КЛЯТВА.

 

 

            Мой шеф, у меня, охранника, когда-то был моим учителем. И удачлив был, больше чем богатый. Давным давно, он преподавал в школе русский и литературу.

            Началось вся эта история с того, что пришел факс. Непонятный…

Наплетено там и про жизнь и про идеалы, все вместе. Отдал заместителю, тот тоже ничего не просек, но сказал, чтобы на всякий случай показали нашему воеводе. Это так мы шефа называем, да и он сам не против. Воевода, напротив, к этому отнесся серьезно.

            Потихоньку вся эта катавасия затихла. А потом с указания шефа, я слушаю этот разговор по мобильнику и записываю его. Такой молодой, именно чистый, вибрирующий от напора и энергии…Женский.

  - Здорово, Серега! Что это ты скрываешься от меня? Я тебя везде ищу. Так вот, ну-ка скажи, какое твое самое лучшее ощущение счастья. Только договоримся, я все знаю и поэтому сразу выброси все эти контракты, канары и моря. Всех баб выброси, как ты выбросил свою любовь. Это уже не твое. Деньги тоже. У тебя их много, а будет еще больше, - это что счастье!?. Ну-ка вспомни! Хочешь, я тебе подскажу?!

Все это случилось, когда ты был в первый раз председателем пионерской дружины лагеря. Ведь это ты настоящий. Ну! У тебя трудный день был. Совет председателей, потом участие в трудовом десанте. Кроме того, вечером ты вызвал кабинет ее. И все это впервые. И не говори, что не помнишь. Весь разговор, все эти признания, в крови твоей. Вспомни! И драка через два часа под лунным светом.

А вот потом ночью костер, огромный пионерский костер. Ты тогда дал себе клятву. Ну!?

  - Я не помню никакой клятвы! - закричал воевода: Я чист!!

            После этого разговора шеф вызвал меня и приказал, именно приказал, найти то место, откуда  звонили. Он говорил, а мне неожиданно вспомнилось, как в школе, он как учитель, сказал мне, что слово, словосочетания слов есть такой же мир, как и наш. И это я запомнил

На следующий день выяснили. Там раньше были пионерский лагерь, а сейчас завод по переработке шлама и еще чего - то технического. Кстати и наша фирма имела там тоже свою долю,

Давно я там не был, потому и знал, что все там отравлено. Просто железные бочки с отходами закапывались в грунт. А такого делать было нельзя. Никогда, ни в коем случае…

             Уже тогда он был как не в себе, ночь, а он не уходит. Потом стал переодеваться. Уже тогда я приметил, что по-походному. За ботинками посылали домой. И когда раздался звонок по мобильнику, шеф поднялся. Он уехал один и никто не знал куда.
            Ни жена, ни дети. Даже любовница! Тем более - милиция. И тогда я сказал, что должно быть одно место, где раньше был пионерский лагерь, речка, лес. Костер. Мать воеводы сразу сказала где.

            Поехали туда. То место нашли сразу. Потому что, когда шли к нему, то наши туфли покрылись солевой пылью, а вокруг стояли рыжие, давно сдохшие елки. Не деловая древесина, вот потому и сохранились.

А там стояла невысокая, такая вся зеленая ель. И на траве сидел наш Серега. Кулаки сжаты, а на лице улыбка.

В молодости он был красивый! А удачливый, даже в смерти своей!!

            Но и это не все! Через день весь этот сосновый лес сгорел. С трех сторон. Погибла и та зеленая единственная елочка, также как и завод по переработке зарубежных отходов.. Недаром воевода, мой друг, говорил, что слово создает свой мир.

И этот новый мир, новое слово и трехактовое действие - все это не казалось будто это все - я.

Шума было на целую Россию, но Сереги это уже не касалось.
Как и эти проклятые бочки...

 

ОДУВАНЧИК ВАСЯ

 

 

            Наша часть стояла на отшибе, на фланге 102 пехотной дивизии.
И если до нас немец достать не мог, все ж таки два оврага попрек поля, то на связи с полком сказалось все очень плохим образом.
Что касается связи и снабжения, то как говорят сами немцы – «полный «швах».
Потому что два, даже три оврага было позади нас. Единственная дорога, если можно ее так назвать, шла по полю и немцы со своей артиллерией были там полные хозяева.
            Что там машина, повозкой невозможно было проехать. Раз два и одни ошметки по всему полю летят немцы то пристрелялись. И ночью и днем.

Приходилось все снабжение по оврагам перекидывать. А там не развернешься, иногда такие буреломы, танком не прошибешь, такая военная неразбериха и хлам кругом.
И если с вооружением, боеприпасами было, по школьной оценке на три, то по еде и газетам и письмам – полный ноль.
Вот так мы и оказались в окружении, хоть и на своей стороне.

И сегодня и вчера и завтра на ужин обед и завтрак только каша, со старым подсолнечным маслом. Про него еще так один солдат говорил, что это масло ободное, для осей у телег.
Но ели и еще как!!.

            Посылали группы людей за питанием, так они все равно норовят боезапас взять.
Потому что знали, наступают дни очень серьезные, Готовились и мы и немцы, а если у тебя нет ни патронов, ни снарядов то дело – «гроссен швах»..
Но оружие, боепитание это прежде всего. А то будешь со своей картошкой лететь и пятки салом смазывать, немцы вояки еще те, дадут жару.
Так что лучше пшенки наесться, это вернее будет.

            Открывался и «второй фронт», так тут называлась те действия, когда уволокут козу, или мешок картошки или раскурочат до конца брошенную машину с комбижиром.

Но такое счастье выпадало редко. Да и командир подразделения посматривал косо. Писать объяснительную по поводу захвата продуктов питания – ему.

Но и конечно, наши разведчики не преминули заявить о себе и доставить с боем трофеи все пять мешков какой то желтой крупы.

Да в спешке забыли спросить у пленного, не то что как варить, а как и звать ее.

Была эта крупа желтой, пахла кукурузой или еще чем, но варить ее было долго, она становится совсем тугая и на вкус — резина, только с желтизной.

Так наши командиры узнали, что против нас воют венгры и мадьяры, мука то оказалось кукурузной, для мамалыги.
Ешь такую кашу, точнее, подошву, а сам о другой, нормальной еде думаешь, точнее мечтаешь.

            А тут еще и термоса, в которых иногда носили от своих борщ и кашу стали все чаще приходить полупустые.
Это на той стороне, где стояли румыны и венгры появился снайпер.
Пришлось всем нам ходить потише, пониже и с оглядкой.
Автоматом снайпера не возьмешь, а из пушки куда стрелять - неизвестно. Но так и жили, приспосабливались.
Сам командир наш где ползком, где на четвереньках, а где, как зеленая ящерица, быстро и на пузе в штаб пробивался.

Что ж — война есть война, жить захочешь и не так согнешься и не так поползешь.

            И тут в штабе, куда пригласили всех командиров для ознакомления с боевой обстановкой и дальнейшими нашими планами, узнали про нашу беду.

