над худыми впалыми щеками, серые глаза, холодные и пристальные, презрительный плотно сжатый рот — рот палача или святого.

Он смотрел на гранит, которому, думал он, предстоит быть расчленённым и превращённым в стены, на деревья, которые будут распилены на стропила. Он видел полосы окисленной породы и думал о железной руде под землёй, переплавленная, она обретёт новую жизнь, взметнувшись к небу стальными конструкциями.

Эти горы, думал он, стоят здесь для меня. Они ждут отбойного молотка, динамита и моего голоса, ждут, чтобы их раздробили, взорвали, расколотили и возродили. Они жаждут формы, которую им придадут мои руки.

Затем он тряхнул головой, снова вспомнив о том, что произошло этим утром, и о том, что ему предстоит много дел. Он подошёл к самому краю уступа, поднял руки и нырнул вниз.

Переплыв озеро, он выбрался на скалы у противоположного берега, где оставил свою одежду. Он с сожалением посмотрел по сторонам. В течение трёх лет, с тех пор как поселился в Стентоне[{1} - Под «известнейшим… Стентонским технологическим институтом» подразумевается, очевидно, Массачусетский технологический институт (Massachusetts Institute of Technology) в Кембридже (штат Массачусетс). Институт основан в 1861 г., новое здание занимает с 1915 г.], всякий раз, когда удавалось выкроить часок, что случалось не часто, он приходил сюда, чтобы расслабиться: поплавать, отдохнуть, подумать, побыть одному, вдохнуть полной грудью. Обретя свободу, он первым делом захотел вновь прийти сюда. Он знал, что видит эти скалы и озеро в последний раз. Этим утром его исключили из школы архитектуры Стентонского технологического института.

Он натянул старые джинсы, сандалии, рубашку с короткими рукавами, лишённую большинства пуговиц, и зашагал по узкой стёжке среди валунов к тропе, сбегавшей по зелёному склону к дороге внизу.

Он шёл быстро, спускаясь по вытянувшейся далеко вперёд, освещённой солнцем дороге со свободной и небрежной грацией опытного ходока. Далеко впереди лежал Стентон, растянувшийся вдоль побережья залива Массачусетс. Городок выглядел оправой для жемчужины — известнейшего института, возвышавшегося на холме.

Стентон начался свалкой. Унылая гора отбросов высилась среди травы, слабо дымя. Консервные банки тускло блестели на солнце. Дорога вела мимо первых домов к церкви — готическому храму, крытому черепицей, окрашенной в голубой цвет. Вдоль стен здания громоздились прочные деревянные опоры, ничего не поддерживающие, сверкали витражи с богатым узором из искусственного камня. Отсюда открывался путь в глубь длинных улиц, окаймлённых вычурными, претенциозными лужайками. В глубине лужаек стояли деревянные домищи уродливой формы — с выпирающими фронтонами, башенками, слуховыми окнами, выпяченными портиками, придавленными тяжестью гигантских покатых крыш. Белые занавески колыхались на окнах, у боковых дверей стоял переполненный мусорный бак. Старый пекинес сидел на подушечке рядом с входной дверью, из полураскрытой пасти его текла слюна. Пелёнки развевались на ветру между колоннами крыльца.

Люди оборачивались вслед Говарду Рорку. Некоторые застывали, изумлённо глядя на него с неожиданным и необъяснимым негодованием, — это было инстинктивное чувство, которое пробуждалось у большинства людей в его присутствии. Говард Рорк никого не видел. Для него улицы были пустынны, он мог бы совершенно спокойно пройти по ним голым.

Он пересёк центр Стентона — широкий заросший зеленью пустырь, окаймлённый окошками магазинов. Окошки кичились свежими афишами, возвещавшими: «Приветствуем наших выпускников! Удачи вам!» Сегодня днём курс, начавший обучение в Стентонском технологическом институте в 1922 году, получал дипломы.

Рорк медленно направился по улице туда, где в конце длинного ряда строений на пригорке над зелёной лощиной стоял дом миссис Китинг. Он три года снимал комнату в этом доме.

Миссис Китинг была на веранде. Она кормила пару канареек, сидевших в подвешенной над перилами клетке. Её пухлая ручка замерла на полпути, когда она увидела Говарда. Она с любопытством смотрела на него и пыталась состроить гримасу, долженствующую выражать сочувствие, но преуспела лишь в том, что показала, какого труда ей это стоит.

Он шёл через веранду, не обращая на неё внимания. Она остановила его:

— Мистер Рорк!

— Да.

— Мистер Рорк, я так сожалею… — Она запнулась. — О том, что случилось этим утром.

— О чём? — спросил он.

— О вашем исключении из института. Не могу передать вам, как мне жаль; я только хотела, чтобы вы знали, что я вам сочувствую.

Он стоял, глядя на неё. Миссис Китинг казалось, что он её не видит, но она знала, что это не так. Он всегда смотрит на людей в упор, и его проклятые глаза ничего не упускают. Один его взгляд внушает людям, что их как будто и не существует. Говард просто стоял и смотрел, не отвечая ей.

— Но я считаю, — продолжала она, — что если кто-то в этом мире страдает, то только по недоразумению. Конечно, теперь вы вынуждены будете отказаться от профессии архитектора, разве нет? Но молодой человек всегда может заработать на приличную жизнь, устроившись клерком, в торговле или где-нибудь ещё.

Он повернулся, собираясь уйти.

— О мистер Рорк! — воскликнула она.

— Да?

— Декан звонил вам в ваше отсутствие. — На этот раз она надеялась дождаться от него какой-нибудь реакции; это было бы всё равно что увидеть его сломленным. Она не знала, что в нём было такого, из-за чего у неё всегда возникало желание увидеть его сломленным.

— Да? — спросил он.

— Декан, — повторила она неуверенно, пытаясь вернуть утраченные позиции. — Декан собственной персоной, через секретаря.

— Ну и?

— Она велела передать вам, что декан хочет видеть вас немедленно после вашего возвращения.

— Спасибо.

— Как вы полагаете, чего он может хотеть сейчас?

— Не знаю.

Он сказал: «Не знаю», а она отчётливо услышала: «Мне плевать». И недоверчиво уставилась на него.

— Кстати, — сказала она, — у моего Питти сегодня выпускной вечер. — Она сказала это совершенно не к месту.

— Сегодня? Ах да.

— Это великий день для меня. Когда я думаю о том, как экономила, вкалывала, как рабыня, чтобы дать мальчику образование… Не подумайте, что я жалуюсь. Я не из тех, кто жалуется. Питти — очень одарённый мальчик. Но конечно, — торопливо продолжала она, оседлав любимого конька, — я не из тех, кто хвастается. Одним матерям повезло, другим нет. Мы все имеем то, чего заслуживаем. Питти себя ещё покажет. Я не принадлежу к тем, кто хочет, чтобы их дети убивали себя работой, и буду благодарна Господу, если к моему мальчику придёт даже малый успех. Но даже его мать понимает, что он пока ещё не лучший архитектор Соединённых Штатов.

Он сделал движение, намереваясь уйти.

— Но что же это я делаю, болтая здесь с вами! — проворковала она весело. — Вам нужно поторапливаться — переодеться и бежать. Декан ждёт вас.

Миссис Китинг стояла, глядя через дверь веранды вслед его худощавой фигуре, пересекавшей её строгую, аккуратную гостиную. Он всегда заставлял её чувствовать себя неуютно, пробуждая неясное предчувствие, будто он вот-вот не спеша развернётся и вдребезги разобьёт её кофейные столики, китайские вазы, фотографии в рамках. Он никогда не проявлял подобной склонности, но она, не зная почему, всё время ожидала этого.

Рорк поднялся к себе в комнату. Это была большая пустая комната, светлая от чисто оштукатуренных стен. У миссис Китинг никогда не было чувства, что Рорк действительно здесь живёт. Он не добавил ни единой вещи к самому необходимому из обстановки, которой она великодушно снабдила комнату, ни картины, ни вымпела — ни одной тёплой человеческой мелочи. Он ничего не принёс в комнату, кроме одежды и чертежей — немного одежды и очень много чертежей, загромоздивших весь угол. Иногда миссис Китинг думала, что здесь живут чертежи, а не человек.

Рорк и пришёл за чертежами — их нужно было упаковать в первую очередь. Он поднял один из них, потом другой, затем ещё один и встал, глядя на широкие листы.

Это были эскизы зданий, подобных которым не было на земле — словно их создал первый человек, родившийся на свет, никогда не слышавший о том, как строили до него. О них нечего было сказать, кроме того, что каждое было именно тем, чем должно быть. Они выглядели совсем не так, будто проектировщик, натужно размышляя, сидел над ними, соединяя двери, окна, колонны в соответствии с книжными предписаниями, приукрашивая всё по своей прихоти, пытаясь вычурностью форм скрыть отсутствие идеи. Дома как будто выросли из земли с помощью некой живой силы — совершенной и беспристрастно правильной. Руке, прочертившей тонкие карандашные линии, ещё многому предстояло учиться, но не было штриха, казавшегося лишним, не было ни одной пропущенной плоскости. Здания выглядели строгими и простыми, но лишь до тех пор, пока кто-нибудь не начинал рассматривать их ближе и не понимал, каким трудом, какой сложностью метода, каким напряжением мысли достигнута эта простота. И не было законов, определивших какую-либо деталь. Эти здания не были ни готическими, ни классическими, ни ренессансными. Они были только творениями Говарда Рорка.

Он стоял, глядя на эскиз. Это был тот самый эскиз, который до сих пор его не удовлетворял. Он начертил его как упражнение, которое придумал себе сверх учебных заданий; Говард часто делал так, когда находил какое-нибудь особенно интересное место и останавливался прикинуть, какой дом там должен стоять. Он проводил целые ночи, уставившись в этот эскиз, желая понять, что упустил. Взглянув на него теперь, без подготовки, он увидел ошибку.

Он швырнул эскиз на стол и склонился над ним, набрасывая чёткие линии прямо поверх своего аккуратного рисунка. Время от времени он останавливался и распрямлялся, чтобы взглянуть на весь лист; кончики его пальцев сжимали бумагу, словно дом был в его длиннопалых, с выпуклыми венами и выпирающими костями руках.

Часом позже он услышал стук в дверь.

— Войдите! — крикнул он, не отрываясь от чертежа.

— Мистер Рорк! — Миссис Китинг разинула рот, уставившись на него через порог. — Что вы делаете?

Он обернулся и взглянул на неё, пытаясь припомнить, кто она такая.

— А как же декан? — простонала она. — Декан, который ждёт вас.

— А, — сказал Рорк. — Ах да. Я забыл.

— Вы… забыли?!.

— Да. — Нотка изумления появилась в его голосе, он был удивлён её удивлением.

— Хорошо. Только вот что я хотела сказать. — Она поперхнулась. — Вас исключили — и правильно сделали. Очень правильно. Церемония начинается в четыре тридцать, а вы надеетесь, что декан найдёт время поговорить с вами?

— Я иду сейчас же, миссис Китинг.

Её толкало к действию не только любопытство; это был тайный страх, что приговор совета может быть отменён. Рорк направился в ванную в конце холла. Она наблюдала за ним, пока он умывался, приводил свои размётанные прямые волосы в некое подобие порядка. Он снова вышел и уже было направился к лестнице, когда она поняла, что он уходит.

— Мистер Рорк! — Она удивлённо указывала на его костюм. — Вы же не пойдёте в этом?

— А почему бы и нет?

— Но ведь это ваш декан!

— Теперь уже нет, миссис Китинг.

Она ошеломлённо подумала, что он сказал это так, будто был совершенно счастлив.

Стентонский технологический институт стоял на холме, его зубчатые стены подобно короне возвышались над распростёртым внизу городом. Институт выглядел средневековой крепостью с готическим собором, поднимающимся в центре. Крепость полностью соответствовала своему назначению — у неё были крепкие кирпичные стены с редкими бойницами; валами, позади которых могли ходить обороняющиеся лучники; угловыми башнями, с которых на атакующих можно было лить кипящее масло — если бы таковая необходимость появилась у учебного заведения. Собор высился над всем этим в своём резном великолепии — тщетная защита от двух злейших врагов: света и воздуха.

Кабинет декана походил на часовню, призрачный сумрак питался через единственное высокое окно с витражом. Мутный свет просачивался через одежды поражённых столбняком святых, неестественно выгнувших руки в локтях. Красное и багровое пятна покоились на подлинных фигурках химер, свернувшихся в углах камина, который никогда не топили. Зелёное пятно лежало в центре изображения Парфенона[{2} - Парфенон — мраморный храм богини Афины Парфенос (Афины Девы) на акрополе в Афинах. Прославленный памятник древнегреческой высокой классики (448–438 до н.э.). Сооружён архитекторами Иктином и Калликратом под руководством скульптора Фидия. Разрушен в 1687 г., частично восстановлен.], висевшего над камином.

Когда Рорк вошёл в кабинет, очертания фигуры декана неясно плавали позади письменного стола, покрытого резьбой на манер столика в исповедальне. Декан был низеньким толстым джентльменом, чья полнота несколько сглаживалась непоколебимым чувством собственного достоинства.

— Ах да, Рорк! — Он улыбнулся. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Рорк сел. Декан сплёл пальцы на животе и замер в ожидании предполагаемой просьбы. Её не последовало. Декан прочистил горло.

— Мне нет необходимости выражать сожаление в связи с неприятным событием, происшедшим сегодня утром, — начал он, — поскольку я считаю само собой разумеющимся, что вы всегда знали о моей искренней заинтересованности в вашем благополучии.

— Абсолютно никакой необходимости, — подтвердил Рорк.

Декан подозрительно посмотрел на него, но продолжил:

— Нет также необходимости упоминать, что я не голосовал против вас. Я воздержался. Но вам, вероятно, будет приятно знать, что на совете у вас была очень решительная группа защитников. Маленькая, но решительная. Профессор строительной техники выступал от вашего имени прямо как крестоносец. И ваш профессор математики тоже. Но, к сожалению, те, кто посчитал своим долгом проголосовать за ваше исключение, абсолютно превзошли остальных числом. Профессор Питеркин, ваш преподаватель композиции, решил дело. Он даже пригрозил подать в отставку, если вы не будете исключены. Вы должны понять, как сильно вы его спровоцировали.

— Я понимаю, — сказал Рорк.

— Понимаете, в этом-то всё и дело. Я говорю о вашем отношении к занятиям по архитектурной композиции. Вы никогда не уделяли им должного внимания. Однако вы блистали во всех инженерных науках. Конечно, никто не станет отрицать важности технических аспектов строительства для будущего архитектора, но к чему впадать в крайности? Зачем пренебрегать артистической, творческой, так сказать, стороной вашей профессии и ограничиваться сухими техническими и математическими предметами? Ведь вы намеревались стать архитектором, а не инженером-строителем.

— Теперь всё это, пожалуй, ни к чему, — согласился Рорк. — Всё уже позади. Теперь нет смысла обсуждать, какие предметы я предпочитал.

— Я очень хочу вам помочь, Рорк. По справедливости, вы должны признать это. Вы не можете сказать, что вас не предупреждали до того, как это случилось.

— Предупреждали.

Декан задвигался в своём кресле, он почувствовал себя неуютно. Глаза Рорка вежливо смотрели прямо на него. Декан думал: «Нет ничего плохого в том, как он смотрит на меня, действительно, он абсолютно корректен, вежлив как подобает; только впечатление такое, будто меня здесь нет».

— Любая задача, которую перед вами ставили, — продолжал декан, — любой проект, который вы должны были разработать, — что вы делали с ними? Каждый из них сделан в том — ну не могу назвать это стилем, — в той вашей неподражаемой манере, которая противоречит всем основам, которым мы пытались вас научить, всем укоренившимся образцам и традициям искусства. Возможно, вы думаете, что вы, что называется, модернист, но это даже не модернизм. Это… это полное безумие, если вы не возражаете.

— Не возражаю.

— Когда вам задавали проекты, оставлявшие выбор стиля за вами, и вы сдавали одну из ваших диких штучек, ладно, будем откровенны, ваши учителя засчитывали вам это, потому что не знали, как это понимать. Но когда вам задавали упражнение в историческом стиле: спроектировать часовню в тюдоровском духе[{3} - Стиль архитектуры тюдор (поздний перпендикулярный стиль) относится ко времени правления английской династии Тюдоров (1485–1603). Отличается плоскими арками, мелкими карнизами и деревянной обшивкой стен.] или здание французской оперы, вы сдавали нечто напоминающее коробки, сваленные друг на друга без всякого смысла. Можете ли вы сказать — это было неправильное понимание задания или откровенное неповиновение?

— Неповиновение, — сказал Рорк.

— Мы хотели дать вам шанс — ввиду ваших блестящих достижений по всем другим предметам. Но когда вы сдали это, — декан со стуком уронил кулак на лист, развёрнутый перед ним, — такую ренессансную виллу в курсовом проекте — право, мой мальчик, это было уже слишком. — На листе был изображён дом из стекла и бетона. В углу стояла острая угловатая подпись: Говард Рорк. — Вы рассчитывали, что мы сможем зачесть вам это?

— Нет.

— Вы просто лишили нас выбора. Естественно, теперь вы ожесточены против нас, но…

— Ничего подобного я не чувствую, — спокойно сказал Рорк. — Я должен объясниться. Обычно я не позволяю себе подчиняться обстоятельствам. На этот раз я допустил ошибку. Я не должен был ждать, пока вы меня вышибете. Я должен был давным-давно уйти сам.

— Ну-ну, не раздражайтесь. Вы заняли неправильную позицию, особенно ввиду того, что я собираюсь вам сказать. — Декан улыбнулся и доверительно наклонился вперёд, наслаждаясь увертюрой к доброму делу. — Вот истинная цель нашего разговора. Мне очень хотелось сообщить её вам как можно быстрее, чтобы вы не чувствовали себя брошенным. О, я лично подвергал себя риску, сообщая об этом президенту, с его-то нравом, но… Имейте в виду, он не принял на себя никаких обязательств, но… Вот каково положение дел: теперь, когда вы понимаете, насколько это всё серьёзно, если вы подождёте год, успокоитесь, всё обдумаете, скажем, повзрослеете, у нас, возможно, появится шанс взять вас обратно. Имейте в виду, я ничего не обещаю — это исключительно неофициально, это против наших правил, но, принимая во внимание особые обстоятельства и ваши блестящие достижения, такая возможность не исключается.

— Думаю, что вы меня не поняли, — сказал Рорк. — Почему вы решили, что я хочу вернуться?

— Что такое?

— Я не вернусь. Кроме того, мне здесь больше нечему учиться.

— Я вас не понимаю, — надменно отчеканил декан.

— Что тут объяснять? Теперь это не имеет к вам никакого отношения.

— Будьте так любезны объясниться.

— Если желаете. Я хочу быть архитектором, а не археологом. Я не вижу смысла в реанимации ренессансных вилл. Зачем мне учиться проектировать их, если я никогда не буду их строить?

— Мой дорогой мальчик, великий стиль Возрождения отнюдь не мёртв. Дома в этом стиле возводятся каждый день.

— Возводятся и будут возводиться, но только не мной.

— Бросьте, Рорк. Это же ребячество.

— Я пришёл сюда учиться строительству. Когда передо мной ставили задачу, главным для меня было научиться решать её так, как в будущем я буду решать её на деле, так, как буду строить. Я научился здесь всему, чему мог, занимаясь теми самыми строительными науками, которые вы не одобряете. Тратить же ещё год на срисовывание итальянских открыток я не намерен.

Час назад декан желал, чтобы этот разговор проходил как можно спокойнее. Теперь ему хотелось, чтобы Рорк проявил хоть какие-нибудь чувства; ему казалось неестественным, что человек ведёт себя совершенно непринуждённо в подобных обстоятельствах.

— Вы хотите сказать, что всерьёз думаете строить таким образом, когда станете архитектором — если, конечно, станете?

— Да.

— Мой дорогой друг, кто вам позволит?

— Это не главное. Главное — кто меня остановит?

— Послушайте, это серьёзно. Мне жаль, что я не поговорил с вами подробно и основательно намного раньше… Знаю, знаю, знаю, не перебивайте меня, вы увидели одно-два модернистских здания и вообразили… Но понимаете ли вы, что весь так называемый модерн — преходящий каприз? Вы должны осознать и принять — и это подтверждено всеми авторитетами, — что всё прекрасное в архитектуре уже сделано. Каждый стиль прошлого — неисчерпаемый кладезь. Мы можем только брать из великих стилей прошлого. Кто мы такие, чтобы поправлять или дополнять их? Мы можем лишь, преисполняясь почтения, пытаться их повторить.

— А зачем? — спросил Говард Рорк.

«Нет, — подумал декан, — нет, мне просто послышалось, он больше ничего не сказал; это совершенно невинное слово, и в нём нет никакой угрозы».

— Но это очевидно! — сказал декан.

— Смотрите, — спокойно сказал Рорк и указал на окно. — Вы видите кампус[{4} - Кампус — территория университета или колледжа (включая парк).] и город? Видите, сколько людей ходит, живёт там внизу? Так вот, мне наплевать, что кто-нибудь из них или все они думают об архитектуре и обо всём остальном тоже. Почему же я должен считаться с тем, что думали их дедушки?

— Это наши священные традиции.

— Почему?

— Ради всего святого, не будьте таким наивным!

— Но я не понимаю. Почему вы хотите, чтобы я считал это великим произведением архитектуры? — Он указал на изображение Парфенона.

— Это, — отрезал декан, — Парфенон.

— И что?

— Я не могу тратить время на столь глупые вопросы.

— Хорошо. Далее. — Рорк встал, взял со стола длинную линейку и подошёл к картине. — Могу я сказать, что здесь ни к чёрту не годится?

— Это Парфенон! — повторил декан.

— Да, чёрт возьми, Парфенон! — Линейка ткнулась в стекло поверх картины. — Смотрите, — сказал Рорк. — Знаменитые капители[{5} - Капители (лат. capitellum — головка) — головные, венчающие — нередко орнаментированные — части колонны, столба или пилястры, расположенные между стволом опоры и горизонтальным перекрытием (антаблементом).] на не менее знаменитых колоннах — для чего они здесь? Для того чтобы скрыть места стыков в дереве — когда колонны делались из дерева, но здесь они не деревянные, а мраморные. Триглифы[{6} - Триглифы (греч. triglyphos — с тремя нарезками) — прямоугольные каменные плиты с продольными врезами. Чередуясь с метопами (прямоугольными, почти квадратными плитами, часто украшенными скульптурой), составляют фриз (см. примеч. [{7} - Фриз (средневек. лат. frisium — кайма, складка) — в архитектурных ордерах средняя горизонтальная часть антаблемента между архитравом и карнизом; в дорическом ордере членится на триглифы и метопы, в ионическом и коринфском иногда заполняется рельефами.]) дорического ордера.] — что это такое? Дерево. Деревянные балки, уложенные тем же способом, что и тогда, когда люди начинали строить деревянные хижины. Ваши греки взяли мрамор и сделали из него копии своих деревянных строений, потому что все так делали. Потом ваши мастера Возрождения пошли дальше и сделали гипсовые копии с мраморных копий колонн из дерева. Теперь пришли мы, делая копии из стекла и бетона с гипсовых копий мраморных копий колонн из дерева. Зачем?

Декан сидел, глядя на него с любопытством. Что-то приводило его в недоумение — не слова, но что-то в манере Рорка произносить их.

— Традиции, правила? — говорил Рорк. — Вот мои правила: то, что можно делать с одним веществом, нельзя делать с другим. Нет двух одинаковых материалов. Нет на земле двух одинаковых мест, нет двух зданий, имеющих одно назначение. Назначение, место и материал определяют форму. Если в здании отсутствует главная идея, из которой рождаются все его детали, его ничем нельзя оправдать и тем более объявить творением. Здание живое, оно как человек. Его целостность в том, чтобы следовать собственной правде, собственной теме и служить собственной и единственной цели. Человек не берёт взаймы свои члены, здание не заимствует части своей сущности. Его творец вкладывает в него душу, выражает её каждой стеной, окном, лестницей.

— Но все подходящие формы выражения давно открыты.

— Выражения чего? Парфенон не служил тем же целям, что его деревянный предшественник. Аэропорт не служит той же цели, что Парфенон. Каждая форма имеет собственный смысл, а каждый человек сам находит для себя смысл, форму и назначение. Почему так важно, что сделали остальные? Почему освящается простой факт подражательства? Почему прав кто угодно, только не ты сам? Почему истину заменяют мнением большинства? Почему истина стала фактом арифметики, точнее, только сложения? Почему всё выворачивается и уродуется, лишь бы только соответствовать чему-то другому? Должна быть какая-то причина. Я не знаю и никогда не знал. Я бы хотел понять.

— Ради всего святого, — сказал декан, — сядьте… Так-то лучше… Не будете ли вы так любезны положить эту линейку?.. Спасибо… Теперь послушайте. Никто никогда не отрицал важности современной технологии в архитектуре. Но мы должны научиться прилагать красоту прошлого к нуждам настоящего. Голос прошлого — голос народа. Ничто и никогда в архитектуре не изобреталось одиночкой. Настоящее творчество — медленный, постепенный, анонимный и в высшей степени коллективный процесс, в котором каждый человек сотрудничает с остальными и подчиняется законам большинства.

— Понимаете, — спокойно сказал Рорк, — у меня впереди есть, скажем, шестьдесят лет жизни. Бо?льшая её часть пройдёт в работе. Я выбрал дело, которое хочу делать, и если не найду в нём радости для себя, то только приговорю себя к шестидесяти годам пытки. Работа принесёт мне радость, только если я буду выполнять её наилучшим из возможных для меня способов. Лучшее — это вопрос правил, и я выдвигаю собственные правила. Я ничего не унаследовал. За мной нет традиции. Возможно, я стою в её начале.

— Сколько вам лет? — спросил декан.

— Двадцать два, — ответил Рорк.

— Вполне простительно, — сказал декан с заметным облегчением. — Вы это всё перерастёте. — Он улыбнулся: — Старые нормы пережили тысячелетия, и никто не смог их улучшить. Кто такие ваши модернисты? Скоротечная мода, эксгибиционисты, пытающиеся привлечь к себе внимание. Вам не случалось наблюдать за их судьбами? Можете назвать хоть одного, кто достиг сколько-нибудь устойчивой известности? Посмотрите на Генри Камерона. Великий человек, двадцать лет назад он был ведущим архитектором. А что он сегодня? Счастлив, если получает — раз в год — заказ на перестройку гаража. Бездельник и пьяница, чьё…

— Не будем обсуждать Генри Камерона.

— О? Он ваш друг?

— Нет, но я видел его здания.

— И вы находите их…

— Я повторяю, мы не будем обсуждать Генри Камерона.

— Очень хорошо. Вы должны понимать, что я проявляю большую… так сказать, терпимость. Я не привык беседовать со студентами в таком тоне. Как бы то ни было, я очень желаю предупредить, если возможно, назревающую трагедию — видеть, как молодой, явно способный человек сознательно калечит свою жизнь.

Декан задумался, почему, собственно, он обещал профессору математики сделать всё возможное для этого парня. Просто потому, что профессор сказал: «Это великий человек» — и указал на проект Рорка.

«Великий, — подумал декан, — или опасный». Он поморщился — он не одобрял ни тех ни других.

Он припомнил всё, что знал о прошлом Рорка. Отец Рорка был сталелитейщиком где-то в Огайо и умер очень давно. В документах парня не имелось ни единой записи о ближайших родственниках. Когда его об этом спрашивали, Рорк безразлично отвечал: «Вряд ли у меня есть какие-нибудь родственники. Может быть, и есть. Я не знаю». Он казался очень удивлённым предположением, что у него должен быть к этому какой-то интерес. Он не нашёл, да и не искал в кампусе ни одного друга и отказался вступить в землячество. Он сам заработал деньги на учёбу в школе и на три года института. С самого детства он работал на стройках простым рабочим. Штукатурил, слесарил, был водопроводчиком, брался за любую работу, которую мог получить, перебираясь с места на место, на восток, в большие города. Декан видел его прошлым летом в Бостоне во время каникул; Рорк ловил заклёпки на строящемся небоскрёбе, его долговязое тело в замасленном комбинезоне не напрягалось, только глаза были внимательны, в правой руке — ведро, которым он время от времени, искусно, без напряжения выставляя руку вверх и вперёд, ловил горячую заклёпку как раз в тот момент, когда казалось, что она ударит его в лицо.

— Обратите внимание, Рорк, — мягко промолвил декан, — вы много работали, чтобы оплатить своё образование. Вам остался всего один год. Есть о чём поразмыслить, особенно парню в вашем положении. Вспомните о практической стороне профессии архитектора. Архитектор не существует сам по себе, он только маленькая часть большого социального целого. Сотрудничество, кооперация — вот ключевые слова современности и профессии архитектора в особенности. Вы думали о потенциальных клиентах?

— Да, — сказал Рорк.

— Клиент, — продолжал декан. — Заказчик. Думайте о нём в первую очередь. Это тот, кто будет жить в построенном вами доме. Ваша единственная задача — служить ему. Вы лишь должны стремиться придать подходящее художественное выражение желаниям заказчика. И это самое главное в нашем деле.

— Гм, я мог бы сказать, что должен стремиться построить для моего клиента самый роскошный, самый удобный, самый прекрасный дом, который только можно представить. Я мог бы сказать, что должен стараться продать ему лучшее, что имею, и, кроме того, научить его узнавать это лучшее. Я мог бы сказать это, но не скажу. Потому что я не намерен строить для того, чтобы кому-то служить или помогать. Я не намерен строить для того, чтобы иметь клиентов. Я намерен иметь клиентов для того, чтобы строить.

— Как вы предполагаете принудить их внять вашим идеям?

— Я не предполагаю никакого принуждения — ни для заказчиков, ни для самого себя. Те, кому я нужен, придут сами.

Декан понял, что поставило его в тупик в поведении Рорка.

— Знаете, — сказал он, — ваши слова звучали бы гораздо убедительнее, если бы вы не говорили так, будто вам безразлично, согласен я с вами или нет.

— Это верно, — сказал Рорк. — Мне безразлично, согласны вы или нет. — Он сказал это так просто, что слова его не прозвучали оскорбительно — лишь как констатация факта, на который он сам впервые и с недоумением обратил внимание.

— Вам всё равно, что думают остальные, это можно понять. Но, судя по всему, вы даже не стремитесь убедить их.

— Не стремлюсь.

— Но это… это чудовищно.

— Да? Возможно. Не знаю.

— Я доволен разговором, — медленно и нарочито громко проговорил декан. — Моя совесть спокойна. Я полагаю и согласен в этом с постановлением собрания, что профессия архитектора не для вас. Я старался помочь вам. Теперь я согласен с советом: вы не тот человек, которому нужно помогать. Вы опасны.

— Для кого? — спросил Рорк.

Но декан поднялся, показывая, что разговор окончен.

Рорк покинул кабинет. Он медленно прошёл через длинные коридоры, спустился по лестнице и оказался на лужайке внизу. Он знал много людей, похожих на декана; он никогда не мог понять их. Рорк смутно осознавал, что в чём-то они ведут себя принципиально иначе, чем он сам. Впрочем, сам вопрос отличия давным-давно перестал его волновать. Но как при взгляде на здания он всегда стремился найти главную их тему, так и в общении с людьми он не мог избавиться от желания увидеть их главную побудительную силу — причину их поступков. Но его это не тревожило. Он никогда не умел думать о других людях; лишь иногда удивлялся, почему они такие, какие есть. Думая о декане, он тоже удивлялся. Тут, несомненно, была какая-то тайна. Некий принцип, который ещё предстояло раскрыть.

Рорк остановился. Его взгляд захватили лучи солнца, замершего перед самым закатом, которые разукрасили фризы[{7} - Фриз (средневек. лат. frisium — кайма, складка) — в архитектурных ордерах средняя горизонтальная часть антаблемента между архитравом и карнизом; в дорическом ордере членится на триглифы и метопы, в ионическом и коринфском иногда заполняется рельефами.] из серого известняка, бегущие вдоль кирпичной стены здания института. Он забыл о людях, о декане и принципах, которыми тот руководствовался и которые ему, Рорку, ещё предстояло постичь. Он думал только о том, как чудесно смотрится камень в нестойком свете заката и что бы он сделал с этим камнем.

Он думал о большом листе бумаги и видел поднимающиеся на нём строгие стены из серого песчаника с длинными непрерывными рядами окон, раскрывающих аудитории сиянию неба. В углу листа стояла острая, угловатая подпись — Говард Рорк.




II


— Архитектура, друзья мои, — великое искусство, покоящееся на двух вселенских принципах: Красоты и Пользы. В более широком смысле эти принципы — часть трёх вечных ценностей: Истины, Любви и Красоты. Истина — в отношении к традициям нашего искусства, Любовь — к нашим собратьям, которым мы призваны служить, Красота — ах, Красота, неотразимая богиня всех художников, — является ли она в виде очаровательной женщины или здания… Хм… Да… В заключение я хотел бы сказать вам, начинающим свой путь в архитектуре, что теперь вы — хранители священного наследия… Хм… Да… Итак, отправляйтесь в мир, вооружённые вечными цен… вооружённые мечтой и отвагой, верные высочайшим стандартам, которыми всегда славилась ваша великая школа. Желаю вам всем честно служить, но не как рабы, прикованные к прошлому, и не как парвеню, проповедующие оригинальность ради неё самой; их поза — только невежественное тщеславие. Желаю вам многих лет, деятельных и богатых, и, прежде чем уйти из этого мира, оставить свой след на песке времени! — Гай Франкон вычурно завершил свою речь, выбросив вверх в стремительном салюте правую руку, — неофициально, в том броском хвастливом духе, который Гай Франкон мог себе позволить. Огромный зал перед ним ожил и разразился аплодисментами и криками одобрения.

Море лиц, молодых, энергичных и потных, торжественно прикованных — на сорок пять минут — к сцене, на которой распинался Гай Франкон, председательствовавший на выпускной церемонии в Стентонском технологическом институте. Гай Франкон, который по этому случаю собственной персоной прибыл из Нью-Йорка; Гай Франкон — глава знаменитой фирмы «Франкон и Хейер», вице-президент Американской гильдии архитекторов, член Американской академии искусств и литературы, член Национальной комиссии по изящным искусствам, секретарь Нью-Йоркской лиги поощрения художеств, председатель Общества архитектурного просвещения США[{8} - В США существуют Американский институт архитекторов (American Institute of Architects), основан в 1857 г.; Американская академия искусств и точных наук (American Academy of Arts and Sciences), Национальная академия дизайна (National Academy of Design), Общество американских художников (Society of American Artists).]. Гай Франкон, кавалер ордена Почётного легиона, награждённый правительствами Великобритании, Бельгии, Монако и Сиама; Гай Франкон — лучший выпускник Стентона, спроектировавший известнейшее здание Национального банка Фринка в Нью-Йорке, на крыше которого на высоте двадцати пяти этажей светился раздуваемый ветром факел из стекла и огромных электрических ламп «Дженерал электрик», встроенный в слегка уменьшенную копию мавзолея Адриана[{9} - Строительство грандиозного мавзолея римского императора Адриана (76–138, правил с 117 г.) началось ещё при его жизни. Круглое здание имело конусообразное завершение и было увенчано статуей Адриана на квадриге. В Средние века было перестроено в крепость и получило название Замка святого ангела.].

Гай Франкон спустился со сцены неторопливо, с полным осознанием важности своих движений. Он был среднего роста и не слишком грузен, но с досадной склонностью к полноте. Он знал, что никто не дал бы ему его пятидесяти одного года, на лице его не было ни морщин, ни складок; оно представляло собой приятное сочетание шаров, окружностей, арок и эллипсов, посреди которых хитрыми искорками сверкали глазки. Его одежда демонстрировала безграничное внимание к мелочам, свойственное художникам. Спускаясь по ступеням, он жалел лишь о том, что это не школа совместного обучения.

Гай Франкон считал этот зал великолепным образцом архитектуры, только сегодня здесь было душновато из-за тесноты и пренебрежения вентиляцией. Зато он мог похвастаться зелёными мраморными панелями, коринфскими колоннами литого железа, расписанными золотом и украшенными гирляндами позолоченных плодов; Гай Франкон подумал, что особенно хорошо выдержали проверку временем ананасы. «Как трогательно, — подумал он, — ведь это я двадцать лет назад пристроил это крыло и продумал этот большой холл, и вот я здесь». Зал был так набит, что с первого взгляда невозможно было различить, какое лицо какому телу принадлежит. Всё вместе напоминало подрагивающее заливное из рук, плеч, грудных клеток и животов. Одна из голов, бледнолицая, темноволосая и прекрасная, принадлежала Питеру Китингу.

Он сидел в первом ряду, стараясь смотреть на сцену, потому что знал — сотни человек смотрят на него сейчас и будут смотреть позже. Он не оборачивался, но сознание того, что он в центре внимания, не покидало его. У него были карие, живые и умные глаза. Его рот — маленький, безупречной формы полумесяц — был мягко-благородным, тёплым, словно всегда готовым расплыться в улыбке. Голова его отличалась классическим совершенством — и формы черепа, и чёрных волнистых локонов, обрамляющих впалые виски. Он держал голову как человек, привыкший не обращать внимания на свою красоту, но знающий, что у других подобной привычки нет. Он был Питером Китингом — звездой Стентона, президентом студенческой корпорации, капитаном лыжной команды, членом самого престижного землячества; большинством голосов он был назван самым популярным человеком в кампусе.

А ведь все собрались здесь, думал Питер Китинг, чтобы видеть, как мне будут вручать диплом; он попытался прикинуть, сколько человек вмещает зал. Все знали его блестящие оценки, и никому сегодня его рекорда не побить. Ах да, тут Шлинкер. Шлинкер был очень тяжёлым соперником, но он всё-таки побил Шлинкера в этом году. Он трудился как собака, потому что очень хотел побить Шлинкера. Сегодня у него нет соперников… Он вдруг почувствовал, как у него внутри что-то упало, из горла в живот, что-то холодное и пустое, зияющая пустота, свалившаяся вниз и оставившая ощущение падения — не конкретную мысль, а неуловимый намёк на вопрос, действительно ли он так великолепен, как сегодня провозглашают. Он увидел в толпе Шлинкера. Он смотрел на его жёлтое лицо и очки в золотой оправе, смотрел пристально, с теплотой и облегчением, с благодарностью. Было ясно, что Шлинкер не мог даже надеяться сравняться с его собственной внешностью и способностями, у него не было никаких сомнений: он всегда будет бить Шлинкера и всех Шлинкеров мира, он никому не позволит достичь того, чего сам достичь не сможет. Все смотрят на него — и пусть смотрят. Он ещё даст им хороший повод смотреть на него не отрываясь. Он чувствовал, как все взгляды вгрызаются в него с ожиданием и нетерпением, и это действовало на него тонизирующе. «Жизнь прекрасна», — думал Питер Китинг. У него немного закружилась голова. Это было приятное чувство, оно понесло его, безвольного и беспамятного, на сцену, на всеобщее обозрение. Вот оно выплеснуло его поверх голов — стройного, подтянутого, атлетически сложённого, полностью отдавшегося поглотившему его потоку. Он уловил в этом шуме, что выпущен с отличием, что Американская гильдия архитекторов вручает ему золотую медаль и что он награждён призом Общества архитектурного просвещения США — стипендией на четыре года обучения в парижской Школе изящных искусств[{10} - Школа изящных искусств в Париже (Ecole des Beaux Arts) — основана в 1785 г. Имеет отделение живописи, скульптуры, архитектуры и графики.].

Потом он пожимал руки, кивал, улыбался, соскребал с лица пот концом пергаментного свитка, задыхаясь в своей чёрной мантии и надеясь, что другие не заметят, как его мать рыдает, закрыв лицо руками. Ректор пожал ему руку, прогудев:

— Стентон будет гордиться вами, мой мальчик.

Декан тряс его руку, повторяя:

— Славное будущее… Славное будущее… Славное будущее…

Профессор Питеркин пожал ему руку и потрепал по плечу, говоря:

— …и вы признаёте это совершенно необходимым; например, когда я строил почтамт в Пибоди[{11} - Пибоди — город в штате Массачусетс (ранее — Денвер). Переименован в честь Джорджа Пибоди (1795–1869), торговца и филантропа.]…

Дальше Китинг не слушал — он слышал историю почтамта в Пибоди много раз. Это было единственное из кому-либо известных сооружений, возведённое профессором Питеркином до того, как он принёс свою практическую деятельность в жертву обязанностям преподавателя. Блестящая работа — так было сказано о дипломном проекте Китинга — дворце изящных искусств. В этот момент Китинг ни за что бы не вспомнил, что это за дворец такой.

Сквозь всё это в его глазах отпечатался облик Гая Франкона, пожимавшего ему руку, а в ушах переливался густой голос: «…как я сказал вам, она ещё открыта, мой мальчик. Конечно, теперь у вас есть возможность продолжить обучение… Вы должны будете принять решение… Диплом Школы изящных искусств очень важен для молодого человека… Но я был бы доволен, увидев вас в нашем бюро».

Банкет выпуска двадцать второго года был долгим и торжественным. Китинг слушал речи с интересом; вокруг на все лады звучали бесконечные сентенции о «молодых людях — надежде американской архитектуры» и о «будущем, открывающем свои золотые ворота», и Питер знал, что «надежда» — это он и что «будущее» принадлежит ему; приятно было слышать подтверждение этому из стольких уважаемых уст. Он скользил взглядом по седовласым ораторам и думал о том, насколько моложе он будет, когда достигнет их положения, да и места повыше.

Потом он вдруг вспомнил о Говарде Рорке и удивился, обнаружив, что это имя, вспыхнув в его памяти, вызвало беспричинное удовольствие. Потом вспомнил: Говарда Рорка сегодня утром исключили из института. Питер молча упрекнул себя и принялся целеустремлённо вызывать в себе чувство сожаления. Но скрытая радость возвращалась всякий раз, когда он думал об исключении Рорка. Это событие безоговорочно доказало, каким он был глупцом, воображая Рорка опасным соперником; одно время Рорк беспокоил его даже больше, чем Шлинкер, хотя и был двумя годами и одним курсом младше. Если он и питал какие-либо сомнения по поводу своей и их одарённости, разве сегодняшний день не расставил всё по местам? Хотя, вспомнил Питер, Рорк был очень мил с ним, помогая ему всякий раз, когда он увязал в какой-нибудь проблеме… не увязал на самом деле, просто у него не хватало времени сидеть над всякой скукотищей — чертежами или чем-нибудь ещё. Господи! Как Рорк умел распутывать чертежи, будто просто дёргал за ниточку — и всё понятно… И что с того, что умел? Что это ему дало? Теперь с ним кончено. И, убедив себя в этом, Питер Китинг с удовлетворением испытал наконец нечто вроде сострадания к Говарду Рорку.

Когда Китинга пригласили произнести речь, он уверенно поднялся с места. Он не имел права показать, что сильно испуган. Ему нечего было сказать об архитектуре, но он произносил слова, высоко подняв голову, как равный среди равных, но с некоей толикой почтительности, так, чтобы никто из присутствовавших знаменитостей не почёл себя оскорблённым. Насколько он мог позднее вспомнить, он говорил: «Архитектура — великое искусство… С глазами, устремлёнными в будущее, и почтением к прошлому в сердцах… Из всех искусств — самое важное для народа… И, как сказал сегодня тот, кто стал для всех нас вдохновителем к творчеству, Истина, Любовь и Красота — три вечные ценности…»

Потом, в коридоре, в шумной неразберихе прощаний, какой-то парень шептал Китингу, обняв его за плечи:

— Давай домой, быстренько там разберись, Пит, а потом махнём в Бостон своей компанией; я заеду за тобой через часок.

Тед Шлинкер подбивал его:

— Конечно, пойдём, Пит, без тебя какое веселье. И кстати, прими поздравления и всё прочее. Никаких обид. Пусть побеждает сильнейший.

Китинг обнял Шлинкера за плечи. В его глазах светилась такая сердечность, будто Шлинкер был его самым дорогим другом. В этот вечер он смотрел так на всех. Китинг сказал:

— Спасибо, Тед, старина. На самом деле я чувствую себя ужасно из-за этой медали гильдии архитекторов — я думаю, её достоин только ты, но никогда нельзя сказать, что найдёт на этих маразматиков.

И теперь Китинг шёл домой в тёплом полумраке, думая лишь о том, как удрать от матери на ночь.

Мать, думал он, сделала для него очень много. Как сама часто повторяла, она была леди с полным средним образованием; тем не менее она была вынуждена много работать и, более того, держать в доме пансион — случай беспрецедентный в её семье.

Его отец владел писчебумажным магазином в Стентоне. Времена изменились и прикончили бизнес, а прободная язва прикончила Питера Китинга-старшего двадцать лет назад. Луиза Китинг осталась с домом, стоящим в конце респектабельной улицы, рентой от страховки за мужа — она не забывала аккуратно обновлять её каждый год — и с сыном. Рента была более чем скромной, но с помощью пансиона и упорного стремления к цели миссис Китинг сводила концы с концами. Летом ей помогал сын, работая клерком в отеле или позируя для рекламы шляп. Её сын, решила однажды миссис Китинг, займёт достойное место в мире, и она вцепилась в эту мысль мягко и неумолимо, словно пиявка… Странно, вспомнил Китинг, одно время я хотел стать художником. Но мать выбрала иное поле деятельности для проявления его таланта. «Архитектура, — сказала она, — вот по-настоящему респектабельная профессия. Кроме того, ты встретишь самых известных людей». Он так и не понял, как и когда она подтолкнула его к этой профессии. Странно, думал Китинг, что он годами не вспоминал о своём юношеском стремлении. Странно, что теперь воспоминание причиняет ему боль. Ладно, этот вечер и предназначен для того, чтобы всё вспомнить — и забыть навсегда.

Архитекторы, думал он, всегда делают блестящую карьеру. А терпели ли они когда-нибудь неудачи, взойдя на вершину? Он вдруг вспомнил Генри Камерона, который двадцать лет назад строил небоскрёбы, а сегодня превратился в старого пьяницу с конторой в какой-то трущобе. Китинг содрогнулся и пошёл быстрее.

Он на ходу задумался, смотрят ли на него люди. Он начал следить за прямоугольниками освещённых окон; когда занавеска колыхалась и голова прислонялась к стеклу, он пытался угадать, не для того ли это, чтобы взглянуть, как он проходит; если и нет, то когда-нибудь так будет, когда-нибудь они все будут смотреть.

Говард Рорк сидел на ступенях крыльца, когда Китинг подошёл к дому. Он сидел, отклонившись назад, опираясь локтями о ступени, вытянув длинные ноги. Вьюнок оплёл колонны крыльца, словно отгораживая дом от света фонаря, стоящего на углу.

