Предыдущая часть

1963

(последняя неделя марта)

Чита. Все наши мысли о ней.
В шесть десять утра поезд уже на вокзале.
Мы вчетвером с чемоданами выходим на яркую привокзальную площадь. Идём на некотором расстоянии друг от друга. Я позади всех. Впереди меня Валерий Михайлович, немного сбоку - энергетик, а впереди всех Иван Иванович. У меня в руках небольшой чемоданчик (тот самый "старенький чемоданчик" - Б.К. декабрь 2015) и сетка, а у моего учителя лишь маленькая сеточка.
- Давай твой чемодан, - предлагает он мне.
- Нет, я сам, спасибо, он совсем лёгкий.
Мы вышли в город. Энергетик пошёл в другую сторону.
Заходите, - сказал ему Валерий Михайлович, - мой адрес улица Ленина,54, кквартира <...>.
Мы остались втроём. Иван Иваныч свернул вскоре в другую сторону.
- Забегай, Иван, если будет время.
- Зайду! Только вряд ли время будет.

Пустынная улица освещалась тусклыми фонарями. Однако уже светало. Шли мы довольно долго (это первый раз так казалось.На самом деле от вокзала  до магазина "Темп" минут пятнадцать ходьбы. - Б.К., декабрь 2015) и по пути Валерий Михайлович с увлечением рассказывал о своём городе.
- Вот в этом здании совет народного хозяйства. А здесь кооперативный техникум. Раньше он был в Сретенске, теперь его перенесли в Читу. А вот механический цех завода, где я работал.
- Кем вы работали?
- Механиком, - совершенно серьёзно ответил он.
Как раз мы подошли к большому пятиэтажному дому.
- Вот здесь мы живём, - сказал Валерий Михайлович, - не забудь адрес.
Очень долго мы огибали этот огромный домище, чтобы войти во двор. Перед самым домом тротуар был особо отделан квадратным паркетом. Эта линия тянулась метров на сто в длину и метра четыре в ширину.
- Красиво здесь сделано, - сказал я.
- Да, неплохо, но зимой, когда здесь был снег, этот паркет обледеневал и по нему невозможно было пройти, не упав и не посадив себе синяка.
Наконец, мы вошли во двор и повернули за угол. Так шли ещё метров двести.
- Большой дом, - сказал я, поёживаясь от утреннего холодка.
- Да, дом восьмидесяти четырех-квартирный. Этот дом - самый большой во всей Чите... был! Сейчас строят и побольше.
Мы дошли до искомого нами седьмого подъезда и стали подниматься по лестнице.
- Мы живём на самом верху, - сказал мой учитель, - в детстве у меня не хватало терпения спускаться вниз и я спускался вот таким способом.
Он сделал жест рукой по перилам.
- А наверх как? - с любопытством спросил я.
- Наверх вот по этим ступенькам. Он указал рукой за перила.
Вскоре мы стояли на лестничной площадке перед дверью. Был уже рассвет, но в подъезде ярко горели лампочки. И было как-то уютно стоять, опустив на пол чемоданы перед дверью, слушать, как стучится в дверь Валерий Михайлович. С ним я чувствовал себя спокойным, сильным, защищенным от всего плохого.
- Не хотят нам открывать, Борис, - улыбнулся мой учитель после минуты энергичного воздействия на дверь.
Но вот что-то скрипнуло, послышались шаги  дверь открылась. Валерий Михайлович, а следом за ним и я прошли в коридор.
Нас встретила высокая худенькая женщина в простом платье. Как потом оказалось, мать Валерия Михайловича.
- Приехал! - сказала она.
Говорила она тихим голосом, но очень выразительно.
Она прошла с сыном на кухню, а я остался стоять в небольшом и казавшимся мне уютном коридоре.
Несколько секунд они тихо разговаривали. Потом мать Валерия Михайловича вышла в коридор и тихо мне сказала:
- Боря, проходи на кухню, раздевайся. Повесь пальто вот сюда. 

