Мы попытаемся проанализировать имеющиеся сведения по данной теме, определить основные черты этого явления и то место, которое оно занимало в массовом сознании населения края в 1920-е годы Источниковой базой исследования служат сводки и донесения ОГПУ, а также сообщения периодической печати того времени.

 

В большинстве случаев распространители слухов утверждали, что антисоветское восстание начнётся в ближайшее время (нередко называлась конкретная дата) либо уже началось. Так, в марте 1922 г. в Ялуторовском уезде говорили, что «в апреле месяце обязательно должно быть восстание, т.к. в Омске есть заговор»[1]. В мае 1923 г. крестьяне Ишимского уезда сперва утверждали, что восстание начнётся 1 мая, позднее фигурировала другая дата – 4 мая[2].

В июне 1923 г. в Тобольском уезде распространился слух о свержении советской власти в октябре[3]. В апреле 1924 г. в с. Заводо-Успенском появился слух о том, что в Омске уже было восстание, побили много коммунистов и скоро следует ожидать того же в нашем крае[4]. В августе 1924 г. крестьяне Емуртлинского района говорили о сильных боях, якобы идущих под Петропавловском, где началось крестьянское восстание[5].

В марте 1925 г. в Кондинском районе появилось известие о том, что в Ленинграде и Москве переворот уже состоялся и как только начнётся навигация и пойдут пароходы, то «и здесь «куманькам» будет крышка»[6]. В июле 1925 г. в Тюмени распространялись слухи о крестьянском восстании под Ташкентом, все госпитали и больницы которого якобы были заполнены ранеными[7]. В ноябре 1926 г. волнения, по слухам, проходили сразу в Омске и Томске и грозили в ближайшее время вылиться в нечто большее[8].

 

В качестве непосредственного повода к началу восстания зачастую называлось нападение на Советскую Россию иностранных держав. При этом свержение коммунистов порой виделось как способ предотвратить внешнюю агрессию, направленную исключительно против большевистского режима. Другим поводом к началу восстания могла служить мобилизация, неизбежная в случае начала войны. Смерть Ленина также вызвала целый ряд предположений, сводившихся к тому, что скоро «можно ожидать смерть и самой Соввласти»[9]. Среди рабочих фабрики «Пламя» в феврале 1924 г. распространялся слух о бунте безработных, вспыхнувшем в Москве «в связи с дискуссиями о рабочей демократии»[10].

В качестве причины могли также фигурировать ожидаемое усиление налогового бремени или введение обязательного страхования крупного рогатого скота. Новое вооружённое выступление представлялось логичным продолжением восстания 1921 года. Так, секретарь одного из райисполкомов Тобольского района, возмущённый новыми налогами, прямо говорил, что «видно опять придётся ковать пики»[11]. В сводке ОГПУ, составленной в июле 1925 г., высказывается мнение о причинах и сезонном характере подобных слухов: «слухи распространились в момент взимания налога, в момент, когда крестьяне дрожали за свои гроши и «обиженные» они ждали, что кто-то идёт их спасать»[12].

Нарастающее отчуждение власти от народа, превращение советского аппарата в новый социальный слой, занимающий верхние позиции общественной иерархии, также отмечалось населением. Один из крестьян, побывавший в феврале 1925 г. в Тобольске, говорил односельчанам, что «в г. Тобольске у ответственных работников появились кучера и прислуги», а значит «опять… повторяется старое, могут получиться снова классы и может получиться новая борьба»[13].

Новый повод для возникновения слухов дал хлебозаготовительный кризис 1927 г. и его последствия. Так, один из жителей Талицы, получивший в декабре 1927 г. письмо от брата из Томска, рассказывал знакомым: «Сейчас в Томске настоящий 1920 год, магазины позакрыты, голод, у хлебных магазинов громадные очереди, простаивают по несколько дней, ночью стоящие в очереди разжигают костры. Небывалая дороговизна. Настроение города напряжённое, население чего-то нетерпеливо ждёт»[14].

 

Ожидание скорого падения советской власти стимулировало крестьян к уклонению от выполнения перед властью каких-либо обязательств, сокращению любых контактов с представителями режима. Так, в ноябре 1923 г. жители д. Берёзовый Яр уклонялись от уплаты налога, утверждая, что «со стороны Омска везут раненых солдат, как видно где-то есть восстание»[15]. В другой деревне крестьяне на этом же основании затягивали уплату страховых взносов. Жители д. Соколовка, напуганные известиями о скором перевороте, прекратили посещение занятий агрономического кружка[16]. В с. Богандинском под влиянием агитации о предстоящем в ходе восстания уничтожении комсомольцев и коммунистов местную комсомольскую ячейку покинуло 23 члена из 30[17].

