Начало романа-дневника

Предыдущая часть

1965,
апрель

- Что вы орёте, - сказал я зло, но спокойно. - Пойдём, Люда.
Я спрыгнул с верхней площадки. А она не могла.
- Держись за меня, давай руку, - я хотел её подхватить, снять.
- Нет, нет, - с непонятным смущением сказала она. 
Держась за моё плечо, ползая на коленках, она неловко спрыгнула.
Старуха и появившийся теперь пожилой железнодорожник захлопнули за нами дверь, зло глядя  и... <...> ...юся  дверь и губы мои беззв[учно]...
(Вырезаны косо в середине листа 3-4 строчки. - Б.К., июль 2016).

Я взял камень и <...> ... силой метнул его в вагон.
- Не надо, - <...> крикнула она, когда камень был уже в воздухе. Он громко зазвенел на рельсах.
- Ладно, пойдём, - махнул я рукой на вагон и на всё прочее. - Они тебе сильно испортили настроение?
- Да, испортили... - сказала она грустно.
- А мне - я даже не знаю. Я просто злой. Я страшно не люблю плохого настроения. Да и кто его любит? Бывает так, что какой-то мелкий случай  вызовет в тебе плохое настроение. Нужно стараться преодолеть его: шутишь, бегаешь, размахиваешь руками. Преодолеть, несмотря ни на что! Сюда даже примешивается какой-то призвук бесшабашности. Идёшь, смеёшься и ругаешься: к чёрту, к чёрту! Всё это чушь, муть, ерунда! И вот так, через это стремление бороться приходишь к боевому, деловому, словом, хорошему настроению. Обязательно и ты, Люда, старайся так или по-другому преодолевать в себе плохое настроение...

"Тебе лишь бы целоваться"

...Мы шли под огнями фонарей и рекламы вечерней Читы. Уже совсем стемнело и сияла полная луна. Мы шли вверх по Анохина, где не светили фонари и очарование весенней природы и свежевымытого  неба с луной и звёздами действовало  ещё сильнее.
Сидели, взявшись за руки, о чём-то шутили, смеялись.
Она: - Не говори вздора.
Я - Тебе не смешно?
И проч. и т. п.
Потом стояли возле будки высокого напряжения, на двери которой угрожающая надпись со страшным оскалом черепа: "Стой! Высокое напряжение!" Мы повиновались столь любезному приглашению и остановились.
Я взглянул на окружающий  ландшафт и стал им восхищаться: какая луна, какие звёзды, как всё величественно и прекрасно.
Она не могла понять меня, моё состояние. Спросила:
- Ты на самом деле такой или представляешься?
Я шутил:
- Я ещё не преставился, живой ещё!
Она (с досадой):
- Ну, в смысле представляешься.
- А, представляешься?.. Разрешите представиться: Борис Ильич.
- Ты опять шутишь, - сказала она с укором.
- Нет, я всё искренне говорю, Люда, - сказал я, наконец, серьёзно.

Я действительно говорил искренне. Ведь природа никого не оставляет равнодушным. Но вот теперь что-то во мне изменилось и я не без корысти стал настраивать её на идеалистический лад, уводя в мир мистики. Говорил я уж слишком выразительно, чтобы обворожить девушку и  поднять уровень  наших отношений.  
- Посмотри, сколько звёзд на небе. Каждая живёт миллиарды лет. А можешь ли ты представить, что такое вечность? И какая малая ничтожная пылинка - человек по сравнению со всем этим вечным и бесконечным во времени и пространстве миром.

Я обнял рукой её за плечи, а затем за мягкий ворот пальто, грея замёрзшие руки:
- Ты замёрзла, наверное?
Наши лица были рядом и во время одной из пауз в разговоре я быстро наклонился к её губам, но она испуганно повернула голову и по-детски пропищала:
- Ой, Боря, не надо меня целовать!
И жалобно спросила:
- Ну зачем это?..  Тебе  лишь бы целоваться, а я... Нет,  не надо, Боря, ну что ты делаешь! Ой, что завтра будет!
- А что завтра будет? - я расстегнул ей пальто на груди. Она не пускала. 
"Через борьбу - к победе", - пришли в голову слова Бетховена, ставшие  по существу эпиграфом к его 5-й симфонии.



Наверное, кощунственно в этот момент прозвучали бы бетховенские слова, но что поделать - именно они вспомнились мне. Под пальто я чувствовал тепло её нежного тела...  Она очень застыдилась, я видел, как краснеет её лицо: 
- Не надо... так...  Лучше поцелуемся. 
Вот такой переход у неё всегда бывает: от стыда - к естественной простоте. Но я был недоверчив:
- А не обманешь? Дай слово!
Она дала "честное комсомольское".
Теперь я был спокоен и улыбался. Она - честная, и комсомольскому слову ни за что не изменит.  Теперь я не сомневался в исполнении обещанного. 
Наступило молчание. 
- Может не надо? - робко спросила она.
- У тебя есть какие-то идеи?
- Нет.
- Ну тогда, может быть, я страшный?
 - Нет.
- Но почему?
Она не могла объяснить, и я понял, что в такой момент долго нельзя разговаривать.
- Нет, ты обещала. - сказал я и медленно приближаясь к ней, трепещущей от смущения и многих других чувств, я поцеловал её. Потом ещё и ещё.