Тусклый шар электрического фонаря в ночном весеннем воздухе казался волшебным. От его тихого света улица становилась глуше и мягче. Фонарь висел одиноко, словно прореха во тьме, окутав темнотой всё, кроме нескольких веток с густой листвой, застывших на самом её краю — лёгкий намёк, переходящий в уверенность, что в темноте нет ничего, кроме моря листьев. На фоне безучастного стеклянного шара фонаря листья казались более живыми; его свечение поглотило цвет листьев, пообещав вернуть при дневном свете краски в несколько раз ярче. Волшебный свет фонаря словно ладошками закрывал глаза, оставляя взамен необъяснимое ощущение — не запах, не прохладу, а всё вместе: ощущение весны и безграничного пространства.

Китинг остановился, различив в темноте нелепо рыжие волосы. Это был единственный человек, которого он хотел увидеть сегодня вечером. Он обрадовался и немного испугался, застав Рорка в одиночестве.

— Поздравляю, Питер, — сказал Рорк.

— А… А, спасибо… — Китинг был удивлён, обнаружив, что испытывает большее удовольствие, чем от других поздравлений, полученных в этот день. Он несмело обрадовался поздравлению Рорка и назвал себя за это глупцом. — Кстати… Ты знаешь или… — Он добавил осторожно: — Мама сказала тебе?

— Сказала.

— Она не должна была!

— Почему?

— Слушай, Говард, ты знаешь, что я ужасно сожалею о твоём…

Рорк откинул голову назад и посмотрел на него.

— Брось, — сказал Рорк.

— Я… Есть кое-что, о чём я хочу с тобой поговорить, Говард, попросить твоего совета. Не возражаешь, если я сяду?

— О чём?

Китинг сел на ступени. В присутствии Рорка он никогда не мог играть какую-либо роль, а сегодня просто не хотел. Он услышал шелест листа, падающего на землю; это был тонкий, прозрачный весенний звук.

Он осознал в этот момент, что привязался к Рорку, и в этой привязанности засели боль, изумление и беспомощность.

— Ты не будешь думать, — сказал Китинг мягко, с полной искренностью, — что это ужасно с моей стороны — спрашивать тебя о своих делах, в то время как тебя только что?..

— Я сказал, брось. Так в чём дело?

— Знаешь, — сказал Китинг с неожиданной для самого себя искренностью, — я часто думал, что ты сумасшедший. Но я знаю, что ты много знаешь о ней… об архитектуре, я имею в виду, знаешь то, чего эти глупцы никогда не знали. И я знаю, что ты любишь своё дело, как они никогда не полюбят.

— Ну?

— Ну, я не знаю, почему должен был прийти к тебе, но… Говард, я никогда раньше этого не говорил… Видишь ли, для меня твоё мнение важнее мнения декана — я, возможно, последую деканскому, но просто твоё мне ближе. Я не знаю почему. И я не знаю, зачем говорю это.

Рорк повернулся к нему, посмотрел и рассмеялся. Это был молодой и дружеский смех, который так редко можно было слышать от Рорка, и Китингу показалось, будто кто-то доверительно взял его за руку; он забыл, что его ждут развлечения в Бостоне.

— Валяй, — сказал Рорк, — ты же не боишься меня, так ведь? О чём ты хотел спросить?

— О моей стипендии на учёбу в Париже. Я получил приз Общества архитектурного просвещения.

— Да?

— На четыре года. Но, с другой стороны, Гай Франкон недавно предложил мне работать у него… Сегодня он сказал, что предложение всё ещё в силе. И я не знаю, что выбрать.

Рорк смотрел на него, его пальцы выбивали на ступеньке медленный ритм.

— Если хочешь моего совета, Питер, — сказал он наконец, — то ты уже сделал ошибку. Спрашивая меня. Спрашивая любого. Никогда никого не спрашивай. Тем более о своей работе. Разве ты сам не знаешь, чего хочешь? Как можно жить, не зная этого?

— Видишь ли, поэтому я и восхищаюсь тобой, Говард; ты всегда знаешь.

— Давай без комплиментов.

— Но я именно это имел в виду. Как получается, что ты всегда можешь принять решение сам?

— Как получается, что ты позволяешь другим решать за тебя?

— Но видишь ли, я не уверен, Говард, я никогда в себе не уверен. Я не знаю, действительно ли я так хорош, как обо мне говорят. Я бы не признался в этом никому, кроме тебя. Думаю, это потому, что ты всегда так уверен в себе, я…

— Питти! — раздался сзади громкий голос миссис Китинг. — Питти, милый! Что вы там делаете? — Она стояла в дверях в своём лучшем платье из бордовой тафты, счастливая и злая. — Я сижу здесь одна-одинёшенька, жду тебя! Что же ты сидишь на этих грязных ступенях во фраке? Вставай немедленно! Давайте в дом, мальчики. Горячий шоколад и печенье готовы.

— Но, мама, я хотел поговорить с Говардом о важном деле, — сказал Китинг, но встал.

Казалось, она не услышала его слов. Она вошла в дом. Китинг последовал за ней.

Рорк посмотрел ему вслед, пожал плечами, встал и вошёл тоже.

Миссис Китинг устроилась в кресле, деликатно хрустнув накрахмаленной юбкой.

— Ну? — спросила она. — О чём вы там секретничали?

Китинг потрогал пепельницу, подобрал спичечный коробок и бросил его, затем, не обращая на мать внимания, повернулся к Рорку.

— Слушай, Говард, оставь свою позу, — сказал он, повысив голос. — Плюнуть мне на стипендию и идти работать или ухватиться за Школу изящных искусств, чтобы поразить наших провинциалов, а Франкон пусть ждёт? Как ты думаешь?

Но что-то ушло. Неуловимо изменилось. Момент был упущен.

— Теперь, Питти, позволь мне… — начала миссис Китинг.

— Ах, мама, подожди минуту!.. Говард, я должен всё тщательно взвесить. Не каждый может получить такую стипендию. Если тебя так оценивают, значит, ты того заслуживаешь. Курс в парижской Школе — ты ведь знаешь, как это важно?

— Не знаю, — сказал Рорк.

— О чёрт, я знаю твои безумные идеи, но я говорю практически, с точки зрения человека в моем положении. Забудем на время об идеалах, речь идёт о…

— Ты не хочешь моего совета, — сказал Рорк.

— Ещё как хочу! Я же спрашиваю тебя!

Но Китинг никогда не мог быть самим собой при свидетелях, любых свидетелях. Что-то ушло. Он не знал, что именно, но ему показалось, что Рорк знает. Глаза Говарда заставляли его чувствовать себя неуютно, и это его злило.

— Я хочу заниматься архитектурой, — набросился на Рорка Китинг, — а не говорить о ней. Старая Школа даёт престиж. Ставит выше рядовых экс-водопроводчиков, которые думают, что могут строить. А с другой стороны — место у Франкона, причём предложенное лично Гаем Франконом!

Рорк отвернулся.

— Многие ли сравняются со мной? — без оглядки продолжал Китинг. — Через год они будут хвастать, что работают на Смита или Джонса, если вообще найдут работу. В то время как я буду у Франкона и Хейера!

— Ты совершенно прав, Питер, — сказала миссис Китинг, поднимаясь, — что в подобном вопросе не хочешь советоваться со своей матерью. Это слишком важно. Я оставлю вас с мистером Рорком — решайте вдвоём.

Он посмотрел на мать. Он не хотел слышать её мнение по этому поводу; он знал, что единственная возможность решить самому — это принять решение до того, как она выскажется. Она остановилась, глядя на него, готовая повернуться и покинуть комнату; он знал, что это не поза, — она уйдёт, если он пожелает. Он хотел, чтобы она ушла, хотел отчаянно и сказал:

— Это несправедливо, мама, как ты можешь так говорить? Конечно, я хочу знать твоё мнение. Как… Что ты думаешь?

Она проигнорировала явное раздражение в его голосе и улыбнулась:

— Питти, я никогда ничего не думаю. Только тебе решать, и всегда было так.

— Ладно… — нерешительно начал он, искоса наблюдая за ней. — Если я отправлюсь в Париж…

— Прекрасно, — сказала миссис Китинг. — Поезжай в Париж. Это отличное место. За целый океан от твоего дома. Конечно, если ты уедешь, мистер Франкон возьмёт кого-то другого. Люди будут говорить об этом. Все знают, что мистер Франкон каждый год выбирает лучшего парня из Стентона для своей фирмы. Хотела бы я знать, что скажут люди, если кто-то другой получит это место? Но я полагаю, что это не важно.

— Что… Что скажут люди?

— Ничего особенного, я полагаю, только то, что другой был лучшим в вашем выпуске. Я полагаю, он возьмёт Шлинкера.

— Нет! — Он задохнулся в ярости. — Только не Шлинкера!

— Да, — ласково сказала она. — Шлинкера.

— Но…

— Но почему тебя должно беспокоить, что скажут люди? Ведь главное — угодить самому себе.

— И ты думаешь, что Франкон…

— Почему я должна думать о мистере Франконе? Это имя для меня ничего не значит.

— Мама, ты хочешь, чтобы я работал у Франкона?

— Я ничего не хочу, Питти. Ты — хозяин. Тебе решать.

У Китинга мелькнула мысль, действительно ли он любит свою мать. Но она была его матерью, а по всеобщему убеждению, этот факт автоматически означал, что он её любит; и все чувства, которые он к ней испытывал, он привык считать любовью. Он не знал, почему обязан считаться с её мнением. Она была его матерью, и предполагалось, что это заменяет все «почему».

— Да, конечно, мама… Но… Да, я знаю, но… Говард? — Это была мольба о помощи.

Рорк полулежал в углу на софе, развалившись, как котёнок. Это часто изумляло Китинга — он видел Рорка то движущимся с беззвучной собранностью и точностью кота, то по-кошачьи расслабленным, обмякшим, как будто в его теле не было ни единой кости. Рорк взглянул на него и сказал:

— Питер, ты знаешь моё отношение к каждому из этих вариантов. Выбирай меньшее из зол. Чему ты научишься в Школе изящных искусств? Только строить ренессансные палаццо и опереточные декорации. Они убьют всё, на что ты способен сам. Иногда, когда тебе разрешают, у тебя получается очень неплохо. Если ты действительно хочешь учиться — иди работать. Франкон — ублюдок и дурак, но ты будешь строить. Это подготовит тебя к самостоятельной работе намного быстрее.

— Даже мистер Рорк иногда говорит разумные вещи, — сказала миссис Китинг, — хоть и выражается как водитель грузовика.

— Ты действительно думаешь, что у меня получается неплохо? — Китинг смотрел на него так, будто в его глазах застыло отражение этой фразы, а всё прочее значения не имело.

— Время от времени, — сказал Рорк, — не часто.

— Теперь, когда всё решено… — начала миссис Китинг.

— Я… Мне нужно это обдумать, мама.

— Теперь, когда всё решено, как насчёт горячего шоколада? Я подам его сию минуту. — Она улыбнулась сыну невинной улыбкой, говорящей о её благодарности и послушании, и прошелестела прочь из комнаты.

Китинг нервно зашагал по комнате, закурил, отрывисто выплёвывая клубы дыма, а потом посмотрел на Рорка:

— Что ты теперь собираешься делать, Говард?

— Я?

— Я понимаю, очень некрасиво, что я всё о себе да о себе. Мама хочет как лучше, но она сводит меня с ума… Ладно, к чёрту… Так что ты намерен делать?

— Поеду в Нью-Йорк.

— О, замечательно. Искать работу?

— Искать работу.

— В… в архитектуре?

— В архитектуре, Питер.

— Это прекрасно. Я рад. Есть какие-нибудь определённые планы?

— Я собираюсь работать у Генри Камерона.

— О нет, Говард!

Рорк молча и не спеша улыбнулся. Уголки его рта заострились:

— Да.

— Но он ничтожество, он больше никто! О, я знаю, у него всё ещё есть имя, но он вышел в тираж! Он никогда не получает крупных заказов, несколько лет не имел вообще никаких! Говорят, его контора просто дыра. Какое будущее ждёт тебя у него? Чему ты научишься?

— Не многому. Только строить.

— Ради Бога, нельзя же так жить, умышленно губить себя! Мне казалось… Ну да, мне казалось, что ты сегодня кое-что понял!

— Понял.

— Слушай, Говард, если это потому, что тебе представляется, что теперь больше никто тебя не возьмёт, никто лучше Камерона, то я помогу тебе, за чем же дело стало? Я буду работать у старика Франкона, завяжу знакомства и…

— Спасибо, Питер, но в этом нет необходимости. Это решено.

— Что он сказал?

— Кто?

— Камерон.

— Я с ним ещё не встречался.

Снаружи раздался гудок автомобиля. Китинг опомнился, побежал переодеваться, столкнулся в дверях с матерью, сбив чашку с нагруженного подноса.

— Питти!

— Ничего, мама! — Он схватил её за локти. — Я спешу, милая. Маленькая вечеринка с ребятами. Нет-нет, не говори ничего, я не задержусь, и — слушай! — мы отпразднуем моё поступление к Франкону и Хейеру!

Он порывисто, с избытком веселья, время от времени делавшим его совершенно неотразимым, поцеловал её и, вылетев из комнаты, побежал наверх. Миссис Китинг с упрёком и удовольствием взволнованно покачала головой.

В своей комнате, разбрасывая одежду во всех направлениях, Китинг вдруг подумал о телеграмме, которую он отправит в Нью-Йорк. Он весь день не вспоминал об этой трепетной теме, но мысль о телеграмме пришла к нему с ощущением того, что это надо сделать срочно; он хотел отправить эту телеграмму сейчас, немедленно. Он неразборчиво нацарапал на клочке бумаги:

«Кэти любимая еду Нью-Йорк работа Франкона люблю всегда Питер».



Этой ночью Китинг мчался по направлению к Бостону, зажатый между двумя парнями, ветер и дорога со свистом проносились мимо. И он думал, что мир сейчас открывается для него подобно темноте, разбегающейся перед качающимися вверх-вниз лучами фар. Он свободен. Он готов. В ближайшие годы — очень скоро, ведь в быстром беге автомобиля времени не существовало — его имя прозвучит, как сигнал горна, вырывая людей из сна. Он готов творить великие вещи, изумительные вещи, вещи, непревзойдённые в… в… о чёрт… в архитектуре.




III


Питер Китинг рассматривал улицы Нью-Йорка. Прохожие, как он заметил, были чрезвычайно хорошо одеты.

На секунду он остановился перед домом на Пятой авеню, где его ожидал первый день службы в фирме «Франкон и Хейер». Он посмотрел на спешащих мимо прохожих. «Чертовски шикарны», — подумал он и с сожалением скользнул взглядом по собственному наряду. Ещё многому предстояло выучиться в Нью-Йорке.

Когда тянуть время стало более невозможно, он повернулся к входу, являвшему собой миниатюрный дорический портик, каждый дюйм которого в уменьшенном размере точно воспроизводил пропорции, канонизированные творцами, носившими развевающиеся греческие туники. Меж мраморного совершенства колонн сверкала армированным стеклом, отражая блеск проносившихся мимо автомобилей, вращающаяся дверь. Китинг вошёл в эту дверь и через глянцево-мраморный вестибюль прошёл к лифту, сиявшему позолотой и красным лаком. Миновав тридцать этажей, лифт доставил его к дверям красного дерева, на которых он увидел изящную бронзовую табличку с не менее изящными буквами: «Франкон и Хейер, архитекторы».

Приёмная бюро Франкона и Хейера, архитекторов, походила на уютную и прохладную бальную залу в особняке колониального стиля. Серебристо-белые стены опоясывали плоские пилястры с каннелюрами. Пилястры увенчивались ионическими завитками и поддерживали небольшие фронтоны. В центре каждого фронтона имелась вертикальная ниша, в которой прямо из стены вырастал горельеф греческой амфоры. Стенные панели были украшены офортами с изображениями греческих храмов, небольших, а потому малоизвестных, но при этом демонстрировавших безошибочный набор колонн, портиков, трещин в камне.

Стоило Китингу переступить порог, как у него возникло совершенно неуместное ощущение, будто он стоит на ленте конвейера. Сначала лента принесла его к секретарше, сидевшей возле коммутатора за белой балюстрадой флорентийского балкона. Далее он был перемещён к порогу громадной чертёжной, где увидел череду длинных плоских столов, целый лес толстых гнутых проводов, свисавших с потолка и оканчивавшихся лампами в зелёных абажурах, гигантские папки с синьками, высоченные жёлтые стеллажи, груды бумаг, образцы кирпичей, баночки с клеем и календари, выпущенные разными строительными компаниями и изображающие преимущественно полуобнажённых женщин. Старший чертёжник тут же набросился на Китинга, даже толком не взглянув на него. Чувствовалось, что ему здесь всё осточертело, но при этом работа настолько захватывала его, что он был прямо-таки переполнен энергией. Ткнув пальцем в направлении раздевалки, он повёл подбородком, указуя на дверцу одного из шкафчиков. Потом, пока Китинг неуверенными движениями облачался в жемчужно-серый халат, старший чертёжник стоял, покачиваясь с пятки на носок. Такие халаты здесь, по требованию Франкона, носили все. Далее лента конвейера остановилась у стола в углу чертёжной, где перед Китингом оказалась стопка эскизов, которые требовалось перечертить в развёрнутом виде. Тощая спина старшего чертёжника уплыла вдаль, причём по одному её виду можно было безошибочно определить, что её обладатель начисто забыл о существовании Китинга.

Китинг немедленно склонился над своим заданием, сосредоточив взор и напрягши мышцы шеи. Кроме перламутрового отлива лежащей перед ним бумаги, он ничего не видел и только удивлялся чётким линиям, выводимым его рукой, ведь он нисколько не сомневался, что она, эта рука, водя по бумаге, дрожит самым предательским образом. Он срисовывал линии, не ведая, куда они ведут и с какой целью. Он знал лишь одно: перед ним чьё-то гениальное творение, и он, Китинг, не вправе ни судить о нём, ни тешить себя надеждой когда-либо сравняться с его автором. Сейчас ему было непонятно, с какой стати он вообще возомнил себя потенциальным архитектором.

Лишь много позже он заметил за соседним столом морщины на сером халате, из-под которого торчали чьи-то лопатки. Он беглым взглядом окинул чертёжную — поначалу с осторожностью, затем с любопытством, с удовольствием и, наконец, с презрением. Достигнув этой последней стадии, Питер Китинг вновь стал самим собой и вновь возлюбил челов

Айн Рэнд.

Атлант расправил плечи


Книга вторая

ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 1 Хозяин Земли
Глава 2 Аристократия блата
Глава 3 Откровенный шантаж
Глава 4 Согласие жертвы
Глава 5 Счет исчерпан
Глава 6 Чудесный металл
Глава 7 Мораторий на разум
Глава 8 По праву любви
Глава 9 Лицо без боли, без страха и без вины.
Глава 10 Знак доллара


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИЛИ - ИЛИ
Глава 1
Хозяин Земли

Доктор Роберт Стадлер расхаживал по кабинету, пытаясь избавиться от
ощущения холода.
Весна запаздывала. В окне виднелась безжизненно-серая громада холмов,
казавшаяся смазанной полосой между грязно-бледным небом и свинцово-черной
рекой. Изредка какой-нибудь клочок холма вспыхивал серебристо-желтым, почти
зеленым светом и так же внезапно затухал. Местами в сплошном покрове облаков
образовывались разрывы, пропускавшие редкие лучи солнца, и через мгновение
снова заволакивались. Стадлер подумал, что мерзнет он не от холода в
кабинете, а от вида за окном.
Холодно не было - дрожь шла изнутри; за прошедшую зиму ему то и дело
приходилось отвлекаться от работы из-за плохого отопления, поговаривали об
экономии топлива. Ему казалось нелепостью возрастающее вмешательство стихии
в жизнь и дела людей. Раньше такого не было. Если зима выдавалась необычайно
суровой, это не создавало особых проблем; если участок железной дороги
смывало наводнением, никто не сидел на консервах в течение двух недель; если
во время грозы выходила из строя электростанция, то такое учреждение, как
Государственный институт естественных наук, не оставалось без электричества
в течение пяти дней. Пять дней бездействия этой зимой, вспоминал Стадлер,
остановленные лабораторные установки и безвозвратно потерянное время. И это
тогда, когда его отдел занимается проблемами, затрагивающими самую суть
мироздания... Он в раздражении отвернулся от окна, но через мгновение вновь
взглянул на холмы. Ему ужасно не хотелось видеть лежащую на столе книгу.
Где же доктор Феррис? Стадлер посмотрел на часы: Феррис опаздывал --
небывалый случай! - опаздывал на встречу с ним. Доктор Флойд Феррис, этот
лакей от науки, который при встрече со Стадиером всегда смотрел на него так,
будто просил извинения за то, что может снять перед ним только одну шляпу.
Погода для мая просто отвратительная, продолжал размышлять Стадлер,
глядя на реку; и конечно же, именно погода, а не книга была причиной его
скверного настроения. Он положил книгу на видное место после того, как
отметил, что нежелание видеть ее было чем-то большим, чем отвращение, - к
этому нежеланию примешивалось чувство, в котором нельзя признаться даже
самому себе. Он внушал себе, что вышел из-за стола не потому, что на нем
лежала книга, а чтобы немножко подвигаться и согреться. Стадлер расхаживал
по кабинету, словно был заключен в пространстве между окнами и столом. Он
подумал, что, как только переговорит с доктором Феррисом, сразу выбросит
книгу в корзину для мусора, где ей, собственно, и место.
Он смотрел вдаль, на освещенный солнцем и поросший кое-где молодой
травой склон холма, на этот проблеск весны, сверкнувший в мире, который
выглядел так, словно из него навсегда исчезли и девственная зелень, и цветы.
Стадлер радостно улыбнулся, но, когда солнце вновь скрылось, внезапно
почувствовал унижение - за свою наивную радость, за отчаянное желание
сохранить это чувство. В его памяти всплыло интервью, которое он дал прошлой
зимой известному писателю. Писатель приехал из Европы, чтобы написать о нем
статью, и он, презирающий всякие интервью, говорил так страстно, так долго,
слишком долго, заметив проблески интеллекта на лице собеседника и
почувствовав необоснованную, отчаянную потребность быть понятым. Статья
оказалась набором фраз, чрезмерно восхваляющих его и искажающих каждую
высказанную им мысль. Закрыв журнал, он ощутил тогда то же чувство, что и
сейчас, когда за тучами скрылся последний луч солнца.
Хорошо, размышлял Стадлер, отворачиваясь от окна, я признаю, что
временами приступы одиночества одолевают меня, но я обречен на такое
одиночество, это жажда ответного чувства живого, мыслящего разума. Я так
устал от всех этих людей, думал он с презрительной горечью, я работаю с
космическим излучением, а они не способны справиться с обычной грозой.
Он ощутил, как внезапно его губы передернулись, словно от пощечины,
запрещающей ему думать об этом, и поймал себя на том, что смотрит на лежащую
на столе книгу в блестящей глянцевой обложке. Книга вышла в свет две недели
назад. Но я не имею к этому никакого отношения! - мысленно воскликнул он;
крик затих в беспощадной тишине - ни ответа, ни прощающего эха. Заголовок
на обложке гласил: "Почему вы думаете, что вы думаете?"
Ни звука не раздалось в безмолвии, царившем в его сознании и
напоминавшем тишину в зале суда, - ни жалости, ни слова оправдания, лишь
строки, отпечатанные в его сознании безупречной памятью:
"Мысль - примитивный предрассудок. Разум - иррациональная идея,
наивное представление о том, что мы способны мыслить. Это ошибка, за которую
человечество платит непомерную цену".
"Вы думаете, что вы думаете? Это иллюзия, порожденная работой желез,
эмоциями и, в конечном счете, содержимым вашего желудка".
"Серое вещество, коим вы так гордитесь, подобно кривому зеркалу в
комнате смеха. Оно передает искаженное отражение действительности, которая
всегда будет выше вашего понимания".
"Чем увереннее вы в своих рациональных заключениях, тем выше
вероятность, что вы ошибаетесь".
"Поскольку ваш мозг - орудие искажения, то чем он активнее, тем
сильнее искажение".
"Гиганты мысли, которыми вы так восхищаетесь, когда-то учили, что Земля
плоская, а атом - мельчайшая частица материи. Вся история науки
представляет собой последовательность ниспровергнутых заблуждений, а не
безошибочных достижений".
"Чем больше мы знаем, тем яснее понимаем, что ничего не знаем".
"В наши дни только полнейший невежда может придерживаться старомодного
понятия о том, что увидеть значит поверить. То, что вы видите, должно
подвергаться сомнению в первую очередь".
"Ученый понимает, что камень вовсе не камень. На самом деле он
тождественен пуховой подушке. Оба предмета представляют собой лишь
образование из невидимых вращающихся частичек. Вы возразите, что камень
нельзя использовать как подушку. И это еще раз доказывает нашу беспомощность
перед лицом реальности".
"Последние научные достижения, такие как потрясающие открытия доктора
Роберта Стадлера, убедительно доказывают, что разум не в состоянии постичь
природу вселенной. Эти открытия привели ученых к противоречиям, которые,
согласно человеческому разуму, невозможны, но все же существуют. Если вы
этого еще не знаете, мои дорогие друзья-ретрограды, позвольте сообщить вам
доказанный факт: все рациональное безумно".
"Не ищите логики. Все находится в противоречии ко всему остальному. Не
существует ничего, кроме противоречий".
"Не ищите здравого смысла. Поиск смысла является отличительным
признаком абсурда. Естеству не присущ смысл. Единственными участниками
крестового похода за смыслом являются старообразная ученая дева, которая не
может найти себе любовника, и лавочник-ретроград, который считает, что
вселенная так же проста, как его аккуратная опись товаров и любимый кассовый
аппарат".
"Давайте же избавимся от этого предрассудка, который зовется логикой.
Неужели какой-то силлогизм может помешать нам?"
"Итак, вы считаете, что уверены в своем мнении? Вы ни в чем не можете
быть уверены. Неужели вы готовы подвергнуть опасности гармонию своего
окружения, свою дружбу с ближними, положение, репутацию, честное имя и
материальную обеспеченность ради иллюзии? Ради миража, имя которому - "я
думаю, что я думаю"? Неужели вы готовы рискнуть и накликать несчастье,
выступая против существующего общественного порядка во имя мнимостей,
которые вы называете своими убеждениями, в такое смутное время, как наше? Вы
утверждаете, что уверены в своей правоте? Правых нет и никогда не будет. Вы
чувствуете, что окружающий мир неправилен и несправедлив? Вы не можете этого
знать. Все неправильно в глазах людей - зачем же оспаривать это? Не нужно
спорить. Признайте это. Примите это. Подчинитесь".
Книга была написана доктором Флойдом Феррисом и издана Государственным
институтом естественных наук.
- Я не имею к этому никакого отношения, - произнес доктор Стадлер. Он
неподвижно стоял у стола, ощущая, что потерял счет времени, и не осознавая,
как долго длился предшествующий момент. Он произнес эти слова вслух
враждебно-саркастическим тоном, обращаясь к тому, кто бы он ни был, кто
заставил его сказать это.
Он пожал плечами. Придерживаясь мнения, что самоирония красит человека,
этим жестом он словно сказал себе: "Роберт Стадлер, не веди себя как
школяр-неврастеник". Он сел за стол и тыльной стороной ладони оттолкнул
книгу в сторону.
Доктор Флойд Феррис опоздал на полчаса.
- Прошу прощения, - проговорил он, - но по дороге из Вашингтона у
меня снова сломалась машина, и я порядочно прождал, пока ее не починили, - -
на дорогах так мало машин, что половина станций обслуживания закрыта. - Он
говорил не столько виновато, сколько раздраженно. Он сел, не дожидаясь
приглашения.
Выбери Флойд Феррис какую-нибудь другую профессию, никто не назвал бы
его привлекательным, но в той, которую он избрал, о нем всегда говорили не
иначе как об "этом красавце-ученом". Он был высокого роста и сорока
пяти лет от роду, но ему удавалось выглядеть еще выше и моложе. У него
был безукоризненно свежий, даже щегольской вид, движения отличались
легкостью и изяществом, но одевался он неизменно строго - черный или
темно-синий костюм. У него были тщательно ухоженные усики, а гладкие черные
волосы служили сотрудникам института поводом для шуток вроде той, что Флойд
Феррис пользуется одним кремом для обуви и для головы. Он не уставал
повторять, словно подшучивая над самим собой, что один режиссер как-то
предложил ему сыграть роль известного европейского жиголо. Флойд Феррис
начал карьеру как биолог, но об этом уже давно забыли; его знали как
главного администратора ГИЕНа.
Доктор Стадлер с удивлением взглянул на него. Чтобы Флойд Феррис
опоздал и не извинился - такого еще не было.
- Мне кажется, что вы проводите в Вашингтоне большую часть своего
времени, - сухо заметил он.
- Но разве не вы, доктор Стадлер, сделали мне как-то комплимент,
назвав меня сторожевым псом института? - вежливо сказал доктор Феррис. --
Разве не в этом состоит моя основная обязанность?
- По-моему, некоторые обязанности требуют вашего присутствия здесь. Но
пока я не забыл, не расскажете ли вы мне, что это за недоразумение с
дефицитом мазута?
Он не мог понять, почему лицо доктора Ферриса вдруг вытянулось и
приняло оскорбленное выражение.
- Позволю себе заметить, что все это очень неожиданно и события носили
крайне непредсказуемый характер, - сказал Феррис тем официальным тоном,
который, якобы скрывая страдания, выставляет их напоказ. - Представители
властей, вовлеченные в это дело, не нашли никакого повода для критики. Мы
недавно представили на рассмотрение в Отдел экономического планирования и
национальных ресурсов подробный отчет о результатах наших работ на
сегодняшний день, и мистер Висли Мауч остался очень доволен. В этом проекте
мы сделали все что могли, и я не слышал, чтобы кто-нибудь назвал это
недоразумением.
Учитывая особенности местности, масштабы пожара и тот факт, что прошло
всего шесть месяцев с тех пор, как мы...
- О чем вы говорите? - перебил его Стадлер.
- О проекте восстановления промыслов Вайета. Разве вы не об этом меня
спрашивали?'
- Нет, - сказал доктор Стадлер, - нет, я... подождите. Дайте
сообразить. Кажется, я вспомнил - это что-то относительно ответственности
института за проект восстановления. Что вы там восстанавливаете?
- Нефть, - ответил доктор Феррис. - Нефтяные промыслы Вайета.
- Там ведь был пожар? В Колорадо? Кто же... подождите... Кто-то поджег
собственные нефтяные вышки.
- Я склонен полагать, что это всего лишь слух, спровоцированный
массовой истерией, - сухо произнес доктор Феррис. - Слух с весьма
нежелательным, непатриотическим душком. Я бы не стал слепо доверять всем
этим газетным россказням. Лично я считаю, что это был несчастный случай и
Эллис Вайет погиб при пожаре.
- Кому сейчас принадлежат эти промыслы?
- В настоящий момент никому. Поскольку не осталось ни завещания, ни
наследников, то в качестве меры, продиктованной общественной необходимостью,
заботу о месторождении на семь лет взяло на себя правительство. Если за это
время Эллис Вайет не объявится, он будет официально считаться мертвым.
.-- Но почему они обратились к вам... к нам с таким необычным
поручением, как добыча нефти?
- Потому что это проблема огромной технологической сложности,
требующая привлечения самых талантливых ученых. Видите ли, речь идет о
восстановлении особого способа добычи нефти, применявшегося Вайетом. Там все
еще находится его оборудование, хотя и в ужасном состоянии; известны
некоторые технологические операции, однако полное описание всего процесса
или хотя бы основных принципов почему-то отсутствует. Это нам и предстоит
узнать.
- Ну, и каковы же результаты?
- Более чем обнадеживающие. Нам выделили значительные дополнительные
средства. Мистер Мауч доволен нашей работой. Того же мнения придерживаются
мистер Бэлч из Комитета по чрезвычайным положениям, мистер Андерсон из
Отдела снабжения и мистер Петтибоун из Отдела по защите прав потребителей. Я
не вижу, чего еще можно ожидать. Проект вполне успешен.
- Вы уже получили нефть?
- Нет, но нам удалось выжать из одной скважины шесть с половиной
галлонов. Это, конечно, результат, имеющий сугубо лабораторное значение, но
необходимо принять во внимание, что мы потратили целых три месяца на борьбу
с пожаром, который сейчас полностью - почти полностью - потушен. Перед
нами стоит значительно более сложная задача, чем перед Вайетом, ведь он
начинал с нуля, а мы вынуждены работать среди обгорелых развалин,
оставленных нам безответственным вредителем, врагом народа, который... Я
хочу сказать, что перед нами трудная задача, но нет никаких сомнений в том,
что мы с ней справимся!
- Вообще-то я имел в виду дефицит топлива здесь, в институте. Всю зиму
в здании было невыносимо холодно. Мне сказали, что это вызвано
необходимостью экономить нефть. Определенно вы могли бы принять меры, чтобы
наш институт обеспечивался нефтью и прочим в том же роде более эффективно.
- А, вот вы о чем, доктор Стадлер! Прошу меня извинить, - сказал
Феррис с улыбкой облегчения. К нему вернулась обычная учтивость. - Вы
хотите сказать, что температура была настолько низка, что это причинило вам
неудобство?
- Я хочу сказать, что чуть не замерз до смерти.
- Это совершенно непростительно. Почему меня не поставили в
известность? Доктор Стадлер, прошу вас, примите мои личные извинения,
уверяю, что подобное не повторится. Единственным оправданием для наших
хозяйственных служб может быть тот факт, что дефицит топлива вызван не их
халатностью, а... Хотя я понимаю, что вам это ничуть не интересно и подобные
проблемы недостойны вашего бесценного внимания... видите ли, этой зимой
нехватка нефти стала общенациональной проблемой.
- Что? Только ради Бога не говорите мне, что промыслы Вайета были
единственным источником нефти в стране!
- Нет, нет, что вы, но внезапное исчезновение одного из крупнейших
поставщиков вызвало хаос на рынке. Правительство было вынуждено взять
управление на себя и ввести нормированное распределение нефти по стране,
чтобы важнейшие предприятия не остановились. Мне удалось, благодаря моим
связям, в порядке исключения выбить для института очень большую квоту, но я
чувствую себя глубоко виноватым, если этого оказалось недостаточно. Уверяю
вас, что подобное не повторится. Это лишь временный кризис. К следующей зиме
мы восстановим промыслы Вайета, и все встанет на свои места. Что же касается
нашего института, то я договорился о переделке наших топок на печи,
использующие уголь. Их должны были сделать к следующему месяцу, но литейный
завод Стоктона в Колорадо внезапно закрылся - он изготовлял детали для
наших печей. Эндрю Стоктон неожиданно отошел от дел, и теперь приходится
ждать, когда его племянник возобновит производство.
- Понятно. Надеюсь, что наряду с остальными обязанностями вы уделите
внимание и этому вопросу. - Доктор Стадлер раздраженно пожал плечами. --
Это становится смешным: правительство взваливает на научный институт все
больше и больше проблем чисто технологического характера.
- Но, доктор Стадлер...
- Знаю, знаю, от этого никуда не денешься. Кстати, что это за проект
"К"?
Доктор Феррис бросил на него быстрый взгляд - в этом настороженном
взгляде читалось скорее удивление, чем испуг.
- Кто вам сказал о проекте "К", доктор Стадлер?
- Я слышал, как двое ваших молодых коллег говорили о нем с
таинственным видом детективов-любителей. Они поведали мне, что это большой
секрет.
- Да, это так, доктор Стадлер, это совершенно секретный
исследовательский проект, который правительство доверило нам. И очень важно,
чтобы газетчики не пронюхали о нем.
- Что означает "К"?
- Ксилофон. Проект "Ксилофон". Это, естественно, зашифрованное
название. Работа связана со звуком, но я уверен, что это не заинтересует
вас. Это чисто технологический проект.
- Да, избавьте меня от объяснений. У меня нет времени на
технологические проекты.
- Доктор Стадлер, я думаю, мне не стоит говорить, что было бы
благоразумно не упоминать о проекте "К"?
- Хорошо, хорошо. Хотя должен заметить, что мне не нравятся обсуждения
подобного рода.
- Конечно! Я не прощу себе, если позволю отнимать ваше время такими
разговорами. Поверьте, вы можете спокойно возложить эти проблемы на меня. --
Он слегка выпрямился, будто собирался встать. - Итак, если вы вызывали меня
по этому поводу, то уверяю вас, я...
- Нет, - медленно произнес доктор Стадлер, - я хотел поговорить с
вами о другом.
Феррис ничего не ответил. Он просто сидел и ждал. Доктор Стадлер
протянул руку и легким пренебрежительным толчком подвинул книгу к центру
стола:
- Вы не скажете мне, что означает этот образчик непристойности?
Доктор Феррис, не взглянув на книгу, некоторое время пристально смотрел
в глаза Стадлеру, потом откинулся назад и произнес со странной улыбкой на
губах:
- Я польщен, что вы делаете для меня исключение, читая книгу для
широкой публики. Двадцать тысяч экземпляров этого скромного опуса разошлось
за две недели.
- Я прочитал его.
- И что?
- Я жду объяснений.
- Вы нашли текст непонятным?
Доктор Стадлер с недоумением посмотрел на него:
- Вы осознаете, какую тему выбрали для обсуждения и в какой манере это
делаете? Один стиль чего стоит!
- Так вы считаете, что содержание заслуживает более пышной формы? --
Феррис произнес это столь невинным тоном, что доктор Стадлер не мог
определить, было это издевательством или нет.
- Вы отдаете себе отчет в том, что вы проповедуете в этой книге?
- Так как вы, насколько я понимаю, не одобряете эту книгу, я хочу,
чтобы вы знали, что она написана без всякого злого умысла.
Вот она, подумал доктор Стадлер, эта странность в поведении Ферриса; он
предполагал, что в данном случае достаточно будет высказать неодобрение, но
казалось, на Ферриса это не произвело никакого впечатления.
- Если бы какой-нибудь пропойца-невежда в дикой ненависти ко всему
разумному нашел в себе силы выразить свои мысли на бумаге и написал такую
книгу, я бы не удивился. Но знать, что она написана ученым, и видеть гриф
нашего института!
- Но, доктор Стадлер, она не адресована ученым. Она написана именно
для невежд.
- Что вы имеете в виду?
- Для толпы.
- Но Боже ты мой! Последний тупица обнаружит кричащие противоречия в
каждом вашем утверждении.
- Скажем так, доктор Стадлер: тот, кто не видит этого, заслуживает
того, чтобы верить в мои утверждения.
- Но вы освятили эту омерзительную галиматью престижем науки! Я еще
понимаю, когда подобную околесицу под видом заумного мистицизма несет
какое-нибудь жалкое ничтожество вроде Саймона Притчета, - все равно его
никто не слушает. Но вы внушаете людям мысль, что это наука. Наука! Вы
пользуетесь достижениями разума, чтобы разрушить его. По какому праву вы
используете мою работу, непозволительно, нелепо перенося ее выводы в
совершенно иную область, и делаете чудовищные обобщения на основе чисто
математической проблемы? По какому праву вы подаете это так, будто я - я --
дал согласие на издание вашей книги?
Доктор Феррис никак не отреагировал на его слова. Он спокойно смотрел
на доктора Стадлера, и это спокойствие придавало ему почти снисходительный
вид.
- Доктор Стадлер, вы говорите так, будто эта книга адресована
мыслящему читателю. Если бы это было действительно так, пришлось бы принять
во внимание такие категории, как точность, обоснованность, логика и престиж
науки. Но это не так. Она адресована народу. А вы всегда повторяли, что
народ не поймет. - - Он остановился, но доктор Стадлер молчал. - Может
показаться, что книга не имеет никакой философской ценности, но она имеет
огромную психологическую ценность.
- Не понимаю.
- Видите ли, доктор Стадлер, люди не хотят думать. Чем глубже они
погружаются в свои заботы, тем меньше хотят думать. Но подсознательно они
чувствуют, что должны думать, и чувствуют себя виноватыми. Поэтому они
благословят и последуют советам любого, кто найдет оправдание их нежеланию
мыслить; любого, кто превратит в добродетель - сверхинтеллектуальную
добродетель - то, что они считают своим грехом, своей слабостью, своей
виной.
- И вы потворствуете этому?
- Это путь к популярности.
- Зачем же вам популярность?
Феррис вскользь, как бы ненароком взглянул в лицо доктору Стадлеру.
- Мы государственное учреждение, - спокойно ответил ОН) --
существующее за счет налогоплательщиков.
- И поэтому вы проповедуете, что наука - сплошное мошенничество,
которое необходимо искоренить!
- Именно к такому выводу можно прийти логическим путем, прочитав мою
книгу. Но это не то заключение, которое они сделают.
- А как насчет позора для института в глазах мыслящих людей? Ведь они
определенно еще остались где-то.
- Почему мы должны о них беспокоиться?
Доктор Стадлер мог бы счесть последнюю фразу чем-то не выходящим за
пределы разумения, будь она произнесена с ненавистью, завистью или злобой,
но отсутствие этих эмоций, небрежная легкость тона, легкость, предполагающая
усмешку, поразили его, как внезапная вспышка чего-то нереального,
пронзившего его леденящим ужасом.
Вы не следили за реакцией на мою книгу, доктор Стадлер? О ней
отзывались весьма благосклонно.
- Да --- именно в это невозможно поверить. Он должен был говорить так,
будто это интеллигентная беседа, у него не было времени разобраться в своих
чувствах. Я не в состоянии понять, почему все солидные научные журналы
уделили вам такое внимание и как они посмели всерьез обсуждать вашу книгу.
При Хыо Экстоне ни одно научное издание не осмелилось бы говорить о ней как
о труде, к которому позволительно применить определение "философский".
Но Хью Экстона нет.
Доктор Стадлер почувствовал, что обязан сейчас произнести некие слова,
-- и надеялся, что сумеет закончить разговор до того, как поймет, что же это
за слова.
- С другой стороны, продолжал доктор Феррис, реклама моей книги - а я
уверен, что вы и не заметили такого пустяка, как реклама, содержит выдержки
из весьма хвалебного письма, полученного мною от мистера Висли Мауча.
Да кто такой мистер Висли Мауч, черт возьми? Доктор Феррис улыбнулся:
Через год, доктор Стадлер, даже вы не зададите этого вопроса. Скажем
так: мистер Мауч человек, в настоящее время занимающийся распределением
нефти.
Что ж, предлагаю вам заняться своим делом. Работайте с мистером Маучем,
пусть он занимается нефтью, что Же касается идей, ими займусь я сам.
- Было бы любопытно определить демаркационную линию таким образом, --
беззаботно заметил доктор Феррис. - Но раз уж речь зашла о моей книге, то
стало быть, мы затронули сферу общественных отношений. - Он повернулся к
доске, исписанной математическими формулами: - Доктор Стадлер, будет
катастрофой, если вы позволите этой сфере отвлечь вас от работы, выполнить
которую можете вы один.
Это было сказано с подобострастным уважением, и доктор Стадлер не мог
понять, почему в этих словах он расслышал: "Не лезь не в свое дело". Он
почувствовал внезапное раздражение и направил его против себя самого,
сердито решив, что надо отбросить эти подозрения.
- Общественные отношения? - презрительно произнес он. - Я не нахожу в
вашей книге никакой практической цели. Я не понимаю, в чем ее
предназначение.
- Не понимаете? - Доктор Феррис быстро взглянул в лицо доктору
Стадлеру. Наглый блеск в глазах был слишком кратким, чтобы можно было с
уверенностью сказать, что этот блеск имел место.
- Я не могу позволить себе считать, что некоторые вещи возможны в
цивилизованном обществе, - строго пояснил доктор Стадлер.
- Необычайно точно подмечено! - воскликнул Феррис. - Вы не можете
себе этого позволить. - Доктор Феррис поднялся, давая понять, что разговор
окончен. - Прошу вас, доктор Стадлер, сразу же свяжитесь со мной, если
что-нибудь в институте причинит вам неудобства, - сказал он. - Всегда к
вашим услугам.
Понимая, что последнее слово должно остаться за ним, и подавив в себе
постыдное осознание, что он прибегает к дешевому приему, доктор Стадлер
саркастически-грубым тоном произнес:
- В следующий раз, когда я вас вызову, позаботьтесь о том, чтобы ваша
машина была исправна.
- Конечно, доктор Стадлер. Уверяю вас, что это не повторится, и еще
раз приношу свои извинения, - ответил Феррис, словно это была реплика из
заученной роли, словно ему льстило, что доктор Стадлер наконец-то усвоил,
как должны разговаривать современные люди. - Моя машина причиняет мне массу
неприятностей, она разваливается на части, и не так давно я заказал себе
новую, самую лучшую модель, "хэммонд" с откидным верхом, но на прошлой
неделе Лоуренс Хэммонд отошел от дел без всяких причин и предупреждений, так
что я завяз. Эти подонки все время куда-то исчезают. С этим нужно что-то
делать.
Феррис ушел. Доктор Стадлер сгорбился за столом, испытывая
одно-единственное отчаянное желание - чтобы его никто не видел. Он
чувствовал смутную боль, смешанную с отчаянным чувством, что никто, никто из
тех, кем он дорожил, больше не захочет его видеть.
Он знал слова, которых так и не произнес. Он не сказал, что выступит с
публичным опровержением и от имени института отречется от этой книги. Он не
сказал этого, поскольку боялся открыть для себя, что его угроза никак не
подействует на Ферриса, что слово Роберта Стадлера не имеет силы. И чем
больше он убеждал себя, что позже обязательно рассмотрит вопрос о публичном
опровержении, тем отчетливее понимал, что не сделает этого.
Он взял книжку и швырнул ее в мусорную корзину.
Внезапно он мысленно увидел лицо - настолько отчетливо, что мог
разглядеть каждую черточку, - молодое лицо, вспоминать которое не разрешал
себе уже много лет.
Нет, подумал Стадлер, он не мог прочитать эту книгу, он умер, он
наверняка давным-давно умер.
Стадлер ощутил резкую боль и ужас от осознания того, что из всех людей
на земле хотел бы увидеть именно этого человека, и при этом вынужден
надеяться, что его уже нет в живых.
Он не знал почему - когда зазвонил телефон и секретарь сообщил ему,
что на проводе мисс Дэгни Таггарт, - почему он крепко сжал трубку, заметив,
что у него дрожит Рука. Со дня их последней встречи прошло уже больше года,
и он думал, что Дэгни больше не захочет его видеть. Он услышал ее ясный
сильный голос - она просила его о встрече.
- Да, мисс Таггарт, конечно, да, разумеется... в понедельник утром.
Хорошо... Знаете, мисс Таггарт, у меня сегодня кое-что запланировано в
Нью-Йорке, и я могу заскочить к вам в офис во второй половине дня, если вы
не возражаете... Нет, нет, нисколько не затруднит, я буду очень рад...
Сегодня во второй половине дня, мисс Таггарт, около двух, то есть около
четырех часов.
У него не было никаких дел в Нью-Йорке. Он не пытался понять, что
побудило его сказать это. Полный ожидания, он улыбнулся, глядя вдаль, на
освещенный солнцем склон холма.

