Мы с тобой, Украина. И будем стоять до конца,
часовыми твоими, молчаливыми стражами.
соединяя виски в голове тёплым полётом свинца,
прорастая одной ногой из могилы,
другой – из культуры вражеской.

живя, ожидая, когда за нами придут -
за последними русскими, из тех, что тебе служили.
смыкая ряды свои, в один кольцевой редут,
мы всюду чужие.
нас полностью окружили.

Господи, где наша родина? Где наш дом?
Наши берёзы, наши шмели, пролетающие над вишней?
Про нас написали «Живаго» и «Тихий Дон».
И может по смерти что-то еще напишут.

Хотя бы строку, на паркане матюк, приговор.
Не став разводить эту дичь до романов двухтомных.
Чтоб сонный прохожий, взглянув на бетонный забор
в прекрасном далёко погуглил единожды – кто мы?

И смог разглядеть, на дороге, поросшей быльём
Наш поезд-транзитный, где вставив наушники в уши,
Допив горький чай, мы молча сдадим бельё,
как Господу Богу усталые наши души.
--------------------------------------------------------------—
Второе мая, утонувшее
в трауре и позоре.
Туристы кушают шашлычки
на Куликовом поле.
Горе, как имя Его в суете,
не поминая вовсе
Туристы кушают шашлычки.
И запивают водкой.
Чёрные тучи тихо скользят
по хмурому поднебесью.
В Киеве жечь никого нельзя.
Другое дело в Одессе.
Майдан призывал закрывать КФЦ
на месте убийства и тлена.
В Одессе второго в горячем мясце
не видят особой проблемы.
Я лишний, наверное, в этой стране.
Да как же так вышло, Всевышний?
Что жарят бифштексы на Вечном огне,
на свечках в помин о погибших.
И слишком живуч этот адский очаг.
Подбросив дрова, маргиналы
флажки эполетом сложив на плечах,
идут от мангала к мангалу.
Идут через время, года и миры,
под бодрый шансон менестрели,
и шампуры их стабильно остры,
как будто вообще не ржавели.
Марья Морозова - Владу Лозе
=======================
Они говорят: я умру не от рака, а лишь от психосоматики.
Семантика жизни поэта: со смертью помогут (поскольку сама - никак).
Они говорят: не учите детей эксгибиционистской гибели.
Есенин с Цветаевой, встали, оба, из класса страны и выбыли!
Они говорят: у моей культуры нет ничего стоящего.
Все ищут деньги. Безвиз и деньги. А у тех был девиз: "Святое ищи".
Подавись, говорят, своими альбомами детскими о Романовых,
Каждым своим подавись, говорят, Толстого толстым романом.
Они говорят. Беззащитен Блок. Интеллигентность жидкая
По усам течет, сквозь пальцы сочится... Здесь бы - напор Дзержинского,
Здесь бы - что-нибудь боевое, с шашками, с эполетами.
Мои зубы - кривые, гнилые зубы - сцепятся в ритме Летова,
Блаженную брань русского мата наружу не выпуская.
Коллеги составлены из чужих дискурсов: кейс под Каина.
А где-то бабушка на Литейном прочит мне чай с конфетами:
Погоди, голубушка, здесь война. На войне не бывает Фетов.
Здесь мы - нервные, нервно-злые, молчащие, полуголые.
"Замолчать - вот это страшней всего", - сказала учитель в Горловке.
Это и есть мой последний "кейс", неприлизан, не по погодке...
Делу - время. Потехе - рай. Встретимся на погосте.
Е. Бильченко
Елена Андреевна говорит: биометрика нам вредит.
Колективное зло, она говорит, следит за нами, как троглодит.
Елена Андреевна помнит романсы Вертинского и поёт
В Лавре на клиросе - так поёт, как будто наносит йод
На раны всего человечества. Я же не знаю, что ей сказать.
За нами следят и без биометрики, слышишь, мать?
Можно закрыться в келье. Закрыться и не смотреть,
Как на Горловку каждый день наносят не йод, а смерть.
А я не могу просто так смотреть, склоняя главу к ручью.
Я не могу смотреть, я сполна нагулял себе на статью.
Я не могу сидеть за вареньем, пока они там сидят
На улице Карбышева в подвале, превозмогая ад.
И это уже не гордыня, мама, Елена Андреевна, маков цвет.
Когда вашу церковь придут сжигать, кто возьмёт кнут в ответ?
Иисус отведёт ладошку Петра, Пётр же уйдёт под кров
Партизанской ночи, где третьих нам, третьих ждать петухов.
Елена Андреевна говорит, ветра во мгле верещат.
Я наклоняю упрямый лоб: как вас, милые, защищать?
Если вы боитесь самой защиты, уходя на забой в тюрьму?
А я не могу сидеть и смотреть, как вас режут по одному.

Киевская поэтесса Евгения Бильченко еще жива...и стоит армии солдат.