Евангельские притчи удивляют своей простотой и мудростью. Но мы не часто задумываемся, что эти нехитрые истории, рассказанные Богом, воплотившимся в галилейского плотника, имеют силу закона. И всякого, не исполнившего закон, ждёт наказание. Об этом и притча из Евангелия от Матфея — о мерах серебра, талантах, которые хозяин раздал рабам перед отъездом в далёкую страну...

Читая эту притчу, я вспоминаю двух своих друзей — Костю и Сергея.

Константина я первый раз увидел, будучи ещё подростком.

Запомнилась мягкая улыбка и длинные каштановые волосы, блестящие в полутьме комнаты. Костя поднимается на ноги, держась за ажурную полированную этажерку. У него ДЦП — он плохо ходит.

В тот вечер он читал свои стихи и пел песни.

Костя был бардом, ездил на фестивали и слёты авторской песни. У него была масса друзей — от Ленинграда до Камчатки. Он даже устроил в своей квартире ж/д уголок. Друзья приволокли откуда-то настоящую дверь от купе. За ней стояло кресло. Когда ты садился в него, автоматически включался свет. Стенами этого маленького железнодорожного мирка служили этажерки с книгами. Много книг, в основном стихи.

Костя работал фотографом на заводе, эта работа позволяла часто отлучаться в командировки. Друзья оплачивали проезд на фестиваль, он пропадал дней на двадцать, чтобы потом рассказать, как гостил в Ленинграде, Донецке, Мончегорске. Как общался со знаменитыми бардами.

Всё шло хорошо, пока громадная машина под названием Советский Союз не стала давать сбои. Заводы останавливались, люди — теряли работу. У организаторов фестивалей уже не было денег, чтобы оплачивать проезд иногородним гостям. Да и само движение стало затихать: лирические идеалы 70-х — таёжная романтика, песни у костра — не могли тягаться с идеологией золотого тельца. Стало модно делать деньги, говорить об этом, петь об этом.

Костя перестал ездить на фестивали. Точнее, приглашения приходили, но билет надо было покупать за свои деньги. А их у Кости не было. Он стал выпадать из всесоюзной тусовки, и его статус известного барда, посещающего все слёты, оказался под вопросом.

Костя нервничал. Ему не хватало воздуха странствий, сцены и аплодисментов, разговоров до утра с такими же, как он, творцами стихов и песен.

Первой жертвой его раздражения стала работа. Он поругался с начальством и был уволен. Попытка давать платные концерты не удалась.

И Константин начал пить. Он совершил одну большую ошибку — обвинил в своих бедах весь мир. Мир был виноват, что он больше никуда не ездит, что у него нет работы и средств к существованию. Костя пил и ругал власть, завод, друзей. Последние, кстати, поддерживали его, как могли — приносили еду, давали какие-то деньги. Но появились и другие друзья — в пьяном угаре трудно было понять, кто сидит у тебя на кухне. Эти новые вынесли из квартиры и сдали как цветной металл все миски и ложки. Стали пропадать вещи и книги.

Я сам частенько заходил к Константину с бутылкой водки — любил посидеть в кресле с подсветкой, поглядеть на книги и диковинную дверь от купе. Проблема была в том, что таких, как я, с бутылкой, было много. А Костя — один. Несколько раз утром я не мог открыть входную дверь в его квартиру. Что-то мешало. Потом выяснялось, что это сам хозяин — напился и уснул в коридоре, не закрыв дверь.

Как-то он попросил меня помочь ему съездить в город. Пока мы ехали, он оскорбил кондуктора за то, что тот невежливо продал ему билет; прицепился к какому-то пьянице на остановке, потому что тот громко сморкался. Чудом удалось избежать драки. Мой товарищ становился невыносим.

Потом случился пожар — Константин включил газовый титан у себя в квартире, чтобы нагреть воду, и заснул. Костю спасли, но квартира представляла собой пепелище. Он спал посреди этого пепелища, укрываясь дырявым пледом. Сочинял сумасшедшие стихи и пил самогон, который отпускал в кредит сосед по площадке. Примерно в это время умерла его мать. За ней отец.

Потом я уехал из своего города, и до меня дошли слухи, что Константина забрали в психушку. Об этом мне рассказал мой старый товарищ, участник наших посиделок на Костиной кухне.

— Мне предлагали в больнице написать бумагу, что я несу за него ответственность, — и забрать его. Но ты же знаешь Костю...

Потом тот же товарищ сказал мне, что, по слухам, Константин повесился в одной из психбольниц.

Я долго не подавал о нём заупокойных записок. Пока один священник не сказал мне: если точно не известно, наложил на себя руки человек или нет, бóльшим грехом будет не подавать за него записки, чем взять на себя грех поминать в Церкви самоубийцу. И я стал подавать.

Костя много путешествовал. Среди его песен мне больше всего нравилась одна, посвящённая древней стране Ольвии, которую раскопали наши археологи в Крыму.

