Авторы: Laravi & Шрайк
Рецептура прописана ведущими гурмановедами-диетологами Ларави и Шрайком после дието-медицинско-музыкального консилиума.
Изготовлено по новейшей методике, заключающийся в изучении диагнозов, поставленных добрыми фанатами группе с момента выхода альбома «Reise, Reise» (ключевые моменты: «попса», «измена», «старость не в радость»).
Всё это сделано в надежде на то, что раммштайновцы прочтут это и приедут нас бить.
Аперитив
Упившись снотворными каплями, травяными сборами, целебными бальзамами, антидепрессантами и просто таблетками от кашля, шестеро заклятых друзей смотрели друг на друга с выражениями лиц, исписанными ненормативной лексикой.
- Как раньше – это примитивно, – проникновенно вещал Пауль. – Должен быть непрерывный прогресс! Во всем! Короче – хочу и прямо сейчас! Сегодня улучшим походку, завтра – нотную азбуку выучим, послезавтра – в Бундестаге заседать будем! Так, прошу высказаться... Ага?
- Скажи, ты просто так ораторствуешь или у тебя есть какая-то идея? – высунулся из кресла Флаке.
Пауль покосился на остальных гитаристов, на Тилля, на дверь, встал к ней поближе и сказал:
- Есть. Но я боялся показаться нескромным.
- Укрепи душу свою и не бойся, – посоветовал Тилль протягивая Паулю бутылку с укрепляющим. Да, это было то самое укрепляющее, которое горит.
- А потом мне хотелось напомнить вам об ограниченности нашего опыта и о бесконечном многообразии Вселенной… – глотнув и вдохновившись, начал ритм-гитарист с тонкого оскорбления, но к личностям перейти не успел.
В комнату кто-то вошел без стука, едва не прищемив оратора дверью.
Оформление меню (внешний реквизит)
- Ну, что у нас плохого? – поинтересовался неизвестный с порога.
Пауль обернулся, поперхнувшись речью, – рядом возвышался Якоб, больше, чем когда-либо напоминавший сейчас унылого слона.
- Я! Дайте я скажу! – моментально активизировался Оливер, доставая из кармана длинный список. – Зачем им черный ящик? Это совершенно неполиткорректно! А еще я хотел сказать…
- …что это будет сливаться с криками моих птичек! – выступил на передовую Пауль, синхронно припомнивший, как он выдавливал тот самый крик из глоток пернатых мучеников.
- Зато ящик соответствует моему возвышенному настрою, – выразили протест с вокалистской стороны, смакующей картину: как он на этот ящик забирается с ногами и начинает оттуда… петь.
- Я уже продюссировал гроб с мёртвым ребёнком, – вспомнил продюсер и строго спросил. – Опять про некрофилию будет?
Тилль слегка смутился и поспешил навести туману:
- Там все будет очень аллегорически, – пояснил он, попутно скрещивая пальцы за спиной. – И политкорректно, – добавил вокалист для Оливера раззявившего пасть в протестующем порыве.
- Что такое? – громко переспросил бдительно спящий доселе Рихард. – В ящике кого-то похоронили? Живьем? А выкопали? – и, окончательно проснувшись, категорически добавил. – Традиционный сюжет фильма ужасов. Я протестую! Это так предсказуемо, – скривился он и обратился к Кристофу за поддержкой: – Шнайдер, скажи.
- О да! Я давно хочу сказать! Я научился играть совершенно шедеврально и сменил инструмент! – лучась счастьем оповестил всех барабанщик и театрально указал на угрожающе высящегося среди комнаты монстра, покуда скромно прикрытого упаковочной тканью. Одногруппники слегка офигели и опасливо переглянулись – почему-то всем померещился в тканных складках орган. Тем временем Шнайдер эффектным жестом сдернул ткань с монстра. Раммштайновцы, не обнаружив ожидаемого, дружно выдохнули, приходя в себя и… начали критиковать.
- Ты сказал что сменил инструмент. Ты сменил барабаны на… БАРАБАНЫ? – не поверил своим глазам Пауль.
- Ну да! – радостно подтвердил Кристоф.
- То-то я думаю, куда делись наши общественные деньги, не позволив мне купить еще один зоопарк, – прищурился Тилль.
- А мне яхту! – выскочил Рихард.
- А мне раритетное авто! – рявкнул Флак.
- Так во-от значит куда на самом деле уходят эти так называемые «общественные» деньги, – угрожающе протянул басист.
Все стыдливо покраснели, кроме успевшего заранее проглотить язык Пауля (он до сих пор им давился) и напыжившегося ударника, внезапно осознавшего, что ударные – это именно общественно-полезный инструмент.
- Ну ладно, – буркнул Флаке, решив вернуться к баранам… то есть, к барабанам и взяв на себя роль миротворца (как подумали доброжелательные согруппники; на самом деле, чтоб отбарабанил и отстал), – давайте посмотрим, как это будет звучать…
А вот это он зря сказал – барабанщика долго упрашивать не пришлось:
- Дынц-дынц-дынц, бум, тум, бах!
Шнайдер лупил сразу в две (2) басс-бочки, повизгивая от переполнявшей его радости. Гитаристы косились на источник постороннего шума и неодобрительно морщились (втайне каждый из них подсчитывал, сколько еще гитар нужно приобрести, чтобы не показаться отсталым). Тилль развалился на стуле и злорадно показывал факи и фиги, как бы демонстрируя свое отношение к «похоронному дэнс-металлу», как он это немедленно обозвал.
Первая перемена блюд: Reise, Reise («Рыбье фрикасе под соусом из чаек»)
- Скорее это гуляш, – прокомментировал Пауль после ужина.
- Точно, – хмыкнул Круспе. – Райзе-райзе – слишком медленно. Натуральный тягучий гуляш.
- Шнайдер обнаглел со своими басс-бочками, – бурчал следующий за ними Флаке.
- …сложно подобрать пиротехнику, – не отставал от него Тилль.
- Зачем на огненном альбоме чайки, – недоумевал Оливер. – Тускло и не годится в качестве заглавной песни… И я уже говорил, что не хочу аккордеон.
- Пошлый аккордеон, – ввернул обидевшийся за свою установку Шнайдер.
- А мне нравится, – опередил взрыв со стороны клавишника Тилль. – Это как потерянный коммунистический рай. Поднима-айся на бой. А-ахой! – бравурно проорал Тилль и совершенно не в тему замурлыкал: – Живые вставай-поднимайся! Будь счастлив, кто снова живой. На «первый-второй» рассчитайся. Ряды поредевшие сдвой… кхе… – Тилль смущенно замолк под смурными взглядами товарищей. – Это не Высоцкий, успокойтесь, – и добавил тише: – Это Окуджава.
- Кто-кто? – заинтересовался Флаке.
Пока глав-поэт отвлёкся, втирая Флаке про Окуджаву, остальные раммштайновцы устроили разбор полётов далее по тексту, прихватив бумажку со словами заглавной песни.
- Тоже мне, – презрительно фыркнул в бумажку Шнайдер, оросив её слюнями, – «на волнах фехтуют, где рыба и мясо к озеру вставляемо, – тут Шнайдер одарил создателя текста подозрительным взглядом, – один колет чем-то там в армии, а другой бросает её в море…». Наезд на вооруженные силы! – взвизгнул бывший военнослужащий.
- И за бо-орт её броса-ает в набежа-авшую волну!.. – неожиданно и громко завыл Тилль, заставив присутствующих вздрогнуть.
- Кого бросает? – испугался Кристоф, забыв про вооруженные силы.
- Пику, – с серьёзным видом просветил его Тилль.
- Это романтично! – восхитился облагороженный информацией про Окуджаву Флаке.
- «Один делает поездку моряка, – невнятно зачитывал вслух Круспе, – каждый по-своему… другой ударяет копьём… в мужчину… в рыбу…» Слушай, а что это за разграничение такое ограниченное: то ли в мужчину тыкать копьём, то ли в рыбу? Других вариантов нет?
