Смеркалось. Нет, реально – смеркалось. Мы подошли к мосту в тот странный промежуток времени, когда свет ещё не ночной (не лунный, звёздный и от фонарей), уже не дневной, когда он такой, что вечер легко можно спутать с ранним утром, и оттого во времени проще простого запутаться. Когда освещается окружающий мир тускло и, на самом-то деле, не пойми чем вообще – солнце уже скрылось, а искусственные огни – подсветка домов и прочие электрические украшения – ещё не зажглись.
От такого огромного количества воды так близко у меня слегка кружится голова. И от пространства. В прочем, от пространства – от такого простора! – в Питере у меня голова кружится беспрестанно.
Если выехать на выходные из города в лес, непременно разболится голова. И кто-нибудь – чаще бабушка, а иногда и без дополнительных напоминаний эта фраза всплывает в голове сама – обязательно скажет: «Отравление кислородом». С непривычки. В городе-то её где выработать?
А у меня вот в Питере – отравление пространством. И от того всё время голова кружится и лёгкое опьянение преследует, куда бы я ни направлялась и что бы ни делала. Проявляется это всё в виде совершенно беспричинного веселья и безумных улыбок, которыми я готова одаривать каждого встречного: будь то человек, дерево, киоск со сладостями, фонарный столб или урна. Честное слово, я им всем совершенно искренне улыбалась.
Мы стоим у моста и меня так завораживает открывшийся вид, так околдовывает возникшее состояния, что я боюсь сдвинуться с места, боюсь пошевелиться, боюсь дышать и моргать. Боюсь пошатнуться и спугнуть этот момент, по какой-то причине пока позволяющий собой наслаждаться. И пока я пытаюсь сохранять равновесие, по обе стороны моста как-то вдруг совершенно одновременно загорается такое огромное количество огней, что хочется на секунду зажмуриться – глаза успели привыкнуть к той мягкости света, что была до сих пор.
Я и зажмуриваюсь.
А открываю глаза – и мне вдруг кажется, что, наверное, я ещё в жизни не видела ничего более красивого. Я судорожно хватаю фотоаппарат и делаю снимок за снимком, пытаясь передать хоть что-то, меняя настройку за настройкой, стараясь гнать от себя мысли, что передать волшебство на снимках в принципе невозможно. Что надеяться на это – всё равно, что фотографировать, скажем, только что приготовленный, восхитительный яблочный пирог с корицей, в надежде на то, что потом, просматривая снимки, можно будет почувствовать заново его запах и вкус.
Я опускаю руки. От бессилия мне почти хочется плакать. Почти – потому что стоит снова взглянуть на окружающее не через экран фотоаппарата, как я в очередной раз чувствую себя парализованной этой красотой. И все мысли – и слёзы вслед за ними – испаряются.


Мы идём по мосту. Я всё ещё приворожена огнями и отражениями. Справа, близко-близко, проносятся машины, а мы идём по узенькой пешеходной части с левой стороны моста, и я мало что замечаю вокруг – сознание слегка затуманено.
Мне почему-то вспоминается, что когда-то, в детстве, я очень любила представлять, как бы проводила время, если бы точно знала, что жить мне осталось, скажем, год. Или месяц. Или неделю.
И почему-то в этих размышлениях никогда не присутствовали ни жалась, ни сожаление, ни страх. Исключительно радость – и предвкушение. Радость – от того, что наконец-то, нашёлся достойный предлог испробовать всё, что не доводилось до сих пор (чаще всего думалось о путешествиях – куда-нибудь далеко-далеко). А предвкушение – предвкушение того, что будет потом. Что будет за.
Мне было… любопытно.

Потом, через несколько лет, навязались новые размышления – им я предавалась ещё чаще. О том, какой могла бы быть… моя смерть. Это было интересно – страшно. Я проигрывала всевозможные варианты, пытаясь определить, что подошло бы мне больше всего и в какой из ситуаций я чувствовала бы себе – да-да! – комфортнее. И какой из вариантов был бы мне интереснее.
Эти размышления всплывают в голове до сих пор – ни с того, ни сего, как снег на голову, в самые неподходящие моменты.
Я помешана на полётах. И потому когда-то мне пришла в голову мысль, что если бы по какой-то причине мне пришлось бы завершить свою жизнь преждевременно, я бы хотела успеть-таки полёт – падение… - ощутить.
А это значит – прыжок. С высокого здания на тротуар, или с моста – в реку.

