Зачем республике горло

Кровь не слово она не выдаст

Секундантов у времени прорва

Но такого и им не снилось

Противников достойных не нашлось

Веками строк строй брызнул

В горло вогнав пулю гвоздь

Маяковский себя на дуэль вызвал

У каждого поколения свои слова, наклон букв меняется с годами, как поворот голов и новолуние коленей.

Он безумно обожал Вену. Камера была настолько крошечной, что для вальса даже на пару с тишиной не хватало места.

        –Уходя, главное имя не испачкать.

        –Тут такое невозможно.

        –Всё возможно, оно от Бога и от мамы.

        –Вы ещё такое помните?

        –Как-то по безденежью задержался в Вене на несколько дней. Чем-то приглянулся хозяину кофейни. Он решил поделиться секретом приготовления венского кофе,  перед этим вынудил дать клятву о неразглашении рецепта.

        –И Вы поклялись?

–А куда бы я делся, сейчас я её нарушу.

        –Как, тут?

–В готовке по-венски много очень милых нюансов. Вся ночь впереди, давайте начнём.

–Откуда в Вас это?

–От Ахматовой, помните её знаменитый ряд: «Кофе, кошка, Пастернак?»

– Она его скажет много позже.

–Жаль, меня уже не будет.

–А кошка при чём?

–Кошек не растреливают.

Как-то удалось побывать в той кофейне, внук хозяина обыденно спросил:

       –Вы от Бабеля?

«Да» вырвалось, как выдох.

       –У нас всё и как всегда: «Кофе, кошка, Пастернак».

Она уходит, уход необходим. Весь вопрос как? У природы осень есть, а у человека что? Наука на ухо не нашепчет.  Она всего лишь внучка искусства.

То, что падает, то слеза. У плача имён великое множество: он и дождь, и листопад, и ошибка человеческая. Солнце светом плачет, свечи воском. Участь всего живого–лучи плача. Причин много: и вечер, и счета за неудачи, и бесконечные очереди за светом и водой. Плач–след жизни, где нет слёз, там не живут. Календарям, часам ни свет, ни люди, ни вода не завидуют, плакать временем невыносимо больно.

Сны предательств не простыли

Засучили рукава

Берёзы  присягнувшие России

И росы утра острова

Вечера из чего-то вчерашнего, забытого, утраченного. О днях такого не скажешь.

Собирались по четвергам, отведать одно из очередных блюд, выпить по бокалу марочного вина. Не тост главенствовал за столом–вопрос, один единственный вопрос. Ответы дозволялись до последнего глотка из бокала. Компанию вину и блюду вечера составлял букет цветов, цветы, как и вино, и вопросы не повторялись.

– Этому букету явно чего-то не хватает.

– Полагаю, все букеты не могут обойтись без какого-то дополнения к ним.

Последнее замечание отбило охоту на слова. В тот вечер так никто и не догадался, в последующий отмалчивались, усердно нахваливали вино, закуску, погоду за окном. На третий четверг у всех исчез аппетит.

– Господа, кто знает ответ на этот чертовски сложный вопрос?

– Думаю: сады, поля, оранжереи.

Вечера из чего-то вчерашнего, забытого, утраченного. Утра вечеров мудренее. Проснёшься, голову повернёшь, ахнуть захочется, а стыдно.

На четвёртый четверг ответ был у всех, вопросы увяли, пили стоя, без слов.

Вы когда-нибудь видели, как улыбаются букеты?

–Кто из родственников остался?

–Пальто.

–А из близких?

–Пиджак, рубаха, стол на кухне.

–Крапивой крещён.

–А ещё?

–Щами из кислой капусты.

–Хорошо?

–Грустно.

Кому Крым, кому Кавказ, патриотам местные курорты. Мозгами не к тем берегам плыл, признали годным к оздоровлению. С утра тут не пьют, повидлом не закусывают, букв ботвой не кормят. К окну по субботам водят, свет гасят. Как титры– трутни по экрану забегают, не дышим, мозгами про себя шевелим. Шалых в зале нет, шалые под одеялами свои фильмы просматривают.

Ой! У мужика пару пальцев пропало, руку изувеченную к лицу поднёс, рот испарился. Смех, да и только. Судя по булькам и кадыку водку пьёт, как без стакана и бутылки обходится, спрашивать не полагается. Баба его похлеще кренделя выделывает, только оголяться собралась, как от грудей и след простыл. Повернулась задом, а зада у бабы нет. Вот умора. Не кино, а Кио какое-то получается, цирк, да и только. Главное, не говорят совсем, как автомобили перепикиваются. Зал – в свист. Сеанс прервали. Санитары руками на азбуку Морзе перешли. Главный по мозгам на сцену выкатился, спасибо медсестру не забыл прихватить с грудями, с задом, как по природе полагается. Авто из себя изображать не стал, сразу на артобстрел перешёл:

– Кому Крым, кому Кавказ, патриотам местные курорты. Вам: «Ленин в Польше», «Ленин в октябре», только Ленин без Крупской, не курил, не пил и по бабам не бегал, хороший пример для подражания. Вопросы есть? Нет, вот и отлично, кто про Коллонтай вспомнит десять уколов  в памятные места.