- Это аллегория, – тихо и лирично сказал ему Оливер. – Как бы идеальная женщина должна быть подобно рыбе – холодная, скользкая и молчаливая, – и хрюкнул.
- Это неприлично! – поморщился Рихард.
- О, да! – понимающе покосился на поэта Пауль. – Рыба это тилльский идеал женщины. Мы поняли. Что там дальше? – заглянул он через круспово плечо: – «тогда поездка моряка… и волны тихо плачут в ее крови копье помещая… кровотечение тихо в море». А это что за аллегория?
- Ну, понимаешь… – замялся Оливер, – проникновение…
- Не продолжай! – остановил его Рихард. Собрался с силами и начал читать дальше: – «Пика должна тонуть в…», – осёкся он.
- …в этом фарше, – подхватил ритм-гитарист, – которое не мясо, не рыба и не мужчина, – тут Пауль ненадолго прилёг на стол, вытирая глаза и сотрясаясь от смеха.
- «…в глубину опускаются, где черную душу… живет… не является никакой свет на горизонте?» – поднял брови подошедший с левого фланга Флаке.
- Скорее уж: «Черная Душа съела свет на горизонте», – задумчиво переиначил Олли.
- «Поездка моряка и волны тихо плачут в ее сердце, копье помещает кровоточение в себе, на берегу пусто…», – зачитал Флаке концовку припева. – Я знаю: это рыбный суп с рисом. После которого в желудке пусто.
- Конечно, – Тилль не чуть не смутился. – Таким должно быть первое блюдо! Лёгкое и аппетитное. Вы не согласны?
Вторая перемена блюд: Майн Тайль («Бараньи мудушки с газетной подливой»)
- Такс... – с умным видом пробормотал Пауль. – «Встречу господина… который охотно мою рожу… по частям внесет в меню», – с каждой новой строчкой его лицо меняло выражение, пока не остановилось на делении отвесь-челюсть.
- Опять какие-то скрытые намеки? – нервно переспросил Рихард.
- Ла-ла-ла, – продолжал Пауль (Тилль забеспокоился, «ла-ла-ла» у него в тексте не стояло). – Это мой инструмееент!
- Мой кусооок! – одновременно завыл Шнайдер, беспардонно подглядывающий в листок сбоку.
- Тилль, скажи пожалуйста, о каком инструменте… нет, лучше: о какой части тела идет речь? – деликатно спросил басист.
Вместо поэта ему ответил Флаке, молча указав на гору журналов и газет в углу. Оливер кинулся туда рысцой и по пояс зарылся в бумажную гору. Через пятнадцать волнительных секунд полиграфический Везувий сотрясся и извергнулся взмыленным басистом, к макушке которого элегантно прилипли различные вырезки. Оливер безмолвно потрясал газетой. Элегантные бумажки на бритой макушке тоже пришли в движение.
- …кастрировал! И съел! – наконец вырвалось у него.
- Так категорично? – фыркнул Флаке.
- Это же не прагматично, – поморщился Рихард.
- Зато патетично и демографично! – Тилль показал несговорчивым редко выставляемую на всеобщее обозрение часть тела, которую сам называл словесным мускулом, и с обиженным видом задвинулся в угол.
- Мог бы сразу прямым текстом писать! – не отставал Шнайдер. – Откровенное заигрывание с газетами, и потом – что о нас подумают?
- Не знаю, что о ВАС подумают, но я в этом участвовать не согласен, – царственно изронил Рихард.
Пять разных рук немедленно указали ему на дверь.
- Хорошо-хорошо, на мне только музыка, – Рихард где-то читал, что вовремя отступить, не значит потерпеть поражение.
- Дурацкая идея! – возвестил Оливер и скорчил рожу, от чего его физиономия сморщилась и уменьшилась до таких размеров, что он мог бы снова сыграть гнома, но уже без киношных ухищрений. – Как он там писал: «…ищу хорошо сложенного мужчину для закалывания. Мм-ммааастер мм-мясниик», – заблеял бас-гитарист, и гном стал похож на почетного гражданина Чернобыля.
Рихард задумчиво покачивал микро-диктофоном на шнурочке. Будет вам музыка… На физиономии его проступила гадкая улыбочка.
- И о припеве. Я предлагаю такой сюжет, – разливался Тилль, выдвинувшись из угла и решив игнорировать любую критику. – Я буду у всех вас спрашивать, мол, это случайно не моя часть? И ножичком так проверять…
- Нет! – хором заорала проверяемая часть группы, закрываясь руками.
- Вот именно такой хор у нас и зазвучит, – потер руки вокалист.
После непродолжительных усилий, направленных на отрывание рук от самого дорогого, за дело взялся Шнайдер. Как самый хладнокровный или отмороженный (последнее было гнусными инсинуациями, о чем Шнайдер не раз вещал вслух, но не в прессу).
- «Я кровоточу…» – с выражением зачитал он, – дайте мне тамп… тьфу, не то! Вот так: «Но я ем дальше в судорогах». Явно тошнит беднягу, – прокомментировал Шнайдер. – Обжорство до добра не доводит, друг мой Тилль, – остроумно заметил он, не в силах промолчать.
Флаке, видя, что сейчас состав группы превратится в квинтет, выхватил у барабанщика листок и углубился в чтение.
- О, фарфор, вино, свечи… ммм… как всё культурно! – поднял он палец. – Это гораздо лучше, намного лучше, сударь мой!
- Yes, это мой кусок! – опять прорвался глас народа у барабанщика. – Кстати, почему здесь английское слово?
- Неужели мы стали заигрывать с Западом? – обрадовался Круспе.
- «Крик взлетит к небесам… пересечется со стаей ангелов»… хм! – громко привлек к себе внимание чтец. – Ага! А потом, зная нашего Тилля, будет… взрыв?
- Авиакатастрофа уже была! – волнуясь, закричал Пауль. – Я знаю, это в следующем тексте!
- Да, это очень логичное продолжение, – задумчиво согласился Флаке и продолжил зачитвывать: – «С крыши облаков падает мясо в перьях… прямо на мое визжащее детство»? – Лоренц вспомнил собственное визжащее детство и поморщился.
- Юнг? – заикнулся Рихард и покраснел – сделав вид, что кроме Юнга и Фрейда других психоаналитиков он не знает (на самом деле он был одним из лучших клиентов нью-йоркских психотерапевтов).
- Скорее, Беттельхайм, – с умным видом возразил Тилль. Книга которого (Беттельхайма) «Пустая крепость» являлась настольной (деля эту почетную должность ещё с кучей разномастной литературы, которой был завален стол вокалиста, а так же его кровать, подкроватное пространство, шкаф, подоконник – на книжных полках всё не умещалось). Нет-нет, господин Линдеманн вовсе не был книжным червём. Скорее он был книжным ихтиозавром (то есть, огромным и многолетним), предпочитающим плавать в морях из книг – там всегда можно было найти множество интересных сюжетов, характеристик, неологизмов, пароксизмов…
*некоторое время спустя, при финальном прослушивании*
- Эт-то что такое? – раздулся Пауль. – Мы же посоветовались, и я решил, что переходным фоном будут визги чаек! – перешел он на визг не хуже обещанных чаек. – Кто разрешил? Кто ЭТО вставил?
- Как приятно, – расплылся в улыбке Оливер, вслушиваясь в собственное бормотание. – Вот и мой талант оценен по достоинству!
Гитарист накинулся на него с тяжелыми предметами, вопя о загубленном проекте, снабженном киношными шаблонами и однообразной гитарной партией. Флаке упивался чувством собственной непогрешимости, пока ему не указали на явное злоупотребление сэмплами из стандартной аудиобиблиотеки. Тилля озверевший Ландерс ухитрился обвинить в том, что он пытался съесть собственный левый носок во время записи (почему левый – Пауль не уточнял) и вообще нарочно изгадил великое начинание арией кота, которому наступили на гордость всего мужского рода. На что Тилль, в припадке остроумия, заметил, что Пауль, при всей его так называемой «культурности», не учел одного немаловажного обстоятельства, а именно – чтобы общаться с себе подобными, надо апеллировать узнаваемыми шаблонами.