А ещё я боюсь боли. Или, во всяком случае я… не хочу, что бы она была последним ощущением. И, наверное, я бы вначале выпила быстродействующего яда, а затем, сразу же, прыгнула. Так, чтобы скончаться получилась раньше, чем коснуться поверхности земли или воды.

Я пытаюсь понять, боюсь ли я. Я пытаюсь представить – как это было бы.

Я останавливаюсь, облокачиваюсь руками на перила и смотрю в воду. Боковым зрением и трезвой частью сознания отмечаю, что Дима фотографирует фонари. Фонари здесь красивые, да.
У меня есть пара минут.

Смотрю в воду.
Как это?..

Да, это будет страшно, безусловно. Как бы там ни казалось сейчас, но потом, в самый последний момент, обязательно станет страшно. До ужаса. Паники. И самым главным и самым сложным, наверное, будет не поддаться ей и не сбежать. Сохранить уверенность в том, что ты делаешь.
Интересно, такое вообще возможно?..
А дальше…

Стоять, судорожно вцепившись в перила, когда вдруг поймёшь, что всё это ты проделываешь в реальности, а не проигрываешь очередной невозможный сценарий у себя в воображении.

Голова кружится.

Перелезть через перила, уверяя себя, что пока всё ещё обратимо и задуманное можно отменить. Что пока всё ещё в твоих силах.

Пальцы от напряжения сводит.

Развернуться спиной к мосту. Зажмуриться. Начать считать до десяти… сбиться на шести.

Ужас обосновывается где-то в районе горла. И душит. От него сводит мышцы плеч и шеи – так больно!

А потом смотреть вперёд – и пьянеть. От ветра. От шума воды. От звёзд. От огней впереди. На пару секунд понять – счастье. Счастье от отсутствия уже, наконец, каких бы то ни было преград. От отсутствия последних двух рамок – перил, которые остались позади пару минут назад, и разума, с которым, кажется, попрощалась ещё тогда, когда решила воплотить эту безумную идею.
От свободы, впервые такой полной: здесь, на этом бортике с обратной стороны перил, я одна – никакие сдерживающие и ограничивающие обычно чувства и эмоции сюда за мной не добрались.

И не в коем случае нельзя вспоминать что бы то ни было – станет слишком больно. Слишком невыносимо – так, что до конца не дойдёшь, всё-таки струсишь, остановишься…
И нужно действовать как можно быстрее, не позволяя себе задумываться.

На море, если вода особенно уж холодная, очень трудно решиться нырнуть и поплыть. Если входишь в воду медленно, шаг за шагом, пытаясь привыкнуть к температуре, рискуешь до полного погружения так и не добраться – на полпути успеешь прийти к мысли, что лучше пока поваляться на солнце, согреться, а искупаться – уж как-нибудь в следующий раз.
Потому, зная эту особенность, я обычно старалась вбежать в воду ещё до того, как успею сообразить, что именно делаю. Неожиданно для самой себя.
Так и здесь. Долго, старательно, уверяешь себя, что хочешь ещё постоять и, скажем, полюбоваться открывшимся видом. Изо всех сил стараешься поверить самой себе. Поддаться собственным убеждениям.

Получается.

Веришь и расслабляешься. Любуешься. Разглядываешь подсветку домов, отмечая про себя недочёты. Восхищаешься небом. Считаешь огоньки, которыми украшен мост напротив: раз, два, три… - в глазах всё плывёт. Четыре… Так, пять, шесть…

Разжимаешь пальцы. Резко. Не задумываясь. И отталкиваешься.



Вот такой вот осознанный уход от жизни – это трусость или смелость? В прошлом году, заканчивая работу над одним текстом, я успела прийти к мысли, что если совершая самоубийство, ты пытаешься сбежать от проблем, преследующийх тебя в жизни – это трусость.
А если в жизни всё хорошо? Если бежать не от чего?
Тогда, по-видимому, он – уход – вообще не произойдёт.
Либо же, всё-таки, наконец, это будет смелостью. И безумьем, конечно же. И, наверное, ещё не обойдётся без любопытства – нездорового, извращённого любопытства, когда возможный результат эксперимента покажется важнее всего остального.

А вообще, вся эта чушь, которую я тут несу, называется так: «человек в изменённым состоянии сознания» - это папина формулировка. Я бы сказала – «слегка безумец».

Разворачиваюсь на 90 градусов, беру у Димы фотоаппарат, просматриваю снимки. Красивые.

Мы идём дальше.