Песни-молитвы нашего современника иеромонаха Романа, чьё творчество сегодня почитают тысячи людей — прямое продолжение духовного наследия преподобного Романа Сладкопевца, грека, жившего в середине V столетия в сирийском городе Емесе, день памяти которого мы чтим 14 октября.

Впервые я услышала голос иеромонаха Романа в сутолоке уличного шума, из чьего-то раскрытого окна:

Если тебя неудача постигла,

Если не в силах развеять тоску,

Осенью мягкой, осенью тихой

Выйди скорей к моему роднику.

За родником — белый храм,

Кладбище старое...

Этот забытый край

Русь нам оставила!

Сразу мир стал другим, сердце воспрянуло ввысь. Достала записи, слушала без конца. Даже не думала: хорошо бы познакомиться с этим человеком, узнать его поближе. Достаточно было просто жить в мире его песен, освещённом светом Христовым. Судьба свела нас через несколько лет: я составляла раздел в антологии “Русская поэзия. ХХ век”, посвящённый современной поэзии. Без стихотворений иеромонаха Романа он был бы, безусловно, неполон, хотя его стихи лучше воспринимаются, будучи переложенными на музыку: в исполнении автора они обретают пронзительную глубину и трагизм.

Но когда мы встретились, иеромонах Роман не мог не только петь, но даже говорить и ничего не слышал. Ходили слухи: принял обет молчания, наказали, запретили брать в руки гитару. Позже оказалось: простуженный, с температурой 39, колол дрова на морозе, из ушей и горла хлынула кровь...

Мы отправились к нему в скит по его приглашению в октябре 2002-го. Наслушавшись рассказов знакомых, как неслись на джипе зимой по льду реки Лочкино, провалились, тонули (там глубоко!), я опасалась: ехать ли? Но накануне отъезда возвращалась с работы в десятом часу вечера: темень, слякоть, возле “Черкизовской” — агрессивная толпа футбольных фанатов (был какой-то крутой матч на “Локомотиве”), за мостом, у рынка (тогда он ещё функционировал), ходят стаями те, кто днём торгует и ещё невесть кто. На мосту пробка, грязь, забитые маршрутки, нарушающие все мыслимые правила движения, мат-перемат... В воздухе ощущалось почти материально реализованное зло. И меня как в лоб ударило: кипя каждый день в этом прообразе ада, чего я боюсь? Утонуть, направляясь в духовную обитель великого поэта земли русской?! Да это же счастье: “Кто не тонул, тот не молился” — пел в сердце его голос.

В Псковскую область выехали из Минска, оттуда в деревню Боровик, дальше плыли на лодке. Всё, окружавшее нас, было прекрасно: казалось, не существует иного, кроме этого плавного теченья реки, покоя средь русской природы.

Благодати исполнены кущи,

Пруд заросший туманом кадит.

Мир тебе, одиноко идущий,

И тому, кто тебя приютит!

Он встретил нас на причале, благословил. Был бос (поразило — кругом грязь, а его ноги совсем не испачканы), в сером подрясничке, в пятнах краски: он всегда в работе, на острове многое сделано его руками. Деревья красовались в багряных уборах, за маленьким храмом в честь иконы Божией Матери “Взыскание погибших”, искусно украшенном деревянной резьбой, колыхались лиловые заросли иван-чая. Всюду царил идеальный порядок. В келье — саморучно изготовленные полки, заполненные святоотеческими, богословскими, литургическими книгами, всюду иконы, на стене — портрет старца Николая Гурьянова, благословившего “монаха с гитарой”, как тогда обзывали отца Романа хулители, строить “храм на болотах”. Тогда ещё не было скита Ветрово. Отец Роман говорит: мол, какой храм на болоте? Отец Николай отвечает: “Будет храм”. А отец Роман: “Да вы ж знаете, батюшка, где это? Там же болото, глухомань!” “Нет, храм будет” — отвечает. И сказал, с какой стороны, через каких людей этот храм будет. И действительно, два-три года прошло и всё исполнилось в точности. Отец Николай очень любил иеромонаха Романа, просил всех защищать его от нападок (коих тот претерпел в своей многотрудной жизни немало). Завет учителя благодарный инок запечатлел в стихах:

Скажи, отец, как мне спасаться,

Какой дорогою пойти?

— От юных лет не пресмыкаться,

Не лукомудрствовать в пути.

Не закопти икону Божью,

Стараясь не отстать от всех,

Гордыней, мелочностью, ложью, —

Всё это — непотребный грех.

........................................

Не тлей, гори, пока есть силы,

Гори, пока душа чиста,

И до неведомой могилы

Взирай на одного Христа.

“Старец Николай Гурьянов многие годы и сам играл на фисгармонии и пел стихи. Он-то и дал мне понять, что пение может быть продолжением молитвы. Он же благословил записывать на кассеты мои песнопения”, — рассказал отец Роман.