* * *
Дэгни вычеркнула из расписания график движения девяносто третьего
поезда и почувствовала минутное удовлетворение от того, что сделала это
спокойно. Она проделывала подобное уже несколько раз в течение последних
шести месяцев. Сначала было трудно, но со временем становилось все легче.
Настанет день, думала Дэгни, когда я смогу относиться к этому смертельному
росчерку безразлично. Девяносто третий был специальным товарным составом,
снабжавшим Хэммондсвилл в Колорадо.
Она знала, что будет дальше: сначала отмена специальных товарных
поездов, потом сокращение числа товарных вагонов в Хэммондсвилл,
прицепленных, как бедные родственники, в хвост поездов, направляющихся в
другие города, затем постепенная отмена остановок в Хэммондсвилле; и
наконец, наступит день, когда она сотрет Хэммондсвилл с карты штата
Колорадо. Со станциями Вайет и Стоктон все происходило именно в такой
последовательности. Услышав, что Лоуренс Хэммонд отошел от дел, она сразу
поняла: бесполезно ждать и надеяться, рассчитывая, что его двоюродный брат,
поверенный или комитет из местных жителей вновь откроют завод. Она знала
одно: пора сокращать расписание.
Прошло меньше полугода с тех пор, как исчез Эллис , - с того дня,
который один фельетонист радостно назвал "днем победы простого человека".
Все мелкие нефтепромышленники, владевшие тремя скважинами и скулившие, что
Эллис Вайет отнял у ни" средства к существованию, бросились заполнять
оставленное им пространство. Они организовали лиги, кооперативы, ассоциации;
они объединили свои средства и ценные бумаги в общий фонд. "Маленький
человек обрел место под солнцем", - написал фельетонист. Их солнцем было
пламя пожара, бушевавшего над "Вайет ойл". В этом ослепительном зареве они
добились успеха, о котором так мечтали, успеха, не требующего ни знаний, ни
умения, ни усилий. Вскоре их крупные клиенты, такие как электростанции,
которые потребляли нефть целыми составами и не желали делать скидку на
несовершенство человеческой природы, начали переходить на уголь. Заказчики
помельче, мирившиеся с некомпетентностью, разорялись один за другим. Парни
из Вашингтона ввели нормированное распределение нефти и дополнительный налог
для поддержания безработных нефтяников, затем закрылось еще несколько
крупных нефтяных компаний, и "маленькие человеки под солнцем" вдруг
обнаружили, что головка бура, стоившая раньше сто долларов, теперь стоит
пятьсот, поскольку при отсутствии массового спроса на нефтедобывающее
оборудование его производители, чтобы не обанкротиться, заламывали за свою
продукцию баснословную цену; потом начали закрываться нефтепроводы, так как
нечем было платить за техобслуживание, и железным дорогам было предоставлено
право поднимать тарифы на грузовые перевозки; подсчитав количество нефти и
стоимость перевозок, две небольшие линии попросту закрылись. Солнце зашло --
и "маленькие человеки" обнаружили, что эксплуатационные расходы, при
которых, они могли сводить концы с концами на своих участочках в шестьдесят
акров, были возможны лишь тогда, когда рядом простирались безбрежные
просторы промыслов Вайета. Теперь же они взмыли до небес вместе с клубами
дыма. Лишь когда их состояния испарились без следа, а насосы остановились,
"маленькие человеки" поняли, что ни один предприниматель в стране не в
состоянии покупать нефть по цене, равной расходам на ее добычу. Затем парни
из Вашингтона предоставили нефтепромышленникам субсидии, но не каждый имел
друзей в Вашингтоне, и возникла ситуация, в которую было боязно вникать и
даже обсуждать.
Положению Эндрю Стоктона завидовали многие бизнесмены. Лихорадочный
переход на уголь свалился на него как золотая гиря: он держал свой завод в
круглосуточном рабочем режиме и, обгоняя метели следующей зимы, изготавливал
детали для угольных печей и топок. В стране осталось не так много надежных
литейных заводов; Стоктон стал одним из столпов, снабжавших подвалы и кухни
страны. Столп рухнул без предупреждения. Эндрю объявил, что оставляет дело,
закрыл завод и исчез. Он не сделал никакого намека на дальнейшую судьбу
завода, даже не сказал, имеют ли его родственники право вновь открыть его.
На дорогах страны еще попадались автомобили, но они двигались, как
путешественники в пустыне, которые проходят мимо зловещих конских скелетов,
выбеленных солнцем; они проезжали мимо скелетов автомобилей, развалившихся
на ходу. Люди перестали покупать машины, и автомобильные заводы закрывались.
Но кое-кто по-прежнему мог доставать нефть - благодаря личным связям, о
которых все предпочитали умалчивать. Эти люди покупали машины за любую цену.
Горы Колорадо освещались светом огромных окон завода Лоуренса Хэммонда, со
сборочного конвейера которого к подъездному пути "Таггарт трансконтинентал"
сходили грузовые и легковые автомобили. Весть о прекращении деятельности
Лоуренса Хэммонда пришла, когда ее меньше всего ожидали, быстрая и
внезапная, как резкий удар колокола в мрачной тишине. Комитет из местных
жителей передавал обращения по радио, призывавшие Лоуренса Хэммонда, где бы
он ни был, разрешить открыть завод. Но ответа не было.
Дэгни кричала, когда исчез Эллис Вайет, она задыхалась, когда отошел от
дел Эндрю Стоктон; услышав, что и Лоуренс Хэммонд бросил завод, она
безразлично спросила себя: "Кто следующий?"
- Нет, мисс Таггарт, я не нахожу этому объяснений, - сказала сестра
Эндрю Стоктона, когда Дэгни зашла к ней во время последней поездки в
Колорадо два месяца назад. __Он ничего не говорил мне об этом, я даже не
знаю, жив он или нет, впрочем, как и Эллис Вайет. Нет, накануне ничего
особенного не произошло. Помню только, что в тот вечер к нему пришел
незнакомый мужчина. Раньше я никогда его не встречала. Они говорили
допоздна, когда я ложилась спать, в кабинете Эндрю еще горел свет.
Люди в промышленных городках Колорадо молчали. Дэгни видела, как они
проходили по улицам мимо аптек, магазинов, бакалейных лавок; они словно
надеялись, что движение поможет им не задумываться о будущем. Она тоже
ходила по улицам, не поднимая головы, чтобы не видеть груды покрытых копотью
камней и искореженной стали, - того, что осталось от нефтяных промыслов
Вайета.
Одна из вышек на гребне холма все еще горела. Никто не мог ее потушить.
Проходя по улицам, Дэгни видела рвущийся в небо сноп пламени. Она видела его
ночью из окна поезда: яростное пламя, колышущееся на ветру. Люди называли
его факелом Вайета.
Самый длинный состав на линии Джона Галта насчитывал сорок вагонов;
самый быстрый двигался со скоростью пятьдесят миль в час. Надо было беречь
двигатели: сейчас они работали на угле, и срок их эксплуатации давно истек.
Джиму удалось найти мазут только для локомотивов, тянувших "Комету" и пару
скоростных составов дальнего следования. Единственным поставщиком топлива,
на которого она могла положиться и с которым могла иметь дело, был Кен
Денеггер из "Денеггер коул" в Пенсильвании.
Пустые поезда грохотали по четырем штатам, примыкающим к Колорадо. Они
перевозили овец, корма, дыни и случайного фермера с принарядившейся семьей,
у которого были друзья в Вашингтоне. Джим получал из Вашингтона субсидию на
каждый рейс, который числился не как коммерческий, а как "социально
значимый".
Дэгни стоило неимоверных усилий обеспечивать движение поездов на
участках, где они еще были нужны, по территориям, где все еще теплилось
производство.
Но из балансовых отчетов "Таггарт трансконтинентал" было видно, что
субсидии, выбитые Джимом на поезда, перегонявшиеся порожняком, значительно
превышали прибыль, которую приносили грузовые составы, идущие из пока еще
активных индустриальных районов страны.
Джим хвастался, что эти шесть месяцев оказались самыми доходными за всю
историю существования "Таггарт трансконтинентал". В графе "прибыль" на
глянцевых листах его доклада акционерам числились деньги, не заработанные
им, - субсидии на порожняк; и деньги, не принадлежащие ему, - дивиденды,
которые компания должна была выплатить держателям акций, и суммы,
предназначенные на оплату процентов и выкуп облигаций "Таггарт
трансконтинентал". По распоряжению Висли Мауча Таггарт получил разрешение не
выплачивать этот долг. Он хвастался огромным потоком грузовых перевозок
"Таггарт трансконтинентал" в Аризоне, где Дэн Конвэй закрыл последнюю линию
"Финикс - Дуранго" и отошел от дел, и в Миннесоте, где Пол Ларкин перевозил
руду по железной дороге, в результате чего последнее пароходство,
занимавшееся грузовыми перевозками на Великих Озерах, прекратило свое
существование.
- Ты всегда считала, что умение делать деньги - великая добродетель,
-- говорил ей Джим, чуть заметно улыбаясь. - Кажется, мне это пока удается
лучше, чем тебе.
Никто не выражал желания разобраться в вопросе замораживания облигаций,
возможно потому, что все достаточно ясно представляли ситуацию. Сначала
среди держателей облигаций появились признаки паники, и в обществе стало
нарастать возмущение. Затем Висли Мауч издал новый указ, согласно которому
облигации могли быть "разморожены" по предъявлении заявления о "крайней
необходимости" и правительство взяло на себя обязательство приобретать их,
если сочтет "доказательство необходимости" весомым. Отсюда вытекало три
вопроса, которые никто не задавал и на которые никто не отвечал. Что можно
считать доказательством? Что можно расценивать как "необходимость"? И кто
будет определять, "крайняя" она или не "крайняя"?
Затем стало дурным тоном обсуждать, почему одному позволили разморозить
облигации, в то время как другому отказали. Люди отворачивались, поджав
губы, когда им задавали этот вопрос. Позволительно было рассказать, описать,
но только не объяснять или давать оценку; мистер Смит получил деньги, мистер
Джонс - нет, и это все. И когда мистер Джонс кончал жизнь самоубийством,
поговаривали: "Ну не знаю; если ему действительно нужны были деньги,
правительство дало бы их; но некоторые просто слишком жадны".
Никто не говорил о тех, кто, получив отказ, продавал свои облигации за
треть стоимости тем, у кого находились доказательства такого "бедственного
положения", которое, как по волшебству, превращало тридцать три замороженных
цента в полновесный доллар; никто не говорил о новом бизнесе, развернутом
предприимчивыми молодыми людьми, только что окончившими колледж и
называвшими себя размораживателями, которые предлагали "помочь составить
заявление надлежащим образом". У молодых размораживателей имелись друзья в
Вашингтоне.
Глядя на железнодорожное полотно своей дороги с платформы какой-нибудь
пригородной станции, Дэгни ловила себя на том, что уже не ощущает былой
гордости, но чувствует вину, стыд, словно рельсы покрылись ржавчиной, хуже
того - словно ржавчина стала отливать кровью.
Но, глядя в вестибюле терминала на памятник Нэту Таггарту, она думала:
"Это твоя железная дорога, ты проложил ее, ты боролся за нее, тебя не
остановили ни страх, ни отвращение. Я не сдамся людям с ржавой совестью и
запачканными кровью руками. Я единственная, кто может защитить ее".
Она не отказалась от поисков человека, который изобрел двигатель. Это
было единственной частью работы, ради которой она готова была терпеть все
остальное. Это было единственной в поле зрения целью, придающей значение ее
борьбе. Было время, когда она удивлялась, зачем ей нужно восстанавливать
этот двигатель. Казалось, какие-то голоса спрашивали ее: "Зачем?" "Потому
что я еще жива", - отвечала она. Но поиски были тщетны. Два инженера из ее
компании никого не нашли в штате Висконсин. Она послала их найти людей,
которые работали на компанию "Твентис сенчури", чтобы узнать имя
изобретателя. Они ничего не узнали. Она послала их просмотреть данные в
патентном бюро - ни одного патента на двигатель зарегистрировано не было.
Единственное, что дали поиски, - окурок сигареты со знаком доллара.
Она уже забыла о нем, но недавно нашла его в ящике стола и вечером отдала
знакомому продавцу сигарет на вокзале. Старик очень удивился, рассматривая
окурок, осторожно держа его между пальцами; он никогда не слышал о таком
сорте и недоумевал, как мог пропустить это.
- Мисс Таггарт, а сигареты были хорошего качества?
- Я, во всяком случае, никогда не курила ничего лучше. Озадаченный, он
покачал головой. Старик обещал ей
выяснить, где произведены эти сигареты, и принести пачку.
Она пыталась найти ученого, способного взяться за восстановление
двигателя. Она опросила людей, которых ей рекомендовали как лучших в своей
области. Первый, изучив остатки двигателя и рукопись, тоном вымуштрованного
солдафона объявил, что двигатель принципиально не может работать, никогда не
работал и он докажет, что существование подобного двигателя невозможно.
Второй растягивал слова, словно отвечал надоедливому собеседнику, что не
знает, можно ли это сделать, и что ему вообще нет никакого дела до этого.
Третий воинственно-наглым тоном произнес, что возьмется за дело при условии
заключения с ним контракта на десять лет с ежегодным окладом в двадцать пять
тысяч долларов.
- В конце концов, мисс Таггарт, вы собираетесь получить от этого
двигателя огромную прибыль, ставя на карту мое время. Вам придется
раскошелиться.
Четвертый, самый молодой, молча смотрел на нее. И его лицо выражало
презрение.
- Видите ли, мисс Таггарт, я думаю, что этот двигатель вообще не
следует восстанавливать, даже если это кому-нибудь по силам. Это настолько
превосходит все, что мы имеем, что несправедливо по отношению к ученым не
столь высокого ранга, им не останется ни одной области для достижений и
открытий. Я считаю, что сильный не имеет права ранить чувство собственного
достоинства слабого.
Она приказала ему немедленно убираться из ее кабинета и потом еще долго
сидела, не в силах преодолеть изумление и ужас; самое порочное утверждение,
которое она слышала, было изречено тоном праведника.
Решение обратиться к доктору Роберту Стадлеру возникло у нее, когда
иного выхода уже не оставалось. Она заставила себя позвонить ему вопреки
непоколебимому душевному сопротивлению, похожему на тугие тормоза. Она
спорила с собой, рассуждая: "Я имею дело с такими людьми, как Джим и Орен
Бойл; его вина меньше, почему я не могу обратиться к нему?" Она не находила
ответа на этот вопрос - у нее было лишь стойкое чувство отвращения,
ощущение, что доктор Стадлер как раз тот человек, к которому ни в коем
случае нельзя обращаться.
Пока Дэгни сидела за столом, глядя на график движения по линии Джона
Галта и дожидаясь прихода доктора Стадлера, она задавалась вопросом, почему
за все последние годы не появилось ни одного талантливого ученого. И не
находила ответа. Она смотрела на перечеркнутый график Движения девяносто
третьего поезда - труп этого состава.
У поезда было два свойственных жизни признака: движение и цель; он был
похож на живое существо, но сейчас представлял собой лишь некоторое
количество мертвых товарных вагонов и двигателей. "Не давай себе времени для
чувств, - думала Дэгни, - расчлени мертвое тело как можно скорее,
двигатели нужны по всей системе; Кену Денеггеру в Пенсильвании нужны поезда,
много поездов, если только..."
Доктор Роберт Стадлер, - раздалось в селекторе на столе.
Он вошел улыбаясь, словно улыбка подчеркивала слова:
- Мисс Таггарт, поверите ли, я бесконечно счастлив вновь видеть вас!
Дэгни не улыбнулась и подчеркнуто вежливо ответила:
- Очень любезно с вашей стороны, что пришли.
Она кивнула, ее стройная, подтянутая фигура не шелохнулась, лишь голова
слегка склонилась в медленном официальном кивке.
- Мисс Таггарт, вас бы удивило, если бы я сказал, что искал лишь
повода для встречи с вами?
- Во всяком случае я постаралась бы не злоупотреблять вашей
любезностью, - без улыбки ответила Дэгни. - Прошу вас, доктор Стадлер,
садитесь.
Он осмотрелся:
- Никогда не бывал в кабинете вице-президента железнодорожной
компании. Я не ожидал, что он такой... серьезный. Но это соответствует вашей
должности.
- Случай, о котором я хочу посоветоваться с вами, очень далек от сферы
ваших интересов, доктор Стадлер. Вы даже можете счесть странным, что я
позвонила вам. Позвольте объяснить вам причину.
- То, что вы решили мне позвонить, уже само по себе существенная
причина. И поверьте, для меня будет величайшим удовольствием, если я хоть в
какой-то степени смогу быть вам полезен.
У него была притягательная улыбка человека, который использует ее не
для того, чтобы прикрыть ею слова, а для того, чтобы подчеркнуть смелость в
выражении искренних чувств.
- Это проблема чисто технологического характера, - сказала она
четким, ничего не выражающим тоном молодого механика, обсуждающего сложное
задание. - Я полностью осознаю ваше презрение к этой области науки. Я не
жду, что вы решите мою проблему, это не тот случай, который мог бы
заинтересовать вас лично. Мне просто хотелось бы представить ее на ваше
рассмотрение и задать вам два вопроса. Мне пришлось побеспокоить вас, так
как эта проблема сопряжена с личностью, наделенной выдающимся умом, - она
произносила это безличным тоном, констатируя непререкаемую истину, - а в
науке, кроме вас, выдающихся умов не осталось.
Она не знала, почему ее слова так задели его. Она увидела неподвижное
лицо Стадлера, неожиданную серьезность во взгляде, странное выражение,
казавшееся чуть ли не умоляющим, затем услышала его серьезный голос, словно
обремененный каким-то чувством, придавшим ему чистоту и смирение:
- Что это за проблема, мисс Таггарт?
Дэгни рассказала ему о двигателе, о месте, где нашла его; рассказала,
что установить имя изобретателя невозможно; она не упоминала о подробностях.
Она дала ему фотографии двигателя и уцелевшие листы рукописи.
Пока он читал, она наблюдала за ним. Сначала она заметила в беглом
движении глаз профессиональную уверенность, затем небольшую паузу, более
пристальное внимание и, наконец, увидела движение губ, которое у другого
человека можно было бы принять за свист. Она видела, как он на время прервал
чтение и задумался, словно его мысли разбежались в разных направлениях,
пытаясь проследить сразу все; она видела, как он начал быстро перелистывать
страницы, потом остановился и заставил себя читать дальше, словно разрываясь
между желанием продолжать чтение и попыткой охватить разом все открывающиеся
перед его внутренним взором возможности. Дэгни заметила его возбуждение, она
знала, что сейчас он забыл и про ее кабинет, и про нее - про все на свете;
это изобретение полностью завладело его вниманием, и в благодарность за
способность так реагировать ей захотелось, чтобы доктор Стадлер мог
нравиться ей.
Они молчали более часа, затем он закончил читать и взглянул на нее.
- Поразительно! - радостно и изумленно воскликнул он, словно сообщая
новость, которой никак не ожидал.
Дэгни очень хотелось улыбнуться в ответ и разделить с ним радость, но
она лишь кивнула и сухо произнесла: -Да.
- Это потрясающе, мисс Таггарт!
- Да.
- Вы сказали, проблема технологического характера? Она намного шире.
Страницы, где он описывает свой преобразователь... Можно увидеть, из какой
предпосылки он исходит. Он вышел на новую концепцию энергии, отбросил все
шаблоны, в соответствии с которыми его двигатель невозможен. Он
сформулировал новую, собственную теорию, раскрыл секрет преобразования
статической энергии в кинетическую. Вы понимаете, что это значит? Вы
представляете себе, какой подвиг ради чистой, теоретической науки ему
пришлось совершить, прежде чем он смог создать этот двигатель?
- Кто? - спокойно спросила она.
- Простите, что вы сказали?
- Это первый из двух вопросов, которые я хотела вам задать, доктор
Стадлер. Вы не можете припомнить какого-нибудь молодого ученого, которого
знали лет десять назад и который смог бы это сделать?
Он задумался, удивленный; у него не было времени углубиться в этот
вопрос.
- Нет, - нахмурившись, медленно произнес он. - Нет, не могу вспомнить
никого... и это бесполезно, потому что такие способности никак не остались
бы незамеченными... Кто-нибудь обратил бы на себя мое внимание, мне всегда
представляют подающих надежды молодых физиков... Вы сказали, что нашли это в
исследовательской лаборатории обычного моторостроительного завода?
-Да.
- Невероятно. Что он делал в таком месте?
- Изобретал двигатель.
- Именно это я и имею в виду. Гениальный ученый, который захотел стать
промышленным изобретателем? Это просто возмутительно! Он хотел изобрести
двигатель и втихаря совершил революцию в энергетике; он даже не
побеспокоился о публикации своих открытий, но продолжал работать над своим
двигателем. Зачем ему было растрачивать свой гений на бытовую технику?
- Наверное потому, что ему нравилось жить на этой земле, --
непроизвольно вырвалось у нее.
- Простите, что вы сказали?
__Ничего, я... я прошу прощения, доктор Стадлер. Я не
намерена обсуждать... не относящиеся к делу вопросы. Стадлер вновь
погрузился в свои мысли:
- Почему он не пришел ко мне? Почему не появился в каком-либо
выдающемся научном учреждении, где ему и надлежало быть? Если у него хватило
ума разработать это, он должен был понимать важность того, что сделал.
Почему он не опубликовал статью о своей концепции энергии? В общих чертах я
понимаю его концепцию, но - черт возьми! - самые важные страницы
отсутствуют, формулировки нет! Наверняка кто-нибудь рядом с ним должен был
достаточно хорошо разбираться в этом, чтобы рассказать о его работе всему
миру. Почему же этого не сделали? Как можно было отказаться, просто взять и
отказаться от такого открытия?
- Есть ряд вопросов, на которые я не могу ответить.
- И кроме того, с чисто практической точки зрения, почему этот
двигатель оставили в куче хлама? Да любой, даже самый недалекий промышленник
с руками оторвал бы этот двигатель, чтобы сделать целое состояние. Для того
чтобы распознать его коммерческую ценность, особого ума. не надо.
Впервые за все время разговора Дэгни горько улыбнулась, но ничего не
сказала.
- А что, найти изобретателя невозможно? - спросил он.
- Совершенно невозможно.
- Вы считаете, что он еще жив?
- У меня есть основания так думать. Но я не уверена.
- Предположим, я попытаюсь найти его по объявлению.
- Нет, не надо.
Но если бы я поместил объявление в научных изданиям и попросил доктора
Ферриса... - Он запнулся, его быстрый взгляд встретился с ее взглядом;
Дэгни молча выдержала его взгляд; он первый опустил глаза и твердо, холодно
закончил: - Я попрошу доктора Ферриса передать по радио, что я желаю с ним
встретиться, неужели он откажется?
- Да, доктор Стадлер, думаю, что откажется.
Он не смотрел на нее. Дэгни заметила, как мышцы лица сжались и вместе с
тем как-то обмякли, она не могла сказать, какой свет угасал в нем и что
заставило ее думать об угасающем свете.
Стадлер небрежным жестом бросил рукопись на стол:
- Люди, которым не хватает практичности, чтобы продавать свои мозги,
должны лучше изучить условия объективной реальности.
Он взглянул на нее, словно ожидая гневной реакции. Не ее ответ был
хуже, чем гнев, - ее лицо ничего не выражало, будто его суждение не имело
для нее никакого значения. Она вежливо произнесла:
- Я хотела спросить вас еще об одном. Не могли бы вы порекомендовать
мне физика, который, по вашему мнению, смог бы взяться за восстановление
двигателя?
Он посмотрел на нее и усмехнулся, но в этой усмешке сквозило страдание.
- Вас это тоже мучает, мисс Таггарт? Невозможность найти мало-мальски
сведущего человека?
- Я переговорила с несколькими физиками, которых мне рекомендовали, и
поняла, что они безнадежны.
Стадлер наклонился вперед.
- Мисс Таггарт, - спросил он, - вы обратились ко мне, потому что
доверяете мне как ученому? - Вопрос был открытой мольбой.
- Да, - беспристрастно ответила она. - Как ученому я вам доверяю.
Стадлер откинулся назад; у него был такой вид, словно потаенная улыбка
сняла напряжение с его лица.
- Мне очень хочется вам помочь, - дружелюбно сказал Стадлер, - и это
желание отнюдь не бескорыстно, потому что сейчас у меня нет проблемы
сложнее, чем набрать талантливых работников в свой отдел. Да что там
талантливых! Меня устроил бы человек, подающий хоть какие-то надежды, но из
тех, кого ко мне направляют, не выйдет даже приличного автомеханика. Не
знаю, то ли я старею и становлюсь более требовательным, то ли человечество
деградирует, но в годы моей молодости мир не был столь интеллектуально
бесплодным. А сейчас... Если б вы только видели тех, с кем мне приходится
общаться...
Стадлер внезапно замолчал и задумался, словно неожиданно вспомнив о
чем-то. У Дэгни появилось такое чувство, словно он знает что-то, о чем не
хочет говорить. Это чувство переросло в уверенность, когда Стадлер негодующе
резким тоном, будто уходя от неприятной темы, сказал:
- Нет, мисс Таггарт, я не знаю, кого вам порекомендовать.
- Что ж... Это все, что я хотела выяснить, доктор Стадлер. Спасибо,
что нашли для меня время.
Минуту он сидел молча, словно не решался уйти.
- Мисс Таггарт, не могли бы вы показать мне сам двигатель? - спросил
он.
Дэгни удивленно посмотрела на него:
- Конечно... если вы хотите. Но он в подземном хранилище, в одном из
тупиковых тоннелей.
- Это ничего, если вы не откажетесь проводить меня. У меня нет никаких
особых побуждений. Так, любопытство. Мне просто хотелось бы взглянуть на
него.
Когда они стояли в каменном подвале над стеклянным ящиком с
металлическими обломками, Стадлер снял шляпу, и Дэгни не могла определить,
был ли это обыкновенный жест человека, внезапно сообразившего, что он
находится в одном помещении с женщиной, или же это движение сродни тому, как
обнажают голову у гроба усопшего.
Они стояли в тишине при свете единственной лампочки, отражавшемся от
стеклянной поверхности ящика. Вдалеке стучали колеса, и временами казалось,
что внезапный резкий толчок разбудит безжизненные обломки в стеклянном
ящике.
- Это замечательно, - тихо сказал доктор Стадлер. - Какое счастье
видеть великую, новую, гениальную идею, принадлежащую не мне.
Дэгни посмотрела на него, желая удостовериться, что поняла его
правильно. Он произнес эти слова с искренностью, отбрасывающей все
условности, не беспокоясь о том, стоило ли позволять ей услышать признание в
его страданиях, видя перед собой лишь лицо женщины, способной понять.
- Мисс Таггарт, знаете ли вы отличительную черту посредственности?
Негодование из-за успеха другого. Эти обидчивые бездари трясутся над тем,
как бы их кто не обскакал. Они и понятия не имеют, какое одиночество
появляется, когда достигаешь вершины. Им чуждо это чувство тоски, когда так
хочется увидеть человека, равного тебе, разум, достойный преклонения, и
достижение, которым можно восхищаться. Они скалятся на тебя из своих
крысиных нор, полагая, что тебе нравится затмевать их своим блеском, а ты
готов отдать год жизни, чтобы увидеть хоть проблеск таланта у них самих. Они
завидуют великому свершению, и в их понимании величие - это мир, где все
люди заведомо бездарней их самих. Они даже не осознают, что эта мечта --
безошибочное доказательство их посредственности, потому что человеку
воистину великому такой мир просто противен. Им не дано понять, что
чувствует человек, окруженный посредственностью и серостью. Ненависть? Нет,
не ненависть, а скуку - ужасную, безнадежную, парализующую скуку. Чего
стоят лесть и похвалы людей, которых не уважаешь? Вы когда-нибудь испытывали
сильное желание встретить человека, которым могли бы восхищаться? Чтобы
смотреть не сверху вниз, а снизу вверх?
- Я испытываю это желание всю жизнь, - сказала Дэгни. Это был ответ,
в котором она не могла ему отказать.
- Я знаю, - произнес он, и в бесстрастной мягкости его голоса было
что-то прекрасное. - Я знал это с того момента, как впервые встретился с
вами. Поэтому я и пришел сегодня. - Он немного помолчал, но она ничего не
сказала, и он продолжил так же спокойно и мягко: - Именно поэтому я хотел
увидеть двигатель.
- Понимаю, - тепло произнесла Дэгни; тон был единственной формой
признательности, которую она могла ему выразить.
- Мисс Таггарт, - сказал он, опустив глаза и глядя на стеклянный
ящик, - я знаю человека, который мог бы взяться за восстановление
двигателя. Он отказался работать на меня, поэтому, возможно, это тот
человек, который вам нужен. - Он поднял голову, но перед тем, как увидел
восхищение в ее глазах, открытый взгляд, которого так ждал, взгляд прощения,
разрушил свое мимолетное искупление, добавив светски-саркастическим тоном:
-- Молодой человек несомненно не горит желанием работать на благо общества
или ради процветания науки. Он сказал мне, что не станет работать на
правительство. Предполагаю, что его больше интересуют деньги, на которые он
мог бы рассчитывать у частного работодателя.
Он отвернулся, чтобы не видеть исчезающее с ее лица выражение, не
догадаться о его значении.
- Да, - решительно произнесла она, - возможно, это тот человек,
который мне нужен.
- Это молодой физик из Ютского технологического института, - сухо
сказал он. - Его зовут Квентин Дэниэльс. Один мой знакомый прислал его ко
мне несколько месяцев назад. Он встретился со мной, но от работы, которую я
ему предложил, отказался. Я хотел взять его в свой отдел. У него ум
настоящего ученого. Не знаю, справится ли он с вашим двигателем, но во
всяком случае может попытаться. Думаю, вы легко найдете его в институте. Не
знаю, правда, что он сейчас там делает, год назад институт закрыли.
- Спасибо, доктор Стадлер. Я свяжусь с ним.
- Если... если хотите, я был бы рад помочь ему с теоретической частью.
Я собираюсь заняться работой самостоятельно, начиная с указаний в этой
рукописи. Мне хочется раскрыть секрет его энергии - тот, что раскрыл автор.
Надо понять его основной принцип. Если это удастся, мистер Дэниэльс сможет
закончить работу, касающуюся непосредственно двигателя.
- Я буду глубоко признательна за любую помощь с вашей стороны, доктор
Стадлер.
Они молча шли по вымершим тоннелям, шагая по освещенным голубым светом
ржавым рельсам к виднеющимся вдалеке платформам.
На выходе из тоннеля они увидели человека, который, стоя на коленях,
неуверенно и беспорядочно колотил по стрелке молотком. Рядом, проявляя
признаки крайнего терпения, стоял другой мужчина.
- Да что случилось с этой чертовой стрелкой?
- Не знаю.
- Ты тут уже целый час копаешься! -Угу.
- И сколько еще прикажешь ждать?
- Кто такой Джон Галт?
Доктор Стадлер вздрогнул. Когда они прошли мимо рабочих, он сказал:
- Не нравится мне это выражение.
- Мне тоже, - ответила Дэгни.
- Откуда оно взялось?
- Никто не знает.
Они помолчали, потом он произнес:
- Знавал я одного Джона Галта. Но он давно умер.
- Кем он был?
- Одно время я думал, что он еще жив. Но сейчас я уверен, что он умер.
Это был человек такого ума, что, будь он жив, весь мир только о нем и
говорил бы.
- Но весь мир только о нем и говорит. Стадлер остановился как
вкопанный.
Да... - медленно произнес он, потрясенный мыслью, которая никогда не
приходила ему в голову. - Да... Но почему? - В его словах звучал ужас.
- Кем он был, доктор Стадлер?
- Почему весь мир говорит о нем?
- Кем он был?
Он вздрогнул, покачал головой и резко сказал:
- Это всего лишь совпадение. Имя вовсе не редкое. Это случайное
совпадение. Оно никак не связано с человеком, которого я знал. Тот человек
мертв. - Стадлер не мог позволить себе осознать все значение слов, которые
добавил: - Он должен быть мертв.

* * *
Документ, лежащий на его столе, гласил: "Срочно... Секретно...
Чрезвычайные обстоятельства... Крайняя необходимость подтверждена службой
директора ОЭПа... На нужды проекта "К" - и требовал, чтобы он продал десять
тысяч тонн металла Реардэна Государственному институту естественных наук.
Реардэн прочитал его и посмотрел на управляющего заводом, неподвижно
стоявшего перед ним. Управляющий вошел и без слов положил бумагу на стол.
- Думал, вы захотите взглянуть на это, - произнес он в ответ на
взгляд Реардэна.
Реардэн нажал кнопку вызова мисс Айвз. Он вручил ей заказ и сказал:
- Отошлите его туда, откуда он поступил. Передайте, что ГИЕНу я не
продам ни грамма металла Реардэна.
Гвен Айвз и управляющий посмотрели на него, друг на друга, снова на
него; в их взглядах он прочел одобрение.
- Слушаюсь, мистер Реардэн, - ответила Гвен Айвз, принимая листок,
словно это была обычная деловая бумага. Она кивнула и вышла из кабинета.
Управляющий вышел следом.
Реардэн слабо улыбнулся, разделяя их чувства. Ему была безразлична эта
бумажка и возможные последствия.
Шесть месяцев назад, под влиянием внезапного внутреннего потрясения,
которое дало выход напору чувств, он сказал себе: сначала действия, работа
завода, потом чувства. Это позволило ему хладнокровно наблюдать за тем, как
проводится в жизнь Закон о равном распределении.
Никто не знал, как следует исполнять этот закон. Сначала ему сообщили,
что он не может выпускать свой металл в количестве, "превышающем количество
наилучшего специального сплава, не являющегося сталью", выпускаемого Ореном
Бойлом. Но наилучший специальный сплав Орена Бойла был низкопробным месивом,
которое никто не хотел покупать. Затем ему сообщили, что он может выпускать
свою продукцию в количестве, которое мог бы производить <-фен Бойл. Никто
не знал, как это определить. Кто-то в Вашингтоне без всяких объяснений
назвал цифру, указывающую количество тонн в год. Все приняли это как есть.
Реардэн не знал, как

Айн Рэнд.

Атлант расправил плечи



Книга первая

Перевод с английского Д. В. Костыгина

Рэнд Айн
Атлант расправил плечи. В 3-х кн. Кн. 1. Пер. с англ. - СПб: МП РИД
"Культ-информ-пресс", 1997. 520 с

"Атлант расправил плечи" - центральное произведение русской
писательницы зарубежья Айн Рэнд, переведенное на множество языков и
оказавшее огромное влияние на умы нескольких поколений читателей.
Своеобразно сочетая фантастику и реализм, утопию и антиутопию, романтическую
героику и испепеляющий гротеск, автор очень по-новому ставит извечные не
только в русской литературе "проклятые вопросы" и предлагает свои варианты
ответов - острые, парадоксальные, во многом спорные.

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ
Глава 1. Тема
Глава 2. Цепь
Глава 3. Вершина и дно
Глава 4. Незыблемые перводвигатели
Глава 5. Апогей рода Д'Анкония
Глава 6. Некоммерческое
Глава 7. Эксплуататоры и эксплуатируемые
Глава 8. Линия Джона Галта
Глава 9. Святое и оскверненное
Глава 10. Факел Эллиса Вайета


Предисловие
Как нам реализовать мозги, или шаг вперед - два вперед
(несколько слов об очень современной книге)

Дорогой читатель, такая уж нам выпала доля - жить в эпоху перемен. При
этом каждый понимает, что это перемены не только в наших судьбах, в истории
нашего Отечества, но и в сознании. Хотим мы того или нет, но для большинства
из нас переориентация сознания становится залогом выживания. И вновь перед
каждым встают "проклятые вопросы", так мучившие классиков русской
литературы: "Что делать?", "Кто виноват?", "Тварь ли я ничтожная или..."
У нас есть все основания считать совокупность творчества Айн Рэнд,
автора романа "Атлант расправил плечи", одной из самых колоссальных (как по
объему, так и по масштабам воздействия на умы) и нетривиальных попыток в
нашем веке дать всеобъемлющий ответ на эти столь актуальные ныне вопросы.
Несмотря на то, что пять лет мы стараемся по мере сил знакомить читателя с
произведениями этой исключительно самобытной писательницы (ее первый роман
"Мы - живые" опубликован на русском языке в 1993 году, а принесший ей
мировую известность "Источник" в 1995-м), имя ее почти неизвестно в нашей
стране. А ведь Айн Рэнд родом из России, из Санкт-Петербурга. Дочери
питерского аптекаря средней руки, в ранней юности вкусившей прелестей
революционной и послереволюционной российской жизни, удалось, несмотря на
сомнительное социальное происхождение и антибольшевистские взгляды,
закончить ставший уже Ленинградским университет и поработать экскурсоводом в
Петропавловской крепости. Цельная и целеустремленная, абсолютно
бескомпромиссная и склонная к нравственному максимализму, она оказалась
парадоксально близка к плакатному типажу комиссара, растиражированному
соцреализмом. Однако взгляды и идеалы ее были противоположны
коммунистическим. При таком сочетании она была в Советской России не жилец,
и прекрасно это понимала. В 1926 году ей чудом удалось вырваться сначала в
Латвию, а затем и в США, где она обрела вторую родину и долгую писательскую
(и не только писательскую) славу.
"Атлант расправил плечи" - самый монументальный по замыслу и объему
роман Айн Рэнд, переведенный на десятки языков и опубликованный десятками
миллионов экземпляров. Место действия - Америка. Но это Америка условная:
элементарный комфорт постепенно становится роскошью для немногих избранных;
множатся и разрастаются кризисные зоны, где люди умирают с голоду, в других
местах гниет богатейший урожай, потому что его не вывезти; уцелевшие и вновь
народившиеся предприниматели обогащаются не за счет производства, а
благодаря связям, позволяющим получить государственные субсидии и льготы;
последние талантливые и умные люди исчезают неизвестно куда; а правительство
борется с этими "временными трудностями" учреждением новых комитетов и
комиссий с неопределенными функциями и неограниченной властью, изданием
бредовых указов, исполнения которых добивается подкупом, шантажом, а то и
прямым насилием над теми, кто еще способен что-то производить...
Антиутопия? Да, но антиутопия особого рода. Рэнд изображает мир, в
котором человек творящий (будь то инженер, банкир, философ или плотник),
разум и талант которого служил единственным источником всех известных
человечеству благ, материальных и духовных, поставлен на грань полного
истребления и вынужден вступить в борьбу с теми, кого благодетельствовал на
протяжении многих веков. Атланты - одни раньше, другие позже - отказываются
держать мир на своих плечах.
Айн Рэнд ставит жесткие вопросы и с такой же жесткостью дает свои
варианты ответов. Возможно, именно страстная бескомпромиссность, пафос
учительства, для американской литературы нехарактерные, но очень хорошо
знакомые нам по литературе русской, и выделили ее из ряда современных
романистов и философов. Большинство ее героев на первый взгляд вычерчены
графично, почти в черно-белых тонах. Белым - творцы, герои; черным -
паразиты, безликие ничтожества, черпающие силу в круговой поруке, в
манипуляции сознанием, в мифах об изначальной греховности человека и его
ничтожности по сравнению с высшей силой, будь то всемогущий Бог или столь же
всемогущее государство, в морали жертвенности, самоуничижения, в
возвеличивании страдания и, наконец, в насилии над всеми, кто выбивается из
ряда. А что случится, если немногочисленные в каждом, даже самом
демократическом обществе творцы вдруг однажды забастуют?
Что делать, как создать новый, истинно человеческий мир, в котором
хотелось бы жить каждой неповторимой личности? Этот вопрос и ставит Айн
Рэнд. Что мы должны уяснить, чтобы почувствовать себя атлантами? Что нельзя
жить заемной жизнью, заемными ценностями. Что можно и нужно изменять себя,
но никогда не изменять себе. Что невозможно жить ради других или требовать,
чтобы другие жили ради тебя. Что человек создан для счастья, но нельзя быть
счастливым, ни руководствуясь чужими представлениями о счастье, ни за счет
несчастья других, ни за счет незаслуженных благ. Нужно отвечать за свои
действия и их последствия. Нельзя противопоставлять мораль и жизнь, духовное
и материальное. Хваленый альтруизм в конечном счете неизменно оборачивается
орудием порабощения человека человеком и только множит насилие и страдания.
Но недостаточно принять эти принципы, надо жить в соответствии с ними, а это
нелегко. Может быть, у Вас возникает желание резко осудить эгоистичную,
безбожную, антигуманную позицию автора и ее "нормативных" героев?
Что ж, реакция вполне понятная. Однако стоит задуматься, в чем истоки
такой реакции. Уж не в том ли, что страшновато выйти из-под опеки Отца
(который то ли на небе, то ли в Кремле, то ли по соседству в Мавзолее),
наконец признать себя взрослым и самостоятельным, принять на себя
ответственность за самые важные жизненные решения? Очень хочется поспорить с
философом Айн Рэнд, русской родоначальницей американского объективизма, но
не так-то просто опровергнуть ее впечатляющую логику. Так как же творить
мир, в котором не противно жить? Думайте. Сами. Невзирая на авторитеты.
Будем очень благодарны за Ваше мнение о книге и о поставленных в ней
проблемах и за отзыв - даже критический.
Д. В. Костыгин



