Доклавд в ИНСТИТУТЕ РУССКОГО ЯЗЫКА РАН

Константин Кедров

доктор философских наук

Поэтическая стратегия метаметафоры и ДООСа, 1976 – 2003.

В советское время не полагалось существование литературных школ, тем более продолжающих и развивающих традиции футуризма и сюрреализма. Первым толчком к возникновению метаметафоры было углубленное изучение программы Велимира Хлебникова, его попытки связать поэтику футуристов с геометрией Лобачевского и теорией относительности Эйнштейна (речь идет не об общей, а о специальной теории относительности). Еще в 1959 г. я почувствовал глубокую тайную связь между открытиями Эйнштейна и еще не реализованными возможностями постфутуризма. Именно этой теме была посвящена моя дипломная работа «Влияние геометрии Лобачевского и теории относительности Эйнштейна на художественное мышление Хлебникова». Диплом был защищен в 1967 г. на кафедре русской литературы историко-филологического факультета Казанского университета. К тому времени я уже располагал не только теорией, но и своими текстами, написанными в хронотопе Эйнштейна. Это, прежде всего, поэма «Бесконечная» (1960 г.): «Я вышел к себе через-навстречу-от и ушел под воздвигая над».

Исследования были продолжены в годы аспирантуры на кафедре истории русской литературы Литературного института СП СССР. Однако я замаскировал свои наблюдения в теории метакода. Метакод в равной мере присутствовал и в фольклоре, и в поэтике Блока, и в поэзии Хлебникова. В печать прорвалась целая серия статей о метаметафоре, замаскированной под термином «метакод»: «Звездная книга», «Космический миф и литература», «Звездный сад Блока», «Звездная азбука Велимира Хлебникова». И наконец в 1984 г. я опубликовал в первом номере журнала «Литературная учеба» предисловии к поэме А.Парщикова «Новогодние строчки». Спустя полгода в «Литературной газете» Сергей Чупринин обильно процитировал это вступление в статье «Что за сложностью». Так айсберг метаметафоры возник на горизонте критики. Но его глубинная, подводная часть простирается, как я уже говорил, к началу 60-х годов.

В 1974 году в моем доме возник «подпольный» поэтический семинар. Главные участники – Алексей Парщиков, Александр Еременко, Иван Жданов. Тогда, в начале и середине 70-х, в их стихах метаметафора занимала видное место. «Пчела внутри себя перелетела» (Жданов). «А, впрочем, в чем был замысел Эйнштейна? // Он, как кронштейн, перевернул стакан, не изменив конструкции кронштейна» (Еременко). Парщиков был метаметафоричен изначально: «Я загляделся в тридевять зеркал. // Несовпаденье лиц и совпаденье». Я почувствовал глубинное поэтическое родство с молодыми поэтами и делал все возможное, чтобы их поэзия хоть как-то проникла в печать. В 1976 г. мне удалось провести вечер трех поэтов в ЦДРИ. Я сказал, что родилась совершенно новая метафора – «метафора эпохи теории относительности». В своем кругу мы предпочитали термин мистериальная метафора». Почему мистериальная? Потому что, анализируя хронотоп мистерий, я увидел, что в гностическом Евангелии от Фомы дано наиболее адекватное описание мистериального хронотопа: «Когда вы сделаете правое, как левое, верх, как низ, внутреннее, как внешнее, а внешнее, как внутреннее, тогда вы войдет в царствие».

Особое внимание я хочу обратить на переориентацию внутренне-внешнего. Оно менее всего освоено в поэзии, и здесь открывается абсолютно новая перспектива. Я обозначил это термином «выворачивание», или «инсайдаут». Таково, в частности, стихотворение «Странник».

Опираясь на посох воздушный

странник движется горизонтально

Опираясь на посох горизонтальный

вертикальный странник идет

Так два посоха крест образуют идущий

наполняя пространство

в котором Христос полновесен

Виснет кровь

становясь вертикальной

Из разорванной птицы пространство ее выпадает

из распахнутого чрева вылетает лоно

и чрево становится птицей

над чревом парящей

Это дева беременная распятьем

распласталась крестом…

Крест висит на своей пуповине

Мария и рама -

в том окне только странник

теряющий в посохе посох.

Нетрудно заметить сходство инсайдаута с процессом родов и рождения. Пространство, которое для младенца было чревным – внутренним, в момент родов им покидается, и в конечном итоге он оказывается над ним, над материнским чревом. При инсайдауте человек не только покидает чревное пространство окружавшего его космоса, не только зависает над ним, но и полностью охватывает его собой. «Человек – это изнанка неба. Небо ­ это изнанка человека («Компьютер любви»).

Сам процесс выворачивания выглядит, как тангенциальная спираль Тейяр де Шардена. Она расходится от центра – точки Ω (омега) к периферии – точке Α (альфа). И одновременно от точки альфа движется к центру – омеге. «Аз есмь альфа и омега». Такая внутренне-внешняя и одновременно внешне-внутренняя перспектива намного сложнее обратной сферической перспективы богослова Павла Флоренского и художника Павла Челищева. Он открыл для себя сферическую перспективу позже Флоренского в начале 40-х годов (см. Переписку Павла Челищева в книге «Метаметафора»). В обратной перспективе мир проецируется изнутри на сферу. Вы как бы внутри зеркального шара. В метаметафорической перспективе вы видите себя в зеркальном отражении щара одновременно изнутри и снаружи, совмещая в едином зрении положительную и отрицательную кривизну.

Округляется даль постоянно

и вбирает в себя синий шар

дня сиянье и ночи слиянье

и округло растянутый шаг

(«Пилигрим», 1980)

Именно в такой, восьмёрочной тангенциальной перспективе выстроено другое программное стихотворение «Невеста» (1978):

Невеста лохматая светом

невесомые лестницы скачут…

дивным ладаном захлебнется

голодающий жернов – 8

перемалывающий храмы…

Восьмерка как архетип внутренне-внешнего, внешне-внутреннего или инсайд-пространства так же естественна, как линия и прямая в обычном стихе.

Однако не только пространство, но и время подвержено выворачиванию. При этом происходит рокировка прошлого с будущим. Палиндром – частный случай такого процесса. В центре восьмерки не только глаз (зрение), но и тактильный мир человека. Вся вселенная прощупывается собой. «расстегнутый лифчик луны // восходящей и заходящей // тактильная тьма».

Наиболее естественное расположение звука внутри инсайд-хронотопа – это анаграмма и палиндром. Так возникло «До-потопное Евангелие» (1978). Здесь звук и по смыслу, и по звучанию чаще всего анаграммно и палиндромно завихрен в тангенциональную спираль Тейяр де Шардена.

Стикс стих

скит тих

скат скот

Тоска Ионы

во чреве червленом

кит

тик

так

кит – червь верченый

во чреве скит

червя время –

чрево

Или в цикле «Голо-графия»: «Все явное // во вне // вне // не». Я назвал такой стих не палиндромно-анаграммным, а голографическим и лишь позднее прочел у В.Иванова о неопубликованных тетрадях Соссюра, где утверждается, что стихи «Илиады» и «Махабхараты» анаграммны. В основе анаграммы имена богов. Именно это я сделал в «До-потопном Евангелии», где имена Озириса и Хроноса комбинаторно превращались в имя Христа и крест.

Сотворение

р-Йезус-макака

Евхаристия

р-Йезус-фактор

крови Христовой и человечьей…

Озириса озарение

Чичен-ица

о сын отца озверение

о сын отца оскопление

о сын отца ослепление

о сын отца

отец сына

о сень оса

о сень сини

Крест как крест

Хруст как хруст

Хронос сына ест

а сын пуст.

Метаметафора никогда не была самоцелью, поскольку поэзия вообще не сводима только к метафоре.

В 1983 г. я написал стихотворение «ДООС», которое заканчивалось такими строками: «Не остановленная кровь обратно не принимается! ДООС – Добровольное Общество Охраны Стрекоз». Вскоре слово ДООС с намеком на Дао и даосизм вошло в обиход среди поэтов, симпатизирующих метаметафоре. В конце 90-х в ДООС вступили Генрих Сапгир и Андрей Вознесенский в звании стихозавров.

Главная особенность ДООСа – иероглифичность в напечатании и приоритет устного звучания даже при написании. Кроме того, ДООС стремится к надразговорному, всемирному языку, понятному без перевода. К анаграмме присоединился палиндром (Елена Кацюба), принцип композиторского музыкального стихосложения (Алла Кессельман), муфталингва (Вилли Мельников), заумь (Сергей Бирюков), принцип джазовой импровизации (Сергей Летов). Первое полифоническое выступление ДООСа с группой «Три О» состоялось в 1984 г. в клубе им.Курчатова.

В 1995 г. по инициативе друзей ДООСа А.Глезера, Г.Сапгира, И.Холина, А.Ткаченко, А.Вознесенского было принято решение издавать «Газету ПОэзия». Решение было принято за столом в квартире Генриха Сапгира. Первые презентации прошли в Пресс-центре ТАСС и Пен-клубе. Вышло всего 12 номеров этого издания.

В 2000 г. ДООС провел по просьбе ЮНЕСКО Первый всемирный день поэии

в Театре Юрия Любимова на Таганке. Выступали ДООСы (Кацюба, Кедров, Вознесенский) и друзья ДООСа Михаил Бузник и Алина Витухновская. После это газета ПО была преобразована в альманах «Журнал ПОэтов». Первый номер был подготовлен к Всемирному конгрессу Пен-клубов в Москве (2000). Также была выпущена серия компьютерных сборников, на основе которых был издан двухтомник «Собрание сочинений ДООС» (М., Издание Е.Пахомовой,1998-99).

Главные акции ДООСа (1984 – 2003): выступления в клубе им.Курчатова с ансамблем «Три О»; в Доме медработника – «Хлебников и мы»; в Олимпийской деревне – действо «Разомкнутый квадрат»; на вечере андеграунда «Минута немолчания» во Дворце молодежи; вечер ДООСа в большом зале ЦДЛ ; выступления на Булгаковских праздниках на Патриарших прудах у «литературной скамейки»; участие в телевизионном «Шок-шоу» в программе Авторского Телевидения; чтения на выставках в Манеже; принятие в ДООС новых членов в Интернет-кафе «Скрин» (с прямой трансляцией) и издание сборника «Новые ДООСские»; создание международного русско-французского поэтического общества «ДЕПО» (День Поэзии) и выступление в Сорбонне; празднование поэтического Нового года, 2003 года в Музее декоративно-прикладного искусства; Всемирные дни поэзии в театре Юрия Любимова на Таганке, в галерее «Дом», в галерее «А-3» (с прямой трансляцией в Интернет).

Комментарий автора

Вопрос из зала. Я слышала где-то, что термин «метаметафора» есть у Лотмана.

Ответ. Это слово я придумал в 1983 году, хотя метаметафора как явление возникла еще в 1961-ом:

Я вышел к себе

через-навстречу-от

и ушел под

воздвигая над

(«Бесконечная»)

У Лотмана я такого термина не встречал. Скорее всего его просто там нет.

Вопрос из зала. Как соотносится ваша метаметафора с вашим же понятием «метакод»?

Ответ. Термин «метакод» впервые появился в моей статье «Звездная книга» («Новый мир», 1982, № 9). А метаметафору я придумал в апреле в апреле 1983 года в Переделкине, когда туда ко мне приехали Парщиков, Свиблова и Маллинен. Метакод и метаметафора соотносятся, как голограмма. Что здесь часть, а что целое, сказать трудно. Все во всем.

Вопрос из зала. Как вы относитесь к понятиям «метареализм» и «метабола»?

Ответ. Реализм меня никогда не интересовал и не интересует, даже с приставкой «мета». Термин «метабола» придумали древние греки. Это риторическая фигура. Ею активно пользовались языковеды и риторики много тысячелетий. Есть это понятие и в академической грамматике.

Литература.

Книги:

К.Кедров «Поэтический космос». М., Сов. писатель, 1989.

К.Кедров «Метаметафора». М., ЛиА ИЕП, 1999.

К.Кедров «Энциклопедия метаметафоры». М., Либр, 2000.

К.Кедров «Инсайдаут». М., Мысль, 2001.

К.Кедров «Параллельные миры (Монография и курс лекций)». М., АиФ-Принт, 2002.

К.Кедров «За чертой Апокалипсиса» (Монография и лекции). М., АиФ-Принт, 2002.

К.Кедров «Компьютер любви» (Сб. стихов). М., Худож. лит., 1990

К.Кедров «Или». Полное собрание поэтич. произвед. М., Мысль, 2002.

Статьи:

К.Кедров «Звездная книга». «Новый мир», 1982, № 11.

К.Кедров «Звездная азбука Велимира Хлебникова». «Лит. учеба», 1983, № 3.

К.Кедров «Метаметафора Алексея Парщикова». «Лит. учеба», 1984, № 1.

Стенограмма защиты докторской диссертации К.Кедрова в Ин-те Философии РАН. «Комментарии», № 12. М.- СПб., 1997.

Философские конспекты К.Кедрова. «Комментарии», № 20. М.- СПб., 2001.

К.Кедров «Философия палиндрома». В кн.: «Новый палиндромический словарь». М., Изд-во Руслана Элинина, 2002.

Антологии и хрестоматии:

К.Кедров «7 манифестовДООС». – Литературные манифесты от символизма до наших дней (Под ред. С.Джимбинова). М., Изд.дом «Согласие ХХI век»,2000.

Подборка стихов в кн. «Самиздат века» (Г.Сапгир «Метамета»). М., Полифакт, 1998.

-------------------------------------------------------------------------

Книги Константина Кедрова

	Константин Кедров "Энциклопедия метаметафоры"М., “ДООС”;Издание Елены Пахомовой, 2000. Метаметафора стала главным поэтическим событием конца ХХ века. Автор этого явления поэт и философ Константин Кедров долгое время оставался в тени своей поэтической школы. Андрей Вознесенский назвал его “Иоанном Предтечей новой волны в поэзии”. Сегодня поэзия К.Кедрова переведена на все основные языки мира. Его монография “Поэтический космос” удостоена докторской степени. “Энциклопедия метаметафоры” – авторский философско-поэтический труд, итог многолетней философской и поэтической деятельности, жанр, который мог появиться только в 2000 году на пороге между веками и тысячелетиями. Иллюстрации Галины Мальцевой.
	Константин Кедров "ИНСАЙДАУТ"Новый Альмагест М.,Мысль,2001. Серия “Новая философская библиотека”. В книге философа и поэта Константина Кедрова дается принципиально новая космологическая модель мира в свете важнейших открытий ХХ века – теории относительности и квантовой физики – через поэтическую призму метаметафоры и момент инсайдаута.
	Константин Кедров "МЕТАМЕТАФОРА"М., “ДООС”;Издание Елены Пахомовой, 1999. В оформлении представлены картины Павла Челищева в компьютерной обработке М.Герцовской. Рисунки и схемы внутри текста: А.Бондаренко.
	Константин Кедров "Параллельные миры"М., ООО “АиФ-Принт”, 2001. Серия “Кто мы?” Тайны человеческого бытия, Земли и Вселенной; бессмертие глазами ученых, пророков и великих людей; личность и космос; параллельные миры – неизученные и непознанные… Доктор философских наук, член ПЕН-клуба Константин Кедров в своей книге обобщает взгляды и теории на эти глобальные темы и дает ответ на вопрос: “Есть ли жизнь после смерти?” Иллюстрации: Г.Мальцева, А.Золотарев.
	Константин Кедров "Гамма тел Гамлета"Поэма М., Издание Елены Пахомовой, 1994. Серия “Классики ХХI века”.
	Константин Кедров "Компьютер любви"Стихотворения и поэмы М., 1990. Художественное оформление и макет: Андрей Бондаренко и Дмитрий Шевионков.
	Константин Кедров "Или он, или Ада, или Илион, Или Илиада"Поэмы М., Издание музея Сидура, 1995. Серия “Вечера в музее Сидура”.
	Константин Кедров "Улисс и Навсикая"Стихи М., Издание Елены Пахомовой, 1997. Иероглифическая графика к текстам: Михаил Парфенов.
	Константин Кедров "Поэтический космос". М., "Сов.писатель", 1989. От страницы к странице автор перелистывает "Звездную книгу" литературы. Здесь тайнопись созвездий , проступающая в сюжете сказки, "звездная азбука" Велимира Хлебникова перекликается с космической вязью алфавита в "Ключах Марии" С.Есенина, здесь - выходы в поэтическое мироздание А.Блока и Андрея Белого. Даже загадочная космология "черных дыр" нашла свое отражение в литературе. В книге излагается теория метакода и рассказано о возникновении метаметафоры в современной поэзии.
	Кедров К.А. "ИЛИ". Полное собрание сочинений. Поэзия. - М., "Мысль", 2002. - 504 с. В книге впервые в полном объеме представлены стихотворные произведения одного из самых ярких поэтов современности, автора термина "метаметафора" Константина Кедрова. Обсуждение «Или» вна заседании ученого совета Института философии РАН «Исповедь метаметафориста». Время МН, 4 дек. 2002 г. Презентация “ИЛИ” в русском ПЕН-центре 29 ноября 2002 г. Видео: телеканал «Культура» о презентации «Или»
	Кедров К.А. "Сам ist дат".М., ЛИА Р.Элинина, 2003. (Серия Литературного салона «Классики XXI века)
	Кедров К.А. "Ангелическая по-этика". Учебное пособие для студентов.М., Университет Натальи Нестеровой, 2002.
	Константин Кедров Утверждения отрицания. Стихи.М., Объединение "Всесоюзный молодежный книжный центр", 1991.
	Константин Кедров.За чертой Апокалипсиса. М., "АиФ-Принт", 2002. Исследуя тексты Евангелий и сравнивая их с Апокалипсисом, автор цришел к неожиданному для многих выводу: Иисус сам написал поэму о своем рождении, гибели на кресте и воскресении. Поэма была создана по образцу сказаний о Великом Учителе, убитом нечестивым жрецом. Чудо заключается в том, что в дальнейшем все, что предсказал великий поэт, полностью осуществилось. Поэт и философ Константин Кедров - автор книг "Поэтический космос", "Инсайдаут" и "Параллельные миры". В новой книге он сообщает о самых главных своих открытиях. Иллюстрации Галины Мальцевой и Александра Золотарева.
	Константин Кедров.Метакод.«Метакод» – своеобразный итог многолетних поисков автора. На рубеже нового тысячелетия, совместив взгляд философа и поэта, он выводит гениальную по прозорливости формулу: "Человек – это изнанка неба, Небо – это изнанка человека". В оформлении обложки использована картина художника Павла Челищева (двоюродного деда автора), друга Гертруды Стайн, оформителя балетов Стравинского в труппе Дягилева в Париже и Берлине.

"Русская мысль ", 2002 г.

КОД ВЕР, ИЛИ МЕТАМЕТАФОРА КОНСТАНТИНА КЕДРОВА

----------------------------------------
СЕРГЕЙ БИРЮКОВ, Германия
----------------------------------------



Константин Кедров - фигура в московской культурной ситуации уникальная. Поэт и философ, критик и литературовед, газетный обозреватель и автор телепередач о литературе и ее связях с другими искусствами и наукой... Уже этих занятий вполне хватило бы на нескольких человек. Однако, это далеко не полный список.

Константин Кедров организовал литературную группу ДООС , расшифровка выдает в нем человека, склонного к игре - Добровольное Общество Охраны Стрекоз. В самом деле к игре Кедров склонен, мы увидим это дальше, но общество вполне серьезное. Эпиграф из крыловской басни - ''Ты все пела? Это дело!'' - переосмыслен именно в таком духе. Стрекоз, то есть поющих, творящих, необходимо защищать, хотя бы на общественных началах. Во всяком случае попытаться вот таким, парадоксальным образом привлечь внимание к поэтическим поискам, да и к самим поэтам, которые раньше были изгоями по милости бездарных властей, а сейчас изгои по небрежению творческим капиталом новыми капиталистами. Поэтому ДООС был протестным в 1984 году, когда только появился, и остается протестным сейчас. Так вот, под ''знаменем'' ДООС Кедров постоянно организует различные совместные действия поэтов - большей частью в Москве, но иногда и во Франции, например, с Алексеем Хвостенко, с французскими поэтами. Не так давно результатом таких действий стал выход антологий русской и французской поэзии ''Депо'' - в двух вариантах, один том на русском, другой - на французском. Были такие акции и в Голландии, где живет участница ДООС Людмила Ходынская.

В Москве же трудно счесть, что успевают стрекозавры и примкнувшие к ним завры (все члены ДООС имеют наименования, оканчивающиеся на ''завр''). Это вечера поэзии в обычных и самых необычных местах, это факультет философии и поэзии в Университете Натальи Нестеровой, который возглавил Константин Кедров, это ''Журнал Поэтов'', выходящий не очень периодично, но зато стабильно интересный, это сотрудничество с музыкантами, художниками, актерами и режиссерами. В частности, в Театре на Таганке Юрий Любимов поставил пьесу Кедрова о Сократе. И в том же театре два года подряд устраивались дни поэзии. В одном из них я участвовал и своими глазами видел как люди спрашивали лишние билетики, что живо напомнило о 60-х годах. В тесной дружбе с ДООСом были, покойные ныне, Игорь Холин и Генрих Сапгир. Моя Академия Зауми и ДООС давно находятся в дружественном взаимодействии.

Основные действующие лица в ДООСе, конечно, сам Константин Кедров и его жена - поэтесса Елена Кацюба. Без Елены многие акции Константина были бы затруднительны. Она безусловно обладает особым талантом огранки идей. Ее руками набраны и смакетированы многие выпуски произведений ДООСа, ''Журнал ПОэтов''. Но она еще и испытательница палиндромической поэзии и автор ''Первого палиндромического словаря современного русского языка'' (сейчас вышел "Новый палиндромический словарь"). Кацюба и Кедров наиболее последовательно работают в сложной форме анаграмматической поэзии, когда слово как бы ''выворачивается''. Я это называю переразложением слова, сюда входит и анаграммирование. Вот Кедров выворачивает переразлагает собственную фамилию, получается: код вер, рок дев, вор дек, век орд, вод рек. Кажется, что игра, но посмотрите, сколько возникает смыслов и все они зашифрованы, стянуты в одно слово - фамилию поэта.

Как поэт Константин Кедров состоялся уже в пятидесятые годы, но вплоть конца 80-х не имел возможности публиковать свои стихи, ''устный период'' продолжался 30 лет, лишь в 90-е годы наступает ''печатный период''. Его теоретические и философские книги также не получали доступа к печатному станку, первая - ''Поэтический космос'' - появилась в 1989 году, основной же массив своих работ ему удалось выпустить только во второй половине 90-х. И здесь он наконец смог основательно проговорить продуманное за предыдущие десятилетия.

Термин ''выворачивание'' - любимый в философской и поэтической концепции Кедрова.

Откуда он к нему пришел и как это получилось, спросил я однажды у Константина Александровича.

Он ответил таким образом:
Мой студенческий диплом назывался "Влияние геометрии Лобачевского и теории относительности на поэзию Велимира Хлебникова". Это была единственная форма поэзии, которая меня увлекала. Поместив себя на поверхность псевдосферы Лобачевского с отрицательной кривизной, я охватил собою весь мир. Позднее я узнал, что у Флоренского это называется обратной перспективой. Однако ни Флоренский, ни Лобачевский, ни Хлебников не догадались поместить на псевдосферу себя. Удивило меня другое. Геометрии Лобачевского, с которой я познакомился в 1958 году, предшествовало очень личное переживание. 30 августа 1958 года в Измайловском парке в полночь произошло то, что позднее я назвал "выворачивание", или "инсайдаут". Было ощущение мгновенного вовнутрения мира таким образом, что не было границы между моим телом и самой отдаленной звездой. Я перестал быть внутри вселенной, но охватывал себя небом, как своей кожей. Нечто подобное произошло и со временем: прошлое опережало будущее, будущее оказалось в прошлом. Это была реально ощутимая и вместимая вечность.

К сожалению, в течение месяца это ощущение все более ослабевало, пока не стало воспоминанием. Однако это повторилось еще один раз - через десять лет. Где-то в 70-е годы я нашел схожее описание у Андрея Белого, когда он, взойдя на пирамиду Хеопса с Асей Тургеневой, "сам себя обволок зодиаком". Это и есть "я вышел к себе через-навстречу-от и ушел под, воздвигая над". И еще: "Человек - это изнанка неба, небо - это изнанка человека".

А вот эти процитированные строки уже из поэмы ''Компьютер любви'' - своего рода энциклопедии метаметафоры, еще одного изобретения Кедрова. Впервые он предложил этот термин в 1984 году в журнале ''Литературная учеба'' в статье под названием ''Метаметафора Алексея Парщикова''. В книге ''Энциклопедия метаметафоры'' (М., 2000) Кедров возводит этот термин к Эйнштейну и Павлу Флоренскому. В самом деле, Флоренский в своих работах показал взаимозависимость макро и микромира, человека и космоса. Кедров ощущает себя наследником этих идей. Он подчеркивает - ''В метаметафоре нет человека отдельно от вселенной''. В своих книгах, а их с 1989 года вышло немало, он выдвигает идею своеобразного всеединства поэзии, науки, философии, религии, исходящего из всеединства Творца, космического мира и человека. Собственно эту идею Кедров проповедовал на базе русской классики (прежде всего) в Московском Литературном институте, где по недосмотру хранителей соцреализма преподавал с 1970 до 1986 года. ''Несмотря на отстранение от преподавания под давлением КГБ, я продолжал работу над теорией метаметафоры'', пишет Кедров. Еще в институте он начал вести и приватный семинар, в котором основными участниками были, ставшие в 80-е годы известными, поэты Иван Жданов, Александр Еременко, Алексей Парщиков. Их яркие, густые метафорические стихи тогда уже начинали звучать на домашних вечерах, ходить в списках и даже иногда выходить в печать. А всякие уклоны в поэзии в то время пресекались. Видимо, необычные по тем временам идеи поэтического космизма, да еще с обращением к религиозным мотивам, насторожили стражей словесности и Кедров стал фигурантом некоего дела под странным именем ''Лесник'' (ему потом удалось раскопать оперативные документы). Так что метаметфора оказалась небезопасной для ее создателя, но весьма плодотворной для поэзии.

В книге 2001 года ''Инсайдаут'' Кедров дает 16 определений метаметафоры, в которых он соединяет на теоретико-поэтическом уровне рациональное и иррациональное. В целом философ и поэт движется к некоему высшему антропоцентризму, постоянно утверждая, что ''вся вселенная охватывается изнутри человеком, становится его нутром и человек обретает равновселенский статус'':

Человек - это изнанка неба.
Небо - это изнанка человека.

Такое понимание восходит не только к идеям Эйнштейна, Флоренского, но и к поэтическим прозрениям Андрея Белого, у которого в его поэме о звуке ''Глоссолалии'' рот - это отвердевший космос. Источников может быть и должно быть много. В своих книгах Кедров оперирует необыкновенно широким для века узкоспециальных знаний спектром тем, проблем, гипотез и доказательств. Можно сказать, что какие-то его выводы небесспорны или даже очень спорны. Но он и работает с таким материалом, который никак не назовешь однозначно ясным - творения Шекспира, Достоевского, Хлебникова, Блока, Заболоцкого, Сведенборга, Даниила Андреева или художника Павла Челищева, который приходится двоюродным дедом Константину Кедрову... Кстати, вот как интересно Челищев разрешил вопрос о спорном и бесспорном. В книге ''Параллельные миры'' (М.,2001) Кедров приводит такой эпизод:
Однажды у Павла Федоровича спросили:
- Почему вы нарисовали ангела с крыльями, растущими из груди. Где вы видели, чтобы у ангелов так росли крылья?
- А вы часто видели ангелов? - поинтересовался Павел Челищев.

Челищев покинул Россию в 1920-ом году вместе с деникинской армией. Он жил в Берлине и Париже, оформлял балеты Стравинского, затем переехал в Америку и оттуда в сороковых годах писал сестре письма об открытой им ''внутренней перспективе'' в живописи:
''Стремиться покорить вселенную бесполезно - прежде всего надо понять самого себя. При прозрачном объеме нашей головы перспектива не плоскостная, а сферическая - а об ней никто не думал за последние 500 лет! Так что брат твой наверное будет иметь чудное прозвище безумца'' (цит. по кн. К.Кедрова ''Метакод и метаметафора''. -М., 1999).