Стремясь по возможности отдалиться от правящего режима, крестьяне избегали вступления в комитеты взаимопомощи и кооперации, полагая, что «как раз попадёшь в коммунисты»[18]. Известен случай, когда учительница, вышедшая замуж за коммуниста, убеждала его выйти из партии, дабы не пострадать во время ожидаемого вскоре переворота[19].

Достоверность слухам придавало то, что нередко они распространялись не просто влиятельными членами крестьянского сообщества, но и самими представителями власти – секретарями исполкомов и сельсоветов. Ярким примером тому может служить история с мобилизацией коммунаров Ишимского уезда в мае 1923 года. Тогда командир 17-й роты ЧОН, расквартированной в с. Армизонском, получив сообщение о якобы открытом в Ситниковской волости контрреволюционном заговоре, немедленно отдал распоряжение по соседним волостям о явке в волкомпарты вооружённых коммунаров. Многие откликнулись на этот призыв и явились на сборные пункты в полном вооружении, некоторые взяли с собой семьи. С согласия уездного комитета отрядам ЧОН было послано несколько тысяч патронов. Апогеем тревоги можно считать произведённый Армизонским волостным комитетом арест нескольких местных кулаков, которые были объявлены заложниками, подлежащими расстрелу в случае начала восстания[20].

Деятельность реально существовавших либо сфабрикованных органами безопасности подпольных антикоммунистических организаций также давала почву для возникновения слухов. Так, в ночь на 21 февраля 1925 г. в Тюмени были расклеены воззвания от имени Тюменского бюро Сибирского комитета действия Фашистов, в которых заявлялось, что «СовВласть за 7 лет дала рабочим безработицу, жалкую зарплату, принудительную работу, лишила свободы печати, религии и т.д.», и содержался призыв вступать в ряды названной организации «по первому зову»[21].

Судя по всему, понятие «фашист» в то время использовалось в более широком смысле, как синоним слова «контрреволюционер». В пользу этого свидетельствует тот факт, что рабочая молодёжь называла «фашистами» детей бывших торговец и чиновников, о чём упоминается в сводках ОГПУ от 1924 года[22]. В марте 1925 г. несколько ночей подряд по улицам Тобольска неизвестные разбрасывали рукописные прокламации с лозунгами: «Смерть коммунистам! Смерть Рыкову-каторжнику! Долой Совправительство! Да здравствует Монархия! Да здравствует Николай Николаевич!»[23]. Арест 17 поляков в Тобольске, произведённый органами госбезопасности в апреле 1925 г., породил среди крестьян слухи о раскрытии контрреволюционного заговора, участники которого готовились к восстанию, причём арестованы далеко не все заговорщики[24].

 

Власти, безусловно, не оставляли без внимания слухи и их распространителей, используя при этом как карательные, так пропагандистские методы. В газете «Трудовой набат» в сентябре 1921 г. было опубликовано сатирическое стихотворение «Слухи», начинавшееся со слов: «Слухи… Сплетни… Пересуды… Всюду шёпот, клевета: «Виноваты коммунисты», «Виновата беднота!». Заканчивалось это стихотворение изображением типичного разговора двух обывателей того времени: «Только, знаешь, по секрету, Катя Наде говорит, «В Петрограде возмущенье и Москва уже горит»[25]. В феврале 1922 г. в заметке «Ждут японцев» подверглись критике жители с. Бухтальского, распространяющие слухи о скором приходе японцев, которые уже «чуть ли не в сараях» и заявляющие, что «перед приходом японцев сначала вырежут коммунистов»[26].

Опровержения звучали с самой высокой трибуны. Так на VI губернской партконференции, проходившей в августе 1922 г., ответственный секретарь губкома Зыков, говоря о противниках советской власти, посчитал нужным опровергнуть «ложь о какой-то борьбе в среде компартии… - бессовестные измышления базарных шарлатанов»[27]. Именно эти внутрипартийные разногласия зачастую воспринимались обывателями как свидетельство скорого падения режима. Другим источником слухов была элементарная неосведомлённость населения о событиях, происходивших в стране и даже в пределах края. В большинстве случаев причиной этого была неграмотность, отсутствие официальных источников информации и недоверие к таковым.

Особая ситуация сложилась, например, в 86-м полку, расквартированном в Тюмени. Большая часть служивших в нём красноармейцев были уроженцами Украины, плохо говорившими и практически не читавшими по-русски. Отсутствие газет на украинском языке приводило к тому, что военнослужащие обращались к «самым недостоверным и нелепым слухам о своей родине», которые они «принимали близко к сердцу». О том, насколько благодатной была почва для возникновения и распространения слухов можно судить по тому, что в 1924 г. красноармейцы полка на вопрос «кто такой Троцкий?» отвечали: «то батько царь»[28].

В целом восприятие советской власти как явления недолговечного, ощущение неустойчивости существующего режима, ожидание изменения государственного строя, в т.ч. и насильственным путём, в результате новых социальных потрясений сохранялось, по-видимому, на всём протяжении 1920-х годов.

---