Общались через записочки, а две монахини, прибывшие вместе с нами для помощи по хозяйству, отлично понимали батюшку и так, по жестам. Я подарила ему икону “Спас Благое Молчание” своего нехитрого письма, на которой Христос изображён “в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа” (1 Петр. 3, 4), в виде юношески прекрасного Ангела в Царском одеянии. Руки Христа скрещены на груди, чем выражена суть Его молчания: “0н не возопиет и не возвысит голоса Своего” (Ис. 42, 2). Образ “Спас Благое Молчание” особенно любит и чтит наше православное монашество, в среде коего практика исихазма и “умной молитвы”, пришедших к нам со Святой Горы Афон в XIV в., до сих пор считаются наиболее благотворными для ума и сердца молитвенного отшельника.

Жаль, что эта икона не могла быть известна в древности преподобному Роману, прозванному Сладкопевцем — она встречается только на Руси. “Благое молчание” ведь тоже было частью его судьбы. Святой Роман не был нем в медицинском смысле, его “немота” была обусловлена вербальным разрывом между мышлением и речью — косноязычием, к тому же он был лишён музыкального слуха. Однако мальчик очень хотел служить Богу, стал клириком в Константинополе при храме Святой Софии. Патриарх Евфимий отличал Романа за искреннюю веру и добродетель, но это не понравилось его товарищам. На одном из предрождественских богослужений они вытолкнули Романа на амвон, вынудив петь кафизмы (их полагалось петь на праздник). Храм был переполнен, служил патриарх, присутствовали император и придворная свита, все видели позор молодого клирика. Опечаленный, он долго молился пред иконой Пресвятой Богородицы, а ночью она явилась ему во сне, подала свиток (по-гречески “кондактион”) и велела его съесть. Святой Роман повиновался и тут же вдохновенно придумал свой знаменитый кондак праздника Рождества Христова: “Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют; нас бо ради родися Отроча Младо, Превечный Бог”. От Богородицы преподобный Роман получил дар не только сочинения, но и исполнения церковных песнопений. До своей кончины он успел написать около тысячи сочинений, которыми христиане уже двадцать веков прославляют Господа.

Песни-молитвы иеромонаха Романа (Матюшина) — прямое продолжение духовного наследия Сладкопевца. Через них он привёл в храм многих людей, которые до того, как услышали его боговдохновенный голос, оставались глухи к молитвам церковным.

"Эти стихи по-настоящему талантливы. В них отзвуки древней христианской поэзии и русской классики, народные мотивы и очень современный, живой и понятный взгляд автора на мир", — считает архимандрит Тихон (Шевкунов).

А литератор И.К. Рогощенков афористично и точно охарактеризовал миссию иеромонаха Романа: “Он — великий православный русский поэт, вернувший поэзии Православие, а Православию — поэзию”:

Поэт — кто суету отбросив,

Перечеркнёт плотское “я”,

Поэт — всегда хоругвеносец

На крестном ходе бытия.

…Ночью иеромонах Роман служил всенощную.

Много сокровенных моментов переживает верующий человек за свою жизнь. А я никогда не забуду всенощную в скиту Ветрово. Отец Роман провёл службу, не произнеся ни звука. И это безмолвное Богообщение катарсически перевернуло мне душу...

Когда придётся умирать,

Душа начнёт перебирать

На чём бы утвердиться.

Тогда никто не будет мил,

когда уже не станет сил

Ни плакать, ни молиться.

В потоке непрерывной лжи,

Что называем словом жизнь,

Забрезжит утешенье.

Не наши громкие слова,

Не велехвальная молва —

Полночное моленье.

Когда при полной тишине,

С иконами наедине,

Благословенным часом,

О целом мире забывал,

Христово имя призывал,

Дышал Сладчайшим Спасом.

Через несколько лет нас пригласила к себе Лилия Петровна Смирнова, московская знакомая, корректор книг иеромонаха Романа. У неё мы встретились с батюшкой. Каково же было наше счастье, когда мы снова услышали его негромкий, ставший уже таким родным голос!

Он не любит рассказывать о себе: “Читайте стихи — там всё есть”, и часто повторяет, что Александр Матюшин и иеромонах Роман — разные люди. Александр Иванович Матюшин родился 16 ноября 1954 г. в Рябчёвске, небольшом селе Брянской области Трубчевского района, оттуда же родом сам Боян-певец из “Слова о полку Игореве”.

Кто знает? Может быть, и сам отец Роман — один из достойных потомков великого Бояна.

Отец был потомственным крестьянином, мать, Зоя Николаевна, учительницей в школе. После смерти мужа она стала монахиней.

Зоя Николаевна, в монашестве Зосима, умерла в 1994 году, ей посвящены десятки стихотворений сына, в них — высокий сплав боли и любви:

Жизнь без мамы сродни расставанью

И прощанию с жизнью своей.