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Глава 1
Тема
- Кто такой Джон Галт?
Вопрос бродяги прозвучал вяло и невыразительно. В сгущавшихся сумерках
было не рассмотреть его лица, но вот тусклые лучи заходящего солнца,
долетевшие из глубины улицы, осветили смотревшие прямо на Эдди Виллерса
безнадежно-насмешливые глаза - будто вопрос был задан не ему лично, а тому
необъяснимому беспокойству, что затаилось в его душе.
- С чего это ты вдруг спросил? - Голос Эдди Виллерса прозвучал
довольно неприязненно.
Бродяга стоял, прислонившись к дверному косяку, в осколке стекла за его
спиной отражалось желтое, отливающее металлом небо.
- А почему это вас беспокоит? - спросил он.
- Да ничуть, - огрызнулся Эдди Виллерс. - Он поспешно сунул руку в
карман. Бродяга остановил его и, попросив десять центов, начал говорить
дальше, словно стремясь заполнить один неловкий момент и отдалить
приближение другого. В последнее время попрошайничество на улице стало
обычным делом, так что внимать каким-то объяснениям было совсем не
обязательно, к тому же у Эдди не было никакого желания выслушивать, как
именно этот бродяга докатился до такой жизни.
- Вот возьми, купи себе чашку кофе. - Эдди протянул монету в сторону
безликой тени.
- Спасибо, сэр, - сказал бродяга равнодушным тоном. Он наклонился
вперед, и Эдди рассмотрел изрезанное морщинами, обветренное лицо, на котором
застыла печать усталости и циничного безразличия. У бродяги были глаза
умного человека.
Эдди Виллерс пошел дальше, пытаясь понять, почему с наступлением
сумерек его всегда охватывает какой-то необъяснимый, беспричинный страх.
Нет, даже не страх, ему было нечего бояться, просто непреодолимая смутная
тревога, беспричинная и необъяснимая. Он давно привык к этому странному
чувству, но не мог найти ему объяснения; и все же бродяга говорил с ним так,
будто знал, что это чувство не давало ему покоя, будто считал, что оно
должно возникать у каждого, более того, будто знал, почему это так.
Эдди Виллерс расправил плечи, пытаясь привести мысли в порядок. "Пора с
этим покончить", - подумал он; ему начинала мерещиться всякая чепуха.
Неужели это чувство всегда преследовало его? Ему было тридцать два года. Он
напряг память, пытаясь вспомнить. Нет, конечно же, не всегда, но он забыл,
когда впервые ощутил его. Это чувство возникало внезапно, без всякой
причины, но в последнее время значительно чаще, чем когда бы то ни было.
"Это все из-за сумерек, - подумал Эдди, - терпеть их не могу".
В сгущавшемся мраке тучи на небе и очертания строений становились едва
различимыми, принимая коричневатый оттенок, - так, увядая, блекнут с годами
краски на старинных холстах. Длинные потеки грязи, сползавшие с крыш
высотных зданий, тянулись вниз по непрочным, покрытым копотью стенам. По
стене одного из небоскребов протянулась трещина длиной в десять этажей,
похожая на застывшую в момент вспышки молнию. Над крышами в небосвод
вклинилось нечто кривое, с зазубренными краями. Это была половина шпиля,
расцвеченная алым заревом заката, - со второй половины давно уже облезла
позолота.
Этот свет напоминал огромное, смутное опасение чего-то неведомого,
исходившего неизвестно откуда, отблески пожара, но не бушующего, а
затухающего, гасить который уже слишком поздно.
"Нет, - думал Эдди Виллерс - город выглядит совершенно нормально, в
его облике нет ничего зловещего".
Эдди пошел дальше, напоминая себе, что опаздывает на работу. Он был
далеко не в восторге от того, что ему там предстояло, но он должен был это
сделать, поэтому решил не тянуть время и ускорил шаг.
Он завернул за угол. Высоко над тротуаром в узком промежутке между
темными силуэтами двух зданий, словно в проеме приоткрытой двери, он увидел
табло гигантского календаря.
Табло было установлено в прошлом году на крыше одного из домов по
распоряжению мэра Нью-Йорка, чтобы жители города могли, подняв голову,
сказать, какой сегодня день и месяц, с той же легкостью, как определить,
который час, взглянув на часы; и теперь белый прямоугольник возвышался над
городом, показывая прохожим месяц и число. В ржавых отблесках заката табло
сообщало: второе сентября.
Эдди Виллерс отвернулся. Ему никогда не нравился этот календарь. Он не
мог понять, почему при виде его им овладевало странное беспокойство. Это
ощущение имело что-то общее с тем чувством тревоги, которое преследовало
его; оно было того же свойства.
Ему вдруг показалось, что где-то он слышал фразу, своего рода
присказку, которая передавала то, что, как казалось, выражал этот календарь.
Но он забыл ее и шел по улице, пытаясь припомнить эти несколько слов,
засевших в его сознании, словно образ, лишенный всякого содержания, который
он не мог ни наполнить смыслом, ни выбросить из головы. Он оглянулся.
Белый прямоугольник возвышался над крышами домов, глася с непреклонной
категоричностью: второе сентября.
Эдди Виллерс перевел взгляд вниз, на улицу, на ручную тележку
зеленщика, стоявшую у крыльца сложенного из красного кирпича дома. Он увидел
пучок золотистой моркови и свежую зелень молодого лука, опрятную белую
занавеску, развевающуюся в открытом окне, и лихо заворачивающий за угол
автобус. Он с удивлением отметил, что к нему вновь вернулись уверенность и
спокойствие, и в то же время внезапно ощутил необъяснимое желание, чтобы все
это было каким-то образом защищено, укрыто от нависающего пустого неба.
Он шел по Пятой авеню, не сводя глаз с витрин. Он ничего не собирался
покупать, ему просто нравилось рассматривать витрины с товарами --
бесчисленными товарами, изготовленными человеком и предназначенными для
человека. Он любовался оживленно-процветающей улицей, где, несмотря на
поздний час, бурлила жизнь, и лишь немногие закрывшиеся магазины сиротливо
смотрели на улицу темно- пустыми витринами.
Эдди не знал, почему он вдруг вспомнил о дубе. Вокруг не было ничего,
что могло бы вызвать это воспоминание. Но в его памяти всплыли и дуб, и дни
летних каникул, проведенные в поместье мистера Таггарта. С детьми Таггартов
Эдди провел большую часть своего детства, а сейчас работал на них, как его
отец и дед работали в свое время на их отца и деда.
Огромный дуб рос на холме у Гудзона в укромном уголке поместья
Таггартов. Эдди Виллерс, которому тогда было семь лет, любил убегать, чтобы
взглянуть на него.
Дуб рос на этом месте уже несколько столетий, и Эдди думал, что он
будет стоять здесь вечно. Глубоко вросшие в землю корни сжимали холм мертвой
хваткой, и Эдди казалось, что если великан схватит дуб за верхушку и дернет
что есть силы, то не сможет вырвать его с корнем, а лишь сорвет с места
холм, а с ним и всю землю, и она повиснет на корнях дерева, словно шарик на
веревочке. Стоя у этого дуба, он чувствовал себя в полной безопасности; в
его представлении это было что-то неизменное, чему ничто не грозило. Дуб был
для него величайшим символом силы.
Однажды ночью в дуб ударила молния. Эдди увидел его на следующее утро.
Дуб лежал на земле расколотый пополам, и при виде его изуродованного ствола
Эдди показалось, что он смотрит на вход в огромный темный тоннель.
Сердцевина дуба давно сгнила, превратившись в мелкую серую труху, которая
разлеталась при малейшем дуновении ветра. Живительная сила покинула тело
дерева, и то, что от него осталось, само по себе существовать уже не могло.
Спустя много лет Эдди узнал, что детей нужно всячески оберегать от
потрясений, что они должны как можно позже узнать, что такое смерть, боль и
страх. Но его душу обожгло нечто другое: он пережил свое первое потрясение,
когда стоял неподвижно, глядя на черную дыру, зиявшую в стволе сваленного
молнией дерева. Это был страшный обман, еще более ужасный оттого, что Эдди
не мог понять, в чем он заключался. Он знал, что обманули не его и не его
веру, а что-то другое, но не понимал, что именно.
Он постоял рядом с дубом, не проронив ни слова, и вернулся в дом. Он
никогда никому об этом не рассказывал - ни в тот день, ни позже.
Эдди с досадой мотнул головой и остановился у края тротуара, заметив,
что светофор с ржавым металлическим скрежетом переключился на красный свет.
Он сердился на себя. И с чего это он вдруг вспомнил сегодня про этот дуб?
Дуб больше ничего для него не значил, от этого воспоминания остался лишь
слабый привкус грусти и - где-то глубоко в душе - капелька боли, которая
быстро исчезала, как исчезают, скатываясь вниз по оконному стеклу, капельки
дождя, оставляя след, напоминающий вопросительный знак.
Воспоминания детства были ему очень дороги, и он не хотел омрачать их
грустью. В его памяти каждый день Детства был словно залит ярким, ровным
солнечным светом, ему казалось, будто несколько солнечных лучей, даже не
лучей, а точечек света, долетавших из тех далеких дней, временами придавали
особую прелесть его работе, скрашивали одиночество его холостяцкой квартиры
и оживляли монотонное однообразие его жизни.
Эдди вспомнился один летний день, когда ему было девять лет. Он стоял
посреди лесной просеки с лучшей подругой детства, и она рассказывала, что
они будут делать, когда вырастут. Она говорила взволнованно, и слова ее были
такими же беспощадно-ослепительными, как солнечный свет. Он слушал ее с
восторженным изумлением и, когда она спросила, что бы он хотел делать, когда
вырастет, ответил не раздумывая:
- Только то, что правильно. - И тут же добавил: - Ты должна сделать
что-то необыкновенное... я хочу сказать, мы вместе должны это сделать.
- Что?
- Я не знаю. Мы сами должны это узнать. Не просто, как ты говоришь,
заниматься делом и зарабатывать на жизнь. Побеждать в сражениях, спасать
людей из пожара, покорять горные вершины - что-то вроде этого.
- А зачем?
- В прошлое воскресенье на проповеди священник сказал, что мы должны
стремиться к лучшему в нас. Как по-твоему, что в нас - лучшее?
- Я не знаю.
- Мы должны узнать это.
Она не ответила. Она смотрела в сторону уходящего вдаль
железнодорожного полотна.
Эдди Виллерс улыбнулся. Двадцать лет назад он сказал: "Только то, что
правильно". С тех пор он никогда не сомневался в истинности этих слов.
Других вопросов для него просто не существовало; он был слишком занят, чтобы
задавать их себе. Ему все еще казалось очевидным и предельно ясным, что
человек должен делать только то, что правильно, и он так и не понял, как
люди могут поступать иначе; понял только, что они так поступают. Это до сих
пор казалось ему простым и непонятным: простым, потому что все в мире должно
быть правильно, и непонятным, потому что это было не так. Он знал, что это
не так. Размышляя об этом, Эдди завернул за угол и подошел к огромному
зданию "Таггарт трансконтинентал".
Здание компании горделиво возвышалось над всей улицей. Эдди всегда
улыбался, глядя на него. В отличие от домов, стоявших по соседству, стекла
во всех окнах, протянувшихся длинными рядами, были целы, контуры здания,
вздымаясь ввысь, врезались в нависавший небосвод; здание словно возвышалось
над годами, неподвластное времени, и Эдди казалось, что оно будет стоять
здесь вечно.
Входя в здание "Таггарт трансконтинентал", Эдди всегда испытывал
чувство облегчения и уверенности в себе. Здание было воплощением могущества
и силы. Мраморные полы его коридоров были похожи на огромные зеркала.
Матовые, прямоугольной формы светильники щедро заливали пространство ярким
светом. За стеклянными стенами кабинетов рядами сидели у пишущих машинок
девушки, и треск клавиатуры напоминал перестук колес мчащегося поезда.
Словно ответное эхо, по стенам изредка пробегала слабая дрожь, поднимавшаяся
из подземных тоннелей огромного железнодорожного терминала, расположенного
прямо под зданием компании, откуда год за годом выходили поезда, чтобы
отправиться в путь на другую сторону континента, пересечь его и вернуться
назад.
"Таггарт трансконтинентал"; от океана к океану - великий девиз его
детства, куда более яркий и священный, чем любая из библейских заповедей. От
океана к океану, от Атлантики к Тихому, навсегда, восторженно думал Эдди,
словно только что осознал реальный смысл этого девиза, проходя через
сверкающие чистотой коридоры; через несколько минут он вошел в святая святых
-- кабинет Джеймса Таггарта, президента компании "Таггарт трансконтинентал".
Джеймс Таггарт сидел за столом. На вид ему было лет пятьдесят. При
взгляде на него создавалось впечатление, что он, миновав период молодости,
вступил в зрелый возраст прямо из юности. У него был маленький капризный
РОТ, лысеющий лоб облипали редкие волоски. В его осанке была какая-то
развинченность, неряшливость, совершенно не гармонирующая с элегантными
линиями его высокого, стройного тела, словно предназначенного для
горделивого и непринужденного аристократа, но доставшегося расхлябанному
хаму. У него было бледное, рыхлое лицо и тускло-водянистые, с поволокой
глаза. Его взгляд медленно блуждал вокруг, переходя с предмета на предмет с
неизменным выражением недовольства, словно все, что он видел, действовало
ему на нервы. Он выглядел уставшим и очень упрямым человеком. Ему было
тридцать девять лет.
При звуке открывшейся двери он с раздражением поднял голову:
- Я занят, занят, занят... Эдди Виллерс подошел к столу.
- Это важно, Джим, - сказал он, не повышая голоса.
- Ну ладно, ладно, что у тебя там?
Эдди посмотрел на карту, висевшую под стеклом на стене кабинета. Краски
на ней давно выцвели и поблекли, и Эдди невольно спрашивал себя, скольких
президентов компании повидала она на своем веку и как долго каждый из них
занимал этот пост. Железнодорожная компания "Таггарт трансконтинентал" --
сеть красных линий на карте, испещрившая выцветшее тело страны от Нью-Йорка
до Сан-Франциско, - напоминала систему кровеносных сосудов. Казалось,
когда-то давным-давно кровь устремилась по главной артерии, но под
собственным напором беспорядочно растеклась в разные стороны. Одна из
красных линий, извиваясь, врезалась между Шайенном в штате Вайоминг и
Эль-Пасо в Техасе. Это была линия Рио-Норт, одна из железнодорожных веток
"Таггарт трансконтинентал". К ней недавно добавились новые черточки, и
красная полоска продвинулась от Эль-Пасо дальше на юг. Эдди Виллерс поспешно
отвернулся, когда его взгляд достиг этой точки. Он посмотрел на Таггарта и
сказал:
- Я пришел по поводу Рио-Норт. - Он заметил, как Таггарт медленно
перевел взгляд на край стола. - Там снова произошло крушение.
- Крушения на железной дороге случаются каждый день. И ради этого надо
было меня беспокоить?
- Джим, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Рио-Норт разваливается
на глазах. Рельсы износились на всем ее протяжении.
- Мы скоро получим новые рельсы.
Эдди продолжал, словно ответа не было вовсе:
- Линия обречена. Поезда пускать бесполезно. Люди просто перестают
ездить в них.
- По-моему, в стране нет ни одной железной дороги, где какие-то линии
не были бы убыточными. Мы далеко не единственные. Такое положение сложилось
по всей стране, но это, безусловно, временное явление.
Эдди стоял, молча глядя на него. Таггарту очень не нравилась его
привычка смотреть людям прямо в глаза. У Эдди глаза были большие, голубые, и
в их взгляде постоянно читался вопрос. У него были светлые волосы и честное,
открытое лицо, в котором не было ничего особенного, за исключением взгляда,
выражавшего пристальное внимание и искреннее недоумение.
- Чего тебе от меня надо? - рявкнул Таггарт.
- Я просто пришел сказать тебе то, что ты обязан знать, кто-то же
должен был сказать.
- Что где-то произошло очередное крушение?
- Что мы не можем бросить Рио-Норт на произвол судьбы.
Таггарт редко поднимал голову во время разговора. Обычно он смотрел на
собеседника исподлобья, слегка приподнимая свои тяжелые веки.
- А кто, собственно, собирается ее бросить? - спросил он. - Об этом
никогда не было и речи. Мне не нравится, что ты так говоришь. Мне это очень
не нравится.
- Мы уже полгода выбиваемся из графика движения. Ни один перегон на
этой линии не обошелся без аварии - серьезной или не очень. Одного за
другим мы теряем клиентов. Сколько мы еще так протянем?
- Эдди, твоя беда в том, что ты пессимист. Тебе не хватает уверенности
в будущем. Именно это и подрывает моральный дух нашей компании.
Ты хочешь сказать, что не собираешься ничего делать, чтобы спасти
Рио-Норт?
Я этого не говорил. Как только поступят новые рельсы...
Да не будет никаких рельсов, Джим. - Эдди заметил, как брови Таггарта
медленно поползли вверх. - Я только что вернулся из "Ассошиэйтед стил". Я
разговаривал с Ореном Бойлом.
- И что же он сказал?
- Он битых полтора часа ходил вокруг да около, но определенно так
ничего и не ответил.
- А зачем ты вообще к нему ходил? По-моему, они должны поставить нам
рельсы лишь в следующем месяце.
- Да, но до этого они должны были поставить их три месяца назад.
- Непредвиденные обстоятельства. Это абсолютно не зависело от Орена.
- А первоначально они должны были выполнить наш заказ еще шестью
месяцами раньше. Джим, мы уже больше года ждем, когда "Ассошиэйтэд стил"
поставит нам эти рельсы.
- Ну а от меня ты чего хочешь? Не могу же я заниматься делами Орена
Бойла.
- Я хочу, чтобы ты понял, что мы не можем больше ждать.
- А что об этом думает моя сестрица? - медленно спросил Таггарт
наполовину насмешливым, наполовину настороженным тоном.
- Она приедет только завтра.
- И что, по-твоему, я должен делать?
- Это тебе решать.
- А сам ты что предлагаешь? Только ни слова о "Реардэн стил".
Эдди ответил не сразу:
- Хорошо, Джим. Ни слова.
- Орен - мой друг. - Эдди промолчал. - И мне не нравится твоя
позиция. Он поставит нам рельсы при первой же возможности. А пока их у нас
нет, никто не вправе нас упрекать.
- Джим! О чем ты говоришь? Да пойми ты! Рио-Норт разваливается
независимо от того, упрекают нас в этом или нет.
- Все смирились бы с этим. Пришлось бы смириться, если бы не "Финикс
-- Дуранго". - Таггарт заметил, как напряглось лицо Эдди. - Всех
устраивала линия Рио-Норт, пока не появилась их ветка.
- У этой компании прекрасная железная дорога, и они отлично делают
свое дело.
- Кто бы мог подумать, что какая-то "Финикс - Дуранго" сможет
конкурировать с "Таггарт трансконтинентал". Десять лет назад это была
захудалая местная линия.
- Сейчас на нее приходится большая часть грузовых перевозок в Аризоне,
Нью-Мексико и Колорадо. Джим, нам нельзя терять Колорадо! Это наша последняя
надежда. Последняя надежда для всех. Если мы не исправим положение, то
потеряем всех солидных клиентов в этом штате. Они просто откажутся от наших
услуг и будут работать с "Финикс - Дуранго". Нефтепромыслы Вайета мы уже
потеряли.
- Не понимаю, почему все только и говорят о его промыслах.
- Потому что это чудо, которое...
- К черту Эллиса Вайета и его нефть!
Эти нефтяные скважины, подумал вдруг Эдди, нет ли у них чего-то общего
с красными линиями на карте, похожими на систему кровеносных сосудов? Разве
не таким же чудом, совершенно немыслимым в наши дни, много лет назад
протянулись по всей стране линии "Таггарт трансконтинентал"?
Эдди подумал о скважинах, откуда фонтаном били черные потоки нефти,
извергавшиеся на поверхность так стремительно, что поезда "Финикс --
Дуранго" едва успевали развозить ее. Нефтепромыслы когда-то были лишь
скалистым участком в горах Колорадо, на них давно махнули рукой как на
неперспективные и истощившиеся. Отец Эллиса Вайета до самой смерти по
капельке доил пересыхающие скважины, еле сводя концы с концами. А теперь в
сердце гор будто вкололи адреналин, и оно ритмично забилось, перекачивая
черную кровь, которая непрерывным потоком вырывалась из каменных толщ.
Конечно, это кровь, думал Эдди, ведь кровь питает тело, несет жизнь, а нефть
Вайета именно это и делает. На некогда пустынных горных склонах забурлила
жизнь. В районе, который раньше никто даже не замечал на карте, строились
города, заводы и электростанции. Новые заводы, думал Эдди, в то время как
доходы от грузовых перевозок с большей части традиционно мощных отраслей
промышленности неуклонно падали из года в год. Новые нефтяные разработки --
в то время как насосы останавливаются на одном крупном промысле за другим.
Новый индустриальный штат - там, где, как все считали, нечего делать, разве
что выращивать свеклу да разводить скот. И все это всего за восемь лет
сделал один человек. Это было похоже на рассказы, которые Эдди Виллерс читал
в школьных учебниках и в которые не мог поверить до конца, - рассказы о
людях, добившихся невероятных свершений в те годы, когда великая страна
только зарождалась. Ему очень хотелось познакомиться с Эллисом Вайетом. О
нем много говорили, но встречались с ним лишь немногие - в Нью-Йорк он
приезжал редко. Говорили, что ему тридцать три года и он очень вспыльчив. Он
изобрел какой-то способ обогащать истощившиеся нефтяные скважины и успешно
применял его в деле.
- Твой Эллис Вайет просто жадный ублюдок, которого интересуют только
деньги, - сказал Таггарт. - По-моему, в мире есть вещи и поважней.
- Да о чем ты, Джим? Какое это имеет отношение к...
- К тому же он здорово нас подставил. Мы испокон века занимались
транспортировкой нефти из Колорадо и без проблем справлялись с этим. Когда
делами занимался его отец, мы каждую неделю предоставляли им состав.
- Но, Джим, дни старика Вайета давно прошли, сейчас "Финикс --
Дуранго" предоставляет ему два состава каждый день, и их поезда ходят строго
по графику.
- Если бы он дал нам время, мы бы подтянулись...
- Но время для него очень дорого. Он не может позволить себе терять
его.
- И чего же он хочет? Чтобы мы отказались от всех наших клиентов,
пожертвовали интересами всей страны и отдали ему одному все наши поезда?
- С чего ты взял? Ему от нас ничего не надо. Он просто работает с
"Финикс - Дуранго".
Для меня он всего лишь беспринципный мерзавец, безответственный,
самонадеянный выскочка, которого сильно переоценивают. - - Эдди очень удивил
внезапный всплеск эмоций в обычно безжизненном голосе Таггарта. Я не уверен,
что его нефтяные разработки такое уж полезное и выгодное дело. Я считаю, что
он нарушает сбалансированность экономики всей страны. Никто не ожидал, что
Колорадо станет индустриальным штатом. Как можно быть в чем-то уверенным или
что-то планировать, если все постоянно меняется из-за таких, как он? Боже
мой, Джим! Он ведь...
- Да, да. Я знаю. Он делает деньги. Но по-моему, это не главный
признак, по которому оценивается полезность человека для общества. А что
касается его нефти, то, если бы не "Финикс - Дуранго", он приполз бы к нам
на коленях и терпеливо ждал своей очереди наравне с остальными клиентами, а
не требовал, чтобы ему предоставляли больше составов, чем другим. Мы всегда
категорически выступали против подобной хищнической конкуренции, но в данном
случае мы бессильны, и никто не вправе нас упрекать.
Эдди почувствовал, что ему стало трудно дышать, а его виски будто сжало
тисками. Наверное, это от нервного напряжения и невероятных усилий, он
заранее твердо решил, что на сей раз поставит вопрос ребром; а сам вопрос
был настолько ясен, что ему казалось, что ничто, кроме его неспособности
убедительно изложить факты, не помешает Таггарту разобраться. Он сделал все
что мог, но чувствовал, что ничего не получилось. Ему никогда не удавалось в
чем-либо убедить Таггарта - всегда казалось, что они говорят на разные темы
и о разных вещах.
- Джим, ну что ты несешь? Какое имеет значение, упрекает нас
кто-нибудь или нет, когда линия разваливается на глазах?
На лице Таггарта промелькнула довольная холодная Улыбка.
Это очень трогательно, Эдди. Очень трогательно - твоя преданность
нашей компании. Смотри, как бы тебе этак не превратиться в ее раба.
- А я и так ее раб, Джим.
- Тогда позволь мне спросить, входит ли в твои обязанности обсуждать
со мной эти вопросы?
- Нет, не входит.
- Разве ты не знаешь, что у нас каждым вопросом занимается
соответствующий отдел? Почему бы тебе не обратиться к тем, кто
непосредственным образом отвечает за это? Почему ты лезешь с этими
проблемами ко мне, а не к моей разлюбезной сестрице?
- Послушай, Джим. Я понимаю, что моя должность не дает мне права
обсуждать с тобой эти вопросы. Но я не понимаю, что происходит. Я не знаю,
что там говорят твои штатные советники и почему они не могут втолковать
тебе, насколько все это важно. Поэтому я и решил, что мне следует самому
поговорить с тобой.
- Эдди, я очень ценю нашу детскую дружбу, но неужели ты думаешь, что
это дает тебе право врываться в мой кабинет, когда вздумается? Учитывая твое
положение в компании, не кажется ли тебе, что не следует все-таки забывать,
что я - президент "Таггарт трансконтинентал"?
Его слова не произвели никакого эффекта. Эдди смотрел на него как ни в
чем не бывало, ничуть не обидевшись. На его лице появилось лишь выражение
озадаченности.
- Так значит, ты ничего не собираешься делать, чтобы спасти Рио-Норт?
- Я этого не говорил. Я вовсе этого не говорил.-- Таггарт повернулся и
смотрел на карту, на красную полоску к югу от Эль-Пасо. - Просто, как
только пойдет дело на рудниках Сан-Себастьян и наше отделение в Мексике
начнет приносить прибыль...
- Джим, только об этом не надо, прошу тебя, - резко перебил его Эдди.
Таггарт повернулся, пораженный внезапной вспышкой гнева, прозвучавшей в
его голосе. Эдди никогда раньше не говорил с ним таким тоном.
- В чем дело, Эдди? - спросил он.
- Ты прекрасно знаешь, в чем дело. Твоя сестра сказала...
- К черту мою сестру!
Эдди не шелохнулся и не ответил. Некоторое время он стоял, глядя прямо
перед собой, но ничего вокруг не замечая. Затем слегка поклонился и вышел из
кабинета.
В приемной клерки Джеймса Таггарта выключали свет, собираясь уходить.
Но Пол Харпер, старший секретарь Таггарта, все еще сидел за своим столом,
перебирая рычаги наполовину разобранной пишущей машинки. Служащим компании
казалось, что Пол Харпер так и родился в этом углу, за этим столом и не
собирался покидать его. Он был личным секретарем еще у отца Джеймса
Таггарта.
Пол Харпер поднял голову и взглянул на Эдди, когда тот вышел из
кабинета президента компании. Это был усталый взгляд придавленного жизнью
человека. Казалось, он понимал: появление Эдди в этой части здания означает
проблемы на линии, но его визит к Таггарту закончился ничем; он все
прекрасно знал и был к этому абсолютно равнодушен. Это было то циничное
безразличие, которое Эдди видел на лице бродяги на улице.
- Послушай, Эдди, ты случайно не знаешь, где можно купить шерстяное
бельишко? Обегал весь город и ни в одном магазине не нашел.
- Нет, не знаю, - сказал Эдди останавливаясь. - А почему ты спросил
меня?
- Да я всех спрашиваю. Может, кто-нибудь да скажет. Эдди настороженно
взглянул на седую шевелюру и тощее, равнодушное лицо Харпера.
- В этой конуре довольно прохладно, а зимой будет еще холоднее, --
сказал Харпер.
- Что ты делаешь? - спросил Эдди, указывая на разобранную пишущую
машинку.
Да опять эта хреновина сломалась. Ее уже бесполезно отправлять в
мастерскую. В прошлый раз у них ушло на ремонт три месяца, вот я и решил
починить сам. Но по-моему, без толку. - Он опустил кулак на клавиши
машинки-- Пора тебе на свалку, старушка. Дни твои сочтены.
Эдди вздрогнул. "Дни твои сочтены". Именно эти слова он пытался
вспомнить, но забыл, в какой связи.
- Бесполезно, - сказал Харпер.
- Что бесполезно?
- Все.
- Эй, Пол, ты что это?
- Я не собираюсь покупать новую машинку. Новые сделаны из олова и
никуда не годятся. Когда все старые машинки развалятся, наступит конец
машинописи. Сегодня утром в метро произошла авария - тормоза теперь ни к
черту. Эдди, иди домой, включи радио и послушай хорошую, веселую музыку.
Выбрось ты все это из головы, парень. Твоя беда в том, что у тебя никогда не
было хобби. У меня на лестнице опять все лампочки повыкручивали. Сердце
побаливает. Утром не смог купить капель от кашля, потому что аптека на нашей
улице на прошлой неделе обанкротилась. А месяц назад обанкротилась железная
дорога "Техас вестерн". Вчера временно закрыли на ремонт мост Куинсборо. А,
что толку об этом говорить? Кто такой Джон Галт?
# # #
Она сидела у окна вагона, откинув голову назад и положив одну ногу на
пустое сиденье напротив. Оконная рама подрагивала на скорости, и крошечные
вспышки света изредка мелькали за стеклом, отделявшим ее от царившей за
окном темной пустоты.
Она была в легких туфлях на высоком каблуке, светлый чулок плотно
облегал ее вытянутую ногу, подчеркивая ее женственность и изящество, такая
ножка казалась совершенно неуместной в пыльном вагоне поезда и как-то
странно не вязалась с общим обликом пассажирки. На ней было дорогое, но
довольно поношенное пальто из верблюжьей шерсти, бесформенно окутывавшее ее
упруго-стройное тело. Воротник пальто был поднят к полям шляпы, из-под
которой выбивалась прядь свисавших к плечам каштановых волос. Лицо ее
казалось собранным из ломаных линий, с четко очерченным чувственным ртом. Ее
губы были плотно сжаты. Она сидела, сунув руки в карманы, и в ее позе было
что-то неестественное, словно она терпеть не могла неподвижность, и что-то
неженственное, будто она не чувствовала собственного тела и не осознавала,
что это женское тело.
Она сидела и слушала музыкуt Это была симфония триумфа. Мелодия
взмывала ввысь, она говорила о полете и была его воплощением, сутью и формой
движения вверх, словно олицетворяла собой все те поступки и мысли человека,
смыслом которых было восхождение. Это был внезапный всплеск звуков,
вырвавшихся наружу и заполнивших все вокруг. В них чувствовались
раскованность освобождения и напряженность целеустремленности. Они заполняли
собой пространство, вытесняя из него все, кроме радости свободного порыва.
Только едва уловимый отзвук говорил, из какого мира вырвалась эта мелодия,
но говорил с радостным изумлением, словно вдруг обнаружилось, что ни
мерзостей, ни страданий нет и не должно быть. Это была песнь беспредельной
свободы.
Она думала: хоть на мгновение - пока это длится - можно полностью
расслабиться, забыть обо всем и отдаться чувствам.
Ослабь гайки, отпусти рычаги... Вот так.
Где-то на самом краешке сознания сквозь звуки музыки пробивался стук
колес. Они отбивали четкий ритм, в котором каждый четвертый такт был
ударным, как бы подчеркивающим направление движения. Она могла расслабиться
потому, что слышала стук колес. Она слушала симфонию и Думала: вот почему
должны крутиться колеса, вот куда они меня везут.
Она никогда раньше не слышала этой симфонии, но знала, что ее написал
Ричард Хэйли. Она узнала неистовство и необычайную насыщенность звучания.
Узнала его стиль, то была чистая и в то же время сложная мелодия - во
времена, когда композиторы забыли, что такое мелодия, она сидела, глядя в
потолок, забыв, где находится. Она не знала, что именно слышит: звучание
целого симфоническо-0 оркестра или всего лишь напев; возможно, оркестр играл
в ее воображении.
И, не видя его, она смутно осознавала, что отзвуки этой мелодии
присутствовали во всех произведениях Ричарда Хэйли - все долгие годы его
исканий, вплоть до того дня, когда на него, уже зрелого человека, внезапно
обрушилось бремя славы, которое и погубило его. Слушая музыку, она думала о
том, что именно она, эта тема, и была целью всех его трудов и свершений. Она
вспомнила его попытки выразить ее в музыке, отдельные фрагменты его
произведений, предвосхищавших эту тему, отрывки мелодий, в которых она
присутствовала, но до конца так и не раскрывалась.
Теперь, написав эту музыку, Ричард Хэйли наконец... Она резко встала.
Но когда же он написал ее?
Она вдруг осознала, где находится, и только теперь задалась вопросом,
откуда доносится музыка.
Неподалеку от нее, в конце вагона, молодой светловолосый кондуктор,
тихонько насвистывая, регулировал кондиционер. Она поняла, что он
насвистывал уже довольно долго и именно это она и слышала.
Она некоторое время недоверчиво смотрела на молодого человека, прежде
чем решилась спросить:
- Скажите, пожалуйста, что вы насвистываете?
Парень повернулся к ней лицом и посмотрел на нее. У него был прямой
взгляд, а на лице появилась открытая, приветливая улыбка, словно он
собирался поделиться чем-то сокровенным со своим другом. Ей понравилось его
четко очерченное лицо. Она уже привыкла видеть вокруг только вялые,
безвольные лица, уклоняющиеся от ответственности принять четкое выражение.
- Это концерт Хэйли, - ответил он улыбаясь.
- А какой именно?
- Пятый.
Прошло некоторое время, прежде чем она сказала, тщательно подбирая
слова:
- Но Ричард Хэйли написал только четыре концерта. Улыбка исчезла с
лица парня. Словно его встряхнули и он, очнувшись, вернулся в реальный мир,
как несколько минут назад это произошло с ней. Его лицо сразу стало каким-то
пустым, равнодушным и ничего не выражающим - так пустеет и мрачнеет прежде
полная света комната в которой внезапно закрыли ставни.
- Да, конечно же, вы правы. Я ошибся, - сказал он.
- Но что же вы тогда насвистывали?
- Мелодию, которую я где-то слышал.
- Что за мелодию?
- Не знаю.
- А где вы ее слышали?
- Не помню.
Она замолчала, не зная, что сказать, а парень вновь занялся
кондиционером, не проявляя к ней больше никакого интереса.
- Эта мелодия очень напоминает музыку Хэйли, но я знаю каждую
написанную им ноту и уверена, что этой мелодии он не сочинял.
На его лице появилось лишь едва уловимое выражение учтивости, когда он
вновь повернулся к ней и спросил:
- Вам нравится музыка Ричарда Хэйли?
- Да, очень.
Он некоторое время смотрел на нее, словно в нерешительности, затем
вновь повернулся к кондиционеру. Она стояла рядом и наблюдала, как он
молчаливо, со знанием дела выполняет свою работу.
Она не спала уже две ночи, но и сегодня не могла позволить себе уснуть.
Поезд прибывал в Нью-Йорк рано утром, времени оставалось не так уж много, а
ей нужно было еще многое обдумать.
И тем не менее ей хотелось, чтобы поезд шел быстрее, хотя это была
"Комета Таггарта" - самый скоростной поезд в стране.
Она попыталась сосредоточиться, но мелодия еще жила где-то на краешке
ее сознания, и она продолжала слушать ее, звучащую в полную силу, словно
безжалостная поступь чего-то неотвратимого.
Она сердито тряхнула головой, сбросила шляпу, достала сигарету и
закурила.
Она решила не спать, полагая, что сможет продержаться До следующей
ночи. Колеса выстукивали четкий ритм. Она так привыкла к этому звуку, что
подсознательно слышала только его, и он успокаивал ее. Она загасила
сигарету. Ей все еще хотелось курить, но она решила подождать несколько
минут, прежде чем взять другую.
Она резко проснулась, отчетливо ощутив, что что-то не так, и лишь потом
поняла, что произошло. Поезд стоял. В полутемном вагоне, едва освещенном
голубыми лампочками ночников, не было слышно ни звука. Она посмотрела на
часы. Они не должны были здесь останавливаться. Она выглянула из окна. Поезд
застыл посреди окружавших его со всех сторон пустынных полей.
Она услышала, как кто-то зашевелился на сиденье рядом, через проход, и
спросила:
- Давно мы стоим?
- Около часа, - безразлично ответил мужской голос. Мужчина проводил
ее удивленно-сонным взглядом, когда она вскочила с места и бросилась к
двери.
Снаружи дул холодный ветер. Пустынная полоска земли простиралась под
нависшим над ней ночным небом. Дэгни слышала, как в темноте шелестел травой
ветер. Далеко впереди она заметила силуэты мужчин, стоявших возле
локомотива; над ними, словно зацепившись за небо, горел красный огонь
семафора.
Она быстро направилась к мужчинам вдоль застывших колес поезда. Когда
она подошла, никто не обратил на нее внимания. Поездная бригада и несколько
пассажиров тесной группой стояли у семафора. Они не разговаривали, просто
стояли и безразлично ждали.
- Что случилось? Почему стоим? - спросила она. Машинист обернулся,
удивленный ее тоном. Ее слова прозвучали властно, не как вопрос любопытного
пассажира. Она стояла, сунув руки в карманы, - воротник пальто поднят,
развевающиеся на ветру волосы то и дело падают на лицо.
- Красный свет, леди, - сказал он, указывая пальцем вверх.
- И давно он горит?
- Около часа.
- По-моему, мы стоим на запасном пути.
- Да.
- Почему?
- Я не знаю.
Тут в разговор вмешался проводник.
- Мне кажется, нас по ошибке перевели на запасной
путь. Эта стрелка уже давно барахлит. А эта штука и вовсе не
работает... - Он задрал голову вверх и посмотрел на красный свет семафора.
-- Вряд ли зеленый когда-нибудь вообще загорится. По-моему, семафор
сломался.
- Тогда чего же вы ждете?
- Когда загорится зеленый.
Она замолчала, удивленная и возмущенная, и тут помощник машиниста,
посмеиваясь, сказал:
- На прошлой неделе лучший поезд "Атлантик саузерн" простоял на
запасном пути целых два часа - кто-то просто ошибся.
- Это "Комета Таггарта". Этот поезд никогда не опаздывает, - сказала
она.
- Да, это единственный поезд в стране, который всегда приходит по
расписанию, - согласился машинист.
- Все когда-то случается впервые, - философски заметил помощник
машиниста.
- Вы, должно быть, мало что знаете о железных дорогах, леди, - сказал
один из пассажиров. - Все сигнальные системы и диспетчерские службы в
стране гроша ломаного не стоят.
Она повернулась к машинисту, не обращая внимания на эти слова:
Раз вы знаете, что семафор сломался, что же вы собираетесь делать?
Машинисту не понравился ее властный тон, он не мог понять, почему она с
такой легкостью взяла этот тон. Она выглядела совсем молодой, лишь рот и
глаза выдавали, что ей за тридцать. Прямой и взволнованный взгляд темно-
серых глаз словно пронизывал насквозь, отбрасывая за ненадобностью все, что
не имело значения. В лице женщины было что-то неуловимо знакомое, но он не
мог вспомнить, где он ее видел.
- Послушайте, леди, я не собираюсь рисковать.
- Он хочет сказать, что мы должны ждать указаний, - пояснил помощник
машиниста.
- Прежде всего, вы должны вести поезд.
- Но не на красный же свет. Если на семафоре красный, мы
останавливаемся.
- Красный свет означает опасность, леди, - сказал пассажир.
- Мы не хотим рисковать, - повторил машинист. - Кто бы ни был
виноват, все свалят на нас, если мы поведем поезд. Поэтому мы не сдвинемся с
места до тех пор, пока нам не прикажут.
- А если никто не даст вам такого приказа?
- Рано или поздно кто-нибудь да даст.
- И сколько же вы предполагаете ждать? Машинист пожал плечами:
- Кто такой Джон Галт?
- Он хочет сказать - не надо задавать вопросов, на которые никто не
может ответить, - пояснил помощник машиниста.
Она взглянула на красный свет семафора, на рельсы, уходившие в темную,
непроглядную даль, и сказала:
- Поезжайте осторожно до следующего семафора. Если там все будет
нормально, выходите на главную магистраль и остановите поезд у первой же
станции, откуда можно позвонить.
- Да ну! Это кто же так решил?
- Я так решила.
- А кто вы такая?
Возникла пауза. Дэгни была удивлена и застигнута врасплох вопросом,
которого совсем не ожидала. Но в этот момент машинист взглянул на нее
пристальней и одновременно с ее ответом изумленно выдавил из себя:
- Господи помилуй!
- Дэгни Таггарт. - Ее тон не был оскорбительным или надменным, она
просто ответила как человек, которому нечасто приходится слышать подобный
вопрос.
- Ну и дела! - сказал помощник машиниста, и все замолчали.
Спокойным, но авторитетным тоном Дэгни повторила указание:
- Выходите на главную магистраль и остановите поезд у первой же
станции, откуда можно позвонить.
- Слушаюсь, мисс Таггарт.
- Вам придется наверстать время и восстановить график движения поезда.
На это у вас есть остаток ночи.
- Хорошо, мисс Таггарт.
Она уже повернулась, чтобы уйти, когда машинист спросил:
- Мисс Таггарт, если возникнут какие-нибудь проблемы, вы берете на
себя ответственность?
-Да.
Проводник последовал за ней, когда она направилась к своему вагону.
- Но... место в сидячем вагоне? Мисс Таггарт, как же так? Почему вы нас
не предупредили?
Она слегка улыбнулась:
- У меня не было на это времени. Мой личный вагон прицепили к двадцать
второму из Чикаго. Но я вышла в Кливленде, потому что двадцать второй
опаздывал и я решила не дожидаться, пока отцепят мой вагон. "Комета" была
ближайшим поездом до Нью-Йорка, но мест в спальном вагоне уже не было.
- Ваш брат - он бы не поехал в сидячем вагоне, - сказал проводник.
Дэгни рассмеялась:
- Да, он бы не поехал.
Группа мужчин у локомотива наблюдала, как она шла к своему вагону.
Среди них был и молодой кондуктор. - Кто это такая? - спросил он, указывая
ей вслед.
- Это человек, который управляет "Таггарт трансконтинентал".
Вице-президент компании по грузовым и пассажирским перевозкам, - ответил
машинист. В его голосе звучало искреннее уважение.
Издав протяжный гудок, звук которого затерялся в пустынных полях, поезд
тронулся. Дэгни сидела у окна и курила очередную сигарету. Она думала: вот
так все и разваливается по всей стране. В любой момент можно ожидать чего
угодно и где угодно. Но она не испытывала гнева или обеспокоенности. У нее
не было времени на чувства.
Просто ко всем проблемам, которые необходимо было уладить, добавилась
еще одна. Она знала, что управляющий отделением дороги в штате Огайо не
справляется со своими обязанностями и что он - друг Джеймса Таггарта. Она
бы давно вышвырнула его, но ей некого было поставить на его место. Как ни
странно, хороших специалистов было трудно найти. Но она все-таки решила
уволить его и предложить должность Оуэну Келлогу - молодому инженеру,
который прекрасно справлялся со своей работой одного из помощников
управляющего терминалом "Таггарт трансконтинентал" в Нью-Йорке. Фактически
именно он руководил терминалом. Она некоторое время наблюдала за тем, как он
работает. Она всегда пыталась разглядеть в людях искры таланта и
компетентности, словно старатель, терпеливо копающийся в пустой породе.
Келлог был слишком молод для должности управляющего отделением штата, и она
хотела дать ему еще год, чтобы он накопил опыта, но медлить было больше
нельзя. Она решила сразу по приезде переговорить с ним.
Едва различимая полоска земли стремительно неслась за окном вагона,
сливаясь в мутно-серый поток. Погруженная в расчеты, Дэгни вдруг заметила,
что все-таки может что-то чувствовать: сильное, бодрящее чувство - радость
действия.

* * *
Дэгни встала с места, когда "Комета", со свистом рассекая воздух,
ворвалась в один из тоннелей терминала
"Таггарт трансконтинентал", распростершегося под Нью-Йорком. Всегда,
когда поезд въезжал в тоннель, она испытывала нетерпение, надежду и
непонятное возбуждение. Состояние было такое, будто обычное существование --
лишь аляповатый цветной фотоснимок каких-то бесформенных предметов, а здесь
и сейчас перед ней появился эскиз, выполненный несколькими резкими штрихами,
на котором все представало четким, значимым - и достойным усилий.
Она смотрела на стены тоннеля, проплывающие за окнами, - голый бетон,
по которому тянулась сеть труб и проводов; она видела сплетение рельсов,
исчезающих во мгле тоннелей, где отдаленные капельками света горели зеленые
и красные огоньки. И все - ничто не разбавляло ощущения чистой
целенаправленности и восторга перед человеческой изобретательностью,
благодаря которой все это стало возможным. Она подумала о здании компании,
которое в этот момент находилось как раз над ней, надменно вздымаясь к небу,
и о том, что эти тоннели его корнями переплелись под землей, сжимая в своих
объятиях весь город и питая его.
Когда поезд остановился, она вышла из вагона и, почувствовав под ногами
бетонную твердь платформы, ощутила необычайную легкость, прилив сил и
желание действовать. Она быстро пошла вперед, как будто скорость могла
помочь оформиться обуревавшим ее чувствам. Прошло какое-то время, прежде чем
она осознала, что насвистывает какую-то мелодию. Это был мотив из Пятого
концерта Хэйли.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. Молодой кондуктор
стоял на платформе, пристально глядя ей вслед.

* * *
Она сидела на подлокотнике кресла лицом к Джеймсу Таггарту, расстегнув
пальто, под которым был помятый Дорожный костюм. Эдди Виллерс сидел в другом
конце кабинета, время от времени делая пометки в блокноте. Он занимал
должность специального помощника вице-президента компании по грузовым и
пассажирским перевозкам, и его главной обязанностью было оберегать ее от
пустой траты времени. Дэгни всегда приглашала его на подобные совещания,
чтобы потом ему ничего не нужно было объяснять. Джеймс Таггарт сидел за
столом, втянув голову в плечи.
- Вся Рио-Норт от начала до конца - груда металлолома. Дела обстоят
намного хуже, чем я предполагала. Но мы спасем ее, - сказала она.
- Конечно, - ответил Таггарт.
- На некоторых участках путь еще можно отремонтировать. Но лишь на
некоторых и ненадолго. Первым делом проложим новую линию в горах Колорадо.
Через два месяца у нас будут новые рельсы.
- Разве Орен Бойл сказал, что сможет...
- Я заказала рельсы в "Реардэн стил". Эдди Виллерс подавил возглас
одобрения. Джеймс Таггарт ответил не сразу.
- Дэгни, почему бы тебе не сесть в кресло по-человечески? Ну кто так
проводит совещания? - сказал он раздраженно.
Она ждала, что он скажет дальше.
- Так значит, ты заказала рельсы у Реардэна, я правильно тебя понял?
-- спросил он, избегая встречаться с ней взглядом.
- Да, вчера вечером. Я позвонила ему из Кливленда.
- Но совет директоров не давал на это разрешения. Я не давал
разрешения. Ты не советовалась со мной.
Она подалась вперед, сняла трубку со стоявшего на столе телефона и
протянула ее ему:
- Позвони Реардэну и отмени заказ. Таггарт откинулся на спинку кресла:
- Я не говорил, что хочу отменить его. Я вовсе этого не говорил, --
сказал он сердито.
- Значит, заказ остается в силе.
- Этого я тоже не говорил.
Дэгни повернулась к Эдди.
- Эдди, скажи, пусть подготовят контракт с "Реардэн стил". Джим
подпишет его. - Она достала из кармана пальто скомканный листок бумаги и
бросила его Эдди: - Здесь условия контракта и все необходимые цифры.
- Но совет директоров не... - начал было Таггарт.
Дэгни перебила его:
- Совет директоров не имеет к этому никакого отношения. Они больше
года назад дали тебе разрешение на закупку рельсов. У кого их покупать --
это уже твое личное
дело.
- Мне кажется, было бы неверным принимать подобного рода решение, не
дав совету возможности высказать свое мнение. Не понимаю, почему я должен
брать на себя всю ответственность.
- Я беру ее на себя.
- А как насчет расходов, которые...
- У Реардэна цены ниже, чем в "Ассошиэйтед стил".
- Да, а как же быть с Ореном Бойлом?
- Я расторгла контракт. Мы имели на это право еще полгода назад.
- Когда ты расторгла его?
- Вчера.
- Но он не звонил мне, чтобы я подтвердил это.
- Он и не позвонит.
Таггарт сидел, уставившись в стол.
Дэгни спросила себя, почему он так негодует из-за того, что им придется
работать с Реардэном, и почему его негодование приняло такую странную
уклончивую форму. Компания "Реардэн стил" вот уже десять лет была главным
поставщиком рельсов для "Таггарт трансконтинентал". Пожалуй, даже дольше, с
тех пор, как выдала плавку первая Домна на сталелитейных заводах Реардэна,
когда президентом "Таггарт трансконтинентал" был еще ее отец. Десять лет
"Реардэн стил" исправно поставляла им рельсы. В стране было не так уж много
компаний, которые в срок и качественно выполняли заказы. "Реардэн стил" была
одной из этих немногих. Дэгни подумала, что, будь она сумасшедшей, то пришла
бы к выводу, что ее брат потому так не хотел иметь дело с Реардэном, что тот
всегда относился к работе с невероятной ответственностью, исполняя все в
срок и предельно качественно. Но она не стала делать такой вывод - ни один
человек не может испытывать такие чувства.
- Это несправедливо, - сказал Таггарт.
- Что несправедливо?
- Что мы из года в год отдаем все наши заказы только "Реардэн стил".
Мне кажется, мы должны дать такую же возможность кому-нибудь другому.
Реардэн в нас не нуждается. У него и без нас хватает клиентов. Наш долг --
помогать набрать силу тем, кто помельче. А так мы просто-напросто укрепляем
монополиста.
- Не говори ерунды, Джим.
- Но почему мы должны заказывать то, что нам нужно, именно в "Реардэн
стил"?
- Потому что только там мы всегда это получаем.
- Мне не нравится Генри Реардэн.
- А мне он нравится. Но в конце концов, какое это имеет значение? Нам
нужны рельсы, а он единственный человек, который может их нам поставить.
- Человеческий фактор тоже очень важен. Но для тебя такого понятия
просто не существует.
- Но мы же говорим о спасении железной дороги, Джим.
- Да, конечно, конечно, но ты абсолютно не принимаешь во внимание
человеческий фактор.
- Абсолютно.
- Если мы закажем у Реардэна такую большую партию стальных рельсов...
- Это не стальные рельсы. Они будут сделаны из металла Реардэна.
Она всегда старалась не показывать своих чувств, но на этот раз
вынуждена была нарушить это правило и громко рассмеялась, увидев, какое
выражение появилось на лице Таггарта после ее слов.
Металл Реардэна представлял собой новый сплав, созданный им после
десяти лет экспериментов. Реардэн недавно выставил свой сплав на рынок и до
сих пор не получил ни одного заказа.
Таггарт не мог понять резкой перемены в голосе Дэгни, когда та внезапно
перешла от смеха к резко-холодному тону:
- Перестань, Джим. Я прекрасно знаю, что ты сейчас скажешь. Никто
никогда не использовал этот сплав. Никто не советует его применять. Он
никого не интересует, и никто не хочет его покупать. Тем не менее наши
рельсы будут сделаны именно из металла Реардэна.
- Но... но... никто никогда не использовал этот сплав! Он с
удовлетворением отметил, что она замолчала. Ему нравилось наблюдать за
эмоциями людей; они были как красные фонарики, развешанные вдоль темного
лабиринта человеческой личности, отмечая уязвимые точки. Но он не мог
понять, какие чувства способен вызывать в человеке металлический сплав и о
чем эти чувства могут свидетельствовать. Поэтому он не мог извлечь никакой
пользы из того, что заметил в лице Дэгни.
- Лучшие специалисты в области металлургии весьма скептически
оценивают сплав Реардэна, допуская, что...
- Прекрати, Джим.
- Ну хорошо, на чье мнение ты опираешься?
- Меня не интересует чужое мнение.
- Чем же ты руководствуешься?
- Суждением.
- Чьим?
- Своим.
- Ну и с кем ты советовалась по этому поводу?
- Ни с кем.
- Тогда что же ты, черт возьми, можешь знать о сплаве Реардэна?
Что это лучшее из всего, что когда-либо появлялось на рынке.
- Откуда ты это знаешь?
- Потому что он прочнее стали, дешевле стали и намного устойчивее к
коррозии, чем любой из существующих металлов.
- Ну и кто тебе это сказал?
- Джим, в колледже я изучала машиностроение. И я понимаю, когда вижу
дельную вещь.
- И что же ты увидела?
- Реардэн показал мне расчеты и результаты испытаний.
- Послушай, если бы это был хороший сплав, его бы уже использовали, но
этого никто не делает. - Он заметил, что она вновь начинает сердиться, и
нервно продолжил: - Ну откуда ты знаешь, что он хороший? Как ты можешь быть
в этом уверена? Как можно так принимать решения?
- Кто-то же должен принимать решения, Джим.
- Кто? Я не понимаю, почему именно мы должны быть первыми. Решительно
не понимаю.
- Ты хочешь спасти Рио-Норт или нет? Он не ответил.
- Если бы у нас было достаточно денег, я бы сняла рельсы по всей линии
и заменила их новыми. Их все необходимо заменить. Долго они не протянут. Но
сейчас мы не можем себе этого позволить. Сначала надо расплатиться с
долгами. Ты хочешь, чтобы мы выкарабкались, или нет?
- Но мы все еще лучшая железная дорога в стране. У других дела идут
еще хуже.
- Значит, ты хочешь, чтобы мы продолжали сидеть по уши в долгах?
- Я этого не говорил. Почему ты всегда все упрощаешь? И если уж ты так
обеспокоена нашим финансовым положением, то я не понимаю, почему ты хочешь
выбросить деньги на Рио-Норт, когда "Финикс - Дуранго" перехватила весь наш
бизнес в этом районе. Зачем вкладывать деньги в эту линию, если мы
совершенно беззащитны перед конкурентом, который сведет на нет все наши
усилия и уничтожит результаты наших капиталовложений.
- Потому, что у "Финикс - Дуранго" прекрасная железная дорога, но я
хочу сделать Рио-Норт еще лучше. Потому, что если будет нужно, я перегоню
"Финикс - Дуранго", только в этом не будет необходимости: в Колорадо вполне
хватит места, и каждая сможет заработать кучу денег. И я готова заложить
компанию, чтобы построить дорогу к нефтепромыслам Вайета.
- Я сыт по горло этим Вайетом. Только и слышишь: Вайетто, Вайетсе.
Ему не понравилось, как она повела глазами и какое-то время сидела
неподвижно, глядя на него.
- Я не вижу особой необходимости в принятии скоропалительных решений,
-- обиженно сказал он. - Просто скажи мне, что тебя так тревожит в
настоящем положении дел нашей компании?
- Последствия твоих действий, Джим.
- Каких действий?
- Твой эксперимент с "Ассошиэйтед стал", длящийся уже больше года, --
раз. Твой мексиканский провал - два.
- Контракт с "Ассошиэйтэд стил" был одобрен советом директоров, --
поспешно сказал он. - Линия Сан-Себастьян построена тоже с ведома и
одобрения совета. К тому же я не понимаю, почему ты называешь это провалом.
- Потому, что мексиканское правительство собирается при первом удобном
случае национализировать ее.
- Это ложь. - Его голос чуть не сорвался в крик. - Это всего лишь
грязные слухи. У меня есть надежный источник в самых верхах, который...
- Не стоит показывать, что ты напуган, Джим, - сказала она с
презрением.
Он не ответил.
- Сейчас бесполезно паниковать. Единственное, что мы можем сделать, --
постараться смягчить удар. А это будет жестокий удар. Потерю сорока
миллионов долларов не просто пережить. Но "Таггарт трансконтинентал"
выдержала много жестоких потрясений, и я позабочусь о том, чтобы мы выстояли
и на этот раз.
- Я отказываюсь, я решительно отказываюсь даже думать о возможности
национализации Сан-Себастьян.
Хорошо, не думай об этом.
Некоторое время она молчала. Он сказал, огрызаясь:
- Не понимаю, почему ты из кожи вон лезешь, чтобы помочь Эллису
Вайету, и в то же время утверждаешь, что не надо помогать бедной стране,
которой никто никогда не помогал

Симона де Бовуар
Второй пол

Б 72 Бовуар С. де. Второй пол. Т. 1 и 2: Пер. с франц./Общ.
ред. и вступ. ст. С.Г. Айвазовой, коммент. М.В. Аристовой. —
М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997. - 832с.

