Александр Генис о разнице между Куликом и Пелевиным, а также о своем отношении к новому значению глагола «раскручивать»

Пластилин

Я человек покладистый: и годы уже не те, и вкусы, и страсти. Мне нравится дремать после обеда. Матом ругаюсь редко и никогда при дамах. Я люблю старых друзей, завожу новых и терплю всех остальных, включая тех, кто, придумав рифму «пенис» к слову «Генис», кричит: «Эврика!».

С тех пор как кончилась советская власть, я не вступаю с ней в полемику, а о другом и спорить нечего. «Пусть цветут сто цветов», — говорю я тем, кто голосует за Буша, Путина и Януковича. «Путь в 10 тысяч ли начинается с первого шага», — успокаиваю я писателя, дебютировавшего романом «Как убить Пушкина». Что говорить, мне довелось не только посмотреть «Ночной дозор», но и мирно выпивать с одним из его авторов.

Однако всякому добродушию приходит конец, когда я слышу слово, от которого белки наливаются кровью, рука тянется к курку, перо — к бумаге: «Раскрутили!».

Все, кроме меня, знают, что это значит. Беда в том, что и я стал догадываться. В конце концов, мне выпало родиться в стране, где все наличные силы ушли на «раскрутку» режима. Я рос в пейзаже, где памятников Ленину было как грибов, а если подумать, то и больше. Над нашим воспитанием трудилась целая империя, которой так и не удалось нас ни в чем убедить. Безыдейного «Человека-амфибию» посмотрели 40 миллионов зрителей, а широкоформатный «Залп Авроры» — два.

Дети Франкенштейна

Вездесущая реклама считается глупой, бессмысленной и — непостижимым образом — всемогущей. Воочию я столкнулся с этим парадоксом, когда в наш дом, не снимая роликовых коньков, въехала московская певица с киприотской пропиской. Пресытившись успехом в Старом Свете, она добралась до Нового.

— Сколько у вас дают, -спросила она, подмигнув, — за рецензию в «Нью-Йорк Таймс»?

— Заказную? — не сразу понял я. — Года два, если поймают.

Решив не связываться с идиотом, она выкатила за порог, оставив меня размышлять в одиночестве.

К этому времени я уже слышал, что тщеславный автор может купить себе место в русском списке бестселлеров за сто долларов. Если не хочется, книгу можно и не писать.

В этой простодушной, как арифметика для начинающих, коррупции сказывается архаическая вера в силу слов. Как магическое заклинание, тайная и явная реклама наделяется способностью творить гомункулов, миражную нечисть, пожинающую незаработанные славу и деньги.

Казус Пелевина

Те, кто попроще, хотят, чтобы их «раскрутили». Те, кто похитрее, предпочитают «раскручивать» сами.

Первые — оптимисты по натуре. Они верят в то, что и дар продается, и славу можно купить, если точно знать, кому дать по зубам, а кому — в лапу.

Господи, сколько незадачливых авторов объясняли мне успех Довлатова происками его влиятельных друзей и еще более влиятельных врагов. Я уже и спорить перестал, понимая, что примириться с чужим талантом еще труднее, чем со своей заурядностью. Поэтому громче всего кричат «Раскрутили!» о тех, кто этого меньше всего заслужил.

Возьмем, скажем, Пелевина, популярность которого обычно приписывают хитроумной рекламной машине. Поскольку я сам был ее винтиком, могу рассказать, как было дело.

Его «Синий фонарь» попался мне на глаза, когда я слышал имя автора лишь краем уха. Случилось это в 1993 году, когда мне довелось быть членом Букеровского жюри, куда входили такие малодоступные давлению люди, как академик Иванов и Булат Окуджава. Все мои рекламные манипуляции свелись к тому, что я дал им прочесть этот сборник рассказов. В результате Пелевин получил первую и единственную до сих пор премию, которую он, кстати, не пришел получать.

То, что я хочу сказать, очень просто: Пелевина не надо было «раскручивать», его достаточно было прочитать. Однако эту простоту считают романтической глупостью те, кто сам хочет творить кумиров.

Кулик лает — караван идет

Свежий пример — список из пяти шедевров ХХ века, составленный по опросам ведущих (точнее, каких есть) экспертов. Начинается он «Черным квадратом», зато кончается Куликом. Это значит, что отечественное искусство, пропустив Серова, Врубеля и Филонова, завершило свою эволюцию человеком-собакой.

Я, кстати, познакомился с Куликом в Москве, когда он еще ходил без ошейника. Второй раз я зашел к нему поздороваться уже в Нью-Йорке, где он мне дружелюбно полаял из своей комфортабельной клетки. Поскольку Сохо удивить трудно, тем более старыми трюками, то особого впечатления Кулик на Америку не произвел, зато на родине он стал героем «кураторского искусства». Но это такая же глупость, как и все остальные попытки фальсификации реальности, которая упорно сопротивляется наскокам «раскручивающих» ее критиков тем, что не замечает их.

Конечно, стремясь выделиться, художник часто прибегает к экстравагантным жестам. Дали, например, приехал из Мадрида в Париж на такси. Но, что бы ни говорили кураторы, искусство, исчерпывающееся хулиганской выходкой, никогда не станет настоящим.

Зазор свободы

Все вышесказанное вовсе не значит, что я не верю в рекламу. В конце концов, я четверть века живу в стране, которая ее изобрела. Но именно потому Америка лучше других знает и о границах ее могущества. Реклама — это искусство, а значит, она не может работать наверняка. И если бы существовали непреложные законы, гарантирующие успех любому товару, мы бы оказались в детерминированной Вселенной, подчиненной произволу тех, кто постиг ее правила.

К счастью, реальность сопротивляется насилию куда успешнее, чем мы думаем. Именно поэтому даже Голливуд — самая совершенная из созданных человеком машин по производству иллюзий — не умеет работать без сбоев. Никто в мире не способен ни высчитать, ни создать, ни навязать безусловно успешный боевик. И это значит, что на самом деле ничего и никого нельзя «раскрутить».

По-моему, это — благая весть. Между чужой волей и нашей прихотью остается зазор свободы, где прячется от технологов славы неприкосновенный запас недоступных раскрутке ценностей.