Женщина, рассказав­шая о том, что с ней произошло, в миру носила совершенно другое имя. Сейчас она находится в монастыре. По понятным причинам будем называть ее Таней. Изменены и другие имена. У меня нет ни малейшего сомнения в правдивости рассказа и совсем не потому, что она поцеловала свой крест в знак подтверждения ею сказанного. А потому, что я просто знаю, что подобное в мире существует.

Ее рассказ сохранен в той форме, в которой она сама и рассказала. Начала она свою исповедь с восклицания:

«Если бы мне кто-нибудь такое раньше расска­зал, я бы, наверное, и сама никогда не поверила. Конечно, я много и раньше слышала о колдовстве, но никогда не думала, что именно со мной может случиться такая история.

Мне было 16 лет, когда к нам в село переехала семья из четырех человек: муж с женой, бабка и их сын. Дом, который они купили, стоял по соседству с нашей хатой. Бывшие владельцы этого дома были очень зажиточные люди, и их дом был самый боль­шой и красивый. Они очень долго не могли продать дом, так как много за него просили. А вот приезжая семья у них этот дом купила. По селу пошел слух, что купили новые соседи дом за смешные копейки. Сама бывшая хозяйка дома Елизавета лично при мне гово­рила об этом моей маме:

— Не знаю как вышло, только дом-то мы свой приезжим задарма отдали, не иначе они какое-то слово знают. Умом понимаю, а сказать против них ничего не могу. Три раза приходила к калитке быв­шего своего дома, чтоб расторгнуть покупку, хотя бы с отступной, а войти в ограду не могу, страх нападает, аж волос поднимается дыбом.

Новые соседи быстро обзавелись хозяйством. Надо отдать им должное, в ограде у них была чистота и очень много цветов. Нас с ними разделял забор, и через него все хорошо было видно. У Александры (так звали новую соседку) в огороде все росло как на дрожжах. Однажды я пропалывала морковь и почув­ствовала на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, я уви­дела у забора Александру Филипповну. Та стала меня хвалить и тут же научила:

- Пропалывай морковь с середины грядки, да сперва перед этим скажи: "Расти, моя морква, высо­ка, широка, как у церкви купола. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь". Будешь так делать, будет у тебя морковь, как у меня.

Сказав так, соседка вырвала из своей грядки ог­ромную морковь. В жизни я такой морковки не видала. Стала я ей спасибо говорить, а она мне:

- А вот спасибо за нашу науку не говорят. Потом она зазвала меня отведать своего варенья.

Не хотела идти, а ноги сами понесли. Налила она мне чаю, а он какой-то травой отдает, аромат прямо райский. Пью, а она напротив сидит и на меня смотрит. И вот тут началось то странное, что меня пугало, удивляло, но и уйти не давало.

Вижу я: из-под стола вышел огромный черный кот, прыгнул на стул, сел и сидит. Морда у него кошачья, а облик вроде как человечий.

Я понимаю, что вам трудно меня понимать, но и мне тоже нелегко это объяснить. Следом за этим котом еще три кота попрыгали на стулья и сидят вокруг стола. Сели все четверо и уставились на меня. Голова у меня закружилась, и стены как живые заколыхались. Но я старалась вида не подавать, при­личия соблюдаю, хозяйку спрашиваю:

— А что это за коты, какие-то они странные, как их звать?

Александра Филипповна, улыбаясь, ответила:

— Это мои помощники, бесы.

Я глянула, а котов-то и нет. Тут мне сделалось так жутко, что я готова была встать и бежать без оглядки. Но двинуться не могла, так вот и сидела, будто во сне. Потом она меня по голове гладила и говорила:

— Нынче председатель умрет. Жалко, молодой еще мужик.

Она еще что-то говорила и все так, как бы между прочим, ни к кому не обращаясь, потом почему-то упомянула про пропащую корову инвалида с нашей улицы. Мол, возле болота она ходит.

Чтобы поточнее описать свое состояние в тог момент, могу сказать только, что я была как будто сильно пьяная и сквозь оглушенное вином сознание слышала, как кто-то разговаривает.