И главный командир сказал, что он самолеты посылать нам не будет, а просто даст одного человека, который ему лично знаком и вот он пусть там со всеми бедами нашими и разберется.
Уверяю тебя, как боевой офицер, он вам там наладит питание, ведь своего личного повара вам даю, понимать должен.
            Наш командир согласился, хотя и не уверен был, что все будет, так как ему сказал сам генерал, командующий противотанковой артиллерией, отнекиваться не стал.

Тем более, что большую часть личного состава генерал забирал на свое главное стратегическое направление.
Наступит ночь, подъедут поближе, по глубине оврага трактора и тягачи, артиллеристы на себе выкатят почти все орудия и уедут от нас, оставят одну батарею и снова мы будем как в окружении под снайпером свои дни коротать.

Зато возвращались мы с пожилым, лет так на двадцать – сорок человеком, который тащил с собой чемодан. Такой небольшой чемоданчик. типа немецкого.
            Всем было интересно, что же в нем такого. Раз человек был у самого генерала поваром, значит есть , чего можно положить в чемодан. А когда я предложил понести чемодан, он мне его не дал. Только сам.
А командир увидел, что я стою рядом с ним и тут же произвел меня в помощника повара.
            И у меня была такая мыслишка. хоть я и первогодок и служу всего ничего, но ведь так хочется выглядеть бывалым и поэтому я немного сопротивлялся, когда назначили помощником повара.
Тут, понимаете, артиллерия, бог войны, разведчики, которые не ходят как все строем, в колоне, а всегда идут друг за другом, а мне с поварешками наперевес воевать.

И как мне не говорили, товарищи, что у солдат это самое важное место, как не доказывал командир, елозя вместе со мной на пузе, по всему оврагу, я был неутешен. И даже не смотрел в сторону моего нового командира в чине старшины.

            Но приказ есть приказ, стал я помощником повара. Стал я помощником повара.
Прежде всего, мы навели порядок на кухне. Кухня эта из трех ведер и куска железа толстого состояла, и стола из броневого листа с фанерой. Землянка, где хранились наши боеприпасы и ямы, куда складывали дрова
Потом глянули в термоса. Два хороших, один с дыркой от пули снайпера, еще три все в рваных дырах от осколков. Сделали, потом решили вопрос с водой, тут на дне нашего оврага ключик был, так мы его песочком обделали, доски где положили , где прибили, где загнали топором

            Мне эта работа знакома по деревне, мало ли я работал к своим восемнадцати года, да и овражный ключик мне этот был как родной, не раз пивал отсюда воду, когда ходили в лес по ягоды и грибы.
И лишь только потом позвал меня старшина Поваров Иван Иваныч к своему чемоданчику.
И фамилия у него была такая , поварская…

            Как глянул я в то чемодан, а там нож в кожаных ножнах, поварешка, колпак поварской, две ложки и пакетики, пакетики все с поварскими приправами.
Весь чемоданчик забит кухонной утварью и приспособлениями. Весы и мензурка, ложка для снятия проб, разделочная доска. Вот бы моя мамка посмотрела, чем на кухне работают
Но ни пистолета, ни гранаты, ни даже карты, где мы воюем.
А поварский нож ни сколько на разведчиский не похож, огромный, весь блестящий.

—Вот так мы и будем воевать – сказал старшина. – Поварешками да солью с перцем.

Пошли разбираться, что у нас есть, а что должно быть. Артиллерийская рота хоть и уполовинилась, а все равно работы много. А ведь и пехоту надо кормить.
Надел старшина колпак на свою голову, тоже из чемодана этого, и стал настоящим поваром и пошла у нас с ним работа на кухне. Тут мне и тяжело пришлось
            Перво наперво все в нашей землянке вымыли да не просто так, а кипятком. Все сало и комбижир с ложек, кружек, даже с двери блиндажа нашего вымыли.
Трубу вычистили и удлинили, чтобы искры не летели, не демаскировали наши позиции.

Ведь предыдущего повара как назначали, тоже не спросили лежит ли у него душа к этому делу. Как поросенок сам в сале и стол такой же.

            —А повар – это искусство – говорит старшина с белым колпаком на голове Иван Иваныч Поваров. – Тут надо душу определить, чтобы руки не лежали, а делали умеючи и со сноровкой..

А вот у меня руки не просто лежали, а от непрерывной работы гудели. Только ночью и поспали два часика, как снова будят меня в наряд.
Людей, солдат и командиров, кормить надо. К утру чтобы были суп и каша на сто человек.
Я тогда впервые увидел, как надо в суп лавровый лист заправлять.
Тот повар что был, кидал его просто в суп веником и они там, как сено плавали, ничего не поймешь, где суп, а где одни листья,.

А настоящий повар Иван Иваныч взял отдельную кастрюльку, поломал туда приправу лавровый лист , вскипятил и вылил, чтобы было в самый раз.
И знаете, какой суп он приготовил,
Щи из крапивы и лебеды. Зелененький такой, кислый.

Никогда не знал, что это так вкусно. Вот приду после войны домой, то-то я всех удивлю.

            На второе была каша, только каша. Но эта каша из пшена, вовсе не была горькой, как ей и положено в руках неумехи. она была рассыпчата и каждое ее зернышко словно маленькое солнышко светилось от масла.
И это было не просто старое масло, просто повар его облагородил, процедил, отжарил и добавил душистых трав, которые я тоже нарвал.
Даже чай и тот был из диких трав, тех самых, что растут у нас за забором, в лесу и просто так, на лугу.
Или дикий перец, охапку которого я невдалеке от кухни нарвал за пять секунд. Всю жизнь жил с ним, а не знал, что это перец.
А ведь у нас, в России, есть еще душица, есть зверобой и подорожник, дикая мята, листья и корни лопуха.

Так я увлекся, что меня, когда я возвращался к себе в овраг, наши разведчики встретили ругательствами,
Не забывай, что нас на том берегу, на горе ждет снайпер и если бы он не зевнул были бы мы без перца и соли и без тебя, помощника повара.

Лежал бы себе под кустиком и последних комаров кормил бы..

            Но ничего, на этот раз все обошлось, я дал слово, что всегда буду помнить о вражеском снайпере, — главное всем наш обед понравился.
Даже капитану, тот особо благодарил повара за отличную еду для воинов.
            Но и это было не все.
Даже когда снабжение наладилось, Иван Иваныч подошел к трем мешкам этой трофейной муки и задумался. Ведь впереди был праздник для всех. Да и этому времени весна разгулялась так, что уже и беречься не надо, все искры из трубы тушила листва деревьев.

—Будем делать праздничный обед! – решил Иван Иваныч, и все обрадовались. Хоть с едой у нас теперь был порядок, но всем вкусненького хочется. И никто не мог поверить, что пришла очередь надоевшим мешкам с кукурузной мукой.

Все ходили смотреть, как, вооружившись ситом и большим брезентом я и мой Иван Иваныч просевали всю муку. Всех комашек, жучков, хрущей повыкидывали, а кто остался тот пошел как мясо.

