textarchive.ru/c-2500634-p7.html

  

РАСКУЛАЧИВАНИЕ КАК КОНТРМОДЕРНИЗАЦИЯ

(НА ПРИМЕРЕ ЮГА РОССИИ)

Важнейшей и сложнейшей задачей, доставшейся большевикам в наследство от царского режима, являлась модернизация как страны в целом, так и, в частности, сельского хозяйства. Будучи в досоветский период занятием подавляющего большинства населения Российской империи, представляя собой один из ведущих секторов экономики, аграрное производство по итогам Гражданской войны приобрело еще большее значение в связи с тяжелейшей разрухой промышленности. Развитие сельхозпроизводства и перевод его на качественно новый уровень представляли собой одно из условий индустриализации, которая формулировалась партийно-советским руководством в качестве жизненно необходимого мероприятия. В целом, социально-экономическая модернизация советской России была немыслима без первоочередных преобразований сельского хозяйства, направленных на его интенсификацию, рационализацию, повышение продуктивности.

Очевидно, что результативность большевистской модернизации аграрной сферы в значительной мере зависела от выбора ее сценария и наличия в деревне тех слоев и групп населения, которые могли составить социальную базу соответствующих преобразований. Хотя советская модернизация, как и любая другая в отечественной истории, проводилась «сверху», все же ее творцы не имели возможности обойтись без заинтересованного участия более или менее значительной части сельского социума (к тому же, дефицит социальной поддержки мог негативно отразиться не только на самом процессе реформирования сельского хозяйства, но и на прочности результатов этого процесса). Естественно, что успех каждого конкретного варианта реформирования сельского хозяйства напрямую зависел от того, удалось ли реформаторам обеспечить себе поддержку тех групп населения деревни, которые активно поддерживали именно этот вариант. Анализ событий, происходивших в российской (советской) деревне в 1920—1930 гг., дает основания утверждать, что в рамках двух этих десятилетий существовали заметные различия между избранными большевиками вариантами модернизации аграрной сферы и, соответственно, между социальным фундаментом модернизации, формируемым на селе органами власти советского государства.

По справедливой оценке Г. Ф. Доброноженко, «в 1920-е годы власть должна была сделать выбор, от которого зависела судьба нэповской модели модернизации: или опора на антимодернизаторские слои — малоимущих крестьян, или опора на промодернизаторские слои — состоятельных и предприимчивых крестьян»⁷². В условиях нэпа большевики оказались в затруднении. Классовые принципы большевистской идеологии и политики диктовали партийно-советским органам ориентироваться на бедняцко-батрацкие слои деревни, которые решительно поддерживали коммунистов, но от которых наивно было ожидать результативных действий по модернизации сельского хозяйства. Зажиточное крестьянство априори считалось врагом советской власти, но именно оно имело все шансы преобразовать аграрную сферу, пользуясь произошедшей в рамках нэпа либерализацией внутренней политики компартии. В конечном итоге большевистское руководство остановилось на компромиссном варианте: сохраняя ставку на неимущее крестьянство («антимодернизаторские слои», по меткому замечанию Доброноженко), представители власти дали инициативным и предприимчивым земледельцам возможность хозяйственного роста, достигаемого не путем эксплуатации, а путем развития и рационализации производственной базы. В масштабах всей деревни это могло выразиться в модернизации сельского хозяйства. Таким образом, социальной базой модернизации в 1920-х гг. были избраны средние и зажиточные слои крестьянства, а их авангардом стали так называемые «культурные» хозяйства, или «культурники». Крестьяне-«культурники» представляют собой уникальный феномен доколхозной советской деревни, практически не освещенный в отечественной историографии, что актуализирует задачу научного исследования данного феномена. К «культурным» хозяйствам в 1920-х гг. причислялись «только трудовые хозяйства, … которые не пользуются годовым и сроковым (5—6 мес.) наемным трудом». Другими критериями «культурных» хозяйств являлись широкое и систематическое применение новейших достижений сельхознауки, передовые технологий растениеводства, животноводства и т. д.; тесная связь с агрономами и работа под их руководством, на основе испытанных методов и агрономических указаний; содействие «делу хозяйственного подъема окружающей деревни в целом как распространением с/х знаний…, так и практической работой по заданиям Зем.