Потом она меня вывела за калитку. Дома я легла и сразу уснула. Пришла мама с дойки и стала расска­зывать новости: будто в четыре часа (я в это время пила чай у соседки) умер наш председатель Егор Кузьмич, сердце у него прихватило. Даже фельдше­рица не успела прибежать и сделать укол.

Мама охала и жалела Кузьмича, а я соображала; как это Александра могла знать, что председатель умрет. Ведь получается, что, когда я к ним пришла на чай, он еще жив был. Следующей новостью была пропажа телки у инвалида войны Лопатина. Мама сочувствовала ему. "Она у болота",— промелькнула у меня в голове фраза Александры. Но самое, пожа­луй, странное то, что я ничего не рассказала своей маме: ни о том, что была в гостях у соседей, ни о моркови, ни о корове и ни о председателе. Словно кто-то повесил мне на рот невидимый замок.

Потом я стала замечать, что Михаил (сын новых соседей) старается за мной ухаживать. В клубе на танцах он всегда стоит там, где я, смотрит и улыбает­ся. Много он со мной не говорил, только однажды сказал: "У тебя очень длинные косы. Девушки теперь редко такие носят". И добавил: "Ты в этом селе самая красивая".

Под Покров пришла к нам Александра Филип­повна спросить, есть ли у нас красные нитки. Пока я их искала в коробке, она мне говорит:

— Таня, а ведь мы хотим тебя засватать за Мишу, он тебя очень любит. Выходи за него, будешь как сыр в масле кататься. Он у нас непьющий и добрый, только молчун. Ради сына мы ничего не пожалеем, Что скажешь, Танюша?

Я сказала ей, что люблю другого, что звать его Никита, он сейчас в армии и что я буду его ждать. Наверное, Миша хороший, но замуж я выйду только за Никиту.

Через неделю родителей Никиты известили, что их сын погиб при боевой подготовке. Тогда я это еще никак не связывала с колдовством Александры. Две недели я плакала и никого не хотела видеть. Однаж­ды мама сказала:

— Александра дала мне водички тебя от тоски умыть, а то страшно на тебя смотреть, извелась ведь вся.

Я не хотела умываться, но мама уговорила, конеч­но же, ей было меня жалко. Вы можете не поверить, но утром я была абсолютно спокойна. В голове не было мыслей о погибшем женихе. Я подкрасила рес­ницы и пошла на танцы с Мишей. Наверняка меня в селе многие осуждали, ко это было мне безразлично. Я все чаще и чаще забегала к своим соседям. Всякий раз чему-то удивлялась в их доме. Например, я видела, как Александра Филипповна из одной горсти муки намесила целую чашку теста, из которого потом напекла гору необычайно вкусных пирогов. Иногда их бабка расплетала мне косы и перебирала мои волосы своими корявыми, длинными руками. И снова комната вокруг меня двигалась и шатались стены. Было ощущение, что она шарит не в моей голове, а в моих мозгах, в моих мыслях.

Ощущения такие у меня были потому, что бабка говорила именно о том, о чем я в этот момент думала. К примеру, однажды я подумала: "Фу, как от бабки воняет". И она тут же вслух сказала:

— Доживешь, как я, до сотни лет, и от тебя не молоком запахнет. И захихикала.

Придя от них домой, я всегда напряженно вспо­минала, о чем мы разговаривали у них в доме, но вспомнить не могла, будто кто-то стер мою память. И вдруг однажды меня как жаром обдало, неожи­данно мне вспомнилось, что по их просьбе я разде­валась догола и они все вчетвером молча разглядыва­ли меня, как разглядывают лошадь, которую хотят приобрести. Смутно всплыл в памяти смешок отца Михаила и его голос:

— Мишка, полапай девку, она сейчас этого даже не заметит, пользуйся моментом.