Но даже я не знал, что такое будет у нас на ужин.
Ведь если рассудить, то у солдата завтрак редко, а обед почти никогда. Это тут у нас порядок, а так едим мы все вечером, когда противник тоже успокаивается.

            А повар Иван Иваныч пошел к командиру и попросил у того несколько солдат, что бы заготовить травы, которые только, что вошли в полную русскую силу
Командир знал, то что мы муку всю перевеяли, и ему самому интересно, что мы тут такое задумали.
Поэтому задачу понял, дал опытных солдат, разведчиков, лучшего командира, уж они то знали, где мины и где лес и поле простреливается снайперами .

Всему личному составу так хотелось вкусненького, а мне всех интересней было, что можно приготовить из этой желтой муки.
Всем помнились та резиновая каша, которую мы ели и нахваливали. Известно, что голод самый лучший повар.

            Солдаты-разведчики успешно справились с заданием. Они принесли в рюкзаках целые ворохи травы, что растут в нашей стороне.
Ау нас в России росли на полях и лугах, скрывались в оврагах и лесах самые лучшие травы и все они были готовы отдать свою силу воинам, которые защищали родную землю.
На месте разрушенных домов солдаты рвали крапиву и лебеду, пустырник и копали корни лопуха и одуванчика, в полях ягоды, полевые грибы и корни сараны, в лесу папоротник, опять же грибы и плоды боярышника, дикой яблони и груши.

Цветы липы и душицы, белые сочные корни тростника, что растет вокруг нашего родника…

            Целых четыре часа мы, повар и я , а также помощники лепили, фаршировали и грели печь. Ворохи травы, ведра муки и прокаленного масла стояли у нас перед глазами.

Зато ночью, по всем окопам, землянкам и дотам, ко всем огневым позициям мы в ящиках из под снарядов несли горячие пирожки.

И такой запах шел от них, что солдаты ничего не говорили, а только принимали эту еду и сразу вспоминали свой дом и свою маму или бабушку, ведь только дома так могли приготовить настоящие пирожки в масле.

            Эти пирожки были яркие, желтые как цветки одуванчика, а внутри они были, зеленые как первый луг.
И острые и сладкие и масляные. Как же тут не вспомнить дом родной или детсад Или большой праздник, когда много еды, как на пасху

Даже и думать не могли, что эта чужая желтая мука может быть такой вкусной и полезной.
А для нашего санинструктора Иван Иваныч приготовил отдельно пирожки с лесными ягодами и горячими принес прямо в блиндаж, где и располагался наш полевой госпиталь.
Все запомнили этот фронтовой праздничный ужин.
И все вспоминали о нем, даже после войны. Ведь это был один из последних дней перед началом Курской битвы.

            Уже по ночам с юга и направлением на Белгород день и ночь ползла черная стальная страшная гусеница, состоящая из немецких танков, бронетранспортеров и самоходной артиллерии.

Уже проложены на штабных картах направления главного удара противника.

И злые, жестокие беспощадные отборные войска Гитлера сменили румынские дивизии.

Что тяжелые немецкие танки уже готовы к бою. Истребители заправлены и пушки готовы.

Что целую неделю эта белгородская земля будет содрогаться от выстрелов, а небо затянет дымом так, что целые дни напролет не будет видно солнца.

            Ничего этого я больше не увижу, и даже не узнаю, как мы все переломили весь ход Отечественной войны и немцы теперь будут только отступать, уходить из нашей страны, навсегда покидать ее, израненную, сожженную, но свободную и нашу..
Все дело в том, что мне так понравилось кофе из корней одуванчика, что ранним утром я вышел в поле и нашел там целое поле этих красавцев.

            Они так густо разбросали свои желтые пуговицы самого большого солдатского мундира, что я подумал, что тут в самом деле хватит на всех нас. Будет у нас праздничный одуванчиковый кофе как у фрицев. На всех сто наших человек
У меня с собой была саперная лопатка и рюкзак. Много корней я накопал и уже собирался уходить.

            Я наклонился над очередным кустиком, и в голове вспыхнул остренький прожектор яркого желтого света и тут я стал самым настоящим…
            Все потому что немецкий снайпер, сменивший румынского, уже давно лежал на своей боевой охотничьей позиции, и тихо тронул курок, спуск своей снайперской винтовки.
Ничего я этого уже не видел и не знаю, что я больше не живу на этом свете.
Теперь моя мама никогда не узнает, какие вкусные блинчики и пирожки из самой простой муки умею готовить я.

Что я теперь могу делать настоящие борщи и супы, поджарку и беф-строганов.
Кисели и лечебные квасы из растений, что живут рядом с нами всю жизнь.
А все мой любимый Иван Иванович Поваров, потомственный «кухмистер», как сказали бы сами немцы.
Только мой старший командир целую ночь будет копать яму и закроет мое лицо своим белым крахмальным, как и положено, колпаком навсегда…
            Знаю только что я всегда буду здесь и каждой весной буду радоваться солнцу и своему просторному месту, и листья заменяют мне руки и мир я чувствую своей желтой одуванчиковой цветком – шляпкой.

И что мечтаю дожить до самой середины лета, чтобы превратиться не просто в одуванчиковый кофе, а в легкие парящие зонтики—семена и парить над полем, над моей родной землей.
Придут и уйдут с нашей земли черные немцы, уйдут и злые морозы и тогда для нас всех вновь наступит весна.
И яркие соломенно солнечные шапки одуванчиков усеют все поля, все опушки лесов, обочины дорог.
Все пришла настоящая весна и теперь мороза больше никогда не будет.

И среди этих цветочков обязательно буду и я.

            Рядовой Красной Армии, призыва 1942 года, уроженец Курской губернии, воин стрелок и по совместительству повар солдат, житель маленькой деревни Яблочково, что за меловой горой расположено — Вася- Василек …
Это меня мама так называла и теперь никогда не узнает что на самом деле я Одуван Одуванчиков—весенний желтоголовый парубок
            Горький и сладкий, сочный и яркий, всю зиму меня не было, а вот теперь я здесь со своими товарищами радуюсь солнцу и своей новой жизни.

 

 

 

 

 

 

 

 

ТЕРНОВЫЙ АНГЕЛОЧЕК

ИЛИ

ДЕВОЧКА НАСТЯ И ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

 

(русская военная сказка)

 

 

                        К военному лету 1943 года Гитлер и вся фашистская Германия вновь были полны своих людоедских планов и надежд.
Вот - вот должно свершиться чудо, Геббельс целыми ночами кричал об оружии возмездия, Гитлер готовил танковые дивизии с новыми танками —Пантера и Тигр.
На воду спускались новые немецкие подводные лодки, которые должны решить морскую войну между Россией, США и Англией в свою пользу.

И со всех порабощенных стран в Германию свозили богатства, золото, медь и алюминий.
Из России и Польши шли эшелоны с дармовой рабочей силой.