Посеревший от зависти ритм-гитарист не нашел что возразить, убитый столь явным перевесом линдеманновского интеллекта.
…похоронив виновного во всем и вся звукооператора, группа приступила к разбору следующей песни.
Третья перемена блюд: Далай лама («Цыпленок бройлерный на высоте 21000 футов»)
- Уворованный сюжет, – тыкая обглоданной куриной ножкой в листок со следующей песней заявил Пауль.
- Украдено у Гёте, – обронил Флаке, разрывая надвое цыплячью тушку.
- Не трогайте своими грязными руками мои стихи! – возмутился поэт и выхватил листочек у гитариста. – Пауль, ты же всё жиром закапал!..
И тут вступил Оливер: завладев остатками бройлера, он популярно объяснил всем и каждому, какое у него личное мнение об этой песне. Для начала его сильно интересовало, почему так мало плотного гитарного звука. Потом басист придрался к отсутствию экстрёма и драйва, без которого концерты (а с ними и многотысячные прибыли) никак невозможны.
- Да это вообще спеть нельзя! – торжествующе закончил он, ткнув в сторону Линдеманна куриной дужкой.
- Я спою все! – гордо объявил Тилль, отметая и сомнения, и косточку, и басиста одним движением.
- Думаю, что полет в самолете – изъезженная тема, – Шнайдер скептически разглядывал закапанный жиром листок в руках Тилля из-за безопасного места за спиной вокалиста.
И тут Флаке прорвало.
- Да я… да он… да меня… – задыхался он, размахивая оторванным куриным крылышком.
- Что, грехи юности припомнились? – участливо осведомился Пауль, перегрызая куриную конечность.
- Нет, – змеей прошипел Флаке: – Что, никто не помнит, как мы в самолете летали? С ветерком?
Все замялись, лишь Тилль расплылся в улыбке, довольный тем, что тайный подтекст его песни наконец-то раскрыли. Остальной коллектив переживал свое поведение в тот момент. Пауль опять начал кивать головой, стиснув зубы на уже порядком измочаленной куриной ноге.
- Ну мы ж не умерли, – Шнайдер легкомысленно потянул руки к остаткам цыплёнка.
- А тебе хорошо: нажрался снотворного и проспал весь кайф, – Флаке поспешно убрал от Шнайдера блюдо с цыплёнком.
- Мне грудку, – блюдо оказалось вблизи Рихарда, – я люблю белое мясо.
Но Флаке быстро перегруппировался, и цыплёнок в руки гитариста не попал.
- А ты вообще тогда был пьян, – клавишник опасно сверкнул очками в круспову сторону.
- Ага, ему было все по фа-бекару, – встрял Оливер. – Я тогда сидел с ним рядом. Этот… паразит все норовил мне на голову поплевать да рукавом протереть со словами: «Хрустальный шар, дай мне увидеть в тебе свою смерть!».
Почти вся группа истерически захохотала. Флаке дулся, припоминая, как солист решил утешить его дружеским объятием в последние минуты жизни, и стиснул так, что чуть было не выжал содержимое чужого желудка. Тилль стоически молчал, придерживая до следующего интервью ценную информацию о том, что в тот великий момент вдохновенно сочинял про эрекцию. Всё вдохновение насмарку, кстати.
- Кстати, зачем здесь хор имени Фаринелли? – опомнился Пауль, в последний момент проглотив прямое обозначение голосовых и некоторых других физиологических данных несчастного хора.
Но его не поняли.
- Чего? – первым спросил синематически тёмный клавишник (в смысле не смотрел он фильм «Фаринелли-кастрат»).
Хотя, возможно, он-то как раз и понял (он же единственный имел высшее образование), но постеснялся хвастаться знаниями, дабы в дальнейшем не стать жертвой плоских шуточек.
- Кого? – одновременно с ним спросил Тилль, который никогда не страшился стать жертвой.
Причем по глазам его было видно, что он тоже догадывается, однако принимать на себя роль мишени для все тех же шуточек не желает (одно дело жертва, благородно страдающая за идею, и совсем другое – мишень, в этом образе интеллектуально не порезвишься). Но сквозь это опять же просвечивало, что может быть и желает… для творческого вдохновения.
- Хора еврейских мальчиков, – попробовал сметафоризировать Пауль.
- Да у нас в группе завелся антисемит! – Шнайдер сам завелся с пол-оборота, по привычке хватаясь за нос, который ему не раз ставили на вид, вменяли в вину и еще по-всячески издевались над важным органом.
- Иди к нам, иди… – изрек Рихард, приветственно раскидывая руки. – Мы будем добры к тебе…
Ударник тут же побежал искать утешения в братских объятиях лид-гитариста.
Но добежать до гостеприимных объятий не успел – Пауль, возмущенный обвинением в антисемитизме, вцепился в шнайдеровскую пятку зубами. Шнайдер взвизгнул и ухватился за неустойчивого Флаке, который, в свою очередь, взмахнул руками, тщетно пытаясь удержать равновесие, попал одной рукой Оливеру в глаз, а другой – Тиллю в ухо…
«…После таких событий и появляются грязные сплетни о рукоприкладстве в группе», – скорбно подумал Тилль, обиженно потирая пострадавшее ухо.
- В конце концов, друзья, мы же помирились! – с праведным лицом обратился ко всем Флаке, который как никогда был доволен, что всех побил, а сам не пострадал. – Мы играем в свое удовольствие, верно?
Ответом на подобную жизнеутверждающую сентенцию были такие кислые рожи, что Флаке немедленно захотелость лимончика. А ещё лучше – лимонку: разорвать всё и вся к чертям собачьим, чтоб не выпендривались.
Четвёртая перемена блюд: Кайне Люст («Холодец с начинкой из мух»)
- А мелодия, если я не ошибаюсь, ооочень напоминает Мэнсона, – с загадочным лицом протянул ударник. – Мэрлина… - Да я вообще ритм держал! – открестился Пауль.
- А я так, подренькивал, – закивал Оливер.
Скромно опустив очи долу, гитаристы излучали невинность, плавно обтекающую статуически замершего Рихарда. До него медленно начал доходить смысл сказанного особо гадко скалившимся ударником.
- И на что был этот тонкий, не понятый мною намек? – спросил он, высокомерно подняв подбородок на тридцать градусов (это ритм-коллега с дотошным видом измерил угол гитаристского подбородка).
- Плагиат! Плагиат! – захлебнулся Флаке от радости.
- А еще у него в комнате плакат Мэнсона висит, – окончательно сдал коллегу Шнайдер. – Он вообще по нему фанатеет!
Тилль заметно нахмурился. Для него стало странным и неприятным открытием, что кто-то в группе фанатеет не от него Великого. В голову поэта даже закрались мысли, что, возможно, по нему вовсе никто не фанатеет. Для пробы он тихонько промурлыкал куплет из обсуждаемой песни. Высокомерный Рихард тут же сориентировался и обвиняющее уставил на поющего палец (попутно отмахнувшись от приставленного к его подбородку транспортира).
- А зато он постоянно перемалывает одно и то же! – торжествующе сообщил лид-гитарист. – Постоянно ему холодно, ничего не хочется, все надоело… Пончики холодные… нет, это не то, – испугался он своих слов.
- То есть ты хочешь сказать, что я про себя пою? – вытаращил глаза Тилль, практически взбесившись от осознания того, что по нему действительно не фанатеют. Вокалист вообще был очень чувствительным и ранимым человеком, поэтому если процент девочек, девушек и женщин, срывающих при виде него одежду и падающих в страстные обмороки, был меньше тридцати от всего женского населения Берлина, то он тут же впадал в глубокую депрессию. После чего набирал чей-нибудь номер и грустно скулил в телефонную трубку: «Я старый, меня девушки не любят!».
- А кто недавно жаловался, что ему на почту перестали приходить свидетельства о появлении очередного ребенка? – выпалил Флаке. – Кто говорил, что это признак увядания?