Константин Кедров родился в 1942 году, еще был жив его двоюродный дед, но они не могли встретиться. Однако они встретились согласно геометрии Лобачевского, теории относительности Эйнштейна, органопроекции Флоренского, сферической перспективе Челищева и наконец метаметафоре самого Кедрова.

Вот эта встреча и будет, вероятно, самым точным объяснением того, чем занимается Константин Кедров в поэзии и философии, глубоко зашагивая в иные области знаний и верований.
НА КАРТИНЕ ПАВЛА ЧЕЛИЩЕВА КАШ-КАШ или ПРЯТКИ изображен его двоюродный внук поэт Константин Кедров
рожденный в 1942 г.-время создания полотна Челищева




вернуться к списку статей

ЗВЕЗДНОЕ НЕБО ВНУТРИ НАС. Поэт и исследователь Константин Кедров беседует с журналистом Ириной Коняевой.

(№4 [184] 10.03.2009)
Автор: Ирина Коняева

Ирина Коняева
Можно ли полюбить звездное небо? Вряд ли большинство из нас задавалось этим вопросом. Все мы когда-нибудь пытались рассмотреть туманности Млечного Пути и представить себе космическую бесконечность, отчего слегка кружилась голова. Звездное небо вызывало восторг, преклонение перед величественностью мироздания, но любовь... Константин Кедров сумел очеловечить небо и показал бесконечности в человеке.
Он сделал это языком поэта и исследователя одновременно. В этом уникальность книг, которые вышли из-под его пера. «Если окинуть взглядом ночное звездное небо, мы окажемся в знакомом нам с детства мире волшебной сказки» - с этих слов начинается его книга «Поэтический космос». ...Звезды вдруг перестали казаться холодными и приблизились.

Мы ушли из страны детства. Но, оказывается, сказки по-прежнему с нами. Потому что все их герои списаны со звездного неба и имеют конкретные космические прототипы. Садко и Синдбад-Мореход приняли свой сказочный облик благодаря созвездию Овна, Персей приходит к нам в обличье Ивана-Царевича, а Кассиопея – в образе Бабы- Яги. Планета Венера по сказочным сюжетам известна как Елена Прекрасная и спящая царевна. Это сопоставление вовсе не плод поэтического воображения – характеры героев определяются движением светил по небосклону и взаимодействием с другими космическими телами. Более того, оказывается, и героев литературных произведений можно классифицировать по космическим признакам, да и в основе самих литературных сюжетов лежат некие закономерности, которые и образуют явление, открытое Кедровым и названное им «метакодом». Автор сравнил его с «живой матрицей звезд, с которой производятся тексты».

«Человек может расширить до бесконечности свой слух, свое зрение, даже ощущение своего тела, он может стать существом космическим уже сейчас, находясь в пределах земли. Наш глаз не различает ультрафиолетового излучения, наш слух не слышит ультразвука, мы не можем видеть многие реально существующие вещи, скажем, четвертое измерение, четвертую пространственно-временную координату вселенной. Не можем видеть вполне реальное искривление пространства и времени, открытое общей теорией относительности. С этим не мирится литература. Она создает свои модели мироздания, видимые, слышимые и воспринимаемые человеком, безгранично расширяющие пределы его восприятия.
Мистерия литературы - это, прежде всего, грандиозный проект космической переориентации человека». Мистерия литературы – это тема научных исследований доктора филологических наук Константина Кедрова и одно из пространств его поэтического творчества. Соединив рациональное мышление, образное воображение и мистический опыт, он вышел на пограничные сферы в области космологии, астрономии и физики - благодаря тому, что они уже были открыты литературой. Его исследования показывают, что крупнейшие ученые и писатели изучали и изображали, в общем, одну и ту же реальность, и эта реальность питала воображение гениальных творцов, расставлявших вехи, по которым шло развитие человечества.

В 2003 году Константин Кедров был номинирован на Нобелевскую премию в области литературы, а спустя два года в Москве вышла его книга «Метакод» - удивительное по красоте исследование, которое я восприняла как своеобразный путеводитель по огромной космической творческой лаборатории, откуда черпали свои переживания, образы и ощущения Данте и Хлебников, Толстой и Достоевский, Блок и Шекспир.
Эта книга о бессмертии человека, о том, что достижение его вполне реально. О безграничном потенциале культуры в познании неизвестных пространств. Многие художественные образы, которые исследует Константин Кедров, хорошо знакомы нам из школьной программы по литературе. Но взгляд ученого обнаруживает в них новое пространство, иные, потаенные смыслы, а поиск разгадки уводит в неведомые доселе глубины. Возникает ощущение, что сам исследователь владеет кодом доступа к той сфере, где нет разделение на гуманитарные и естественные науки и откуда человечество черпает духовные и интеллектуальные ресурсы для своего развития. Поэтому его слова о том, что поэзия спасает мир, не показались мне всего лишь красивой фантазией. С этого и начался наш разговор – не только о литературе и ее влиянии на общество, но и о том, какими совершенным инструментом познания может быть сфера культуры и главный объект ее изучения – духовное пространство человека, по масштабам не уступающее бесконечностям мироздания.


«Без поэзии религии не существует»

- То, что поэты очень чувствительны к состоянию пространства, я ощутила, когда читала антологию русской поэзии «Итоги века», составленную Евгением Евтушенко накануне нового тысячелетия. В этом объемном сборнике есть имена всех более-менее известных поэтов двадцатого столетия. Мне тогда показалось, что созданные ими образы передают дух времени гораздо более точно, нежели учебники истории. И поразило то, как в самом начале века, когда не было ни войн, ни революций, они ощущали витавший в воздухе трагизм, приближающуюся беду.

- Ведь это было благополучнейшее время! Не было более благоприятной обстановки – свобода появилась. А они все время ныли, ныли. Читайте Блока. Гениальные люди, прекрасные – они накликали беду. Они стали звать катастрофу.

- Вы считаете, что сила слова настолько велика?
- Иногда ощущаю какие-то воздействия магические. Однажды, когда просто писал очередное стихотворение, очень хорошо почувствовал, что, когда я закончил, отделилось некое облако и что-то изменило. Ощутил очищение пространства – не вокруг себя, а вообще в целом. Не каждый раз так, не после каждого стиха.

- Ну, если поэты в начале 20 века могли накликать беду, то, значит, они способны воздействовать и в позитивном смысле...

- Ну, разумеется. Мы бы с вами жили сейчас в концлагере сталинском, если бы не русская поэзия! Сначала поэты, потом продвинутые люди, которые прочли эти стихи, эти романы, и начали осознавать... А сейчас мы обживаем пространство для будущих социальных времен. Но мне никогда не хочется быть Кассандрой и пророчить новые беды. С другой стороны, если вы говорите о будущем, то вы рассказываете и о бедах. Ну, вот возьмите наше время. Вроде бы это комфорт, которого человечество не знало за всю свою историю. Но, с другой стороны, оно такой опасности не знало, когда один сумасшедший маньяк может все уничтожить. Не было же такой ситуации. А я по природе своей только на положительное настроен – ну, так меня Бог сотворил. Поэтому всегда, когда речь идет о будущем, я замираю, потому что у меня рай на Земле получается, хотя понимаю, что будет еще и ад. Но ад, слава Богу, я не вижу. Рационально понимаю, а не вижу. Потому, чтобы не превратиться в какого-нибудь очередного Маркса, я не очень люблю прогнозы.

- Вот недавно в России вручали государственные премии деятелям культуры, среди награжденных была Белла Ахмадулина. В телевизионном комментарии по случаю этого события прозвучало замечание, что сегодня в России поэзия – исчезающий вид деятельности. Это резануло слух. Страна стремится к возрождению - а возможно ли возрождение без поэтов?

- Да, сейчас проводится неслыханный эксперимент – как прожить без поэзии. Кончится он, естественно, крахом, потому что Россия без поэзии невозможна. Тут есть дикое противоречие. С одной стороны, хотят возродить великую Россию даже не в геополитическом понимании, а просто в обыкновенном человеческом. Но при этом думают, что можно обойтись без поэтов, не советоваться с поэтами, не прислушиваться к их голосу. В свое время Хрущев собирал деятелей искусства, кричал, ругался – он по-своему воспринимал энергетику поэзии. Что такое писатель? Писатель, это, как я понимаю, тяжелая артиллерия, говорил он, которая бьет туда, куда нужно. Говорил, конечно, по-крестьянски, но понимал, что это артиллерия. Брежнев уже не понимал. Деньги еще по инерции отпускались – наиболее лакействующим... Прошло время, когда власть понимала силу слова.

- А сейчас?

- Они не знают, что это такое. Они понимают, что воздействует кино. И наснимали фильмов про хороших милиционеров.

- Говорите, что кончится крахом – это как?

- Ну, вот американцы говорят о великой мечте. Они смеются над этой великой мечтой они понимают ее неосуществимость, но она присутствует как некая политическая формула.. Сейчас у нас пытаются соорудить религиозную идею – на основе православия, ислама, иудаизма. Но без поэзии нельзя. Без поэзии религии не существует. Все религии начинаются все-таки с поэзии. Эти великие стихи остаются, но потом происходит омертвление текста в ритуале. Так же, как раньше партсобрания были, так будут теперь эти все молебны.
А поэты и поэзия будут. Я больше скажу – такого расцвета поэзии, как сейчас, в России не было за всю ее историю.

- Помню, на презентации изданного в Москве сборника французской поэзии Вы сказали, что российские поэты обогнали французов лет на 20. Я понимаю, как можно обогнать в науке. А как это можно сделать в поэзии?

- Очень просто. Вы послушайте исполнение начала 20 века. Великий скрипач того времени Миша Эльман – виртуоз из виртуозов. А потом послушайте Ойстраха. Прошло время, все развивалось, и Мише Эльману не снились те вещи, которые сумел сделать Ойстрах. Вот Майя Плисецкая говорила недавно: «Была великая балерина Павлова. А сохранилась запись, я смотрю и вижу неиспеченный блин». На самом деле, во времена Павловой это была вершина. Так и мы владеем словом уже на таком уровне, который не снился футуристам. А футуристы достигли таких вершин, которые не снились ни Рембо, ни Бодлеру. Правда, тут нужно вносить корректировку. Есть некая поэтическая константа, которая не подвластна времени и всегда остается независимо от уровня сложности. В конце концов, играя на одной струне, можно быть гением. Но все-таки одна струна или семь струн – разница есть. Так вот у нас сейчас не семь, а семьдесят семь струн. Если раньше звук устремлялся к концу строки, к концу стиха – это именовалось рифмой - то сейчас мы овладели устремлением звука внутрь строки. Или к началу строки. Палиндромы существовали, как приемы. Теперь палиндромом владеют, как рифмой. Анаграммой владеем так же, как рифмой. Анаграмма - это тотальная рифма внутри строки. Это процесс, который характерен для русской поэзии. Да взять тот же минимализм - мы достигли максимального смыслового напряжения.

«Взрыв – жив»

Многие исследователи, специализирующиеся в разных научных областях, считают, что человечество сейчас находится на завершающей стадии огромного эволюционного цикла. Это проявляется, в частности, и в том, что мы, пресытившись нигилизмом, обратились к древнему знанию: ученые пытаются постичь смысл символов и образы дошедших до нас рукописей для того, чтобы продвинуть вперед современную науку к разгадке тайн материи и пространства. Такие основополагаюшие сферы человеческой деятельности, как наука и искусство, которые многие столетия все больше отдалялись друг от друга и сосуществовали словно в параллельных мирах, стали сближаться. Более того, оказалось, что науку можно перевести на язык поэзии, а поэтические образы преобразовать в математические формулы.

Но тогда – что есть поэзия? Константин Кедров считает, что «поэтическая фантазия – это и есть прямой разговор души с небом». В поэтических образах, в переживаниях, видениях и ощущениях литературных героев мы имеем прямые свидетельства жизни иных миров. На протяжении веков к этим свидетельствам человечество относилось с невежественным невниманием, не понимая, что искусство есть неисчерпаемый источник знаний. Подобно тому, как Шлиман отнесся с доверием к Гомеру и сумел найти легендарную Трою, Эйнштейн, по его собственному признанию, искал путь к вершинам своего научного творчества в литературном наследии Достоевского: «Он дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс!». Блок многократно объяснял, что его поэзия изображает не отвлеченные символы и видения, а реальность происходящего.В «Метакоде» Кедров приводит немало подобных свидетельств и через сопоставление этих взаимосвязей соединяет две системы познания, которые, взаимно обогащаясь, способны дать развитию человечества новое, лучшее качество.

В этом процессе рождается синтетический путь обретения знания, он требует новых определений. Так появляется метаметафора – совершенно новое понятие, которое Кедров обозначает так: «Метаметафора в отличие от метафоры есть подлинное свидетельство о вселенной». Любопытно, что несколько лет назад в Москве ученые, чьи имена признаны в научном мире, всерьез заявили о неизбежности и необходимости признания метанауки. И это вполне объяснимо – у трехмерного мира нет инструментария для постижения многомерности. Как подступиться к миру с приставкой мета тем, кто не имеет к иным пространствам личного кода доступа? В этом контексте «Метакод» можно рассматривать как введение в современную науку для поэтов и учебник по литературе для физиков. Исследовательские очерки Кедрова - словно соединительная ткань для частей, некогда отторгнутых от единого организма. Поэтому сам собой и возник следующий вопрос:

- С чего Вы начали свой путь к этой книге?

- Я начинал свое творчество с геометрии Лобачевского, с интереса к теории относительности, квантовой физике. Мой студенческий диплом 1965 года назывался «Лобачевский, Хлебников, Эйнштейн».

- Вы его защищали в пространстве точных, естественных или гуманитарных наук?

- Гуманитарных, в Казанском университете. Это, конечно, звучит фантастично. Имя Хлебникова было запрещенным, по крайней мере, в академических кругах. Но у каждого своя судьба – я свое время опережаю лет на десять, это уж точно. Когда я в 1983 напечатал свою статью «Звездная азбука Велимира Хлебникова», на меня смотрели квадратными глазами, сказали, что я капитан КГБ, не иначе.
Лучше всего меня понимают люди, которые очень хорошо работают в области современной науки. Что такое метаметафора? Когда я написал «человек это изнанка неба, небо это изнанка человека», я же не думал про теорему выворачивания (меньшее может вместить в себя большее). А у простого человека от этого крыша едет. Но беда в том, что математики есть разные. Есть математики, которые теорему применяет, работают над ней, но не видят связи между человеком и этой теоремой. Когда они говорят, что тело может быть вывернуто, то имеет виду тело мертвое. А вот не представляют себе, что это может быть живой человек, который выворачивается во всю Вселенную. Всю, без остатка. Они об этом не задумываются. А вот продвинутые ученые понимают. Поэтому они от моей поэзии получают не только удовольствие эстетическое, но импульс к дальнейшему движению.

Вот только что мне из Харькова один профессор сообщил, что на основе моей книги «Поэтический космос» он сделал открытие в физике. Но я, к сожалению, в физике профессионально не разбираюсь и по телефону не смог понять, о чем конкретно он говорил. Но был другой момент – для меня самый дорогой и интересный. Открытия, которые я совершил, относятся не только к метаметафоре, но и к метакоду – они взаимосвязаны. Я впервые слово «метакод» в 1982 году употребил в статье «Звездная книга» - тоже каким-то чудом напечатали. Я заметил, что описание этих состояний - «жизнь после жизни», «жизнь после смерти» мне что-то очень напоминает. А напоминает структуру подлета к черной дыре. И тогда я понял, что речь идет об одной и той же реальности. Что толстовский Иван Ильич, когда умирал, видел то же, что увидит космонавт, подлетая к черной дыре почти со скоростью света. Это явление одного и того же порядка. Какое – физическое, космическое, психическое, духовное? А тут эта грань нивелируется. Это есть такая первооснова мироздания, где все вместе присутствует. И я это все вместе назвал «метакод». Это и есть пространство моей поэзии.
Когда однажды я начал объяснять, что, когда я подлетаю к черной дыре, граница между прошлым и будущим пропадает, они сливаются в единое целое, то один физик сказал: «О, так я с этим каждый день сталкиваюсь. И вот когда я вас прочитал, понял, что это имеет ко мне прямое отношение».

- Значит, поэзия есть предчувствие точного знания, которое впоследствии можно облечь в формулу?

- Пожалуй, что это так. Ведь как Эйнштейн открыл теорию относительности? Формулы эти до Эйнштейна открыл Пуанкаре, но он не открыл это как реальность, а воспринял как математическую, физическую модель. А Эйнштейн себя представил летящим со скоростью света. Представил, что будет с миром, когда он полетит со скоростью света. И мир этот он сам, Эйнштейн. До сих пор в нашем преподавании сохраняется гигантский разрыв, начавшийся 250 лет назад, а, может, и ранее, на рациональное и эмоциональное. А это неправильно.

- Сейчас между людьми из научного мира, имеющими одинаковые научные степени, ощущается колоссальная разница в мышлении, в подходах к разным проблемам. Потому что одни мыслят категориями трехмерного пространства, а другие обладают многомерностью. И это создает не просто разрыв – пропасть в осмыслении одних и тех же явлений.

- Да, я ведь как думал 15-16 лет назад, когда заинтересовался всем этим, о чем мы сейчас говорим? Мне казалось, что постепенно все больше и больше людей будут сдавать в школе или в вузе теорию относительности. А, узнав теорию относительности, они ринутся читать Хлебникова. Но теория относительности отнюдь не стала достоянием общественности. Физики, которые знают теорию относительности, предпочитают другие стихи – ну, Ахматовой, Гумилева, которые сами по себе хорошие, но они не имеют отношения к поэзии 20 века, не говоря уже о 21-м. Почему так получилось, над этим пусть ломают голову психологи, социологи.

- Но ведь в своей книге, говоря о Пушкине, вы пишете, что в последнее время к нам пришло понимание, что Пушкин не так прост, как это может показаться на первый взгляд, что у него есть такие пласты, до которых мы, может быть, еще не добрались.

- Ну, в конце концов, любую частушку можно разбирать до бесконечности и находить там все большую и большую глубину. По этому же пути мы пошли и с поэзией Пушкина, я сам к этому приложил немало усилий. А сейчас понимаю, что делать это было не надо. Пушкин, конечно, гениальный стилист. Никто никогда так хорошо не напишет, как писал он. В смысле легкости речи, простоты формулировок, звучания. Но ему были абсолютно чужды все эти метафизические блоги. Но, конечно, он, как гений, не мог не заметить Тютчева и напечатал его в своем «Современнике».

- А пушкинский «Пророк»? Это уже не наш мир.

- Да, но для Пушкина среда обитания – это все-таки мир, рационально объяснимый. Он классицист на самом деле, он античник, сторонник разума, света, Солнца, дитя рациональной эпохи. Он свою задачу выполнил и перевыполнил – научил нас по-русски говорить. Разрушил преграду между европейскими языками и русским. И это один человек! Державин, другие крупные поэты не смогли. А он – гений - один сделал то, что сотни академий не по силам. Даже сейчас. Вот, например, опять образовалась пропасть между русским языком и современным международным английским – за долгие годы изоляции.

- Но ведь на английском сейчас говорит огромное количество русских людей.

- На уровне разговора профессионального - да. А когда я читаю современных наших поэтов – кроме Вознесенского и нескольких других, на пальцах перечесть, – я вижу, насколько архаично они изъясняются. Они говорят по-русски, но такими какими-то глыбами.

- А современный язык – это точный и лаконичный язык?

- Во-первых, там присутствует минимализм высказываний. Он не терпит длиннот в поэзии. Не случайно минимализм сейчас господствует. Если раньше я писал поэму, то сейчас все сжимается до одной строки. Это всеобщий процесс – упаковка информации. Мы с Капицей, кстати, давно пришли к соглашению, что время сжимается, ускоряется. Там есть объективные меры, даже формулы какие-то, физики это знают. А когда мы открываем наши толстые журналы и читаем наших поэтов... Сейчас уже нельзя говорить в стиле «когда по городу задумчиво я брожу...ля-ля-ля». Это смешно.

- А как сказать короче?

- «Мы родились не выживать, а спидометр выжимать» – Вознесенский. А еще лучше коротко: «взрыв – жив». В 60-х годах это было написано, все предсказано, и 11 сентября тоже. Согласитесь, это же не мог Державин написать или Пушкин – еще не пришло время.

- Не случайно физики говорят, что нам предстоит пройти некую точку бифуркации.

- А мы ее проскочили в 2003 году - по Капице. А в поэзии все четко. У меня в стихотворении есть строчки «В смутном воздухе скомкан Бог». В них казано столько, сколько раньше вмещалось в поэму...

- Если, по-Вашему, мы прошли точку бифуркации, то, значит, получили некий карт-бланш на новое развитие?

- Да. Конечно. Сейчас – это новое развитие

- Это означает, что-то будет очень быстро отмирать, а что-то – также быстро прогрессировать?

- Ну, так можно про любой отрезок времени сказать. В том-то и дело, что, с одной стороны, бифуркация – вот она в конкретном времени. Мы ее прошли в конкретном мире. А с другой стороны, голографически, в каждом отрезке времени идет раздвоение на варианты. Этот процесс всегда происходит. Если говорить проще о том, что происходит сегодня, - то времени нет. Время настолько сжалось, что сейчас уже нельзя сказать «время длится». Оно нисколько не длится… Время взрыва 11 сентября сколько длилось? Одно мгновение, которое мы переживаем и будем еще переживать. Это предчувствовал Маяковский, когда сказал: «мне бы памятник при жизни полагается по чину. Заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь! Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!» Сейчас время взрыва, каждую секунду взрыв.

- Хорошо, а тогда куда же мы будем дальше уплотняться во времени?

- Вглубь. В бесконечное мгновение, в бесконечность мгновения… В глубину переживания. Внутрь. В стремление не столько к внешнему разнообразию. Ведь раньше казалось – как хорошо путешествовать. Туда, сюда, в Америку, еще куда-то. Вот на Луну полетим, на Марс... А вы обратили внимание, сейчас, когда говорят о полете на Марс, это ничего, кроме скуки, больше не вызывает? Потому что ясно: раздвигать горизонты надо не в ту сторону.

- То есть идти через себя?

- Ну конечно. А туда мы двигаться тоже будем, остановить невозможно. Ну, поползем, никуда не денемся. Но это не главное.

- Но даже если посмотреть в сторону массовой культуры, все эти триллеры, то человечество свои каналы уже куда-то прорыло.

- Да, началось с «Одиссеи-2000», когда герой навстречу самому себе выходит. Это совершенно закономерно, объективно. Сказалось и господство всяких аделических дел – травку курят, что-то там жуют. Но поэту это ничего не нужно – ни жевать, ни глотать, ни колоть. У него от природы все есть, что необходимо для того, чтобы все это углубить.

- То есть речь идет о совершенствовании человеческого психофизического инструментария?

- Наш какой-то киноакадемик брякнул, что человеческая эволюция закончилась. (Смеется). А дальше? А дальше, говорит, будем развиваться за счет социального. А социальное – там тоже хаос, неразбериха. Развиваться будем за счет усложнения своего внутреннего мира.

«По-человечески социум не получается»

«Поэт, пишет Кедров, сын гармонии. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают, во-вторых, привести эти звуки в гармонию, в третьих – внести эту гармонию во внешний мир. Внести гармонию во внешний мир – значит сотворить новый космос...» Человечество уже не раз сбивалось с пути, и, хотя Константин Александрович не любит пророчествовать, он все же отмечает: «сегодня стрелки часов и компасов явно отклонены от азимута спасения». Чтобы вырулить из тупика, само небо посылало нам помощь. Спасительную нить Ариадны мы получали из рук Александра Блока и Андрея Белого, вестников нашего времени. Велимира Хлебникова Кедров считает поэтом, обладающим «высшим разумом космического пришельца», смотрящего на небо сверху вниз, и «небесным человеком» - Антуана де Сент-Экзюпери... Эти люди несли ключ к прочтению посланий звездного неба и пониманию, что человек и вселенная – две части единого целого. «Мы повторяем, как заклинание, что вселенная бесконечна, забывая при этом, что человек тоже бесконечен. Две бесконечности стоят друг друга. Человек космический уже давно обитает на земле. Это мы с вами», пишет Кедров. Взглянув на себя через призму звезд, мы можем обрести новое качество. На этом пути поиски новых смыслов бытия и способов объять звездную бездну кажутся вовсе не бесполезным делом – возможно, это самое практичное занятие в наше время. Во всяком случае, для тех, кто хочет иметь будущее.

- Можно ли сказать в двух словах: чему нас учат звездные сюжеты?

- В двух словах – проще простого. Они нас учат в жизни временной жить жизнью вечной. В этом временном мимолетном пространстве человеческой жизни, которое настолько коротко, человек даже не успевает понять, кто он, откуда и куда идет. Это просто миг, но надо успеть прозреть в вечность. В этом есть, может быть, трагический момент: увидеть и умереть.

- Вы как-то сказали, что и здесь у человека есть свобода выбора - между жизнью и смертью. Неужели наша свобода настолько безгранична?

- Пока человек не захочет, он не умрет. Пока он борется, он не умрет. Мы знаем чудеса самые разные. Вот я Вам приведу два только примера. Космолог Стивен Хокинг полностью парализован с 30 лет, лишен даже речи. У него есть только возможность через компьютер общаться. Но он продолжает делать открытия, пишет книгу, живет полной жизнью. Любой на его месте бы уже сдался. Опять же мой гениальный друг Андрей Вознесенский: голос пропал, движения почти невозможны. Он написал гениальную поэму «Возродитесь, цветы». Он каждый год пишет гениальные строки. Он живет.

- Вы имеете в виду физическую жизнь.

- А я не сторонник разрыва между телесным и духовным. Дух телесен, тело одухотворено – я на этом настаиваю. Мы очень уж прикованы к точке зрения великой немецкой классической философии с разделением на дух и материю. На самом деле все это носит условный характер, так удобнее было.

- То есть материя есть сублимированный дух, а дух – это разряженная материя...

- Ну да. И Гегелю же принадлежит высказывание: итак, абсолютное бытие – это небытие, итак, абсолютное небытие есть не что иное, как бытие.

- Так можно потеряться в пространстве...

- Все драгоценное редко. Если бы золото всюду валялось, кто бы обращал на него внимание? Так и те вещи, о которых мы говорим. Это бриллианты, это золото, это алмазы.
Их надо добывать.

- Раз мы уж заговорили о качестве, не могу не вспомнить, как недавно где-то читала, что нам пророчат наступление меритократии – власти качеств, когда влияние человека на общество будет определяться не родословной или материальным богатством, а набором определенных качеств, сущностью самой личности. Вы согласны с таким прогнозом?

- Вот где есть разочарование, так это в попытках понять социум. Хотя как-то раз я нашел в интернете переписку двух ученых. Один пишет, что, когда прочитал в «Метакоде» о карте звездного неба и связи его с событиями, то решил в социуме это соединить. И дальше они на своем тарабарском социологическом языке рассуждают о том, как метакод и метаметафору применить к организации общества. Ну, во-первых, я их сразу перестаю понимать и, заметьте, как интересно, социологи почему-то сразу переходят на свой тарабарский язык. А почему они не могут говорить об этом по-человечески? Потому что по-человечески социум не получается.
Хотя ясно, что человек все более получает свободу, самостоятельность, особенно на сферу духовной жизни. Вот я сразу через интернет воздействую на тысячи людей, а, может быть, десятки тысяч – без посредников. Раньше ведь такого не было. Была гора чиновников, которые решали, нужно это или не нужно народу. Или, как сейчас, решают, коммерческое это или некоммерческое. То, что удаляются посредники, – это так прекрасно.
С моей точки зрения, грядет античиновничья (прости, Господи) революция. Весь мир порабощен чиновниками - посредниками. Они чудовищно осложняют нашу жизнь.
Для того, чтобы облететь Земной шар, достаточно трех дней. А для того, чтобы преодолеть чиновничье-бюрократические барьеры, нужны месяцы. Ну что это за безобразие? Почему при полете из Москвы в Нью-Йорк меня пять раз обыскивали?
Это что, от терроризма спасает? Террорист все равно пройдет. На основании того, что есть воры, будем у всех по карманам лазить? То есть чиновники собрали во всем мире такую власть... Они не знают свое место, их надо потеснить.