Как змей трехглавый, которому отрубаешь голову, а две вырастает.

            Но так как наша страна была у Гитлера основным противником, то главное генеральное сражение должно было состояться именно на нашей земле, и это у нас, на нашей белгородской земле.
Вот тут и решится главный вопрос всей войны, кто выйдет победителем.
Недаром в исторической науке есть такой термин «Белгородская черта», и Гитлер почти не сомневался в исходе грядущей битвы.

Две супротивные армии стягивали силы, укрепляли оборону и гнали новую технику на будущие поля битвы.

            А на земле, где жила Настенька, в хуторе Терновое, уже давно существовал «новый порядок», или если сказать на языке завоевателей — «орднунг».

Приказы с немецким орлом, с фашистским кривым знаком и готическими буквами была расклеены во всех видных местах бывшего колхоза «Светлый путь».

            По новому порядку все земли бывшего колхоза, все поля и реки и леса, все что живет и двигается и, заодно, все люди были отданы в рабство новому владельцу здешних мест барону эсэсовцу фон Гросенфриц.
Это был большой, здоровый, как все крестоносцы, типичный представитель элиты всей Германии и эсэсовских войск.
Когда его увидели в первый раз на собрании, куда согнали все население деревень, ужас прошел по всей толпе.
Видели многое, но уж тут!!
            Из себя огромный, в черном мундире эсэсовца, с медалями и железным крестом под горлом, чтобы хорошие слова никогда не выходили оттуда.

Отныне здесь и навсегда будет «Новый Порядок»— объявил новый хозяин всего что тут есть и будет, — по этому порядку вам надо работать на полях и фермах, прокладывать дороги и выращивать гусей и кур, до которых немцы все большие охотники.
Все школы будут отменены, так как рабам не нужна грамота, читать надо только приказы, которые я буду издавать.
Запрещено под угрозой смерти хождение по улице втроем, появление на главной дороге в ночной час, употребление в пищу мяса.
Проходы в лес и лесные дороги будут закрыты.
Перечень предметов, которыми вы может иметь и пользоваться имеется в комендатуре: глина, солома, лапти, вербовые ветки и навоз, если его будет много.
Все кто не будет исполнять приказаний мера наказания одно – смертная казнь или сразу через автомат — пуф—пуф или через повешение на «прочная намыленная немецкая веревка»
Потому, что везде теперь есть «орднунг».

            Настенька, жительница села, мама здесь, папа где то на фронте в Заполярье, братья ушли в соседнюю деревню и скоро будут мстить фашистам, она, конечно, не понимала, что сейчас надо вести себя ниже травы, ниже воды, чтобы немцы или полицаи не схватили, не уличили в незаконном..

Она жила, так же как и раньше, только вот работы у нее прибавилось.
Такая вот новая жизнь пошла: целый день надо на хозяина работать, только вечером у себя на огородике, чтобы было, что зимой кушать.
И еще она мечтала, чтобы скорее пришли наши и немцы драпали бы до самого Берлина, где и находится главный враг всех русских людей – Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геббельс вместе взятые с Гросенфрицем

            Поэтому часто она утренним днем смотрела в небо, авиация и наша и противника стала действовать все активнее, ведь сердце и главное место Курской битвы пройдет по нашим полям и нашим селам, выжигая все живое.
Но Настенька не очень то и боялась.
            Пела как птичка: Взвейтесь соколы орлами или же Катюшу, которая к этому времени стала почти как ее старшей сестрой.
Домик, где жила Настенька был маленький, как на картиночке, только крыша из старой прошлогодней соломы, да три окошка, одно на дорогу, другое на близкий лес, третье на двор, где когда то были и корова и поросенок.
Пришли немцы и корова и поросенок исчезли, как и два старших брата. Одна мама осталась с ней и если все так пойдет дальше, то не миновать «идти в кусочки»
Это когда наденут на себя мама и ее доченька Настенька две торбочки, возьмут в руки по палке и пойдут по селам, распевая песни.
Много песен, мама знает все церковные, их уже не запрещают петь, Настенька все самые хорошие, что для души и озорные частушки.
С голода мы, голосистые, никогда не пропадем.
            Но судьба, военная, злая, решила иначе.
Одним последним для Настеньки летним днем на высокоголубом небе длинной дымной чертой пролетел истребитель с красными звездами на крыльях. Истребитель ушел за лес, а в небе появился парашютик белый и полетел прямо в дом на Настеньку.
Прошло еще намного такого интересного времени и вскоре на двор упал удивительно белый парашют и летчик в кожаном шлеме стоял за нашим сараем живой и невредимый.
А по ноге у него текла кровь. - это стреляли в него немцы.

—Девочка! сказал он. —Сейчас меня искать будут, как мне лучше уйти в лес.

Настенька все поняла, недаром она была сестрой двух партизан.

—Пойдемте за мной, товарищ летчик! - сказала она и побежала на огороды. Мама тем временем стягивала парашют с сарая, чтобы никто не увидел.
            За огородом Настенька бросилась на землю и сказала, чтобы и летчик сделал также.
Они не побежали прямиком через луг и не пошли лесом, а поползли между терновых, шиповниковых и акациевых кустов.
Тут в этом месте был огромный кусок леса, сплошь заросший колючими деревьями.
Уже в самой гущине они сделали перерыв и летчик вместе с Настенькой перевязал ногу.
Рана большая, и крови ушло много, но пули нет, прошла насквозь и упала где нибудь в лесу.
Кругом был густой терновник, и ходить в нем было очень трудно.
            Сюда спасались все кого могли обидеть, От охотников сюда бежали кабаны, от злых хозяев собаки, тут привольно жили ежи и змеи, птицы вили гнезда и ни одна кошка не могла добраться до желторотых сладких птенчиков, а если сама кошка родит котят, то они, без общей кошачьей школы, сами вырастут дикими
Потому что везде, где можно и нет, везде были острые пронзительные колючки, большие и меленькие крепкие, как гвоздики и у которых самый кончик обламывается прямо в коже на этом месте обязательно будет нарыв.
Но сейчас раненый летчик и девочка этого не замечали, они ползли дальше по узкой змеиной и ежовой дороге прямо в глубь огромного терновника и звери уступали им дорогу
И помогали им, ведь это были родные, свои.

            И когда летчик и девочка очутились на маленькой поляночке, где росла только одна травка и где хозяйкой была только Настенька, она приказала летчику лежать смирно и ждать самой темной ночи, когда она вернется со своими братьями и они выведут его за линию фронта.
Так все хорошо у них получилось.
            Летчик огляделся, отсюда с бугорка, вся деревня была как на ладони. Летчик полез в карман и там обнаружил печенье, которое утром за завтраком он случайно сунул в карман, наградил этим орденом из русского теста Наденьку и помахал ей вслед рукой.
Радостная Наденька бросилась домой..
            На выходе ее ждал сам фон Гросенфриц барон и владелец всей этой земли, людей и воды.
Все принадлежало ему и жизнь Настеньки тоже.