Отмеченный печальными признаками увядания, трагически закрыл глаза и отвернулся от неблагодарной аудитории.
Неблагодарную аудиторию трогательное зрелище тилльской э-э... спины навело совсем уж на неблагодарные мысли...
- Импотенция, – Шнайдер злорадно ухмыльнулся, наматывая на палец прядь собственных волос.
В любой хладнокровности он усматривал намеки именно на это заболевание, но объяснить причину так никому и не смог. Группа дружно порешила, что это какие-то скрытые комплексы из детства (несмотря на бурные протесты владельца комплексов) и на гнусные выпады внимания никто не обращал.
- Даже мухи, те от скуки срочно дохнут на лету! – пропел Рихард.
Это он так издевался, тонко намекая на плагиат у Высоцкого.
- А я думаю, Мэнсон может обидеться, – оппозицией ко всем выступил Шнайдер. – Может ему открыточку какую выслать?
Помимо этого у Шнайдера зародилось несколько мыслей, связанных с тестом песни. Сначала ему упорно виделись замерзающие мухи, облепившие чье-то холодное тело с пока еще не определившимися чертами лица. Но потом сюжет повернулся на сколько-то там градусов и предстал перед ударником во всей своей пышности и великолепии. Шнайдер аж сдержанно хихикнул, делая мысленную пометку накапать продюсеру на уши и затребовать за это определенную денежную сумму. В этот хихикательный момент Тиллю пришла в голову потрясающая мысль о том, какую роль в первом клипе он порекомендует избрать для тех, кто издевается над великим искусством.
- Точно-точно, – буркнул он, не поворачиваясь. – Поколенный портрет мухи на гнилом арбузе. Он обрадуется.
- Ладно Тилль, не дуйся, мы тебе в связи с этой песенкой подарок приготовили, – после некоторого молчания разродился Пауль, живо представивший судебный иск в размере гонорара за несколько аншлаговых концертов.
Падкий на халявное барахлище Линдеманн не удержался и обернулся.
- Это одеяло с электоподогревом. Спи спокойно, крейсер Аврора, – хихикнул Пауль.
Тилль сграбастал подарок, чтобы тут же замотаться в него с видом древне римского прокуратора – благо и цвета были подходящие – белый да красный. В цветочек.
- То-то же, – с удовлетворением изрёк он, намереваясь простить всё и всем, но в это время Пауль сунул вилку от электоодеяла в розетку...
Пятая перемена блюд, точенее, лечебное голодание – Льос
- Нашему вокалисту просто необходимо лечебное голодание, – важно изрёк Флаке. В доктора решил поиграть.
Взоры пятерых переместились вниз. Четверо надеялись, что после этих слов с пятым произойдет нечто интересное и желательно с членовредительством. Но Флаке не даром звался доктором – чтобы иметь право им называться, нужно уметь адекватно оценивать ситуацию. И доктор Лоренц это умел – Тилль ничего ему не сделал. Главным образом потому, что был без сознания – электроодеяло оказалось с дефектом и стукнуло великого вокалиста током.
Задвинув недожаренную тушку за диван, пятеро принялись музицировать. Пока стояла долгожданная тишина и никто не орал, что ему так не нравится, он хочет так, а не эдак, и прочее. Впрочем, благословенная тишина продолжалось не долго.
- КОШМАР! Ужас в стиле кантри, – желчно донеслось из-за дивана.
- Кто это сказал? – приподнял бровь Пауль, не переставая брыньчать.
- По-моему, это просто порыв ветра, – авторитетно заявил Флаке и добавил: – Сквозняк.
- Я ничего не говорил, – невозмутимо обронил Рихард, перебирая струны. – Шнайдер, ты что-то сказал?
Бздям, тыц-тыц, бум, бум. Бум.
- Шнайдер!
Бум. Бум, бум, тыц-тыц. Бздям.
- Он занят, – прокомментировал Флаке. – Спроси у Олли.
- Немного незаметен, но зато не бесшумен – меня же слышно! – снова прозвучал глас из-за дивана.
- О, да. Давай! – поддержал Оливер. – Но помни, это подвергнется цензуре.
- Это несколько шокирует, – промямлили за диваном.
- Что именно? – весело спросил Шнайдер из за своей установки.
- ЭТО! Черти что и сбоку бантик, – фыркнул диван. – Мне жалко ноты. Вам не стыдно?
- Хм... Дай подумать, – притворно задумался Рихард. – Нет! Давай дальше!
- Это бездарно! Что вы там брынчите? Фу, безвкусица! – пыхтели за диваном.
- Это мы музицируем, Тилль, – пояснил Флаке и незаметно опустил за диван губную гармошку. – Давай с нами!
- Что это? – удивился Пауль. – Откуда эта непонятная губная гармошка?
- Охо-хо, – язвительно просипел диван. – Это безнадежно. Бессмысленно. Беспомощно, наконец.
- А это почти песня! – обрадовался Шнайдер. – Давай ещё!
- Нас долго не было, но вот мы появились! – восстал из за дивана Линдеманн, весь в пыли и паутине.
- Вперед! – заорали одногруппники, кидаясь сдувать налипшее, явно воображая на месте Тилля деньрожденный тортик со свечками.
Под аккомапнимент шумного сдувания Тилль торжественно задудел в дуду, то есть заиграл на гармонике.
- Слабовато звучит, – пробормотал Флаке между двумя мощными выдувами. – Я лучше на синтезаторе… Проводок к гармошке подключу…
- …и мы вступим на кривую тропинку использования фонограммы, – кисло договорил Рихард, прекращая работать вентилятором.
- А вы знаете, – наконец-то прорезался голос у Тилля. – Нам придется играть эту песню в акустичеком варианте.
- Что такое? Где мои гитарочки? – страшным голосом произнес Рихард. – Почему я не слышу в твоем предложении ни одной гитарочки?
- Кантри! Фламенко! Донна-Роза-аморе! – возопил Оливер.
- Никаких роз! – испугался за нравственное здоровье группы Пауль, некстати вспомнивший флористическое увлечение басиста.
Но было уже поздно – товарищей повлекло в «розовую» степь.
- Керррида! – придался приятным мечтам Тилль.
Рихард забрынчал что-то в стиле кантри, мечтая о клипе в духе вестернов – вот они все едут по типичной ковбойской пустыне, в ковбойских же шляпах и штанах, с двумя кобурами на поясе каждый. После этого у Рихарда слегка взыграл патриотизм и когорту лошадей сменил старый Трабант. За рулем сидел он, вооруженный своей лучшей именной гитарой и игнорируя управление, а сзади подпевали и распивали дешевое виски товарищи.
На этой приятной сцене в мечты Рихарда внезапно ворвалось что-то огромное и рогатое. Это Оливер случайно выпустил в астрал свои мечты о донне Розе. Разумеется, мычала и бодалась не донна Роза, а бык, за победу над которым донна Роза чествовала победителя поцелуем. Смачный поцелуй, нарисовавшийся на фоне быка, несколько выбил Рихарда из колеи. Следом в испоганенный сюжет ввалился вокалист в обнимку с какой-то пьяной мексиканской женщиной, распевая что-то про лимоны.
- Рихард, очнись! – грянуло над ухом паулевским голосом.
- Пусть лучше без гитарочек… – слабым голосом прошептал лидер-гитарист.
- А мне еще одну установку, – быстренько подписался под идеей Шнайдер. – Компакт!
Шестая перемена блюд: Америка (гамбургер и кола) как итог – насварение желудка
- Рихард, ты не можешь это есть! – вопил озабоченный проблемой Правильного питания клавишник. – Оливер, поддержи меня, ты сутра буддийская!
Недокушанный гамбургер вылетел из рук лидер-гитариста и завис под потолком, куда его левитировал с помощью длинных рук басиста доктор Лоренц.
- Верни бургер на базу, – склочно потребовал Круспе, тряся Оливера, как пресловутое деревце. – Идите и жуйте свой салат сами! – рычал он, подпрыгивая за украденным. – Вегетарианцы недоделанные!