- Но ведь церковь – это тоже посредник...

- Так это тоже чиновники – вот в чем беда-то! Он выходит в расшитых золотом одеяниях, а раскрывает рот – передо мной типичный министр. И произносит слова, которые часто ничего не означают, как обычно чиновники изъясняются.

- Хотя среди священнослужителей был и Павел Флоренский…

- Я не сторонник того, чтобы разжигать теперь новый вид расизма – «бей чиновника». Маркс вместо того, чтобы сказать: богатые слишком большую власть забрали, сказал: убейте богатых! Что за глупость такая! Я же не призываю к тому, что чиновники не нужны. Но надо освободить интеллектуальную элиту - ученых, актеров... Постепенно начать этот процесс. Защитил диссертацию - получаешь право безвизовой поездки по всему земному шару. А если какой-нибудь террорист защитит диссертацию? Понимаете, вероятность того, что человек, защитивший диссертацию, станет террористом, уменьшается по мере того, как он защищает диссертацию.

«Это диетами не достигается»

«Космическое рождение, пишет Кедров, неизбежно: сознаем мы это или нет, мы все этого хотим. Мы хотим быть вечными, бесконечными, совершенными. Как космос, создавший Землю, жизнь, нас и наш разум на Земле. Мы хотим уподобиться вечному бессмертному космосу, не теряя своей индивидуальности, сохраняя свое «я».
Достижимо ли это? И зависит ли это от самого человека? Опыт гениев, извлекавших из глубин своего микрокосма образы героев прошлого, настоящего и будущего, дают основание говорить о бессмертии как о возможном реальном достижении. Но переход в новое качество, пишет Кедров, возможен лишь при грандиозном изменении в мышлении. Нужно научиться воспринимать космос, который сейчас является внешним по отношению к человеку, как свое тело, как свое внутреннее пространство. Это явление выворачивания ощутил Андрей Белый, когда он поднялся на пирамиду Хеопса и позже описал его. Аналогичные переживания испытал на Луне американский астронавт Эдгар Митчел. Поэт Кедров так описал этот феномен:

Я взглянул окрест и удивился:
Где-то в бесконечной глубине
Бесконечный взор мой преломился
И вернулся изнутри ко мне...

Как ощутить близость бесконечно далеких звезд и бесчисленные галактики внутри себя? Как стать больше мироздания? Рационализм современного человека ответит усмешкой на попытку такого эксперимента. Но, оказывается, и в древней мифологии, и в классической литературе такое преображение герои испытывали многократно. Оно известно и подробно описано. И это еще одно открытие реальности, которая была и есть рядом с нами и которая оставалась невидима для обычного глаза
Поскольку в «Метакоде» явление выворачивания, или инсайдаута, автор описал в том числе и на основании личного опыта, я не могла не спросить его:

- Когда Вы прошли через инсайдаут, Вы изменились как человек?

- Первый заряд выворачивания я получил от полотен Рериха, после выставки его картин в Москве. Мне было 15 лет. Я тогда сформулировал, кто я есть, даже свои детские ощущения сформулировал. Потому что всегда ощущал, что звезды – это я.

- Когда читаешь Вашу книгу, невольно начинаешь воспринимать человека как космическое тело. Идешь по улице мимо людей – как по Млечному пути, сторонясь черных дыр и любуясь прекрасными созвездиями...

- Вполне метакодовое мышление. Я уверен, что нет ни одной астрономической и космологической структуры, которая не присутствовала бы в человеке, в его сущности.

- Ваш подход к литературным сюжетам показывает, насколько поверхностно мы воспринимаем знакомую нам с детства часть мировой культуры. Я даже испытала некоторую гордость за достижения западной цивилизации, которые, как оказалось, мы еще не можем осмыслить. Чем, как Вы думаете, объясняется возникший в последние годы интерес к Востоку, где одухотворенность ощущается более явно, где знание всегда было едино и не разделялось так отчетливо на науку, поэзию, философию?

- Человеку всегда хочется уйти из привычного, сменить одежду – это естественное стремление оболочки. Хочется уйти в другое пространство – а Восток это все-таки другое. Кроме того, космология Востока никогда не была бесчеловечной, в отличие от нашей космологии. Наша космология более эффективна, достоверна, объективна, предсказуема, на ее основе можно получать важные результаты, но вот к пониманию сути Восток оказался более близок. Все-таки там всегда понимали, что человек и космос – это не две системы разные, а что это единое целое, и тогда не возникает вопрос о бессмысленности человеческой жизни. В западноевропейской цивилизации возникает...

- В своей книге Вы написали: «Мы утратили человеческий уровень своих знаний, я предлагаю вернуть утраченное».Что Вы имели ввиду?

- Любая математическая формула должна быть изложена не только математическим, но человеческим языком, чтобы было понятно, что она означает для человека. Что такое «дважды два четыре» и что такое закон всемирного тяготения? Вот, к примеру, такой перевод Владимира Соловьева: можно сказать «закон всемирного тяготения», а можно сказать «закон всемирной любви». Вроде про одну и ту же реальность говорим - но в одном случае человеческим языком, а в другом - отстраненным.

- То есть нужно очеловечить науку?

- Просто перевести ее на человеческий язык. Пора уже. Многие ученые возомнили себя в некоем мире надчеловеческом и попали в нелепое положение.

- Может быть, поэтому у нас такой колоссальный разрыв между достижениями науки и их осмыслением в обществе?

- Так преподавать физику, как сейчас в школе, нельзя. Словно ко мне это не имеет никакого отношения. Почему я должен изучать, как движутся какие-то массы, энергии... А если это трактовать так, что это имеет прямое отношение к человеку, к его жизни?

- Кстати, учительница из Клайпеды Ирена Стульпинене недавно выпустила книгу «Физика языком сердца», где показала, насколько связана наука с сущностью человека и законами мироздания.

- Ну, это же сразу интересно.

- «То, что верно для Земли, неверно для космоса, а человек существо космическое». Как это понять?

- Вот приведу пример, который я часто привожу – все с той же плоской землей. Конечно, для обыденной нашей жизни плоской земли вполне достаточно. Для того, чтобы до гастронома дойти, не нужно знать, что она круглая. Но космически-то она круглая! Человек существо временное и вечное – в этом его трагизм. Мы смерти боимся, хотя чего ее бояться-то? А мы боимся, потому что это противоречит нашим знаниям космическим. Поэтому такой и разрыв страшный. Он останется навсегда. Когда человечество взглянуло на себя со стороны и увидело, что Земля круглая, то для многих это была трагедия, они потеряли опору. Зато раздвинулся горизонт, и это более соответствует внутреннему миру человека. И так во всем остальном. Тем не менее, есть земные реалии, и к ним нужно относиться с должным уважением. Если я буду ходить, как по глобусу, то не смогу и шага ступить. А космические реалии - это тоже реалии. Космос, вечность – это одна реальность человечества, земля и повседневность - это другая реальность, но и то и другое достоверно. А у нас все время перекос. То – живи только здесь и сейчас или наоборот – устремляйся туда, в космические глубины, забудь про свое тело. Это нехорошо. И то, и другое должно быть. То есть современное мышление – это бифуркационное мышление. По принципу дополнительности, принципу неопределенности. Нужно иметь две реальности, которые внешне друг другу противоречат. Это высокомерно называли в 19 веке рефлексией.

- Вы преподаете в Университете Натальи Нестеровой. Вы находите понимание в студенческой среде?

- Там два момента. Студенты загораются, конечно. И те, кто может воспламениться, воспламеняются. Незаинтересованных не бывает – все вовлечены. Но дальше начинается очень сложный процесс. Кто-то вспыхнул – погас, началась жизнь повседневная, кто-то на всю жизнь остается – помнит. А некоторые начинают обижаться, видя несоответствие того, что предложено, со своим бытием, повседневностью, переходят на враждебную позицию. Большинство тех, кто сохраняет интерес на всю жизнь, потому что это как-то им помогает.

- Помогает совершенствоваться?

- Нас учили, что все развивается, совершенствуется. Да ничего подобного!
Многие люди не развиваются, а деградируют. Большинство даже деградируют. Например, могу с уверенностью сказать, что к третьему курсу завершается процесс эволюции студента, а дальше начинается процесс его деградации. Многие теряют себя в проклятом социуме. Конечно, как это в повседневной жизни применить? Но у меня все же много сторонников.

- Людям, которые хотели бы дотянуться до неба, как это сделать – увидеть невидимое, услышать неслышимое? В чем заключается это усилие?

- Это вопрос, после которого многие разочарованно уходят. Я, конечно, не могу дать никаких рекомендаций. И если кто-то говорит: дышите так-то, ешьте то-то – значит, перед вами шарлатан. Это диетами не достигается – это другое.
Попросил царь Эвклида быстренько изложить ему геометрию. Но, сказал Эвклид, царского пути в геометрию не бывает. То же самое получается и здесь. «А что я должен делать?» Да ничего не должен! Это не зарядка, не культуризм. Это духовный процесс. Раз есть духовная потребность – значит, будут прочитаны какие-то книги. Это процесс - так же, как рост цветка.
______________________
© Коняева Ирина Викторовна

Елена ЗЕЙФЕРТ
«Мы поэты рая…»
Памяти крупного русского поэта Алексея Парщикова


Алексей Парщиков ушел из жизни 3 апреля на 55-м году. С 1994 г. русский поэт жил в Западной Европе, сначала, недолго, - в Базеле (Швейцария), а потом - в Кёльне. Поэзия Парщикова представлена в значительных российских и зарубежных антологиях.
В стихах Парщикова явственны косвенные переходы поэтических смыслов, поэт словно раскрывает читателю механизм рождения поэзии:

...Вес облегает борцов
и топорщится,
они валят его в центр танца,
вибрирующего, как ствол,
по которому карабкаются с разных сторон вверх,
соприкасаясь пальцами,
но не видя напарника.
(«Борцы»)

Парщиков владел и поэтическим образом (в том числе, по термину К. Кедрова, «метаметафорой»), и поэтической мыслью.

История - мешок,
в нем бездна денег.
Но есть история мешка.
Кто его стянет в узел?
Кто наденет
на палку эти мощные века?
Куда идет его носитель?
(«Землетрясение в бухте Цэ»)

После смерти человека Алексея Парщикова остался поэт Алексей Парщиков, живущий в текстах, в книгах. Последняя из них появилась в этом году. Речь идет о книге-альбоме «Землетрясение в бухте Цэ», которая увидела свет благодаря проекту «Art-con-Text» (директор проекта - Александр Рытов, куратор - Евгений Никитин), призванному объединить актуальное искусство и поэзию. Поэтому стихи Парщикова представлены на плотной бумаге альбома рядом с работами Евгения Дыбского - художника, друга Алексея Парщикова. Живопись Дыбского здесь не иллюстрации к стихам Парщикова: она открыта для диалога, дополняет текст и ждет от него обогащения. Метареализм Парщикова диалогичен попытке Дыбского, по словам критика А. Докучаевой, «уловить ускользающий мир».

«Всё интересное
уже состоялось...»

20 апреля, сразу после светлого праздника Пасхи, в «Булгаковском доме» (Москва) состоялся вечер памяти Алексея Парщикова, на который пришли Ольга Свиблова (директор Московского дома фотографии, она была первой женой поэта), его сын Тимофей, многочисленные друзья и ценители его творчества. На небольшой поэтической площадке «Булгаковского дома» не только были заняты все кресла, но даже не было места в проходах. Однако люди стояли трепетно, тихо, не испытывая физического дискомфорта. Пространство расширялось за счет многих факторов - чтения хороших стихов, демонстрации на стену видеозаписи с «живым» Алексеем Парщиковым, унесенности мыслей в ту эфемерность, которая для каждого когда-нибудь станет реальностью...
Куратор литературных программ в «Булгаковском доме» Андрей Коровин рассказал о своей встрече с Алексеем Парщиковым в его последний приезд в Москву. Алексей уже был болен, но надеялся подлечиться в Германии. Запланировали вечер его поэзии. Увы, всё обернулось вечером памяти.
Начали с трансляции видеозаписи, которую сделала 13 июня 1997 г. в Кёльне Нина Зарецкая, друг Алексея. Парщиков читает стихи: «Славяногорск», «Домовой»... Он помогает себе движениями пальцев, они, крупные, плавно улавливающие ритм, прямо у лица каждого зрителя... Потрясающая иллюзия конкретности, живого присутствия Алексея. Парщиков прочитал стихи, раздались аплодисменты.
Возможность первым сказать слово о поэте Андрей Коровин дал Кириллу Владимировичу Ковальджи. Известный поэтический наставник в свое время вел литературную студию при журнале «Юность», слушателем которой вместе с другими будущими «восьмидесятниками» был Леша Парщиков. Кирилл Ковальджи заметил, что первым должен был говорить Константин Кедров, потому что именно он был зачинателем группы метаметафористов в Литературном институте. Студия при «Юности» была позже. «Леша Парщиков был наиболее сложный, наиболее спорный в студии, - продолжил Ковальджи. - Он не брал привычные инструменты для создания стиха. Он изобрел свой собственный инструмент и научился превосходно играть на нем. Место Алексея было в России. Жаль, что он уехал в Германию. Но в русской поэзии он занимает достойное и неповторимое место».
Никто не говорил много. Это было бы не просто излишеством, а даже кощунством. Обо всем говорили стихи Парщикова. Жаль, что их звучало мало. Но 12 мая, когда будет 40 дней со дня смерти поэта, пройдет вечер, на котором желающие будут читать его и свои стихи. Никакой прозы. Никаких фраз, неспособных выразить горе. На стихи же всегда хватит нужных слов. «Лучшего рая для поэта, чем его поэзия, быть не может», - так сказал на вечере Константин Кедров. Он подчеркнул: «Мы собрались в послепасхальный понедельник. Человек, умирающий в канун Пасхи и на Пасху, сразу попадает в небесное пространство...»
Марк Шатуновский сказал просто: «Говорить об умершем человеке неинтересно. Всё интересное уже состоялось. Это то, что нам захотелось придти сюда. То, что мы увидели Алексея живым. То, что есть книги Алексея. Поэзия не создана быть мемориальной. Читатель узнает Парщикова один на один».
Михаил Дзюбенко поделился своими юношескими воспоминаниями - он начал тогда читать стихи Парщикова, они были сложными. Дзюбенко их не понял. Но ощутил, что должен понять. Михаилу со слуха запоминалось большое количество текстов Алексея. Ночью после вечера поэзии было не уснуть, стихи шумели, жили в голове...
Алексей Парщиков слышал, улавливал гул поэзии. В стихах Алексея была поразительная...

Полную статью читайте в печатном выпуске газеты.
Подписка: http://www.euxpress.de/subscribe/


«Европа-Экспресс»
11 Мая 2009, номер 20 (584)

Институт Философии РАН, 28 января в 16.00

Заседание в зале Ученого Совета

Обсуждения книги поэта и философа Константина Кедрова

“ИЛИ” (М., “Мысль”, 2002)

Принимали участие: профессор С.П.Капица, член-корр. РАН А.А.Гусейнов, академик РАН Л.Н.Митрохин, профессор В.Л.Рабинович, профессор Ю.Орлицкий, аспирант РГГУ М.Дзюбенко и другие.



Фрагменты обсуждения

Рабинович. Однажды на философском, культурологическом семинаре Константин Кедров предложил тему для заседания: “Философия как частный случай поэзии”. Хотя это выглядит немножко не в пользу философии, на самом деле эти вещи очень связаны, и они равнозначны. Равнозначны они в том смысле, что и поэты, и философы пекутся о смысле. Но если для философа философия, или философствование, – это смысл плюс значение, то для поэта это тоже смысл, но плюс звук. В этом смысле и поэты, и философы стоят перед миром впервые, как будто только что появившись. Они должны удивится этому, и должны каждый своими средствами усомниться в обыденном. Именно так, именно здесь начинается философ и точно так же начинается и поэт. Все-таки в начале было не ничто, как считается, а был звук – гул, из которого все возникало. В первой строке Библии было сказано, что Дух Божий носился над водами, но вы вспомните, что вода еще не была создана, а Дух Святой уже носился над водами. Поэтому вода здесь – метафора, а Дух, носящейся над водою, – это ни что иное, как метаметафора (термин Кедрова).

Кедров. Идея этой книги обозначена достаточно четко в заголовке – “ Или”. Или как середина между “быть” или “не быть” “Или” – как авторский выбор, с одной стороны, а с другой, как более адекватное для нашего понимания, и неуловимости истины, и неуловимости бытия, и, в конце концов, свободы. В ситуации “или” мы интересны, Гамлет интересен. Представьте себе Гамлета, который сделал выбор. Ну, выбрал бы “быть”, получился бы Дон Кихот. Выбрал бы “не быть”, получился бы Будда. Это уже не так интересно. Интересен Гамлет, выбравший “или”. Это очень важно. Так же как важен этот рисунок на обложке, который дает внутренне-внешнее пространство. Это знаменитый куб, перспектива которого внутри, но кажется снаружи, а снаружи – внутри, с той разнице, что сам автор является таким кубом. Я думаю, мы все в какой-то степени являемся таким кубом. И вот в тот момент, когда вселенная, как говорят, внутри нас, это не совсем правильно. Вот когда получается такая странная вещь – мы вовнутрям всю вселенную, это интереснее гораздо. Я описал это в 1983 году в поэме “Компьютер любви”: “Человек – это изнанка неба, небо – это изнанка человека”, – и думаю, что мне удалось этой поймать. Что это не является формулой, идущей от футуристов, это я точно знаю, потому что у футуристов была такая дурацкая спесь перед космосом и перед природой. Они покоряли, осваивали. “Победа над солнцем” – что солнце надо убить и заменить его электричеством. Это все остается в двадцатом веке, и Бог с ними. Но что у них гениально было – они поняли, что в языке не хватает слов. И вот когда я понял, что мне в языке не хватает слов для обозначения того, что я думаю и чувствую, тогда и родился у меня термин “метаметафора”. Он носил подпольный характер, потому что ничего не должно было быть. Ректор Литинститута мне сказал, что “поэзией у нас Егор Исаев ведает”. Но, слава Богу, поразительная вещь, действительно в России надо жить долго, и я дожил до Полного собрания сочинений в издательстве “Мысль”. Мне особенно лестно, что сразу после издания Лосева. Понятно, что такие мистики, как Лосев, над этими проблемами думали. Лосев от афонского монаха в 1910 году услышал такую вещь, что “Бог не есть Имя, но Имя есть Бог”. Это потрясающая вещь. Потом этого монаха в 13-ом году выслали с Афона за ересь, и он приютился здесь в Москве. Он стал духовным отцом Лосева и основал духовное направление “имяславцев”. Понимаете в чем дело, вот сказано: “в начале было слово”, Не слово, Логос, на самом деле. А я подозреваю, что Логос это и есть то, что мы называем именем. Потому что Лосев говорил совершенно потрясающую вещь – если нет имени, ничего и нет. Чтобы что-то было, у него должно быть имя. Имя начинается с имени. Наименовать можно, но изначально тот, кто именует, он сам должен быть Имя. То есть “в начале было Имя”. Это уже близко к поэзии. Мы как бы вспоминаем собственные имена. Они, эти имена, как бы в нас самих находятся, то есть в языке, на котором мы разговариваем.

Больше я вас глушить философемами не собираюсь, я только небольшое вступление сделаю. В 60-ом году сидим мы и спорим. Тогда было принято спорить. Сейчас о чем спорят? Сейчас все больше о политике. А тогда мы спорили вот на такие темы – теория относительности говорит, что скорость света 300000 км/сек, и больше быть не может, а я совершенно от печки говорю: “Нет, мысль быстрее!” На меня накинулись друзья-физики: “А ты докажи! Во-первых, что такое скорость…” А я ничего, говорю, не доказываю, а только мысль быстрее. А недавно я написал поэму, она называется “Тело мысли”.

Капица. Пионеры ХХ века искали в двух направлениях искусства: в области рисунка, живописи и в области слова. И, по-моему, то, что сделано в области слова, гораздо более емко, хотя и менее понятно, чем то, что сделано в области живописи. Ну, сколько можно говорить о квадрате Малевича? Здесь оказывается важнее то, что говорится, чем то, что показывается. Поэтому вопрос языка, знака, семиотики, с моей точки зрения, центральный для современного мышления. И меня всегда интересовало и мышление Кедрова, и то, как он пишет. Это характерно вообще для современной философии – двойственность. Текст, прочтенный туда или обратно (палиндром), текст, который сказан одними и теми же словами, но понимается в разных смыслах – “казнить нельзя помиловать”, – когда запятая решает судьбу человека. Это тоже принцип некой двойственности. Как прочитать такой текст? Вот это гораздо больше расширяет наше мышление, наше понимание этого дела, чем кажется при тривиальном, логическом прочтении текста. Бор, который был великий мыслитель нашего времени, утверждал, что если истина достаточно глубокая, то и противоположное ей утверждение тоже содержательно. Это очень сложная конструкция принципа дополнительности, которое есть в этой книге. И это действительно помогает понять полноту любого утверждения. И вот это принцип суперпозиции – то, что Кедров называет “или”. Он является основным для квантовой механики, то, что труднее всего понять, как кошка у Шредингера одновременно и жива, и мертва. Только когда вы вмешиваетесь в ее состояние, вы выясняете, в каком она состоянии. А на самом деле кошка и есть в таком состоянии – “подвешенном”. И сейчас это квантовое, так называемое, смешанное состояние стало основой целого направления современной электроники и вычислительной техники, когда целостность квантового объекта оказывается неразрушима и может служить для передачи сигнала. Если вы вмешиваетесь в этот сигнал, то вы нарушаете целостность этого объекта и вы не можете его после этого прочесть. И с моей точки зрения это сильно связано с тем расширением нашего мыслительного понятия, которое найдено Кедровым в экспериментах над языком, над смыслом, над содержанием. И в этом смысле человечество в каком-то смысле едино. Ему очень трудно убежать от себя. Каждый находит себя в более сложном. Как есть метаметафора, так есть и метачеловечество, которое более содержательно, чем любая его отдельная его часть. Вот об этом мне хотелось бы просто напомнить, потому что мне кажется, что только с таких более широких позиций можно понять то, что нам предложено в этой книге. Я бы хотел именно за это поблагодарить автора. Мне представляется, что в этом смысле этот текст исключительно ценный. Здесь есть еще одно замечание. Многим кажется, что современная литература, получив необыкновенную независимость, может творить что угодно и как угодно. Но здесь, мне кажется, существует гораздо большая дисциплина ума, чем во многих областях современной литературы, которая совершенно забыла об ответственности. Я могу сказать, что эта поэзия очень ответственна и в социальном, и в логическом, и в содержательном плане. Она цементирует наше сознание в гораздо большей степени даже, чем кажется. Своим строением эта поэзия навязывает какую-то внутреннюю логику и дисциплину. Еще раз спасибо за эту книгу, и дай бог, чтобы это был не последний том собрания сочинений.

ОРЛИЦКИЙ. Перед нами один из редких авторов, который ничего не меняет, который делает так, как оно диктуется. Мне кажется, что это поэт, который подчиняется языку. Можно сказать, что это рабство, а можно сказать, что это абсолютная свобода. Мне кажется, что это очень важное качество, потому что на фоне современной поэзии то, что мы сегодня слушаем и о чем рассуждаем, явление, тем не менее, достаточное редкое. Редкое уже в силу того, что человек не просто взял на себя обязанность стать выразителем чего-то, а просто стал и все. Может быть, это трудно, а, может быть, наоборот, легко. В любом случае это крепко. И второе, что я хотел сказать. Занимаясь всякого рода инвентаризацией (я такое слово предпочитаю) современной словесности, я постоянно спотыкаюсь о произведения Константина Кедрова. Мне нужно привести пример, допустим, визуальной поэзии – все равно попадается. Причем, даже в самой маленькой книге есть все многообразие приемов современной поэзии. Это показывает, наверно, опять-таки определенную исключительность. Потому что есть авторы, которые работают все время на одном приеме, есть авторы, которые идут последовательно от приема к приему. А есть авторы, которые активно владеют всем, что предоставляет язык. И Кедров из их числа. Очень хорошо, что получилась такая книга, именно потому, что все, что мы раньше видели, оказалось собранным вместе. И то многочисленное количество отражений – текста в тексте, слова в словах, внутренняя неизбежность палиндромии, о которой говорит заглавие, напоминая об обратимости всего на свете во все на свете, мне кажется, в этой книге получилось.

ГУСЕЙНОВ. Сегодня на нашем заседании, конечно, не так много народу, как бывает на поэтических вечерах. Но на днях я узнал такую вещь, которая меня поразила: когда хоронили Стендаля, за его гробом шел один человек. Правда, этот человек был Бальзак. Я не знаю, есть ли здесь Бальзак, но, похоже, что Стендаль здесь есть. Я думаю, что Константин Александрович – как раз величина такая, вполне соразмерная. Я знал и его философское творчество, и стихи. Но сегодняшнее чтение открыло для меня их совершенно новое звучание. Константин Александрович и в поэзии, и в философии задает новый образный ряд. Он дает образ мира, который можно уподобить кругу, овалу, где все сходится в единое целое, где нет обрывов. “Человек – это изнанка неба, небо – это изнанка человека” – этот мотив у него все время обыгрывается, и в этом смысле он прав. Хотя внешне, с точки зрения языка, он может быть, и похож на футуристов, но с точки зрения существа дела, мироощущения, мировосприятия это, конечно, что-то совершенно другое, совершенно новое. И мне это очень близко. Тут говорилось, что поэзия – это прежде звук. Конечно, поэзия – это звук, и что поэзия без звука? Она оказывает такое воздействие, которое нельзя расчленить и нельзя понять, почему одно воздействует, а другое нет. Но на поверку всегда оказывается, что когда ты попадаешь в эту среду, а потом начинаешь вникать, то получается, что это не только магия звукового ряда, там всегда есть смысл. Своеобразие и уникальность Константина Александровича именно в том, что это у него настолько едино, что вы их не расчлените. Вот даже тот шедевр, который он нам прочитал:

Земля летела

по законам тела,

а бабочка летела,

как хотела

– это действительно гениально, и смысл, и звук. И еще вот такая вещь – “или”. Конечно, это программа. “Или” – это мысль, это свободное парение. Но в то же время “или”, я так понимаю по смыслу творчества автора, это не нулевая точка, не мертвая точка, где равновелики схождения и в ту, и в другую, и в третью сторону. Это какое-то другое “или”, не то, которое убегает от действия и лелеет тот момент, когда нет действия. Кедров как раз, мне кажется, человек и в жизни, и в поэзии ясный, определенный, не боится активных состояний. Его “или” – это такое состояние человеческого бытия, когда что-то может состояться только в том случае, когда человек берет на себя всю ответственность. Это “или” равнозначно по отношению к альтернативам. Там нельзя опереться на какие-то внешние данные, мотивы – то, что можно измерить, рассчитать, взвесить и так далее. Но поскольку нельзя ни на что там опереться, то это именно такая точка, из которой что-то может возникнуть только в том случае, если тот, кто находится в этой точке, смеет, решается что-то сделать, то есть берет на себя – делает себя основанием. Собой создает то основание, которого он не находит в этих альтернативах. И эта как раз та категория, хотя неудобно, вроде бы, говорить о категориях, когда речь идет о поэте, но это именно та категория, которая этически нагружена.

