Смысла нет.
Есть бесконечная боль и бессмысленность.

Мне лучше уйти, но не хватает духу.
Стоишь на балконе 22-го этажа и не можешь шагнуть и плачешь оттого, что слабак.
Ковыряешь вены маникюрными ножницами, а стоит крови нормально пойти - перекрываешь.
Как с этим быть?
Как с этим не быть?

Иногда мне кажется, что нет никакого "Того Света" и всяких небес. Что это всё люди придумали, чтобы было легче переносить смерть близких.
Что на самом деле после смерти просто земля, темнота и холод. Всё.
Хочется ошибаться.

что у меня нового? да ничего. всё б/у.
сэконд-хэндовская усталость.
хочется всё бросить и в Индию.
или к Бодхисаттве, но это ещё дальше и сложнее, чем в Индию.
надо уже учиться наслаждаться одиночеством.
глухота и оторванность.
так всё далеко.
далеко в космосе.
Бодхисаттва не спасёт.
есть только один выход из одиночества - полюбить себя.

Проще полюбить, понять и принять бомжа на вокзале, честное слово.

Вот так один раз приручишь, а потом всю жизнь отвечаешь, отвечаешь, отвечаешь, отвечаешь. Уже слов никаких не хватает, а ты всё отвечаешь.

Романтический ужин напару с салатом, романтическая ночь.
Если приснится сон, а во сне кто-нибудь, хоть кто-нибудь, обнимающий, то это будет прямо как настоящее.
Всё настоящее только во сне. Во сне, в кино и в индийских книгах.
Туда бы мне, а вовсе не в утро.
Романтический завтрак с первым каналом.
Ди айнзамкайт.

Одна девочка поехала с родителями отдохнуть в санаторий под Брестом. Выехали они из Москвы 21-го, приехали утром 22-го... июня. Год, я думаю, всем русским понятен.
"Отдохнула" она все 4 года войны в концлагере. И сегодня так спокойно рассказала мне об этом.
Я думала, такие истории бывают только в кино.

Этому телу двадцать четыре.
Это тело было любимым.
Было долгой красивой былиной.
А теперь стало свининой.
Старой свининой
в мусульманском мире.

Навсегда скажу НИКОГДА.

Человек, который плохо выговаривает букву "Р" упорно называет меня Марией, а не Машей.

велосипед. в корзине.
ветка жасмина
невыносимо
жарко:
до бульвара арка за аркой
за бородатым мужчиной.

Можно воспитать своё тело и оно не будет реагировать на прикосновения.
Можно воспитать свою фантазию и в ней все всегда будут одетыми.
Можно воспитать свои желания и желать только шоколада.
Можно воспитать свои руки и они будут мыть посуду или ещё что-нибудь делать, всегда полезное для дома.
Только вот одно оставить невоспитанным...
А то ведь так и умереть можно от воспитаний...

Есть такие люди, на которых радости и удовольствия заканчиваются.
Стоит такой человек в очереди за шапочкой из цветной бумаги в музее космонавтики, и когда вот уже его очередь подходит - заканчивается бумага.
Или встречает человек девушку, у которой всё было в порядке, и вдруг ни с того ни с сего у неё вдруг пропадает интерес к сексу. Когда она именно с этим человеком. Всё. Кончился секс. Нет больше.
А ведь взрослые с самого детства говорили: "Что ты лезешь и толкаешься, всем хватит." И в итоге, когда не хватает, утешают: "Мы сделаем (купим, приготовим...и.т.д.) с тобой ещё лучше."
И потом, конечно, никто ничего не делает, не готовит, не покупает.
Эти люди вырастают и уже не могут ничего добиваться силой. Они стоят интеллигентно в стороне и ждут своей очереди, которая не наступит никогда.
Они всегда входят в чьё-то положение. Входят и входят.
Они трахают эти положения с утра до ночи.
У них гарем положений.
И только положений.
Больше нет ничего. Пустота.

Девочке с дудочкой всё время попадались люди, с которыми она находилась под страхом "Авдруг". Это был маленький монстр, который находился третьим при встрече с некоторыми друзьями.
(а иногда и больше, чем друзьями)
Вдруг кто-то придёт. Да ничего страшного-то на самом деле не случится, но вдруг.
Девочка была не прокаженная вроде.
С ней очень любили дружить.
И всегда было весело.
Даже иногда она забывала про "Авдруг", хотя нельзя про это забывать.
"Авдруг" наступало несколько раз. Всем от этого было как-то не очень...
но никто не умирал.
Девочка и рада была бы забыть про это, но все всё время как-то напоминали.
Ну и ладно. Зато высоты уже не боится.