Уже давно нашли плохо спрятанный парашют, уже били палками мать, допытываясь, куда ушел летчик и барон в черной эсэсовской форме, где одна нога Гитлер, другая Геринг,а руки Геббельс и Гиммлер, взял в руки печенье, посмотрел и бросил под ноги.
Ему все стало ясно. Теперь дело было только в этой девчонке.
Она должна была сказать своему хозяину, где есть летчик.
            И тогда ей дадут много-много печенье, а также кусок гороховой питательной колбасы. Той самой, которой можно кормить оставшихся от всеобщей тотальной чистки, русских…

Но от горя, оттого, что эти немцы могут схватить такого красивенького летчика, от того, что не исполнится ее мечта и барона фон Гросенфриц не погонят в три шеи, Настенька окаменела.

Она даже не плакала, когда пытали ее на скорую руку свои же предатели и холуи, которые выросли у нас словно поганые грибы, не закричала, когда на ее глазах мать добили прикладами и скинули, глубоко в овраг вниз, в самый терновник.

Чтобы долго там лежала как убитая, никому не нужная собака.

            Вскочил было летчик, лейтенант авиации, на помощь, приготовил пистолет и упал на землю, глянул вниз, на рану, а сапог вновь полон крови, и нога не слушается его.
Не успеет и ничего не сможет он сделать.
Был он военный человек, и давал присягу не только на верность Родине, но и на то, чтобы выполнить боевую задачу ценой собственной жизни.
И вот оказалось, что его жизни мало, чтобы спасти Настеньку
Не прорваться ему самому сквозь густой терновник, не освободить Настеньки, как уже не спас жизнь ее матери.

            Привстал на здоровое колено, летчик и принял самую смертную муку за свою жизнь.
Не надо было давать печенье Настеньки, не надо было Настеньке нести печенье маме своей, да и сама мама тоже так и не, сумела хорошо спрятать парашют. Его надо было выбросить в болото в овраге…
Пожадничала, а на войне жалость и жадность хуже всего, на то она и война.

            Стали палач фон Гросенфриц, как личный представитель Гитлера, Гиммлера и Геббельса смертью наказывать русскую девочку за непослушание, а еще больше для того, чтобы дети от всех таких девочек не пошли гордые и непокорные.
Отдал жестокий приказ на немецком языке.
            Привязали фашистские холуи непослушную рабыню лучшей колючей проволокой к мотоциклу хозяина и стали объезжать заросли терновника.
А как где не возникнет малая звериная тропка или полянка какая просветится, бьют Настю смертным уничтожающим боем^ не эта ли тропка ведет к летчику?
—Где летчик, куда он ушел? Не скажешь - умрешь страшной смертью

            Спокойно лицо черного барона, а слуги вовсе боятся показать, что им вроде как жалко русскую девочку.

Знают, что этот эсэсовец прошел первоначальную свою службу в концентрационных лагерях немецкого рейха.
Со всех завоеванных земель свозились туда эшелонами русских, еврейских польских детей и кого кидали сразу в ров с горящими бревнами, кого направляли в больницу, где у них отбирали кровь для раненых солдат, пока дети не умирали от истощения, а самых красивых и здоровых отбирали пасти свиней и гусей
Поэтому оставалось всей жизни Настеньки лишь этот вот этот участок леса, густо заросшего терновником.

            Летчик иногда видел страшную процессию, они то приближались к нему, проходили совсем рядом, то были далеко - далеко и вновь возвращались ближе, но с другой стороны.
Слышно было, как тонко вскрикивает, по заячьи, Настенька от ударов бароновой плетки, которую он приготовил для всех русских людей.
А когда барон уставал стегать Настеньку, она спешила петь свою любимую песня, где она была уже взрослой и выходит на берег реки, чтобы рассказать о любви своему ненаглядному красивенькому летчику.
Но крепка была рука черного барона и жестка его большая плетка.
И вскоре услышал летчик последний отчаянный крик и все стихло.
Да и сколько там было того тельца , чтобы жить долго в этой маленькой деревенской девочке
            Дальше все было как было, лето как лето, солнце как солнце, только и всего, что не стало у нас Настеньки
А летчик. как все стихло, лег лицом в землю и лежал до самой поздней ночи.
Гитлер и все его друзья и черные соратники, как и вся немецкая страна воевали не против Сталина, не против коммунистов, а против всего русского народа…
…чтобы нас никогда не было на свете, а если бы и были то покорными русскими рабами, что не поднимают глаз от земли.
            Поздней темной ночью летчик лейтенант вытер лицо, застегнул шлем, взял в зубы острый нож и по пластунски, как учила его девочка пополз вместе со змеями по самым нижним и узким тропкам в непроходимом терновнике.
Он ослабел от потери крови, и теперь душа возлюбленной его Настеньки вела по лесу к свободе.

Змеи обозначали направление, кабаны прокладывали дорогу, ежи предупреждали, когда на дороге пройдет немецкий патруль.
Все помнили Настеньку.
            Три дня шел летчик по лесу, по врагам и поперек всей фронтовой полосы
Из луж он пил с нею вместе воду, пахнущую дубовым листом, жевал траву и ел паслен и остатки малины на кустах.
Теперь уже Настенька не давала ему заснуть, предупреждала, что впереди дорога или вражеские окопы, учила не бояться змей и летчик хромалпо самым глухим тропами.
И никто не знал, не видел, не чувствовал его…
            В части его уже и не ждали, видели, что выпрыгнул с парашютом, прилетали два истребителя на место падения самолета, но ничего не нашли, кроме воронки в лесу.
С горя расстреляли повозку с немецкими полицаями, но упустили мотоцикл, который прибавил скорости и исчез в лесу.

            Вечером сел командир в лесу и стал писать матери и отцу, что их сын погиб в неравном бою с фашистками стервятниками, что расстреляли они его в воздухе и что все друзья погибшего поклялись отомстить врагу за своего боевого друга
А через день примчали лихие разведчики найденного ими за немецкими позициями нашего раненого летчика и прямиком в госпиталь прямо на хирургический стол.
От боли и слабости летчик часто терял сознание, и бредил, и из этого бреда все, раненые, врачи и медсестры узнали о любимой Настеньке

            Только когда его боевые товарищи, навестили друга, узнали какой ценой спасся их товарищ по оружию.
Они не давали клятв, ни обещаний, но уже никогда среди них не было ни труса, ни предателя, ни какого иного иуды ли изменника, а все, кто выжил в этой войне - все были награждены орденами и медалями Родины за свой боевой труд

            А лейтенанту летчику, потом по полевой почте потом передали что в батальоне, который взял «языка», пленного, и что этот пленный немец знал лично этого грозного барона, что убил деревенскую маленькую девочку, да и сам немец боялся его..
Немец, несмотря на оглушительный удар памяти не лишился и выложил все, что знал и больше. Тем более, что он до войны служил в поместье барона
Рассказал по него все, все выложил, и вот так узнали про наше будущее.
Вот если мы проиграем эту войну, вот и будет полновластным хозяином всех земель и всех нас..