МИТРОХИН. Здесь говорилось много умного, глубокомысленного, и мое единственное желание – быть примитивным, хотя это очень трудно. Понимаете, любопытная вещь, я и прежде читал стихи Константина Александровича, и они казались мне несколько странными, какое-то у меня такое было впечатление. Но теперь, когда они собраны в книгу, оказалось, что это не просто собрание стихов, это введение в какой-то немножко другой мир. Здесь это очень ощущается. Почему так получается? Понимаете, есть стиль писателя, есть стиль публициста, есть стиль поэта, есть макро стиль, есть микростиль. В данном случае это все как бы совпадает. И я просто отметил виртуозность Кедрова, и аллитерации, и слова-выворачивания. Кто кого выворачивает, это другое дело. Но это вот и есть талант. Я всегда поражаюсь – откуда приходят мелодии? И в данном случае я поражаюсь – откуда это приходит? Это особый талант, особая какая-то способность. Ну, была “Уляляевщина” Сельвинского, был Хлебников. Но это есть какая-то традиция, это ж не просто так. Это есть старые, древние исконные традиции. И вот опять-таки, говоря со стороны, для меня это просто очень интересно, для меня это просто очень значительно. И теперь можно эту книгу даже по-новому читать. Она требует определенного чтения. Это не просто словотворчество, это высокий жанр.

ДЗЮБЕНКО. Тут с самого начала зашла речь о том, что поэзия образуется, на самом деле, на стыке нескольких языков. Если бы единый праязык не распался, как об этом рассказывается в Библии, то поэзии бы не было. Поэзия существует постольку, поскольку существует множество языков. В рамках одного языка поэзия не существует. Любое поэтическое направление есть осознанный или неосознанный прорыв в другой язык. Это мне стало ясно в значительной степени благодаря творчеству Кедрова. У него есть такие экстремальные поэмы, в которых это особенно ясно видно, например, “Партант” – такой “тяжелый рок”. Константин Александрович ее редко читает, потому что она производит разные впечатления на слушателей. Я помню, как он ее читал в середине 80-х годов на выступлениях, которые тогда только начались, только что были разрешены. И вот, если можно, для этой солидной аудитории, пожалуйста, хард-рок – “Партант”.

КЕДРОВ. Эта вещь продиктована исключительно Чернобылем. Чернобылем, конечно, в метафизическом плане. Я тогда ясно понял, что, как плавятся атомы, распадаются и несутся, то в языке ведь тоже все плавится и распадается. И тогда возникла вещь “Партант”, которую с удовольствием я рискую прочесть в этой просвещенной аудитории, потому что в других уже не рискую и не читаю.



Партант

I. Судьбант

Восьмиконечная луна вернеет

третья падая восьмерит

лунеет отрицант цвета тосковатого



Металл Металит Метально

параднит судьбант тьмея

наверхно-западно-востоко-

нижне-верхне-средне-

наружно-внутренне-вверх-сегментально

Винт винтин смертит мерцает винтеет

винтно стелется тангенсеет

больная актрисит или

над-право леветь нутрь нутрит

запад западает в сирый роялит

а над спинально-будуще-вчерашним

воркует сегодня-бывшее под печалью

хотя длительно-ожидант

востоко-ночительным человеча

чашея над-вокруг чая

II. Чайная церемония

Мне Чашельно и Немного Чайно

и беря в руки над я чай нутрю

все чаея и даря чай

хотя всем уже чайно

и остроконечно

в внизу глаза под-впереди стеной

Мы начинанты среднеем ли-бы

и всем слегка благородно от-до гортани

мне горизонтно

в правом подкоченительно прошлое

печенеет и сердцеет завстраль

все жизнее и плачно мерцают ли светлы

звезда промечтала высоко над темечком

и темечко очерчивает синергетический винт

мне синергетно кибернетикально

и космологея

я отченашу сигулируя в до рояль

рекеет любовь

и отлегаль дифференциально легло

в отречение

хотя стена

выкрашенная в цвет отречения

цветела стенала

было-будет-есть-не было стеналь.

III. Сатурналии

Я-мы-он-ты вошли-вышли-ушли-взлетели

входя-взлетая-падая-выходя.



Ты Пес и Тебе Псово и Псу Тебейно

и Я-Ты Пес и Мне-Тебе Тобойно Псово

вот простейшее простейше вотное.

Мне говорят

что я слишком отрешен от чувства

но чувствее меня говориль

чтоет отрешенно-отно

сатурно марсно и плутонно

марсеет юпитериально

венеря в землю и меркуря

сатурнит и юпитерит

землеет венерит и саднеет



Таков Дракон и Таковы Законы Дракона

драконя законя и таково



Итака Атака Киото

Блажен муж иже не иде на совет нечестивых

мужен блаж иже не иде на нечест несоветых

дорожно гробно дервенеть

дорожить гробить дервенея

над деревянной высотой

я нахожусь вне глубины

она глубинит стонно двестно тристно

четырестно пятьсотно восьмисотно

двухсполовинно и пятьсотно

я пятьсотню

и мне я дал отлегаль в логово

игра пятнеть в гости

дочки-матереть и запоминально отчекант

лунить лунея лунив

дотошнит завтро

и вечер деленный на две печали

все еще являет собой ступени

к новооткрыто-будущему-вчера

но терзостно и над девичя и плодно

оповещая любить гибнущему значению

я-бытельно-быльно-килограмм-быть

IV. Партант

Партант оповещант

сыновне-дочерне-вечерне-прахно

древне-ново-открыто-заперто

юго-радостно-восточно-печально

парашютно и вне-губнея

летне-легочная зимне-ночная

сердечно-тропическая

летально-летняя

кораблит на влекомо-давнее

давить издавна влекомое

кораблея корабльно

темно-атомно-глупо

реакторно-ядерно-горлно

клубнично-дремотно-полярно-грудно-лимитно-плачно

нейтринно-распадно-лысо-больно-гортанно-пожарно-мертво

простирательно в ничтожесумняшеся

из-над кобальто-грустного цвета-все-же

тканит лазурно-глубокий значно

и за туманно-серо-прохладно-горько-

официальн-документационно-апрельно-мартно-январно-

тролейбусно-двоеженно

паскальнее все надежно-умирально-близкие

валторнит перспективя телефонея

божно-прилагательно-зурня-гармоня

Бог Ангел Зурна Гармонь

колибренький ангелея леталь диагонально-прозрачно

трансценденталит законно-посмертно-глупо

нежно-тарифно

градицируя интимнит

окско-винительно-забывно

и сослагательно-брюшно-вздошно

северит южит нежит

голограмовая инстантка истнея

и молнит в над

всемирно-ближне-отклоненный



Коронарно-Югенд

V. Летант

я не нах ступенеть от-из-до вагонетка

сирин-южно-подохнуть

явнеть златоуст-отдатно

нательно-подкожно

кладезь-обозначительно четырнеть

марсиант восходя любить

печенеет геноциидально

куда не ступанто ног менша

Я йес ист но Йезус

нихт анемаль нематериально

упаотреблейшн над нематериаль



Мариус-Петипально Летант

дурх сцена

обворожиль

да

но я нет даваль


















Яндекс.Видео

"Русская мысль ", 2002 г.

КОД ВЕР, ИЛИ МЕТАМЕТАФОРА КОНСТАНТИНА КЕДРОВА

----------------------------------------
СЕРГЕЙ БИРЮКОВ, Германия
----------------------------------------



Константин Кедров - фигура в московской культурной ситуации уникальная. Поэт и философ, критик и литературовед, газетный обозреватель и автор телепередач о литературе и ее связях с другими искусствами и наукой... Уже этих занятий вполне хватило бы на нескольких человек. Однако, это далеко не полный список.

Константин Кедров организовал литературную группу ДООС , расшифровка выдает в нем человека, склонного к игре - Добровольное Общество Охраны Стрекоз. В самом деле к игре Кедров склонен, мы увидим это дальше, но общество вполне серьезное. Эпиграф из крыловской басни - ''Ты все пела? Это дело!'' - переосмыслен именно в таком духе. Стрекоз, то есть поющих, творящих, необходимо защищать, хотя бы на общественных началах. Во всяком случае попытаться вот таким, парадоксальным образом привлечь внимание к поэтическим поискам, да и к самим поэтам, которые раньше были изгоями по милости бездарных властей, а сейчас изгои по небрежению творческим капиталом новыми капиталистами. Поэтому ДООС был протестным в 1984 году, когда только появился, и остается протестным сейчас. Так вот, под ''знаменем'' ДООС Кедров постоянно организует различные совместные действия поэтов - большей частью в Москве, но иногда и во Франции, например, с Алексеем Хвостенко, с французскими поэтами. Не так давно результатом таких действий стал выход антологий русской и французской поэзии ''Депо'' - в двух вариантах, один том на русском, другой - на французском. Были такие акции и в Голландии, где живет участница ДООС Людмила Ходынская.

В Москве же трудно счесть, что успевают стрекозавры и примкнувшие к ним завры (все члены ДООС имеют наименования, оканчивающиеся на ''завр''). Это вечера поэзии в обычных и самых необычных местах, это факультет философии и поэзии в Университете Натальи Нестеровой, который возглавил Константин Кедров, это ''Журнал Поэтов'', выходящий не очень периодично, но зато стабильно интересный, это сотрудничество с музыкантами, художниками, актерами и режиссерами. В частности, в Театре на Таганке Юрий Любимов поставил пьесу Кедрова о Сократе. И в том же театре два года подряд устраивались дни поэзии. В одном из них я участвовал и своими глазами видел как люди спрашивали лишние билетики, что живо напомнило о 60-х годах. В тесной дружбе с ДООСом были, покойные ныне, Игорь Холин и Генрих Сапгир. Моя Академия Зауми и ДООС давно находятся в дружественном взаимодействии.

Основные действующие лица в ДООСе, конечно, сам Константин Кедров и его жена - поэтесса Елена Кацюба. Без Елены многие акции Константина были бы затруднительны. Она безусловно обладает особым талантом огранки идей. Ее руками набраны и смакетированы многие выпуски произведений ДООСа, ''Журнал ПОэтов''. Но она еще и испытательница палиндромической поэзии и автор ''Первого палиндромического словаря современного русского языка'' (сейчас вышел "Новый палиндромический словарь"). Кацюба и Кедров наиболее последовательно работают в сложной форме анаграмматической поэзии, когда слово как бы ''выворачивается''. Я это называю переразложением слова, сюда входит и анаграммирование. Вот Кедров выворачивает переразлагает собственную фамилию, получается: код вер, рок дев, вор дек, век орд, вод рек. Кажется, что игра, но посмотрите, сколько возникает смыслов и все они зашифрованы, стянуты в одно слово - фамилию поэта.

Как поэт Константин Кедров состоялся уже в пятидесятые годы, но вплоть конца 80-х не имел возможности публиковать свои стихи, ''устный период'' продолжался 30 лет, лишь в 90-е годы наступает ''печатный период''. Его теоретические и философские книги также не получали доступа к печатному станку, первая - ''Поэтический космос'' - появилась в 1989 году, основной же массив своих работ ему удалось выпустить только во второй половине 90-х. И здесь он наконец смог основательно проговорить продуманное за предыдущие десятилетия.

Термин ''выворачивание'' - любимый в философской и поэтической концепции Кедрова.

Откуда он к нему пришел и как это получилось, спросил я однажды у Константина Александровича.

Он ответил таким образом:
Мой студенческий диплом назывался "Влияние геометрии Лобачевского и теории относительности на поэзию Велимира Хлебникова". Это была единственная форма поэзии, которая меня увлекала. Поместив себя на поверхность псевдосферы Лобачевского с отрицательной кривизной, я охватил собою весь мир. Позднее я узнал, что у Флоренского это называется обратной перспективой. Однако ни Флоренский, ни Лобачевский, ни Хлебников не догадались поместить на псевдосферу себя. Удивило меня другое. Геометрии Лобачевского, с которой я познакомился в 1958 году, предшествовало очень личное переживание. 30 августа 1958 года в Измайловском парке в полночь произошло то, что позднее я назвал "выворачивание", или "инсайдаут". Было ощущение мгновенного вовнутрения мира таким образом, что не было границы между моим телом и самой отдаленной звездой. Я перестал быть внутри вселенной, но охватывал себя небом, как своей кожей. Нечто подобное произошло и со временем: прошлое опережало будущее, будущее оказалось в прошлом. Это была реально ощутимая и вместимая вечность.

К сожалению, в течение месяца это ощущение все более ослабевало, пока не стало воспоминанием. Однако это повторилось еще один раз - через десять лет. Где-то в 70-е годы я нашел схожее описание у Андрея Белого, когда он, взойдя на пирамиду Хеопса с Асей Тургеневой, "сам себя обволок зодиаком". Это и есть "я вышел к себе через-навстречу-от и ушел под, воздвигая над". И еще: "Человек - это изнанка неба, небо - это изнанка человека".

А вот эти процитированные строки уже из поэмы ''Компьютер любви'' - своего рода энциклопедии метаметафоры, еще одного изобретения Кедрова. Впервые он предложил этот термин в 1984 году в журнале ''Литературная учеба'' в статье под названием ''Метаметафора Алексея Парщикова''. В книге ''Энциклопедия метаметафоры'' (М., 2000) Кедров возводит этот термин к Эйнштейну и Павлу Флоренскому. В самом деле, Флоренский в своих работах показал взаимозависимость макро и микромира, человека и космоса. Кедров ощущает себя наследником этих идей. Он подчеркивает - ''В метаметафоре нет человека отдельно от вселенной''. В своих книгах, а их с 1989 года вышло немало, он выдвигает идею своеобразного всеединства поэзии, науки, философии, религии, исходящего из всеединства Творца, космического мира и человека. Собственно эту идею Кедров проповедовал на базе русской классики (прежде всего) в Московском Литературном институте, где по недосмотру хранителей соцреализма преподавал с 1970 до 1986 года. ''Несмотря на отстранение от преподавания под давлением КГБ, я продолжал работу над теорией метаметафоры'', пишет Кедров. Еще в институте он начал вести и приватный семинар, в котором основными участниками были, ставшие в 80-е годы известными, поэты Иван Жданов, Александр Еременко, Алексей Парщиков. Их яркие, густые метафорические стихи тогда уже начинали звучать на домашних вечерах, ходить в списках и даже иногда выходить в печать. А всякие уклоны в поэзии в то время пресекались. Видимо, необычные по тем временам идеи поэтического космизма, да еще с обращением к религиозным мотивам, насторожили стражей словесности и Кедров стал фигурантом некоего дела под странным именем ''Лесник'' (ему потом удалось раскопать оперативные документы). Так что метаметфора оказалась небезопасной для ее создателя, но весьма плодотворной для поэзии.

В книге 2001 года ''Инсайдаут'' Кедров дает 16 определений метаметафоры, в которых он соединяет на теоретико-поэтическом уровне рациональное и иррациональное. В целом философ и поэт движется к некоему высшему антропоцентризму, постоянно утверждая, что ''вся вселенная охватывается изнутри человеком, становится его нутром и человек обретает равновселенский статус'':

Человек - это изнанка неба.
Небо - это изнанка человека.

Такое понимание восходит не только к идеям Эйнштейна, Флоренского, но и к поэтическим прозрениям Андрея Белого, у которого в его поэме о звуке ''Глоссолалии'' рот - это отвердевший космос. Источников может быть и должно быть много. В своих книгах Кедров оперирует необыкновенно широким для века узкоспециальных знаний спектром тем, проблем, гипотез и доказательств. Можно сказать, что какие-то его выводы небесспорны или даже очень спорны. Но он и работает с таким материалом, который никак не назовешь однозначно ясным - творения Шекспира, Достоевского, Хлебникова, Блока, Заболоцкого, Сведенборга, Даниила Андреева или художника Павла Челищева, который приходится двоюродным дедом Константину Кедрову... Кстати, вот как интересно Челищев разрешил вопрос о спорном и бесспорном. В книге ''Параллельные миры'' (М.,2001) Кедров приводит такой эпизод:
Однажды у Павла Федоровича спросили:
- Почему вы нарисовали ангела с крыльями, растущими из груди. Где вы видели, чтобы у ангелов так росли крылья?
- А вы часто видели ангелов? - поинтересовался Павел Челищев.

Челищев покинул Россию в 1920-ом году вместе с деникинской армией. Он жил в Берлине и Париже, оформлял балеты Стравинского, затем переехал в Америку и оттуда в сороковых годах писал сестре письма об открытой им ''внутренней перспективе'' в живописи:
''Стремиться покорить вселенную бесполезно - прежде всего надо понять самого себя. При прозрачном объеме нашей головы перспектива не плоскостная, а сферическая - а об ней никто не думал за последние 500 лет! Так что брат твой наверное будет иметь чудное прозвище безумца'' (цит. по кн. К.Кедрова ''Метакод и метаметафора''. -М., 1999).

Константин Кедров родился в 1942 году, еще был жив его двоюродный дед, но они не могли встретиться. Однако они встретились согласно геометрии Лобачевского, теории относительности Эйнштейна, органопроекции Флоренского, сферической перспективе Челищева и наконец метаметафоре самого Кедрова.

Вот эта встреча и будет, вероятно, самым точным объяснением того, чем занимается Константин Кедров в поэзии и философии, глубоко зашагивая в иные области знаний и верований.





вернуться к списку статей

Метареализм
краткий курс

Юрий Арабов

1.
Дмитрий Пригов и Юрий Арабов. 1989 год

С метареалистами я познакомился впервые в конце 1979 года, кажется, в декабре, на вечере в ЦДРИ, где в "малом каминном зале" (так, вроде бы, это называлось) выступили три почти не известных мне поэта, неизвестных по стихам, но о которых я слышал от людей что-то смутное и неопределенное. Об одном из них, Алексее Парщикове, мне рассказывал мой друг, который случайно был у него дома. Он говорил мне, что Алеша пишет какие-то заумные стихи, подражая то ли Мандельштаму, то ли Бродскому, в общем, не разбери-поймешь... А Мандельштаму подражать не надо. Надо подражать Пастернаку или, на худой конец, Вознесенскому, который сумел тогда соединить "хлебниковскую заумь" с социальной проблематикой и добился впечатляющих результатов...

Вообще поэтическая Россия конца 70-х представлялась мне довольно промозглым местом. Тогда мело во все концы, во все пределы, и если бы не поэтическая грубость Высоцкого и не спланированные скандалы Андрея Андреевича, то жизнь была бы непереносимо скушнеровской и чухонской.

Я к тому времени кропал более или менее регулярно уже лет семь-восемь, не публикуя ни единой строчки, перепробовав все мыслимые поэтические манеры (не специально, а по увлечениям) и смутно догадываясь, что нужно нечто новое, понимая, что самостоятельного поэтического языка я в себе пока не обнаружил. Из всех арсеналов метафора представлялась мне наиболее крутым и дееспособным инструментом, при помощи которого я мог бы ваять свои воздушные замки, свой сладостный бред.

Не ожидая от поэтического вечера в ЦДРИ ничего хорошего, я приперся на него слегка уязвленный тем, что выступаю не я, а "они", - чувство, к сожалению, знакомое нашему брату-литератору и не делающее никому из нас чести.

Поэтов представлял критик Константин Кедров, напомнивший мне сразу хитрого российского мужика то ли из Лескова, то ли из "Чапаева", который непременно спросит: "Ты за большевиков али за коммунистов?" Однако Кедров этим вопросом пренебрег, а начал с того, что еще Александру Сергеевичу Пушкину надоел трехстопный ямб... Я насторожился, дело принимало нешуточный оборот.

Первый поэт с партийной фамилией, длинный, худой, как жердь, моей настороженности не развеял. Я понял, что имею дело с поведенным... Что же касается до стихов, то я, признаться, ничего не понял, но свалил этот факт не на себя, а на сами стихи. "Как его?... Жданов? Не тянет парень, не тянет, а туда же, на сцену вылез... Одно слово, - Алтай!"... Впоследствии, уже на другом вечере, с этими же участниками какой-то графоман прочел стихотворение: "На свете много мудачков. И в очках, и без очков." И я, слушая эту чушь, устыдился своей первой реакции на ждановские стихи. Сегодня, когда я хочу поймать в знакомом мире нечто новое, я твержу себе под нос строчку из его "Взгляда": "Пчела внутри себя перелетела..." И мне становится легче.

Второй участник вечера понравился больше. Он был похож на уволенного из мушкетерской компании д'Артаньяна, служащего боцманом, но пьющего, как д'Артаньян и боцман вместе взятые. Его поэтический мир показался более близким, может быть, оттого, что я в то время увлекался Платоновым. Еременко (а это был он) писал о рукотворной природе, созданной человеком, о мире механизмов, встроенных в природный Божеский мир...
Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема.
Шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги прямой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.

Разрушается воздух. Нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка.
И сама под себя наугад заползает река,
и потом шелестит, и они совпадают по фазе.

Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.
(...)
А выступивший вслед за ним Парщиков вообще покорил сразу, так как внешне был копией Пушкина времен "Евгения Онегина". Он читал нечто несусветное, сбиваясь, краснея и прищелкивая пальцами:
Еж извлекает из неба корень,
темный пророк.
Тело Себастиана
на себя взволок.
Еж прошел через сито,
так разобщена
его множественная спина.
(...)
Вот это да! Класс! Сравнить колючее тело ежика с телом св.Себастьяна, утыканное стрелами и со струйками воды, бежащими из сита... Выходит, что еж - это и Себастьян, и струйки из сита, и мужские подбородки, обрастающие за ночь щетиной. И это все одновременно, быстро, как в мультипликации! Ничего себе ежик! И еж ли это? По-моему, Алеша описал совершенно инфернальное существо, в котором существуют множество качеств нерасчлененно, слитно, словно Бог не знает, что будет в дальнейшем с этим объектом, как его оформить единым качеством и выпустить в свет... Было отчего прийти в замешательство. Я возвращался с вечера в болезненном возбуждении.

Но, как выяснилось впоследствии, не только я. Болезненное возбуждение охватило часть поэтической Москвы, которая вскоре сбилась в штурмовую бригаду с именем "метареалисты". Этот термин предложил, кажется, критик М.Эпштейн, а К.Кедров ввел в обиход метаметафору. Что все это значило? Никто толком не знал. Но все догадывались лишь об одном: два талантливых толкача вводили в литературу только тройку вышеназванных первопроходцев, до остальных им особенно не было дела! А в круг метареалистов в начале восьмидесятых входили В.Аристов, И.Винов, А.Чернов, Р.Левчин, А.Драгомощенко, И.Кутик, О.Седакова, М.Шатуновский и ваш покорный слуга. Если кого-то позабыл, заранее извиняюсь.

Постепенно, перезнакомившись друг с другом и клянясь в верности до гроба, почти все мы осели в поэтической студии "Зеленая лампа" при журнале "Юность", восхваляя собственные вирши, показывая кулаки "деревенщикам" и кукиши советской власти. Студией руководил поэт Кирилл Ковальджи, человек смиренный, переносивший все наши глупости со спокойствием стоика.

Обсуждения стихов бывали довольно бурными. Помню, как я вдруг набросился на Марка Шатуновского за то, что в своем тексте он слил "мясо" и "бумагу" в одно целое. Почему? Непонятно. Ведь для метареалиста подобная "нерасчленимость" объектов является фирменным знаком.

Как и всякая школа со смутной программой и неопределенной артикуляцией, без манифеста, но зато со вселенским замахом, метареалисты старались занять собой все мыслимые ниши на пятачке поэтической Москвы. Но где-то в году 82-м грянул первый гром. Тогда ЦК комсомола организовал рядом с ЦДЛ некое подобие поэтического клуба в двухэтажном особняке, в котором впоследствии снималась популярная ТВ-передача "Что? Где? Когда?" Это место на улице Герцена стало вторым после "Юности" пристанищем новой поэтической школы, там же был избран первый (и последний) король поэтов Александр Еременко, избран тайным голосованием, посажен на трон (стул) и пронесен по залу со стеклянным потолком. Казалось, ничто не предвещало нам тревожных времен. Король был "свой", и школа была "своя". Однако внутри нее уже существовали течения, грозившие крахом в недалеком будущем.

Собственно, рафинированным метареалистом был только И.Жданов. Близко к нему стоял Парщиков, однако попытки последнего написать поэму, посвященную Н.С.Хрущеву, говорят о том, что парщиковский мир был в целом менее герметичным, чем мир Жданова. Еременко же в начале восьмидесятых открыл вообще золотоносную жилу, которая пользовалась бешеным успехом у публики. Он вдруг стал пародировать советские штампы, писать соцреалистические биографии Покрышкина, Н.Островского, описывать взятие Зимнего в 1917 году... Метареализм в его лице улетучивался, переплавлялся в тотальный "иронизм". Что касается других поэтов, входивших формально в этот лагерь, то их путь был столь же извилист. Меня, например, всегда отталкивала в "классическом метареализме" его описательность, его кажущаяся "холодность". Я предпочел сюжет и метафору как форму визуализации словесных конструкций и, приправив их "русской тоской" и "русской идеей", шагнул, как мне кажется, к собственному языку.

Но когда я написал слова "грянул гром", я вовсе не имел ввиду эти расслоения внутри метареалистической школы. Громом для метареалистов стало явление московского концептуализма в лице Пригова, Рубинштейна, Монастырского и некоторых других. Пригов и Рубинштейн организовали свой вечер в Поэтическом клубе на ул. Герцена. Пришло довольно много народу. Были среди них и два идеолога метареализма - Кедров и Эпштейн. Я помню, с какими лицами слушали критики выступление Пригова. Щеки Эпштейна пылали неподдельным восторгом. "Интересно... Очень интересно!" - повторял он в ответ на мой вопросительный взгляд. Кедров же был более холоден. "16-я полоса "Лит.газеты", - охарактеризовал он выступление концептуального дуэта. - Клуб "12 стульев".

Действительно, концептуалисты делали, на первый взгляд, то же, что делал Еременко, только проще, доходчивее и смешнее. Паразитирование на советских штампах казалось актуальным и политически выигрышным. Приговские милиционеры и пожарники были в реальной жизни почти культовыми фигурами. Тогда мы еще не знали о претензии концептуалистов на подобное описание всего мира, всего мироздания, о рассматривании своей школы как единственной и завершающей мировую культуру... Но что-то близкое к этому все мы ощутили. Особенно смущала неряшливость языка, поэтическая нетехничность, граничащая с примитивом.

Для схватки были выстроены полки и назначены главнокомандующие. Метареалистов "второго призыва", типа меня, в бой не взяли. Главный удар должны были выдержать первозванные. Поэтическим Бородино выбрали один из залов Дома работников искусств... Однако вся битва получилась вялой, невыразительной. Она состояла из того, что две группы поочередно прочли свои вирши, а потом началось "обсуждение", в котором приняли участие в основном друзья и родственники погибших. Наиболее запальчиво говорила Ольга Свиблова, тогдашняя жена Парщикова, сделавшая для последнего много хорошего. Она заявила, что в стихах метареалистов (в частности, у Алеши) небо соединилось с землей и наступил, по-видимому, Третий Завет и тысячелетнее Царство Праведных... Надо заметить, что подобное сенсационное замечание никоим образом не отразилось на общем пониженном тоне решающего сражения двух поэтических школ. Чувствовалось, что будет достигнут сепаратный мир, шаткое равновесие с тайным подмигиванием друг другу. Это и состоялось.

Подобное положение продлилось до перестройки, до времен, когда поэтический клуб на ул. Герцена почти совсем стерся из памяти (просуществовав около года, он благополучно скончался). На смену ему пришел "неформальный" клуб "Поэзия", основанный в 1986 году и объединивший на первых порах под своей летучей крышей всех представителей непечатного поколения - и метареалистов с концептуалистами, и таких разных, не входящих в конкретные школы поэтов, как Н.Искренко, Е.Бунимович, В.Друк, И.Иртеньев.

Наиболее шумной акцией в устном жанре было выступление клуба на подмостках ДК табачной фабрики "Дукат", состоявшееся осенью 1986 года. В печатном жанре - "испытательный стенд" "Юности", специальный поэтический раздел журнала, куда в 1987 году легкая рука Ковальджи поместила и "метареалистов", и "иронистов", и Бог знает кого... Только "деревенщиков" не поместила. У этих была тогда своя "возрожденческая плеяда", наспех сколоченная в противовес жидам (за коих они нас принимали) и приказавшая долго жить вместе с интересом к любой поэзии во времена ельцинского капитализма.

В "испытательном стенде" "Юности" были впервые легализованы поэты вроде меня, "метареалисты" подружились с "концептуалистами", а иронисты начали дудеть в свою полуфельетонную дуду.