Два тома книги «Второй пол» французской писательницы Симоны де Бовуар (1908—1986) — «прирожденного философа», по словам ее мужа Ж.-П. Сартра, — до сих пор считаются самым полным историко-философским исследованием всего комплекса проблем, связанных с женщиной. Что такое «женский удел», что стоит за понятием «природное назначение пола», чем и почему положение женщины в этом мире отличается от положения мужчины, способна ли в принципе женщина состояться как полноценная личность, и если - да, то в каких условиях, какие обстоятельства ограничивают свободу женщины и как их преодолеть.

Симона де Бовуар обращается в своем повествовании к мифам и легендам, о «тайне пола», о «загадке женской души», созданным, по ее словам, мужчинами. Опираясь на высочайшие образцы мировой литературы, она снова и снова говорит о чудовищной несправедливости обычной женской судьбы, о традиционном небрежении к слабому полу и связанной с этим унизительной повседневной дискриминации.

Знаменитая книга Симоны де Бовуар почиталась не одним поколением жешцин на Западе как новая Библия. Они искали и находили в ней ответы на самые сокровенные свои вопросы. Такая книга не может не найти отклика и в нашей стране зарождающейся демократии.


Перевод с французского

Общая редакция и вступительная статья доктора политических наук С. Айвазовой

Издание осуществлено при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Французского культурного центра в Москве


Gallimard 1949

АО Издательская группа «Прогресс» МОСКВА - САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 1997

СИМОНА ДЕ БОВУАР: ЭТИКА ПОДЛИННОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ

Книга французской писательницы и философа Симоны де Бовуар «Второй пол» вышла в свет в 1949 году сначала во Франции, а чуть позже практически во всех странах Запада. Успех книги был ошеломляющим. Только в США книготорговцы сразу же распродали миллион ее экземпляров, и спрос при этом остался неудовлетворенным. Несмотря на множество переизданий, книга не залеживалась на прилавках магазинов. Несколько поколений женщин выросло на ней, почитая ее за новую Библию. Она принесла своему автору всемирную известность, сделав имя Симоны де Бовуар не менее знаменитым, чем имя ее мужа Жан-Поля Сартра, слывшего много лет мэтром интеллектуальной Европы.

И когда в середине апреля 1986 года она ушла из жизни, с ней прощался весь Париж. За что ее чтили? Опуская за очевидность просчеты и заблуждения, связанные с ее былой социалистической верой, некрологи писали о поразительном искусстве «подлинного существования», о жизни — становлении, жизни — со-бытии, жизни — победе. Писали о книге «Второй пол», хотя Симона де Бовуар оставила после себя множество философских работ, романов, несколько книжек мемуаров. За какие-то из них она имела престижные литературные премии, И все-таки на этом фоне выделяли необычное — двухтомное — эссе, изданное ранее под давлением Сартра. Может быть, потому, что независимо от воли самой Симоны де Бовуар, поначалу не слишком ценившей это свое детище, в нем соединились ее творчество и судьба1.

Симона де Бовуар родилась 9 января 1908 года в респектабельной буржуазной семье, гордившейся своими аристократическими корнями.

Отсюда — фамильное «де». Со временем Симону — рьяную поборницу свободы и равенства — друзья станут в шутку звать «герцогиней де...». В ее детскую колыбель феи сложили все возможные добродетели: здоровье, мощный интеллект, своеобразную красоту, железную волю, упорство, трудолюбие, удачливость. Об остальном позаботились нежные, образованные родители: отец — адвокат, мать — хозяйка дома, ревностная католичка, сумевшая, казалось, привить и дочери глубокие религиозные чувства. Мир и идиллия царили в доме. И вдруг — бунт подростка против размеренного семейного уклада, против религии и религиозной морали, против наставлений матери. После него Симона навсегда осталась атеисткой.

1 О творчестве Симоны де Бовуар см. подробнее: ?. 3 о и и н а. Тропы времени. М.,1984.



5


Годы учебы на философском факультете Сорбонны окончательно отдалили ее от дома, от внушенных там правил.

Начались поиски собственного пути. Его выбор предопределила встреча с Жан-Полем Сартром, Они входили в один круг молодых философов, готовившихся к сдаче экзаменов на первую ученую степень. Здесь были сплошь будущие знаменитости: Раймон Арон, Поль Низан, Морис Мерло-Понти, Жорж Политцер. Среди этих избранников судьбы Симона — единственная женщина, она — самая молодая из них. Но приятели уважительно отмечали: «Она соображает». На конкурсных экзаменах первое место досталось Сартру, второе присудили ей. Председатель комиссии пояснял при этом, что, хотя Сартр обладает выдающимися интеллектуальными способностями, прирожденный философ — она, Симона де Бовуар. Так, на равных, они вышли в профессиональную жизнь и на время расстались. Она едет преподавать в провинцию. Он отправляется в Берлин знакомиться с новинками немецкой философии. В 1933 году она навещает его и остается с ним навсегда, почти на 50 лет, вплоть до его смерти в 1980 году.

Их семейная жизнь мало походила на обычный брак и вызывала массу толков, пересудов, подражательств. Брак был гражданским, свободным. Принципиально. Потому что понятия свободы воли, свободы выбора, автономии, самоосуществления личности и ее подлинного существования стали основополагающими не только в оригинальной философской доктрине — доктрине атеистического, или гуманистического, экзистенциализма1, — которую они разрабатывали совместно, но и в их личной жизни. Оба исходили из реалий XX века с его социальными катастрофами — революциями, мировыми войнами, фашизмом всех видов и оттенков, — и оба считали, что эти реалии нельзя оценить иначе, как «мир абсурда», где нет ни Смысла, ни Бога. Содержанием его способен наполнить только сам человек. Он и его существование — единственная подлинность бытия. И в человеческой природе, как и в человеческом существовании, нет ничего заведомо заданного, предопределенного — нет никакой «сущности». «Существование предшествует сущности» — таков главный тезис в доктрине Сартра и Симоны де Бовуар. Сущность человека складывается из его поступков, она — результат всех совершенных им в жизни выборов, его способности к реализации своего «проекта» — им же предустановленных целей и средств, к «трансценденции» — конструированию целей и смыслов. А побудители его поступков — воля, стремление к свободе. Эти побудители сильнее всех законов, нравственных правил и предрассудков. Они же должны оп-

1 Об экзистенциализме Сартра см.: Современный экзистенциализм. М1966; С.И. Великовскии. Поиски утраченного смысла. М., 1979; Э.Ю. Соловьев. Прошлое толкует нас. Очерки по истории философии. М.,1991.



6


ределять семейный уклад, отношения в любви. Сартр так объяснял суть своего понимания любви и брака: «Я вас люблю, потому что я по своей свободной воле связал себя обязательством любить вас и не хочу изменять своему слову; я вас люблю ради верности самому себе... Свобода приходит к существованию внутри этой данности. Наша объективная сущность предполагает существование другого. И наоборот, именно свобода другого служит обоснованием нашей сущности»*.

Свобода, автономия, равенство в самоосуществлении — принципы союза, связавшего Жан-Поля Сартра и Симону де Бовуар. Не самые легкие и не общепринятые. Но Сартру и Симоне удалось перевести их в житейские привычки. Они цементировали их брак прочнее официальных бумаг, прочнее общего дома. Его, кстати, и не было. Симона де Бовуар не могла себе позволить жить жизнью хозяйки дома, у нее была любимая профессия, не оставлявшая времени для домашних хлопот. Жили отдельными домами, встречались в назначенное время для обеда, отдыха, приема друзей, вместе путешествовали и проводили отпуск. Полнотой и насыщенностью взаимоотношений объясняли свое нежелание иметь детей. Брак держался на общих интересах, общем деле, общей культуре, взаимном доверии и уважении. Время от времени в жизни того или другого возникал кто-то третий, приходило новое увлечение. В этом открыто признавались, иногда даже расставались. Но верность когда-то сделанному выбору побеждала и эти разрывы. В конечном счете их идейно обоснованный брак оказался счастливым. Оба нашли в нем то, что искали, Симона де Бовуар стала для Сартра музой и сподвижницей. Он признавался, что встретил в ней женщину, равную себе по сути. Она спасла его от небрежения к другому полу, которое поначалу сидело и в нем, избавила от нелепой мужской гордыни, что на поверку оборачивается сломанной жизнью. С Симоной он понял ценность и полноту равноправных отношений между мужчиной и женщиной. Для Симоны де Бовуар Сартр оказался идеальным спутником. Он не только не связал ее по рукам и ногам путами быта, не подавил интеллектом гения, но помог освободиться от одиночества, от которого она так страдала в юности, помог поверить в себя и творчески состояться. Ну и, наконец, «привилегия» брака с Сартром подвела ее к сюжету книги «Второй пол». Собственная семейная жизнь стала для нее чем-то вроде Зазеркалья — чудесного, но опрокинутого, обратного отражения заурядных супружеских будней. Она позволила Симоне полнее осознать всю чудовищную несправедливость обычной женской судьбы — этого «вязкого существования», в котором нет ни свободы, ни самоосуществления.

1 Ж.-П. Сартр. Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм. — Философия любви. Т. 2. М., 1990, с. 459.



7


Сама идея книги была подсказана Сартром. Это произошло вскоре после триумфа его главной работы «Бытие и ничто», появившейся в годы Сопротивления. Сартр считал, что для подтверждения их версии экзистенциализма, которую он уже изложил, Симоне было бы неплохо написать нечто вроде исповеди о том, что значит для нее быть женщиной, Симона отказалась. Она не видела здесь сюжета; по ее мнению, женственность никак не отражалась на ее существовании. Сартр настаивал. В «женском уделе» он, похоже, усмотрел крайний вариант «удела человеческого» с его заброшенностью в мире «абсурда», «утраченного смысла» и «тошноты». Ему было важно, чтобы, описывая эту предельную ситуацию, Симона проиллюстрировала верность исходных постулатов. Ей пришлось согласиться с его доводами. Но поначалу она предполагала заняться лишь мифологией — исследовать легенды и мифы о «женщинах, созданные мужчинами». Сартр стал убеждать ее расширить исследование, включить в него материалы по биологии, физиологии, психологии, психоанализу. Приняв и эти его доводы, она пошла еще дальше, привлекая свидетельства истории, социологии, литературы*. В итоге за немыслимо короткий срок, в три года, ей удалось собрать материалы, написать и издать обобщающий труд в тысячу страниц, где она попыталась выяснить для себя и объяснить читателю, что же такое этот «женский удел», что стоит за понятием «природное назначение пола», чем и почему положение женщины в этом мире отличается от положения мужчины, способна ли в принципе женщина состояться как полноценная личность, и если да, то при каких условиях, на каких путях, какие обстоятельства ограничивают свободу женщины и как их преодолеть.

Понятно, что это была не первая книга о женщинах и «женском уделе». И по характеру поставленных вопросов понятно, что Симона де Бовуар, приступая к исследованию, уже знала на них ответы. Часть из них диктовалась логикой экзистенциализма. Другая часть — тем спором о назначении женщины и ее роли в обществе, который шел испокон веку, Симона де Бовуар не случайно решила было сосредоточиться на анализе мифов народов мира. Они служили первым идеологическим обоснованием самого загадочного факта истории — первичного разделения труда между мужчиной и женщиной, которое поставило женщину в неравное, зависимое положение от мужчины. Мифы Запада и Востока, Севера и Юга, описывая этот факт, говорили о «природном назначении женщины», о «тайне пола», об особенностях мужского и женского начал. Мировые религии шли еще дальше и санкционировали строгую соподчиненность в отношениях между полами: мужчина — полноценный человек, субъект истории, женщина —

Об истории создания книги «Второй пол» см. мемуары С. де Бовуар: S.DeBeauvoir. Force des choses. P., 1963.



8


существо сомнительное, объект его власти. Идеальный принцип такого порядка вещей: «Жена да убоится мужа своего». Принцип патриархальный, тысячелетиями он был общепринятым. Однако существовали и сомнения относительно его верности. Достаточно вспомнить Платона и его легенду об андрогине или Аристофана с его «Лисистратой». Эти сомнения стали усиливаться по мере приближения эпохи великих буржуазных революций, чтобы в канун ее перерасти в острый, общественно значимый спор.

Содержание его свидетельствовало о том, что история подошла к рубежу, за которым начинается Новое время — время демократии с ее идеалом «свободы, равенства, братства». Оно требовало пересмотра самих основ общественной жизни, включая и первичное разделение труда между мужчиной и женщиной, разделения труда по принципу иерархии, а не сотрудничества, господства, а не взаимодополняемости. В Новое время, по словам социолога М. Вебера, происходит «расколдовывание мира», его высвобождение из-под власти природно-родовых начал, которые, собственно, и продиктовали эту форму первичного разделения труда в качестве основы патриархального уклада. «Расколдовывание мира» предполагает и «очеловечивание» отношений между полами. Из отношений господства — подчинения они, очень медленно и постепенно, превращаются в отношения «взаимной ответственности», или «отношения сознающей свою ответственность любви»1, что на уровне общественной жизни проявляется в утверждении принципа равенства обоих полов перед лицом закона. Процесс этот и сегодня еще далек от завершения. Но начинался он на заре Нового времени со спора о положении женщины в обществе, о ее «природном назначении».

Уже в XVII веке появляются сочинения, доказывающие, что природные задатки женщины ничуть не менее совершенны, чем мужские, просто они — иные. Но это не значит, что женщина — неполноценный человек, как настаивали, например, Отцы Церкви. Она рождается с той же способностью быть свободным, ответственным существом, что и мужчина. Среди этих сочинений в книге «Второй пол» Симона де Бовуар выделяет работу убежденного сторонника женского равноправия Пулена де ля Барра «О равенстве обоих полов», выделяет не случайно. Вмешавшись в тот давний спор, она принимает в нем сторону этого убежденного картезианца. В числе первых он объявил о том, что неравное положение мужчины и женщины в обществе есть результат подчинения женщины грубой мужской силе, а вовсе не предписание природы. Или, иными словами, что нет такого «предназначения», во имя которого женщину следует держать в гражданском бесправии подобно домашнему скоту или скарбу. Тезис Пулена де ля Барра стал основой целой традиции, которая с его легкой руки

1 M. В е б е р. Избранные произведения. М-, 1990, с. 328—334.



9


начала «подвергать сомнению все, что мужчины сказали о женщинах», традиции, примыкавшей к Просвещению и отчасти поддержанной просветителями, но только отчасти.

Согласившись с тем, что миф о женщине как о существе второго сорта, органически неспособном претендовать на равенство с мужчиной, по сути своей абсурден, просветители воздержались, однако, от признания ее гражданской состоятельности, то есть способности выступать в роли субъекта истории. Воздержались, ссылаясь на теорию «естественного права», которое по-прежнему рассматривало женщину только как «продолжательницу рода», силу, воспроизводящую социальное пространство, но не занимающую в нем сколько-нибудь значимого места. Именно так определяли функции женщины в обществе Руссо и его последователи из числа вершителей Великой французской революции, специальным декретом запретившие представительницам «второго пола» участвовать в митингах, собраниях, демонстрациях, вообще посещать публичные места и собираться в группы. И все было бы хорошо, если бы и эта позиция, и подобные декреты не вступили в прямое противоречие с принципами революции, закрепленными в ее основном документе — «Декларации прав человека и гражданина». Ее первая же фраза утверждала: «Все люди рождаются свободными и равными в правах». Все, без каких бы то ни было исключений. Чтобы снять это очевидное противоречие, законодатели были вынуждены дополнить «Декларацию» целым рядом актов, в которых разъяснялось, кто же в революционной Франции попадает в категорию «свободных и равных». Женщины в нее не попали. Отказ толкователей революционной справедливости признать француженок в качестве полноправных граждан своего отечества привел к возникновению нового общественного явления — движения в защиту политических прав женщины, или феминизма (от франц. femme — женщина). Среди его провозвестников — Пулен де ля Барр, Среди родоначальниц — француженка Олимпия де Гуж, англичанка Мэри Уоллстонкрафт, американка Абигайль Адаме. А первым документом феминизма явилась вышедшая в 1791 году из-под пера Олимпии де Гуж «Декларация прав женщины и гражданки». В ней Олимпия де Гуж давала свое толкование идеям «естественного права». По ее убеждению, это право предполагает всеобщую свободу, владение собственностью, сопротивление всем формам деспотизма. И женщина ничуть не менее мужчины способна к его отправлению. Единственная преграда для нее — тирания сильного пола. За свой радикализм Олимпия де Гуж расплатилась сполна. В ноябре 1793 года по ложному доносу ее отправили на гильотину. Других проповедниц феминизма был призван отрезвить принятый в 1804 году Гражданский кодекс Наполеона. В нем объявлялось, что женщина не имеет никаких гражданских прав и находится под опекой своего мужа. Так натолкнулась на сопротивление общества и разбилась о него первая волна феминизма. Впрочем, уже в тот момент в его актив



К оглавлению

10


помимо «Декларации прав женщины и гражданки» вошла и «Декларация прав человека и гражданина», которая настаивала на универсальности гражданских прав личности и не предусматривала никаких правовых ограничений.

Вторая волна феминизма набирает силу уже в XIX веке. Весь XIX век для его сторонников — это поиск аргументов для доказательства социальной и политической правомочности женщины. В числе предшественниц Симоны де Бовуар писательница и философ Жермена де Сталь, которая старательно дистанцировалась от феминизма, но всей своей жизнью подтверждала правоту его принципов. В 1800 году Жермена де Сталь с тоской писала: «Существование женщины в обществе не предопределено никакими принципами: ни естественным порядком вещей, ни порядком социальным»1. Люто ненавидевший Жермену де Сталь Наполеон, как бы вступая с ней в спор, в своем Гражданском кодексе утверждал, что такой порядок есть, только он направлен против социальных притязаний женщины. По этому, установленному им порядку женщина без мужа — ничто, она не может считаться полноценным человеком. Но уже в ту пору нашлись чудаки, имевшие прямо противоположное мнение. Один из них, Шарль Фурье, в своем труде «Теория четырех движений» отмечал; «В целом прогресс и смена исторических периодов происходят в результате движения женщины по пути свободы, а регресс социального порядка означает уменьшение свободы женщины. Расширение прав женщины есть главный принцип социального прогресса»2. Среди тех, кто пытался ввести женщину в социум, в историю, и другой великий утопист, Анри де Сен-Симон, с его несколько загадочной фразой: «Мужчина и женщина — вот социальный индивид»3. '

Фурье и Сен-Симон двумя небольшими фразами, в сущности, создали основу для переворота в общественных представлениях о назначении женщины. Они вышли за пределы суждения о «природном назначении пола», нисколько не посягая на последнее и не оспаривая его. Тем самым появилась возможность говорить о том, что помимо прокреативных, природных функций у женщины могут быть еще и другие — социальные, гражданские функции и что, взятые воедино, они способны не отрицать, а дополнять друг друга. Отныне в споре о женском равноправии была пробита брешь — речь стали вести уже не только о «естественном», но еще и о социальном праве женщины, праве на свободу, образование, труд. Этот теоретический фундамент упрочил позиции феминизма. Он стал разнообразным по форме и содержанию. К на-

lG.De Stael. De la litterature consideree dans ses rapports avec les institutions sociales. Paris, 1800, p. 84.

2 Ch. Fourier. Theorie des quatres mouvements et des destinees generales. P., 1808, p. 180.

3 Изложение учения Сен-Симона. M., 1960, с. 576.



11


чалу XX века активно действовали суфражистки, отстаивавшие политико-правовое равенство женщины; социалистки, защищавшие идеи равной оплаты женского труда и участия женщин в профсоюзах; радикальные феминистки, пропагандировавшие идеи сознательного материнства и контроля над рождаемостью; христианские женские благотворительные общества. В результате медленных завоеваний всех этих феминистских потоков к концу XIX — началу XX века общественные стереотипы и нормы постепенно менялись. Новые нормы уже позволяли женщине выходить за пределы дома с тем, чтобы получать образование, работу. Свою роль в этом процессе сыграли и марксисты.

Проблему социального признания женщины они определили как «женский вопрос» и предложили на него свой ответ. Симона де Бовуар в отдельной главе разбирает все плюсы и минусы этого ответа, оформленного в категории исторического материализма. Что же здесь плюс и что минус? И для нее, и для теоретиков марксизма речь идет о продолжении традиции Пулена де ля Барра — Фурье — Сен-Симона, то есть традиции борьбы за эмансипацию, освобождение женщины от патриархальных норм поведения. Правда, в отличие от своих предшественников, Маркс и Энгельс, говоря об эмансипации, обращались не столько к индивиду, сколько к массам, К массам женщин — наемных тружениц, к их мужьям, тоже втянутым в наемный труд. Им они объясняли, что за «таинством брака» или «таинством пола» скрываются «производственные отношения», правда, особого типа — отношения воспроизводства человеческого рода. Они являются одновременно и природными и социальными отношениями. Еще — это отношения социального неравенства, вытекающие из неравного разделения труда, при котором жена и дети являются рабами мужа. А рабство есть первая форма собственности, порожденная возможностью распоряжаться чужой рабочей силой. Особенность семейных отношений при капитализме, по убеждению классиков марксизма, заключается в том, что рабочий вынужден продавать не только собственную рабочую силу, но также рабочую силу жены и детей. Приобщение женщины к труду в крупном промышленном производстве наносит непоправимый удар по традиционному укладу семьи — оно «разрушает вместе с экономическим базисом старой семьи и соответствующего ему семейного труда и старые семейные отношения»1. И в этом марксисты видят позитивный смысл наемного женского труда, который создает необходимые экономические предпосылки для независимости женщины, для ее самоутверждения в социальной сфере, то есть для ее освобождения. В марксистском анализе «женского вопроса» тема женского труда — главная. И это естественно, поскольку начиная со второй половины XIX века женский труд становится все более мас-

1 К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 500.



12


совым, что принципиально меняет как положение женщин, так и спор о нем.

Другой новый тезис марксизма сводится к тому, что положение женщины-труженицы есть положение классовое. Она принадлежит в классу пролетариата. А потому задача ее освобождения совпадает с более общей задачей освобождения пролетариата. И пролетарий, и женщина в равной мере заинтересованы в уничтожении любых форм угнетения и эксплуатации. Только в обществе, свободном от эксплуатации и угнетения, возможны равноправные отношения между мужчиной и женщиной. Так, связав «женский вопрос» с вопросом социальным, классики марксизма отыскали женщине место в общем потоке истории. Эта концепция была адекватна своему времени и в совокупности с другими феминистскими идеями имела право на существование. Беда была в том, что ее адепты свой подход считали единственно верным и решительно обличали прочих поборников женского равноправия.

Особенно досталось от них тем, кто добивался в первую очередь признания политических прав женщины, то есть придерживался традиционных феминистских лозунгов. Марксисты видели в этих лозунгах знак признания буржуазной политической системы, а потому наградили и их, и весь традиционный феминизм определением «буржуазный». И повели с ним, как с частью буржуазной системы, ожесточенную борьбу. Борьбу под новыми, классовыми, пролетарскими лозунгами. На целые десятилетия они сумели одержать верх над традиционным феминизмом, существенно потеснив его в массовых движениях. Естественно, что в странах, где побеждали социалистические революции, именно эти лозунги формировали политику новой власти по отношению к женщине, Сегодня их несостоятельность доказана самой жизнью. Очевидно, что в бывших странах реального социализма процесс эмансипации выродился в чистое мифотворчество1. Это произошло еще и потому, что изначально в марксистской концепции женского освобождения имелся существенный изъян.

Одной из первых на него обратит внимание Симона де Бовуар в книге «Второй пол», но не сформулирует свою позицию с предельной ясностью. За нее это сделает спустя время французский социолог Э. Морен, который напишет, что попытка рассмотреть проблему угнетения женщины с помощью категорий классового анализа является упрощением хотя бы потому, что эта проблема сложилась в доклассовую, а может быть, и доисторическую эпоху, и имеет не столько социологический, сколько антропосоциологический характер2. Почему этого не проговорила Симона де

1 См. подробнее: С.Аивазова. Идейные истоки женского движения в России. — Общественные науки и современность, 1991, № 4.

2 M. B e n o i t, E. M o r i n, B. Paillard. La Femme majeure. P., 1973, p.134.



13


Бовуар? Может быть, потому, что в пору написания книги «Второй пол» она принимала марксистский тезис о том, что полное освобождение женщины возможно лишь при социализме, принимала вопреки собственной логике и собственному анализу. В первое послевоенное десятилетие они с Сартром всерьез считали себя «попутчиками» коммунистов и связывали надежды на радикальное обновление мира с «реальным социализмом». Но они были только «попутчиками» коммунистов, а не членами их партии, как, скажем, знаменитый писатель Луи Арагон. То есть держались на соответствующем расстоянии. Иначе для них и быть не могло: экзистенциализм как философская система, как мировоззрение сложился из-за недоверия или даже прямого отрицания прогрессистско-оптимистических концепций истории, из сомнения в «разумности действительного», и в этом плане он был антитезой марксизму. Откуда же в таком случае ориентация на общий с марксистами путь? Как справедливо отмечает один из лучших отечественных исследователей экзистенциализма, Э. Соловьев, Сартр признавал «марксизм в качестве доктрины, которая обеспечивает высокую степень «совместимости» индивидуальных бунтарских актов... доктрины, санкционирующей бунт пролетариата против объективного строения истории». Иначе говоря, Сартр, а вместе с ним и Симона де Бовуар трактовали марксизм достаточно произвольно, исходя из собственной потребности «приобщиться к какому-либо уже существующему движению, связать себя его ценностями и программой»1. Для теоретиков экзистенциализма — позиция не самая последовательная. Но они стояли на ней, а потому избегали полного размежевания с марксизмом.

И все-таки, несмотря на все оговорки, книга Симоны де Бовуар «Второй пол» представляет собой попытку — и попытку удавшуюся — размежевания с марксистским подходом к «женскому вопросу». В центре ее внимания — не «женские массы» и их «коллективная борьба» за общее дело «пролетариата». В центре ее внимания женская личность или «ситуация» женщины в истории, заданная физиологией и анатомией, психологией и социальными традициями. Симона де Бовуар рассматривает эту «ситуацию», используя концептуальную схему Сартра, с ее понятиями свободы воли, трансцендентности/имманентности, автономии, самоосуществления через «проект». Она сосредоточивает свой анализ главным образом на теме межличностных отношений мужчины и женщины — отношений Одного и Другого, увиденных сквозь призму «подлинного бытия» — бытия субъекта, способного к трансценденции, то есть к полаганию смыслов и целей своей жизни, С этой точки зрения Симона де Бовуар перечитывает мифы и легенды о «тайне пола», «предназначении женщины», «загадке женской души». Для нее очевидно, что такой загадки не су-

• Э.Ю. Соловьев. Прошлое толкует нас, с. 339, 338.



14


ществует. В пылу полемики она формулирует свой знаменитый афоризм: «Женщиной не рождаются, женщиной становятся». Афоризм предельно спорный. Он вызовет шквал критики как со стороны антифеминистов, так и со стороны феминистов.

Что же она хотела этим сказать? Ну не отрицала же она биологического различия между мужчиной и женщиной, вообще — «мужским» и «женским» как природными началами? Она отрицала Фрейда с его тезисом; «Анатомия — это судьба». Отрицала непосредственную зависимость между разными уровнями человеческого бытия и доказывала, что физиологические различия между мужчиной и женщиной вовсе не предопределяют их экзистенциального различия — различия в качестве субъектов истории, когда один является господином, а другой — его рабом. Это разделение труда не задано умыслом, оно навязано вполне определенными социально-историческими условиями. И произошло на заре истории, когда за мужчиной была закреплена сфера «конструирования смысла жизни» — культуры и общества, а за женщиной — сфера воспроизводства жизни — как бы сфера природы. На этой основе со временем возникают стереотипы сознания, отождествляющие с мужчиной культуру, а с женщиной природу, со всей их символикой. Симона де Бовуар подчеркивает, что поскольку именно мужская деятельность сформировала понятие человеческого существования как ценности, которая подняла эту деятельность над темными силами природы, покорила саму природу, а заодно и женщину, то мужчина в обыденном сознании предстает как творец, создатель, субъект, женщина же — только как объект его власти. Против этого предубеждения и направлен тезис «женщиной не рождаются, женщиной становятся». Симона де Бовуар стремится рассеять любые сомнения в том, что изначально в женщине заложены те же потенции, те же способности к проявлению свободы воли, к трансцендентности и саморазвитию, что и в мужчине. Их подавление ломает женскую личность, не позволяет женщине состояться в качестве человека. Конфликт между изначальной способностью быть субъектом и навязанной ролью объекта чужой власти и определяет специфику «женского удела». Но Симона де Бовуар убеждена в том, что этот конфликт постепенно разрешается. Стремление к свободе одерживает верх над косностью, имманентностью женского бытия. Подтверждение тому — появление крупных женских фигур в истории, развитие идей женского равноправия, самого женского движения.

Почему же тогда Симона де Бовуар избегает зачислять себя в ряды феминисток, впрямую связывать себя с символами веры феминизма? Прежде всего потому, что в пору писания книги «Второй пол» она сомневается в состоятельности феминизма как сколько-нибудь значимой социальной силы. По ее мнению, феминизму недостает конституирующих начал: у женщин нет ни собственного коллективного прошлого, ни коллективного настоящего, они не могут сказать о себе «мы», как это могут сделать проле-



15


тарии, А раз это так, то надежды на преодоление «женского удела» Симона де Бовуар связывает с социалистическим обновлением и, конечно же, с развитием личностного начала в женщине — с «экзистенциальной перспективой».

Здесь нет никаких противоречий. Ведь книга «Второй пол» задумывалась ею как продолжение к размышлениям философа-экзистенциалиста над судьбой человека, а вовсе не как специальное феминистское исследование. Но история любит парадоксы: книга принесла ей славу родоначальницы современного феминизма и его крупнейшего теоретика. Экзистенциалисты же ее почти не заметили. И то и другое в равной мере справедливо. Симона де Бовуар мало что добавила к мыслительным разработкам Сартра. А то, что добавила, выглядит скорее как ересь, искажение их буквы и духа. Начать с того, что ее книга пронизана верой в позитивность времени, в открытость ситуации, в которой пребывает Женщина. Она совершенно уверена в том, что представительницы ее поколения живут более полной, насыщенной жизнью, чем их матери. Сартр же в принципе отрицает любые надежды на просветление истории. Его герой действует на свой страх и риск, без расчета на успех, при полном «молчании небес». Он строит свой проект независимо от них, независимо от заданной ситуации. В этом — смысл его абсолютной свободы. Кроме того, Сартр настаивает на моральном осуждении, моральных санкциях против героя, неспособного нести свой крест, исполнять свой долг в любой ситуации. Симона де Бовуар объясняет заданность «женского удела» именно ситуацией, невозможностью ее преодоления в какие-то моменты, значит, отсутствием такой абсолютной свободы. Она понимает, что поведение человека не может не диктоваться совершенно конкретной ситуацией, как бы он ни стремился ее превзойти. Еще один пример ее ереси — использование пары категорий Один — Другой — главной пары феноменологии. Сартр описывает с ее помощью полярные, взаимонепроницаемые сущности. Симона де Бовуар, начиная с того же, постепенно, по ходу книги вводит в качестве третьего элемента суждение о «взаимности», что преобразует само содержание этих понятий. И это еще не все примеры «женской» непоследовательности Симоны де Бовуар — автора «Второго пола». Ее верность Сартру на поверку оказывается не столь уж бесспорной. Гораздо вернее выдерживаются принципы Пулена де ля Барра.

В феминистской литературе книга «Второй пол» занимает исключительное место. До сих пор это самое полное историко-философское исследование о положении женщины, что называется, от сотворения мира и до наших дней.

И все-таки не это главное. Написанная почти случайно, она появилась как раз в тот момент, когда феминизму нужно было обрести второе дыхание. К этому времени лозунги социально-политического равноправия женщины в большинстве стран цивилизованного мира оказались переведенными в формально-юридиче-



16


ские акты и закрепленными в них. Но, добившись своего признания перед лицом закона, женщины тем не менее не избавились если не от роли раба, то от участи дискриминируемого большинства, которое старательно вписывают в категорию меньшинства, рядом с инвалидами, престарелыми и т.д. Правда, формы их дискриминации стали менее явными, отчетливыми. Симона де Бовуар, обозначив перспективу «подлинного существования», сумела ярко описать «неподлинность» обычных женских будней — этой повседневной кабалы, угнетающей женщину в наши дни ничуть не менее, чем в прошлом. Обличение, разоблачение повседневных форм дискриминации — одно из главных достоинств книги «Второй пол». Ее другое достоинство связано с тем же понятием «подлинного существования» и его этики, предполагающей обретение своего «я» на пути к свободе, то есть предполагающей существование независимой женской личности, ее автономию, способность «присвоить» собственную жизнь. Переведенное в лозунг г «самореализации» или «самоосуществления», это понятие стало новым символом веры для феминизма второй половины XX века.

Современницы Симоны де Бовуар, прочитавшие ее книгу — а читали ее все, — не осмелились воплотить ее идеи в жизнь. Осмелились их дочери, которых матери воспитывали, пересказывая не сказки, а эту книгу. Известный французский психолог, феминистка нового поколения Элизабет Бадинтер так писала о влиянии «Второго пола»; «Симона де Бовуар освободила миллионы женЦ^^щин от тысячелетнего патриархального рабства... Несколько поко;Ц^ лений женщин откликнулось на ее призыв; поступайте как я и ниу^чего не бойтесь. Завоевывайте мир, он — ваш. Взмахом волшебной палочки Симона де Бовуар рассеяла догму о естественности сексуального разделения труда. На нее ополчились консерваторы всех мастей. Но прошлого не вернуть. Ничто не заставит нас вновь поверить в то, что семейный очаг — наше единственное назначение, домашнее хозяйство и материнство — непреложная, обязательная судьба. Все мы, сегодняшние феминистки, — ее духовные дочери. Она проложила нам дороги свободы»1.

И они пошли по этим дорогам, подправляя свою провозвестницу и доказывая, что возможны и женская солидарность, и женское коллективное «мы», создавая свое коллективное настоящее, которое очень быстро стало коллективным прошлым. Пробуждение женского коллективного сознания как сознания социального происходило под непосредственным воздействием книги «Второй пол». Эту книгу с полным основанием называют прологом к новой ? волне женского движения, распространившейся на Западе с середины 60-х годов и названной неофеминизмом. Неофеминизм провозгласил Симону де Бовуар своей вдохновительницей. И она поверила в него, а поверив, с пылом молодости включилась в его

1 «Le nouvel Obsevateur», 1986, 8 mai.


об.ч

2 '2242

ии. В.


? «if.e.-t'^q

""· ·'."· мая

•ка иСЛИНСКОПО




17





акции: возглавляла кампании протеста против женской дискриминации, требовала легализации аборта, распространения противозачаточных средств, обличала всевозможные формы насилия над женщиной. Ее увлечение и вовлечение в движение было таким сильным, что под его воздействием изменились и ее взгляды. В частности, она отказывается от убеждения в том, что только победа демократического социализма способна окончательно освободить женщину, изменив ее место в обществе, что борьба за социализм равнозначна борьбе за освобождение женщины. Теперь она уверена в том, что феминизм представляет собой особую, и едва ли не главную, форму борьбы за свободу личности и потому женский протест не следует смешивать ни с каким другим типом социального протеста. Женщины должны взять свою судьбу в собственные руки, солидарность — залог их реального освобождения. Это принципиально новый вывод для Симоны де Бовуар. Он совпал с тем, о чем говорили ее молодые подруги.

Но вот в другом важном вопросе они бесповоротно разошлись. Симона де Бовуар встретила в штыки новейшие феминистские концепции о специфической женской субъективности, об онтологически предопределенной женской сущности, о праве женщины не копировать мужской стандарт социального поведения, а жить в истории на свой манер, сообразно «женской природе». Для Симоны де Бовуар, как для любого экзистенциалиста, этой онтологической «сущности» в принципе нет и быть не может. Отрицая это понятие в спорах 70-х годов, она до предела заострила свою критику этих идей. По ее убеждению, в социокультурном плане женщина совершенно тождественна мужчине, их различает лишь анатомия. Она доказывала, что быть женщиной — это не призвание, а состояние, что женщина, как любой человек, должна стремиться к самоутверждению в качестве личности — в творчестве, труде, самораскрытии. Она — не машина для воспроизводства человеческого рода. Ее материнство может быть только актом свободного решения, а не обязанностью, Эта часть ее суждений вызвала самые ожесточенные нападки критиков, зачастую прибегавших к аргументам, что называется, «ниже пояса». Ей было не привыкать к критическому обстрелу, но агрессивность и правых, и левых оппонентов в этом вопросе задела даже ее. «Низость этих реакций глубоко оскорбила меня», — писала она в своих мемуарах. Впрочем, пока рядом был Сартр, она справлялась и с этим. В 1980 году его не стало. А в 1981-м вышла в свет ее очередная книга «Обряд прощания». Книга шокировала даже близких. Она была написана на смерть Сартра и с предельной откровенностью рассказывала все об их отношениях. Но и в этом акте Симона де Бовуар, в сущности, осталась верной себе и Сартру. Ее предельная откровенность — это реализация установки на подлинность, свободу самовыражения,

18


это проявление творчества в жизни, которому она всю жизнь училась сама и звала учиться других.

И время признало ее. Под непосредственным воздействием ее идей в 70-е годы повсеместно в западных университетах возникают центры «женских» или «феминистских» исследований с особыми программами, включающими специалистов по биологии, физиологии, антропологии, этнографии, философии, истории, филологии. В них переместился спор, разделивший феминистов на сторонников «эгалитарного» подхода, того, что исповедовала сама Симона де Бовуар, и проповедников «женской субъективности». С распространением «женских» исследований спор этот не только не разрешился, но развел оппонентов в разные стороны. Свой выход из его тупика предложили исследователи, строившие анализ, исходя из сопоставления «мужской» и «женской» ролей в разных ситуациях и в разные периоды. Они предложили ввести новое понятие «гендер» (от англ. gender — род). В русском языке это понятие можно раскрыть только смысловой фразой; «социальные отношения пола», или социально закрепленное разделение ролей на «мужские» и «женские». Нетрудно заметить, что концепция книги «Второй пол» имплицитно содержала это понятие, подразумевала этот подход. Кто-то из разработчиков концепции «гендера» это признает и ссылается на Симону де Бовуар, кто-то — нет. Но все они стремятся перевести анализ отношений пола с биологического уровня на социальный, чтобы наконец отказаться от постулата о «природном назначении пола»; показать, что понятие «пол» принадлежит к числу таких же смыслообразующих понятий, как «класс» или «раса». Одна из представительниц этого подхода, американский историк Джоан Скотт, отмечала; «Понятие «гендер» имеет первоочередное значение при описании отношений власти...» Разве не об этом писала в своей книге Симона де Бовуар?

И разве не перекликаются с ее идеями установки в принятых в 70—80-е годы международным сообществом документах, которые призывают к ликвидации всех форм дискриминации женщины. В них женщина признается таким же полноценным субъектом истории, как и мужчина, а ее личность оценивается выше, чем ее «природное назначение», в них подчеркивается, что рождение детей, продолжение рода — это право, а не обязанность женщины. В известном смысле — это знак реализованности идей Симоны де Бовуар, идей, повлиявших не только на перемены в общественном сознании, но и на общественную жизнь. И это не преувеличение. Начатая в 60-е годы ее идейными наследницами «женская революция» под лозунгом: «Если женщина имеет право на половину рая, то она имеет право и на половину власти на земле!» — в 80—90-е годы вынудила власть имущих потесниться и впустить наконец и женщин во все структуры управления обществом. Эти структуры из однополых мужских стали превращаться в «смешанные». Таким образом, «женская революция» изменила представ-



19

2·


ления о самом содержании демократии, расширила ее горизонты, заставила увидеть многоликость, многогранность, пестроту социального пространства, в котором действует не один субъект и которое держит в напряжении не один конфликт, а множество по-разному разрешаемых конфликтов. И один из них — самый древний — конфликт между мужчиной и женщиной, о котором написана книга Симоны де Бовуар «Второй пол».

Она появляется в России спустя почти 50 лет после ее первой публикации. Это поздно — женщины нескольких поколений ее не прочли и на нее не откликнулись. Но это и своевременно. Россия переживает момент становления демократии, которая не может не быть делом женщин и мужчин, равно ответственных за судьбу своей страны.

Светлана Айвазова





К оглавлению

20



21








Том1. ФАКТЫ и мифы


ЖАКУ БОСТУ

Есть доброе начало, сотворившее порядок, свет и мужчину, и злое начало, сотворившее хаос, мрак и женщину.

Пифагор

Все написанное мужчинами о женщинах должно быть подвергнуто сомнению, ибо мужчина — одновременно и судья, и одна из тяжущихся сторон.