Во вторник зашла Александра, по-хозяйски дос­тала из сумки фату и платье, велела примерить, и я примерила. Она рассказала, как ездила в райцентр, в магазин для молодоженов, и спросила, какой я ношу размер обуви. В этот момент вошла моя мама, она была выходная. Увидев меня в одежде невесты, мама опешила. А потом маму возмутило, что никто ее согласия не спросил, а ведь я считалась еще несовер­шеннолетней, к тому же единственной дочерью. Мама моя характерная и стала кричать на соседку, гнать ее из нашей хаты вон. Но в какой-то момент она вдруг осеклась и замолчала, будто кто-то невидимый за­ткнул ей рот. Но не это привело меня в дрожь, а то, что рядом с мамой сидели черные коты и, подняв морды, глядели прямо на нее. Никто не убедит меня в том, что коты пришли в наш дом вместе с их хозяйкой. Ведь перед этим Александра сама говори­ла, что зашла к нам прямо с электрички, после поездки в райцентр, в свадебный салон.

На другой день к нам пришли наша фельдшерица Козыхина, дядя Федя и наш директор школы. По их виду стало понятно, что что-то случилось ужасное. Мне сообщили, что моя мама упала на вилы и что у меня больше нет мамы.

Во время похорон Александра Филипповна и Миша не отходили от меня ни на шаг. А когда после поминок все разошлись, Александра мне сказала:

— Если еще раз хочешь увидеть мать, посмотри в окно в 12 часов ночи. Другого раза свидеться у тебя больше уже не будет.

Сперва с испугу я села в тот угол, где не было ни одного окна, но к 12 ночи я встала и ноги сами привели меня к окошку. Страх не давал мне раздвинуть занавески. Но мысль, что я уже никогда не увижу маму, придала мне решимости. Переборов страх, я отдернула одну занавеску. Прямо напротив меня за окном стояла мама. Она была в том, в чем я ее похоронила. Кивком головы мама вызывала меня улицу. Все тело мое покрылось мурашками. В голове у меня помутилось, я осела на пол. Было желание забиться под кровать, но я не могла сдви­нуться с места.

А через два дня, ночью, пришли ко мне Александра, ее муж, Миша и старуха. Они объявили сватовство, сами накрыли на стол, усадили меня рядом с Мишей, а затем уселись сами. На столе был церковный кагор, кутья, две рыбины и каравай черного хлеба. Я стала мямлить, что односельчане станут меня осуждать, нельзя делать свадьбу, пока маме год не выйдет. В ответ я услышала, что свадьба будет в их узком кругу, а людям, если что, скажем, что ты беременна, вот и перешла к нам жить снохой.

Как они сказали, так все и было. Наша свадьба была ночью. Нас было пятеро и еще были... коты. Да, еще забыла сказать, что благословляла нас их бабка не иконой, а печной кочергой. Они смеялись при этом детским смехом.

Вот еще что странное было. Они мне каждый день казались разными, то есть как бы лицо у них становилось другое. То вовсе они молодые, а то старые, как бабка. Однажды я вошла в свинарник, а там моя свек­ровь стоит рядом со свиньей на четвереньках и ест с нею помои. Я не удержалась, вскрикнула:

— Что вы делаете, это же свиньям. Она ответила:

- Пробую, чтоб не было горячим.

Спрашивала ее, как это она с одной горсти муки целый таз пирогов печет. В ответ услышала: "Вот поживешь, заслужишь и тебя научим".

За Михаилом первые месяцы ничего сомнитель­ного не замечала, зато потом он удивлять меня начал больше своей матери.

Однажды я проснулась ночью, Михаила рядом нет, а надо сказать, скучала я по нему безумно. Сей­час-то я понимаю, что это их заслуга была, а тогда я встала с постели, прошлась по дому, нет его. И было у меня такое чувство, если его не найду, умру. Метель была в ту ночь ужасная. Вышла я за порог на улицу, вижу два следа рядом, как бы человек на этом самом месте долго стоял, а ни вперед ни назад следов больше нет. Подняла я голову, а на крыше ямы от следов. Закричала: "Миша!" И тут же столб снежный рядом образовался, воронкой крутит, гляжу, а это муж мой в фуфайке, весь в снегу стоит и хохочет.

Потеряла я счет времени. И чудные дела, в зеркало на себя смотрю — то старуху вижу, то школьницу.