Ты права: неважно какой этаж.
Всегда под самой крышей.
За потолком небо.
Всё время пытаться убедить тех, кто пьёт, не пить.
Мыть, тереть, оттирать белые вещи.
Всё равно какой-то невидимый налёт. Налёт любви.
Американские горки радости.

Снятся горы.
Несколько снов за ночь и везде горы.
Высоко и страшно.
Пропасть, на дне которой стоят тапочки.
Гора сверху завивается, как буква "С" и на ней вверх ногами прикреплены летние домики.
И как в них попасть?
Я человек-белка, качусь с горы, натыкаясь на деревья.
Совсем не больно. Ёлки.
Это всё кино.
Красивое и немного жестокое.

Как это легко, как легко.
Боже, как Легко.
всё выстроилось на глазах у изумлённого строителя.
Каска больше не нужна.

Мы как патроны лежали в ряд под одеялом.
Нас было четверо. Точнее меня было четверо.
Вместо голов были гигантские косточки от фиников. И чёрные мундиры.
Мы должны были догнать девочку, у которой вместо мозга было малиновое варенье.
Она бежала босиком, от варенья шёл розовый пар.


Все дома как будто исчезли в пять утра. только красное солнце и огонь на вышке.
И белый туман. Сплошная Камчатка.

Шестидесятилетняя женщина рожает девочку в платьице. Девочка сразу встаёт на ноги и идёт.
Море швыряет о кафель.
Потом падение с обрыва.
А во сне совсем не больно. Ничего не больно. Даже когда кровь и всё мутнеет, всё равно не больно. Спать хорошо.
Трёхлетняя девочка болеет, ей нельзя загорать и купаться. Она просит нарисовать ей скрипичный ключ на песке.
Шаурма из блинов.



Вчера на улице не горели (сначала написала "не грели", что тоже впрочем правда) фонари. Было темно. Дома и луна. Всё.
Сердце замирает слишком часто.
Иногда ночью тяжело дышать.

Ах эти три волшебных слова.
Три самых нежных слова.
"И Я ТЕБЯ"

Солнцезащитный крем в зимний вечер.
Чтобы приснилось солнце,
чтобы во сне было тепло.
В шерстяных носках ноги не мёрзнут,
теперь мёрзнут руки.
Хоть варежки надевай.
Машенькины варежки.

Это преждевременная старость.
Когда в 2 как в 3, а в 3 как в 23.
Когда в 23 будет как в 32, а в 32 будет как в 232, а в 232 будет как в 322.
А в 322 я стучусь всегда осторожно: после мороза болят костяшки пальцев.
Ждут меня или не ждут или не меня. Это неважно.
Я захожу. Всегда захожу.
После всего и до всего и вместе со всем.
И радуюсь.
Пока день и тепло нужно радоваться.

Каждую ночь хочется плакать.
Никак не засыпается.
Хочется ворочаться, но нельзя.
Каждую ночь пронзительный холод.
Он наступает именно ночью, днём его нет.
Леденящий, будто смерть за пятки трогает.
Каждую ночь я плачу.
Беззвучно, чтобы не потревожить того, кто рядом.
Палец водит по иероглифу на подушке.
Сплошная пропасть.

Белорыбицей по Белореченской.
Белый иней. Звонко.
Из одного окна монастырь, из другого ангел.
Морозный вечер. Занозный.
Хруп-хруп. По крылу ангела.
Кач-кач.
Трубы дымят. На Капотне коптят.
А я всё не спят. Всё с пяток холод не сгонят.

Жил был парикмахер Брить и горничная Стелить.
Они были счастливы.
Они были исключениями
из второго спряжения.

Любви нет.
Есть что-то странное, что называют этим словом.

Ловить своё счастье на удочку, сделанную из швабры, лыжной палки и ветки дерева.
Ловить на селёдку, цветок и оранжевое сердце.
Ловить с балкона последнего этажа.
Поймала или сорвалось:
об этом в следующих сериях
сериала покруче, чем Лост.
Вот оно какое
зимнее море.

Опухшие глаза. Французская музыка.
Через широкоугольный объектив всё кажется намного шире и просторнее.
А на самом деле всё такое же: тесное и душное.
Срочно в мороз
стричь чёлку,
краситься максимально в чёрный.

Море было прекрасно.
Зимнее холодное море. Неприступное, ледяное.
Но прекрасное.
и как быть? как же быть зимой? как выразить всю свою нежность этому огромному сильному равнодушному?
ждать лета или идти в ванную?
ванная - не то. в ванной тесно. в ванной ничего не чувствуешь.
Только тепло. Тупое тепло.
Такое нужное тепло.
Которого нет у зимнего моря.