Гамбургер описал правильную дугу и плюхнулся в корзину для мусора. Оливер отряхнул руки и брезгливо поморщился. Рихард печально проводил остаток своей трапезы взглядом и злобно сказал:
- Ах так! Ну, ладно!
И выбежал вон из репетиционной.
Партия любителей нездоровой пищи сегодня осталась в меньшинстве.
Поклонники вегетарианства, проводив гамбургерного маньяка, повернулись друг к другу: ударили по ладоням, пожали друг другу руки и сделали жест типа «Ес!». Это был древний ритуал вегетарианцев.
Маленькая победа, это когда ты едешь мимо Макдонольдса и сигналишь. Игнорируешь эту паршивую американскую кормёжку. И на всех углах кричишь об этом. Флаке уже видел себя (ну, и Оливера тоже) во главе нового крестового похода против гамбургеров и кока-колы. Штандарты «Укуси меня, я чизбургер!», хоругви «Залейся кока-колой!» и транспаранты «Сделай карофелю фри!» (а так же неприличный жест, старательно пририсованный сбоку).
В помещение ввалились, по своему обыкновению радостно гогоча, Пауль и Шнайдер. Флаке сделал охотничью стойку. Эти двое, так или иначе, нуждались в контроле – а то жрут всякую дрянь.
- Ребята, вы уже обедали? – вкрадчиво обратился он к невинным агнцам фастфудовского общепита.
- Нет, – наивные голубые глаза Шнайдера обратились в сторону Инквизитора Ордена Невкусной Но Здоровой Пищи.
Инквизитор радостно потер руки.
Пауль, быстро смекнув, что сейчас его будут кормить насильно и с нелицеприятными замечаниями, попытался сделать ноги. Но наткнулся на вошедшего в этот неподходящий момент Линдеманна, который тилленаправленно двигался как раз в сторону Флаке, с целью похвастаться новым стишком, который он придумал, выходя из машины.
- «Когда танцуют, я хочу вести», – бормотал он. – Как тебе это, а? – сунул он под нос Лоренцу блокнот. – Может быть ещё: «Даже если вы танцуете в одиночку»?
- Да, да, хорошо, – увернулся от блокнота Флаке. – Позвольте вас немного проконтролировать, – обратился он к прижатым к стене Паулю и Кристофу; в руках злобного клавишника оказалась миска салата. – Я покажу вам, как правильно…
- «Я покажу вам, как правильно»? – повторил Тилль. – О, спасибо, Флаке.
- … правильно питаться, – Лоренц погрузил ложку в зелёное месиво. Жертвы зажмурились. Оливер предвкушающее улыбался. – Мы устроим прелестный хоровод! – мурлыкал инквизитор, точно копируя тон своей мамочки, когда она, в далёком детстве преподавая маленькому Кристиану первые уроки начинающего инквизитора, запихивала в него овсянку.
- Замечательно! – обрадовался Тилль, быстро строча что-то в блокноте. – Собираюсь вставить тут ещё про скрипки и свободу.
- Америкааа! Америкааа! – в репетиционной появился Рихард в обнимку с двухлитровой бутылкой кока-колы и пакетом, полным запретных плодов из макдонольдса.
Увидев подкрепление в виде еды, а также в виде одной боевой единицы (точнее, боевого слона – Рихарда), зажатые в угол радостно взвыли: - Америка это восхитительно!
- Предатели! – завопил Флаке, когда они, кинувшись к Рихарду, перевернули миску с салатом.
Пауль, Рихард и Кристоф устроили форменное безобразие, вырывая друг у друга бигмаки, макчикены и разбрасывая картошку-фри. - Я знаю шаги, которые так необходимы, – увещевал клавишник бегая вокруг смачно чавкающих сограждан. – Перестаньте это жрать, идиоты!
- И буду оберегать вас от ошибок, – с видом продвинутого гуру вещал Оливер и изобразил руками удушающее-пристукивающее движение.
- «А кто в конце не пожелает танцевать, – продолжал гнуть свою линию поэт. – Пока не знает, что он ДОЛЖЕН танцевать!» Как там ты это сказал, Флаке? «Мы устроим прелестный хоровод»? Пожалуй, я это тоже запишу.
- Я укажу вам верный путь, – Олли тем временем впал проповеднический маразм.
- «В Африку приходит Санта Клаус, а под Парижем торчит Микки Маус», – с видом триумфатора закончил Тилль, невольно подыграв басисту в продвижении маразма в народ.
Все обернулись к нему с недоумением:
- Тилль, ты о чём?
- Пока вы жрали, я сочинил очередной гениальный текст, – с достоинством произнес Тилль. – Мы живем в Амееерикееее!
- Мы живем? – возмутились все, кроме Круспе.
- Вы, – подтвердил певец. – Вы олл лывынг ин Амеерикаа…
Сторонники здоровой и нездоровой кухонь набросились на него разом. Шнайдер кричал что-то про глубину и скрытый подтекст (на самом деле он имел в виду зеленый салат, который у него стоял в глубине горла, но на фоне общего ора сошло и так). Пауль отчаянно возражал против использования вражеского языка, который годится для биг-маков, но никак не для несения творческих идей в массы. Даже Оливер глубокомысленно вякнул что-то про политические заигрывания, которые проституируют на империализме и поп-музыке. Но его все равно никто не понял. Флаке яростно аргументировал вареным пастернаком – видимо, надеялся Тилля запугать.
Лишь Рихард из-за спины озверевших товарищей посылал Линдеманну воздушные поцелуйчики, радостно подмигивал и совершал руками недвусмысленные движения – как будто играл на гитаре. Тилль отрешенно кивал, отгородившись от орущих сотоварищей невидимым скафандром высочайшей степени творческой защиты.
Седьмая перемена блюд: Москва (красный перец с советской водкой)
Остаток альбома перенесли на следующий день. То есть, альбом, конечно, никто не расчленял (хотя многим и хотелось бы), но выслушивать все в один день группа была не в состоянии. Запас яда истощился, необходимо было подкрепление и выдача резервного запаса.
Устроившись перед плоским (столько-то дюймов) экраном, группа приготовилась лицезреть наснятые Оливером фрагменты города, именем которого раммштайновцы собрались назвать песню.
- Лично я предлагаю запустить слух в Интернет, – продвинуто высказался Рихард, наблюдая мелькающие кадры. – Что мы собираемся создать шедевр дуэтом с… с… – на этом его мысль затормозила, разрываясь на запутанном перекрестке, дороги от которого вели то к Памеле Андерсон, то к Лив Кристин, а то и даже к Мэрлину Мэнсону.
- С Высоцким? – робко предположил Тилль.
- Он умер! – припечатал Флаке, успевший залпом проглотить всю информацию об интересующем Тилля музыканте. – И Окуджава тоже, – на всякий случай добавил герр Лоренц.
Тилль заметно погрустнел, ведь для него искусство было вечно, а приземленные материалисты – его одногруппники – не хотели понимать этой вычурной прелести бдения на кладбище у оградки, что отделяет наш мир от иного…
- А я поддерживаю, – внезапно сказал Шнайдер. Тилль встрепенулся и буквально расцвел. – Петь надо с представителями страны, – продолжил ударник. – Но лучше с представительницами.
И он гипотетически обрисовал руками образ представительницы. В это время Оливер уже вновь оперативно рылся в горе макулатуры, заранее предугадав, будущий вопрос, и когда вопрос только-только начал оформляться в головах товарищей, басист уже был на посту, вооруженный несвежим музыкальным журналом.
- «Русские школьницы-лесбиянки покоряют Евровидение», – с выражением зачитал он.
- Лесбиянки? – задумчиво проговорил Тилль, и ненавязчиво потянулся за блокнотом.
- Русские? – Шнайдер трогательно покраснел, закусил губу и незаметно полез в штаны. За телефоном.
- Школьницы? – внезапно дал знать о себе Рихард, дотоле сосредоточенно регистрирующийся на одном из сайтов, которые они «нет-нет-нет, ни в коем случае не посещаем, и вообще мы боимся Интернета». – Имя? Должность? Опыт работы?