            Не надо говорить, что лейтенант, а теперь уже старший лейтенант запомнил все.
После госпитали он уже не смог быть летчиком истребителем и стал штурманом большого бомбардировщика.
Всем нравился новый штурман, только уж очень был неразговорчивый. Но зато бомбы его самолета всегда ложились точно в цель.
            А когда пришла война и на землю немцев, откуда она и началась, капитан во второй раз отметил на своей карте одно место.
Оно состояло из огромного черного замка, который был окружен был стеной из гранита и на высокой башне реял фашистский и личный флаг барона.
Дороги и помещения и фермы окружали со всех сторон этот замок.
Много людей надо было, чтобы обслужить семейство баронов фон Гросенфриц.
Во всех залах были огромные окна со свинцовыми переплетами и везде поставлены статуи и доспехи черных рыцарей, которые сеяли горе и смерть везде, куда они могли дойти на своих конях, танках, самолетах или подводных лодках.

            Одним военным поздним вечером, когда Красная армия вела войну в логове врага, капитан штурман и его друг из авиационной разведки еще раз проверили все данные.
Утром капитан, бывший летчик истребитель, стоял у землянки, где располагался командир соединения.

— Так говоришь звали ее Настенька? — спросил он.

— Настенька и больше я про нее ничего не знаю. Такая маленькая отважная девочка. Русская. Любила петь песню Катюща и спела мне ее напоследок…

—Ну будь по твоему! - поднялся командир.—Сегодня ты на выполнении боевого задания, которое нам дал Верховный, а я в штаб, наведу справки. Спрошу у своих разведчиков, где живет фон барон, который маленьких девочек….

            Вот почему через два дня над поместьем ранним утром появился одиночный военный бомбардировщик.
И была у него одна единственная бомба, как и жизнь у девочки Настеньки.

            Когда то, когда то приедет к себе домой фон барон и вместо всего, что у него было замки, здания конюшни и сараи, только одна огромная воронка.
Все пропало, ничего¸ только кусочки кирпича на рыхлой земле.
Теперь никогда тут не будет прекрасного ухоженного поместья, ни его счастливой семьи, ни всех его лошадей, коров и беспрекословных слуг.
Ничего ему не оставил советский офицер, который начинал войну летчиком истребителем.
Пусть теперь он вспоминает всю жизнь свою лично им замученную русскую девочку Анастасию. Дойдет и до него…

            Но большое дело личной мести этим не кончилось.
Английские военные прокуроры и американские защитники демократии подняли вопрос о том, что особо мощные бомбы применялись русскими для уничтожения мирного населения.
Ведь там погибли наряду с баронами и прислуга, которые вовсе не имели отношения к военным преступлениям.
И поэтому они требуют, чтобы военные юристы предали военно-полевому суду командира эскадрильи бомбардировщиков.
Который, лично разрешил такие бомбежки.

            Об этом международном скандале доложили Верховному Главнокомандующему.
Тот сказал, что лично разберется с летчиками, которые такими дорогими и большими бомбами бомбят мирное население.
Трех командиров срочно доставили в Москву, в Кремль.
            Верховный Главнокомандующий лично расспросил их, прочитал документы, подчеркнул своим синим карандашом слова, что руки девочки Настеньки связали колючей немецкой проволокой. На следующий день был издан приказ, который прочли во всех эскадрильях…

Верховный Главнокомандующий за мужество и чувство товарищества выносит устную благодарность командиру эскадрильи.

Командиру самолета предоставляется отпуск для поправки здоровья без права выхода за пределы части.

 За любовь и верность к русской девочке Анастасии, за защиту ее чести и достоинства русского офицера присвоить очередное воинское звание штурману и наградить его Почетной Грамотой подписанную лично им, Верховным Главнокомандующим

Списать деньги за использованное горючее со всех трех офицеров.

— — — —  
            А ранним утром Верховный все никак не мог вздремнуть хоть на часок, заснуть чтобы дать отдых измученной душе.
Все разговаривал с черными людьми, которые так и стояли у него перед глазами.

Ты — Гитлер, ты, Геббельс, Гиммлер и ты, Черный барон: вся Европа легла перед вами, а вот так и не смогли победить, вырвать заветное слово у маленькой девочки Анастасии.
Вот тогда вы и поняли, давно уже, кто будет победителем в этой войне.
Не говоря уже о Белгородско-Курской операции. Дошло таки до вас!
И была против вас всех одна маленькая девочка, которая пела любимую песню Катюша.
Вот, оказывается, с кого началась наша Победа.
Победа — которою теперь всегда должно и будут писать с большой буквы.

—— — — — — —

Никогда военный летчик не забывал своей спасительницы.
Уже после войны, целых три года прошло он опять был в русском селе и опять стоял на той полянке.

Знали, говорил про Настеньку и ее мать, что замордовали их немцы, но только сейчас они узнали всю правду.
Девочка маленькая¸ а подвиг совершила героический.
Вот почему всем село стали искать могилку и только лишь на вторые сутки раскопали окоп, а там был скелетик маленького солдатика.
Потому, что ручки, тонкие косточки как чистые вербовые веточки, были проволокой перевязаны…

И еще по зубам¸ такие чистые, свежие ровные и блестящие ,как ночные звезды, хоть и долго пролежали в земле, смогли опознать нашу девочку.

            Лично полковник авиации взял маленький гробик на руки и отнес в центр села и там девочку похоронили в большой братской могиле.
Ведь теперь ее место было рядом с воинами, которые отдали свою жизнь на нашу Родину, а еще точнее за этот русский хуторок Терновое..

Только была она в жизни Настенькой, а стала Анастасией Павловной и со своей девичьей фамилией.

            Как в настоящей жизни.
Вот только одно. Победили мы немцев, настала новая жизнь, но из этой деревни, что Терновое ушли навсегда хорошие зубки человеческие.
И сколько бы их не сверлили доктора, сколько бы пасты и порошка зубного не изводили, все равно, повзрослеет девочка или мальчик, как у многих, начинают зубы пропадать.
Потому и вставляли и железные и томпаковые, и золотые, но ни одни не мог сравниться с тем, что были у девочке по имени Анастасия.
Это чудо даже на фотографии, что находится на памятнике погибшим воинам, можно увидеть, улыбку Анастасии, когда она еще в советскую школу ходила и ее увидел корреспондент газеты.

            И так жалко….

Ведь она даже и не знала, что у нас всех будет только одна единственная, ее такая самая улыбающаяся фотография.

— — — — —

            И уже засыпая, Верховный Главнокомандующий понял, что он, среди многих неотложных дел, должен будет обязательно сделать завтра.
Одно, но самое главное, на данный момент.