Саша Матюшин учился в советской школе, писал стихи, но никому не показывал: уровень районной газеты его не устраивал, а куда и к кому можно ещё обратиться, не знал. После школы он работал плотником, рабочим силикатного завода, художественным руководителем во Дворце культуры, учителем музыки в школе. В 1972 г. поступил на филфак Калмыцкого государственного университета. Зов к монашескому уединению он услышал ещё в юности, в стихах звучало: “Я хочу стать схимником”. Вехой духовного становления стал для него 1980 год: уход в Вильнюсский Свято-Духов монастырь, в 1981 — в Псково-Печерский. В 1983 г. принял монашеский постриг, а в 1985 рукоположен в иеромонахи. Служил в Киево-Печерской лавре, затем в приходах псковского благочиния — в Кярово, в Каменце. Зима 1990-го стала роковым рубежом — врачи приговорили его к смерти. “Дом печали, дом печали, у Невы стоящий дом, поместили, откачали...” — напишет он о том времени, и ещё: “Там я кровушкой умылся, что поделать — заслужил”.

Господь помиловал раба своего Романа.

С 1993 года он живёт и служит в скиту Ветрово. Но те, кто представляют себе его жизнь как благостное сиденье посреди прекрасной русской природы, будут очень далеки от истины.

Летом — работа на острове, встречи, поездки в братские монастыри Белоруссии, Сербии. Впервые он побывал там в годы войны, по возвращению написал книгу “Там моя Сербия”. В Польше, в Белостокском женском монастыре, отец Роман вместе с монахиней Гавриилой расписал иконостас. Бывал он и в Иерусалиме, которому посвятил много пронзительных строк: “Иерусалим, Иерусалим, светлая моя мечта! Иерусалим, Иерусалим — город моего Христа...” Зимой, в заметённом вьюгами и сугробами скиту, длинными месяцами одиночества он пишет иконы, читает, отвечает на множество писем. Одному из своих “летних гостей” рассказывал:

— Бывает и неспокойно, но кого бояться? От зверей — не самые большие страхи, двуногих зверей бы не случилось. Уголовники? Бывает, забредали беглые, всякие. Этих-то как раз чего бояться? Они помощи ищут, доброго слова, они видят крест... Бояться надо тех, которые с крестом не в ладу... Волки, говорите? Как же, случаются здесь и волки, и кабаны. Однажды ночью топот разбудил меня. В темноте в окошко не разглядеть. Помолился, стихло. Утром поглядел — весь снег утоптан волчьими следами.

В зимнем покое и одиночестве рождаются стихи. Кукулии и кондаки святого Романа Сладкопевца в христианском богослужении отличаются “усладой сладкопения”, они витиеваты, насыщены повторами, хотя встречаются и афористичные строки: “Неженатый в тоске угрызается, а женатый в суете надрывается. Бездетный грустит, у многодетного много забот”, “Созерцая земные веселия, помышляя в уме об увиденном, восскорбел я, постигнувши явственно, сколь горька сия чаша житейская!”

Иеромонах Роман, прежде подбиравший для каждой песни особую мелодию, аранжировку, всё реже придаёт значение красоте звучания, всё чаще просто нараспев читает свои стихи-молитвы.

“Он развил в себе безошибочный тон чтения, переходящего в нужный момент на пронзительный взлет мелодии, когда воззвать иначе нельзя, равно как в литургии есть органика перелива псалмов, проповедей, молитв и духовного пения, всему свое место, свой черёд”, — пишет Людмила Ильюнина. А вот слова Валентина Распутина:

“Всего себя выпевающий голос отдаёт себя во имя желанного преображения и всего себя обретает заново. На меньшее он не согласен. Так и с Россией: он не удовлетворится частью её посреди будущего срама, ему нужно, чтобы она восславилась и восстала вся”.

В 1999 году в Пскове на празднике славянской письменности и культуры у стен Троицкого храма соорудили гигантскую многоэтажную стену, с которой сводный хор тысяч голосов исполнял произведения Глинки, Рахманинова, а в финале детские, женские мужские голоса вознесли над всей Россией как мощный набат песню-молитву “звонаря всея Руси”:

Колокольный звон над землёй плывёт,

А в монастыре братский хор поёт:

“Господи, помилуй!”

.........................

Странники стоят, молится народ.

Русь ещё жива, Русь ещё поёт:

“Господи помилуй!”

24 января 2012 года иеромонаху Роману была вручена Всероссийская литературная православная премия св. благоверного князя Александра Невского в Святодуховском просветительском центре Александро-Невской Лавры.

“Иеромонах Роман — выдающееся явление русской духовной культуры. Пройдёт совсем немного лет и имя иеромонаха Романа, скит Ветрово будут звучать для православного человека как символы возрождения нашего Отечества”, — считает доктор философских наук, профессор, академик Российской академии образования Александр Корольков.

С этим согласна вся Россия, весь славянский православный мир. 

http://www.stoletie.ru/obschestvo/mir_tebe_odinoko_idushhij_806.htm
ОТ АВТОРА ДНЕВНИКА: все же некорректно ставить в один ряд стихи о. Романа и песнопения св. Романа Сладкопевца, т.к. первые не предназначались для богослужения. Это совершенно разные сферы.