Выстрелив обоймой вопросов, Круспе занес пальцы над клавиатурой, готовясь отправить свежесостряпанный материал в Сеть.
- Евровидение? – в улыбке Пауль было столько извращенного предвкушения, что даже у известных неформалов, каковыми являлись его согруппники, в отвращении перекосились лица.
- Тьфу! – резюмировал Флаке.
…Где-то через два-три часа изнывающие от нетерпения музыканты вновь сгрудились у компьютера. Рихард попытался было прикрыть ник, под которым шуровал в просторах сети, но тщетно. Одногруппники глумливо захихикали, наблюдая, как под треск клавиш на экране появляется логин MegaKruspe (Super-Z.)
- Ну и что? – отбивался Мега-Круспе. – Я имею право на чуточку славы?
- Имей-имей, – продолжая хихикать ответил Оливер. – Но я не удивлюсь, если тебя там невзлю…
Докончить он не успел. Загрузка страницы благополучно завершилась, и музыканты с воплем отшатнулись. На экране появилось изображение стаи просроченных помидоров, плавно летящих в сторону решившего поэкспериментировать коллектива. На заднем плане коллективно расчленяли группу «Тату».
- Флаке, в тебя тухлым яйцом попали! – истерично заверещал Пауль, уворачиваясь от виртуальных помидоров.
- Да нет, это у него такой узор на рубашке, – меланхолично произнёс Линдеманн.
- А нельзя ли увеличить задний план? – заинтересовался Рихард.
- И передний тоже будьте любезны! – воскликнул Шнайдер, вооружаясь лупой для лучшего рассмотрения «дыхательного объема грудной клетки», как он напыщенно выразился, маскируя этим банальную интимную заинтересованность.
- …нет, – категорично высказался он же, откладывая запотевшую лупу. – Харизмы нет!
- И потом, не нравится мне вот этот заголовок, – дрожащим пальцем ткнул в экран Супер-Зонне всея коллектива, – я про «Лесбийское шоу для брутальных мачо» ничего не писал!
- А про «голубой сменился на розовый» – тоже не ты? – взвизгнул клавишник.
- …и юбочу покороче, – монотонно долбил Шнайдер.
- Москоу! Рас, два, тры! – издевательски-бравурно пропищал Тилль.
- И голос потоньше, – подвел итог Пауль, захлопывая крышку ноутбука.
Срочно нажаловавшийся Якобу посредством смс Шнайдер утихомирился и перестал изливать потоки слюней на окружающих, вернувшись к суровой действительности, в которой играла музыка (с его большим вкладом, между прочим) и судорожно подергивались в поисках лажи лица товарищей.
- Кстати, а почему именно этот город? – проявил политическую заинтересованность обычно нейтральный Флаке. – Почему, к примеру, не Амстердам? Вот уж где столица провокации и сломления табов… табей… табу!
- Ну во-первых, я Москве я жил в возрасте семи лет… – завел выученную всеми наизусть шарманку Пауль.
Добраться до перечисления любимых блюд ему не дали.
- А почему именно Пауль? – завелся басист. – Почему выходит так, как ему нравится? Рихард, что ты молчишь, ты же всегда с ним конкурируешь!
Рихард вымученно улыбнулся. Он надеялся, что в суматохе про него забудут, но выжидательно поблескивающий лысым черепом Оливер уставился прямо на него, и под этим взглядом Круспе нервно заширкал тапочками.
- Просто ему посвящена предыдущая песня, забыл? – ядовито улыбнулся Шнайдер.
Басист поперхнулся от такой чудовищной дискриминации.
- Если на следующем альбоме не будет гимна Альпам – уйду из группы! – вращая глазами, пригрозил он.
- Может вам еще про пиво спеть? – гавкнул Тилль, замахиваясь на окружающих сувенирным бюстиком Ленина.
Пауль подхалимски закивал, будучи свято уверенным, что именно благодаря его давлению на волю и рассудок вокалиста появился данный интернациональный шедевр. Единственное, о чем Ландерс жалел, так это о том, что в текст не удалось пропихнуть «квас и пирожки» – так как к ним не находилось рифмы.
Но на самом деле, скрытый смысл был зарыт совсем в другом месте. Тилль будучи в Москве, по обыкновению, отправился на экскурсию в Кремль – полюбоваться на Ильича. Трогательно-хрупкий и немного желтоватый пророк коммунизма (точь в точь, как скорлупка от арахиса) вызывал у него практически детское умиление, а так же невнятные позывы кинуться «ко гробу хрустальному» с воплем «пробудись, спящая красавица!».
Напевая себе под нос известное «Хайрате мищъ…» Тилль бодро маршировал по направлению к гробнице… Мавзолею, то есть, с надеждой обойти бдительность охранников и все-таки познакомиться с наследием прошлого поближе (неопределённо-призывные движения бровями). Но к величайшему своему ужасу и разочарованию, наткнулся на табличку «СЕГОДНЯ КРЕМЛЬ ЗАКРЫТ». Этот инцидент и послужил созданию очаровательного текста. Потому что Тилль разозлился. С горя хряпнув пол-литра ядреного квасу (который градусом-то повыше будет нежели хвалёный шнапс), он достал потрепанный заветный блокнот. «Москваааа! Звонят колокола! Москвааа! Ну почему ты не далаааа!» Когда нам в чем-то отказывают мы мстим. А как отомстить ей, если она не дала?.. Верно – и Тилль торжественно записал что этот город, хоть и прекраснейший на свете, но все же – «дирне»...
Восьмая перемена блюд: Моргенштерн (последствия обжорства на лице и фигуре)
Текст «Моргенштерн» Тилль склепал из разрозненных обрывков собственного сочинения. А Вы как думали? Так и творится шедевр. «Где чаво услышит – в книжечку запишет» – сей афоризм был взят Линдеманном на вооружение. Ведь эти вредные инструментальщики каждый раз требуют новый текст. Нет бы взять старый, переписать его задом наперёд… Хотя, нет. Так кавер-версии делают. За это его Флаке заклюёт.
Сей продвинутый абстракционизм был придуман Тиллем в незапамятные дораммштайновские времена в качестве утреней критики помятой физомордии, неизменно встречающей его в зеркале. Идея текста впоследствии с переменным успехом кочевала по линдеммановским стихийным творениям. Поворачиваясь, там где надо, тем или иным смысловым боком. Соединяясь, порой, с другими, не менее абстрактными продвинутостями, что, на придирчивый взгляд Тилля, придавало старому доброму тексту необычные и тонкие вкусовые нюансы. Окончательно выжав из идеи все, что было можно, Линдеманн решил сделать коронный ход ладьём – сказать все прямо и беспристрастно. Без прикрас, выворотив лицо идеи наружу и подставив его лучам критики товарищей. Но в самый последний момент чувствительное поэтическое сердце дрогнуло, и Тилль торопливо кое-где подмаскировал и подмазал текст, одновременно разгладив лицо. Окончательную маскировочную черту он подвел решительной перестановкой полов в тексте.
- Женские образы в творчестве Тилля представлены несколько однообразно, – наукообразно высказался Флаке, взявшись за листочек.
- Лирической героине суждено было быть напуганной, настигнутой, изнасилованной, велено не кричать, не сопротивляться! – вскричал Пауль, хватаясь за уголок листка.
- Ей злорадно отвечали НЕТ, – припомнил Рихард. – Ей позволено плакать, дрожать, умолять о последнем поцелуе. В лучшем случае, постонав, дожидаться пока Лирический Герой наскачется на других лошадках.
- Как вариант – уже год, как в гробу, невозможная уродина, или просто отсутствует: вот видел в темном лесу последний раз, и нету больше. Может, съел, закопал, бросил, замуровал... – довершил Оливер.
Тилль надулся от важности. Его лирический герой любовь и прочую романтику переживал самостоятельно, так сказать упивался страданиями в одиночку.
- Но в конце у меня все же написано, что она прекрасна, – уточнил Линдеманн. В этот момент в мечтах вокалиста крутился, позвякивая длинной цепью, образ железного шара с шипами. Его траектория прекрасно и гармонично сходилась с чьими-то возражающими головами.