Однажды свекор со свекровью и с бабкой в город уехали, я вроде как от сна проснулась. Гляжу вокруг себя, стены вроде как знакомые, а где я, не помню. Неожиданно про маму вспомнила, расплакалась. Надо сказать, Михаил всегда знал, о чем я думаю, как и его семья. Вот тут-то мне муж мой и говорит:

— Хочешь, я тебе твою мать вызову? Обрадовалась я ужасно, обещала, что не заговорю

с покойницей, только лишь посмотрю, полюбуюсь на свою мамочку.

Ночью Миша зажег много-много свечей, закрыл все зеркала и стеклянные дверки у шкафов, сел в угол и стал читать какую-то старинную книгу. Меня он в очерченный круг на колени поставил. Слышу, кто-то в сенях идет, смотрю: мама моя родненькая в дверь заходит. Встала возле круга, глаза пустые, как стекляш­ки немытые, смотрит и губы кривит. Вдруг я поняла по губам, что она говорит: "Церковь, церковь". Захлопнул книгу Михаил, и все, как будто и не было моей мамы.

На другой день ластилась я к мужу, как все их четыре кота. Уговорила его свозить меня в город. Едем мы с ним в электричке, а он морщится. Я его спрашиваю:

— Болит что-нибудь?

А он: - Нет, мать сердится, что поехали.

Чем дальше мы уезжали от села, тем светлее у меня было в голове и тем хмурее становился мой муж. Думала я обо всем, что раньше мне и в голову не приходило: на что живут мои свекор со свекро­вью, почему не работает мой муж, сколько ему лет на самом деле и сколько уже мне лет. Ведь фактически я потеряла счет времени и не помню, как давно пребывала в их доме.

Неожиданно я вспомнила о своем доме. Кто в нем живет? Может, свекор его продал и на то мы и живем? Почему до сих никто из сельчан и подруг не интересо­вался мной и не ходил ко мне. И снова всплыли слова, сказанные моей свекровкой, что если она захочет, то люди будут ходить вокруг нее, а ее не замечать. Это она говорила, когда убеждала меня выйти за Мишу замуж, через три дня после маминой смерти, в ответ на мои переживания, что в селе об этом скажут.

А теперь о том, как я попала в монастырь.

В городе мне удалось сбежать от мужа. Я стреми­лась в церковь, помня шепот маминых мертвых губ. Как сбежала? Обманом. Пошла в женский туалет, а он в мужской. Я и бежать. После меня отправили в мона­стырь. Здесь я нахожусь уже несколько лет. Я никогда не покину монастырь. Лучше я послужу Богу, чем четырем дьяволам. Да и страшно оставлять стены мо­настыря. Знаю, стоит мне отсюда выйти, я встречу их, и они меня покарают».



Молитва от плена колдуна.

Господи Иисусе Христе, Боже наш, связавший сильного и расхитивший все вещи его, давший нам власть наступать на змея и скорпиона и на всю силу врага, передавший нам человекоубийственного змея связанным, как воробья — детям. Ты, которого всё страшится и трепещет перед лицом силы Твоей, свергший Сатану, как молния с неба на землю, свержением не с одного места на другое, но от чести в бесчестие за добровольную злобу его. Ты, которого взор иссушает бездны, которого гнев расплавляет горы и истина пребывает вовек. Ты, которого восхваляют младенцы и благословляют седые старики, которого воспевают и которому поклоняются ангелы. Ты, взирающий на землю и делающий, что она трясется, прикасающийся к горам, и они дымятся, запрещающий морю и иссушающий их и самые реки. Ты, все опустошающий и все наполняющий, которому и облака — прах ног Его. Ты, ходящий по морю, как по суше. Единородный Боже, сын Великого Отца. Сам запрети злым духам и избавь творение рук Твоих от действия враждебного духа, избавь от плена дьявола. Освободи Твоего раба (имя) от всякого действия нечистого духа, повели злым и нечистым духам отступить от души и тела раба Твоего (имя). Слава тебе, честь и поклонение, через Тебя Твоему Отцу, во Святом Духе. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.