[ельных] органов». Именно такие критерии указывались, в частности, в принятой весной 1925 г. сотрудниками Северо-Кавказского краевого земельного управления (крайзу) резолюции «По вопросу о крестьянах-культурниках»⁷³. Деятельность «культурников» была многообразна. Ее формы и направления зависели как от личных пристрастий каждого конкретного «культурного» земледельца, так и от хозяйственной специализации того селения или района, в которых он проживал. Многие «культурники» выписывали специальную сельскохозяйственную литературу и, основываясь на содержащихся здесь материалах и рекомендациях, применяли в своих хозяйствах эффективные приемы земледелия (снегозадержание, черный пар, культивацию, правильные севообороты, и др.), выращивали новые сельскохозяйственные культуры (кенаф, клещевина, соя, и пр.), улучшали сорта традиционно возделывавшихся в их краях культур (той же пшеницы), разводили более продуктивные породы скота, и т. д.⁷⁴. Насколько можно судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, «культурничество» в доколхозной деревне не отличалось широкими масштабами. Так, Ейский районный земельный отдел (райзо) Юго-Восточного края в отчете за 1923—1924 гг. отмечал, что во всем районе имелись только 4 «образцовых хозяйства»: 3 «зерново-животноводческие» и одно «садовое»⁷⁵. Когда в октябре 1925 г. в селе Левокумском Терского округа Северо-Кавказского края состоялась районная конференция крестьян-«культурников», на нее со всего района прибыли лишь 28 человек⁷⁶. Росту численности «культурников» мешали не только экономические факторы, каковыми являлись характерные для большинства крестьянских хозяйств недостаток или полное отсутствие инвентаря, тяглового скота, качественного посевного материала, и пр. В конце концов, «культурники» потому и именовались так, что стремились улучшить свое хозяйство путем рационального использования тех скромных ресурсов, которыми они располагали. В данном случае, на наш взгляд, важнее были факторы социальные и психологические. Социальные препятствия движению «культурников» заключались в господстве общины, ослабленной в ходе реформы П. А. Столыпина, но полностью восстановившей и укрепившей свои позиции во время бурных событий 1917—1922 гг. и в эпоху нэпа (по обоснованному мнению видных специалистов в области аграрной истории, к 1927 г. общинное устройство в РСФСР охватывало 95,5% крестьянских земель⁷⁷). «Культурники» нарушали характерную для общины уравниловку, в связи с чем значительная, а то и преобладающая, часть односельчан относилась к ним отрицательно. Поэтому «культурные хозяева» стремились выделиться из общины куда-нибудь на хутор, что, однако, зачастую наталкивалось на прохладное отношение большевистского руководства, делавшего ставку не на индивидуальные, а на коллективные формы землепользования. Критикуя позицию властей, один из предприимчивых земледельцев писал в «Крестьянскую газету» в 1927 г.: «бездельный хозяин на хуторе завянет, но не надо держать насильно культурника в общине, а предоставить ему возможность выйти на хутор и чтобы он мог развернуть свою деятельность на пользу себе и государству и показал пример другим»⁷⁸. Психологические же препятствия «культурничеству» заключались в том, что далеко не каждый крестьянин был готов, напрягая все силы, модернизировать свое хозяйство. Подавляющее большинство населения деревни, даже если оно взирало на достижения «культурников» не со злобой или завистью, а с восхищением, не только не могло, но и не хотело менять патриархальный уклад жизни и, в частности, традиционный стиль хозяйствования. Принимая во внимание подобные психологические доминанты, становится ясно, в чем была причина того, что в Донецком округе, как печально констатировало местное земуправление в начале 1924 г., «заявлений от граждан желающих вести показательные участки той или иной культуры не поступало»⁷⁹. В ноябре 1926 г. сотрудники Багаевского райкома ВКП (б) Северо-Кавказского края признавали: «культурниками хлеборобами на селе являются пока большей частью кулацкая масса, но даже и таковых мало»⁸⁰. В 1936 г. старший агроном Сальского района Азово-Черноморского края И. И. Востриков вспоминал, что