Пулен де ля Бирр



24


ВВЕДЕНИЕ

Я долго колебалась, прежде чем написать книгу о женщине, Тема эта вызывает раздражение, особенно у женщин; к тому же она не нова. Немало чернил пролито из-за феминистских распрей, сейчас они уже почти совсем утихли — так и не будем об этом говорить. Между тем говорить не перестали. И не похоже, чтобы многотомные глупости, выпущенные в свет с начала нынешнего века, что-нибудь существенно прояснили в этой проблеме. А в чем она, собственно, заключается? И есть ли вообще женщины? Конечно, теория вечной женственности имеет еще своих приверженцев, «Даже в России они все же остаются женщинами», — шепчут они; но другие весьма знающие люди — а зачастую те же самые — вздыхают: «Женщина теряет свою суть, нет больше женщины». Сейчас уже не скажешь наверное, существуют ли еще женщины, будут ли они существовать всегда, надо или нет этого желать, какое место занимают они в мире, какое место им следовало бы в нем занимать. «Где женщины?» — вопрошал недавно один нерегулярно выходивший иллюстрированный журнал1, Но прежде всего: что же такое женщина? «Tota mulier in utero: это матка», — говорит один. Между тем об иных женщинах знатоки заявляют: «Это не женщины», хотя у них, как и у всех остальных, есть матка. Все согласны признать, что в роде человеческом есть самки; сегодня, как и когда бы то ни было, они составляют примерно половину человечества. И все же нам говорят, что «женственность в опасности»; к нам взывают: «Будьте женщинами, останьтесь женщинами, станьте женщинами». Значит, не всякое человеческое существо женского пола обязательно является женщиной; для этого нужно приобщиться к находящейся под угрозой таинственной реальности, которая и есть женственность, Ее что, выделяют яичники? Или она застыла где-то на платоновском небосводе? И довольно ли шуршащей юбки, чтобы спустить ее на землю? И хотя многие женщины усердно пытаются воплотить ее, идеал так никогда и не становится доступнее. Ее охотно описывают в туманных и ускользающих от понимания выражениях, которые кажутся заимствованными из словаря ясновидящих. Во времена святого Фомы Аквинского ее сущность представлялась столь же четко определенной, как снотворное воздействие

1 Сейчас он уже умер, его название — «Франшиз».



25


мака. Но концептуализм сдал позиции: биологические и общественные науки уже не верят в существование незыблемых и неизменных сущностей, которые обусловливали бы изначально данные характеры, будь то характер женщины, еврея или негра; они рассматривают характер как вторичную реакцию на определенную ситуацию, И сегодня женственности нет, потому что ее никогда и не было. Означает ли это, что слово «женщина» лишено всякого содержания? Именно так настойчиво утверждают сторонники философии Просвещения, рационализма, номинализма; дескать, женщины — это представители рода человеческого, которых произвольно называют словом «женщины»; в частности, американки охотно думают, что женщины как таковой больше не существует; если какая-нибудь отсталая особа все еще считает себя женщиной, подруги советуют ей пойти к психоаналитику, чтобы » избавиться от этой навязчивой идеи. По поводу одного труда, * впрочем, вызывающего изрядное раздражение, озаглавленного «Modem woman: a lost sex» («Современная женщина: утраченный пол»), Дороти Паркер писала: «Я не могу справедливо судить о книгах, в которых женщина рассматривается как женщина... Я убеждена, что все мы, как мужчины, так и женщины, кем бы мы ни были, должны восприниматься как человеческие существа...» Но номинализм — учение недостаточное; и антифеминисты могут вволю доказывать, что женщины не есть мужчины. Несомненно, женщина, как и мужчина, является человеческим существом, но подобное утверждение абстрактно, фактом же следует признать, что любое конкретное человеческое существо всегда живет в своей определенной ситуации. Отрицать понятия вечной женственности, негритянской души, еврейского характера не значит отрицать существование евреев, негров и женщин: такое отрицание для заинтересованных лиц является не освобождением, а уходом от существа вопроса. Ясно, что ни одна женщина не может не покривив душой утверждать, что она преодолела зависимость от своего пола. Несколько лет назад одна знакомая писательница отказалась поместить свой портрет в серии фотографий, специально посвященной женщинам-литераторам; она хотела числиться в одном ряду с мужчинами. Но чтобы добиться этой привилегии, она воспользовалась влиянием мужа. Женщины, утверждающие, что они равнозначны мужчинам, при этом не становятся менее требовательными по части мужской обходительности и внимания. Еще вспоминается одна молоденькая троцкистка, что стояла на трибуне посреди шумного митинга и готовилась ударить кого-то кулаком, невзирая на свое явно хрупкое сложение. Она отрицала свою женскую слабость, но все это — из любви к одному активисту, на равенство с которым она претендовала. Судорожные усилия американок вести себя вызывающе доказывают, что им не дает покоя чувство собственной женственности. В самом деле, достаточно пройти по улице с открытыми глазами, чтобы признать, что человечество делится на две категории индивидов, чьи



26


одежда, лицо, тело, улыбка, походка, интересы, занятия явно различны; может быть, это различие поверхностно, может быть, ему суждено исчезнуть. Но бесспорно одно — в настоящий момент оно существует с поразительной очевидностью.

Если функции самки недостаточно, чтобы определить, что такое женщина, если пользоваться понятием «вечной женственности» мы тоже отказываемся и если при этом признаем, что на земле, хотя бы временно, существуют женщины, — нам следует впрямую поставить перед собой вопрос: так что такое женщина?

Сама постановка проблемы сразу же подсказывает мне первый ответ. Показательно уже то, что я ее ставлю. Мужчине не пришло бы в голову написать книгу о специфическом положении, занимаемом в человеческом роде лицами мужского пола l. Если я хочу найти себе определение, я вынуждена прежде всего заявить: «Я — женщина». Эта истина представляет собой основание, на котором будет возведено любое другое утверждение. Мужчина никогда не начнет с того, чтобы рассматривать себя как существо определенного пола: само собой разумеется, что он мужчина. Только с формальной точки зрения в регистрационных журналах мэрии и удостоверениях личности рубрики «мужской» — «женский» выглядят симметричными. Отношение двух полов не идентично отношению двух электрических зарядов или полюсов: мужчина представляет собой одновременно положительное и нейтральное начало вплоть до того, что французское слово les hommes означает одновременно «мужчины» и «люди», что явилось результатом слияния частного значения латинского homo с общим значением слова vir. Женщина подается как отрицательное начало — настолько, что любое ее качество рассматривается как ограниченное, неспособное перейти в положительное, У меня всегда вызывало раздражение, когда в ходе отвлеченной дискуссии кто-нибудь из мужчин говорил мне; «Вы так думаете, потому что вы женщина». Но я знала, единственное, что я могла сказать в свою защиту, это: «Я так думаю, потому что это правда», устраняя тем самым собственную субъективность. И речи не могло быть о том, чтобы ответить: «А вы думаете по-другому, потому что вы мужчина», ибо так уж заведено, что быть мужчиной не значит обладать особой спецификой. Мужчина, будучи мужчиной, всегда в своем праве, не права всегда женщина. Подобно тому как у древних существовала абсолютная вертикаль, по отношению к которой определялась наклонная, существует абсолютный человеческий тип — тип мужской. У женщины есть яичники и матка — эти специфические условия определяют ее субъективный мир; некоторые охотно утверждают, что она мыслит своими железами. Мужчина величественно забывает, что и в его анатомии есть гормоны, Кинси, например, в своем докладе ограничивается определением сексуальных характеристик американского мужчины, а это совсем другое дело.



27


семенники. Он ощущает свое тело как прямое и нормальное отношение с миром, который, как ему кажется, он постигает в его объективности, тогда как тело женщины представляется ему отягченным всем тем, что подчеркивает специфику этого тела, — этакое препятствие, тюрьма, «Самка является самкой в силу отсутствия определенных качеств, — говорил Аристотель. — Характер женщины мы должны рассматривать как страдающий от природного изъяна». А вслед за ним святой Фома Аквинский утверждает, что женщина — это «несостоявшийся мужчина», существо «побочное». Именно это и символизирует история Бытия, где Ева представляется сделанной, по словам Боссюэ, из «лишней кости» Адама. Человечество создано мужским полом, и это позволяет мужчине определять женщину не как таковую, а по отношению к самому себе; она не рассматривается как автономное существо. «Женщина — существо относительное...» — пишет Мишле. И таким образом, утверждает г-н Бенда в «Рассказе Уриэля»; «Тело мужчины имеет смысл в самом себе, вне всякой связи с телом женщины, в то время как последнее, по-видимому, этого смысла лишено, если не соотносится с мужским... Мужчина мыслит себя без женщины. Она же не мыслит себя без мужчины». Она — лишь то, что назначит ей мужчина. Таким образом, ее называют «полом», подразумевая под этим, что мужчине она представляется прежде всего существом определенного пола: для него она является полом, а значит, является им абсолютно. Она самоопределяется и выделяется относительно мужчины, но не мужчина относительно нее; она — несущественное рядом с существенным. Он — Субъект, он — Абсолют, она — Другой1, 1 Идея эта была с наибольшей ясностью выражена Э. Левинасом в его эссе «Время и Другой». Он объясняет ее следующим образом: «Возможна ли ситуация, при которой Другое было бы свойственно существу в положительном смысле, как сущность? Что это за Другое, что не входит просто-напросто в противопоставление двух видов одного рода? Я думаю, что абсолютно противостоящее, противоположное, противоположность которого ни в коей мере не взаимосвязана с отношением, которое может возникнуть между ним и вторым членом оппозиции, противоположность, позволяющая термину оставаться абсолютно другим, — это женское начало. Пол — это не какое-нибудь специфическое различие... Различие полов — это также и не противоречие... Не является оно и парой дополнительных терминов, ибо отношение дополнительности между двумя терминами предполагает изначальное существование единого целого... Другое реализуется в женском начале. Термин одного ряда с сознанием, но противоположный ему по смыслу».

Я полагаю, г-н Левинас не забыл, что женщина — тоже сама по себе сознание. Но поразительно, что он с ходу принимает мужскую точку зрения, даже не упоминая о взаимозаменяемости субъекта и объекта. Когда он пишет, что женщина — это тайна, он подразумевает, что она тайна для мужчины. И получается, что это претендующее на объективность описание на самом деле является утверждением мужского преимущества.



28


Категория Другой изначальна, как само сознание. В самых примитивных обществах, в самых древних мифологиях всегда можно найти дуализм Одного и Другого; это разделение первоначально не было знаком разделения полов, это деление не зависит ни от каких эмпирических данных — такой вывод среди прочих следует из трудов Гране, посвященных китайской философии, и работ Дюмезиля об Индии и Риме, Пары Варуна—Митра, Уран— Зевс, Солнце—Луна, День—Ночь первоначально не несут в себе никакого женского элемента, точно так же как противопоставление Добра и Зла, благоприятных и неблагоприятных принципов, правого и левого, Бога и Люцифера. «Другое» (иная суть. — Peg.) — это одна из фундаментальных категорий человеческой мысли. Ни один коллектив никогда не определит себя как Нечто, сразу же не поставив перед собой Другого, Достаточно трем пассажирам случайно оказаться в одном купе, чтобы все остальные пассажиры стали «другими» с неопределенным оттенком враждебности, Для деревенского жителя все, кто не живет в его деревне, — подозрительные «другие»; для уроженца какой-нибудь страны жители всех остальных стран представляются «чужими», евреи — «другие» для антисемита, негры — для американских расистов, туземцы — для колонистов, пролетарии — для имущих классов. Углубленное исследование различных видов примитивных обществ Леви-Строс счел возможным завершить выводом: «Переход из состояния Природы в состояние Культуры определяется способностью человека мыслить биологические отношения в виде системных оппозиций; дуализма, чередования, противопоставления и симметрии, независимо от того, представлены ли они в четких или расплывчатых формах, отражают ли те явления, что нуждаются в объяснении, или фундаментальные и непосредственные данные социальной действительности»!. Понять эти явления было бы невозможно, если бы человеческая действительность сводилась только к mitsein2, основанному исключительно на солидарности и дружбе. Многое, напротив, проясняется, когда вслед за Гегелем обнаруживаешь в самом сознании фундаментальную враждебность по отношению к любому другому сознанию; субъект мыслит себя только в противополагании: он утверждает себя как существенное и полагает все остальное несущественным, объектом.

Но дело в том, что другое сознание выдвигает ему навстречу такое же утверждение: уроженец какой-нибудь страны, отправившись в путешествие, бывает поражен, обнаружив в соседних странах местных уроженцев, которые смотрят на него как на чу-

1 См.: L e v i-S t r a u s s. Les structures elementaires de la Parente. Я очень благодарна К. Леви-Стросу за то, что он любезно позволил мне ознакомиться с гранками его диссертации, которую я наряду с другими источниками широко использовала во второй части.

«Бытие», «со-бытие» {нем.} — термин Хайдеггера. — Перев.



29


жого. Между деревнями, кланами, нациями, классами возникают войны, потлачи, сделки, договоры, разные формы борьбы, благодаря которым Другой перестает быть абсолютным понятием и обнаруживает свою относительность. Волей-неволей индивиды и группы вынуждены признать обоюдную направленность своих отношений, Как же случилось, что между полами эта обоюдная направленность не была установлена, что один из терминов утвердился как единственно существенный, отказав второму в какой бы то ни было относительности, определив его как совершенно Другое? Почему женщины не оспаривают мужское верховенство? Ни один субъект не признает себя ни с того ни с сего несущественным. Ведь не Другой, определив себя как Другой, определяет тем самым Нечто, Другим его полагает Нечто, полагающее себя как Нечто. Но чтобы Другой не поменялся местами с Нечто, нужно, чтобы он подчинился чуждой ему точке зрения. Откуда это подчинение в женщине?

Известны и такие случаи, когда на протяжении более или менее длительного периода одной категории удавалось сохранять абсолютное господство над другой. Часто причиной привилегированного положения становится численное неравенство: большинство навязывает меньшинству свои законы или подвергает его гонениям. Но женщины не являются меньшинством, как негры в Америке или евреи: на земле женщин столько же, сколько мужчин. Часто также бывает, что две группы прежде были независимы; они или когда-то вообще не знали друг о друге, или признавали автономию друг друга. Потом какое-то историческое событие подчинило слабого более сильному: еврейская диаспора, введение рабства в Америке, колониальные захваты — все это легко датируемые факты. В таких случаях у угнетенных есть понятие раньше: их связывают общее прошлое, традиция, иногда религия, культура. В этом смысле представляется верным суждение Бебеля о близости позиций женщин и пролетариата: пролетарии также не составляют численного меньшинства и никогда не были независимой общностью. Правда, хотя события как такового и не было, существование их в качестве класса, а также и то, почему именно эти индивиды оказались в этом классе, объясняется ходом исторического развития. Пролетарии существовали не всегда, женщины — всегда. Они являются женщинами по своему физиологическому строению. И сколько ни углубляйся в историю, они всегда были подчинены мужчине; их зависимость — не следствие события или становления, нельзя сказать, что она наступила. И отчасти потому, что здесь Другое не обладает случайным характером исторического факта, оно в данном случае выглядит как абсолютное. Положение, сложившееся с течением времени, может через какое-то время перестать существовать — это, в частности, было замечательно доказано неграми Гаити; природному же состоянию изменение вроде бы не грозит. На самом деле природа не более неизменна, чем историческая действительность. Женщи-



К оглавлению

30


на воспринимает себя как несущественное, которому никогда не превратиться в существенное, потому лишь, что она сама не осуществляет это превращение. Пролетарии говорят «мы». Негры тоже. Полагая себя как субъект, они делают «другими» буржуазию, белых. Женщины — если не считать нескольких их съездов, бывших абстрактными демонстрациями, — не говорят «мы»; мужчины называют их «женщинами», и женщины, чтобы называть себя, используют то же слово, но они не полагают себя по-настоящему в качестве Субъекта. Пролетарии совершили революцию в России, негры — на Гаити, жители Индокитая борются на своем полуострове — действия женщин всегда были всего лишь символическим волнением; они добились лишь того, что соблаговолили уступить им мужчины; они ничего не взяли: они получили1. Дело в том, что у них нет конкретных способов образовать единство, которое полагало бы себя в противопоставлении. У них нет собственного прошлого, собственной истории, религии и нет трудовой солидарности и общности интересов, как у пролетариев; нет между ними даже той пространственной скученности, что объединяет американских негров, евреев гетто, рабочих Сен-Дени или заводов «Рено» в единое целое. Они живут, рассеянные среди мужчин, и жильем, работой, экономическими интересами, социальным происхождением оказываются теснее связанными с некоторыми мужчинами — будь то отец или муж, — чем с остальными женщинами. Жены буржуа солидарны с буржуа, а не с женами пролетариев; белые женщины — с белыми мужчинами, а не с черными женщинами. Пролетариат может вознамериться истребить правящий класс; какой-нибудь фанатичный еврей или негр может мечтать завладеть секретом атомной бомбы с тем, чтобы сделать человечество состоящим целиком из евреев или негров, но даже в мечтах не может женщина уничтожить мужской пол. Связь, существующая между ней и ее угнетателями, ни с чем не сравнима, В сущности, разделение полов — биологическая данность, а не момент человеческой истории. Их противоположность выявилась в лоне изначального mitsein и не была нарушена впоследствии. Пара — это фундаментальное единство, обе половины которого прикованы одна к другой, и никакое расслоение общества по признаку пола невозможно. Именно этим определяется женщина: она — Другой внутри единого целого, оба элемента которого необходимы друг другу.

Можно было бы предположить, что эта взаимная необходимость облегчит освобождение женщины. Когда Геркулес прядет шерсть у ног Омфалии, желание сковывает его — почему же Омфалии не удается надолго захватить власть? Чтобы отомстить Ясону, Медея убивает своих детей — эта дикая легенда наводит на мысль о страшном влиянии, которое могла бы приобрести жен-

1 См., ч. 2, п. V.



31


щина благодаря своей связи с ребенком. Аристофан в шутку вообразил в «Лисистрате» собрание женщин, решивших вместе попытаться использовать на благо обществу потребность, которую испытывают в них мужчины, — но это всего лишь комедия. Легенда, утверждающая, что похищенные сабинянки отомстили своим похитителям упорным бесплодием, рассказывает также, что, отстегав их кожаными ремнями, мужчины волшебным образом одолели их сопротивление. Биологическая потребность — сексуальное желание и желание иметь потомство, — которая ставит мужчину в зависимость от женщины, в социальном плане не освободила женщину. Хозяин и раб также объединены взаимной экономической потребностью, которая не освобождает раба. Дело в том, что в отношении «хозяин — раб» хозяин не полагает свою потребность в рабе; у него достаточно власти, чтобы удовлетворять свою потребность и никак ее не опосредовать. У раба же, напротив, из-за его зависимости, надежды или страха потребность в хозяине обращается вовнутрь. И даже если оба одинаково нуждаются в скорейшем удовлетворении потребности, эта неотложность всегда играет на руку угнетателю против угнетенного, что объясняет, например, почему так медленно шло освобождение рабочего класса. Ну а женщина всегда была если не рабом мужчины, то по крайней мере его вассалом. Мир никогда не принадлежал в равной степени обоим полам. И даже сегодня положение женщины еще очень невыгодно, хоть оно и меняется. Почти нет стран, где бы она по закону имела одинаковый статус с мужчиной; часто мужчина существенно ущемляет ее интересы. Но даже тогда, когда права ее абстрактно признаются, устоявшиеся, привычные нравы не дают им обрести конкретного воплощения в повседневной жизни. С экономической точки зрения мужчины и женщины — это практически две касты; при прочих равных условиях мужчины имеют более выгодное положение и более высокую зарплату, чем недавно ставшие их конкурентами женщины. В промышленности, политике и т.д. мужчин гораздо больше, и именно им принадлежат наиболее важные посты. Помимо имеющейся у них конкретной власти, они еще облечены престижем, который традиционно поддерживается всей системой воспитания детей: за настоящим проступает прошлое, а в прошлом историю творили исключительно мужчины. В тот момент, когда женщины начинают принимать участие в освоении мира, мир этот еще всецело принадлежит мужчинам — в этом абсолютно

Бейкер, Жозефина урождённая Фрида Джозефин МакДональд,

Биография

Жозефина Бейкер — внебрачная дочь музыканта-ударника еврейского происхождения Эдди Карсона (по некоторым данным) и прачки-негритянки Кэрри Макдональд. Девочка росла в очень скромных условиях. В 1907 году родился брат Жозефины Ричард, а их отец покинул семью. В 1911 году мать Жозефины вышла замуж второй раз, в этом браке родились ещё две сестры Жозефины. Отчим Жозефины и Ричарда Артур Мартин усыновил детей. 2 июля 1917 года семья Жозефины пережили резню, в результате которой по разным данным в Сент-Луисе погибло более сотни людей. Эти события потрясли Жозефину, и впоследствии она стала ярым борцом с расизмом. В возрасте 13 лет мать выдала Жозефину замуж за Вилли Уэллса, который был намного старше её. В тот же год состоялись первые выступления Жозефины статисткой в «Театре Букер Вашингтон» (англ. Booker Washington Theatre) в Сент-Луисе. Брак с Уэллсом продержался всего лишь несколько недель. В 1921 году Жозефина вышла замуж за проводника на железной дороге Вилли Бейкера. Разведясь с ним в 1925 году, она продолжала носить его фамилию всю жизнь.



Творческая карьера Жозефины началась в 16 лет в «Стандарт Театре» (англ. Standard Theatre) в Филадельфии. Позднее она перебралась в Нью-Йорк и получила работу в водевиле, с которым она ездила по стране в течение полугода. С 1923 по 1924 года Жозефина — хористка в музыкальной комедии «Shuffle Along» в Нью-Йорке и выступала в негритянском ревю «The Chocolate Dandies». После своих выступлений в нью-йоркском клубе «Plantation Club» Жозефина получила работу в «La Revue Nègre», премьера которого состоялась в Париже 2 октября 1925 года в «Театре на Елисейских полях».
Своими танцем Жозефина стремительно завоевала признание парижской публики, которая в её исполнении впервые увидела танец чарльстон. О Жозефине говорили, что она уже не гротескная чернокожая танцовщица, а чёрная Венера, посещавшая поэта Бодлера в его снах. Далее представление «La Revue Nègre» перемещалось в Брюссель и Берлин. В 1926-1927 годах Жозефина Бейкер стала звездой Фоли-Бержер. Она выступала в двух ревю в своей знаменитой банановой юбочке. После выступления в Берлине немецкие нудисты, для которых Жозефина стала символом свободы, предложили ей посетить их сообщество, но получили вежливый отказ.[1] Примечателен тот факт, что в её танцах были заметны элементы хастла, степа, хип-хопа, брейка, которые появятся только годы спустя.




В конце 1926 года с большой помпой Жозефина вышла замуж за сицилийского каменотёса Джузеппе Пепито Абатино, который к этому времени уже принимал участие в её шоу. Абатино, выдававший себя за графа Ди Альбертини, стал любовником Жозефины и её менеджером. Для публики Жозефина стала таким образом первой афроамериканкой, носившей дворянский титул. Австрийский архитектор Адольф Лоос создал в 1928 году проект дома Жозефины Бейкер с мраморным фасадом в чёрно-белую полосу, который однако никогда не был построен. Из-за её невероятных костюмов и танцев Жозефине Бейкер было запрещено выступать в Вене, Праге, Будапеште и Мюнхене, что делало танцовщицу ещё более привлекательной для публики. На борту корабля «Джулио Чезаре» (Giulio Cesare) Жозефина пела в каюте Ле Корбюзье, который рисовал её нагой, а после этого создавал свои новые здания в духе её танцев. После встречи с Жозефиной Корбюзье построил свою виллу «Савой» (фр. Villa Savoye).
После турне по Восточной Европе и Южной Америке Жозефина всё больше выступала в качестве певицы. Её самыми успешными песнями стали «J’ai deux amours», «Aux Îles Hawai» и «Pretty Little Baby». Жозефина Бейкер играла в главной роли в фильмах «La Sirène des Tropiques» (1927 год), «Zouzou» (1934 год) и «Tam-Tam» (1935 год). Она быстро стала самой успешной американкой в развлекательном жанре во Франции, в то время как в США она подвергалась расистским нападкам. В 1936 году Бейкер ждал провал с её шоу «Ziegfeld Follies», причинивший Жозефине массу страданий.
В 1937 году Жозефине Бейкер было присвоено французское гражданство. Во время Второй мировой войны она находилась во Франции и Северной Африке, выступая перед французскими войсками и работая на движение Сопротивления и разведку. Жозефина получила удостоверение лётчика, стала лейтенантом и после войны была награждена медалями Сопротивления (с розеткой) и Освобождения, знаком Военного Креста и, наконец, в 1961 году — орденом Почётного легиона. В 1947 году Жозефина Бейкер вышла замуж за руководителя своего оркестра Жо Буйона. Они прожили вместе до 1957 года, но с годами их семейная жизнь дала трещину, и они развелись в 1961 году.
Проживая во Франции, Жозефина Бейкер ещё с 1950-х годов поддерживала движение за гражданские права в США. Её протест против расизма нашёл весьма оригинальное выражение: Жозефина усыновила 12 сирот с разным цветом кожи. Таким образом у неё появилась семья, с которой она иногда в стеснённых финансовых условиях проживала в замке Les Milandes в Перигоре в южной Франции. В 1956 году Жозефина Бейкер заявила об уходе со сцены, но уже в 1961 году отпраздновала своё возвращение, а в 1973 году успешно выступила в Карнеги-Холле.

8 апреля 1975 года состоялась премьера шоу «Joséphine», которым знаменитая танцовщица отпраздновала пятидесятилетие своей сценической деятельности. Вскоре после него у Жозефины Бейкер произошло кровоизлияние в мозг, от последствий которого она скончалась 12 апреля 1975 года. Жозефина стала первой американкой, похороненной во Франции с воинскими почестями: её похоронили в Монако.

Жозефина Бейкер написала несколько автобиографических книг, каждый раз излагая новые версии своей карьеры и личной жизни.

Как вести себя, когда наступит конец света. Инструкция

1. Не надо никуда бежать, прятаться, ложиться на землю, закрывать глаза. Конец света - не взрыв термоядерной бомбы. Не путайте разные вещи!

Перечислю несколько внешних примет:

а) не будет звуковых эффектов, вспышки света, ядерного гриба;

б) отсутствие сигналов оповещения (сирены, ракетницы и прочее.)

в) ничто не будет вокруг гореть, падать, взрываться.

2. Не надо никого звать на помощь, молиться, просить прощения, замаливать грехи.

3. Не следует спасать материальные ценности, документы, деньги, домашних животных; ибо фильтры сквозь которые вы пройдете, отметут все, как ненужное.

4. Не рекомендуется надевать специальные одежды, маскхалаты, противогазы, бронежилеты; навешивать медали и ордена.

5. Не вздумайте подавать Богу особые знаки в надежде, что вас заметят и выделят из толпы. Запомните раз и навсегда! Конец света - для всех и навечно!

6. Не пытайтесь развеять конец света прожекторами или факелами, отогнать его как облако или туман. Это пустая затея!

7. Не вставайте на головы рядом стоящих людей, надеясь избежать всеобщей участи. Этим вы компрометируете себя.

8. В первые минуты конца света будьте спокойны. Можете покрепче прижать к себе детей, необычная ситуация их сильно напугает.

9. Не ждите специальных сигналов о начале и завершении конца света. Дышите ровно и спокойно. Постарайтесь полностью расслабиться и принять свою участь, какой бы она ни была.

10. Если желаете, чтобы конец света наступил безболезненно, готовьтесь к нему загодя. Тело должно быть чистым, душа безгрешной. Угрызения совести, дурные запахи сделают конец света невыносимым.

11. Запрещается принимать снотворное, транквилизаторы и прочие лекарства, а также наркотики и алкоголь. Эффект будет противоположный.

12. Если конец света застал вас на рабочем месте или в общественном транспорте, выключите работающие механизмы, выйдите из машины и ожидайте конец света стоя. Лишние движения недопустимы. Не рекомендуется предаваться тяжелым размышлениям, испытывать чувства и желания.

13. Свидетельством начала конца света будет мысль, которая неожиданно овладеет вами и затмит все прочие мысли, что это именно конец света, а ничто иное.

Конец света может иметь вид летнего снегопада, неожиданно поднявшегося ветра, сильной жары или холода, внезапно наступившей тишины, а также других странных явлений, ранее вами не наблюдавшихся. Он может сопровождаться необычными метеорологическими явлениями: фиолетовый снег, сладкий дождь или музыкальный ветер. Вы можете услышать непонятные голоса, идущие прямо с небес. Земля неожиданно разверзнется под ногами. Появится масса чудовищ, которые будут шествовать в неизвестном направлении. Не следует их останавливать, ловить, стрелять, бросать в них камни. Вы можете спровоцировать нападение. Горы неожиданно поднимутся и опрокинутся. Возникнет масса совершенно непонятных явлений. Не пытайтесь их изучать. Не тратьте попусту время!

14. Если конец света застал вас за операционным столом, во время принятия родов, продолжайте свои действия, как ни в чем не бывало, ибо жизнь человеческая важней всего.

15. Как бы не сложились обстоятельства, в конце света следует шествовать с гордо поднятой головой, будучи убежденным, что жизнь прожита не напрасно.

16. В конце света не следует писать завещания, прощальные письма, оборачиваться на ходу, махать рукой на прощание. Избегайте театральности и вычурных жестов. В конце света следует идти твердой спокойной походкой, как бы вы шли на работу или на прогулку.

17. Не пытайтесь покончить жизнь самоубийством и ускорить конец света лично для себя. Подобные происки будут решительно пресекаться. Даже если вы прошествуете туда в гробу, вас непременно оживят и заставят пройти всю процедуру от начала до конца.

18. Городские власти в конце света не должны давать излишних рекомендаций и строго придерживаться вышеизложенной инструкции. Не следует добавлять туда что-то от себя. Задолго до конца света инструкцию необходимо размножить и распространить. Она должна висеть у изголовья каждого человека. Это придаст ему уверенность, которой не будет хватать в последние дни конца света.

19. Чтобы исключить всеобщую панику, рекомендуется проводить учения конца света в условиях максимально приближенных к реальным, но не чаще одного раза в год.

***

Когда начинается конец света
Многие в страхе выносят мебель из квартир.
Каждый в глубине души надеется,
Что конец света – временное явление,
Что-то вроде стихийного бедствия.
Солнце поискрит, поморгает,
И вновь загорится ровным, спокойным светом.
Когда наступает конец света, одни включают сирены,
Другие вызывают полицию и скорую помощь,
Третьи встают в дверные проемы,
На случай если обвалится потолок.
Четвертые в ужасе бегут с многоэтажек,
Пытаясь оставить здание, прежде чем оно развалится.
Это похоже на землетрясение, наводнение
И солнечное затмение одновременно.
Кто-то начинает вязать плоты из подручных средств.
В ход идут двери, столы и стулья…
Откуда не возьмись, появляется тысяча плавсредств,
Очень похожих на Ноевы ковчеги.
Оказывается, к этому времени
Каждый строил судно тайком и запасался провиантом.
Люди поглупей взбираются на крыши домов.
Но так как дома валятся в воду,
Многие из них погибают мгновенно.
В небе парит тысяча вертолетов,
Пытаясь спасти от конца света как можно больше людей.
Зрелище не из приятных.
Крики, вопли, вспышки молнии…
Вся поверхность воды усыпана плавающими предметами:
Домашние животные, трупы, экскременты...
Все что тщательно скрывалось,
Всплывает на поверхность.
Образуя болотную жижу, настолько смердящую,
Что все живое, попадая туда, погибает мгновенно.
Огромная грязная пена вздымалась,
Поглощая все новые порции,
Выбрасываемые из прорванных канализаций, нефтехранилищ….
Кто-то из военных принял это за начало войны,
И решил отразить атаку ядерным ударом,
Беспорядочно нажимать на кнопки пусковых установок.
Ракеты взлетали и взрывались повсюду…
От этого вся каша интенсивно перемешивалась
Миллионы кубометров земли, выброшенные в атмосферу,
Мгновенно затмили свет солнца
И наступила кромешная тьма...

Бог наблюдая за происходящим, с горечью думал:
В этом дьявольском котле не разберешь
Кто грешник, кто праведник…
Бог сокрушался:
Что человечество сотворило с землей!
Многое в душе его переплелось.
Жалость к погибающим детям,
Которых прижимали к себе обезумевшие матери,
И уходили с ними на дно…
Объятия были настолько сильными,
Что даже Бог был не в силах их разлучить.
И было в душе великое отвращение,
Сожаление, что жизнь на планете не удалась.
А все святые во главе с Иисусом Христом,
Не силах вынести людских страданий,
Порывались спасти хоть кого-то.
Но Бог их удерживал.
Они пытались его разжалобить, но Бог был непреклонен.
“Ничего не выйдет. Род человеческий неисправим.
Грех внедрился в душу и плоть…
Оставьте, оставьте, дети мои!” - говорил он,
Задергивая занавес неба,
На котором не было ни звезд, ни Луны.
Это был
занавес
смерти.

***

Мужчина любил смотреть в ночное небо,
Гадать по звездам.
Те, что падали на землю,
Он собирал,
коллекционировал,
изучал.

Они валялись повсюду как разбитые черепки.
Медленно тлея, заполняя дом сизым дымом.
Все вокруг кашляли и чихали.
Рядом возились дети,
Испачканные в звездной пыли,
Мерцали в темноте как светлячки.
Женщина сердито ворчала,
Пытаясь навести в доме порядок.
Отмывала от пыли детей и мужчину.
Звезды она не любила.
Ей больше нравилась Луна.
Ее мягкий свет вселял в душу спокойствие.
Женщина украдкой молилась.
Их дом стоял у самого моря.
Рано утром мужчина и дети высыпали на берег.
Чинили сети, смолили лодки,
Готовились к большому путешествию.
С надеждой смотрели на море,
Ждали хорошей погоды.
Женщине море не нравилось.
Она пыталась удержать их на земле.
Ей никуда не хотелось плыть.
Где-то смутно в душе она понимала,
Что лучше, чем здесь нигде не будет.
Ей не верили,
над ней подшучивали.
Было это давно.

Из сборника "Локальный апокалипсис"

малахит

Малахит - единственный из зеленых самоцветов, имеющий узорчатый рисунок. Своеобразную окраску камню дает присутствие в его составе меди. Малахит встречается в природе в виде натечных и почкообразных масс, кристаллы очень редки ( твердость его 3,5 - 4 ).  Всемирную известность получил уральский малахит. Выделяли две его разновидности: бирюзовый и плисовый. Бирюзовый имеет параллельноволокнистое с узорчатым рисунком строение, он наиболее распространен и считается особо ценным. Для плисовой разновидности малахита характерно радиально-лучистое строение и шелковистый блеск. Интенсивная добыча малахита началась в 40-х годах XVIII века на Гумешевском месторождении. Благодаря сочетанию приятного для глаз цвета и красивого узора он быстро вошел в моду. В начале XIX века (1810-1814 годы) открыто крупнейшее в мире уникальное Медноруднянское месторождение (город Нижний Тагил на Урале) малахита. Открытие его дало новый толчок уже широко распространившемуся искусству изготовления изделий из удивительно красивого камня. Это произошло благодаря уникальным запасам самоцвета на месторождении и размерам глыб камня. Стали изготавливаться столешницы, торшеры, а также громадные вазы, в рост человека и более. Невиданного размаха достигло применение малахита в качестве облицовочного материала. На месторождении извлекались крупные глыбы малахита массой несколько тонн, а в 1835 году отмечена находка гнезда малахита массой 250 тонн.  С тех пор Россию трудно, даже невозможно, представить себе хотя бы на миг без малахита. Какой еще камень использовался в таких больших объемах и для самых разнообразных целей? В России, пожалуй, другого такого камня не было.  А сейчас Россия осталась без малахита. Когда-то даже предположить это было невозможно. Обидно становится за недальновидность предков, менее чем за два столетия израсходовавших запасы уральских месторождений. Вряд ли стоило так неразумно его расходовать. Ювелирные изделия - да, мелкие художественные поделки - можно согласиться. Но применять для изготовления крупных вещей и в качестве облицовочного материала - нет. Категорически - нет!  Грустный опыт, приобретенный в связи с непродуманным использованием малахита в России, следовало бы учесть для нового российского камня - чароита. Магия камня: Малахит - камень мудрости. Малахит обеспечивает владельцу помощь в контактах, привлекая к нему нужных людей. Если вы желаете обратить на себя внимание, можете смело надеть украшения из малахита. Малахит также считается распространенным детским амулетом, защищающим от сглаза. Его вешают на шею. Малахит успокаивает зубную боль, помогает в лечении астмы, сердечно-сосудистых заболеваний, при ревматизме, желтухе, сепсисе. Для лечебного применения наиболее пригодны бусины идеальной сферической формы с черными глазками, которые заключены в совершенно правильные окружности зеленого или черного цвета. Глазки являются лучшими трансляторами земной памяти, а концентрические круги вокруг них - это усилители информации.

http://www.i-magiya.narod.ru/almaz

Название: Биография и сборник произведений: Захария Ситчин (Zecharia Sitchin)
Год издания: 2005-2012
Автор: Захария Ситчин (Zecharia Sitchin)
Формат: FB2
Качество: eBook (изначально компьютерное)
Язык: Русский
Размер файла: 46.92 Mb

Захария Ситчин (родился в 1922 году) — исследователь, учёный, писатель. Приверженец и популяризатор теории о палеоконтактах и инопланетном происхождении человека. Захария Ситчин родился в Баку (Азербайджан) и вырос в Палестине, где получил знания в области современного и древнего иврита, а также других семитских и европейских языках, Ветхому Завету, истории и археологии Ближнего Востока. Проработав много лет журналистом и редактором в Израиле, теперь живёт и пишет в Нью-Йорке. Его книги переведены на многие языки, переработаны под азбуку Брайля для слепых, и выпущены на радио и телевидении.

Список произведений:

Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Божество 12-й планеты
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Колыбели Цивилизаций
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Армагеддон откладывается
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Двенадцатая планета
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Космический код
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Лестница в небо. В поисках бессмертия
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Потерянные царства
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Войны богов и людей
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Назад в будущее. Разгадка секретного шифра Книги Бытия
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Боги Армагеддона. Иногда они возвращаются…
Ситчин Захария. Серия: Хроники Земли. Двенадцатая планета

Дата рождения: 30 августа 1972 года
Возраст: 39 лет
Знак зодиака: Дева
Место рождения: Сан-Диего, США



Разгульное детство
Кэмерон Мишель Диаз родилась в Сан-Диего (штат Калифорния). Ее мать Билли Диас (в девичестве — Эрли) — наполовину немка наполовину англичанка — работала брокером, а отец Эмилио Диаз — кубинец, родившийся в США — работал в нефтяной компании UNOCAL.

В юности Кэмерон не была пай-девочкой: она слушала тяжелую музыку (ходила на концерты Озии Осборна, Ван Халена и группы Metallica), «тусовалась» со старшими парнями и могла при необходимости дать в глаз любому обидчику. Она мечтала стать зоологом, поэтому в доме Диас никогда не переводились кошки, мышки, рыбки, черепахи, попугайчики, змеи и прочая живность. Старшие классы Кэмерон оканчивала в Long Beach Polytechnic High School, где в течение года изучала театральное искусство.

Eliteная юность
В 16 лет Кэмерон познакомилась на вечеринке с фотографом Джефом Дюнассом. Тот предложил девушке начать карьеру модели. Недолго думая, Кэмерон обратилась в модельное агентство Elite, куда ее с радостью приняли. Работая моделью, Диаз колесила по всему свету, снималась для рекламных кампаний Calvin Klein, Levi's и Coca-Cola, а в июле 1990 года появилась на обложке молодежного журнала Seventeen.

«Маска» счастья
В 1993 году ассистенты по кастингу искали актрису на главную роль в будущей комедии с Джимом Кэрри «Маска». Сотрудники Elite посоветовали им обратить свое внимание на 21-летнюю модель Кэмерон Диаз. Девушка почти сразу же получила эту роль, в мгновение ока сделавшую ее звездой. Диаз была номинирована на приз MTV Movie Awards в номинациях «прорыв года» и «самая желанная женщина», после чего Кэмерон поняла, какой путь ждет ее в жизни. Она моментально записалась на курсы актерского мастерства и вдумчиво прочитывала горы сценариев, которыми ее завалили кинопродюсеры.

Благодаря удачному дебюту в одном из самых успешных и смешных фильмов 90-х за Кэмерон закрепилось амплуа комедийной актрисы — забавной и ветреной блондинки, не способной усидеть на месте. Публика обожала каждое появление Диаз на экране, а критики и профессионалы начали воспринимать ее всерьез после ее главной роли в романтической комедии «Все без ума от Мэри» (1998). За нее Диаз была номинирована на «Золотой глобус» и удостоена кинопремии канала MTV как лучшая актриса.

Переломным этапом в актерской карьере Диаз стала роль в фильме Спайка Джонса по сценарию Чарли Кауфмана «Быть Джоном Малковичем» (1999), где актриса появилась в практически неузнаваемом образе — с темными кудрявыми волосами. За эту работу ее номинировали на «Золотой глобус» и премию «БАФТА» в категории «лучшая женская роль второго плана», но наград Кэмерон снова не получила. Благодаря «Ангелам Чарли», где партнершами Диаз стали Дрю Бэрримор и Люси Лью, и озвучиванию принцессы Фионы во франшизе «Шрэк» Кэмерон обрела всемирную известность и безграничную любовь зрителей в любом уголке планеты.

Вечная невеста
Таблоиды с удовольствием смакуют подробности романов Кэмерон, так как она всегда выбирает себе возлюбленных из мира шоу-бизнеса. С 1990 по 1995 год Кэмерон Диас жила с продюсером Карлосом Де Ла Торре; в 1995-1998 годах встречалась с актером Мэттом Диллоном; с 1999 по 2003 год — с актером и музыкантом Джаредом Лето. В 2003 году пресса вовсю трубила о том, что Кэмерон встречается с Джастином Тимберлейком. Ходили слухи, что певец и актер сделал Диаз предложение, но в декабре 2006 года они разошлись. После этого вестей об амурных похождениях актрисы не было около двух лет. В 2008-2009 годах у нее был роман с моделью Полом Скалфором, а с марта 2010 года она встречается со звездой бейсбола из команды New York Yankees Алексом Родригесом.
http://www.vashdosug.ru/persons/10973/#blockTabs

ПАРТИЯ ЕДИНАЯ РОССИЯ --====-- В СЛОВЕ ПАРТИЯ ШЕСТЬ БУКВ -- ====== -- В СЛОВЕ ЕДИНАЯ ТОЖЕ ШЕСТЬ БУКВ -- ====== -- И В СЛОВЕ РОССИЯ ТОЖЕ ШЕСТ БУКВ -- ======= ИТОГО ПОЛУЧАЕТСЯ 666
ЧИСЛО ЗВЕРЯ , А МЫ ЕГО ИЩИМ В АДУ О ОН ЗДЕСЬ ?

Мишель Мерсье
Имя при рождении: Жослин Ивонн Рене Мерсье
Дата рождения: 1 января 1939
Место рождения: Ницца, Франция

Дочь француза и итальянки, она с детства увлекалась танцами. В 1957 году она становится солисткой балета в оперном театре Ниццы. Морис Шевалье, однажды встретившись в театре с молодой балериной, предсказывает ей большой успех.
В 17 лет Жослин едет покорять Париж, несмотря на возражения родителей, которые видят дочь наследницей фармацевтической компании, принадлежащей семье Мерсье. Она танцует сначала в труппе Ролана Пети, а затем в труппе «Балет Эйфелевой башни». Вместе с тем она учится актерскому мастерству.

Бернар Блие, Даниэль Желен и Мишель Мерсье в фильме «Поворот ручки» по роману Дж. Х. Чейза (1957)
Дебют Жослин в кино состоялся в фильме «Поворот ручки». Режиссёр повстречал девушку в доме её отца в Ницце, куда она возвратилась, отчаявшись добиться успеха в балете. Имя Жослин не понравилось продюсерам и Жослин превратилась в Мишель. По официальной версии имя было позаимствовано у Мишель Морган, игравшей в «Повороте ручки» главную роль. Однако, по стечению обстоятельств, имя Мишель также некогда носила младшая сестра Жослин, умершая еще в детстве.
За «Поворотом ручки» последовали роли в интернациональных романтических комедиях, американский фильм ужасов, комедия с Бобом Хоупом и маленькие роли у Франсуа Трюффо в «Стреляйте в пианиста» и Анатоля Литвака в «Любите ли вы Брамса?»
Мишель переезжает работать в Великобританию, а затем в Италию, где многочисленные роли в итальянских скетчах делают её «самой известной французской актрисой в Италии». Актрису знают во многих странах, но она почти неизвестна в родной Франции. В 1963 году ей предлагают главную роль в костюмированном историческом фильме по популярному роману Анны и Сержа Голон «Анжелика», после того как от неё отказались Брижит Бардо, Катрин Денёв и Джейн Фонда. Мишель удачно проходит пробы и получает роль, которая принесёт ей всемирную известность. В этом фильме она играет вместе с Робером Оссейном. С конца 60-х Мишель Мерсье будет ассоциироваться только с Анжеликой.

Мишель Мерсье в роли Анжелики в фильме «Великолепная Анжелика» «Анжелика в гневе» (1965)
Актриса будет пытаться уйти от стереотипа, навязанного ей кинематографическим альтер эго. На гребне успеха она появится на экране в роли проститутки в фильме «Гром небесный» с Жаном Габеном, а во «Второй истине» Кристиана-Жака сыграет убийцу. Но после окончания последней серии «Анжелики», все появления Мерсье на экране будут малозаметны. Очередной переезд, теперь в США, будет отмечен не слишком успешным фильмом с Чарльзом Бронсоном и Тони Кёртисом.
В 1984 году, после двух разводов (с помощником режиссера Андре Смагги в 1965 и с гонщиком Клодом Бурило в 1976) Мерсье ушла из кино, чтобы полностью отдаться личной жизни. На экранах она вновь появится только через 14 лет. В 1999 году финансовый крах заставит её выставить на продажу личные вещи и платья Анжелики, некогда выкупленные у киностудии.
Мерсье продолжает появляться на кинофестивалях с ретроспективами фильмов об Анжелике. В 2006 году правительство Франции вручило актрисе Орден искусств и литературы.
Люди всегда говорят обо мне как об Анжелике, хотя я сыграла полсотни разных женщин. Я много лет пыталась забыть о ней, но сейчас она кажется мне маленькой сестрёнкой, которая всегда готова поддержать меня. Я научилась жить с нею рядом.