Он подзовет к себе генерала, даст прочесть ему слова, подчеркнутые синим карандашом и скажет ему:

—Ты генерал, в твоем распоряжении была целая танковая бригада! Отвечай, почему ты не спас нашу Настеньку?!
Вот теперь бери ручку, садись за стол и перепиши слова , подчеркнутые синим карандашом сто два раза, столько раз, сколько было у тебя танков, чтобы спасти всех русских девочек в твоей зоне ответственности..
Лично сам проверю!
            Он уже засыпал, уже спал почти, когда вновь подумал, попросил.

Он попросил у этой девочки, чтобы когда он будет умирать, когда в него выстрелят, взорвут бомбой или отравят чем нибудь, чтобы в последний пусть его провожала только Настенька
Не жена,-взбалмошная предательница, не баламутные дети и не волки-товарищи, а только русская девочка Настенька.
            И пусть она ему, как тому летчику споет на прощание.
Раз уж она стала ангелом, и для мамы, и раненого летчика, будущего майора, так и для него лично, на прощание с жизнью, пусть она споет ему свою любимую песенку.

— — — — — —

            Настенька всегда была послушной девочкой…

 

Приветик всем. Чтобы жить, надо идти дальше. Как не хотелось заниматься этим, так как полный баран, но делать нечего.
Не то чтобы по волчьи жить, а чирикать так - как все чирикают.
Вот окончил недавно книгу про Курскую битву. Сказки и истории для детей. Но особенность то, что тут по другому война, так сказать исходя из собственных впечатлений.
Книгу кончил, там всего 120 листов, Индиз полетел, погнался за дешевенький сыром типа фотошоп 4 и верстку окончательно пришлось переделывать в Ворде. Слепил три копии пошли по своих городским. Везде писал объяс нения, для чего я им эту кипу бумаги сую. Типа спонсорская помощь.
Мне ответили, так как все средства города направлены на встречу праздника Победы, то лишних "нема".
Правда и то, что другого я не ожидал.
А так как литература связана с депрессией, то ощутил всю прелесть оной и вышел лишь благодаря Шарапову с его маленькими рассказами фэнтази и про войну и про русские сказки.
Слово этот автор работает в большом каньоне, где на самом дне лежат изумруды. Это я вспоминаю про изумрудную лихорадку в Бразилии, и вот значит и я попытаюсь отрыть себе небольшой карьер. Авось, откопаю что-то и для себя.
Только дело вот в чем. У меня уже пуд книг по компу, по интеру, а что то мне очень трудно достается эта премудрость. Причем она направлена против и моих занятий по литературе, пока автоматизма нет писать невозможно, голова то другим занята.
Поэтому ищу доброго дядю, типа старослужащего.

Привет всем. Из далекого провинциального городщка к вам с пожеланиями местный автор. Проза. Рассказы, точнее детские сказки, Одна книга издана в местном издательстве.

Другую только что с проклятиями и переустановками Ксерокса напечатал в двух экземплярах.
И что с ними делать не знаю. И если так дела и дальше то тогда вопрос встанет а зачем все это. А этот вопрос встанет и третий появится, типа что наша жизнь.

 И тем не менее хочу просто так выкинуть свой рассказик, про свой город. Я уже давно тут живу и поэтому право имею писать то, что вспомнится...

Итак

Белые страницы нашей истории

 

 

 Белые страницы или пятна есть почти во всех учебниках и мемуарах современной историях. Ну, а в нашей, тем более. Да вот, к примеру на вскидку
Представьте себе белое-белое поле все усыпанное снегом. И снег этот уже по колено. И вот под этим белым покрывалом скрыты нескончаемые ряды зеленой свеклы, которую надо к Новому году вырвать красными от холода руками и доставить на какую нибудь переработку.
И до нового года осталось всего лишь три недели.
            Тем более мы знаем, как пишутся наши истории. Обычно тут  военоначальники в мундирах, или доктора добрые и в белых халатах. Либо же учительница с охапками сирени или тетрадей по русскому языку.
Но, нет моя белая истории будет касаться тех людей, которые обычно называют дураками, придурками сумасшедшими, а по научному дебилами, олигофренами и неадекватными людьми, требующие медицинского обслуживания. Сейчас деньги у государства есть и таких изолируют. Или выбирают куда нибудь
А вот во времена моего детства они жили рядом со всеми. И в моих воспоминаниях детства они занимают значительную часть.

            Вот к примеру у всех нас случилась эта самая пресловутая секс революция. Но еще за целую пятилетку до этого наша Лера с «Сахалина» зимним деньком стояла напротив проходной машзавода и бодро адресовалась к женщинам, которые спешили на работу.
Мужчины пересмеивались, женщины молча проходили мимо и вперед, чтобы высмеяться уже на работе.
А говорила Лера с Сахалина вслух и конкретно про те самые дела, что через две – три пятилетки широкой струей прольется на нас, на листы глянцевых журналах, заговорит устами телами ведущих журналисток и все звезды будут похваляться своим умением и количеством жен или мужей. И выстроятся на подиуме пятьдесят отборных блондинок, готовых на все…
…на все то, что громкогласно предлагала Лера с Сахалина. Но так как выпал довольно глубокий снег, то все ходили по тропкам и все, что вели с улицы Петровской и Октябрьской все они огибали место, где непреклонно стояла сама Лера с Сахалина.
Вокруг этой дурочки была нетронутая снежное поле, а в нынешнее время эта целина глубоко утоптана и немало наших кумиров повалялись на ней.
Обсобчоковали, обканделили и обханговали и обмалахали вместе со своими конями киркоровым, прохоровыми и прочими баскими красавцами. И выходит Лера с Сахалина была их глашатай.
Как тут от улыбки не удержаться, ай да Лера, ай да глашатай нашей сексуально свободы.

            С другим представителем шебекинской дурковатой элиты я сталкивался в своей жизни тоже часто, земляки не дадут соврать.
 Его звали Коля Пенкин. Вот почему, когда я поначалу вспоминал, смотрел или слушал своего хорошего, до сердца, певца, я не мог не вспоминать и мое знакомство с таким роскошным типом как мой Коля Пенкин.
По моей жизни довольно часто мне и я сам говорили так: «Ты что Коля Пенкин», в смысле того , что делаешь не так.

            И совершено зря. Коля Пенкин имел немалое для меня значение по графе «самое важнейшее из всех искусств является кино»….

Да он и одет был по всем правилам кинематографического искусства, галифе и сапоги, полувоенный френч и вот на этом фоне посреди простого русского лица торчит курносый нос с двумя круглыми отверстиями весьма приличного размера. Ну, как тут не обратить внимания и не улыбнуться.
            Это он, выходя из зала кинотеатра Химик, что напротив бывшего химического завода , а там была такая особенность, что выходящие зрители шли по пандусу мимо тех кто покупал билеты. И там я в этой страшенной очереди, все хотели увидеть фильм, которую предрекали большое кинематографическое будущее и я боялся, что билетов не достанется.
И когда Колю Пенкина спросил как фильм, Коля остановился, крутнул пальцем в правой, ближе к будущим благодарным зрителям, ноздре и сказал одно слово: Поедят.