Мы сидели с Валерием Михайловичем в маленькой уютной кухонке. Ничего лишнего здесь не было. Столик, на котором стоял и нагревался электро-чайник, еще один стол в углу, печка, водопроводная раковина.
Чтобы что-нибудь сказать, я спросил Валерия Михайловича:
- Этот дом давно построили?
- Давно, в пятьдесят первом году.
Посидели, помолчали. Чай вскипел. Мать Валерия Михайловича разлила нам в стаканы, а сама куда-то вышла.
- Я достану коржиков, - сказал я и пошёл к своей сетке, которая стояла вместе с моим чемоданом у окна.
- Твоя мама печёт?- спросил он, когда я развернул на столе пакет с коржиками.
- Да, пекёт, 
- Нужно говорить "печёт".
- А по-моему, пекёт!
- Сейчас спрошу у мамы, она ведь литератор.
Валерий Михайлович вышел и я услышал голос его мамы.
- Солнце печёт. Нет-нет, коржики пекёт 
- Ты оказался прав, Борис, - сказал мой учитель, входя на кухню. - Действительно,- пекёт.
Мы еще долго сидели на кухне с Валерием Михайловичем, пили чай и разговаривали. Его мама стояла здесь же и он разговаривал с ней, спрашивал о своих друзьях, которых у него было много в Чите.
- А как Марина учится?- спросил Валерий Михайлович.
Он встал и взял в руки портфель, стоявший у печки.
- Марина хорошо учится, - сказала Галина Александровна (так звали мать Валерия Михайловича).
- А Сергей?
Мать вздохнула:
- Сергея стипендии лишили.
- Ну идиот! - в сердцах воскликнул Валерий Михайлович. - А что он?
- Чертежи не сдал, двойку ему поставили.
Покачав головой, он сказал мне:
- Есть у меня брат, в техникуме учится, твоего возраста или немного старше. Так уже стилягой стал.
Как раз в это время в кухню снова зашла Галина Александровна. В руках у неё было какое-то письмо:
- Вот Марина написала тебе. В Сретенск отправить хотела.
Учитель распечатал конверт и стал читать. Он сразу же заулыбался, потом откровенно засмеялся и замотал головой.
- Читай, Борис,- протянул он мне листок. На нём большим детским почерком было написано:
"Милый Валерочка! Приезжай скорее к нам. А когда приедешь, ты мне подари велосипед. Ладно? Я очень тебя люблю."
"Как его любят, - подумал я и в тайне даже позавидовал.
Когда мы, наконец, напились чаю, совсем рассвело. Яркие лучи солнца пробивались сквозь окно.
- Идите в комнату, я приберу здесь, - сказала, входя, Галина Александровна.