На этой точке внешнего мира и благополучия закончились 80-е годы. К началу 90-х каждый из нас уже имел по несколько сборников стихов в России ли, Франции или Америке. Некоторые уехали. Иные спились. А кто-то, как Нина Искренко, "полистилистка", питавшаяся от всех мыслимых поэтических школ, приказал долго жить... Парщиков в эмиграции написал работу о Дм.Ал.Пригове, факт немыслимый, подтверждающий предположение, что концептуализм одержал кровавую победу над своим смутным противником.

Метареализм как школа распался. Но, казалось бы, столько лет утекло, столько всего написано и опубликовано, а осмысления нет, понимания нет, только поверхностные заимствования в стихах нового поэтического поколения да брюзжание критиков о том, что "восьмидерасты" не ударили мордой об стол "шестидесятников"... А зачем? Разве нет более интересного занятия?

...Так что же это было? Что воплотил собою метареализм, а что не сумел, не успел, не сделал?
2.

А воплотил он собою нечто немыслимое, дикое для контекста современной культуры - всего лишь поиск Бога в обезбоженном постмодернистском мире. Что это был за Бог? Безусловно, Христос, но Христос не православия и даже не католичества.
Хоть ты, апостол Петр, отвори
свою обледенелую калитку.
Куда запропастились звонари?
Кто даром небо дергает за нитку?
(А.Парщиков.)
Это был скорее Христос гностиков, замешанный на эллинской метафизической традиции Платона. Личная судьба как жертва не рассматривалась. Воскрешение происходило не в отчаянии и страдании, а автоматически, ярко, как взрыв новогодней петарды.
Исчезновение ежа - сухой выхлоп.
Кто воскрес, отряхнись, - ты весь в иглах!
(А.Парщиков.)
Момент Воскрешения рассматривался безличностно, как феномен столь же удивительный, как многое другое в Божеском мире. У Парщикова, кстати, вообще воскресает не Христос, а еж. Только у позднего Жданова появляется трагизм жертвы, страдающий за всех Бог. Причем подобная странная религиозность была для метареалистов главным окном в мир.
То, что снаружи - крест,
то изнутри - окно.
(И.Жданов.)
Метареализм очень смутно различал разницу между Богом-отцом и Богом-сыном, рассматривая обоих как творцов видимого для нас мира. И только. Причем метареалистические тексты в максимальном своем проявлении описывали акт творения до его окончательного оформления, "еще до взрыва...", когда качества перепутаны одним клубком, нерасчленимы - и неизвестно, сколько ипостасей понадобится Богу для их оформления.

Когда Жданов во "Взгляде" пишет, что в письменном столе кричит Иуда, это не значит, что несчастный предатель в него забрался, а значит лишь то, что дерево и человек, который на нем повесится, и письменный стол, который будет сделан из этого дерева, существуют одномоментно, в какой-то иной реальности, в прообразе, и лишь потом, в условиях нашего материального мира воплотятся в отдельные предметы, сущности, события.

Это трудно понять и почувствовать, но более идеалистической школы в современной поэзии я не знаю. Часто метареалистов сравнивают с Бродским, ориентируясь на чисто внешние признаки, например, на ритмику и длину строки. Но это сравнение хромает слишком сильно, оно почти инвалид. У Бродского вместо Бога ничто, пустота, являющаяся сутью вещей. От этого - усталость лирического героя и постоянное его велеречивое брюзжание. (Я не говорю сейчас о "прямых" религиозных стихах поэта). У метареалистов на месте Бога - начало, соединяющее внутри себя вещи и качества совершенно разные.

А что же тогда с иронией, с цитатностью, которые стали общим местом для "новой поэтической волны"?

Как это ни странно, но у метареалистов "чистого замеса", таких как И.Жданов, В.Аристов и отчасти А.Парщиков, цитат вы почти не встретите. (Это не исключает, конечно, культурных перекличек с предшествующими эпохами.) А вот у фигур "срединных" плана Еременко, работающих в том числе и с социумом, цитаты появляются в изобилии. Так же как и гротеск. Причем при продвижении к этому социуму гностическая религиозность испаряется. В стихах того же Еременко на место Бога поставлен человек, прикрутивший болтами сосны и способный даже создать "неудавшийся смысл цветка". Так человек каким-то образом привносит свою духовность (или бездуховность) в окружающую его равнодушную природу. Почти то же делал до Еременко Андрей Платонов. До Платонова - философ Федоров...

Неудивительно, что перечисленные выше "заморочки" лишь на какое-то короткое время воспринимались публикой благосклонно. Описывая не вещь и событие, а прообраз их, метареалисты копали себе глубокую яму, в которую и свалились в начале 90-х. Смешно уповать на успех подобного идеализма в атеистическом государстве. Еще смешнее не искать в современной масс-культуре своей собственной ниши.

А такой ниши, по-видимому, и быть не может. Ведь сегодняшнее художественное бытие утверждает все то, от чего метареалисты бежали как от чумы, - простоту, доступность, политическую спекулятивность, обозначение себя в культуре вместо "делания" и себя, и культуры... Эти параметры, кстати, характерны и для постмодернизма, который в глубинной своей сущности строится на отсутствии каких-либо предпочтений, на той идее, что в обезбоженном мире все равно всему. У метареалистов же все не равно всему хотя бы потому, что предполагается бытие Создателя сущностей. Следовательно, есть система предпочтений, шкала ценностей, вертикаль вместо горизонтали.

...Не как говорить, а что говорить.

В этом смысле метареализм, возможно, вообще не является частью постмодернистской культуры, вернее, стремится вырваться из ее крепких и равнодушных объятий.

А вырвавшись, остается один, обнаружив, что постмодерн и масскульт близнецы-братья...

На сегодняшний день метареализм как школа прекратил свое существование. Но люди, его создавшие, еще живы.

Они понимают, что сеяли на камне, что зерно их умерло.

Но как сказал один проповедник, если зерно умрет, то даст много плодов...




Метареалисты и другие
Метареалисты
и другие


К Метареалистам

Реализация проекта: NGO Fabrika EMC2

Rambler's Top100 Rambler's Top100 TopList NGO Fabrika EMC2

<<Содержание] Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2009 СИВАН 5769 – 6(206)



Алексей Парщиков. Гений нового зрения

3 апреля в Кельне 54 лет от роду умер Алексей Парщиков – один из крупнейших русских поэтов рубежа веков.

Его дед, педиатр Исаак Рейдерман, был расстрелян в Бабьем Яру в 1941 году, а отца Макса с началом борьбы с «космополитами» выгнали из аспирантуры и отправили на Дальний Восток, где в Приморском крае 25 мая 1954 года и родился будущий поэт. Пути отца, ставшего известным ученым в области внутренних болезней, кардиологии и медицинской генетики, и сына дальше будут пересекаться то в Киеве (где Алексей учился в Сельскохозяйственной академии), то в Москве (где он окончил Литературный институт и прожил до 1991 года), то в Полтаве (вдохновившей его на знаменитую поэму «Я жил на поле Полтавской битвы»), пока не сойдутся в Кельне, где оба они окажутся в рамках еврейской эмиграции в середине 1990-х.

«Алеша, Вы – поэт абсолютно уникальный по русским и по всяким прочим меркам масштаба», – писал ему И. Бродский. Но и без рекомендации нобелиата было ясно: рядом с нами живет гений. Его стихами напитана кровь, его образами полны глаза нескольких поколений читателей: «Открылись такие ножницы / меж временем и пространством, / что я превзошел возможности / всякого самозванства…» («Землетрясение в бухте Цэ»); «Тот, кто любит тебя, перемены в тебе ненавидит…» («Ревность»); «Я б пошил тебе пару жасминных сапог, / Чтоб запомнили пальцы длину твоих ног...» («Лесенка»).

Именно в связи с его поэмой «Новогодние строчки» (1984) возник термин, давший имя целому поэтическому направлению: в предисловии «Метаметафора Алексея Парщикова» К. Кедров впервые сказал о метафоре, «где каждая вещь – Вселенная». Примечательно, что едва ли не самые эротичные (по советским меркам) строки этого текста: «Ты был юн и хотел поступить, как твой Б-же с гордячками города: / отнять у них звездочки и булавки, цепочки и луночки, корты, / где они закалялись ракеткой, и тюбики с пудрой, висюльки / гипнотические, и магнитные банки с лосьонами, и свистульки / для подзыва собак, и собак, и эллипсы-клипсы, и общий на шее обруч, / шубки, платья, рубашки, бюстгальтеры, трусики, полночь…» – восходят к книге пророка Йешаяу: «В тот день отнимет Г-сподь красивые цепочки на ногах и звездочки, и луночки, серьги, и ожерелья, и опахала, увясла и запястья, и пояса, и сосудцы с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю…» (3:18-22).

Он легко мог бы конвертировать свои разнообразные таланты, колоссальную энергетику, пластичное обаяние и фантастическую общительность в громкую карьеру. Но он осознавал свое поэтическое призвание и, уклоняясь от всяких соблазнов, служил Поэзии, предпочтя творческое уединение в немецкой провинции московскому или иному столичному водовороту. В таком выборе было мужество, свойственное и ему, и его творчеству, в котором не найти ни одной дребезжащей ноты.

Как настоящий поэт, он улавливал Вечность в языке. Так, в балладе «Деньги», написанной в 1985 году, он предсказал события на Балканах («В глобальных битвах победит Албания»), отечественный монетаризм («Ты, деньги, то же самое для государства, что боковая линия для рыб»), восстановление рыночной экономики («Попал я денег изнутри в текущую изнанку рынка») и распад страны («Я там бродил по галерее и видел президентов со спины»).

Он был человек-космос, и смерть его оказалась космической катастрофой. На протяжении нескольких дней эта весть главенствовала в блогах. Ошпаренная утратой («Как нас меняют мертвые? Какими знаками?»), позднесоветская интеллигенция вспомнила о своей общности и оплакала в его лице саму себя, чей уход в историю начался так безвременно рано. Одно утешает: от «распахнутой земли» кельнского кладбища, принявшей изнуренное болезнью тело Поэта, отплыл в Вечность корабль его волшебной Поэзии.

Михаил Дзюбенко

добавить комментарий

&лт;&лт; содержание



ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

к.кедров на сороковинаха.парщикова
<имг срц="хттп://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/0//44/121/44121506_kedr_40_dney_parsch.jpg" видтх="699" хеигхт="465" алт=" (699х465, 78Кб)">

Сороковины превратились в поэтический марафон
Москва повторно простилась с Алексеем Парщиковым
2009-05-21 / Татьяна Бонч-Осмоловская, Андрей Лучников

парщиков, вечер / На экране – Алексей Парщиков, в зале – его друзья.Фото Анатолия Степаненко
На экране – Алексей Парщиков, в зале – его друзья.
Фото Анатолия Степаненко

В Центре современного искусства «Винзавод» прошел вечер памяти Алексея Парщикова, приуроченный к сорока дням со дня смерти поэта. Считается, что на сороковой день душа умершего прощается с землей. Вот и поэтическая Москва в этот день прощалась с поэтом. Этот, уже второй вечер в столице, собрал более трехсот человек. Организатор вечера Ольга Свиблова и ведущий Андрей Коровин видели его как вечер чистой поэзии – выступающим предлагалось только читать стихи Парщикова и стихи, обращенные к нему, не отвлекаясь на воспоминания и размышления. Однако все выступавшие так или иначе говорили и о личности, и о поэзии ушедшего, вспоминали свое с ним знакомство. В заявленном списке выступающих было около сорока человек, однако даже за три с половиной часа без перерыва некоторые, к сожалению, так и не успели выступить.

Прозвучали аудиозаписи авторского чтения стихов, были показаны фрагменты его видеозаписей работы Нины Зарецкой, фильм Тимофея Парщикова «Лиман» и фотоработы ушедшего от нас поэта. По словам Свибловой, зачитавшей отрывки из эссе Парщикова о фотографии, в полной мере наделенный интуицией, он сам был фигурой интуиции и видел в фотографии современный театр. На вечере выступили Евгений Бунимович, Евгений Попов, Владимир Тучков, Татьяна Арзамасова, Игорь Нарыжный, Александр Самарцев, Юрий Проскуряков, Данила Давыдов, Елена Рюмина и др.
Также в разделе:
Жить и мыслить одновременно
Кадры бытия, когда прошедшее еще не стало прошлым
Философия сдержанности
Простые слова об извивах, про которые принято говорить молчанием
Сороковины превратились в поэтический марафон
Москва повторно простилась с Алексеем Парщиковым
Эта утрата не может повториться
15 мая умер Всеволод Некрасов

Константин Кедров рассказал, что уже в 1974 году понимал, что Парщиков – великий поэт. Главное в метаметафоре, отметил Кедров, это воскресение; и именно так, конкретно, как ни у кого другого, она проявлена у Парщикова.
на снимке В.Никитин -богослов, Ольга Свиблова, К.Кедров

Андрей Бондаренко, Елена Кацюба, К.Кедров

ПЕРЕПИСКА КЕДРОВА И КАЦЮБЫ С ПАРЩИКОВЫМ
– А.П. 25 декабря 2001 г. Привет, Лена + K.A.!
Ну, если у вас появился e-mail, значит дела и впрямь идут по восходящей. Великолепно. Как-то под этот Новый год я понял, что написана ровно треть новой книги, а две части, лежащие в разных стадиях, еще предстоит делать. Вначале в Германии строятся дороги и подъезды, потом – здания. А у меня сначала тупики, а потом вершина. Странный ход работ.
Перед Рождеством всегда перечитываю главы из «Поэтического Космоса», теперь уже по изданию «Метаметафора».
Сегодня здесь Рождество, все сияет.


– К.К. 2 января 2001 г. Милениум Москва встречала по-европейски, вернее, по-американски. Но азиаты всех победили своим космическим домино. У нас был салют всю ночь прямо под окном на бульваре – что-то из твоей «Полтавы». 11-го января в музее Маяковского вечер «Музыка метаметафоры». Можешь принять виртуальное участие: прислать текст – прочтем.


– А.П. 2 января 2001 г.
Я тут перед Новым Годом прочитал впервые "Отцы и дети", – очень хорошо сбитая вещь, но, конечно до Достоевского – пропасть как далеко. Однако, уже в самом втором абзаце появляется слуга Петр, которого «и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы». Я чуть со стула не упал: абсолютно как сейчас в Кельне носят, – глобальный стиль.


– К.К. 5 января 2001 г. Роман «Отцы и дети» – гениален не описанием, а проблемой. Достоевскому не удалось продолжить Библию, а Тургенев создал свою притчу о блудном сыне. А Базаров много круче Раскольникова. Тот оказался выдумкой, а этот заполнил собой весь XX век. Теперь это можно смело сказать. Хотя еще круче Обломов. K.A.


– А.П. 11 января 2001 г. Только сегодня проводил Тимофея к его патриотической мамаше. Читал ему «Новый Лаокоон», сперва выяснилось, что он пока не знает этого имени собственного, но про пустоту понимает. В одном ночном баре он меняa спросил, что такое метаметафора, и я было стал рассказывать, но потом вдруг понял, что затеваю цикл лекций и – осекся. Показывал ему потом Вашу книгу, оказалось, что ему нравится Хлебников, а Пушкина он, по его выражению, «ненавидит». Ну, тут я возразил, что это ужh слишком сильно сказано в адрес писателя-страдальца. Любимые у него – Бабель и Борхес. Про притчу о Блудном сыне я еще думаю, для меня это соблазнительно, и, наверное, Вы правы. И действительно, Раскольников мало присутствует в прошлом веке, а Базаров – повсюду. Ему бы самое место в «Бесах», но он слишком объемный для этих плоскатиков. Однако, Раскольников появляется во множественном числе, в виде партий или дискуссионных групп. Что вы будете с Леной исполнять на вечере музыки? Будет ли запись?
Читаю статью Кокошки "The Eye of Darius" об Альтдорфере и постепенном
падении люминесценции в живописи от Ренессанса. Точнее о перемещении света от извне во внутрь.
Борис Гройс назначен директором Венской Академии Искусств. Вот и Московский концептуализм.


– К.К. 14 января 2001 г. Музыка метаметафоры шла в заполненном зале. Вознесенский читал о Гамлете (специально написанное для ПO), Лена что-то новое про пчелу Офелию, я тоже новое. ТВ показало по «Культуре».
Кроме Базарова есть Обломов. Достоевскому опять слабо. Обломов абсолютно уникален и нов в литературе. Его нет даже в Библии. Даже в архетипах. Это Бог вне сотворения мира, о котором святые книги молчат. Поздравляем с обломовским Новым годом. K.A.


– А.П. 15 января 2001. Ужасно рад успеху вечера, уже наслышан, что было изобретательно, и по настроению – во весь спектр. Я серьезно говорю, что можно вообразить поэтический оркестр или, во всяком случае, ряд регулярных программ с музыкой. Здесь стратегически проходит самая острая граница с концептуализмом (хотя с ними уже давно никто не спорит). Концептуалисты вместо инструментов ставят таблички с названиями и – никакого искусства исполнительства. Пригов, впрочем, с Тарасовым пытались кое-что, но все слушали гениального барабанщика Тарасова только. В Амстердаме была такая Клара Богаардс, читала на фоне заморского инструмента и бессловесного пения. Совсем заворожила. Не плохо получалось и у Друка с Летовым, там оркестр был как в басне Крылова, но в данном случае – удачно. Найти бы музыку с высокой ценой звуковой единицы и паузы. Музыка создает условия для мета-meta. Терменвокс, в частности.
Обломова я читал два раза и оба раза мне жить не хотелось по окончании, куда там Триер с «Танцующей в темноте». Соберусь с духом и еще раз возьмусь. Может быть, в этом образе надо видеть отступление от Библии к восточным техникам? Впрочем, уверен, что эта идея не первой свежести. Никуда у меня Обломов не лезет, правда это. Еще я пока не исключаю, что Обломов связан с миром забвения и остановки, свойственной атмосфере Лимба. Это мало разработанные слои христианского космоса.
Я сижу в книгах по истории дирижаблей. Расскажу, если что-то сложится. Т.е. написались какие-то стихи не полные без истории, связанной с воздухоплаванием и возрождением дирижаблей для новых технологий.


– К.К. 17 января 2001 г. Первое выступление летовского трио было с «Компьютером любви»» и с «Тлефонной книгой» В.Друка в 1985 г. в «курчатнике». После этого Летов с кем только ни дудел. Любая музыка, по мнению Холина, ниже поэзии: «Лучше соловья не споешь. А слово только у Бога и человека». Поэтому так ужасна попса, где не музыка – фон для слова, а слово – фон для музыки. Концептуалисты хотят создать бессловесное слово – сообщение, которое ничего не сообщает. И сказал Бог «Да будет», а ничего нет. «В начале было», а ничего не было. Это интересно, но не более. Обломов – это еще и облом. Вот и попробуй перевести это слово на какой-нибудь язык.


– А.П..
У меня было много общения, 2 выступления и поездки вокруг города. В сознании земля снова стала плоской по Птолемею, с единым центром, только в античности это был Иерусалим, а теперь вот Нью-Йорк. Остальные места превращаются в «интересные места». Может, я преувеличиваю оттого что я был в месте, где я свободно говорю читаю и пишу. Помню, из Москвы можно было поехать там во Владимир-Суздаль или Ростов Великий, камни посмотреть, но возвращаться надо было – куда? В Москву, естественно. Так и с Нью-Йорком. Англия напоминает Зеленоград (зеленая на карте) по отношению к метрополии.
3 марта 2001 г. Ну, я отдышался после NY, и сделал вывод, что если и жить там не обязательно (далеко всё-таки от дома), то несколько месяцев в году уж точно необходимо. Мне, конечно, там легче, чем кому-либо именно потому что я какое-то время учился в Америке, а ведь только через образование возможна интеграция или создание нового культурного пласта. Я сейчас много обсуждаю с Тимофеем проблемы образования, и советую ему стартовать не в Москве, поскольку он не занимается русской литературой. Он хочет заниматься кино, и хотя он представляет американское кино, слава Богу, не по московскому прокату, но есть области и круги вообще не представимые для московского обсуждения. Я же мечтаю теперь вообще исключить Германию и чётко сориентирован на ось Москва – Нью-Йорк.


– К.К. 5 марта 2001 г. Москва превратилась в заячий тулупчик. И под каждым снежным тулупчиком – Емельян. Преподавательской работой с 1 октября я могу тебя обеспечить, так как стал деканом частного вуза с государственным дипломом. Я дал этому название «Академия поэтов и философов». КГБ. На днях причастились с Егором Радовым . Все мои друзья – Сапгир, Вознесенский, Хвостенко, ты – любят или любили Америку. Одного не пойму: как же можно жить без антисемитизма.


– А.П. 9 марта 2001 г. Константин Александрович, я пока писал вам письмо, и не собрался пока договорить несколько вещей.
О всемирном вечере Поэзии. О, я бы тотчас прилетел бы и без всякого вечера – пообщаться. Но я рассчитал, что приеду только в конце июня, т.к. очевидно, что после моих странствий просто не будет обычных $250 (t.e. 550 DM), чтобы совершить полет. Цифры я привожу просто, чтобы вы представляли себе, что я хоть не так далеко, но по здешней покупательной способности это не мало. Америка съела деньги, книги в основном и фотографии. Да, приехать мне в Москву, словно от Москвы до Тулы, по времени вроде то же, но в другом измерении только соблазнительно.
Есть ли сайт с программой вечера? Хоть полюбопытствовать. Но я дико вам благодарен за приглашение, миллион спасибо!
11 марта 2001 г. От Вас прибыло замечательное письмо, и думаю, мало кто сейчас так откровенно говорит о Москве. К кафедрам славистики у меня неприязнь, хоть ничего плохого от них не видел, но — тёмные оне. Феномен Хармса: значительность его мне ясна, а читать — засыхаю, книгу Ямпольского читал, и там где не о Хармсе, интересно иногда по формулировкам, иногда по компиляторскому охвату, такое забытое ощущение от тартусских сборников, где был возможен броузинг по моделям, именам, — одна из разновидностей свободы всё же, но мало, конечно. У Хармса логика абсурда совершенно железная, ноль свободы, м.б. этим он и привлекает, какой-то тотальной подменой словаря и образа. Сейчас уже основательный сдвиг произошёл от бывшего концептуализма к Хармсу, к дада, что лучше концептуализма, но как-то фильмы Триера интереснее.


– К.К. 12 марта 2001. Дорогой Леша! Хармсофилия охватила не только Европу, но дошла и до Тульской губернии. Слависты и филологи всегда ищут обходных путей, чтобы не говорить о поэзии. Ее они на дух не переносят. Поэтому 80% поэтов, даже талантливых, обслуживают филологию. В России этот 99,9%. Их эстетическая диктатура намного тотальнее советского агитпропа. Филологическая проказа конца ХХ века полностью пожрала поэзию. У меня надежда только на электронику. На днях Дума попыталась запретить клип Найка Борзова. Его тексты в равной мере раздражают и попсовиков, и эстетов. Похоже, это первый росток, пробившийся сквозь асфальт. С точки зрения поэтической, а таковая все-таки есть, там ничего особенного, но слух прочищает. Главное, что это написано не в ХIХ веке – самом антипоэтическом веке русской истории. А вообще о славистах лучше всего сказал Маяковский: «От страсти извозчика и разговорчивой прачки несчастный ребенок вытек. Ребенок не мусор, не вывезешь на тачке. Мать поплакала и назвала его Критик».


– А.П. 15 марта 2001. Афиша классная, в хлебниковском духе, в смысле всемирности.
Я совсем не читатель Хармса или писателей, извлекающих образ из концепций и порядка вещей, однако, мне кажется, к разновидностям метафор надо бы добавить психологический объём (о котором вы сами говорите как о необходимом опыте, скажем, в примере с выворачиванием матрёшки), который часто оказывается искривлённой сферой, вмещающей оторопь внезапного наблюдения или смыслового диссонанса, дыхания каких-то Эриний, не требующего слов. Хармс и держится на грани вербального, он пишет так, что включает читателя как необходимое дополнение для самого образа, т.е. он скорее драматург, чем поэт, но драматург, конечно, слабый, ограниченный, "половинчатый", по моей логике.
На Таганке в последний раз я как раз был с вами (слегка навеселе, что теперь редко со мной бывает) в совершенно счастливом духе. А выступал там в баснословные времена, помню, за спиной было тренировочное зеркало для балетных упражнений, поэтому, когда я читал вполоборота, аудитория удваивалась "палиндромировалась". Надеюсь, вам там будет возбуждённо и весело. Я с вам. Удачной Таганки!


– К.К. 21 марта. Только что закончился День поэзии на Таганке. НТВ показало репортаж и довольно подробно рассказало о ДООСе в 22-часовом выпуске новостей, который все смотрят обязательно. Были: Пригов, Бирюков и те, кто в афише. Зал оттягивался. Мы оттягивались за кулисами, но еще больше на сцене. На фуршете пили воду с селедкой. Узнаешь Москву-матушку?


– А.П. 22 марта 2001 г. Я дико рад, что вы так «оттянулись», отличная и веселая бригада, если еще и Д.А.Пригов. Ну, жаль, конечно, что я не был среди зрителей. Хотя я не вижу себя давно на сцене, я страстный восприниматель театральных зрелищ, и здорово, что у нас это снова есть. Футуристы, Обереу, 60-e, Концепт, ДООС – это традиция публичного чтения, кайф.
Напишу уже после Парижа.

– К.К. 27 марта 2001 г. Дорогой Леша, самый короткий способ "введения" метакода тебе известен. Он довольно приятен, но крайне неустойчив, непрочен. Второй способ - Лена предложила заставить их выучить японский язык, но я против такого крайнего экстремизма. Предлагаю самый гуманный (пусть их живут. как жили - Лена): прочитать "Компьютер любви" и посмотреть, что будет. За последствия не ручаюсь. Я уж не говорю о "Новогодних строчках" или о "Нефти". Кстати, ждем стихи для нового, большого тиража "Журнала ПОэтов" с серебряной обложкой. Метакод в Париже все знают, но в слегка искаженном виде, поскольку Эсмеральда, конечно же, должна была полюбить горбуна, если бы прочла Достоевского.



– К.К. 1 апреля 2001 г. В Москве 31 марта 15 тысяч интеллигентных людей вышли на Пушкинскую площадь, заполнив Тверской бульвар до отказа. Снова звучит слово "Свобода", как в далекие дни перед крушением коммунистов. Приятно было смотреть из окна. Повеяло весной, сразу стало тепло. Даже солнце вспыхнуло. Говорят, такой вспышки не было за всю историю наблюдения. Одновременно арестовали Милошевича и загорелось здание академии ФСБ. А говорят, то нет Бога. Бог есть, имя ему – Случай. Ждем текстов. В четверг в музее Маяковского презентация "Журнала ПОэтов". "Молоха" мы видели по телевизору. Не люблю я этих гомоэроотоманов. Хорошо, но без яиц! Надоели все эти Гитлеры хуже горькой редьки. Чего это всех на говно тянет?


– А.П. 1 апреля 2001 г. Привет, еще раз! Я вам, конечно, написал пародийный текст на восприятие славистом русопятских статей. Обхохочешься, но они тут многие всерьез воспринимали (и благожелательно) этих коробейников. Гораздо серьезнее проблема с тем, что транслитерационные славянские шрифты не проходят интернет. Когда меня русские ругают, что я не пользуюсь двумя клавиатурами, я, щадя национальное самолюбие, никогда не упоминаю, что и болгары, и турки, и китайцы, и пр. создали (рассчиталиi) системы, читающие их национальные алфавиты в интернете и пересылающие их родные шрифты как и латинские. В компьютере буква – это цифра, уравнение только. Ладно. В Кельне теплый вечер, и вам желаю тепла на улицах.
.
Есть ли какая возможность расширения газеты "ПО"? Текстуально она оч. хороша, но мало. Общаетесь ли вы с Андреем Бондаренко? Пожалуйста, не смущайтесь, если я спрашиваю о людях наобум, я могу давно не знать кто сейчас кто и где по отношению к вам, так что это я по простоте душевной.