Ну и что же!! Билет мне достался, и фильм, как я убедился попозже, был и в самом деле из категории «Поедят»
             А еще у нас на машзаводской стороне был такой великолепный тип «мачо» Ваня Хнуля.

Хнуля его звали из того, наверное, что он гнусавил и не замечал этого. Работал он дворником и вся площадь перед бывшей конторой машзавода по утрам была в полном его распоряжении. Он брал с собой две метлы, на случай, что одна сотрется или сломается и мел так истово, что можно было удивляться, тому, что он не делает никаких перерывов. Для него оказывается  работа это было святое!
И вид он имел богатырский, руки ровные толстые и уверенные, сам небольшого росточка, но крутая выпуклая, как у голубя грудь, была сама себя шире. На ней фартук лежал ровно, без складок, как на письменной столе. И тело у него было крепкое, как дубовая доска
Посему было весьма разумно вручить этому боевому упругому телу метелку, а не кувалду, или лом. Работу ему выбирали не по рукам, а по голове.

Именно эта голова ему и говорила, что раз он дворник, то все должно оставаться чистым и хорошим, как и раньше. Вот поэтому он и не любил всего нового, всего того, что меняло раз и навсегда установленный порядок.

            Так вот самое главное про него. Площадь у нас была какая то скособоченная, а так как на ней были обширные малые и большие выбоины, иногда доходившие до самой земли, то вся площадь, особенно если глядеть сверху из конторы сверху, напоминала карту конкретную карту Сталинградского сражения…
И в соответствии с плакатом, который был посвящен десяти сталинским ударам Ваня мел конкретно и по плану.
Вначале удар ниже излучины Волги и лишь после навстречу,  где весь мусор подхватывался в ведро.            Сколько ему не говори, что нельзя так мести, людям навстречу, Ваня не принимал во внимание.

            Но были у него и еще плановые заскоки.
 К примеру, в тяжелую пору Ваниной Хнулиной жизни, когда вдруг в связи с реконструкцией общезаводской проходной его ящик со всеми принадлежностями как то метелки ведра, огромный спецсовок, — все это чохом взяли и отвезли в другое место в третий раз.
Разумеется, что это опять не понравилось Ване. Он ругался и выбрасывал свое хозяйство из ящика, чтобы все стало на свои места. На него страшно было смотреть, а стоять тем более, слюна бразгала на два метра.

            И вот в это время появляется и сам, как говорили двадцать лет назад, «прораб этой самой перестройки», и его нелегкая понесла прямо к Ване, прямо к разбросанным посреди новой площади метелкам и веникам. Уже мчались к новому директору, шестерки на окладе, но было поздно.
Директор самолично вступил в тактичный разговор с представителем рабочего коллектива.
А у Вани Хнули к этому времени уже был опыт контакта.

Это женщины оторвы из литейного цеха на праздник аванса хором доводили бедного Ваню до белого каления. Своими рассказами о жизни, о любви, о том, что надо делать прежде всего. Ваня всегда сатанел до трех метров от этого женского хора, а тут всего какой то директор. Пусть из самой Москвы.

Ваня поворачивается к нему и коротко посылает его туда, куда учили ребятишки, правда постарше чем я был в то время, да еще с прононсом.

            Директор цепенеет. Вся его московская реформа проваливается с треском. Опять у нас будут низкие зарплаты, в темных бытовках полно крыс и тараканов, а по воскресеньям будем убирать в подшефном колхозе свеклу и силос на кукурузу…

Либо резать веники из вербы на корм скотине в самую зимнюю пору, когда снегу по колено.

Слава Богу, подбежали оплошавшие шестерки и все объяснили. Да и впрямь не стоит с ним, дураком, связываться, опять пошлет, хоть ты и директор. Ваня Хнуля, что тут говорить. Отстояли перестройку, а ящик вновь поставили на прежнее место.
Директор и в самом деле вскоре уехал в Москву свою, машзавод тут был как площадка для карьерного старта, женщины опять получали аванс, а Ваня Хнуля мел новую площадь, на которой стояла уже три новых плаката с официальными призывами.
             И последняя насколько я помню, общегородская примечательность Женя Барканова.
Все никак не могу вспомнить на какую ногу она была хроменькая, но ходила она быстро, деловито, имела фигуру скособоченную, но всегда чистенький платочек на голове, повязанный по больничному.
Бежит, потом остановится около меня и быстро спросит.
— Ну что Витька, как дела? Как мать?!
            Помню меня так это бесило, обижало, я не говорил с ней посылал матом, когда повзрослели и меня научили, что делать, и ничего, она постоит подождет своего ответа и умчится в любую сторону.

Это я уже потом сказал ей.
— Да так, Женя. Вот армию отслужил и приехал домой, И что делать не знаю. Наверное, на машзавод.
И она Женя Барканова умчалась от меня в свой очередной раз. Я уже знал, что она всех Витьками называет. Но меня то она называла правильно!!
Ускакала она тогда от меня навсегда
            Теперь таких вот нет. Уколами, химией, домами инвалидов и престарелых из таких делают или овец или траву. Они пропали, как пропали плакаты с партийными призывами. То ли у нас доброты стало поменьше, то ли химии и физики побольше.

Пропали все мои дурачки и дурочки. Как пропали и их могилки. Где, когда, кем — ничего не известно и никогда не узнаешь.

             А ведь хотелось бы их побаловать и придти каким нибудь весенним днем, чтобы положить на их могилки все мои богатства, которыми я владел в детстве.
Это патрон от немецкого Парабеллума, связка пескарей, которых я наловил с друзьями, или двухлитровая банка с лесной земляникой.
Или кадры с плывущей рыбой, когда запустили завод ПЖС.
Либо же другие кадры, когда в Ржевском лесу мы нашли три мины, сложили их в кучку, а четвертой кидали сверху.
Но мы не совсем были совсем уж придурками, мы  прятались за стволом небольшого деревца и по очереди.

            Ну кто же тогда как не мы сами и были настоящими дураками !
Оказывается, надо было подвесить самую большую мину на веревке, а ту веревку поджечь, чтобы мина упала непременно зеленым взрывателем на стальную кучку.

А мы бы тем временем сидели за кустами в небольшом окопчике и смотрели бы, как горит веревка…
Эх! и гнал бы нас своей новой любимой метлой Ваня Хнуля!
До самого бы мелового белого карьера. А то бы мог и сверху камнями кидаться, чтобы не дразнили….
            Ваня Хнуля боялся высоты и поэтому в политику не лез, кидался издалека, но мы чувствовали себя в безопасности.

            Земля наша будет вам всем пухом и любовью, которой так не хватает нам всем, особенно русским, особенно в  нашем городке.

Как  разделились когда то в революцию на три класса: буржуазия, мелкое крестьянство и комиссары-матросы, и потихоньку остались один на один, народ и чиновники вместе с политиками на другой стороне.
А новая буржуазия теперь уже вместе с комиссарами и матросами закорешилась…