Молчание. Долгое и беспощадное. Страх потерять человека. одного единственного.
В прошлом - никто, сейчас - всё. Что-то переворачивается, а может просто становится с головы на ноги. Наконец-то.
Страх быть уязвимой, раненой, разбитой неловким словом... От него сложно убежать, его сложно сломать, вырвать из себя. Но оно того стоит.
Пусть нелегко влезать в чужую шкуру и испытывать эти муки. А разве это не есть счастье? Мучиться от молчания. Страдать от нехватки трех простых слов. Простых и таких нужных.
Господи, я теперь знаю, что это такое! Я знаю, я чувствую, мне больно но я не хочу, чтобы это прекращалось. Я люблю. Впервые в жизни. Боже, как же я счастлива. Я ЛЮБЛЮ!!!!!
и так тоскую...

Я благодарна работе за её силу изматывать меня за умение выжимать все силы без остатка, разрывать меня на части, поднимать меня из теплой постели и тащить на работу в три часа ночи.
Я благодарна работе за то, что она отбирает у меня уйму времени, за то что заставляет меня задерживаться в кабинете на два-три лишних часа практически каждый день.
Я благодарна работе за то, что на меня вешают кучу чужих обязанностей и совершенно дурацких никчемных дел.
Я благодарна работе за то, что она забивает мою голову настолько, что я не успеваю думать о нем.
Хотя я все равно думаю о нем...
Мы так близко и так невыносимо далеки... между стена. Стена из моих предрассудков, страхов, неуверенности.
Все не так, как обычно. Все иначе. Потому что он другой. И я другая. Он открыт, а я запечатана вековыми печатями. Он искренен, я молчалива. Он не боится... а я...


 

Алиса закашлялась, глотнув горячего ароматного глинтвейна, отставила бокал в сторону и утерла слезы, выдавленные горячим алкоголем, попавшим в дыхательные пути.
Камин напротив невозмутимо пылал сухими поленьями. Алиса задумчиво протянула ладони, подставляя их каминному жару, сползла с кресла и уселась прямо на ковер, еще ближе к огню, отбросив назад пушистые волосы, настойчиво падающие на лицо.
- Щас как вспыхнет шевелюра моя – мелькнуло в голове Алисы.
В камине упрямо горели деревяшки, бережно собранные Алисой на дне пропасти.
Алисе было страшно… Невыносимый страх ледяными иглами пронзал её мозг, разрывая что-то внутри на мелкие кусочки, склеивая их и вновь разрывая. Где-то под сердцем яростно горело что-то похожее на огонь в камине, сметая с лица Алисы все признаки беспечности. Алиса глубоко вдохнула, на мгновение задержала дыхание.
Вот еще немного….. Уже совсем скоро… Камин выгорит до дна и скользкий холод, злобно хихикнув, поползет сквозь щели в дом, нагло пробираясь под одежду, проникая в самое сердце.
Прожила всю жизнь в холоде трущоб, ютилась в норе кролика, дыша плесенью и дымом трубочного табака. Кто бы мог подумать, что можно так изголодаться по тому, чего никогда не знала?? Все ее козыри синим пламенем горели вместе с щепками, все ее принципы и убеждения рассыпались в труху и истлели быстрее, чем Алиса заметила, что их уже нет.
А огонь все пылал… бережно согревая промерзшую до костей девушку, превращая куски льда, сковывавшие Алису в потоки слез. Слез безумия, радости, тоски, нежности, страданий и счастья. И…. любви??? Только шепот….. не спугнуть…. Не сломать… бережно… нежно..

как сладко вместе с тем так больно вместе с тем так просто носить под сердцем нож острый

Настроение сейчас - в смятении

Никто не мог понять, почему Алиса плачет. А потом вдруг смеется. И вновь рыдает навзрыд.
Никто не хотел знать, почему она по утрам улыбается своему отражению в зеркале и до боли стискивает зубы, чтобы не закричать.
Никто никогда и подумать не мог, что Алиса – этот инородный элемент в Зазеркалье – на самом деле просто-напросто человек, пусть не такой как все, пусть упавший с неба (или в кроличью нору?)
Бесконечно ходить по лысой тропке мимо маленьких черно-белых домиков, престать стесняться слёз, нервно курить найденный у Кролика в серванте табак, кашлять едкими никотиновыми смолами – это всё, чему она научилась.
Но никому не было до этого никакого дела.
Алисе тоже было безразлично, почему в доме напротив уже который день не гаснет свет и стекла измазаны чем-то грязно-бурым, почему такие горестные глаза у бабки, стоящей с протянутой рукой у маленькой полуразрушенной церкви, почему маленький стриженый дымчатый пудель одиноко мерзнет перед запертыми дверьми красивого богатого дома, судорожно поджимая лапки и волоча за собой по земле поводок.
Единственное, что ей было небезразлично – это старая дырявая лодчонка, которую било о скалы суровыми стальными волнами океана. Она была привязана к берегу и её даже не могло унести в открытые воды, единственное, что ей оставалось – терпеть удар за ударом, под оглушительный рокот океана, в котором тонул звук хруста ломающихся боков.