Фильмография

1957 — Поворот ручки / Retour de manivelle — Жанна
1957 — Дай мне шанс / Donnez-moi ma chance — Николь Нобле
1959 — Ночи Лукреции Боржиа / Le Notti di Lucrezia Borgia — Диана д’Альва
1959 — Единственный ангел на земле / Ein Engel auf Erden — Августа де Манкенберг
1960 — Дьявольский танец / Le Saint mène la danse — Дани
1960 — А вот и брюнетка! / La Brune que voilà (телеспектакль) — Софи
1960 — Стреляйте в пианиста / Tirez sur le pianiste — Кларисса
1960 — Морские мстители / Il Giustiziere dei mari — Дженифер
1960 — Fury at Smugglers' Bay — Луиза Лежен
1961 — Любите ли вы Брамса? / Goodbye Again — Мейси № 3
1961 — Приключения Аладдина / Le meraviglie di Aladino — принцесса Зайна
1962 — Рычащие годы / Anni ruggenti — Эльвира
1962 — Пленница дьявольского острова / Le Prigioniere dell’isola del diavolo — Мартина Фоше
1963 — Куколка / La Pupa — Куколка
1963 — Летнее безумие / Frenesia dell’estate — Гиги
1963 — Четверг / Il giovedi — Эльза
1963 — Симфония резни / Symphonie pour un massacre — Мадлен Клаве
1963 — Три лика страха / I tre volti della paura (эпизод «Телефон») — Рози
1963 — Старший Фершо / L’Aîné des Ferchaux — Лу
1963 — Чудовища / I Mostri (эпизод «Опиум для народа») — Мари
1964 — Высшая неверность / Alta infedeltà (Эпизод «Scandaloso») — Клара
1964 — A Global Affair — Лизетта
1964 — Любовь в четвертом измерении / Amore in quattro dimensioni (эпизод «Любовь и смерть») — Луиза
1964 — Анжелика — маркиза ангелов / Angélique, marquise des anges — Анжелика
1965 — Виа Винето / Via Veneto
1965 — Анжелика в гневе/Великолепная Анжелика / Merveilleuse Angélique — Анжелика
1965 — Казанова-70 / Casanova '70 — Ноэль (невеста)
1965 — Гром небесный / Le Tonnerre de Dieu — Симона Лебоше
1966 — Черное солнце / Soleil noir — Кристина Родье
1966 — I Nostri mariti (эпизод «Il Marito di Olga») — Ольга
1966 — Анжелика и король / Angélique et le roy — Анжелика
1966 — Вторая истина / La Seconde vérité — Натали Невиль
1966 — Как я научился любить женщин / Das Gewisse Etwas der Frauen — Франциска
1967 — Древнейшая профессия в мире / Le Plus vieux métier du monde (эпизод «Первобытная эра») — Бри
1967 — Неукротимая Анжелика / Indomptable Angélique — Анжелика
1968 — Анжелика и султан / Angélique et le sultan — Анжелика
1968 — Любовники Леди Гамильтон: Путь в высший свет / Le Calde notti di Lady Hamilton — Эмма Гамильтон
1968 — Веревка и кольт / Une corde, un Colt — Мария Кейн
1969 — Золотая вдова / Une veuve en or — Дельфина
1970 — На всех не угодишь / You Can’t Win 'Em All — Айла
1971 — Per amore o per forza — Арабелла
1971 — Македонская операция / Macédoine (La Femme sandwich) — Катерина
1971 — В объятьях паука (Маска красной смерти) / Nella stretta morsa del ragno — Элизабет Блэквуд
1971 — Скандал в Риме / Roma bene — Вильма Раппи
1972 — Le Viager — танцующая девушка
1972 — Зов предков / Call of the Wild — Калиоппа Лорен
1977 — Женщины мира / Les Femmes du monde (телесериал) — Даниэль Равенн
1977 — Железная рука / Götz von Berlichingen mit der eisernen Hand — Аделаида, графиня ван Вольдорф
1977 — Джин-тоник / Jeans Tonic — Мишель Дабре
1998 — La Rumbera — Рашель в старости
2003 — Салон красоты / Il Bello delle Donne (телесериал) — Наоми
2004 — Красная капелла (телесериал) — Элен в наши дни
2005 — Парижская любовь Кости Гуманкова — француженка

ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ВЗЯТА С http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B5%D1%80%D1%81%D1%8C%D0%B5,_%D0%9C%D0%B8%D1%88%D0%B5%D0%BB%D1%8C

Рад представить Вам одного из современных представителей индустрии китаепланшетостроения — Ainol Novo 8.
Рассмотрим, что из себя представляет данный планшет.

Характеристики

Экран: 8 дюймов, разрешение 1280 на 768, емкостной, мультитач (5 точек)
CPU: Cortex A9 Amlogic-8726 800Mhz
GPU: Mali-400
RAM: 512 Mb DDR2
ROM: 8Gb или 16Gb + слот MicroSD
Беспроводная связь: 802.11b/g/n и ИК-приемник
Камера: есть, 0.3 MP фронтальная
Интерфейсы: 3.5 джек, MiniUSB, полноценный USB, HDMI, HDTV, микрофон, разъем питания
Батарея: 2000mAh х 2
Размеры: 212.7x128.8x13.8 мм
Вес: 500 грамм

Всего существует два варианта окраса этого зверька: белый и черный. В данном обзоре будет рассмотрен первый вариант.

Прибытие и комплектация

Планшет пришел в обыкновенной картонной коробке. Коробка хоть и обыкновенная, но нельзя не отметить ее добротность. В процессе “бережной” доставки от Китая до России пострадали только углы, все остальное осталось в целости и сохранности.

В начале нас встречает пакет с планшетом, лежащий в специальном ложе. Ниже, под ложем, скрыто все прочее, комплектное. В итоге, полный комплект включает в себя:

1) Непосредственно планшет
2) Посредственные наушники
3) Провод MiniUSB
4) Пульт ДУ
5) Краткая инструкция
6) Гарантийный талон
7) Махровый чехол-мешочек (возможно это был подарок от магазина)
8) Зарядное устройство под американскую розетку
9) Жуткий на вид переходник
Весьма неплохая комплектация. Ничего из этого мною не было задействовано за весь небольшой период использования планшета, окромя конечно же зарядки с чехольчиком.

Отдельно я заказывал чехол дерматиновый, черного цвета. Но коварные китайцы что-то напутали и положили белого.
Пластик очень приятный на ощупь и создает ощущение монументальности планшета. Небольшие поскрипывания при надавливание хоть и присутствуют, но не портят сложившегося впечатление.

Сделаю небольшое отступление. По случайному стечению обстоятельств, мне удалось испытать планшет на прочность. Первое время, я использовал чехол-книжку, в котором планшет крепится тремя зажимами, сомнительного качества, всего лишь с двух сторон. Как вы уже догадались, в один ужасный день, планшет банально выскользнул из чехла. Пролетев полтора метра до пола, планшет принял всю силу удара уголком и призимлился на экран. В этот момент, передо мной проснеслась вся жизнь, в период использования планшета. Предвкушая худшее, но надеясь на лучшее, я поднял планшет с пола. Каковое же было мое удивление, когда предо мной предстал работающий, выглядящий как новый без каких-либо царапин, планшет. После этого случая, чехол-книжка был списан в запас и теперь лежит без дела.

На лицевой панели планшета располагается 8 дюймовый емкостной экран, пару бесполезных надписей, ряд удобных кнопок, трекбол и фронтальная 0.3 мегапиксельная камера.

Только на правой грани планшета можно заметить нечто интересное, а именно кучку полезных и не очень разьемов.


После того, как планшет полностью запустился, нашему взору предстает стандартный экран разблокировки. Насколько я понял, в планшете стоит полностью голый андроид 2.2.1, без каких-либо оболочек и рюшечек. Производителем было добавлено лишь несколько приложений. Такие как:

1) Advanced task killer
2) Appinstaller
3) FileBrowser
4) VideoPlayer

Была еще какая-то чудо китайская читалка, но она бесследно пропала, после обновления прошивки.

Внутренность


Экран

Начну пожалуй с самого важного элемента каждого планшета — экрана. Как уже было сказано, в планшете используется 8 дюймовый емкостной экран, с разрешением 1280 на 768 точек. Разрешение действительно соответствует заявленному. Изображение четкое, изучение интернетов удобное, невлезаемое влезает. Это самый большой и пожалуй главный плюс экрана.


HDTV

Аналогично. Проверить не удалось, так как видео сигнал компонентный, в формате YPbPr.

Микрофон

Качество записи приемлемое. Записанный, на расстояние вытянутых рук, голос слышно достаточно хорошо, а больше и не нужно.

Аккумулятор

Безусловно, это самое слабое место планшета. Возможно, этот планшет не подойдет тому, для кого критично продолжительное время работы от аккумулятора.

Примерное время работы планшета для различных ситуаций:

1) Работа в интернете, минимальная яркость экрана: около 6 часов.
2) Работа в интернете, 50% яркости: приблизительно 5 часов.
3) Работа в интернете, 100% яркости: около 4 часов.
4) Прослушивание музыки через наушники, экран выключен: более 12 часов.
5) Просмотр видео, яркость 100%, звук через наушники: приблизительно 3 с половиной часа.

Прошивки

Последняя официальная прошивка была выпущена компаний Ainol в конце июля. Это был Android 2.2.1. Весьма стабильная прошивка, между прочим. Основными нововведениями были поддержка 3g модемов и маркет. Больше обновлений не было и по всей видимости не предвидится.

В конце августа вышла еще одна версии прошивки на базе Android 2.2.1. На ней было клеймо бета. Прошивка так и не появилась на официальном сайте. Отличия остались для меня тайной. На базе этой прошивки было создано несколько модов.

Совсем недавно, на китайских форумах была найдена бета версия прошивки на базе Android 2.3. Основным изменением, помимо версии ОС, является разгон процессора до 1 Ghz. Отзывов о качестве этой прошивки не поступало.

Примерно в это же время, был выложен неофициальный порт CyanogenMod 7 (Android 2.3.7). На удивление, он оказался весьма и весьма рабочим. Из основных минусов:

— Не работает камера
— Не работает аппаратное декодирование видео
— Не работает микрофон

Результаты тестов, приведенные выше, как раз сделаны в этой прошивке.

Итог


Плюсы

— Высокое разрешение экрана
— Качество сборки и материалов
— Хорошая производительность
— Пульт ДУ
— Полноценный USB
— Невысокая цена (примерно 189$ за версию 8 Gb)
http://www.ortes.ru/novoe-v-mire/obzory/obzor-plansheta-ainol-novo-8.html

Messerschmitt KR175 пузырь автомобиль (1953-1955) был первым автомобилем построен Messerschmitt под 1952 соглашение с Фрицем Фенду .В концепции, хотя и не в реальной конструкции, было расширенная версия Фенду Flitzer инвалидной коляске. Около 15 000 были построены до этого был заменен на Messerschmitt KR200 в 1956 году.
История
Messerschmitt, временно не разрешается производить самолеты, превратили свои ресурсы для производства других продуктов. В 1952 году постоять подошел Messerschmitt с идеей производства небольших автомобилей. Они были основаны на его Фенду Flitzer инвалидной коляске.
Первый из Фенду транспортные средства для ввода производства в Регенсбурге завод Messerschmitt был KR175 название Kabinenroll erо значает " скутер с кабиной ". В то время как имя Messerschmitt и знаки отличия были использованы на машине, в отдельную компанию, включены в качестве Regensburger Шталь-унд Metallbau GmbH, была создана с целью производства и сбыта автомобилей.
Были некоторые проблемы с первым KR175s будет построен, в результате чего 70 конструктивных изменений с начала производства в феврале 1953 года и в июне того же года. KR200 был разработан на основе KR175 и заменил его в 1955 году.
Особенности
KR175 создано несколько уникальных особенностей в Kabinenroller платформы. Внешне узкий корпус, прозрачный акриловый купол пузыря и низкие позиции в числе наиболее очевидных особенностей.




Тандем сидения
Узкий корпус, и соответствующие низкой лобной области, была достигнута с тандемом сидений, который также позволил телу конус, как фюзеляж самолета, в практической длины. передних крыльев не было колеса вырезов.
Bubble навес
Вход в KR175 было через навес навесной двери с правой стороны транспортного средства. Дверь включены все окна (лобовое стекло на обеих моделях, оконных рам и акриловую пузырь на закрытом варианте), и кадр, в котором они были установлены, простирающейся от правой стороны моноблок ванной влево.
Пузырь пошел совершенно вокруг кабины с вырезами для оконных рам по бокам и маленькие, плоские лобового стекла на фронте. Стеклоочиститель был ручным.
Двигатель и трансмиссия
KR175 побежал на 173 см (10,6 у.е. в) Фихтель и Сакс с воздушным охлаждением, одноцилиндровый двухтактный двигатель расположен в передней части заднего колеса, только за сиденьем пассажира. двигатель был запущен с тянуть веревку в качестве стандарта, но не было возможности электрический стартер. Передача была последовательной, положительный - стоп типа с четырьмя скоростями и нет синхронизации, ни заднего хода.




Управление
KR175 было управлять с трубчатым рулем стали. Управляемый нажатием, а не поворотом, рулевое бар был подключен непосредственно к трассе стержней из передних колес, что обеспечивает чрезвычайно прямого ответа лучше всего подходит для небольших, измеренных ресурсов. рычаг переключения передач, на правой стороне кабины , со средним рычаг на нем, которая работает сцепление, газ была сделана операция на поворот рукоятки на руле с левой педали педаль, которая была единственной педали в автомобиле, тормоза на всех трех колеса механически, с помощью кабелей. Рычаг ручного тормоза работают аналогично.
Ми-Val Mivalino




Итальянский производитель мотоциклов Metalmeccanica Italiana Valtrompio спа, создатели марки Ми-Валь, собранный KR175s в Брешиа , Италия , используя компоненты, импортируемые из Messerschmitt, но со своими 172 см (10,5 у.е. в) двухтактный двигатель установлен. Эти автомобили были проданы, как Ми-Val Mivalino.


Данные
 Конфигурация: средний (сзади) двигателя, задний привод
 Места, передние / задние: 1/1
 Погода защиты: пузырь навес купе, кабриолет или родстер открытым
 Отопление / кондиционер: нет / нет
 Тип двигателя: Фихтель и Сакс, 1 цилиндр, 2-тактный
 Объем: 174 мл
 Диаметр х ход поршня-62 х 58 мм
 Компрессия: 6.8:1
 Мощность: 6,7 кВт (9,0 л.с.) при 5250 оборотов в минуту
 Охлаждение: воздух, с вентилятором
 Автор: удар стартер, позже Dynastart
 Диск: 4 скорости и цепи одного заднего колеса
 Тормоза: 3 колеса
 Размер диска: 4.00 8 в
 Размеры (длина / ширина / высота) (м): 2,820 м (111,0 в) / 1,220 м (48,0 В) / 1,200 м (47,2 дюйма)
 Колесная база: 2,030 м (79,9 дюйма)
 Колея, передняя / задняя: 0,920 м (36,2 дюйма) / 0 метров.
 Вес, пустой / полной нагрузке: 210 кг (460 фунтов) / 360 кг (790 фунтов).
 Расход топлива: 3,7 л/100 км (76,3 миль на галлон , , 63,6 миль на галлон , США )
 Максимальная скорость: 80 км / ч (50 миль / ч)
 Год постройки: 1953 по 1955 год
 Номер выпуска: 15000 (19668 из другого источника)

PS.
ЭТА ИНФОРМАЦИЯ ВЗЯТА ИЗ С САЙТА http://en.wikipedia.org/wiki/Messerschmitt_KR175
ПЕРЕВОД АВТОМАТИЧЕСКИЙ .

ЕСЛИ КТО ТО ЗАХОЧЕТ ДОБАВИТЬ ЧЕГО НИБУДЬ ПРИСЫЛАЙТЕ ПОЧИТАЮ И ДОБАВЛЮ ........

Уитни Элизабет Хьюстон родилась 9 августа 1963 в городе Ньюарк, штат Нью-Джерси, в талантливой семье, которая вдохновляла и поощряла развитие ее естественных способностей певицы. Ее семья защищала и обеспечивала ей поддержку, которая была ей необходима для того, чтобы стать звездой мирового уровня.

Мать Уитни, Эмили Дринкард, родилась в 1933 в Newark. В девичестве она пела в семейной госпел-группе "Сестры Дринкард", которая записывалась на RCA Records. Сисси выступала с первой группой Дайан Уоррвик "Gospelaires", а потом они создали группу, состоящую из 4-х человек "Приятные Вдохновения" (с участием Сильвии Шемвелл из "Bobby& Sylvia").

В 1970-ых Сисси работала одновременно и в составе группы, и как сольная артистка. Она не только выпустила три альбома ("Cissy Houston" в 1977, "Warning-Danger" в 1979 и "Step Aside For A Lady", EMI 1980) но и работала с такими разными выдающимися исполнителями как Элвис Пресли и ее близкая подруга Арета Фрэнклин. Стоит отметить, что она была первой исполнительницей, которая записала песню "Midnight Train To Georgia", которая позже стала большим хитом Глэдис Найт.

Джон Хьюстон исполнял обязанности менеджера для своей жены, когда Сисси была "на плаву", а когда у них родилась дочь Уитни Элизабет, Джон остался на домашнем хозяйстве, чтобы растить ее. "Он был маминой поддержкой, в то время как она была в турне. - Говорит Уитни, отдавая должное своему отцу. - Он менял пеленки, готовил, мыл волосы и одевал меня, помогая маме советами и ответами".

Они жили в Ньюарке - столице Нью-Джерси, недалеко от Нью-Йорка. Несмотря на то, что работа Сисси как соул - певицы часто вынуждала ее быть вдали от дома, семья была регулярно замечена в конгрегации в Новой Церкви Баптисткой Надежды, что связано с сильными религиозными убеждениями в семье. Сисси была там музыкальным руководителем. В естественном ходе вещей, церковь должна была стать скромным местом первого сольного выступления Уитни Хьюстон.

Музыка занимала настолько важное место в жизни семьи Уитни, что понять, что музыка у нее в крови, было для Уитни только делом времени: "Находясь среди людей таких как Арета Френклин, Глэдис Найт, Дайан Уоррвик и Роберта Флак, всего этого величия, я слушала и наблюдала. Это оказало большое влияние на меня как на певицу, как на исполнительницу, как на музыканта. Когда растешь вокруг этого, не можешь представить свою жизнь иначе. Я заметила это моментально. Это было настолько естественно для меня, что, когда я начала петь, это было почти как говорить".

Первый раз, когда сольный голос Уитни услышала публика, был, конечно, в Новой Церкви Баптистской Надежды. Приблизительно в 11 лет она пела "Guide Me, O Thou Great Jehovah", и реакция публики была такой, что она никогда этого не забудет. "Я знала людей, которые смотрели на меня. Никто не двигался. Казалось, что они почти в трансе. Я только смотрела на часы в центре церкви. Когда я закончила, все аплодировали и начали плакать."

К тому, чтобы стать профессиональной певицей как ее мать, Уитни стимулировал не только шум аплодисментов, а то, что само по себе было самым главным: карьера вокалистки была единственной дорогой, которую она могла себе представить, чтобы отблагодарить Бога за музыкальный дар. "Бог дал мне голос, чтобы петь, - сказала она, - а когда у вас это есть, что поделаешь?".

Два старших брата Уитни, Майкл и Гэри, помогали ей в карьере с бизнесом и музыкой соответственно. Майкл стал ее менеджером в турне, устраивая все - от устройства освещения до организации команды, в то время как Гэри выступал с ней как певец, исполняя дуэты как бэк-вокалист на сцене. Уитни всегда была близка со своей семьей, они могли положиться друг на друга, когда нуждались в поддержке. Благодаря таким хорошим отношениям в семье Уитни Хьюстон чувствовала непоколебимую уверенность в себе, которая стала важной частью ее личности. Уитни не витает в облаках, что бывает с настолько известными людьми, потому что фон простой семьи и Христианская вера напоминают ей об обычных корнях.

Во время внеучебной работы, у Уитни возникла многообещающая перспектива сделать карьеру в модельном бизнесе. Она появилась в американских журналах "Cosmopolitan" и "Young Miss" и на обложках "Glamor" и "Seventeen" в 1981, позже она описывала себя в то время как "молодую, совсем невинную, но сексуальную". Карьера модели у Уитни началась совершенно случайно. "Когда мы с мамой были в Нью-Йорке, молодой человек подошел ко мне и сказал, чтобы я подошла в агентство моделей, которое находилось вверх по лестнице от того места, где мы были, что они искали кого-то похожего на меня и что я очень им подойду. Мне это было немного подозрительно, но моя мама была со мной, и я сказала: "Что за черт, давай пойдем посмотреть, что там".

Модельная карьера привела к предложениям действующих ролей на телевидении, вроде американских семейных комедий "Серебряные ложки" и "Дай мне Перерыв", но в то же самое время Уитни была хорошо востребована как певица.

Когда президент Arista Records Клайв Девис впервые увидел Уитни Хьюстон на сцене, он заметил талант будущей звезды в ее глазах и подписал с ней контракт почти сразу в 1983. Дэвис основал Arista Records в 1975 и с его помощью стали известны многие исполнители и поэты - песенники от Билли Джоула до Барри Манилоу. Он взял Уитни под свою ответственность, и добавил пункт к ее контракту, который гарантировал, что если он когда-либо уйдет из Arista, Уитни уйдет вместе с ним. "Он глава звукозаписывающей компании, и он действительно знает все, что касается музыки," - говорит Уитни. Хорошо зная, как может сказаться образ жизни в шоу-бизнесе на впечатлительной молодой девушке, Дэвис приложил все усилия, чтобы защитить Уитни, охраняя ее многообещающие способности от тяжелых сторон этой индустрии. Дэвис знал, что сочетание красивого голоса с самыми лучшими песнями и музыкантами станет выигрышной комбинацией. Используя лучших людей в бизнесе, он начал закладывать фундамент для карьеры Уитни. Но ее популярность не возникла мгновенно.

Вопреки мнениям критиков Уитни, отношения между ними работали на них, потому что у Клайва и Уитни были одинаковые цели, и в то же время одинаковые взгляды на отдых. Уитни сказала в интервью "Rolling Stone" в 1993: "Мне не нравится, когда они [критики медиа] считают меня маленькой девочкой, которая не знает, что делать - вроде как я понятия не имею, чего хочу, как будто я - марионетка, которой управляет Клайв. Это - безобразие. Это унижает меня, потому что это не так, и так никогда не было. И никогда не будет"..

Более того, их сотрудничество было таким удачным потому, что Клайв Дэвис действительно верил в талант Уитни. Вскоре после того, как они начали работать вместе, и появились на шоу Мерфа Гриффина на американском телевидении, Девис кратко объяснил, почему он считает, что Уитни Хьюстон станет звездой: "У вас или есть это или этого нет, - сказал он, - у нее это есть".

Уитни Хьюстон объединилась с известными эстрадными соул-певцами, такими как Тэдди Пендерграсс и Джермайн Джексон, которые записали песни с ее участием в 1984, и которые появились в ее собственном дебютном альбоме годом позже. Хьюстон и Джексон даже выступили в Американском мыле с "Take Good Care Of My Heart".

В то время как Уитни непрерывно работала, Клайв Девис использовал все свои связи, чтобы найти лучшие песни для нее. Несколько всемирно известных престижных поэтов - песенников - Майкл Массер, Питер Макканн, Линда Крид и Джерри Гоффин - написали песни, которые вошли в состав первого альбома Уитни. Клайв Девис не останавливался в своем стремлении к совершенству в выборе песен для первого альбома Уитни, который должен был называться, просто "Whitney Houston". Было очень важно, чтобы законченная запись была классной и качественной - подстать новой соул-королеве. Продюсером альбома Девис сделал автора Майкла Массера, продюссера Джорджа Бенсона - Кашиф, и совершенного всегда во всем Нарада Майкла Валдена. "Клайв Девис согласился пойти на любой риск, - говорит "Rolling Stone" в своем обзоре "Whitney Houston" - Президент Arista вложил два года и $250000 в создание ее дебютного альбома... такой звук, и такую внешность нельзя отрицать... выбрав правильные песни, она может стать исполнительницей, которая перевернет Землю".

Дебютный альбом Уитни был выпущен в США в День Св. Валентина в 1985, и несмотря на то, что потребовалось несколько месяцев на то, чтобы на молодую артистку обратили внимание, успех альбома был исторический. Когда публика, наконец, ее заметила, продажи "Whitney Houston" начали стремительно расти, достигнув 14 миллионов. Он стал не только самым продаваемый дебютным альбом в США всех времен, он стал самым успешным сольным альбомом среди выпущенных черными артистками. Когда он достиг 1- го места в хит-парадах, он не покидал его 14 недель, и держал позицию в Top 40 больше года. Американский журнал "People" предсказывал: "Только постановление конгресса может помешать этой женщине стать мега-звездой".

Альбом уступил свои позиции в 1986, но стал самым продаваемым американским альбомом уходящего года, обогнав альбом Мадонны "True Blue". В Англии, где альбом был выпущен в декабре 1985, Уитни не успела обогнать Мадонну, но она достигла третьего места среди лучших по продаваемости альбомов года. Необычным было то, что восемь из десяти песен в альбоме были романтичные баллады, которые стали фирменным имиджем Уитни в глазах публики - красота бархатного голоса с элементами любовных переживаний.

Первое упоминание об Уитни в Британской прессе было в "Record Mirror" под незавидным заголовком "Кто такая Уитни?", в марте 1985. Поводом к этому послужил был релиз ее дебютного сингла "Someone For Me". "Эта леди может петь, - писали они, - но только время покажет, действительно ли она - новая Арета Фрэнклин, или Дайана Росс как утверждает американская пресса". "Someone For Me" фактически потерпел крушение. В этой песне наблюдается немного фанковая бас - линия, но нет ароматного обаяния баллад Уитни, напоминает "Controversy" раннего Принца, но не имеет почти ничего общего с другими песнями Уитни.

Первым главным синглом из нового альбома Уитни стала мягкая соул-баллада "You Give Good Love". В согласовании с Клайвом Девисом она была отобрана специально, чтобы дать Уитни время "потому что мы хотели, чтобы она сначала установилась на рынке черной музыке. Иначе вы попадете впросак, если вы не войдете top 40, а R&B в тоже время также не будет рассматривать вас как своих". "You Give Good Love" стал не только большим R&B хитом в июле 1985, он так также попал в главный поток pop чартов. Сингл был в чартах 13 недель, достиг своего пика на 3-ем месте. Уитни Хьюстон стала pop - знаменитостью.

Теплая душевная самоотверженная песня о любви "Saving All My Love To You" стала синглом, который сделал Уитни Хьюстон "домашней" певицей. Она была написана Джерри Гоффином и Майклом Массером, впервые появилась в сокращенном варианте в альбоме Мэрилин Макку и Билли Дависа младшего в 1978. Версия Уитни стала 8-ым по продаваемости синглом года в Англии, легко возглавив чарты по обе стороны Атлантики, хотя запись была в продаже еще задолго перед тем, как радиостанции и покупатели обратили на нее внимание. Победным аккордом, который окончательно закрепил успех записи, стало видео, за которое Уитни получила премию за главный прорыв MTV. Уитни играла знойную "другую женщину", ее милый был далеко со своей женой и семьей, а она в то время терпеливо ждала его. Это был небольшой экранизированный рассказ, в котором Уитни Хьюстон выглядела свежей и чистой, но при этом очень остренькой.

В следующем году, Уитни получила свою ее первую награду Grammy, которую ей вручала кузина Дайан Уорвик, за "Лучший женский вокал" во время исполнения "Saving All My Love To You". В национальной американской газете "Herald Examiner" написали: "Уорвик запрыгала с радостью и восхищением, когда она прочитала имя Уитни Хьюстон как победительницы". Когда Уитни вышла на сцену, чтобы принять награду, она сказала только лишь: "О, Боже. Я должна поблагодарить Бога, который сделал все это возможным для меня!"

"Моя мама говорит, что если не закрывать глаза, когда смотришь на все вокруг, то можно много чему научиться, - сказала Уитни Стиву Дал из "Chicago tribune" в августе 1985 во время своего первого национального гастрольного турне. - Я уже вижу, как люди приходят и вхожу в этот бизнес. Я очень осторожна со своей карьерой, делаю все постепенно. Я ни куда не спешу". Выступая на разогреве хеадлайнера Джеффри Осборна, Уитни получила множество порицаний, и хотя зрители были иногда не в восторге, критики учились любить ее. "Мне всегда нравится выступать, - сказала Уитни в следующем месяце, когда началось ее собственное турне, - так что для меня не имеет значения, выступаю я на открытии шоу или хеадлайнером. Но было бы здорово сделать полное 60-минутное шоу".

"Hold Me" сначала появилась в 1984 в альбоме Тэдди Пендерграсса "Love Language". Альбом стал возвращением певца, после очень серьезной автомобильной катастрофы, которая оставила его прикованным к инвалидному креслу. "Hold Me" - сентиментальная баллада с доминирующим свежим звучанием Уитни. Сингл достиг 44-го номера в американских чартах, в Великобритании был выпущен только в январе 1986, и там также достиг 44 места.

Если сегодня прослушать первую песню на дебютном альбоме Уитни "How will I know", то покажется, что она звучит застенчиво и по-детски. Ненси Калп написала в английском еженедельнике "Record Mirror": "Слишком красивый голос для таких легких песен", добавив что "смех в конце будет по возрасту Уитни, если только остальной ее материал не будет лучше, чем этот". Это заводная тинейджерская песня, не наделенная глубоким смыслом, но ее популярность после Рождества 1985 года достигла такой величины, что ее голос уже ни могли не оценить. "How Will I Know" (единственный трек из альбома "Whitney Houston", который написал Нарада Майкл Валден) стал ее вторым синглом №1 и попал в десятку самых продаваемых синглов года в США. В Великобритании фаны также были в восторге от вокала Уитни - сингл достиг №5 и стал ее самым большим хитом в 1986.

"The Greatest Love Of All" Майкла Массера и Линды Крид была изначально написана для Джорджа Бенсона как тема биографического фильма про Мухаммеда Али "The Greatest", в котором боксер играл самого себя. В то время она достигла №24 в США, и №27 в Великобритании. А в 1986 Уитни Хьюстон сотворила с ней чудо. Сначала она вышла на стороне "В" американского сингла "You Give Good Love", и английского "Someone For Me". Она вышла на стороне "А" целый год после релиза альбома в Америке, но моментально заняла №1 в США и №8 в Великобритании. Она даже была номинирована на "Лучшую песню года" на Grammy Awards в феврале 1987.

Первое мировое турне Уитни стало очень значительным событием с очень претензионным представлением. Звезда захотела выступать в кругу на огромной круглой сцене, вокруг которой расположен зрительный зал. Это выглядело вроде боксерского матча, таким образом, аудитория могла все хорошо видеть. Строение сцены придавало драматическому шоу большую наглядность, и было серьезным испытанием ее артистических навыков, поскольку на нее смотрели со всех "сторон" сразу. Девид Синклер в национальной английской газете "The Times" в статье "Размеры ее экстраординарных способностей после только лишь одного сольного альбома" написал: "выглядит как блестящая голограмма, но действительно может владеть такой пугающе огромной территорией". Исполняя почти все песни из своего дебютного альбома, Уитни просто показывала свои вокальные способности без переодеваний в разные костюмы. Ее семеро музыкантов находились отдельно от Уитни на маленькой сцене позади ее. Уитни была на сцене сама с беспроводным микрофоном, и только во время исполнения дуэтов "Hold Me" и "Nobody Loves Me Like You Do" она была вместе со своим братом Гэри Гарландом. Шоу начиналось с того, что Уитни брала первые ноты из "The Greatest Love Of All" перед тем как начать убыстренную версию хита Майкла Джексона "Wanna Be Startin'" (которая была одной из ее самых ранних записей на сэмплере LP Arista Records.)

Дениел Броган комментируя в "Chicago Tribune" назвал Уитни "Тина Тернер с высоким голосом" и сказал, что ей можно простить неожиданные импровизации и капризы: "Легко понять, как хочется расслабиться, когда у тебя есть такой природный талант, как у нее". Очень яркой была традиционная госпел-песня "I Believe" (хит Френки Лейна), про которую Девид Синклер сказал: "охватывает самые высокие регистры в волнах бушующей энергии". В туре значительно лучше, чем в альбоме проявились корни Уитни. Даниел Броган был приятно удивлен, что Уитни оказалась "гораздо более смелой и яркой исполнительницей, чем поп-дива, которую можно услышать в альбоме "Whitney Houston". "В ее песнях вообще не было ничего отшлифованного, - сказал он. - У нее свое настолько эмоциональное душевное исполнение Дженифер Холлидеу "I Am Changing". Уитни поет эту песню с таким проникновением и страстью, что вы можете задаться вопрсом, не вызов ли это зрителям, чтобы они последовали за ней в том направлении, которое она собирается выбрать".

Действительно, Уитни Хьюстон меняется, перерастая из звездочки и модели "80-тых в исполнительницу мирового уровня. К моменту ее следующего мирового турне не было ни одного настолько успешного исполнителя. Американский журнал "Billboard" назвал ее "Исполнительницей года в 1986", а в январе 1987 она получила 5 ошеломляющих премий American Music Awards. В то время казалось, что она на пике своей карьеры, и уже не куда расти. А сейчас мы знаем, что это было не так.

Зажигательная "I wanna Dance With Somebody (Who Loves Me)" с Карибским вокалом и непревзойденными баритонами на подпевках стала поп-синглом лета 1987. Все помнят повторяющийся легко запоминаемый припев и милое аутро ("Dontcha wanna dance? Say ya wanna dance. Dontcha wanna dance?"). По-видимому, импровизация в бридж-секции песни дает Уитни возможность вдоволь похихикать :), что бриллиантовым лучиком света распространяется на всю песню. Эта веселая в стиле классической поп-музыки песенка стала следующим хитом №1 в Великобритании и в США в мае 1987 года. Но это еще не все!

"I Wanna Dance With Somebody (Who loves Me)" заняла первое место среди самых продаваемых синглов года в США, а в Великобритании стала №9 до конца года, чему поспособствовало выступление на легендарном британском телевизионном шоу Top of the Pops. Написанная Шеннон Рубикем и Джоржем Мерриллом (как и "How Will I Know") "I Wanna Dance With Somebody (Who loves Me)" была удостоена сомнительной чести попасть в пятерку видеоклипов, которые когда-либо транслировались по спутниковому каналу MTV Европа. Но самой большой наградой за классический хит стала награда Grammy за "Лучшее женское вокальное исполнение в стиле поп" в следующем году.

Первый трек альбома "Whitney", волнующая "I Wanna Dance With Somebody", кажется оправдала многообещающей обложки альбома, где певица выглядела совершенно не так, как на дебютном альбоме. Недоступный облик сменился на гораздо более доступный - это могла бы быть обложка к видеоурокам по аэробике от Уитни Хьюстон. Вторая песня "Just The Lonely Talking Again", медленная сентиментальная баллада о любви Сэма Диса (того, кто написал американский мега-хит Ларри Грехема "One In Million You"). Три хитовых сингла - "Love Will Save The Day", "Didn't We Almost Have It All" и "So Emotional" идут после другой баллады "Where You Are" - песни о любви на большом расстоянии. "Love Is A Contact Sport" - очень популярный трек с тяжелым барабаном и очень сексуальным вокалом: "Ты должен показать дикого, если ты хочешь играть в игру, тогда хватай меня за руку и … хлопай!" Это был первый признак того, что Уитни хочет избавиться от имиджа "Мисс Невинность" и согласна, что энергия любви сильнее, чем романтичные слова.

К песне, которая предназначалась для первого альбома Уитни, вернулись в 1987 - песня Майкла Мессера и Герри Коггина "You're Still My Man". Это простая и непретенциозная песня, в которой Уитни приходит к воодушевляющим выводам, но текст на этот раз довольно шаблонный для того, чтобы много значить. С другой стороны, песня братьев Исли "For The Love Of You" (английский хит "Top 30" 1976-го года, написанный на пике их популярности) великолепная спокойная душевная песня, которая заставляет Уитни обуздать свою страсть и расслабиться в эффектной трехголосной гармонии с бэк-вокалистами. Несмотря на то, что эта песня не была выпущена отдельным синглом, она была номинирована на Grammy за "Лучшее женское вокальное R&B - исполнение" в марте 1988.

Песня "I Know Him So Well" взята из броадвейского хита "Chess" авторов Тима Райса, Бенни Андерсона из "ABBA" и Берна Улваеса. "Мне очень нравится эта песня, - сказала Уитни Хьюстон, - Я считаю, что это вообще классика… Я была в Германии, и те 2 молодые леди, которые исполняли оригинальную версию этой песни [Elaine Paige и Barbara Dickson] были в раздевалке недалеко от меня, и я слышала, как они пели ее… А потом два года спустя мы прослушивали материал для моего нового альбома, и кто-то спросил меня: "Тебе нравится эта песня?". И это было!" В версии Уитни, она разделила ведущие партии со своей мамой, которая подводит альбом к кульминационному моменту. В аннотации в буклете альбома Уитни тепло благодарит свою "Mommy" за сотрудничество: "Возможность делать что-то с тобой - радость и честь, это очень ценно для меня".

Альбом "Whitney" имел огромный успех, достиг №1 в Великобритании и попал на верхушку чартов среди альбомов в США в первую же неделю после релиза, сделал ее первой женщиной - сольной исполнительницей, которой это удалось. Альбом продался 5-ти миллионным тиражом за первые 6 месяцев после релиза. Эта запись стала альбомом, содержащим самое большое количество синглов №1 в США (4), этот рекорд был побит Майклом Джексоном годом позже. Альбом стал №2 по продаваемости альбомов в США в 1987, и №3 по продажам года в Великобритании. В соответствии с книгой Рассела Аша "The Top 10 of Music" альбом "Whitney" также стал №10 среди самых продаваемых альбомов всех времен в Нидерландах! Тем временем, альбом "Whitney Houston" продавался настолько хорошо, что стал №8 в 1987 в США и достиг 13-ти миллионов проданных копий к концу года.

В мае Уитни Хьюстон вместе с более чем 60 другими исполнителями и группами со всего мира появилась на Montreux Pop Festival в Швейцарии. Как всегда оставаясь в центре внимания в своем отеле в Lausanne, Уитни вышла на публику только дважды в течении недели: на пресс-конференцию и сольного выступления. Когда ее спросили на конференции, изменила ли ее жизнь популярность, она ответила: "Я не возражаю против этого. Единственное, что волнует меня это то, что у меня нет столько времени, сколько я раньше тратила на себя". Она повторила, что популярность не стала для нее большой неожиданностью: "Вы должны помнить, - сказала она, - что я потратила время на это. Я не решила вдруг и сказала: "Я хочу быть звездой и певицей". Моя мама не стремилась к этому… Я должна была окончить школу, это все имеет значение, когда вы молоды. Так что я думаю, я весело провела свои тинейджерские годы. Нет ничего, чего мне не хватает".

Турне Уитни по США летом 1987 было самым обширным на тот момент, включало шоу в 25 городах. Он отрылось в городе Тампа во Флориде 4 июля и дошло до Монреаля (Канада) 28 августа. График был очень тяжелый. "В конце турне действительно понимаешь фразу: нигде нет такого места как дом!", - сказала она. Сцена осталась "круговая", но в на тот момент список песен уже был намного богаче, состоял из 2-х полных альбомов. Сиси Хьюстон часто присоединялась к Уитни, что спеть бек-вокал госпел - стандарта "I Believe" и оставалась на сцене во время великих баллад "Didn't We Almost Have It All" и "The Greatest Love Of All". Джон Парелес в "New York Times" щедро похвалил шоу Уитни в Madison Square Garden, назвал ее "энциклопедия эмоциональной виртуозности", в голосе которой "что-то от Ареты Френклин до Барбры Стрейзанд, Дайаны Росс и Al Green". "Она может исполнить резкий госпел, бархатно ворковать, мягкое сопрано и звонко выкрикнуть", - добавил он в статье "Уитни Хьюстон может петь как ураган".

Названная Каролин Сулливан "неисправимая сентиментальность", песня "Didn't We Almost Have It All" стала 5-тым синглом №1. Это следующая бриллиантовая баллада Майкла Мессера, которую Уитни исполнила с великолепной страстью. В конце 3-го куплета голос Уитни настолько яркий, что микрофон колеблется, когда она поет: "Once you know what love is, you never let it end". Это трогательное воспоминание о давнем любовном романе была выставлена на Grammy в номинации "Песня года" в 1987 году.

Однако критики отметили, что в этой песне в исполнении Уитни не было достаточно боли, что она не прочувствовала ее, и что она никогда не станет настоящей соул-певицей, потому что она не поет от души. "Smash Hits" опять продемонстрировал критическое отношение: "Она прогремела невероятно спокойным бездушным голосом. В ее манере исполнения не никаких эмоций". На это обвинение Уитни резко ответила: "Я пою от души, - сказала она, - Мне 24, и я не пережила ничего такого как Билли Холидей. У меня нет наркотической зависимости и я никогда не ощущала тьму и меланхолию. У меня было хорошее детство без трагедий, и могу петь только исходя из своего жизненного опыта".

"So Emotional" была написана авторами многих хитов Уиллиамом Стейнбергом и Томом Келли. В этом рок/поп/танцевальном сингле с мелким роковым ритмом и сексуальными паузами на электрогитаре играет Карнадо Рустичи, голос Уитни звучит от самого высокого тона до низкого рычания в стиле фанки. Он стал 6-ым по счету в США синглом №1, чего раньше достигли только "Beatles" и "Bee Gees". Этот сингл стал первым шагом Уитни от "покорного" звучания любовных баллад к чему-то более необузданному и остренькому, и несмотря на то, что она все равно никогда не переставала петь романтические песни, она начала раскрываться больше и больше. Даже хеви-метал певец Зодиак Майндворп (когда был в гостях у "Smash Hits" был восхищен записью. "Это хорошая запись, - написал он, - и очень "жесткая" для Уитни. У нее замечательные ножки и она великолепная певица".

"A Very Special Christmas" (1987) это эксклюзивный рождественский альбом, который был записан известными артистами для того, чтобы выручить деньги на международные Олимпийские игры. Красивая красно-золотистая обложка была разработана американским художником Кейт Херинг, а альбом включает треки Мадонны, "Bon Jovi", Стинга, "U2", "Pointer Sisters", "Eurythmics", Брюса Спрингстина и других. Уитни сделала свой вклад, исполнив госпел-песню "Do You hear What I Hear?" вместе с Дарлин Лав, ветераном поп-индустрии 60-х Филом Спектором. Песня также появилась на CD-версии "I Will Always Love You" в 1992.

Несмотря на то, что баллада "Where Do Broken Hearts Go" очень сильная и эмоциональная, ее помнят не за музыку и текст, а за рекорд в американских чартах. Захватив верхушку хит-парада еще в феврале 1988, Уитни стала первым в истории артистом, который имеет 7 подряд идущих синглов №1 в "Billboard".

В марте 1988 Уитни получила Grammy в номинации "Лучшее женское вокальное исполнение в стиле поп" за песню "I Wanna Dance With Somebody". На церемонии награждения она закричала: "Я люблю тебя, Клайв! Я люблю Arista!" А потом она сказала репортерам: "Я не могу объяснить вам, что я чувствую! Слишком много... эмоций!"

Тем временем, Уитни отправилась в Великобританию, чтобы выступить в NEC в Бирмингеме (5 ночей подряд) и на лондонском стадионе Уэмбли. Выступления на Уэмбли - другой рекорд Уитни: было 9 шоу, не у одного сольного исполнителя не было столько в то время.

Турне опять было с "кругом", а Уитни пробиралась к сцене через толпу, чтобы начать потрясающую "Didn't We Almost Have It All", обычно одетая в длинное ровное платье, которое она тогда сменила на открытe черную шелковую накидку и розовую атласную юбку до колена. Адам Свитинг в "Guardian" восхитился ее чистой красотой: "Несмотря на периодический блеск от потения, - сказал он, - она выглядит, как будто только что вышла из коробки". Благодаря вдохновению после посещения экстравагантного концерта Майкла Джексона "Bad" в Нью-Йорке, в шоу чувствовался сильный акцент на движение, оно стало более разнообразным чем раньше, а команда танцоров брала публику быстрыми номерами. Во время страстной версии "(You Make Me Feel Like A) Natural Woman" Уитни была на сцене одна, но для других номеров она объединялась со своим саксофонистом или клавишником с переносным синтезатором.

Концерт, организованный развивающейся британской группой "Артисты против апартеида", посвященный Нельсону Менделе, в Лондоне в июне 1988 стал чем-то вроде "Live Aid 2". Поп-звезды мирового уровня объединились в один захватывающий 11-часовой концерт, чтобы напомнить публике о заключении Нельсона Менделы в Южной Африке. Присутствие обычно осторожной с всякими вовлечениями в политические проблемы Уитни Хьюстон было очень важным как представительницы главного американского черного таланта. Промоутер мощного европейского турне Уитни Барри Маршалл взялся поговорить со звездой и убедил ее отсрочить запланированное шоу в Милане (Италия) 11 июня.

Уитни выступала вместе с Филом Коллинзом, "Al green", Джорджем Майклом, Питером Габриелем , Робертой Флек, Стиви Уандером и еще дюжиной других звезд. Шоу транслировалось в прямом эфире по Британскому телевидению и по радио BBC. По американскому телевидению "Fox Network" пустила странно "отредактированную" версию, в которой были вырезаны намеки на политическую мотивацию концерта, используя уклончивое название "Фестиваль свободы".

Скоро стало ясно, апартеид это вопрос, в котором Уитни Хьюстон чувствовала себя очень уверенно. В течение того недолгого времени, когда Уитни была моделью, она отказывалась участвовать в любой компании, которая была связана с Южной Африкой, и предполагают даже, что Уитни Хьюстон контактировала с женой Нельсона Менделы Винни.

Еще перед началом шоу, Уитни выражала особенное уважение к Южной Африке. В день концерта "Движение против апартеида" распространилось заявление Ахмеда Катрады, который в 58 лет стал самым молодым среди повстанцев, которые были приговорены к пожизненному заключению вместе Менделой: "Вы счастливцы, ребята! Что бы я только не отдал, за чтобы послушать Уитни Хьюстон! - сказал Ахмед. - Я должен вам сказать, что она уже долгое время наш с Уолтером [Уолтер Сисулу товарищ заключенного в возрасте 76 лет] фаворит. Никто не превзойдет нас в любви и восхищении Уитни!" Возможно, Уитни знала о восторженных отзывах о ней, потому что она выступала с необычайной отдачей.

Для кого-то это стало разочарованием - обещанных ранее песен госпел не было, но аудитория была вознаграждена дуэтом Уитни со своей матерью "I Believe", которую Уитни посвятила "Нельсону Менделе и его семье, и всем братьям и сестрам из Южной Африки".