– К.К. 3 апреля 2001 г. "Газета ПО" уже три номера называется "Журнал ПОэтов". Тираж последнего – 5тысяч, объем - 32 страницы. Маяковский оказался буддистом: "Мне бы памятник при жизни полагается по чину, заложил бы динами - а ну-ка дрызнь!" Это он про Будду. Истинно буддийская акция - взрывание памятников. Будда это тоже одобрил бы. Он рекомендовал, глядя на предмет, видеть его разрушение. Талибы осуществили творческий замысел Будды, а Маяковский это предвидел. Бондаренко дал нам для последнего номера смешной стишок. У нас весело - закрывают НТВ. Но нас они показать успели. Я уже привык, что после меня все взрывается и закрывается.


– А.П. 4 апреля 2001 г. «Сулепко» и «Новый Лаокоон» – две вещи, полярные по тону, применяемые мною по разному поводу. Сулепко – как средство физического прочищения алфавита, именующего временную протяженность. Самая интересная вещь для меня (именно словом – интересная) это «Новый Гамлет», каким напечатан в «Гамме тел....». «Сулепко» – исполнительская, и я помню, как вы ее/его читаете. В «Вековке» у Лены – «Антология меда». Кабалистические сефироты (Рабинович должен знать, как алхимик) напоминают пчелиные ульи. Будете в Кельне, покажу из энциклопедии Мистики и Алхимии целый раздел с графикой. И мед – изнанка нефти в каком-то (моем) смысле. Замечательная антология, и в ней много для будущих форм.
Шлю и я вам 2 текста. Стихотворение «Другой» как-то все же связано с повествованием моего kino-treatment'a, но это не важно у него меньше «подсоединений», чем у других текстов из того же ряда «Румфиус» – просто так, гравюра в компьютерном экране. Печальная немного, и задыхающаяся в конце, но это не о нас. Я и не знал, что теперь ПО стала журналом, оч. хор.


– К.К. 5 апреля 2001 г. Дорогой Леша! Спасибо за очень точные определения наших поэтических аббревиатур. В "Литературке" огромная статья Кудимовой о том, как Ерема живет в какой-то каморке на Патриарших, где негде ноги протянуть. И нету компьютера и телевизора. Вот спохватились хвалить в 2001-м! Попробовали бы с нами в 76-м, да куда там. Спасибо за новые тексты. Они тяготеют к "Новогодним строчкам". Конечно, на порядок выше всего, что предлагает официоз, но на порядок ниже супергениальной "Нефти". Здесь очень не хватает этих стихов, будем печатать их с большим наслаждением. Забавно, что фальсифицировать появление метаметафоры им так и не удалось. Восторжествовала, как это ни странно, подлинная картина событий, конечно, с неизбежными искажениями, но подлинная. А ведь у них и "Литературка", и "Знамя", и "Новый мир", а у нас только метаметафора. Де-юре они ее так и не признали, но де-факто от этого только выигрывает.


– А.П. 5 апреля 2001 г. Спасибо и вам за скорый ответ и решение публиковать мои тексты. Ну, с их оценкой я согласен, так тому и быть. Не понял я, что вы имели ввиду под словом аббревиатура именно в ваших стихотворениях из "Вековки". Какая аббревиатура (я, м.б., не силён в распознании условных сокращений)? Я говорил о благотворном влиянии мёда и Сулепки на меня, за что ещё раз благодарен.
С изданиями типа "Л.Г" и "толстяков" я связываю самые тёмные уголки русской культуры, интересные только специальным исследователям по положению дел в стране. Если говорить о провинциальности, замкнутости, оторванности и т.п., то именно эта периодика и есть та самая, которую можно обнаружить любом другом месте, — просто из общечеловеческих качеств такое существует куда ни купи билет. Естественно, они не могли и не хотели принять мета-видение и мета-письмо, отчасти потому что оно сложно для восприятия, и эта скрытость для них заключалась в том, что метаметафора увлекающая в феноменальный мир, или метаметонимия, расширяющая трансцендентальную психологическую сферу возможного (или другие мета-тропы) давали мало повода для понимания конфликтов в мире резонов. А ведь они жили и "далее везде" в мире резонов, что с них спросить? Они ещё понимают смысл абсурда, с условием, что это тоже часть резонного мышления и только в случае, если этот абсурд играет "на понижение", Оч. тонко понимающий Бродский, у которого буржуазный резон был обязательной стенкой в его сценографии, необходимостью для начала конфликта, уводящего в метафизику (пусть вам не близкую), говорил мне, что Ерёма как раз играет на понижение: — "Ну, он рифмует "глаза" и конечно же у него "тормоза" возникают". Приблизительно так. Но факт, что у Ерёмы есть другие, "возвышающие" пункты делало разговор вообще уместным, в принципе, куда, например, уже не мог попасть какой-нибудь пошлый и вороватый Кибиров. Буду в библиотеке, посмотрю "Л.Г." Сайт у них при всех моих скоростях за несколько минут не раскрылся, наверное, там бешенные объёмы.
Меня тут в Германии прочили в круг составителей какой-то очередной русской книги (их тьма здесь) и подсунули поэтов Азовской школы почитать (Ры, Никонов, А, Цвель, Сигей). Замечательные, только полно ошибок, например, один пишет: "Бев ба фе те и со о...", а ведь надо, я подумал:" бтха-детаг". "Ой балабачь", как сказал бы великий Зданевич! Отказался я от составительства, но всё равно получил удовольствие от варианта использования родного алфавита. Знаете ли вы таких постдадаистов?
НТВ закрыли. Интересно, что это значит. Опричнина? Междуусобица?


– К.К. 6 апреля 2001 г. Дорогой Леша! Аббревиатура – это я даже не знаю, что бы это могло быть. Иногда приходится пользоваться знакомыми словами для незнакомых или, наоборот, слишком знакомых явлений. Битва за НТВ продолжается. И у меня такое ощущение, что это что-то совсем другое, о чем мы никогда и не думали. Подумать только, уже и на квантовом уровне, где всякие там эфирные волны, развернулась битва систем. Что сказал бы Нильс Бор, если бы узнал, что за волны-частицы развернется такая драка. Внешне это выглядит, как попытка возвращения сталинизма. Но с квантовой физикой не очень-то совмещается. В России происходят вещи, о которых ни один философ просто еще не задумывался. А я задумываюсь. Потому и возникает метаметафора. Самое замечательное, что мы общаемся на порядок чаще, чем в золотые времена мистерий и метакода. Интернет, это допуск человечества на какую-то ступень чистилища чуть повыше ада. И это уже хорошо. Лена говорит, что дадаисты, собранные в одну кучу, скучны. А по-моему и по одиночке тоже.


– А.П. 8 апреля 2001 г. Борьба за эти квантовые частицы и есть фланговые бои за время...
В "Хазарском Словаре" Павича один из героев спрашивает, где размещается источник света во сне: это хороший вопрос для осветителя, фотографа или художника. Может быть, этот источник света прячется в камышовых зарослях наших глазных колбочек, в заводях слепого пятна, которое есть у каждого на глазном дне? Во всяком случае, это постоянно прячущийся, ускользающий источник, медитативный знак присутствия света, не подходящий под определения Кватроченто.
Эффект полётов во сне и наяву всем известен, но и с более практической точки зрения мы знаем, что скорость современных транспортных приспособлений позволяет нам преодолевать гравитацию и освоить "падение вверх", — достаточно развить скорость 28.000 км/час, чтобы выйти на орбиту и отрешиться от земного ландшафта и его оптики. Конечно, перспектива итальянцев была обусловлена гравитацией, формой земли и другими параметрами, но кибернетический мир даёт иное расположение вещей. Ещё большей независимости от тяготения мы достигаем в телетопике (в телесети и Интернете), по отношению к которой Поль Вирильо предлагает качественно новое понятие "временной перспективы" и называет именно световое время — реальным. "В отличие от пространственно реальной геометрической перспективы, перспектива реального времени больше не сдержана земным весом, прозрачный горизонт живого телеэкрана преодолевает гравитацию присущей ему световой скоростью." (П.Вирильо). Когда мы видим деревья, стоящие вверх ногами, ощущение, будто земля расступается, выбрасывается нам на встречу, и нас захватывает скорость и время её приближения, как у свободно падающего парашютиста. Это и есть перспектива момента." Примечание: парашютист (а Вирильо начинал с изучения милитаристских опытов) с какой бы высоты не падал, приблизительно в зоне 700 м. от земли видит как её поверхность "выворачивается" ему навстречу... Это философ коммуникаций пишет в книге "Open Sky", которой у меня сейчас нет под рукой, чтобы указать данные. А мой отрывок — из предисловия к инсталляции Игоря Ганиковского "Летающее поземелье" с перевёрнутыми "сефиротическими" деревьями.
Интернет, конечно, уже на один чин в иерархии круче. Я теперь знаю, что у меня в голове есть "лишняя комната" (extra room) для обращения к вам, и счастлив, когда дорываюсь, чтобы хоть немного вам написать. Моя жизнь на треть связана с электронной перепиской, и ещё треть из этой части идёт по-русски. Были времена (несколько лет) когда компьютер меня сильно выручал в Германской пустыне. Сейчас, после получения американских документов я смотрю иначе на эту страну и хотя стараюсь поменьше здесь бывать, но когда оказываюсь в своём кабинете, всегда дел по горло. В одном из последних НЛО была замечательная статья Ямпольского (и заурядная — У. Эко) о телевидении и Интернете в контексте культуры архивирования. В частности, подробно пишется о роли CNN в деле Левинска-Клинтон, — как технология влияет на аргументацию.


– К.К. 8 апреля 2000 г. Дорогой Леша! Семантически я уже с 60-х годов существую только в квантовом поле, когда сказал в 59-м: “Я вышел к себе через-навстречу-от и ушел под, воздвигая над». Но только сегодня кое-кто начинает догадываться об истинном значении таких слов. К моему удивлению, в 70-е годы Ерема, с этого начинавший, вдруг от этого полностью отошел и пошел на поклон к Евклиду. Под Евклидом я подразумеваю любой персонаж от Высотского до Бродского. Евклиовские стихи меня никогда не волновали. Может быть, поэтому я абсолютно равнодушен к Пушкину. Возможно, это дефект зрения. Но благодаря этому дефекту я вышел на выворачивание и метаметафору. Хотя, строго говоря, выворачивание не может быть визуальным. Может быть, поэтому оно для многих так недоступно, ведь 90% информации - через зрение. Другое дело горло. Звуки через него, как дыхание, постоянно рокируются с внутренне-внешним миром. Отсюда моя любовь к звуку - "Допотопное Евангелие", "Верфьлием", но к этому все почему-то полностью равнодушны. Россия по отношению к Европе - это внутреннее или внешнее? Боюсь, что Югославия заставляет европейцев почувствовать внешнее как внутреннее. Отсюда болезненность и неразрешимость проблемы. Когда ты писал пророчески: «В глобальных битвах победит Албания», - знал ли ты, что будешь взирать на эту победу не изнутри, а снаружи - со стороны Европы. Или наоборот?


– А.П. 10 апреля 2001 г. Константин Александрович! Пока что Россия подпадает под чаадаевское представление о её нахождении вне европейской истории, и прошлый век, создавший было все возможности для участия в общей карте, так же точно и уничтожил валентности, благодаря которым было возможным соединение. Революционные тенденции и реакция аннигилировали, и страна вернулась в пост-феодализм,
Ну вот, я уже столько Вам написал — стыдно — но до важного не добрался. Я как-то говорил Вам, что в 1981 году я поехал в Апреле в Крым писать "дипломную" работу, благо в Литинституте у нас полагался месяц на это дело с ж/д билетом в любую точку Совка. Со мной было 2 книги: Библия по-английски и Рабинович, его роскошно изданная "Алхимия как Феномен Средневековья". Там я вычитал цитату из то ли Августина, то ли ещё кого, смысл которой был в том, что "высота совершенства требует представленности совершенства всех уровней или всех уровней совершенства". Книги у меня сто лет нету, чтобы быть сейчас точным. Эта цитата не то чтобы лишила меня вертикальной взыскательности, но стремительно облагородила низшие порядки и даже протрезвила. Это мнение римского святого позже оказалось резонирующим и на пост¬модернистскую практику, и сопряглось с "всесильным богом деталей", и оказалось, что разные типы мышлений, включая Евклидово, содержат провокационные "комнаты чудес", теневые заблуждения и другие "расширители". Собственно, этого Евклида никто не отменял на определённом уровне как и законы Маркса, описывающие циркуляции капитала, только Маркс смешно понимал природу времени как затраченную по хронометру, а не психологически, ну и т.п. линейные, евклидовские вещи в нём засиделись. Не знал основоположник квантовых реляций и много чего ещё, но и Линней или Румфиус их не знали, стремясь к законченным красивым описаниям на своих уровнях. Ваш коан "Я вышел к себе через-навстречу-от и ушёл под, воздвигая над" — безупречный определитель и камертон, ясно ощутимый пространственно, т.е. визуальный "заочно" в прямом смысле. Здесь как раз пространственный план найден. Делёзовские понятия "складки", например, тоже представимы, хоть не менее абстрактны, но он так умеет написать! И это высокий уровень визуальной модели, так что Вы наговариваете на себя, что визуальность — не Ваше. Звук это другое... ...А сейчас прощаюсь, простите, что не закончил письмо, но я продолжу в субботу утром.
.
Вопрос о "Допотопном Евангелии". Почему Вы считаете, что его не воспринимают? И что значит воспринимать в данном случае? Это замечательное и мелодичное стихотворение, но ведь это же не само Евангелие. В последнем есть реальные лица, биография, встречи с учителем, молодыми единомышленниками, присутствие оккупационных властей, истории с Иродиадой, история с Иудой, резоны и масса деталей, враги, пейзажи, география, линейное натянутое ожидание и т.д. и т.п. и масса вещей, пронизанных вселенским единством на всех уровнях, — что перечислять! В "Допотопном Евангелии" Боги из разных культурных слоев, а точнее их имена, смешиваются, отражаясь в русском звучании. Но боги не герои, они как химические знаки, и превращения их вполне естественны. В принципе получается sound track к возможной истории, но что требовать ещё от этого маленького изящного отрывка? "Верфьлием" гораздо сложнее и глубже по столкновению состояний. Конечно, проступающий топос этой поэмы не евклидовский, а лобачевский, однако, и Лобачевский не отменял Евклида, а отказался от доказательства пятого постулата как теоремы, включив его в виде частного случая более общей системы. Мне нравится Ваш текст его обморочным, невидимым, блуждающим синтаксисом, "децентрованными" местоимениями и сменой точек возникновения голоса. Сноски "Допотопного Евангелия" в "Верфьлиеме" превращены в эпиграфы, т.е. работают наоборотно первым и поддерживают среду обитания внутреннего говорения, переживания, наполненного и сопоставлениями и диссонансами не только на уровне фонем.


– К.К. 15 апреля 2001 г. Спасибо тебе за подключенность к допотопному хаосу, которого я ждал много лет. Мне очень важно, как воспринимаешь именно ты. Теперь скажу о своем. «Допотопное» - это не звуковое сопровождение, это синергетический, до - потопный и допотопный звукоряд, из которого все возникло. Боги как имена, в лосевской смысле слова, одновременно то, что раньше именовалось "лырическим героем", а сейчас вообще никак не именуются. "Верфьлием" - тот же звукоряд, но уже в обертонах Дебюсси и в додекафонической гармонизации Шенберга. Я уверен, что эти вещи, при нормальном перекодировании, могут быть воссозданы, как Я. Заложили в компьютер, прокрутили и на выходе получили субстанцию "Константин Кедров 78 года". Если Воскресение возможно, то только таким образом.
Капиталистической разборкой у нас не пахнет. Ворвались в 4 утра и все разгромили. Посмотри для любопытства в телевизор. Картина передвижника "Арест пропагандиста". За полчаса до Пасхи пришел Радов , и мы выпили церковного винца. А потом пошли на службу. Там Лену подожгли свечкой - Неопалимая Купина? Егор Радов и всю службу чего-то басил - подпевал. К.А.
P.S. Лена. Алеша, привет! Журнал НЛО мы не читаем. Потому что стихами не интересуемся. А меня вообще занимают только тексты, которые максимально совершенны. Их на свете очень мало, везде можно что-либо добавить или что-то убавить. В этом смысле палиндром безграничен и ограничен одновременно. Вот мой последний под названием "Основной вопрос философии": – Мир зрим? / – Мир - dream!


– А.П. 15 апреля 2001 г. С праздником еще раз! Шикарное определение палиндромного стиха! Ни убавить, ни прибавить. Кайф, твой копирайт, Лена!
"Верфьлием» – основа целой театральной эстетики, я очень ценю этот текст. В нем язык и имидж в полной гармонии, а диссонансы могут распределяться по музыкальным природам, но целого не нарушают. Вот бы перевели для ДЕПО.
Егору Радову привет. Жду его книгу в Ad Marginem.
Здесь лютый холод... Звонит Клех из Швейцарии, дразнится, что загорает. Из Москвы тоже пишут, что тепло. Мне туда и хочется и нет: На самом деле мне в Москве страшно трудно общаться, и от меня требуется дьявольское смирение. Иногда понимаю Беккета и Джойса (в биографическом плане).
— противо-гипертекст, прости за выражение).


– К.К. 20 апреля 2001 г. Я еще в студенческие годы понял, что если Бог когда-то создал жизнь, воскресение не является для него чем-то принципиально новым. Однако Вернадский отрицает, что живое возникло из неживого. Он считает наоборот, что живое пребывало всегда, а мертвое возникло из живого, как скорлупа, навоз, скелеты и т.д. Мне кажется, что все-таки прав Вернадский, но с одной поправкой: мертвого вообще нет. Даже частицы, даже волны, даже поля явно к чему-то стремятся, от чего-то отталкиваются, чего-то хотят, чего-то боятся. В этом смысле смерть - выдумка человека. Любимый мной Игорь Холин говаривал незадолго до своей кончины: "Вокруг смерти много всего нагорожено, в том числе и ваш Толстой". Я не знаю, сможет ли человек обновить свой словарный запас и отказаться от некоторых ошибочных слов, как об этом мечтал толстовец Витгенштейн. Да и нужно ли освобождаться от таких уютных и теплых заблуждений? Вот вам одно из доказательств бытия Божия. Глеб Якунин пригласил меня произнести речь на вручении ему международной премии как борцу за свободу совести. Это в Центре Андрея Сахарова где-то у Курского вокзала. Выхожу я у Курского вокзала, ничего узнать не могу, всех бомжей расспрашиваю, где здесь центр Сахарова, никто ничего такого слыхом не слыхивал. Наконец одна кривая бомжиха указала мне, где музей-квартира Сахарова, а уж той квартиры увидел я, где Центр находится - на другой стороне Садового кольца. Словом, поблуждал лишних минут 45, безнадежно опоздал. Подхожу к Центру, открываю дверь - мне навстречу Якунин: "Какое чудо! Как вы здесь оказались?" Выяснилось, что приглашал он меня совсем на другой день, но вот встретились же нос к носу. По теории вероятности такое, конечно, могло быть, но больше похоже на чудо. по этому случаю распили мы с ним бутылочку вина, помянули Меня и Эшлимана. По твоим письмам вижу, что европейская жизнь другая, совсем другая. Слава Богу, что есть что-то другое. – Е

– А.П 17 мая 2001 г. 3:24. Палиндром великолепен, – вот как такое дается? Terrific! Я постепенно снова перехожу на русский, напишу вам, как что было и как я преподавал моего Кедрова. Библиотека Алвара Аалто – архангела. И там и алтарь и палиндром. Но успех был полный и международный, когда я прочел им ваш текст о начале пути и возвращении в переворачивании.


– К.А. 19 июня 2001 г. Дорогой Леша! Палиндром так же, как и всякая рифма подразумевает талант. А если не подразумевает, то это не рифма, а тупик. На сегодня я считаю своим лучшим палиндромом двустишие:
"Мы с тобой друг в друга вошли легко -
около мам ума молоко"
В палиндромах ясно видны следы всемирного метатекста. Поскольку этот текст гениален и совершенен, его можно также считать и метакодом, поскольку в палиндроме - частном случае анаграммы - код и текст тождественны. Парадокс же в том, что этот код и этот текст в совершенном виде невоспроизводим. Совершенное не воспроизводится. Потребность в творении возникает там, где есть ощущение неполноты. Это знали даже древние греки в мифе о скульпторе, который нанес царапину на свою скульптуру и произнес: "Вот теперь она совершенна". В палиндроме и анаграмме, если они точны, настораживает отсутствие таких царапин. Бубнов - самый серьезный исследователь палиндромов, и у него врагов-палиндромистов. Забавно, что палиндромисты бешено дробятся на "религиозные секты". Такая истовость настораживает. Одним словом, для меня палиндром – рифма, как рифма, потому что в искусстве, как в бильярде: либо получится, либо нет. И никто не знает, почему получилось. Твоя идея дерева палиндромов – уже поэзия. Это похоже на выращивание кристаллов. Мозг как жидкий кристалл, конечно же, воспроизводится и копируется в звуке.
Вчера и позавчера в Москве на площадях разыгрывались французские и итальянские мистерии. В ночном небе на трапециях летали над Манежной площадью Ангел печали, Ангел творения, Ангел хаоса и разрушения, Ангел несотворенного. Они парили на воздушных шарах, и внутри прозрачных шаров, и просто без шаров. Из серафимов вылетали феерические огни, и на все это смотрели окаменевший от изумления маршал Жуков и его конь. Весь день буддийские шаманы ревели в рог и били в бубны под изумленным Пушкиным. Тысяч сто москвичей взирали на это с не меньшим изумлением, чем маршал Жуков, и в руках у каждого - бутылочка пива. Без пива стояли только Пушкин, Жуков и мы. Мистерия закончилась в час ночи. Но Москва и не думала засыпать, все сияло. У меня такое ощущение, что именно вчера и позавчера Россия прошла через критическую точку и махнула в другое время. Москвич, поучаствовавший в мистерии, уже никогда не станет полноценным советским человеком. А ведь мистерию вместе с москвичами видели по телевизору сто миллионов зрителей. Кстати, особенность мистерии: в отличие от театра, если ты в ней зритель, то уже и участник. Думали ли мы в середине 70-х, когда в моей квартире на Артековской я, по вашей просьбе, разыграл мистерию, что когда-нибудь это будет на Красной площади? Я, честно говоря, думал.
Обнимаем. К.А.
24 мая 2001 г. 23:24. Дорогой Леша! Поздравляем с днем рождения! Желаем текстов. Они у тебя всегда хорошие. Приходил Дыбский, загорелый и веселый. Ему здесь нравится, говорит, что много красивых женщин. Я сказал: "В России трудно рождаться, умирать, жить. А отдыхать здесь можно великолепно". Что мы и делаем. К счастью, три перечисленных выше события происходят сравнительно редко. У меня вышла книга в издательстве "Мысль" под названием "Инсайдаут. Новый Альмагест". Вошли все основные стихи и поэмы и 16 определений метаметафоры, чтобы не говорили, будто мы не умеем определять. Мы все умеем. Кстати, это местоимение "мы" в России как-то связано с материей и массой через литеру "м" да еще на конце эдакое варварское скифское "ы". Когда произносишь эту букву на конце или в начале, в тебе оживают ихтиозавры и мамонты. Зато "я" в России не просто буква и не просто местоимение, а некий корень из всего сущего - яма или явление. По-моему в английском это не так метафизично. По-немецки "я" звучит вообще несерьезно - ich (их). А соединяется это очень просто: вот я их! Впрочем, здесь уже маячит древнееврейский Ягве...


8 июня 2001 г. 15:08. Konstantin Aleksandrovich, lena, Ja sizhu barabanu, seiichas prosto naiznos, pishu stihotvorenie, esse po-angliiski, opjat' taki po-angliiski proekt to li fil'ma, to li performanca, po-russki putevye zametki o Helsinki i eshcho delau photografii (eto dlja moskovskoii gazety). Odnako, vdrug vchera zvonit Igor' Ganikovskii i sprashivaet, chem ja zanimaus'. Da vot, govoru
rassuzhdau o valentnosti palindroma i fotographii pechatau. Koroche, kogda on priehal, ja kak raz pechatal Vashu fotografiu (Vy mne pozirovali v proshlom godu) i, udivitel'no, chto ja sdelal pochemu-to tol'ko odin snimok, odnako, udachnyii. K seredine nochi my otpechatali Vash portret, kotoryii i privezu. Vot kakie dela proishodili vchera zapolnoch' v goroge Koel'ne.
Ja priletau 25-go, i pozvonu Vam 26-go k vecheru. No napishu eshcho do
etogo, vot nemnogo rasprjamlus' ot nakopivshegosja.
S Vami -- Alyosha


– К.А. 12 июня 2001 г. 22:44. Дорогой Алеша! Я написал для Любимова по его просьбе пьесу "Посвящение Сократа" и 8 июля мы поедем в Дельфы на премьеру - в места. где Дельфийский оракул назвал Сократа мудрейшим. А Сократ в ужасе ответил: "Я знаю то, что ничего не знаю, а другие и этого не знают". Другие очень обиделись и приговорили 70-летнего старика к цикуте или изгнанию. Все это было ровно 2400 лет назад, по какому случаю греки и позвали нас в Дельфы. Хорошо, что не в Афины на ареопаг с цикутой. Вот написал бы ты нам о валентности палиндрома для учебного пособия Академии поэтов и философов, и была бы тебе за это амбивалентная радость. Помнится, ты как-то назвал колбасу в Симеизе в 70-каком-то году недостаточно амбивалентной.
А в Кельне колбаса достаточно амбивалентная? В России амбивалентно все. Сегодня Путин назвал Рабиндраната Тагора "древним философом" и вручил Ельцину высший орден Славы, который Ельцин же и учредил, видимо, предчувствуя свою грядущую славу. Сегодня 12-е, и мы все празднуем независимость России от России. На самом деле. от Советского Союза, конечно, но про Советский Союз давно все забыли. У нас на глазах он превратился в бабушкину сказку про белого бычка (скорее, про красного). Радостно сознавать, что мы все (метаметафористы) уже глубокие старцы для новой критики, которая лишена возможности писать о ком бы то ни было за отсутствием кого бы то ни было, кроме нас. О нас она пишет редко и всегда чушь. Например, типовая ошибка: все считают, что метаметафора возникла не в середине 70-х, а в середине 80-х. Впрочем, какая разница, плюс – минус 10 лет. Попробовали бы они прожить эти десять лет, от них бы и соплей не осталось. Как ты думаешь, почему Бог обиделся на Россию за коммунизм, но нисколько не обиделся на Германию за фашизм? Я думаю, что тут все дело в раскаянии. Немцы раскаялись, а мы нет.


– А.П. 3 августа 2001 г. 2:03. Еще ко вчерашнему. Конечно, такой книги как «Инсайдаут» не написал никто. И, наверное ( в плане Вашей драматургии), диалогизированные места будут самыми сильными. Ваш говорящий персонаж всегда выиграет: он и человек, и кукла, и ангел, и «физическое явление», и «архетипически» демон, но никогда кто-то один из них. Будь то «Заинька и Настасья» или Гамлет.
8 августа 2001 г. CNN объявило о легальном клонировании 200 человек. То есть столько женщин подписались выносить плод. Хмм. Скоро будут возможны 2 автобиографии и больше одного автора. Дело в пересадке памяти только. Наверное, появятся объявления "Wombs for rent" (Матки а аренду) и мужчины захотят, чтобы их жены вынашивали и рожали их самих. Иначе...