Не справиться самому, настроение на троих, надраться вусмерть с первыми пропащими и прощать, прощать, прощать… Пусть только согласятся в сторону мою посмотреть, слово то самое необходимое произнести. Какое  сам не знаю, как воздуха его не хватает. Она спускалась на эскалаторе, я поднимался по нему. В непролазной хмуре лиц, её глаза, как с небес улыбались. Оглянулся, рядом никого. Повезло, она мне улыбалась. Побежал по ступенькам, на крыльях полетел, спускаться к ней туда, на землю за словом из воздуха…И догнал, и со спины оглядел, прикинул куда за цветами сбегать. До плеча дотронулся, она обернулась, продолжая всё так же улыбаться с небес… Но не мне.

– Вы что-то желаете?

– Невозможного.

– Говорите, я могу, всё могу, скоро рожать,  мне не страшно совсем.

– Вы  не могли мне улыбнуться, как ему?

– Нет, на троих  настроена.

Этот тонкий слой света, трепет тепла настолько интимны, что и полдень бабьего лета тускнеет.

Обнажённости в женской руке много больше, чем во всём остальном теле. Куда там осени до таких степеней откровенности. И пальцев на руке не горсть–гарем.

– Ты мог бы разжечь костёр, озябла, красота  не греет.

Преступная близость не прикрытой наготы девственного пламени рук ломает до сих пор. Но то не голод страсти, невинность юности не даёт памяти покоя.

–Ну что ты мешкаешь, шуршишь как мышь и шуршишь.

Бабье лето, на то оно и бабье, что с женских рук, а не с небес спускается на землю, а листья тени тех нетронутых ладоней.

– Ты не слышишь, продрогла, пальцы немеют.

Как только руки  попросятся  в бесформенные стога варежек…

Перед всем миром на колени встану, попрошу вернуть обратно в тот листопад ладоней, в лодки того уплывающего лета. Костра разжечь так и не смог, мешала бесстыдная нагота пальцев.

–Ты мужик или кто?

– Кто.

«Кто» с тех пор и эхо, и позор и юности позывной.

Браки совершаются не только на небесах.

 –Хотите, сказку?

 –Не стоит, с детства сыта по горло.

 –Я по рождению глагол, мои  сбываются.

Между кроватями просвет в полметра, её уши, утопая в блаженстве подушки, заблудились в нюансах моего рождения.

 – Вы монгол?

Разочаровывать не стал, разочарованная женщина в полуметре от тебя даже под капельницей тигрица. Медсестра, подвесив препараты на штатив, удалилась.

 – И монгол, и гол, как сокол.

 – Вы на что такое намекаете?

 – Вам доводилось пить на брудершафт?

 – Не хулиганьте, не то сестру позову.

 – Приподнимите голову, мы с Вами уже пьём, жаль,  не шампанское.

 – Что?

– Заметьте не в уста, из вены в вену. После такого,  как монгол, просто обязан на Вас жениться.

– А как же муж?

– Муж домашнее животное, а я монгол.

– И чем Вы лучше  мужа, дикостью своей?

– Широтой скул, они Вас от  бед прикроют.

– И как Вы себе всё это представляете?

– Очень просто, как только наши вены насытятся нектаром любви, возьмёмся за освобождённые руки и отправимся к доктору.

– Зачем?

– За благословением.

Браки совершаются не на небесах, в больничных палатах, там медсёстры ставят капельницы на брудершафт.

Людей лес

Океан волн

Жизнь жест

Осенний сон

Аиста фокус

В иные края

Жизнь это отпуск

Из небытия

Не гляди на настоящее в упор

Нет у настоящего ответа

Времени державный  триколор

Не откроет тайны цвета

Всё с небес и синь и кровь и снег

Градус радуги от Бога

Прошлое готово на побег

Будущее баба недотрога

Мои руки не мои

Не мои мне ближе

Твои с неба журавли

Над абажуром рыжим

Пальцев десять а не пять

И зима не лютая

Проснуться утром и понять

Пальцы перепутаны

Адама лист не первый

Уронит Евина рука

Потому у полумира

В яблоках облака

Осень говорлива

Как сотни лет назад

Потому у полумира

В это время листопад

Скоро осень
Суды большевеют

                                                  Прости Осип

                                                  Спасти не сумели

Сел за биографию. Что ни ребро, то Ева, что ни грань, то рана. Тут все за биографию: и дождь, и снег, и свет и люди. Вершин нет, кошки на душе наше имущество. В узорах решёток кресты, за крестами немного неба. Сидельцы невольники Сатурна. Кубы камер совершенны, развернёшь, вот и крест. Биография – слово, тут его не выговаривают, слишком земное оно. На Сатурне света мало, не про честь, про долг. Он–срок. Сел за биографию, встал–обыск, мысли выскабливают. Нет–свой. Нашли, что не ребро, то Ева, что не грань, то рана, вершин под крышами тюрем нет. Сел за биографию, она–слово. Выстоишь–памятник тут, там тьма непониманий. Куб совершенен, разверни, тут твой крест.

Французским больше не пользовался, у нас в трамваях говорят о другом.

Приводов в органы не счесть, пальцев не хватает.

–Работаете где?

–В Ереване, в Воронеже, в Париже.

–Кем?

–Меня туристам показывают.

–А, ну-ка дыхните!

–Значит и Вам тут воздуха не хватает!