Нет, не старая как мир… немного свежее.. но все же с душком. Именно такая это история. И от этого как-то неприятно. Замешанная на легкомыслии, тонне лжи, скуке, дурашливости и чувстве безнаказанности. Было что-то еще, но всего не упомнить.
Вёдра желчи, которыми они поливали друг друга вдруг почему-то оказались наркотиком, без которого становилось тоскливо. 
Нетерпеливость, показное пренебрежение.
Перешагнула через кучу разбитых досок и пошла дальше.
А потом – дежа-вю?. Смех, игра слов, хохот, неожиданные слёзы, злость, насмешка – и вновь шаг дальше.
Ввновь и вновь, падали ей под ноги какие-то брёвна. Она спотыкалась, но шла дальше. А однажды она вдруг осознала, что не идет, а летит… Нет, к черту полёты. Крыльев у нее не было, она просто и незамысловато падала куда-то в пропасть.
Морща лобик, она пыталась вспомнить, в какой момент сорвалась и потеряла почву под ногами. Но все было так туманно и смазано….
И вот уже со всей дури она грохнулась, ломая что-то под собой. Она слышала какой-то хруст и страшный треск…. о боже, это мои кости, подумала она и сжалась в ожидании боли, которая все никак не приходила… 
Щурясь, она лежала распластанная в облаке пыли среди каких-то обломков, боясь пошевелить конечностями. Приземлилась она на какую-то непонятную сложную хрупкую конструкцию. Обломки ее были похожи на странную, вызывающую смешанные чувства, массу, которую так любил рисовать Френсис Бэкон. Да-да, тот самый, который педрила.
Чуть приподнявшись на локте, она оглянулась вокруг… И ей стало невыразимо жутко, тоскливо и еще черт знает как…. Это все неправда. Кто-нибудь придет и починит… Я не могу… Я даже не знаю, что это было! 
Тихо и осторожно отползла. Обернулась. Замерла. Обломки, непонятным образом, выстроились в некое подобие улыбки. Да, оно улыбалось. . .
Она свернулась калачиком на траве, бессознательно сгребая ногтями землю в кулак, горько заплакала …


 

Проснулась.4.50
Проснулась потому что НАДО. Потому что никто не разбудит и не приготовит завтрак.
С шумным вздохом поплелась в ванную. Отбросила назад всклокоченные волосы. Скорчила улыбкоподобную гримасу. Утро….
Жить в чужом, совершенно не знакомом районе… Еще и в таком замечательном… Ну что ж. Плюсы тоже есть. Город узнаю с другой стороны. И это ничего, что сторона-то не самая приглядная и лучезарная. В серости руин тоже есть своя неповторимая прелесть и магия. Ощущение себя семнадцатилетней, ощущение себя оторвавшейся от поручней лестницы, балансирующей на ветру, такое желанное, такое ожидаемое… Ну, здравствуй!
Здравствуй, ставший уже родным, вросший в вены и все же такой незнакомый город! Здравствуй, утро с горячим кофе вместо завтрака. Здравствуй, вечер с горчим чаем вместо ужина. Здравствуй…

Состоялся мой переезд в иную жизнь. В жизнь взрослую. Самостоятельную. Состоялся оглушительный хлопок. Это лопнул шарик с корявой надписью д е т с т в о. Разорвался в клочья, швырнув останки себя мне в пока еще наивное лицо.
Улыбка. Натянутая. Так наверное тянули бурлаки, обмотанные канатами, по Волге свою ношу. И падали потом обессиленные.
Браво! Брависсимо мне! Долго ломилась в запертую дверь. А случайно отперев её, обнаружила за ней чуланчик с пыльным хламом и, для пущего счастья, поселилась в нем. Умно! А главное счастья прибавило. И детские слезы жгут теперь глаза каждый раз, когда знакомая мелодия разрывает тишину узкого кармана и выхватывая телефон я с нежностью читаю «Вызывает мамочка»
Ой, как все непросто…

пластиком жизнь набита – намеренно.
плесень на душе – отмою, может быть
кружевами жеманными письма тонкие
легким привкусом живого – прошлое

открываю окна с надеждой брезгливой
разбиваюсь о жидкие камни нежностью
я болею дождями-негрозами с севера
лабиринтами заключений ума свергнута