в предшествующее десятилетие «практически агроному иногда удавалось строить свою работу в отдельных середняцких, а часто и кулацких, так называемых «культурных» хозяйствах», но успехи этих хозяйств служили весьма слабым примером для других крестьян⁸¹. Все же, как представляется, в 1920-х гг. у «культурничества» были вполне реальные шансы превратиться в относительно широкое движение единомышленников и выступить социальным фундаментом модернизации аграрного производства. Осознавая общность своих интересов и свое духовное родство, «культурники» стремились к объединению, о чем свидетельствовали неоднократно проводившиеся ими слеты и съезды. Издававшийся на протяжении 1920-х гг. в Москве журнал «Новая деревня» стал, своего рода, рупором «культурных» крестьян, делившихся на его страницах своим опытом по улучшению и рационализации собственных хозяйств. Некоторое время «культурничество» пользовалось поддержкой партийно-советских структур, видевших в нем средство развития сельского хозяйства. Представители власти видели своей задачей стимулировать «культурничество» и расширять ряды таких инициативных, предприимчивых крестьян. Нередко (более того, — как правило) инновационная деятельность «культурников» протекала под руководством и при поддержке опытно-исследовательских учреждений, агрономов или же органов власти — районных, окружных, областных или краевых земельных управлений. Так, в январе 1924 г. Донецкое окружное земуправление провело в 13 сельских населенных пунктах 23 лекции на темы «Почва и ее строение», «Как выбрать хорошую молочную корову», «Что такое севооборот», «Сорная растительность и борьба с нею», и т. п. В общей сложности, лекции прослушали более 3,3 тыс. местных крестьян⁸². Представители власти награждали «культурников» почетными грамотами, похвальными листами, присуждали им премии на районных сельскохозяйственных выставках (устраивавшихся, как правило, осенью, по окончании основных сельхозработ), ставили их в пример другим крестьянам. Именно по инициативе властей проводились совещания и съезды «культурных хозяев», превращавшиеся в форумы по обмену опытом. В 1925 г. съезды «культурников» прошли в Майкопском, Ставропольском и Терском округах Северо-Кавказского края⁸³. В январе 1926 г. в Ростове-на-Дону состоялось совещание «земельных работников, хлеборобов и культурников Северо-Кавказского края», организованное крайзу; причем высшие руководящие работники крайзу приняли живейшее участие в докладах и прениях⁸⁴. Несмотря на отстраненное или отрицательное отношение большинства сельских жителей к «культурникам», у них все-таки были и почитатели, и последователи из числа односельчан. В 1925 г. заведующий Северо-Кавказским крайзу С. Одинцов констатировал «желание крестьянина и казака улучшить сельское хозяйство»⁸⁵. Багаевские партработники, хотя и говорили о малочисленности «культурников», тем не менее, отмечали, что районную сельхозвыставку посетили 1,5 тыс. человек, а «поля, приспособленные к новой обработке земли, дают положительные результаты, и наше крестьянство и казачество, видя это начинает уже приспосабливаться к показательным участкам»⁸⁶. Однако судьба не была благосклонна к «культурным хозяевам», ибо большевики недолго дарили им свое благосклонное внимание. Развивая и улучшая свои хозяйства, «культурники», естественно, улучшали и собственное материальное положение или, попросту говоря, богатели. Но то, что было естественно и диктовалось самим течением нормальной человеческой жизни, с точки зрения большевистской идеологии казалось страшным грехом. Видя свою опору в беднейших слоях сельского населения, большевики с возраставшим недоверием взирали на богатевших «культурников», заявляя, что это — «кулацкая масса»⁸⁷. И, конечно, отстаиваемый «культурниками» вариант модернизации, напоминавший «американский», «фермерский» путь развития деревни, также не одобрялся коммунистами. Во второй половине 1920-х гг. (особенно, в конце отмеченного десятилетия) «культурники» стали все чаще отождествляться с «кулаками» и подвергаться гонениям. В ноябре 1927 г. в журнале «Большевик» была опубликована статья, в которой безапелляционно утверждалось, что в деревне «растет новый слой кулачества со своими отличительными особенностями. Этот кулак нового покроя, иногда переформированный тип старого кулака, большей частью более предприимчивый и культурный хозяин с