Марина

Мы пошли в комнату, смежной с кухней. Это была небольшая, но светлая комната. На кроватке, разметав одеяльце, спала девочка лет семи. В углу этажерка с книгами, стол с книгами, еще одна прибранная кровать.
Девочка, лежавшая на кровати... Сонные её глаза  открылись, она улыбнулась, увидев Валерия Михайловича, и проговорила тихо и радостно:
- Валера!
- Здравствуй, Марина!
Он подошёл к кроватке и нагнувшись, крепко поцеловал её. Марина начала одеваться, а Валерий Михайлович стал показывать мне свою книжную полку:
- Здесь есть очень интересные книги. Вот Горький. Здесь "Девушка из пригорода" - можешь почитать. Ну ладно, я пойду. Располагайся здесь.
Его мать заботливо мне сказала:
- Ложись, отдохни с дороги.
Я был благодарен ей за эту заботу, но мне почему-то было немного неловко, что обо мне так заботятся.
- Я не хочу, я не устал, - смущенно сказал я.
- Отдыхай, не стесняйся. Поезд ведь рано пришёл.
Она ушла. Я, сняв ботинки, прилёг на указанную мне кровать и стал читать. Вначале меня действительно клонило ко сну, но что-то вдруг проснулось во мне и спать совершенно расхотелось. Сел на кровать и стал смотреть на листок бумаги, на котором старательно что-то рисовала Марина, сидевшая за столом уже с полчаса.
Стол стоял близко - рядом со спинкой кровати, и мне было видно, как детская рука выводит кривые линии, из которых потом получается девочка с бантиком, а рядом с ней цветочек - ромашка, зайчик и мишка.
Я смотрю внимательно и говорю:
- А нарисуй вот этот будильник. 
- Будильник? - удивляется Марина.
Она быстрым размашистым движением рисует круг и стрелки.
В разговоре я узнаю, что ей восемь лет. "Если восемь, - думаю я, -значит она с 1955 г. рождения, а Валерий Михайлович с 1941-го. Не мог же он в 14 лет иметь детей! Ясно, он пошутил. Вот хохмач! От этих мыслей мне стало веселей и я смеюсь.
- Что ты смеёшься? - спрашивает Марина.
Теперь , наконец, я хорошо рассматриваю её. Это обыкновенная маленькая девочка с большими голубыми глазами, миниатюрным носиком и губами, которые часто по-детски улыбаются. Глаза смотрят на мир ласково, с любовью.
Я всё смеюсь, не отвечая на её вопрос. и вместо ответа спрашиваю:
- Нарисовать тебе что-нибудь?
- Нарисуй, - радуется Марина.
Я беру листок, карандаш.
- Чего нарисовать?
- Человека.
Я черкаю карандашом и у меня получается человечек, ничем не хуже рисунка Марины.
Она смотрит и смеётся:
- Я поставлю тебе сейчас отметку.
Марина прикрывает листок от  моих взоров и что-то там чертит. Кладёт карандаш, лукаво смотрит на меня и отдаёт листок. В нём сплошные пятёрки.
- Ого! - искренне восклицаю я. - Сразу восемь пятёрок.
- Девять! Девять!
Я снова пересчитываю и действительно: оказывается девять.
- А теперь мне поставь отметку.
Она что-то рисует и отдаёт мне. Я внимательно рассматриваю нарисованного зайчика. Одно ухо у него на боку и весь он как бы подмигивает мне.
Марина говорит:
- Ставь, что хочешь. Хочешь - двойку, хочешь - тройку, хочешь - четвёрку. Что хочешь!
Я смотрю очень серьёзно на рисунок, затем закрываю его рукой и пишу, пишу... Ставлю пятёрки. Весь лист заполняю пятёрками. Стараюсь перещеголять в щедрости Марину. И мне, кажется, удаётся это.
Я протягиваю ей листок. Марина долго смотрит на него. Она вся сияет от радости.
Еще через полчаса мы сидели и разговаривали, как старые знакомые. Мы рисовали. Она мне ставила пятёрки, а я  - ей. 
- Сколько здесь пятёрок? - спрашивает меня Марина, глядя на испещренный моей рукой лист.
- Сто двадцать восемь, - называю я первую попавшую на ум цифру.
- Сто двадцать восемь, сто двадцать восемь. - радостно повторяет она.
Потом она мне ставит пятёрки. Весь лист заполняет пятёрками. Я считаю и насчитываю тридцать семь пятёрок.
Наконец, я вспомнил про свои дела: решил навестить Женю Маркина. Сказал об этом Валерию Михайловичу.
- Политехникум совсем рядом. - ответил он. - Спустишься вниз по Ленина на один квартал, там он и стоит.
Я одеваюсь и иду. Уже в дверях слышу голос Марины, рассказывающей своей маме: "Я ему поставила тридцать семь пятёрок, а он мне сто двадцать восемь..."

Фотокарточка вложена в седьмую тетрадь с надписью  на обороте моей рукой: "Мой учитель В.М. Рублёв встречает праздник. 1963 г."

(Продолжение следует)