В тот темный год отца из дома увели. Под рев ветров заупокойных, Казалось, треть страны в тот год ушло с земли В сопровождении конвойных. Год пыток, год смертей, год сталинских расправ, Процессов, массовых расстрелов, Вожди беснуются, стране хребет сломав И бед на сотни лет наделав! Год ссылок и разлук, арестов и тревог, Год всероссийского погрома! Я вспоминаю блеск начальственных сапог И грозный окрик управдома. Он всюду, как шакал, вынюхивал беду, И, будучи дельцом прожженным, Кому-то сразу он, как водится, за мзду Сбыл нашу комнату с балконом. А я, заткнув в полу крысиную дыру, Мой стул, мой стол, одежду, койку Легко перетащил в пустую конуру, Где видишь из окна помойку. Однажды вечером я в свой чулан иду (Я где-то ночевал у друга). Сосед мой, торопясь, кивнул мне на ходу, Глаза скосивши от испуга. А позже я узнал, что в эту ночь за мной Какие-то явились трое. Еще наслушаюсь я брани площадной Осатанелого конвоя. А в институте всё я рассказал друзьям, Я навсегда прощался с ними, Я думал, что меня сошлют в Сибирь, а там Сгноят в каком-нибудь Нарыме. И вечером, один, сидел я в тишине. Окна темнела крестовина. Ждал, что придут за мной, но с шумом вдруг ко мне Ввалились Жорж, Борис и Нина. У каждого из них какой-то тюк в руке. «Бери-ка теплые вещицы!» – «Достали кое-что! Не дело налегке Тебе по холоду тащиться!» Но брать мне не пришлось тех сказочных даров. Причиной опасений ложных Была, как раз в ту ночь, проверка паспортов У элементов ненадежных. Страна, где прошлого тепла еще зола, Страна, где волны страха катят, Там хватит, может быть, на сто столетий зла, Но и добра на сто столетий хватит.

Мне не знакома горечь ностальгии. Мне нравится чужая сторона. Из всей — давно оставленной — России Мне не хватает русского окна. Оно мне вспоминается доныне, Когда в душе становится темно — Окно с большим крестом посередине, Вечернее горящее окно. АМНИСТИЯ Еще жив человек, Расстрелявший отца моего Летом в Киеве, в тридцать восьмом. Вероятно, на пенсию вышел. Живет на покое И дело привычное бросил. Ну, а если он умер – Наверное, жив человек, Что пред самым расстрелом Толстой Проволокою Закручивал Руки Отцу моему За спиной. Верно, тоже на пенсию вышел. А если он умер, То, наверное, жив человек, Что пытал на допросах отца. Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел. Может быть, конвоир еще жив, Что отца выводил на расстрел. Если б я захотел, Я на родину мог бы вернуться. Я слышал, Что все эти люди Простили меня.