- Ну да, – с умным видом покивали согрупники, переглянулись и запели: – Дурацкий переход от рубилова к припеву, надоевший хор кастратов, некрасивый припев сам по себе…
- Не сочетается с общим настроем, – ввернул Флаке.
- Муторные гитарные запилы, – хищно осклабился Шнайдер.
К нему медленно повернулись аж трое деятелей гитарной культуры.
- Дорогой Шнайдер, – ласково обратился к барабанщику басист. – Ты сегодня обедал?
- В ресторан ходил, – не подозревая ничего дурного, похвастался Кристоф.
- А вот это ты зря, – сокрушенно покачал головой Рихард, подтягивая к себе футляр от гитары. – Деньги зря потратил.
- Почему? – не понял Шнайдер.
- Потому что, – Пауль зловеще прищурился, – пища не пойдёт тебе в прок. – И гаркнул: – Вперёд!
Флаке слегка подвинулся, когда мимо него, пронёсся клубок дерущихся с барабанщиком гитаристов, и заметил, обращаясь к Тиллю:
- Я хочу себе красивых вещей. Как тебе эта антикварная модель? – клавишник протянул Линдеманну каталог автомобилей, и вздохнул: – Всё же человек любит глазами.
- Я видел отпрысков солнца, в их толчее, – задумчиво наблюдая схватку согрупников, изрёк Тилль.
- Эй, про муравьёв уже было, – недовольно возразил Флаке и вернулся к разглядыванию каталога.
- Здесь бьётся жизнь, – вокалист патетично приложил одну руку к собственной грудной клетке, а другой указал на гитарно-ударную битву. – И я увижу всем сердцем…
- Хорошо-хорошо! – сдался наконец, побитый, ощипанный и малость потоптанный Шнайдер, – это действительно прекрасная гитарная партия. Довольны?
Девятая перемена блюд: Штайн ум Штайн (фрукты из огороженного садика)
- Рихард, ты удивительно недурно здесь солируешь, – расщедрился на точно отмеренную дозу похвалы Флаке.
- О да! – горделиво надулся Круспе. – Вы же прекрасно знаете, это темная сторона моей силы… Я могу писать столь проникновенную музыку только в условиях глубоких страданий…
И он мученически возвел повлажневшие глаза к потолку. Аудитория всхлипнула (вообще-то от смеха, но закрывший глаза Рихард этого не видел).
- Ну конечно! – не выдержала душа поэта. – Действительно прекрасное соло, такое прочувствованное, такое берущее за душу, так сразу понятно становится, что это Рихард наступил на заряженную мышеловку!
Круспе злобно выпучился на вокалиста, забыв вытереть подводку. Окружающие заперешептывались, тыкая в него пальцем. Дело в том, что Рихард никогда и никому не давал повода упрекнуть себя в неправильно использовании макияжа. Параноидальный гитарист прятал зеркальце в обшлаг рукава, чтобы упаси Господи, никто не застал его за подглядыванием на себя любимого. Красился он в ванне, дверь которой всегда запиралась на шпингалет изнутри, да еще и подпиралась ручкой от швабры. Товарищи извели не один километр нервов в попытке изловить увертливого гитариста и обвинить в злоупотреблении… До сих пор это никому не удавалось.
- Ты будешь рыдать и плакать, но никто не услышит твоего крика, – заворожено пробормотал Тилль, наблюдая медленно ползущие вниз черные потеки.
- Это ты на что намекаешь? – занервничал лидер-гитарист.
- Да так, – ухмыльнулся Тилль, – прорабатываю концертное шоу.
Рихард еще более занервничал, живо представив себя, стоящего в клумбе и обнесенного забором. Пауль хихикнул, но взгляд Тилля перекочевал на него, и Пауль моментально увидел, как рядом с озаборенной клумбой возникает трехметровой глубины бассейн, куда торжественно спускается он, Пауль Ландерс, с каменной гитарой, но без акваланга.
В это время в комнату просочился продюсер и остановился за спиной у восседающих на диване участников группы. К нему моментально, но очень незаметно протянулись руки с кляузными записочками. Продюсер со вздохом собрал их и уронил в карман, где таких записочек было уже под килограмм – тщательно спрессованных железной волей того, кому они предназначались. Из всех записок продюсер только однажды прочитал чью-то жалобу, выполненную печатными буквами: «прошу закрыть сайт /неразборчиво/.de, там опубликованы мои частные фотографии, а от кое-кого фанатеют больше меня». Исключительно из вредности продюсер эту просьбу передал менеджменту, но те как всегда промахнулись и закрыли не то.
- Что это за щелчок? – заверещал Флаке, прерывая продюсерские мысли и нервно наматывая волосы на пальцы, а так же закусив часть прически. – Офф.. чафк… Как посмели?! Найти звукооператора и обезглавить!
Мирно кемарящий в соседней комнате звукооператор подавился бычком, упал с кресла и запутался в семиметровом шнуре от наушников. Уже настроенные на поиск, раммштайновцы дружно развернулись, заслышав подозрительные звуки сквозь тонкую стену.
- Подождите! – вякнул продюсер, но был сметен карающим отрядом, как объект мелкий и незначительный.
Возглавляемые давящимся прической Флаке, раммштайновцы углубились в провода, среди которых затаился звукооператор.
- Оно случайно записалось… – трепещал всем телом найденный и привлеченный несчастный. – И уже растиражировано во всех записях…
- Предлагаю все записи изъять, уничтожить и переписать по новой! – выступил Пауль.
Продюсер вытаращился на него, придерживая внезапно зашатавшуюся челюсть.
- Да вы знаете, сколько этих копий уже сделано? – страшным голосом спросил он.
Пауль зарумянился и сделал стесняющийся вид. Разумеется он знал количество записей, тщательно пересчитанное коллективом в одну темную глухую ночь. Ведь никому нельзя доверять, сделают пару неучтенных копий и баснословно на этом наживутся! Вот хорошо было раньше, когда все диски были пахучими, тогда подделки были невозможны… Просто приятно было еще раз услышать о своей знаменитости. Продюсер моментально все понял и запел пространную хвалебную песнь. Помимо него запели некоторые другие.
- А вы послушайте, вы только напрягите мозг и осильте им мою гениальную задумку, – упивался своим талантом Линдеманн. – Слышите, как я там в середине ловко замаскировал название моей…
- Моей! – каркнул Рихард.
- Нашей! – перебил его дуэт из Флаке и Пауля.
- Тьфу… – сбить с толку вокалиста было непросто. – Ну хорошо, нашей. Так вот, нашей группы! Слышите? – Тилль на волне энтузиазма схватил огромный динамик и забегал с ним по студии, насколько позволяла длинна провода, подсовывая орущее исчадие технолоий окружающим прямо к ушам.
Музыканты в панике убегали, запутывая шнур и Линдеманна, пока вокалист не запутался окончательно и не рухнул на пол, продолжая обнимать динамик.
- Точно слышите? – продолжал радоваться он из-под техники. – А?
- Рамм в штайн, – медленно проговорил Шнайдер. – Что-то в этом есть…
Он лирично зажмурился, представляя… Когда сваливает разогревающая группа и гаснет свет. Когда замолкают зрители. Когда красноватое сияние слегка освещает сцену. Когда всё замирает в напряженном предвкушении вступительного эпизода... Летящий из глубины сцены булыжник может с легкостью стать центром Вселенной и захватить внимание всего зала, жестко напугав передние ряды и уконтрапупив средние.
Десятая перемена блюд: Оне дих (сельдерей хвойный в вакуумной упаковке). Или зелень очень полезна.
- «Без тебя» – сопливая баллада! Вечная тема расставания, тоски, одиночества и, как следствие, импотенции с последующим самоубийством в овраге.
Выговорив все это, Рихард сложил руки на груди и приготовился слушать возражения.