Поскольку приближалось новое десятилетие, карьера Уитни не такая громкая, как обычно, хотя она была совсем не безуспешная. В 1988 году она исполнила вместе с БиБи и СиСи Винанс@Винанс} песню "Нold Up the Light" для их альбома "Heaven". Также во время выступления в Лондоне она записала главный трек к сборному альбому Arista Records ко дню празднования Олимпийских игр 1988 года в Лос-Анджелесе.

Альбом назывался "One Moment In Time" и одноименный хит стал очередным синглом №1 по обе стороны Атлантики. Сингл попал в Top 20 хитов в Великобритании и Уитни была номинирована на Grammy за "Лучшее женское вокальное исполнение в стиле поп". К сожалению, запись исчезла в 1990.

В 1989 голос Уитни можно было услышать в новом сингле леди, известной как "Тетя Ree" - одной из старых друзей ее мамы, Ареты Френклин. Ее альбом "Through The Storm" включил песню в стиле фанки-соул "It Isn't, It Wasn't, It Ain't Never Gonna be" (что-то вроде продолжения сотрудничества Ареты с "Eurythmics" в "Sisters Are Doing It For Themselves"), которая была выпущена синглом в сентябре 1989. Она достигла №41 в США и №29 в Великобритании.

Между тем, Уитни рассматривала еще более особенный поступок - карьеру в кино. Ее засыпали сценариями, потенциальными в которых должны были стать по слухам Роберт Де Ниро и Эдди Мерфи (с которым, говорят, у нее были некоторое время романтические отношения). Но подходящий фильм так и не нашли.

Летом 1989 она вместе со своими друзьями Винанс поехала в турне по США как бэк-вокалистка. В этом турне Уитни отлично провела время, не только потому, что вернулась к своим госпел - начинаниям, а также это был шанс петь без ощущения давления ожиданий публики. Винансы особенно придерживались стиля госпел, и Уитни могла расслабиться на их фоне. Кузина Уитни Дайан Уорвик и соул-певец Лютер Вандросс также были гостями на некоторых шоу Винансов.

Следующий сингл Уитни в октябре 1990 дал название 3-ей пластинке, которая была выпущена позже в этом же году. "I'm Your Baby Tonight" дала ясно понять, что это будет исключительно танцевальный альбом. Уитни придала песне мощное гортанное звучание с проникновенными джазовыми свободными визгами и криками. Таким образом, вышел отличный сингл и заглавный трек, в котором Уитни соединила, на первый взгляд, сиюминутное волнение от любви и неотразимый, страстный ритм попсовой песни. Нет ничего удивительного в том, что песня стала популярной - только женщина такого уровня могла придать песне про страсть на одну ночь звучание песни о любви!

"I'm Your baby Tonight" была номинирована на Grammy за "Лучшее женское вокальное исполнение в силе поп" в 1991, но победила недавно появившейся Мерайей Кери с песней "Vision Of love" . Однако состязание не стало особенной неприятностью для Уитни, которая была уверена в своей харизме. Выпущенный в 1990 "I'm Your Baby Tonight" стал главным переломным моментом карьеры Уитни, она вошла в 90-е с возобновленной страстью к поп-музыке в ее разных проявлениях.

Альбом "I'm Your Baby Tonight" начинается с трех совершенно разных синглов: танцевальной заглавной песни, хип-хоповой "My Name Is Not Susan" и мощной "All The Man That I Need", в которой голос Уитни сопровождает яркое звучание саксофона и которая вызывает новую волну обожания. Она становится 9-ым синглом №1 Уитни в декабре 1990. "Love For Life" - беззаботная, подвижная простая поп песня, но в ее тексте присутствует некоторый шарм, потому что любовная интрига в ней представлена как судебный прецедент: "Ты слышал мои показания, ты видел мои доказательства, это преступление страсти, в любом случае… ты приговоришь меня быть твоей любимой на всю жизнь?".

Продюсеры Бобби Брауна Ла Рейд и Babyface работали над двумя треками: "Anymore" и "Miracle". Их влияние особенно заметно в "Anymore" - проникновенной песне с неторопливым ритмом, в которой сильная сторона Уитни отвергает поклонника, который не удовлетворяет ее требованиям. Ее резкий вокал показывает, что вопреки романтичному образу, она может вести себя так же плохо, как любой другой человек! "Miracle" еще раз представляет Уитни как исполнительницу чарующих, душераздирающих баллад.

В 1991 Уитни хорошо использовала свою популярность, выручив большую сумму денег на благотворительность. Ее пригласили на открытие церемонии 25th Superbowl на стадион Joe Robbie, Майами, Флорида, чтобы исполнить традиционный гимн "The Star-Spangled Banner". Ее выступление стало предварительным перед записью, это была окончательная версия гимна, и общественный спрос привел к необходимости выпуска сингла и видео. В истинном стиле Уитни Хьюстон, запись попала а американскую двадцатку и было выручено $500,000 для жертв граждан Войны в Мексиканском Заливе. В мае Уитни со своей группой музыкантов выступила с живым концертом в Simple Truth в Лондоне на стадионе Уэмбли, чтобы выручить деньги для Курдских беженцев. Американский Красный Крест выразил ей признательность за усилия по сбору денежных средств.

Те фаны, которым еще не довелось увидеть Уитни, выступающую живьем, смогли наконец увидеть все самое лучшее в апреле 1991. "Whitney Houston Live" - яркий концерт в Норфолке, Виржиния на восточном побережье США 31 марта того года. Концерт впервые транслировали по "Home Box Office" на американском телевидении, под названием "Welcome Home Heroes with Whitney Houston", и, конечно, в то время это вызывало некоторые разногласия.

Шоу в Норфолке было во многом предварительным пробой перед турне 1991. Аудитория, состоящая из военнослужащих и женщин, которые участвовали в войне в Мексиканском Заливе, чтобы защитить свою страну и ужасно переживали за жизни друзей, семьи и любимых, которые находились под угрозой. "Приятно видеть вас всех дома целых и невредимых, - говорила она, - Как я поняла, там еще осталось несколько наших отрядов, так этот концерт и для них тоже!". После шума аплодисментов, Уитни продолжила: "Правильно - пока они все вернутся домой. Пока они все вернутся домой. Я думаю, следующая песня опишет… как вы чувствовали себя, когда заключили в объятия своих любимых, и я знаю, вы занимались любовью целую ночь! Я знаю!" - и саксофон Кирка Велиама начал играть блюзовую мелодию песни "Saving All My Love".

Во время зажигательной "How Will I know", танцоры Уитни присоединились к ней, а бек - вокалистами подпевали мелодию. Это была измененная блюзовая вариация песни. Выскочив за кулисы, Уитни подготовилась ко второй части шоу, облачившись в красивое красное вечернее платье. Появившись потом на металлическом возвышении и изящно спустившись вниз, она приняла открытки от наиболее заносчивых мужчин в зале, скромно спросив их: "Я хочу спеть вам несколько песен о любви. Хорошо?". Уитни началазамедленную и эмоциональную версию "Didn't We Almost Have It All" в начале почти без аккомпанемента, но с нежным звуком фортепиано на дальнем плане, которая в кульминационный момент плавно перешла в смесь классических "A House Is Not A Home" и "Where Do Broken Hearts Go" Берта Бахары - Хола Дэвида.

Бурные аплодисменты сорвала "All The Man That I Need". Она сжимала в руке платок во время исполнения, ее лицо и декольте покрывалось испариной, а она закрывала глаза, напряженно переживая этот момент.

Третий акт шоу начался с барабанного боя ритма "My Name Is Not Susan" в то время как Уитни и ее танцоры были на поднятой площадке, сооруженной на сцене. В мятно-зеленых лосинах и обуви, соответствующих мини-платью с блестящей серебряной надписью "WH" Уитни воспользовалась радио-микрофоном и наушниками, чтобы много двигаться в этой части шоу. Для "My Name Is Not Susan" танцоры оделись в разноцветные льняные костюмы, и Уитни, как всегда, продемонстрировала, что ее голос настолько сильный, что она может петь очень долго независимо от темпа.

Чтобы немного отдохнуть от танцевальных номеров, на некоторое время Уитни осталась одна в центре внимания, исполняя балладу о любви "A Song For You". Хотя вскоре сцена оживилась цветами и светом для исполнения госпл-гимна "Revelation", и когда Уитни сказала: "Сложите руки вместе Богу", зрители с готовностью подчинились. Дружелюбная мелодия "Revelation" дала Уитни возможность представить своих музыкантов и показать ряд кратких соло каждому исполнителю.

Уитни предложили роль художественной версии хитового Бродвейского мюзикла "Dreamgirls", но видимо, этому фильму не суждено было стать ее дебютом. Кевин Костнер в 80-х был самой главной и разносторонней суперзвездой Голливуда. Он владеет собственной киностудией "Tig Productions", где снимали "Танцы с волками" и "Телохранитель". Когда поступило предложение от Кевина Костнера, оно казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Уитни сказала "Rolling Stone": "Мне позвонили и сказали, что есть сценарий Кевина Костнера, называется "Телохранитель", и он хочет, чтобы я играла. Я начала: "Да, конечно". Была ли она действительно готова выступать вместе с самой большой звездой Голливуда (на тот момент)? "Вы знаете, я хотела сыграть в кино, - сказала Уитни американскому журналу "Premiere" в 1992, - мне потребовалось 2 года, чтобы решиться на это. Я как будто ждала Кевина. Я очень волновалась. Он позвонил однажды и сказал: "Послушай, ты будешь делать со мной этот фильм или нет?". Я ответила: "Я боюсь. Я не хочу провала". Он ответил: "Я обещаю, я не допущу твоего провала. Я помогу тебе". И он это сделал".

"Телохранитель", добившийся шумного успеха на Рождество 1992 был замечательной смесью очарования, действия, тревоги и романтики. Результат стал классикой великих голливудских традиций: больше чем жизнь, поразительное, волнующее и полное многообразие. Оригинальный сценарий Лари Каcдана был написан в начале его карьеры, помня о Стиве МакКуине}, он это было до 1990, когда Кевин Костнер взял его и привелек Мика Джексона (режиссер комедии Стива Мартина "LA Story") чтобы работать с ним. Но самой большой проблемой было найти партнершу.

"Ты выберешь актрису и научишь ее петь? - размышлял Джексон, - или ты выберешь певицу и будешь надеяться, что обнаружишь в ней актерские способности? Это кажется лучше, это умное решение. Она потрясающая". Костнер убедил Уитни не брать уроки актерского мастерства, и первые 2 раза они работали вместе много часов, чтобы приблизить ее героиню к жизни. Стилистический подход Уитни был простой - обращаться со сценарием как она обращается с музыкой, и пусть это исходит от сердца. "Для меня легко стоять на сцене и петь и обращаться к людям, - сказала она, - Я чувствую ритм музыки. Я знаю, когда сделать ярче, а когда тише. Самая сложная часть в актерстве - выучить текст и научиться произносить его потом как будто я пою".

Дебют певицы в кино сложно представить более успешным, и ее волнения насчет провала как актрисы были вскоре рассеяны реакцией публики. Премьера фильма была в ноябре, и он собрал $27 миллионов в первую неделю. К концу 1992 года он собрал целых $200 миллионов по всему миру. После его выпуска в Великобритании на "Boxing Day" в 1992, фильм качнулся к позиции №1 из 5-ти самых кассовых фильмом в Великобритании за всю историю, забрав $25 миллионов. А когда он был выпущен на видео в Великобритании в марте 1993, более чем 2 миллиона людей взяли фильм в первые дни, составляет 20% от всего домашнего видео в эту неделю.

Саундтрек к фильму включает 7 новых песен Уитни Хьюстон, 5 из которых были выпущены синглами, включая невероятно успешную "I Will Always Love You". Его релиз в ноябре 1992 года моментально побил все американские рекорды продаж за одну неделю. До конца года он продавался почти миллион копий в неделю только в США, стал третьим по продаваемости альбомом в году уже после 5 недель!

Он продолжал продаваться более чем 10 миллионов только в США, а 22 миллиона по всему миру - второй самый успешный саундтрековый альбом за все времена после "Saturday Night Fever". Он уже продался больше чем "Dark Side of the Moon" группы "Pink Floyd", который пробыл в чартах альбомов 736 недель. Альбом также включил "I Have Nothing", написанный Дэвидом Фостером и Линдой Томпсон, которые, как предполагают, были вдохновлены темами к ранним фильмам о Джеймсе Бонде. "I Have Nothing" стала 7-м самым продаваемым синглом 1993 года в США, достигнул №3 в британских чартах и была номинирована на "Оскар" как "Лучшая песня". Остальные хитовые синглы были: версия песни Чаки Хан "I'm Every Woman", написанная Нарадой Майклом Валденом, с которым было давнее сотрудничество; "Run To You", для которой Рейчел Мэррон делает ошеломляющее видео, закутавшись в прозрачную белую вуаль; "Queen Of The Night" - дразнящая, гитарная тяжелая рок-денсовая гармония, в написании которой принимала участия сама Уитни и которая представляет новые цвета музыкальной палитры.

…"Какая-то вроде ковбойская песня, а? - сказала Рейчел Мэррон во время танца на вечернем свидании, - Я имею в виду, она такая печальная. Ты слышишь, какие слова?". "Она какая-то печальная, - отвечал Френк Фармер, - Это о том, как кто-то кого-то всегда покидает"…

Конечно, без сомнения, успех "Телохранителя" и его саундтрека вертится вокруг одной потрясающей песни. Написанная звездой кантри и вестерна Долли Партон и впервые записанная в 1974 "I Will Always love you" просто незабываема. Песня была грустным хитом Долли в 1982 году, когда она была включена в саундтрек ее фильма "Лучший маленький бордель в Техасе", но с вокалом Уитни мелодия действительно стала волшебной. "Она никогда хорошо мне не походила, - сказала Долли Партон, обращаясь к Уитни, - Она так походит для тебя, потому что ты вкладываешь в нее всю себя". Выпущенная синглом в 1992 в Великобритании и в США и находилась 10 недель и 14 недель соответственно на 1-й позиции. В Америке она продалась 4-х миллионным тиражом в 1992, но в 1993 она все еще оставалась №3 среди самых продаваемых синглов! "I Will Always Love You" - входит в десятку самых продаваемых синглов в США и на 3-ем месте среди самых успешных по времени пребывания в чартах в Великобритании (больше всего недель занимал 1-е место). Песня даже стала причиной того, что молодая женщина была обвинена своей соседкой в том, что она все время играет у нее на высокой громкости - и днем и ночью!

"I Will Always Love You" захватила английский рекорд сольной исполнительницы по продажам (91.200.00), и звание, раннее принадлежащее Дженнифер Раш с "The Power Of Love", - самый продаваемый сингл всех времен. Он был переиздан в декабре 1993 из-за возобновившегося интереса.

Роберту Баерсфольду Брауну было всего 14 лет, когда "Candy Girl" группы "New Edition" занял 1-е место в Великобритании. Группа 5-ти человек из Бостона, Массачусетс стала в 80-тых ответом "Jackson 5": легкая, дружелюбная поп-группа. Отделившись от своего менеджера - поп-антрепренера Маурике Стара в 1984, они сделали главную запись вместе с MCA Records. "New Edition" выпустили 4 альбома с участием Бобби Брауна: "Candy Girl" (1983), "New Edition" (1984), "All For Love" (1985) и "Under The Blue Moon" (1986). Записи дали плоды в виде многочисленных хитовых синглов, включая №4 в США "Cool It Now" и восстановление стандарта Doo-Wop "Earth Angel", который достиг №3 в США.

Также оставаясь с MCA, Бобби Браун выпустил сольный альбом в 1986 году. Его первый альбом "King Of Stage" был немного ударным. Сингл "Girlfriend" стал большим R&B-хитом. Однако его следующий альбом "Don't be Cruel" (1989), спродюсированный LA Reid & Babyface, попал на верхушку чартов в США, и сингл №1 в США "My Prerogative" продержал его в чартах 97 недель.

На гребне волны популярности Бобби Браун отправился в турне по штатам в 1989, поразив зрителей своей невероятной танцевальной программой. Сингл №3 в США "Every Little Step" он исполнял рядом со "On Our Own", который был связан с популярными летними фильмами "Ghostbusters 2", который был хитом №5 в США и Великобритании. За "Every Little Step" ему вручили Grammy Award за "Лучшее вокальное исполнение в стиле R&B". Другое, пользующееся также большим успехом, турне было в 1990, которое включало 9 ночей на стадионе Уэмбли в Лондоне. В его самом свежем альбоме "Bobby" были глубокие, более интроспективные тексты и широкий диапазон танцевального звучания 90-х.

У Бобби Брауна была репутация... Тогда, когда впервые встретил Уитни на "Soul Train awards" в 1989, он был отцом троих незаконнорожденных детей. Потом Уитни пригласила его на вечеринку по случаю своего 26-летия. Будет справедливо сказать, что Бобби жил на полную катушку. Уитни действительно приручила дикого рэпера? Если верить ей, то ответ - нет, потому что он не был диким с самого начала. "Я только хочу, чтобы люди кое-что поняли, - сказала она в 1993, - Мой муж никогда, никогда не относился пренебрежительно ни к одной женщине… он приличный мужчина. Он заслуживает уважения. И я только хочу, чтобы все вокруг прекратили попытки выставить его мужиком, который ходит вокруг и развязно говорит: "Я хочу ее, и я пересплю с ней". Уитни привлекало в нем то, что он общался с ней на равных: его не пугала ее слава, как многих парней, с которыми она встречалась.

Однако "они", т. е. газеты и журналы, вероятно никогда не остановятся в своих предположениях, и она это понимает. Сенсационный бульварный еженедельник "National Enquirer" в декабре 1993 выпустил статью под названием: "Уитни Хьюстон вредит обманщик муженек". В ней "инсайдеры" заявили, что Бобби обвинил Уитни в измене с одной его старой подругой и "красивой черной актрисой". Тот же самый журнал не один раз обвинял Уитни в том, что у нее лейсбийские отношения со своей близкой подругой Робин Кроуфорд, с которой она познакомилась в летнем лагере, когда ей было 17 лет.

18 июля 1992 года Уитни Хьюстон вышла замуж за Бобби Брауна в своем имении в Нью Джерси. Жених и невеста оба были в белом. Церемония сопровождалась приемом на 800 человек, после которой счастливая пара отправилась в Ниццу, возле Лондона.

4 марта 1993 года Уитни родила дочь, которую назвали Бобби Кристина, но при этом она не отменила намечающееся летом мировое турне в поддержку саундтрекового альбома "Телохранитель". Турне достигло Великобритании в Ноябре на Шеффилдской Арене и Лондонском "Earls Court Stadium". Уитни часто была на сцене вместе со своим мужем Бобби и малышкой, а на эксклюзивной вечеринке после шоув Лондонском "Hard Rock Cafe" Бобби в очках исполнил ей серенаду в присутствии 150-ти человек. Многие из зрителей, раскупивших билеты на шоу были новыми фанами, и, конечно, была песня, которую они всегда хотели слышать. Напряженная "I Will Always Love You" подогревала воздух, когда невероятный голос Уитни раздавался вокруг тысяч ошеломленных, замерших слушателей, но позже, когда песня достигала кульминационного момента, раздавались оглушительные крики толпы. Эта песня не просто стала классикой на СD, а также одной из песен, вызывающих бурные овации и берущих за душу во все времена.

В январе 1994 года Уитни и Бобби выпустили дуэт "Something In Common". "Телохранитель", c тех пор как был выпущен, (в конце 1992 года) до 1994 не был номинирован на "Grammy". Вот тогда-то Уитни и пожинала плоды наград: "I Will Always Love You" была названа "Песней года", а Уитни получила награду как "Лучшая поп-вокалистка". Альбом также получил награду в номинации "Альбом года". Уитни лишь ненадолго снизила жизненный ритм, чтобы принять награды. Но потом она опять вернулась в турне.

Почти весь 1994 год Уитни провела в турне, выступала в Южной Африке и Соединенных Штатах. Она закончила турне в ноябре 3-мя эффектными выступлениями в Южной Африке, где незадолго до этого Нельсон Мандела был избран президентом. Одно из шоу транслировали в прямом эфире по "HBO". Уитни укрепила свой статус суперзвезды.

Уитни вернулась домой из турне, планируя продолжить деятельность в кино. Прочитав сценарии, которые ждали ее, она натолкнулась на разработки фильма "В ожидании выдоха". Уитни хорошо подходила для одной из ролей - элегантной, но беспокойной женщины Саванны. Режиссером фильма стал талантливый актер/режиссер Форест Уитакер. Съемки начались весной 1995, а фильм вышел в декабре.

В "Waiting To Exhale" Уитни работает в ансамбле с Анжелой Бассетт, Лореттой Девайн и Лейлой Рочон. "В ожидании выдоха" был шумно одобрен критиками, и стал большим хитом в США, собрав кассовые сборы $70 миллионов. Саундтрек "Waiting To Exhale", сопродюсером которого стала сама Хьюстон, включал 3 новые песни Уитни: "Exhale", "Count On Me" (дуэт с СеСе Винанс@Винанс}), в написании которой участвовала Уитни и Babyface, и "Why Does It Hurt So Bad". Эти новые песни отличались самым мягким и уверенным исполнением в ее карьере. Саундтрек быстро стал №1 среди альбомов, и к настоящему времени продано более 10 миллионов его копий по всему миру.

Съемки "В ожидании выдоха" закончились летом 1995-го. В конце года Уитни помогала промоушену, и в то же время готовилась сняться в 3-ем фильме. Ее следующая роль была вместе с Дензелом Вашингтоном в римейке голливудского классического фильма 1947 года "Жена епископа" с Кери Грантом и Лореттой Янг. Съемки начались в январе 1996, Уитни играла ведущий персонаж, Дензел - ангела, а Кортни Б. Венс - священника. Кинофильм, режиссером которого стал Пенни Маршалл, вышел в США 13 декабря 1996 года.

Уитни всю жизнь мечтала создать альбом в стиле поп/госпел, и эта мечта осуществилась в ноябре 1996 года, когда "Arista" выпустила оригинальный саундтрековый альбом к фильму "Жена священника", который стал самым продаваемым госпел - альбомом за всю историю чартов "Billboard". Воспитанная матерью - звездой R&B и госпел Сисси Хьюстон и легендарной кузиной Дайан Уорвик страсть Уитни к музыке госпел была у нее с рождения. Сотрудничество с выдающимися продюсерами и артистами сделало этот альбом одним из самых уникальных альбомов на данный момент.

Сопродюсерами трэков в стиле госпел стали Уитни Хьюстон и обладатель премий "Grammy" и "Dove" продюсер и основатель "Take 6" Мервин Уоррен ("Sister Act I" и "Sister Act II").

Обладатель мультиплатиновых продаж современного госпел Кирк Фрэнклин написала вдохновленную "Joy". Мервин Уоррен написал новую рождественскую "Who Would Imagine A King". Из классики госпел альбом включает "Joy To The World", "I Go To The Rock", "Hold On Help Is On The Way" и "I Love The Lord", все они отличаются страстным лидирующий вокалом Уитни Хьюстон и церковным хором "Georgia Mass Choir" на бэк - вокале.

"Somebody Bigger Than You And I" вдохновила Уитни собрать звездную линию из некоторых новых талантов, включая Бобби Брауна, Ральфа Тресванта, Джонни Джилл, Фэйс Эванс и Монику. Это сотрудничество - это призыв к миру и надежде от просвещенных будущего.

Следующей работой Уитни стали съемки в фильме "Золушка" летом 1997 года. Эта новая версия классической истории о соперничестве сестер, прежде всего, в любви и красоте, стала дебютом Уитни в качестве исполнительного продюсера на своей собственной компании "BrownHouseProductions".

Проект был запущен ABC "Чудесный мир Диснея" 2-го ноября 1997 года. Он заинтересовал более чем 60 миллионов американцев, и сеть получила самый большой рейтинг в субботний вечер за последнее десятилетие и был представлен в 7-ми номинациях на премию "Emmy", включая "Выдающееся варьете, музыкальное или комедийное". Он получил награду за "Выдающееся художественная режиссура в варьете, музыкальном или комедийном". Версия для домашнего просмотра побила рекорды самого продаваемого видео для телевизионного просмотра за всю историю.

Летом 1998-го Уитни поехала в турне по Европе. Шоу дали ей возможность исполнять песни из "The Preacher's Wife" живьем. Она пела "I Love The Lord" и "I Go To The Rock" на всех концертах, равно как свои предыдущие хиты и попурри Дайаны Росс. Турне началось в Хале (Германия) 20-го июня, а закончилось бенефисным концертом в Ашаффенбурге 11-го июля, останавливаясь во Франции, Италии, Великобритании и других европейских странах. Это было 1-е европейское турне за 5 лет и 1-е турне вообще за 4 года.

Потом Уитни вернулась в Америку, и прошло некоторое время, прежде чем она опять приступила к работе. 7-го августа '98 года она записала дуэт с Мэрайей Кери в студии Нью-Йорка. 2 самые сильные дивы впервые исполнили вместе "When You Believe". Песня вышла в ноябре и была номинирована на "Лучшую оригинальную песню" Академии Награждений в марте 1999. Впервые Уитни и Мэрайа выступили дуэтом на "The Oprah Winfrey Show".

После дуэта Уитни посвятила свое время записи песен для своего предстоящего альбома - первого несаундтрекового альбома за последние 8 лет. Она пришла в студию, еще не зная - будет это проект сборником лучших хитов с несколькими новыми песнями или целиком новый альбом. Но т. к. песни "пришли" вместе, ответ стал очевиден…

4-й студийный альбом Уитни Хьюстон "My Love Is Your Love", спродюсированный Клайвом Дэвисом, вышел в ноябре 1998 года, получил титул трижды платинового в США со всемирными продажами свыше 9 миллионов экземпляров.

Результатом стал ряд ярких хитов. Заглавная песня "My Love Is Your Love" была написана и спродюсирована Вайклефом Джином известным благодаря работе в "Fugees" и Джерри Дуплеззисом). Родни Джеркинс стал соавтором и сопродюсером песни "It's Not Right But It's Okay", за которую Уитни в последствии получила "Grammy".

Также выделилась дважды номинированная на "Grammy" "Heartbreak Hotel" (с участием Фэйс Эванс и Келли Прайс, соавторами и сопродюсерами которой выступали Soulshock и Karlin.

Конец 1998 и начало 1999 гг. Уитни провела, продвигая промоушен для альбома в различных теле-шоу в США и Европе. В апреле 1999 с отличными всемирными продажами 5 миллионов копий Уитни затмила всех своим выступлением на 2-ом ежегодном шоу канала VH1 "Divas Live '99", которое Жон Парелес охарактеризовал в "New York Times" как "непревзойденное". Разделив сцену с Шер , Тиной Тернер, Мэри Дж. Блайдж и другими, Уитни появилась как звезда. "Всеобщее признание Мисс. Хьюстон безгранично, - писал журналист, - [она] изменила "I Will Always Love You" - нежную и страстную, исполнив ее с виртуозным размахом, в котором ощущается искренность". "VH1" объявил, что шоу имело самый высокий рейтинг среди телепередач за всю его историю.

Тем временем, Золотые, Платиновые и мульти-Платиновые статусы альбома сыпались со всех уголков земного шара: Австралия, Бельгия, Канада, Великобритания, Франция, Германия, Испания, Голландия, Ирландия, Италия, Норвегия, Швеция, Швейцария, Япония, Гонконг, Корея, Малайзия, Новая Зеландия, Южная Африка, Тайланд, Тайвань, Сингапур и других.

В конце июня она отправилась в мировое турне в поддержку альбома "My Love Is Your Love". Американское турне началось 22 июня в Чикаго, а закончилось в Лос-Анджелесе 31 июля после 22 шоу в 15-ти городах. Оно достигло Европы 22 августа, начавшись с шоу в Польше, а закончилось 8 ноября в Лондоне. Уитни дала более чем 40 концертов в Европе, включая дополнительные концерты, потому что шоу, планировавшиеся сначала, имели полные аншлаги.

Все наряды для ее турне были разработаны специально для нее успешными итальянскими дизайнерами Dolce и Gabbana. Они работали непосредственно с ней, тщательно подбирая цвета и дизайн, чтобы подчеркнуть энергетику этого альбома. На них также много блесток и вышивки, но в отличие от женственных платьев, которые она носила последние несколько лет, там были высокие шпильки, штаны капри, накидки, открывающие маленький топ, и все, чтобы показать идеальный 4-й размер ее тела. Несколько пушистых и перистых норковых жакетов, кожаных костюмов - это была все та же кокетливая девочка Уитни, которую все любили. Она выглядела моложе, чем на официальных фотографиях, потому что была расслабленной, улыбчивой, выглядела довольной и счастливой.

На 42-ом ежегодном награждении "Grammy", которое проходило в "Staples Center" в Лос-Анджелесе 23 февраля 2000 года (прошло около 15 месяцев с момента выхода альбома "My Love Is Your Love"), Уитни получила 6-ю "Grammy" за свою карьеру в категории "Лучшее женское вокальное исполнение в стиле R&B" за песню "It's Not Right But It's Okay". В марте она наряду с Принцем получила "Soul Train Music Awards" как "Исполнительница десятилетия". Прошло 15 лет с тех пор, как "You Give Good Love" попал в чарт "Billboard Hot Black Singles" 9 мая 1985, достигнув №1, стал "RIAA Gold". Названный собственным именем альбом "Whitney Houston", вступил в чарт альбомом "Top 200 (pop)" 30 марта, занял 1-ю позицию через 14 недель, и сейчас уже имел статус 13 раз Платинового! Сейчас с общими продажами в США 75 миллионов записей и видео и около 140 миллионов копий по всему миру, Уитни Хьюстон бесспорно занимала место самой успешной фигуры в поп-музыке.

Несмотря на профессиональные триумфы, 2000-й год стал непростым для Уитни. Говорят, в январе ее поймали в Гавайском аэропорту с марихуаной, а в марте неожиданно отстранили от выступления на церемонии "Oscars", после того, как она, как сообщают, была не в состоянии петь на репетиции.

Инцидент на Гавайях зажег неистовый интерес бульварной прессы к состоянию здоровья Хьюстон. Неудачи, последовавшие после странного инцидента и отстранения от "Oscars", привели к разговорам, что у Уитни есть проблема с наркотиками. Очевидно, что когда она спустя несколько месяцев пела живьем, особенных проблем не было.Например, наделавшее много шума выступление на концерте хитов №1, посвященном 25-летию компании "Arista Records", в апреле критики очень хвалили. "USA Today" отметил ее 25-минутное выступление "набор волнующих баллад и пылких dance-pop - хитов", который "затмил всех" других исполнителей с громкими именами - Сантана, Алан Джексон, "Brooks & Dunn" и Сара МасЛахлан}.

А после концерта в Атлантик Сити в июле "Star-Ledger" восхищался Хьюстон: "Хьюстон выглядит ослепительно в своем серебристом платье до пола, а во время пения, кажется, что у нее необъяснимый запас вокальной энергии. Беседующая с аудиторией между номерами Хьюстон кажется совсем не похожей на ту бурную диву, о которой пишет бульварная пресса".

Было как раз самое время выпустить альбом "The Greatest Hits" - полное собрание включая новый материал, записанный с Энрике Иглесиасом, Джорджем Майклом, и артистами "Arista" Деборой Кокс и "Q-Tip". Этот выпуск состоял из 3-х отдельных релизов: которые охватывают успешные синглы Уитни как в поп, так и R&B стилях, клубные ремиксы и экранное отражение с самого начало ее карьере в лейбле. Версия "The Greatest Hits" на двойном диске/кассете это коллекция 36 треков, которые состоит из: 1-й - синглы - хиты, а 2-й - незабываемые клубные миксы, и они охватывали всю ее карьеру на тот момент.

К важному событию были записаны новые песни. В ремиксе дуэта с Энрике Иглесиасом полный страсти и энергии, парящий вокал Уитни сочетается с мягким душевным голосом Энрике. Настроение песни напоминает "Bailamos" и "Rhythm Divine", но на этот раз Энрике больше в тени, так как доминирует яркий вокал Уитни. Промо для песни было сделано в Мексике.

Охватив песни с 1985 по 2000, альбом Уитни "The Greatest Hits" включил редкие записи, такие как "One Moment In Time" - тема летних Олимпийских игр 1988 года; "The Star Spangled Banner" исполненная на Super Bowl XXV в 1991; и дуэт с Джермайном Джексоном ("If You Say My Eyes Are Beautiful") 1986, который вошел в его второй альбом "Precious Moments", но никогда не выпускался как сингл.

Аудио альбом "The Greatest Hits" затрагивает сначала первые 3 студийных альбома - "Whitney Houston", "Whitney" и "I'm Your Baby Tonight", затем оригинальные саундтрековые альбомы - "The Bodyguard", "Waiting To Exhale" и "The Preacher"s Wife" и самый свежий на тот момент "My Love Is Your Love".

С началом тысячелетия "The Greatest Hits" - награда от талантливых исполнителей, музыкальный размах которых не знает границ. Исполняя песни в любом континенте, Уитни Хьюстон сражала своим устоявшемся поведением, забираясь глубоко в душу и находя общие нити с миллионами своих фанов.

Следующий альбом, выпущенный в 2002 году, стал коммерчески провальным для Уитни. Это было связано в том числе и со слухами о наркозависимости певицы, которые позже подтвердились. В 2004 году Хьюстон впервые поступила в наркологическую клинику, но успешно прошла курс реабилитации лишь через год.

В 2007 году Уитни Хьюстон развелась со своим мужем, музыкантом Бобби Брауном, с которым прожила почти 18 лет. Супруг певицы имел проблемы с законом, включая сексуальные домогательства, вождение в нетрезвом виде и драки.

В течение долгого времени Уитни не выступала и практически не появлялась на публике. Летом 2009 года, после шестилетнего затишья, она выпустила новый альбом, который повторил успех её первых пластинок и достиг вершины чартов. Чуть позже певица отправилась в мировое турне, в рамках которого посетила и Россию. Стоит отметить, однако, что многие поклонники были разочарованы концертами.

16 января 2010 года Хьюстон получила награду BET Awards за достижения в карьере и за успех альбома «I Look to You».

26 января 2010 года вышло юбилейное переиздание дебютного альбома Уитни Хьюстон, «Whitney Houston — The Deluxe Anniversary Edition», выпуску которого исполнилось двадцать пять лет.

11 февраля 2012 года официальный пресс-секретарь певицы Кристин Фостер подтвердила, что Хьюстон умерла в возрасте 48 лет. Тело певицы обнаружил её бойфренд Ray J в отеле Beverly Hilton Hotel. Согласно предварительным данным, певица скончалась от острой сердечной недостаточности.

СЕГОДНЯ 12 ФЕВРАЛЯ ДАННОГО ГОДА , Я ВСТАЛ И ПАНЯЛ . ЧТО ПРОШЛИ ВЫХОДНЫЕ ГДЕ ТАК , ЧТО НЕ ПОНЯЛ ЭТОГО . БУДИЛЬНИКИ РАЗБУДИЛИ И Я ИХ ВЫКЛЮЧИЛ И ОТРУБИЛСЯ НА ПАРУ ЧАСИКОВ , ПРОСНУЛСЯ И ПОЧУВСТВОВАЛ ВОТРУ ...КУРЯТНИК , А ЗАВТРА НА Ё...... РАБОТУ НА УЛИЦЕ , НА МОРОЗЕ ЗАМОРАЖИВАЕТСЯ БУДУ И ХЕРЬНЕЙ СТРАДАТЬ !
ДА ЧЕГО Я СЕГОДНЯ ДЕЛАЛ . НАДО ВСПОМНИТЬ .....
1 ВСТАЛ ГДЕ ТО В 10 ..
2 ПОШЕЛ В МАГАЗИНЬ И КУПИЛ УВЛАЖНИТЕЛЬ ВОЗДУХА ....
3 КУПИЛ ПОХАВАТЬ В ГАЗИНЕ ЧЕГО ТО ...
4 ПРИШЕЛ ДОМОЙ НЕ ЗНАЮ КОГДА ......
5 СКИПЕТИЛ ЧАЙ И ВКЛЮЧИЛ ЗАДОРНОГО .......
6 ПОПОЗЖЕ НАШЕЛ ПО ЯЩИКУ ФИЛЬМ "ЗОЛОТОЙ ГЛОБУС"
7 ВРЕМЯ 19.45
8 ПО ЯЩИКУ НИЧЕГО НЕТУ СКУКОТА ( ХОТЯ ЕСТЬ ОДИН ФИЛЬМ , НО РЕКЛАМА ЗАЯБАЛА .... )
9 ПУКНУЛ И НАСТУПИЛА БЛАГОВОНИЯ .............. ТАК НАШЕЛ СПИЧКИ ...........
10 НА УРА....... ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ ЗАДОРНОГО БУДУ СЛУШАТЬ
НА УЛИЦА ПРОТИВНЫЙ ВЕТЕР , ОТ ЭТО ГО СТАНОВИТСЯ ЕЩЕ ХОЛОДНЕЙ ,
ДА ЕЩЕ КАКИЕ ТО ПРИДУРКИ РАСКАЛБАСИЛИ СТЕКЛА НА МОЕЙ МАШИНЕ , НАСТРОЕНИЕ УПАЛО....., ЕСЛИ НАЙДУ ПОДАРЮ ИМ КОКТЕЙЛЬ МОЛОТОВА ПОД ИХ МАШИНУ.... , ЧТО БЫ ИМЖЕ БЫЛО ПРИЯНО...
КАК МНЕ НАДОЕЛ МОЙ ПРИНТЕР ЕПСАН.Р200 , ПОДАВАЛ НЕСКОЛЬКО ОБЪЯВЛЕНИЙ НА СЛАНДО , НО ТИШИНА
ХОЧУ КУПИТЬ СЕБЕ ПРИНТЕР HP PhotoSmart 5363 , НО НЕ ОДНОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ ХОРОШИЕ ПРИНТЕРА НЕ ПРОДАЮТ ,
ДА ВОТ НЕДАВНО СЛЫШАЛ ПО ЯЩИКУ О ТОМ , ЧТО О ТЕХ КАТАКЛИЗМАХ ПРИРОДНЫХ , ЧТО ОНИ ПОХОЖИ НА СОБЫТИЯ В ФИЛЬМЕ 2112, ПРИЧЕМ НЕ ПОЙМУ С ЧЕГО ЭТО ЗАДЕРЖАЛОСЬ В ГОЛОВЕ ПУСТОЙ ....
ДА ВОТ НАШЕЛ (ВЫКОПАЛ ) В ШКАФУ СВОЙ СТАРЫ ПОМП 4 ПЕНТЮХ , НАДО ПОДАТЬ ОБЬЯВУ И ПРОДАТЬ .
ВОТ ЕЩЕ НОВОСТЬ НАШЕЛ В СТОЛЕ СВОЙ СТАРЫЙ ТЕЛЕФОН SAMSUNG I900 , А ОН ГЛЮЧИТ СЕНСОРИКА ОТДАЛ НА РЕМОНТ СКАЗАЛИ , ЧТО РЕМОНТ СТОИТ 1500, ОДИН ВОПРОС КУДА ЕГО ДЕТЬ , ВСПОМНИЛ ЕГО ОТДАЛИ НЕДАВНО В СЧЁТ ДОЛГА ЕСЛИ СЛОЖИТ ДОЛГ И РЕМОНТ ВЫДИТ ПРИЛИЧНАЯ СУММА ГДЕ ТО 6000,
ГДЕ ТО ДНЕМ ПОСМОТРЕЛ НОВОСТИ СОВСЕМ СТАЛО ХЕРОВО ......
В ПЕТАКЕ КУПИЛ ДЕСЯТОК БУЛОЧЕК С ИЗЮМОМ ЖРУ ИХ.. , АМ АМ АМ
ВОТ НАДО ПОСЛЕ РЕМОНТА ТЕЛЕФОНА ЗАКАЧАТЬ НА НЕГО МОЛЬТЯШКИ , КАК ПРИЯТНО ЕДЯШЬ В МЕТРО И МУЛЬТЯХИ СМОТРЕТЬ .....
СЕЙ ЧЯС ВКЛЮЧИЛ ТЕЛЕЯЩИК 20,20 НАЧИНАЕТСЯ КАКОЙ ТО ФИЛЬМ ПО РЕН-ТВ, НАДО ПОСМОТРЕТЬ.

00000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000

















http://www.avtoturbo.ru/avtoart/turboar972

000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000

АБ

В фильме Джеймса Кэмерона Титаник почти всё настоящее, с каждой вещью связана какая-то история. В фильм вошли натурные подводные съёмки затонувшего Титаника, интерьер корабля восстановлен с точностью до мелочей. Об этом все знают, но вот о том, что и бриллиант в фильме тоже имел свой прототип, знают, я думаю, немногие. Героиня фильма, которую великолепно сыграла Кейт Уинслет, носила драгоценное ожерелье, подаренное ей женихом. Самым главным достоянием этого ожерелья был очень крупный бриллиант, тёмно-синего цвета, огранки сердце, называвшийся Сердце Океана.
Бриллианты с ярким насыщенным цветом встречаются в природе очень редко, тем более камни такого размера. Даже бриллиант, в окраске которого проявляется слабый оттенок фантазийного цвета (любой цвет, кроме бесцветного) уже резко повышается в цене. Ряд по увеличению в стоимости бриллианта в зависимости от фантазийной окраски: зелёный, красный, розовый, голубой; отмечу, что этот ряд действует только для камней отличного качества и насыщенного цвета, именно такого, как в фильме Титаник.
Огранка сердце тоже используется на бриллиантах только для редких камней. Обычные бриллианты имеют круглую форму, и специальную огранку клиньями - так и названную бриллиантовой.
Прототип же этого бриллианта Сердце Океана был продан в 1995 году на аукционе Кристи в Лондоне. Бриллиант был огранён в форме сердца, и был именно голубого цвета. Вес реального прототипа всего 13,75 карата, а продан он был за 7 миллионов 791 тысячу долларов (7791000 $). Таким образом, цена за один карат бриллианта составила 565 тысяч долларов (56500 $). В действительности прототип оказался намного меньше бриллианта Сердце Океана, который показан в фильме Титаник. Сердце Океана, которое носит на шее героиня фильма, весит не меньше 350 карат.
Таким образом, с точки зрения геммологи, науки о драгоценных камнях, в бриллианте Сердце Океана сочетаются все те качества, которые являются залогом его высокой стоимости, а именно:
· Уникальный насыщений синий цвет - фантазийный цвет.В фильме Джеймса Кэмерона Титаник почти всё настоящее, с каждой вещью связана какая-то история. В фильм вошли натурные подводные съёмки затонувшего Титаника, интерьер корабля восстановлен с точностью до мелочей. Об этом все знают, но вот о том, что и бриллиант в фильме тоже имел свой прототип, знают, я думаю, немногие. Героиня фильма, которую великолепно сыграла Кейт Уинслет, носила драгоценное ожерелье, подаренное ей женихом. Самым главным достоянием этого ожерелья был очень крупный бриллиант, тёмно-синего цвета, огранки сердце, называвшийся Сердце Океана. ­­
Бриллианты с ярким насыщенным цветом встречаются в природе очень редко, тем более камни такого размера. Даже бриллиант, в окраске которого проявляется слабый оттенок фантазийного цвета (любой цвет, кроме бесцветного) уже резко повышается в цене. Ряд по увеличению в стоимости бриллианта в зависимости от фантазийной окраски: зелёный, красный, розовый, голубой; отмечу, что этот ряд действует только для камней отличного качества и насыщенного цвета, именно такого, как в фильме Титаник.
Огранка сердце тоже используется на бриллиантах только для редких камней. Обычные бриллианты имеют круглую форму, и специальную огранку клиньями - так и названную бриллиантовой.
Прототип же этого бриллианта Сердце Океана был продан в 1995 году на аукционе Кристи в Лондоне. Бриллиант был огранён в форме сердца, и был именно голубого цвета. Вес реального прототипа всего 13,75 карата, а продан он был за 7 миллионов 791 тысячу долларов (7791000 $). Таким образом, цена за один карат бриллианта составила 565 тысяч долларов (56500 $). В действительности прототип оказался намного меньше бриллианта Сердце Океана, который показан в фильме Титаник. Сердце Океана, которое носит на шее героиня фильма, весит не меньше 350 карат.
Таким образом, с точки зрения геммологи, науки о драгоценных камнях, в бриллианте Сердце Океана сочетаются все те качества, которые являются залогом его высокой стоимости, а именно:
­· Уникальный насыщений синий цвет - фантазийный цвет.В фильме Джеймса Кэмерона Титаник почти всё настоящее, с каждой вещью связана какая-то история. В фильм вошли натурные подводные съёмки затонувшего Титаника, интерьер корабля восстановлен с точностью до мелочей. Об этом все знают, но вот о том, что и бриллиант в фильме тоже имел свой прототип, знают, я думаю, немногие. Героиня фильма, которую великолепно сыграла Кейт Уинслет, носила драгоценное ожерелье, подаренное ей женихом. Самым главным достоянием этого ожерелья был очень крупный бриллиант, тёмно-синего цвета, огранки сердце, называвшийся Сердце Океана.
Бриллианты с ярким насыщенным цветом встречаются в природе очень редко, тем более камни такого размера. Даже бриллиант, в окраске которого проявляется слабый оттенок фантазийного цвета (любой цвет, кроме бесцветного) уже резко повышается в цене. Ряд по увеличению в стоимости бриллианта в зависимости от фантазийной окраски: зелёный, красный, розовый, голубой; отмечу, что этот ряд действует только для камней отличного качества и насыщенного цвета, именно такого, как в фильме Титаник.
Огранка сердце тоже используется на бриллиантах только для редких камней. Обычные бриллианты имеют круглую форму, и специальную огранку клиньями - так и названную бриллиантовой.
Прототип же этого бриллианта Сердце Океана был продан в 1995 году на аукционе Кристи в Лондоне. Бриллиант был огранён в форме сердца, и был именно голубого цвета. Вес реального прототипа всего 13,75 карата, а продан он был за 7 миллионов 791 тысячу долларов (7791000 $). Таким образом, цена за один карат бриллианта составила 565 тысяч долларов (56500 $). В действительности прототип оказался намного меньше бриллианта Сердце Океана, который показан в фильме Титаник. Сердце Океана, которое носит на шее героиня фильма, весит не меньше 350 карат.
Таким образом, с точки зрения геммологи, науки о драгоценных камнях, в бриллианте Сердце Океана сочетаются все те качества, которые являются залогом его высокой стоимости, а именно:
· Уникальный насыщений синий цвет - фантазийный цвет.
· Огранка в форме сердце, а не круглая как это принято.
· Кроме того, наличие миниатюрного прототипа в действительности придаёт фильму большую достоверность.