Курганы, курганы,
Руины, руины...
Глаза лишь закрою — и вижу я город,
Погибший от боли,
До боли счастливый,
Вот он стоит у вод черноморских.

Костя пел её, закрывая глаза, и мне виделась приморская степь, залитая солнцем.

Сергея я сперва услышал — мне поставил его запись друг-музыкант. Негромкий приятный баритон звучал с магнитофонной кассеты, завораживая интонацией.

Мне песни понравились, и мы отправились в село, где жил Сергей, — записать на видео его выступление и интервью с ним (я тогда работал на местном телевидении). Сергей жил в простой сельской хате с женой и тёщей. Зарабатывал тем, что плёл мебель из лозы. Мне он сразу не понравился — в его манере общаться чувствовалась надменность. Она проступала в голосе, в движениях — словно передо мной был мелкий уголовный авторитет или начальник средней руки. Позже я понял, что это его способ существования. Защита от мира. Почувствовав, какую боль он несёт в себе, я простил ему эту манеру поведения.

Там, в комнате, обмазанной глиной, среди пахучих связок лозы мы поставили микрофон, и он спел нам несколько своих песен. Прощаясь, он продал моему спутнику по дешёвке плетёный столик. А мне подарил пуфик из лозы, покрытый лаком. Чем меня совершенно покорил.

Сергей провожал нас до автобусной остановки. Мы заговорили о потустороннем мире, и наш спутник рассказал, что видел чертей и прочую нечисть. «Они существуют, — говорил он. — Когда долго пьёшь, открываешь дверь в тот мир. И видишь всё это».

Я запомнил его улыбающимся, держащим на ладони зелёного богомола.

Запись не удалась, звук был плохой, и мы пригласили Сергея к нам в студию — записать всё по новой, на три камеры и хороший микрофон. Он приехал и спел перед съёмкой песню, которая стала моей любимой. Она называлась «Девочка-ночь». Он сочинил её, когда ехал к нам — на дороге увидел проституток, продающих себя, и сходу сочинил что-то красивое и щемящее — про горькую долю ночных бабочек. Я запомнил только четыре первых слова: «Девочка-ночь. Бабочка трассы...»

Тексты у Сергея были несложные, но мелодия и исполнение завораживали. Он был очень одарён.

Просматривая студийную запись, я обратил внимание, что он похож на Высоцкого — манерой хмурить лоб, невысоким ростом и крепкой, сбитой фигурой. От него веяло обаянием и талантом. Потом о его выступлении были хорошие отзывы.

Мой друг Саша предлагал ему участвовать в каком-то конкурсе. Сергей отказывался. «Я признаю только первое место, — говорил он. — А там какие-то малолетки первые места занимают».

Ему было сорок лет. И он надеялся на каких-то спонсоров, которые дадут ему денег на раскрутку. Боялся, что песни у него возьмут, а денег не дадут. Сергей часто приезжал к нам в город и останавливался у Саши.

«Как там гость?» — спрашивал я. Саша махал рукой. Гость сидел ночью на кухне, смотрел телевизор и тянул самогон. Всю ночь. Один.

Потом Сергей обокрал Сашу и исчез. Мой друг собирался ехать в Россию, к невесте, делать предложение. Утром он положил деньги в стол и вышел из дома на полчаса. Когда пришёл, не было ни денег, ни Сергея.

Саша написал на него заявление в милицию. Через месяц забрал.

Мы гадали — куда он подался. Решили, что, наверное, в Питер — он иногда говорил, что Санкт-Петербург — город, где его талант обязательно оценят.

Через полгода Сергея нашли в его хатке в деревне — жена и тёща на тот момент уже умерли, и дом принадлежал ему одному. Сергей сидел на стуле и был уже несколько дней мёртв. Где он пропадал всё это время, осталось загадкой.

К тому времени вскрылись и другие факты его воровства у друзей. Эти же друзья его и похоронили. За свой счёт.

Больше всего меня в этой истории потрясло то, что я не смог найти ни одной кассеты с его записью. Они не сохранились в архиве. Не осталось даже черновых записей. Всё куда-то пропало.

Талант, данный нам Творцом, сперва обжигает душу предчувствием полёта. Потом — требует выхода, как созревший в утробе ребёнок требует долгих мучительных родов. С потом и кровью.

Если ты побоялся или поленился рожать — талант начинает жечь. Просто Хозяин, Который «жнёт, где не сеял, и собирает, где не расточал», ибо и так всё Его и от Него — когда-то придёт и спросит, на что потрачена данная тебе мера серебра. И то, что ты считал подарком, не обязательным для употребления, — окажется долгом, который надо возвращать с процентами. Все мы видим Бога как дарителя и благодетеля и забываем, что он ещё и Судья. В Чьей власти будет сказать: итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов (Мф. 25, 14–30).