– К.К. 8 августа 2001 г. Алеша, привет! Я думаю, что идея клона заложена в самом акте творения человека Богом по образу и подобию своему. Скорей всего, мы просто докопались до очередного секрета бога, как любил говаривать Эйнштейн. Единственное, что меня тут смущает, что прав становится Аристотель: творчество, как копирование. К счастью, повтор вообще не возможен. Это главная хитрость Бога, с которой никак не могут смириться московские консерваторы. "Творчество" - вообще неудачное слово. На самом деле речь идет о попытке воссоздания своего "я", к счастью, всегда неудачной. Если человек богоподобен. то он меньше всего похож на Бога. А если он похож на Бога, то он не богоподобен, а богообразен. В сущности, какая невинная шалость - сотворить что-то по своему подобию с помощью пробирки и матки. Но я уверен, что на сей раз шалость не удалась. У овечки Долли нет перспективы, Бог позаботился, чтобы никто не мог испортить его изначальный план. Угадывание изначального плана - это и есть метаметафора. Хитрость этого плана в том, что он постоянно меняется, вернее, это тоже запланировано творцом. К сожалению, этого не понимают представители всех религий и прочие академисты.
В Москве самое интересное сейчас - полное отсутствие планов, как в постройках, так и в умах людей. Незапланированная жизнь всех пугает, а меня радует. Великий метаметафорист Борис Николаевич Ельцин сумел своей клешней ухватиться за хвост истории и повернуть ее неведомо куда. По сравнению с ним Горбачев - всего лишь ракушка на теле кита. Не знаю, возможна ли в наше время поэма, где запланировано отсутствие плана. Не хаос, а именно запланированное отсутствие. Около нашего дома две девушки очень охотно клонируются каждый вечер. Говорят, что в Москве их сейчас 30 тысяч, а я думаю, больше. Вчера была трогательная передача об этих созданиях. Многие из них не знают, что СПИД передается половым путем. Вот уж поистине невинные создания. По-моему, их надо канонизировать скопом. Икону напишет Сулягин. Аминь.
15 августа 2001 г. 22:27 Дорогой Леша! Предлагаю расширить опыты с генной инженерией. Гены от кедра ливанского или лиственницы соединить с генами человеческими, чтобы старец не провонял, а благоухал, как святые мощи, и жил лет 500. Самое обидное, что все это будет. Если есть картошка с генами трески, чтобы не портилась, то почему нельзя то, что я предлагаю. Вообще человек явно не достроен. Что-то помешало творцу или действительно прав Ницше, что Бог умер. А дело его живет. Недоделанным. Меня удивляет отсутствие ярких поэтов после вас троих. Даже самые лучшие не дотягивают да раннего Еремы, скажем, или Жданова. В целом же мы имеем право подвести итог 20-го века. Для меня существует только две школы: футуристы, а затем, минуя обериутов, метаметафора. Странно, что этого не видят другие.

ФРАГМЕНТЫ СТЕНОГРАММЫ*

заседания диссертационного совета Д 002.29.04
в Институте философии РАН
18 апреля 1996 г.
г. Москва

Защита диссертации на тему "Этико-антропный принцип в культуре" в форме научного доклада по специальности 09.00.05 (этика) на соискание ученой степени доктора философских наук К.А.Кедровым

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЕТ: председатель совета, доктор философских наук, профессор Л.П.Буева
УЧЕНЫЙ СЕКРЕТАРЬ: кандидат философских наук Э.М.Ткачев

Работа выполнена в Институте РАН
ОФИЦИАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ:
доктор философских наук В.Л.Рабинович;
доктор философских наук Л.В.Коновалова;
доктор психологических наук В.П.Зинченко, академик РАО

К.А.КЕДРОВ. Основной итог моих исследований в течение четверти века изложен в книге "Поэтический космос".
Во Вселенной существует единый код живой и так называемой неорганической материи. У всего живого есть единый генетический код. У Вселенной в целом есть Метакод. Структура этого единого кода, связующего человека и мироздание, видна на небе. Это огненный шифр созвездий. Читается он по-разному в разных культурах и религиях, но его расшифровка дает нам и тексты "Библии", и тексты "Махабхараты" и "Упанишады", и эпос Гомера.
Есть четыре книги: Природа, Человеческое сердце, Священное Писание, Звездное небо. Все четыре говорят об одном, надо только умело их прочитать. Я бы добавил к этим четырем книгам еще две: Искусство и Наука. Они тоже подчинены единому коду. И строятся на тех же архетипах. Например, Смерть Ивана Ильича у Льва Толстого выглядит как втискивание в "черную дыру", затем туннель, потом толчок, смена направления. Он думал, что поезд движется в одну сторону, а оказалось, в противоположную. После этого выворачивания в конце туннеля появляется свет.
Но такой же сценарий пишут космологи для описания мысленного подлета к реальной Черной дыре. И подобный же сценарий дает Моуди, описывая ощущения некоторых людей, переживших клиническую смерть.
Речь идет о едином коде, Метакоде, в равной мере присущем всему, что обладает статусом "бытийности", как сказал бы Гегель. Я не случайно остановился именно на этом примере. Выворачивание или инсайдаут, пережитые Иваном Ильичем, в данном случае относятся к смерти. Но и в момент рождения младенец, выворачиваясь из чрева, внезапно обретает бесконечную перспективу нашего мира.
Инсайдаут пережил Андрей Белый, взойдя на пирамиду Хеопса. "Сам себя обволок Зодиаком, как мякоть персика косточку изнутри - снаружи". Правильнее сказать образовалось двуединое тело Человек - Мироздание. Но имя этого человека уже известно культуре. В Индии его зовут Пуруша, в Латинской Америке Виракоча, в Китае старик-младенец Паньгу. "Тысячеликий тысячеглазый Пуруша. Только четверть твоя на земле, остальное Вселенная. Твоя кожа - звезды. Твое зрение - Солнце. Твой ум - Луна. Твое дыхание - Пространство".
Одним словом, при выворачивании происходит то, что американский космонавт Эдгар Митчел пережил на Луне: "Я взглянул на Землю со стороны, и вся Вселенная стала частью меня".
Человек как частица Вселенной - это уже банальность. Ныне эта микрочастица вмещает при выворачивании всю Вселенную. Частица-Вселенная в физике и математике носит наименование Максимон (по имени математика Максимова), Планкион (по имени Планка), Фридмон (по имени Фридмана).
В Евангелии от Фомы Христос говорит ученикам: "Когда вы сделаете верх как низ, низ как верх, внутреннее как внешнее и внешнее как внутреннее, тогда вы войдете в Царствие".
Выворачивание или инсайдаут, два сильнейших переживания в моей жизни, которые я пережил в 16 и 27 лет. Поэтому для нас это не просто культурологический материал, а самое глубокое и яркое описание своего как бы второго космического рождения, когда Homo Sapiens (Человек Разумный) становится Homo Cosmicus (Человеком Космическим)** .

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Какие вопросы возникли у членов совета, у присутствующих? Пожалуйста.
С.И.ЗОЛОТОВ. Рассказывая об этико-антропном принципе в культуре, вы очень красиво обрисовали "выворачивание" во Вселенную. Так вот какую этику будет нести с собой преподаватель этики, который это выворачивание не пережил? Люди, не "вывернувшиеся", способны спасти Россию или нет?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Спасти Россию, наверное, ни один космический рецепт не поможет, если мы сами не спасем ее.
К.А.КЕДРОВ. Я скажу честно. Думаю, что все-таки, когда мы предлагаем студентам или школьникам ту или иную этическую систему, а при этом говорим, что вы - соринка в мироздании, что мироздание от вас отдельно, а вы от мироздания - отдельно, что вы умрете, трава вырастет и более ничего, - конечно, мы здесь страшно лукавим. И понятно, что целые поколения, начиная с XVIII века, буквально стали сходить с ума и считать этику навязанным, вычурным построением, которое совершенно необязательно принимать.
Но я бы не стал так говорить: кто не "вывернулся", тот и не может, потому что есть разные модели обретения космоса человеком. В буддизме - одни, в мусульманстве - другие, в нашем православии - третьи. Есть и атеистические. Возьмите Эйнштейна. Это рационалист, атеист, а в конечном счете пришел к тому же образу мироздания, который существует во всех религиях. Это мироздание оказалось разумным. В нем оказалась красота, а раз красота, то и этика, куда денешься. Эйнштейн провозгласил высшим критерием истинности, научности теории ее красоту, а кто же создал красоту? Либо человек, либо Бог. В конечном счете Эйнштейн пришел к Богу. Он сказал: "знать, что на свете есть вещи, не доступные нашему разуму, но которые каким-то чудом познаются нами и скрывают высшую мудрость и красоту, - вот что такое верить в Бога". Так он ответил на телеграмму, присланную главным раввином Израиля: "Верите ли вы в Бога?", а кроме того он сказал поразительную вещь (по-моему, обидев животных): "Чувство мистического - это есть чувство, которое отличает человека от животного". Думаю, что и у животных есть чувство религиозного, мистического. Без этого чувства нет вообще ничего. Пришел к этому отчаянный богоборец, рационалист, суперматериалист - пришел к тем истинам, которые открылись ему в космологии, будучи просто честным. Поэтому я думаю, что все-таки невозможно обоснование этики без признания правоты Канта, что звездное небо над головой - послание в конечном счете человечеству... Это поразительно, когда Кант сказал эти слова, что звездное небо - над моей головой, моральный закон - во мне. В древней традиции вся часть звездного неба, состоящая из незаходящих созвездий, называется Скрижаль. Там, по утверждению древних, звездами начертаны заповеди, которые нам всем известны: не убий, не укради и т.д. Эта традиция очень интересная. В моей книге рассказано, как это читается в русском фольклоре, и даже начертания букв идут от начертания созвездий. Допустим, буква А (алеф) - это созвездие Телец, а сам Зодиак есть свиток, на котором огненными буквами пишется текст, который закодирован. Он есть и в Библии, он есть и в Упанишадах, есть в священных текстах, в мифологических сводах, он закодирован даже в сказке. Но я подробно на этом не останавливался. Это есть и требует конкретной расшифровки. Вот так я бы ответил на ваш вопрос.
Д.ф.н., проф. Н.И.КИЯЩЕНКО. Константин Александрович, вот я у вас в автореферате на с. 15 читаю, что "красота - начало всякой упорядоченности, то есть Космоса. Упорядоченность всегда этична".
В январе в Российской академии образования проходит семинар по проблемам художественной дидактики, там выступает один академик и говорит с очень большой убежденностью со ссылкой на Гегеля о том, что искусство не имеет никакого отношения к нравственности. Значит, тогда красота и этика разбегаются в разные стороны, как какие-то космические объекты, и вся педагогика вдруг повисает неизвестно на чем.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Оставим это высказывание на совести академика.
Н.И.КИЯЩЕНКО. Он долго убеждал. Дело в том, что не он один внутри академии занимается разработкой дидактики. Дидакты, которые внутри академии занимаются разработкой дидактики, в этом убеждены.
К.А.КЕДРОВ. Тут, мне кажется, происходит путаница в терминологии. Если отожествлять дидактику с этикой, тогда да.
Н.И.КИЯЩЕНКО. Нет, здесь не об этом речь. Я уточню. Дидактика - это тоже упорядоченность. И вдруг она расходится с красотой...
К.А.КЕДРОВ. Расходиться тоже можно по-разному. Когда Бог сотворил Вселенную и увидел и сказал, что это хорошо. Это очень важный момент в Библии. Момент сотворения Вселенной является одновременно моментом оценки: она хороша, поэтому она существует. Она существует, потому что хороша. Если бы Бог сказал: плохо...
В.Л.РАБИНОВИЧ. Хорошо - в двух смыслах: хорошо как красиво и хорошо как сделано.
К.А.КЕДРОВ. Разумеется. Думаю, что здесь Достоевский абсолютно прав, когда говорит о красоте. Опять же затаскали эту цитату до невозможности, но в данном случае мне необходимо ее привести. Когда он говорит, что красота - великая сила и красота спасет мир, то он говорит не просто о красоте Настасьи Филипповны, но еще и о красоте страдания, которое она пережила, которое он видит в ее глазах. То есть красота как некое ледяное построение в царстве снежной королевы, где Кай выкладывал некие фигуры, - неэтична, но это не есть красота, это имитация красоты. Красота, конечно, всегда согрета человеческим присутствием, человеческим страданием, человеческим участием. Здесь уместно вспомнить розановское высказывание. Я - не большой любитель Розанова, честно скажу, но вот это он здорово сказал. Он сказал: а как могло получиться, что красота Христа, красота страдания Христа на кресте оказалась такой ослепительной, что в нее, как в бездну, со всеми Аполлонами затянуло весь античный мир? Поэтому говорить о красоте, которая не согрета человеческим состраданием, страданием, участием, присутствием, бессмысленно. Тогда это не красота, тогда это имитация красоты.
Кстати, мы говорили об этом с Вадимом Львовичем. Этого не понимают нынешние постмодернисты, когда они выстраивают некие модели языка, думая, что эти модели сами по себе живы. Они живы, когда жив тот, кто их создавал. Вот у Бодлера, что бы он ни описывал - гниющая туша лошади или что-то еще, это красиво, а красиво потому, что согрето его душевным участием, его душевным присутствием, его страданием, его падением, его переживанием...
Н.И.КИЯЩЕНКО. Его отношением.
К.А.КЕДРОВ. Да, его отношением, которое отнюдь не лишено этики, а очень даже этика здесь присутствует.
Но чаще всего в искусстве этика присутствует через отрицание. Тут ничего не поделаешь. Это, действительно, - закономерность искусства. У Достоевского это сплошь и рядом. Это сплошь и рядом у Байрона. Наконец, в "Божественной комедии" Данте: все безобразия ада в конечном счете существуют для того, чтобы в конце быть основанием той ослепительной красоте, той любви, "что движет солнца и светила". Такова уж сложность искусства.
Д.ф.н., проф. Е.В.ШЕВЦОВ. Вы все очень хорошо объяснили. Но если оставить все чисто теологические вещи, и это будет, наверное, в духе православной традиции, поскольку православие никогда не увлекалось рационалистическими, вещественными доказательствами теологических проблем, можно вас попросить сформулировать тот приблизительный круг проблем, которые появляются благодаря вашей точке зрения в отношении к той этике, которая есть и которая может появиться, или те проблемы, которые могут появиться благодаря вашей концепции?
К.А.КЕДРОВ. Спасибо, это очень важный момент, на котором, кстати, я не останавливался здесь.
Во-первых, область этики - это очень тонкая, и здесь мы часто рискуем из-за несовершенства нашего языка впасть в чистую дидактику. Поэтому описание давать чрезвычайно трудно. Хочу обратить ваше внимание на то, что Нагорная проповедь Христа построена не на том, что должно быть, а на "не". Апофатически построена. Это одна из особенностей этики конца ХХ века. Сказано: не убий. А я вам говорю, что всякий, кто сказал про ближнего своего: безумен, уже достоин смерти. Сказано: око за око, зуб за зуб, а я говорю: ударили по правой - подставь левую. Все дается как бы апофатически. Не отрицается то, что сказано, но новое дается так: а я вам говорю - с некой частицей отрицательного. В каком значении? Есть некоторые вещи - невыразимые. И вот наступает момент некой невыразимости самых основных вещей, когда человек доходит, приближаясь к божественному, до некой сути явлений божественного, космического, вселенского (опять же несовершенство нашего языка заставляет нас все время определять неопределимое). Мы начинаем понимать, что нынешний язык описания устарел. И в этом смысле я опять обращаюсь к математике. В знаменитой теореме Геделя, которая известна как две теоремы, о неполноте - она только для математических языков дана. Там сказано следующее: "В языке содержатся недоказуемые утверждения. Любое высказывание, раз оно высказано, значит там есть недоказуемое". А вторая теорема еще интереснее. Послушайте: "Если высказывание верно, оно неполно. Если высказывание полно, оно неверно". Принято при этом оговариваться, что это только для математиков. Но я-то думаю, что это для этики более чем применимо и более чем значимо. Утверждая те ценности, которые мы утверждаем, они, в общем-то, с моей точки зрения, незыблемы с времен Нагорной проповеди: все равно они такие же, все равно категорический императив, но мы должны понимать, что расширяется сфера человеческого языка. И здесь мы сталкиваемся с той проблемой, которая возникла между Христом и апостолами. Пусть это и было тысячи лет назад - ну что такое 2000 лет в историческом плане! Посмотрите, апостолы подходят к Христу и спрашивают: ну почему ты изъясняешься с нами притчами (параболами на самом деле)? Почему ты прямо не скажешь: то-то, то-то, то-то и то-то. И что же им отвечает Христос? Он говорит, суммируя это все: из-за несовершенства человеческого разума. Если бы вы были совершенны, можно было говорить прямо, но это прямо было бы совсем не такое, оно было бы божественное.
Поэтому в современной этике должна быть реабилитирована метафора, должен быть реабилитирован иррациональный, мистический опыт крупнейших учителей нравственности - таких, допустим, как Сократ, Христос. Я не ставлю их на одну доску, не сравниваю, но в этом плане говорю.
Что можно противопоставить этике Канта? Ничего, ни единому слову нельзя возразить. Но она же не согрета в языке высказываний. Как согрета любая заповедь Христа. Ударят в правую щеку - подставь левую. Снимут рубашку - отдай и кафтан. То есть должна быть реабилитирована эмоциональная жизнь человека, его эмоциональная правота. Это что касается языка современной этики.
А если говорить об основном свойстве такой этики обретеннного космоса, то я скажу, что оказался абсолютно прав Владимир Соловьев, когда он сказал о законе всемирного тяготения. Да никакое это не тяготение. Тяготение - это есть любовь. И тела притягиваются друг к другу, потому что сила притягивания - это есть сила любви, главная сила мироздания. Надо, наконец, это признать и понять, что это как бы фактически доказано современной наукой. Тогда этика получает и достаточно прочное объективное обоснование. А во-вторых, - я понимаю, что, конечно, это идет вразрез с рыночными установками, но все-таки тот, кто обретает космос, тому, естественно, смешно заниматься приобретением чего-то другого. И мы как раз видим, что произошло, будь то Пьер Безухов, будь то протопоп Аввакум. Они занимаются не зарабатыванием круглых или бумажных предметов, они ищут себе сокровища на небесах, где ржавчина не истребляет и моль не ест. Так что в этом смысле это этика по большому счету нестяжательская. Что ж тут нового? Нового в этике по большому счету не может быть, тут крайне рискованны все новшества. Здесь новшества похожи на мутации. Обновление языка - это другое дело. Ценность этики как раз - в ее незыблемости.
Н.И.КИЯЩЕНКО. Сейчас даже в физике метафора времени и пространства, а не время как...
К.А.КЕДРОВ. Конечно. Вы здесь меня опередили: об этом я тоже хотел сказать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово предоставляется первому официальному оппоненту - доктору философских наук Вадиму Львовичу Рабиновичу. Пожалуйста.
В.Л.РАБИНОВИЧ. Надо сказать, что в средние века, которые так уместно здесь вспоминались, защита длилась около года. Первые полгода соискатель доказывал свою мысль, а в следующие полгода он также пламенно выступал своим оппонентом, опровергая все, что было им сказано ранее. В этом смысле я хочу облегчить задачу нашего соискателя и вернуть слову оппонента первоначальное значение. Отработаю за него по средневековым канонам.
Правда, после защиты устраивался пир, который длился 3 месяца. Задача К.Кедрова намного скромнее, хотя сама диссертация вполне заслуживает и полугодовой защиты и полугодового оппонирования, я уж не говорю о трехмесячном пире. Так сказать, Пирровой победе. (Смех в зале).
Конечно, Метакод, который соискатель обнаруживает везде и всюду, скорей всего там присутствует. Но получается, что при таком подходе все кошки серы. И античность Метакод, и средневековье Метакод. О современности я уж не говорю, тут уж явный Метакод, поскольку в современности без поллитры (Метакода) уж точно не разберешься. Потому-то самая удачная глава диссертации "Звездная азбука Велимира Хлебникова". Тут не шутки, а живой настоящий футурист Хлебников и живой настоящий неофутурист Кедров, автор метаметафоры и в терминологическом, и в бытийном смысле.
Для того, чтобы понять Кедрова, выворачивание или инсайдаут (кстати, очень удачный термин) просто необходимы.
Отмечу еще одно открытие. Кедров заметил, что опыт Канта с правой и левой перчаткой во Вселенной имеет свое продолжение и разрешение. Канта волновал вопрос, можно ли, перемещая во Вселенной правую и левую перчатку, сделать правую левой. Как у Ахматовой: "Я на правую руку надела перчатку с левой руки".
Кедров выяснил, что правую перчатку можно сделать левой, вывернув ее наизнанку.
И все же я считаю, что соискатель поскромничал в своих выводах в конце доклада. Итак, если взглянуть вывернутым зрением, то "антропный принцип становится этико-антропным". Только-то и всего.
Антропность действительно физики себе слегка присвоили и монополизировали. Действительно, без этики, без человека, без наблюдателя невозможно даже воображаемую линию провести, или математическую точку поставить. А раз человек, наблюдатель, значит уже этика. Но в том-то и дело, что человек конкретен и личностен. Он один в средневековье, хотя и там разный, другой в Возрождении и уж совсем разный здесь и сейчас. Важен везде не просто генетический набор хромосом, а конкретный Рабинович со своим "прищелком и с личным своим ду-ду-ду."
Здесь я становлюсь уже совсем оппонентом и даже отнимаю хлеб у соискателя, приступая ко второй части защиты. Но вы не пугайтесь. Мое оппонирование не будет длиться полгода. Я закончу раньше. Кедров вполне заслуживает звания доктора философских наук.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Константин Александрович, вам предлагается сделать inside out и согласиться. Пожалуйста.
К.А.КЕДРОВ. Действительно, я согласен. Тут ситуация, знаете, какая? Генетический код всего живого. Даже для этих листьев и для нас с вами он один и тот же. И гениальность открытия генетического кода как раз и заключалась в том, что какой-то цветок, кошечка или птичка и Вадим Львович Рабинович, и Рабинович вообще - и вдруг у всех одинаковый генетический код. И даже у Иванова, Петрова и Сидорова.
В.Л.РАБИНОВИЧ. Это ужасно!
К.А.КЕДРОВ. Это просто невозможно вынести! (Смех в зале).
Обратите внимание: это вызвало бурный протест. Мы же помним, как предшествующее открытию генетического кода открытие Менделя как таковое какую бурную вызвало истерику и не только у властей. Сейчас говорят, борьба с генетикой была чисто государственным делом. Нет, это была истерика ученого мира тоже.
В.Л.РАБИНОВИЧ. Я похож на истерика?
К.А.КЕДРОВ. Нет, нет, это не относится к Рабиновичу в частности, а к Рабиновичу вообще. (Смех в зале).
Тем не менее, зажмурившись, отстав на 20-30 лет, а может быть, и навсегда, в середине 60-х годов, я помню этот момент, ко мне в коридоре кто-то подошел: смотри, журнал "Знание - сила" признал, что генетический код существует. Где-то под лестницей. Не может быть, чтобы там было так написано.
Но что делать? Существует единый код, и он, действительно, в какой-то степени обладает универсальностью. Потому он и код, единый для всех, что и в XVII веке был код, и в ХХ веке - код, пока существует живое...
В.Л.РАБИНОВИЧ. Код - он и в Африке код.
К.А.КЕДРОВ. А вот расшифровка этого кода... Сейчас ею занимаются американцы, мы было начали, но поняли, что не потянем, потому что для того, чтобы расшифровать код отдельного Рабиновича или отдельного Иванова, Петрова, Сидорова и Коперника, - для этого нужно, наверное, лет сто пятьдесят. И та задача, которая была предложена в блистательной речи сейчас, - это же мириады томов, это же я должен был: вот протопоп Аввакум, вот его выворачивание в историческом контексте, так это же тома!
В.Л.РАБИНОВИЧ. Но это же не значит, что все надо упоминать.
К.А.КЕДРОВ. Но ведь это же тома! Но если мы хотим этот листок с тончайшими изгибами и т.д. Поэтому я выбрал хлеб, наиболее мне близкий и близкий присутствующим, для того, чтобы выявить, как это в истории, в реальном человеческом преломлении. Конечно, об Аввакуме, О Пуруше или о Виракоче, или о Костроме, или о Дионисе - о них, конечно, разговор идет вообще.
Поэтому я не возражаю. Я тут всячески был счастлив, если бы все здесь сказанное было расписано в книге или осуществлено. Это было бы совершенно блистательно и ни в коей мере, конечно, не противоречило бы тем основным вещам, о которых идет речь. Я чрезвычайно благодарен Вадиму Львовичу за столь тонкое прочтение моей книги.
В.Л.РАБИНОВИЧ. Еще хочу добавить, что я главное не сказал. В качестве заслуги Кедрова можно сказать еще такую вещь. Эта книга - это полемика с постмодернистами. Для постмодернистов что верх, что низ - это одно и то же, что право, что лево - тоже одно и то же, что внутрь, что вовне - тоже одно и тоже, лишь бы размазать манную кашу по белому столу и красиво выразиться. Я не против Подороги вообще. А у Константина Александровича этические координаты расставлены всегда очень точно: если верх, то он верх, если низ, то он низ. То есть Вселенная определена этически, потому что она антропна, а антропос - это все такое. Но единственное : сам путь не особенно точен. Человек идет от Homo Sapiens к Homo Cosmicus. На мой взгляд, это не так. Homo Cosmicus - инвариантен, как он есть, а Homo Sapiens - каждый раз разный. На то он и Sapience, чтобы каждый раз рефлексировать над собственным Sapiens, понимаете? Это еще одно маленькое замечание.
К.А.КЕДРОВ. Я слушал и подумал, что все-таки прав Эйнштейн. У него над камином была очень интересная надпись: "Господь Бог утончен, но не злонамерен". Дело в том, что я почувствовал иронию Бога в том нежном упреке, который сейчас прозвучал, что я, доходя до Царских врат, все-таки останавливаюсь, не спешу, не вхожу.
Дело вот в чем. Вот перед вами лежит книга "Поэтический космос". Она вышла в 1989 году. В 1986 году я был уже отстранен за религиозность от преподавания в Литературном институте как раз за идеи, высказанные в этой книге. И там 120 страниц послесловия - в этом я вижу божественную иронию, - где автор пишет: хотя автор напрямую не говорит, что Бог есть, но ясно же, нас он не обманет. (Смех в зале).
Ну это правда. Тут я ничего сказать не могу. Конечно, Бог есть. Думаю, в этой аудитории не нужно в открытую дверь ломиться.
Другое дело, что я считаю, что бытие Божие открывается по-своему и атеистам, и агностикам. Когда мы говорим "Бог", мы произносим определенные слова и вкладываем определенное понятие, определенные переживания - каждый свое переживание из своего культурного ареала, а у каждого человека свой опыт. Я замечал часто, когда человек говорит: Бога нет, он имеет в виду, что то, что сказано о Боге во всех религиях, его лично не устраивает. И он сам не знает, что сказать о Боге, и сам осторожничает. Вот почему. Только поэтому.
В этой книге нет прямых утверждений, которые бы превратили меня сразу в жреца. Вот я был на религиозной конференции во Флоренции. Впечатляюще, конечно, когда идут рядом жрец, монах буддийский, раввин и наш православный священник, католический... Все говорят, что Бог есть. Но тут я подумал, почему тогда как-то немножечко не по себе: все собрались и всем хорошо известно, что Бог есть. Не то чтобы закрадывается мысль, что его нет. Мне как-то эта мысль никогда не закрадывалась, мне всегда было ясно, что Он есть. Но сразу возникает желание все это другим языком сказать: более осторожно. Здесь мы снова сталкиваемся с той проблемой: так же, как трудно, невероятно, невозможно сформулировать несовершенным человеческим языком этические правила, законы, они сразу становятся обрубленными, так же и все наши рассуждения о Боге. Мне все-таки ближе апофатическое богословие, когда о Боге говорят с частицей "не". Бог - это не... И дальше перечисляется все то, что мы знаем, то есть Бог - это не это, не это и не это. Но, может быть, делая исключение для одного-единственного - для любви. Тут я согласен: Бог есть любовь.
В.Л.РАБИНОВИЧ. Если на счет любви, то он больше, чем любовь.
К.А.КЕДРОВ. Можно сказать: больше, чем любовь, в том смысле, что любовь больше самой себя всегда.
В.Л.РАБИНОВИЧ. Вот именно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово предоставляется следующему официальному оппоненту - доктору психологических наук, профессору Зинченко Владимиру Петровичу.
В.П.ЗИНЧЕНКО. Я считаю, что один из самых неудачных терминов по отношению к человеку это "Homo Sapiens". На самом деле разумным человек никогда не был, а его способность к глупости сопоставима разве что с масштабом Вселенной.
Мераб Мамардашвили сказал, что самая идиотская идея это воспитание нового человека.
Наша система воспитания вся построена на апелляции к несуществующему разуму, вся насквозь рациональна. На самом деле без поэтического образа нет ни чувства, ни мысли человека.
Книга К.А.Кедрова "Поэтический космос" вызвала у меня хорошую зависть, поскольку я занимаюсь поэтической антропологией, но мимо моего внимания проскользнула удивительная вещь, о которой Кедров пишет в докладе. Название "По-этический космос" автор пишет именно так, через черточку. Это замечательное философско-лингвистическое открытие. Наше этическое образование все рассчитано на апелляции к рациональному разуму, а между тем, только образ, метафора, поэзия может передать самое главное, ускользающее от рацио. Космос не этичен, он, как правильно отмечает К.Кедров, по-этичен.
К.А.КЕДРОВ. Что касается Homo Sapiens, то, конечно, меня здесь правильно упрекнули. Наверное, уже пора перестать после Ницше выстраивать эволюцию какому-то сверх-, супер-, другому. Когда я этот термин употребил - Homo Cosmicus, я имел в виду того же протопопа Аввакума. Имеется в виду не эволюция в историческом времени, что со временем все такими станут, а что такая перспектива была бы, если бы не безграничная глупость человеческая, о которой сейчас было сказано, и вот чего не хватает в моей книге...
В.Л.РАБИНОВИЧ. Глупости не хватает? (Смех в зале).
К.А.КЕДРОВ. Но, конечно, радужные перспективы вычерчивать в наше время смешно. И, пожалуй, если чему-то двадцатое столетие и научило, так это искать перспективу не в будущем, не в прошлом, а в самом себе, во внутреннем мире, в каких-то высших ценностях, которые единичны, редки. И все ценное - редкое. Надо с этим смириться. Это понятно. Так что определенный перекос в моих терминах - от Homo Sapiens к Homo Cosmicus есть в сторону радужного прогресса, - это несомненно. Это неудачно сформулировано. Потому что Homo Cosmicus для меня и Сократ, и Платон, и Спиноза, который уподобил разум свету. Я настолько согласен со всем сказанным, что мне нечего добавить.
В.П.ЗИНЧЕНКО. Я хочу дать еще одну иллюстрацию этического выворачивания: вся этика - это и есть выворачивание наизнанку. Мальчик приходит к папе и спрашивает: что такое этика? А папа - хозяин лавки. Он говорит: это сложный вопрос, я тебе объясню на примере. Приходит ко мне клиент, берет покупки и после того, как расплачивается, забывает кошелек на прилавке. Вот тут ты слушай внимательно, тут начинается этика. Как ты должен поступить - забрать кошелек себе или поделиться с компаньоном? (Смех в зале).
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Давно не было анекдотов.
Так, официальная часть обсуждения закончена. Теперь есть ли желание, настроение говорить вокруг тех проблем или поговорить о самом диссертанте, который эти проблемы поставил, или о наших оппонентах, которые нам добавили духовного пиршества? Пожалуйста, кто хотел бы выступить и сказать свое слово? Нет желающих?
- Нет.
Мы подавлены своим собственным могуществом в том смысле, что мы оказались духовно равновелики космосу, равновелики Богу. Тема "Человек и космос" - все-таки не новая, но традиционно она была всегда как бы натуралистически и физикалистски дана, где человек всегда - некое порождение. А сейчас мы почувствовали, что человек создает сам духовный космос, равновеликий Богу. И здесь, пожалуй, ему равных нет.
Поэтому нетрадиционность данной диссертации заключается как раз в духовном освоении космоса, в том, что космос представлен как некая духовная целостность. Вообще мне кажется, что это такая традиция философии ХХ века, которая не столько объективизирует свое знание, сколько субъективизирует мир, и, наверное, в этом тоже заключается великая сермяжная правда.
Работа очень нетрадиционна, читается, действительно, с большим интересом. И язык ее уже нетрадиционен, потому что он указывает некий новый код, который рождается. Если вы, Вадим Львович, хотите, чтобы в инвариантах были вариации, то и язык-то сейчас мы не можем отнести сейчас точно к этике, к эстетике. Образ это, поэзия? Это нечто такое, что в синтезе возникает. Так что при всех инвариантах всегда возможны вариации. Мне тоже представилась в этом отношении работа очень интересной.
Д.ф.н., проф. Л.И.НОВИКОВА. Судя по автореферату, работа мне кажется интересной и наводит на размышления. Но меня всегда больше устраивает концепция, которая не все разъясняет, не все дает в открытом виде - вывернутом или невывернутом, а оставляет тайну. Это тайна непостижимого. Непостижимое, по-франковски, - весь космос и все мироздание, которое довлеет над нашим миром, над космосом человеческим. Все-таки над человеческим космосом еще огромная надстройка непостижимого, которая флуктуациями иногда дает о себе знать, но в принципе непостижима. Непостижима не сейчас, а в принципе непостижима. Мне кажется, что этому непостижимому, в автореферате во всяком случае, нет места. Слишком все постижимо. То есть мы почти сравнялись с богами. Почти божественная сущность. Меня это немножко тревожит. Мне от этого дискомфортно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Лидия Ивановна, не волнуйтесь, ибо человек столь же непостижим и для себя самого - почти так же, как Бог. Здесь мы если не выравниваемся, то хотя бы в непостижимости только.
Уважаемые коллеги! Были очень интересные высказывания. Оппоненты, действительно, нам показали праздник мысли, образности, слова вместе с диссертантом.
Если больше нет желающих выступить, то вам, Константин Александрович, предоставляется заключительное слово. Пожалуйста.
К.А.КЕДРОВ. Я честно скажу, что чувствую некоторый дискомфорт, поскольку на протяжении по крайней мере последних двадцати лет я привык к атмосфере необходимости что-то объяснять, доказывать...
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вам что, не хватает врага, что ли? (Смех в зале).
К.А.КЕДРОВ. Я впервые нахожусь не просто в доброжелательной обстановке. Доброжелательность - это просто человеческая вежливость и все. А я нахожусь в атмосфере полного понимания, когда даже возражения высказываются те, с которыми я полностью согласен. Действительно, если не осталось тайны, значит плохо. На самом деле тайна осталась. Если нет исторического человека в развитии, то тоже плоховато. На самом деле есть это развитие. Если какая-то радужная перспектива в будущем, - с горящим взором Данко, то тоже плохо. То есть это тот случай, когда я действительно внутренне согласен со всеми возражениями. А что касается понимания... Однажды меня врач удивил, сказав, что у вас зрение выше ста процентов. Оказывается, бывает выше ста процентов. Понимание тоже, мне кажется, бывает выше ста процентов.
Я чрезвычайно благодарен и счастлив, что дожил до этого момента и нахожусь в такой атмосфере.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Для проведения тайного голосования есть предложение избрать счетную комиссию.
(Объявляется перерыв для тайного голосования).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слово предоставляется председателю счетной комиссии.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЧЕТНОЙ КОМИССИИ. Комиссия избрана для подсчета голосов при тайном голосовании по диссертации Кедрова Константина Александровича на соискание ученой степени доктора философских наук.
Состав диссертационного совета утвержден в количестве 19 человек.
Присутствовали на заседании 14 членов совета, в том числе 4 доктора наук по профилю рассматриваемой диссертации.
Роздано бюллетеней - 14.
Осталось нерозданных бюллетеней - 5.
В урне после голосования оказалось бюллетеней - 14.
Результаты голосования:
За присуждение ученой степени - 13.
Против - 1.
Недействительных бюллетеней - нет.
(Голосование. Заключение совета принимается единогласно).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Таким образом, на основании тайного голосования членов диссертационного совета Д 002.29.04 при Институте философии Российской академии наук Кедрову Константину Александровичу присуждается ученая степень доктора философских наук по специальности 09.00.05 - этика.
Позвольте мне от имени всех присутствующих поздравить Константина Александровича с блестящей защитой докторской диссертации и пожелать ему больших успехов в дальнейшей работе.
На этом наше заседание заканчивается. Благодарю всех за активное участие в обсуждении диссертации. Всего доброго.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Описать выворачивание довольно трудно. Поэтому наиболее полным описанием происходящего является текст "Компьютер любви", написанный мною в 1984 г., а также текст "Яблоко". (К.К)