"Ой, что завтра будет!"

(Следующие восемь строчек тщательно зачёркнуты. - Б.К., июль 2016).

Я взглянул на её лицо. Оно изменилось; поразило меня своей одухотворённостью. Губы были сложены прекрасным и счастливым лепестком, а лицо светилось изнутри каким-то светом.
Ты раньше целовалась? - спросил я её.
- Нет, не целовалась.
Потом вспомнила что-то и улыбнулась:
- В 11 лет меня поцеловал один маль[чик].
(Четыре строчки в середине листа косо вырезаны. - Б.К., июль 2016).
[- А ты целовался?] - спросила она.
Я сказал, что да, а она не поверила. Я был серьёзен и молчал. И она поверила. Я опять засмеялся и она опять мне не поверила. Но я рассказал, как всё было с Олей, как под хмельком у меня всё это легко получилось.
- Ты думаешь,- сказала она. - ей приятно, что ты  сейчас со мной целуешься?
- Перестань об этом думать, не надо.
И совершенно прямо, без обиняков, не желая сдерживать себя, сказал:
- Она дура, я с самого начала это знал.
Говоря это, вспомнил Олино письмо ко мне и её пронзительный голосок: "Сволочь!"
- А ты обо мне не подумаешь так же? - напряжённо глядя на меня, произнесла она.
- Откуда у тебя такие мысли берутся? Я ведь тебя довольно долго знаю, а о ней ничего не знал, кроме имени.
- Ой, что завтра будет!
- А что завтра? - опять пришлось успокаивать Люду. - То же, что и сегодня и вчера. Кстати, "завтра" наступит через полтора часа, - сказал я, поглядев на часы.

"А здороваться можно?"

Я вглядывался в её лицо. Я понимал её. Первый в её жизни поцелуй, а девочки всё это чувствуют тоньше мальчиков. Она всё же стыдилась чего-то.  А чего стыдиться? Что стыдного в наших отношениях? В общем - ничего. А конкретно? А может быть она ощущает какую-то неправедность происходящего с нами? Жаль, что идеальная любовь - любовь Ромео и Джульетты -  бывает редко. А чаще всего - суррогат. И трудно, порой, разобраться, отличить друг от друга пепел и алмаз, отделить человеческое чувство от животного инстинкта, распутать это сплетение   горячих чувств...
Она стыдилась и боялась проявлений своих чувств:
- Только в училище не подходи ко мне. 
- А здороваться можно? 
Эти слова словно возвратили её в обычную житейскую сферу. Она рассмеялась:
- Ну, это можно.
Мы снова целовались. Мне было неудобно, что она рот открывала и... словно и не было  поцелуя.
- Не открывай рот!
- Да я же не целуюсь, - засмеялась она.
- Ах ты, обманщица!
И наградой мне был долгий сладостный поцелуй. Она впилась в мои губы, глаза её закрылись. 

- Ну пошли, - сказал я. 
Голос мой  прозвучал довольно жёстко. Для неё, я это понимал, он был резким контрастом с поцелуем, в который она вложила свою душу. 
Она сказала несколько обидчиво и разочарованно:
- Тебе лишь бы поцеловаться...
Она не уходила и не отпускала меня.
- Пойдём, ты замёрзла.
Мы пошли.
- Не надо до дому провожать, - сказала она возле автобусной остановки. - Езжай на автобусе.
Но я не мог её оставить. Я чувствовал, что в том взволнованном состоянии оставить её одну нельзя.
Я проводил её до дому. Стояли в подъезде. Она, словно не всё ещё досказала мне между поцелуями, хотела что-то ещё сказать, но...
- Как завтра будет? - встревоженно спросила она.
- Как обычно.
И пропел ей:
- "Ты не печалься, ты не прощайся, я обязательно вернусь".



Я чувствовал, что мелодия этой песни захватила её. Она улыбалась   счастливо и спокойно. Я ушёл, поцеловав её на прощание.

В училище мы встречались и разговаривали как обычно, но помня и бережно неся в душе какое-то новое ощущение.

Тринадцатое число

13 апреля мы уехали с Людой на Первую Читу, надеясь посмотреть новый фильм. 
Я не верю в роковое тринадцатое число, но фильм оказался старый, и мы не пошли на него. Но в этот день было и многое другое, что заставляет в тринадцатый день каждого месяца чувствовать себя не так, как во все остальные дни месяца.

(Продолжение следует)