- Да ты знаешь, кого я уже закопал в этом овраге? – взревел обиженный Тилль. – Я и тебя там закопаю! И на следующем альбоме будет песня с эпиграфом: «На смерть Рихарда Хрен-знает-какая-у-него-сейчас-фамилия»!
- Я всегда знал, что наш вокалист – все-таки брутальная скотина, – умилился Пауль. – Кстати, Оливер, ты там отвратительно играешь, совершенно не в духе группы, – сладким голосом добавил он.
- Не трожь мои басики! – рявкнул поименованный Оливер, сжимая кулаки. – Одна моя гитарочка сколько стоит!
- Моя, кстати, дороже! – высунулся Рихард. – С платиновым напылением! Первая именная!
- Да я просто слишком скромен, чтобы завоевывать рынок! – разгавкался Оливер. – Я в благотворительности участвую!
- А мою старую гитару продавали с аукциона за бешеные деньги! – надсаживался рядом Пауль.
Шнайдер заткнул уши эстетично скругленными навершиями барабанных палочек.
- …и фрау Мюллер для ровного счета! – закончил Тилль перечислять собственноручно закопанных им в овраге, с легкостью перекрыв гитаристский спор на вечную тему «а я самый…»
- Предлагаю мелодию оставить, – с умным лицом высказался Шнайдер, вытащив палочки и интимно поглаживая свою установку. – А чтобы никто и ни в чем нас не обвинял – снимем клип. Обязательно кого-нибудь в нем убьем… И все горько заплачут! – мечтательно добавил он, прогоняя перед внутренним взором лица прекрасных заплаканных фанаток и одновременно представляя, как и кого он будет утешать (а так же в какой последовательности). Сквозь их строй пробивался облик будущей жены, но Шнайдер тщательно его игнорировал.
- Славно-славно, – довольно закивал Флаке. – Только побольше розовых соплей. Фанаты это любят. А можно и черных с серебром, чтоб уж и готов не обидеть.
- Чего черных с серебром? – не понял Пауль. – Соплей? Зачем нам готы? Или мы теперь готику играем? Когда я это пропустил?
- Как убьем? – подозрительно спросил Тилль, недоумевая, где в его тексте речь идет об убийствах. – Маньяк в овраге? И не трогай готов – они мне родня!
- Ну или кто-нибудь умрет сам, – томно закончил ударник и изящно откинулся на спинку дивана.
- Позёр, – припечатал Оливер, дренькнув по струне.
- Но почему бы и нет? – вдохновился Пауль. – Только выбрать надо место покрасивше! Чтобы всюду величавая природа, довлеющая над ничтожной песчинкой человеческого бытия…
Пауль забылся, потерял самоконтроль и начал словесным потоком изливать различные красивости совокупно с философскими изречениями. Отложились они в его мозгу еще со времен работы кочегаром в храме знаний – библиотеке. Прежде чем торжественно совершить очередное книжное аутодафе, Пауль внимательно изучал грешницу от корки до корки. Заткнуть его удалось лишь при помощи грубой силы – суши с кальмаром, который долго и трудно жевался.
- Я даже знаю где! – опомнился Флаке и взял матч-реванш. – В горах! Представляете, нетронутый девственный снег…
При перечислении качеств снега Тилль (да и не только он) заинтересованно шевельнул ухом (все шевельнули).
- И мы единой спаянной командой…
- Не полезу я! – индивидуально заверещал Рихард – Я, если кто-то забыл, высоты боюсь!
- А по-моему, я всегда боялся, – усомнился Шнайдер.
- Нет! – категорично рявкнул Рихард. – Трогательно бояться имею право только я!
- А я самолеты ненавижу, – поспешил высказаться Оливер.
- Отлично! – воскликнул ударник, взяв на чужой гитаре страшный патетический аккорд, чтобы надежнее заглушить глас вопиющих возражений. – Решено! Черное с серебром очень актуально и модно во все времена. А убьём Тилля.
Тилль громко икнул.
- Понимаешь, – проникновенно наклонился к вокалисту Шнайдер, – ты большой: займёшь весь экран, сколько на тебя народу пофанатеть сбежится…
Одиннадцатая (и последняя) перемена блюд: Амур (Дичь – лягушатина в собственной броне)
- Ну что вы мне скажете про эту чудесную песню с французским названием?
- Гайморитная баллада! – опередил всех Шнайдер и выпятил челюсть, словно заранее нарывался на хук правой.
Тилль побагровел.
- Да я в нее всю душу… все знания иностранных языков… всё вложил! – завопил вокалист, хватаясь за карман на сердце (где у него был запрятан кастет).
- Мелковаты твои знания, – отозвался Рихард, сосредоточенно вслушиваясь в аккорды. – Вот кто, кто здесь лажает?
- Да вы себя послушайте! – грохнул кулаком по столу вокалист. – Это ж плагиат! Я не уверен на кого, но точно плагиат! Вы все! – надрывалась в Тилле внезапно проснувшаяся паранойя. – Все вы пытаетесь выставить мой поэтический талант в неприглядном свете!
- Да нот вообще всего семь, – отмахнулся Пауль, примеряя перед зеркалом тирольскую шляпу с пером. – Придумывай новую музыку, не придумывай, а всё равно плагиата не избежать. Так что забей.
- От такого окончания альбома только плакать можно, – злобно отозвался Тилль. – Я собирался пламенно рычардать… тьфу, просто рычать! А у вас получился… – вокалист запнулся и бодро продолжил. – А потом нас спросят – почему в нашем творчестве так много римейков и не страдаем ли мы плагиатом на самих себя?
Оливер смерил поэта и вокалиста спесивым взглядом:
- Конечно, страдаем, – возвестил он. – Не видно что ли? Я вообще на трех струнах бренчу все десять лет! А вы не замечали?
- Исстрадались все, – злобно поддакнул Флаке. – А вообще, весь альбом – попса, медляк и грустняк.
- Стареем, господа, пора вставлять челюсть, – ехидно фыркнул из-под шляпы Пауль. – Чур мне фарфоровую!
- Я запишу, – не предвещающим ничего хорошего голосом холодно пообещал Хельнер. И действительно полез за блокнотом.
- Ага! – радостно завыл Рихард. – Вырождаемся!
- Обложка скучная, фотосессия ужасная… Все такие толстые, – бубнил Флаке, украдкой оглядывая себя стройного в зеркало через паулеву голову. – Если кто-то думал, что в белых рубашках клерков мы будем выглядеть свежо и оригинально, то он очень сильно ошибся!
- А я, например, голосовал против перчаток, – поддержал Шнайдер. – В них мы выглядим, как команда гинекологов-любителей.
- Женатых мы вообще не спрашивали, – подпустил шпильку Рихард, будучи до сих пор не в состоянии простить Шнайдеру тридцать три килограмма черной икры, явно превосходившие по цене те деликатесы, которые были на личной свадьбе Круспе в далеком 1999 году. Рихард утешал себя тем, что жениться сейчас немодно, да и вообще... (всхлипы, нервное курение) ...кто ж ему теперь рубашки-то гладить будет!.. Всхлипнув еще раз, Круспе внезапно для себя пришел к гениальному выводу – разумеется, рубашки всем будет гладить жена Шнайдера, занималась же этим Карен? И тут в голову Рихарда постучалась смутная мысль, объяснявшая причину развода… Неужели ей надоело гладить рубашки?
- Шнайдер совершенно некстати стал заводить амуры, – посыпались реплики не в кассу... - ...сцена слишком большая... – претензии...
- ...у Тилля пузо, – откровения...
- ...у Рихарда валики на боках, – приятные не для всех...
- ...у Пауля лысина, – злобные выпады...
- ...у Шнайдера складки на прессе и колготки, – жалобы на несовершенство окружающего мира...
- ...у Флаке вообще черти что, – ядовитые уколы бессилия…
- …у Оливера... блин, чего бы сказать гадкого... ммм... короче, все равно козел, гад и на евро сволочь! – и прочие необоснованные выпады, направленные на эпизодически всплывающих в подсознании «тараканов» в супе, именуемом в музыкальной среде творчеством группы Раммштайн.