КОМПЬЮТЕР ЛЮБВИ


НЕБО - ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД - ЭТО ГЛУБИНА НЕБА

БОЛЬ ЭТО
ПРИКОСНОВЕНИЕ БОГА
БОГ - ЭТО
ПРИКОСНОВЕНИЕ БОЛИ

ВЫДОХ ЭТО ГЛУБИНА ВДОХА
ВДОХ - ЭТО ВЫСОТА ВЫДОХА

СВЕТ - ЭТО ГОЛОС ТИШИНЫ
ТИШИНА - ЭТО ГОЛОС СВЕТА
ТЬМА - ЭТО КРИК СИЯНИЯ
СИЯНИЕ - ЭТО ТИШИНА ТЬМЫ

РАДУГА - ЭТО РАДОСТЬ СВЕТА
МЫСЛЬ - ЭТО НЕМОТА ДУШИ

СВЕТ - ЭТО ГЛУБИНА ЗНАНИЯ
ЗНАНИЕ - ЭТО ВЫСОТА СВЕТА

КОНЬ - ЭТО ЗВЕРЬ ПРОСТРАНСТВА
КОШКА - ЭТО ЗВЕРЬ ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ - ЭТО ПРОСТРАНСТВО СВЕРНУВШЕЕСЯ В КЛУБОК
ПРОСТРАНСТВО - ЭТО РАЗВЕРНУТЫЙ КОНЬ

КОШКИ - ЭТО КОТЫ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО - ЭТО ВРЕМЯ КОТОВ

СОЛНЦЕ - ЭТО ТЕЛО ЛУНЫ
ТЕЛО - ЭТО ЛУНА ЛЮБВИ

ПАРОХОД - ЭТО ЖЕЛЕЗНАЯ ВОЛНА
ВОДА - ЭТО ПАРОХОД ВОЛНЫ

ПЕЧАЛЬ - ЭТО ПУСТОТА ПРОСТРАНСТВА
РАДОСТЬ - ЭТО ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ - ЭТО ПЕЧАЛЬ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО - ЭТО ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ

ЧЕЛОВЕК - ЭТО ИЗНАНКА НЕБА
НЕБО - ЭТО ИЗНАНКА ЧЕЛОВЕКА

ПРИКОСНОВЕНИЕ - ЭТО ГРАНИЦА ПОЦЕЛУЯ
ПОЦЕЛУЙ - ЭТО БЕЗГРАНИЧНОСТЬ ПРИКОСНОВЕНИЯ

ЖЕНЩИНА - ЭТО НУТРО НЕБА
МУЖЧИНА - ЭТО НЕБО НУТРА

ЖЕНЩИНА - ЭТО ПРОСТРАНСТВО МУЖЧИНЫ
ВРЕМЯ ЖЕНЩИНЫ - ЭТО ПРОСТРАНСТВО МУЖЧИНЫ

ЛЮБОВЬ - ЭТО ДУНОВЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ - ЭТО МИГ ЛЮБВИ

КОРАБЛЬ - ЭТО КОМПЬЮТЕР ПАМЯТИ
ПАМЯТЬ - ЭТО КОРАБЛЬ КОМПЬЮТЕРА

МОРЕ - ЭТО ПРОСТРАНСТВО ЛУНЫ
ПРОСТРАНСТВО - ЭТО МОРЕ ЛУНЫ

СОЛНЦЕ - ЭТО ЛУНА ПРОСТРАНСТВА
ЛУНА - ЭТО ВРЕМЯ СОЛНЦА
ПРОСТРАНСТВО - ЭТО СОЛНЦЕ ЛУНЫ
ВРЕМЯ - ЭТО ЛУНА ПРОСТРАНСТВА
СОЛНЦЕ - ЭТО ПРОСТРАНСТВО ВРЕМЕНИ

ЗВЕЗДЫ - ЭТО ГОЛОСА НОЧИ
ГОЛОСА - ЭТО ЗВЕЗДЫ ДНЯ

КОРАБЛЬ - ЭТО ПРИСТАНЬ ВСЕГО ОКЕАНА
ОКЕАН - ЭТО ПРИСТАНЬ ВСЕГО КОРАБЛЯ

КОЖА - ЭТО РИСУНОК СОЗВЕЗДИЙ
СОЗВЕЗДИЯ - ЭТО РИСУНОК КОЖИ

ХРИСТОС - ЭТО СОЛНЦЕ БУДДЫ
БУДДА - ЭТО ЛУНА ХРИСТА

ВРЕМЯ СОЛНЦА ИЗМЕРЯЕТСЯ ЛУНОЙ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО ЛУНЫ - ЭТО ВРЕМЯ СОЛНЦА

ГОРИЗОНТ - ЭТО ШИРИНА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД - ЭТО ГЛУБИНА ГОРИЗОНТА
ВЫСОТА - ЭТО ГРАНИЦА ЗРЕНИЯ

ПРОСТИТУТКА - ЭТО НЕВЕСТА ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ - ЭТО ПРОСТИТУТКА ПРОСТРАНСТВА

ЛАДОНЬ - ЭТО ЛОДОЧКА ДЛЯ НЕВЕСТЫ
НЕВЕСТА - ЭТО ЛОДОЧКА ДЛЯ ЛАДОНИ

ВЕРБЛЮД - ЭТО КОРАБЛЬ ПУСТЫНИ
ПУСТЫНЯ - ЭТО КОРАБЛЬ ВЕРБЛЮДА

ЛЮБОВЬ - ЭТО НЕИЗБЕЖНОСТЬ ВЕЧНОСТИ
ВЕЧНОСТЬ - ЭТО НЕИЗБЕЖНОСТЬ ЛЮБВИ

КРАСОТА - ЭТО НЕНАВИСТЬ СМЕРТИ
НЕНАВИСТЬ СМЕРТИ - ЭТО КРАСОТА

СОЗВЕЗДИЕ ОРИОНА - ЭТО МЕЧ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ - ЭТО МЕЧ СОЗВЕЗДИЯ ОРИОНА

МАЛАЯ МЕДВЕДИЦА - ЭТО ПРОСТРАНСТВО БОЛЬШОЙ
БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ
БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА - ЭТО ВРЕМЯ МАЛОЙ МЕДВЕДИЦЫ

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА - ЭТО ТОЧКА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД - ЭТО ШИРИНА НЕБА
НЕБО - ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
МЫСЛЬ - ЭТО ГЛУБИНА НОЧИ
НОЧЬ - ЭТО ШИРИНА МЫСЛИ

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ - ЭТО ПУТЬ К ЛУНЕ
ЛУНА - ЭТО РАЗВЕРНУТЫЙ МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
КАЖДАЯ ЗВЕЗДА - ЭТО НАСЛАЖДЕНИЕ
НАСЛАЖДЕНИЕ - ЭТО КАЖДАЯ ЗВЕЗДА

ПРОСТРАНСТВО МЕЖДУ ЗВЕЗДАМИ -
ЭТО ВРЕМЯ БЕЗ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ - ЭТО НАБИТОЕ ЗВЕЗДАМИ ВРЕМЯ
ВРЕМЯ - ЭТО СПЛОШНАЯ ЗВЕЗДА ЛЮБВИ

ЛЮДИ - ЭТО МЕЖЗВЕЗДНЫЕ МОСТЫ
МОСТЫ - ЭТО МЕЖЗВЕЗДНЫЕ ЛЮДИ

СТРАСТЬ К СЛИЯНИЮ - ЭТО ПЕРЕЛЕТ
ПОЛЕТ - ЭТО ПРОДОЛЖЕННОЕ СИЯНИЕ
СЛИЯНИЕ - ЭТО ТОЛЧОК К ПОЛЕТУ
ГОЛОС - ЭТО БРОСОК ДРУГ К ДРУГУ
СТРАХ - ЭТО ГРАНИЦА ЖИЗНИ В КОНЦЕ ЛАДОНИ
НЕПОНИМАНИЕ - ЭТО ПЛАЧ О ДРУГЕ
ДРУГ - ЭТО ПОНИМАНИЕ ПЛАЧА

РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ ЗАПОЛНЯЮТ ЗВЕЗДАМИ
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ЗВЕЗДАМИ ЗАПОЛНЯЕТ ЛЮДИ

ЛЮБОВЬ - ЭТО СКОРОСТЬ СВЕТА
ОБРАТНО ПРОПОРЦИОНАЛЬНАЯ РАССТОЯНИЮ МЕЖДУ НАМИ
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ НАМИ
ОБРАТНО ПРОПОРЦИОНАЛЬНОЕ СКОРОСТИ СВЕТА -
ЭТО ЛЮБОВЬ

ЯБЛОКО

Червонный червь заката
путь проточил в воздушном яблоке
и яблоко упало.
Тьма путей
прочерченных червем
все поглотила
как яблоко — Адам.
то яблоко
вкусившее Адама
теперь внутри себя содержит древо
а древо
вкусившее Адама
горчит плодами —
их вкусил Адам.
Но
для червя одно —
Адам и яблоко и древо.
На их скрещеньи червь восьмерки пишет
червь
вывернувшись наизнанку чревом
в себя вмещает
яблоко и древо

Академик А.Гусейнов-директор ин-та философии РАН, профессор В.Рабинович, профессор К.Кедров

КОРОЛЬ МЕТАМЕТАФОРЫ
Для кого-то это было давно, а для меня все здесь и сейчас. Выхожу из аудитории Литинститута, прочитав лекцию по фольклору, и дорогу мне перегораживает Оля Свиблова: «Вы должны прочитать стихи моего мужа Алеши Парщикова. Он учится у вас на заочном». Стихи оказались чистейшей поэзией. «Посеребрим кишки крутой крещенской водкой, / да здравствует нутро, мерцающее нам!» На дворе 1974 год. Я сказал Леше: «Началась новая поэзия!» Но до первой публикации Парщикова пролегло еще целых десять лет.



Летом 1983 года Алеша привез мне в Дом творчества в Малеевку свою поэму «Новогодние строчки». Все, что я думаю об этой замечательной вещи, уместилось в предисловии, которое я тотчас же написал в его присутствии. Не устарело ни одно слово. Это был наш поэтический манифест и назывался он «Метеметафора Алексея Парщикова». «Литучеба» все напечатала. Слово «метаметафора» прочно вошло в поэзию. Вот этот манифест:http://www.liveinternet.ru/images/brandnewsmilies/king.gif
««Новогодние строчки» А. Парщикова — это мешок игрушек, высыпающихся и заполняющих собой всю вселенную. Игрушки ожили. Здесь взор поэта, его геометрическое зрение, обладающее способностью видеть мир в нескольких измерениях: «Заводная ворона, разинув клюв, таким треугольником ловит сферу земную, но сфера удваивается, и – ворона летит врассыпную». «Мир делится на человека, а умножается на все остальное» — вот ключ к поэме. Итак – итог. Парщиков – один из создателей метаметафоры: метафоры, где каждая вещь – вселенная. Привыкайте к метаметафоре. Она бесконечно расширит пределы вашего зрения»
А дальше события развивались трагически для русской поэзии конца ХХ века. Политическая трескотня заглушила все. Раньше это был скучный официоз, а теперь митинговый пафос и, как метко сказал когда-то Набоков, пересмешки в лакейской. Бывшие лакеи, теперь уже ничем не рискуя, смеялись над господами. Метафизической поэзии места не оставалось. Парщиков поступает в магистратуру Стэнфорда. Но там всех интересует не метаметафора, а концепт и соц-арт. Королю метаметафоры пришлось писать работу по концептуализму. «Кто же так жестоко смеется над человеком?»
Помню, как Леша приехал в Москву со своей новой женой, швейцарской слависткой Мартиной. Летняя Москва кишела осами. Одна из них забралась к Мартине в колготки. Леша переживал, что у него нет при себе фотоаппарата, чтобы запечатлеть сцену извлечения осы из колготок посреди улицы. Давно мы так не смеялись. Разве что в Симеизе, в 1977-ом, когда вместе с ним и Олей Свибловой вошли в местный магазинчик и стали разглядывать колбасу синеватого оттенка. Я только что, на пляже, объяснял, что такое амбивалентность. И вот теперь Парщиков задумчиво произнес: «Эта колбаса для меня недостаточно амбивалентна». А как прекрасны Алешины стихи 70-х годов: «Царь-рыба на песке барахтается гулко / и стынет, словно ключ, в густеющем замке». Или вот это: «В домах для престарелых, широких и проточных, / где вина труднодоступна, зато небытия – как бодяги…».
В Москву он приехал из Донецка, о котором блестяще написал: «Тот город фиговый, как флер над преисподней». А потом судьба забросила его в Кельн. Забросила навсегда. Мы общались по электронной почте. Вот один отрывок из такого письма: «Я теперь знаю, что у меня в голове есть «лишняя комната» (extra room) для обращения к вам, и счастлив, когда дорываюсь, чтобы хоть немного вам написать. Моя жизнь на треть связана с электронной перепиской, и ещё треть из этой части идёт по-русски. Были времена (несколько лет) когда компьютер меня сильно выручал в Германской пустыне».
Парщиков в русской поэзии последней трети прошлого века – король метаметафоры. Иногда он, как все крупные поэты, предсказывал будущее. Написал ведь в 1986-ом: «В глобальных битвах победит Албания, / уйдя на дно другого мира». Предвидел Косово. Многим запомнились его стеклянные башни, напечатанные в «Литгазете». Так он называл всех женщин.
Строки всплывают в памяти одна за другой. «Тикает бритва в свирепой ванной, / а ты одна, / как ферзь, точёный в пене вариантов, / запутана». Или: «Зачем вцепился в брата брат? / Дай им двуручную пилу». Когда я провел в ЦДРИ в 1977 году первый вечер Парщикова, Еременко, Жданова, сразу же пришли из КГБ и запретили выступления с моим участием. Но три поэта вошли в поэзию навсегда. Время все расставило по местам. Сам Парщиков видел себя в поэзии неким потусторонним ежом. «Еж извлекает из неба корень – темный пророк. / Тело Себастьяна на себя взволок». А мне написал однажды на обоях комнаты: «Еж переждет – Еж нараспашку». Написал он и о своем воскресении: «Исчезновение ежа – сухой выхлоп. / Кто воскрес – отряхнись! – ты весь в иглах!»

Константин Кедровhttp://www.liveinternet.ru/images/brandnewsmilies/rap.gif

"ОКНО" № 2 (5)
Оглавление Архив Авторам Главная страница



Эссе, штудии, мнения


Константин Кедров

Метаметафора Свифта



Гулливер в стране лилипутов великан, и он же лилипут в стране великанов – это уже метаметафора. Как великан, он испытывает нежные романтические чувства к лилипуткам. Как лилипут, он испытывает отвращение к великанше, посадившей его на свой сосок. Но не спешите называть это теорией относительности. Эйнштейн открыл, что при скоростях, близких к скорости света, тело разрастается в бесконечную массу, а время сжимается до нуля.

Нулевое время Гулливера в Лилипутии очевидно. У него там никаких перспектив. Его контакт с лилипутами чисто внешний. Это два параллельных мира, которые никогда не сольются. Лилипутский микромир совсем рядом. Он воздействует, но недосягаем. Но такая же ситуация с великанами. Теперь микромир Гулливера не может вступить в контакт с макромиром великанши.

Речь идет не о теории относительности, а о квантовой физике и знаменитом антропном принципе. Самые большие числовые величины – 1040, и самые малые – 10-40 никак не соприкасаются и не воздействуют друг на друга. Тем не менее, вселенная согласована на микро- и макроуровне таким образом, что даже радиус электрона, будь он иным, обрушил бы все мироздание. При иных физических макро и микро постоянных не было бы нашего мира и человека, задающего вопрос о его устройстве. Этот принцип и называется антропным.

Антропный мир Гулливера – Англия, откуда он приплыл и куда вернулся. Однако миров бесчисленное множество. Есть царство ума Лапута – высшая цивилизация. Есть параллельные миры йеху и гуингмов (диких полулюдей и мыслящих лошадей). Ход с мыслящими лошадьми и звероподобными людьми особенно интересен. Лилипуты и великаны где-то за морем, а лошади всегда рядом. А что если они – гуингмы? А йеху полностью человекоподобны, хотя в сущности животные.

Странно, что в мире епископа Свифта бог и даже религия отсутствуют. Гулливер врач, и этим все сказано. Он верит только своему опыту, а опыт основан на чувствах. А чувства, как доказал друг Свифта епископ Беркли, создают не реальность, а иллюзию реальности. И это ключ к метаметафоре Свифта.

Метакодовый архетип любви лилипутки к великану присутствует во всей мировой культуре. Тут и Крошечка Хаврошечка из русской сказки, и андерсеновская Дюймовочка. Любовь к великанше тоже расхожий сюжет от былинной Василисы Микуличны до того же Гулливера на соске великанши. Правда, там ему не понравилось. Епископ Свифт, друг епископа Беркли прекрасно разбирался в относительности понятий большое и малое, но не очень ориентировался в любви и сексе. Дальше расхожего анекдота о карлике, ползающем по холмам великанши с восклицанием «и это все мое», дело не пошло.

Между тем каждый влюбленный чувствует себя и лилипутом, и великаном в объятиях предмета своей любви. В этом смысле роман Свифта весьма эротичен, хотя и сам гениальный епископ мог об этом не думать.

Вспомним народный сюжет. Нагая купальщица показывает юноше свой живот:

– Что это?

– Горы Ганнибальские.

– А это? (указывает на грудь).

– Колокола китайские.

– А это? (указывает на его мужское достоинство).

– Пика Артамонова.

– А это? (указывает на свое лоно).

– Пещера Соломонова.

– Ложись на горы Ганнибальские, держись за колокола китайские, суй пику Артамонову в пещеру Соломонову.

Иносказательно здесь два сокровища Грааля: копье (пика) и сам Грааль – лоно (пещера).

Гулливер живет в домике-шкатулке, сделанной для него великаншей, что весьма напоминает ларец, в котором хранится Грааль.

Принцип относительности большого и малого был не известен Галилею. Он лишь вывел понятия относительности движения. Только специальная теория относительности Эйнштейна показала относительность понятий большое – малое. Все зависит от скорости. Если бы Гулливер летел со скоростью света, он стал бы великаном величиной со вселенную, а время на его часах показывало бы всегда ноль. Проще говоря, часы бы остановились. А весь мир превратился бы для него в Лилипутию. Что и проделал Свифт со своим героем. Свифт переписывался с Беркли, а Беркли знал, что время и пространство – понятия относительные и зависят от субъекта восприятия.

Можно за Свифта домыслить любовь лилипутки к Гулливеру и придумать его любовь к великанше. Неожиданным сюрпризом окажется, что ничего нового не возникнет, ибо все мы великаны и лилипуты по отношению к своим возлюбленным.

Гулливер на теле великанши почувствовал себя как бы Паганелем, тонущим в болотах и расщелинах Новой Зеландии.

Что почувствовала лилипутская дама на ладони у Гулливера, можно только вообразить. Возможно, дочь капитана Гранта в пампасах испытывала нечто подобное.

Не будем подозревать Свифта и Гулливера в приверженности к нетрадиционным формам секса, но великан Гулливер, погасивший своей струей пожар и испортивший платья королеве, расположенной к нему вместе со своими фрейлинами, – это все же не просто пожарный, а нечто большее во всех смыслах этого слова.

Великанша испытывает к Гулливеру нечто большее, чем просто симпатии. Гулливер на соске – это и человек на луне, и альпинист, покоривший самую высокую вершину, и при этом утонченный эротоман, превратившийся в лилипута, чтобы взойти на сосок прекрасной дамы.

Кто из влюбленных не мечтал уместиться в ладони? Кто не хотел вместить в ладонь того, кого любит?

Свифту – Гулливеру оставался всего один шаг, чтобы дойти до относительности мужского – женского. Но для этого мало увеличиться или уменьшиться. Надо вывернуться наизнанку. Ибо что такое детородная сфера женщины, как не вывернутая внутрь детородная часть мужчины? Если мир – это комплекс ощущений, как утверждал друг Свифта епископ Беркли, то для полноты ощущений следует воспарить над всем. В том числе и над самим собой, что и сделал Свифт.
НА СНИМКЕ Константин Кедров у картины своего двоюродного деда Павла Челищева "Феномена" в 21-ом зале
Третьяковки на Крымской наб. лето 2007



Г