деляческой психологией»⁸⁸. В мае 1927 г. на совещании сельских партийных работников Донского округа Северо-Кавказского края отмечалось, что во время перевыборов в сельсоветы хлеборобы-«культурники» «во многих местах [были] лишены избирательных прав»⁸⁹, то есть, причислены к «кулакам». Понимая, что их новаторская деятельность неизбежно вызовет репрессии со стороны властей, многие «культурники» отказались от попыток развивать свои хозяйства. Весьма характерны в этой связи вопросы, заданные одним из «культурников» Курской губернии в письме, направленном в конце 1927 г. на имя председателя Совнаркома СССР и РСФСР А. И. Рыкова: «не посчитайте за труд, дайте исчерпывающий ответ, нужно ли вместе с весной делать закладку интенсификации разных отраслей с.х.? Или, чтобы со стороны власти не было недовольства, лучше сидеть спокойно?»⁹⁰. Не понимая и не принимая противоречившую здравому смыслу «классовую» логику большевиков, инициативные хлеборобы изливали свое возмущение в письмах в «Крестьянскую газету»: «культурнику развивать свою деятельность никак нельзя, а в настоящее время он изнывает и будет изнывать и ждет улучшения, но дождется ли он или нет сказать трудно», «энергичный элемент в государстве искусственно задерживается в своем развитии в угоду слабой бедноте»⁹¹. Похороны же движения «культурников» свершились в ходе «раскулачивания», сопровождавшего и стимулировавшего развернутую сталинским режимом в конце 1920-х — начале 1930-х гг. политику насильственной коллективизации. Как мы уже отмечали, «культурники» были причислены большевистскими идеологами к числу «кулаков». Отождествление «культурников» с «кулаками» в подавляющем большинстве случаев было совершенно неправомерным, как и вообще изыскание представителей «кулачества» в советской доколхозной деревне. В постсоветской историографии, вопреки лживым политизированным заявлениям сталинистов разных мастей (и разных поколений) доказано, что так называемое «раскулачивание» представляло собой не ликвидацию «эксплуататорского класса» советской деревни, а комплекс мер по ликвидации противников сталинского режима (как реальных, так и потенциальных), по запугиванию крестьян и «заталкиванию» их в колхозы. С учетом огромного массива рассекреченных и опубликованных документов представляется неопровержимым общепризнанное среди специалистов мнение о том, что подвергшиеся репрессиям в 1930-х гг. «кулаки» — это социально-политическая группа крестьян, сконструированная по идейно-политическим критериям для устранения потенциальных и реальных противников политики власти в деревне»⁹². Именно «раскулачивание» положило предел историческому бытию «культурных хозяев» в российской (советской) деревне. В период сплошной коллективизации, когда представители власти при поддержке разного рода «активистов» чуть ли не «с кровью», «с мясом» вырывали»⁹³ из деревни «кулаков», под каток «раскулачивания» попало немало «культурников». Другие состоятельные крестьяне, вовремя понявшие, куда направлена «генеральная линия», сумели избежать властного удара. Говоря, что «нас нечего раскулачивать, мы и сами раскулачимся»⁹⁴, они сокращали запашку, распродавали скот и, в конечном счете, бежали из деревни. Некоторая часть «культурников», впрочем, уцелела и влилась в колхозы, где были востребованы их знания и опыт. В частности, «культурники», как и другие категории «кулаков», имевшие до коллективизации сложные сельхозмашины и умевшие с ними обращаться, использовались в колхозах и МТС в качестве механиков, трактористов, а также бухгалтеров, учетчиков, кладовщиков, и т. п.⁹⁵. Но, даже если некоторые «культурники» уцелели и сумели устроиться в коллективизированной деревне, все же коллективизация ликвидировала «культурничество» как историческое явление. Таким образом, «раскулачивание», помимо прочего, представляло собой и контрмодернизационную меру. Уничтожая в ходе «раскулачивания» зажиточных, наиболее инициативных и предприимчивых крестьян (в том числе, и «культурников»), большевики сокращали социальную базу модернизации аграрного производства. Во время коллективизации сталинский режим сделал ставку не на промодернизаторские, а на антимодернизаторские слои деревни, что не замедлило выразиться в кризисе аграрного производства в первой половине 1930-х гг., а в долговременной перспективе — в низкой эффективности и, более того, нежизнеспособности колхозной системы.