Наука вся – невежества обмен,
На новый вид невежества другого.

БАЙРОН, «Манфред»

Несмотря на столь экзотический вид, гость вполне уместно смотрелся в профессорской квартире, где за четыре поколения профессоров появилось много разных диковин. Одной больше, одной меньше…
Гость и диковины, диковинный гость, так определил для себя явление профессор и сразу успокоился. Главное было понять: у него гость, а остальное – потом. Среди розовых кораллов прадеда-океанолога, искусных чучел птиц деда-орнитолога и старинных фолиантов огромной библиотеки историка-отца он сам в старомодном халате, турецкой феске с кистью вместо ермолки и фарфоровым чубуком рядом с ещё двумя попроще на подставке из кипариса, являл некий диковинный экспонат, как продолжение семейных традиций.
– Разоблачайтесь, милейший незнакомец, – слово «милейший» он произнёс с ироническим нажимом, возвращая гостю его же лёгкую и необидную фамильярность, – вешалка и тапочки в прихожей. Шпагу и трость, – он заметил, что гость при оружии, а прекрасная резная трость лежит поперёк стула, – предлагаю поставить рядом с моей тростью. А потом будем пить чай. Вы, ежели сочтёте нужным, представитесь, и мы побеседуем. Например, о явлениях резонансного типа, к коим Вы столь безапелляционно причисляете изучаемый мною парадокс.
Профессор всё более добавлял яду в свою подчёркнутую любезность, но гость только кланялся на каждую шпильку, что профессора раздражало, но странным образом. Неприязни к гостю он по-прежнему не испытывал, хотя одно его явление того стоило. А вот прописные истины, коими решил он попотчевать гостя…Primo: гостю наверное заведомо известна его аргументация. Segundo: ему самому эти истины вдруг показались не столь уж явными. Наваждение…Но остановиться он уже не мог, да и не хотел. Гость же, помешивая ложечкой чай, ждал.
– Резонанс есть неотделимая часть гармонического процесса. Он может сколь угодно увеличивать амплитуду: рушится мост под уланами, на резонансной рыси его проскакавшими. Скрипичный пассаж обваливает кровлю залы в Вене - тоже резонанс звука и конструкции купола. Наконец, летят мои фильтры, рассчитанные на громадные фазовые нагрузки! Но природу колебания резонанс изменить не может. Ноль или бесконечное кружение вокруг некоего центра генерации этих колебаний, а здесь, – он, брюзгливо оттопырив губу, тычет позолоченной ложкой в одну из точек сингулярности, – разрыв, и вот, и ещё один. Это уже не колебание. Тогда что?!
– Это мысли вслух? – оппоненты стоят друг друга – за безупречными манерами гостя яду не меньше, чем среди сентенций профессора.
– Или предложение высказаться?
– Да, уж будьте так любезны, э-э-э…
– Граф Орлов, с вашего позволения. Гость встал, звякнув несуществующими шпорами. Вышло мило.
– Ага, то есть, очень приятно. Профессор Арсеньев.
Юрий Андреевич начал вставать, но, уловив жест графа, ограничился кивком головы, забыв про феску. Вышло «наше вам с кисточкой» – забавно.
– Ну-с.
– Вы правы, вы абсолютно правы, профессор.
Тот молча кивнул и теперь ждал подвоха. Ну не за тем же, воля Ваша, явился этот опереточный граф (хотя похож, похож!), да ещё столь необычно, в чём ещё предстоит разобраться, чтобы учинить экзамен уровня восьмого класса.
–Только не в этом случае. (Вот он, конь троянский, теперь придётся выслушать некую теорию под видом окончательной истины. Ишь маскарад какой затеял, а приди, как все, на кафедру со своим бредом, я выпер бы его в два счёта!)
– Я Вас слушаю. (Обойдётся без титула! Профессор не любил авантюр и интерес его к гостю вместе с его игрой сразу угас.)
– И напрасно, Юрий Андреевич, – иронии и яду как не бывало, серьёзен, собран, а к чему отнести это его «напрасно», он что же, мысли читает?! Этого только не хватало!
– Я граф, хоть и не настаиваю на именно таком обращении.
– Ну точно читает! – профессору стало неуютно под пронзительным взором этого ряженого. – А может и не ряженый?!
– Меня вполне устроит, к примеру, обращение «коллега». Мысли Ваши я читать не намерен – этика не позволяет, да у Вас всё и так на лице написано. А ваши утверждения годятся лишь для чисел финитных и связанной с ними логики Аристотеля. К трансфинитным же числам с их логикой допущения третьего чётного, всё что Вы тут сказали, не относится. А решение спряталось именно здесь.
– Ах, этика не позволяет, а то и спорить не о чем! Простите, граф, больно Вы лихо взялись за меня. И помилуйте, читал я у Хинтона об этих числах и многомерностях. Канта притянул, Гаусса, а мучает себя и других аналогиями. А Успенский его через строчку цитирует, вроде истины в последней инстанции.
– Ну, ну, это Вы зря. Пётр Демьяныч, если угодно, сам одна из ипостасей истины, той Истины, что вся только Богу открыта, как Его сознание. А это Великое Единое разъятию подвергли и теперь сих «истин» больше, чем их носителей: каждый норовит про запас вторую иметь – для внутренних нужд.
– Ну и Вы, граф, в гегельянцы рано меня определяете, хоть я и с партбилетом: иначе кафедру получил бы не я, а развесистый пень.
– Знаю, об этом мы ещё поговорим, как и о Вашей лаборатории, – профессор чуть не поперхнулся чаем, – а сейчас давайте простимся…на время.
– Как простимся, зачем?! Почему простимся, а не…расстанемся, например, – профессор уловил в последней фразе что-то такое…резонирующее (о, Господи!) с настроем беседы, – и почему именно сейчас, когда я понимать стал суть Вашего предположения: смысл – в следах. Вы ведь это имели в виду?
– Вы редкий специалист, мы в Вас не ошиблись, да и мудрено, коли с Вами советовал пообщаться Ваш лучший ученик и соавтор нынешних Ваших мучений.
– Кто это – мы? – профессор спесиво задрал подбородок, досада мучила его,…и вдруг он осознал конец фразы, – А он, юноша-то здесь причём?! Ах, да, песня,…потом предложил гармонический анализ включить в план, мы ещё этот его гимн на уроках…стоп! Тогда все и началось! Он что, тоже – «мы»?!
– Пока не совсем. Но он просил передать, что четвёртое измерение – в Вас. Не дайте его разъять.
см.ранние коментарии!