Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что мне темно с другими.

И если мне на сердце тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света!

Не грустно и не одиноко. Все в порядке, больше, чем когда-либо. Не скучаю, разумеется в меру разумного. Найти девушку приличную, умную и красивую, не сложно, это вполне реально. Вот только пустовато. Не пусто, как бывает от скуки или одиночества, нет. Просто пустовато. Не так, как бывает, когда лишаешься какойто привычки или просто чегото, к чему привык. А как, когда уходит чтото по-настоящему важное. Вот и становится пустовато, и я, безусловно, заполню это спиртом и никотином, хорошими фильмами и музыкой, но не будет этого чудесного ощущения спокойствия, которое дарила ты и которое так и не принес тебе я. А что еще нужно мужчине? Ты есть и я способен на все. Вот кажется нашелся способ подарить тебе спокойствие, которого ты так хотела. Ты по прежнему есть и я по прежнему способен на все, не научился тебя понимать и ты тоже, было бы так чудно еслибы я мог положить свои мысли тебе на блюде, без лишних слов и эмоций. Иногда хочу быть твоей собакой, он никогда не ляпнет лишнего, только тревожно повоет. Будут девушки, прекрасные, чудные, умные, красивые, оригиналные, будут любит и лелеять меня. Но всегда останется чтото не то, тот кусочек мира, который смог во всем, вовремя уравновесить меня, сделать полным, его не будет рядом, но он будет, останется главное. Было ужасно глупо не видеть то, что у меня есть все, но в этом один из моих главных минусов.

В бессильном отчаянии
Сжираемый скукой
Себя держать на расстоянии
Называть это мукой
Музыкой закрыть золотые ворота
Начиная забывать о чем ты
Света разводы масляной краской
На потолке оставят кусочки сказки
Нарисованые звезды закроют тенями
Я не буду смотреть в витражи с зеркалами
Я закрылся, смирился, убил свою светлую
Понимаю прекрасно, это не жертва же
Машинист не запомнил тени на станции
Они были стихами когда неясными
Без отчаяния прожиты годы осенние
Я запомню тебя, это не жертва же?

- Что это у него?
- Какой странный человек.


- Это Блюз и Кофе, бестолочи....

- Что он мелет?
- не знаю, но товар отличный..
- Да в самом деле, Высший сорт!
- Отличное качество. Чистейшая чушь!

А ты чешешь репу?

Зима.

Мой дом - постапокалиптический коротыш.

Несколько капель дождя, сухая крона листьев, слабый лучик солнца, шепотка ветра, несколько чайных ложек звука, мысли повкусу... а потом пустота...просто не помню.

Она не могла бы сказать, когда к ней пришла мысль о том, что ее
убивают. В последний месяц были какие-то странные признаки, неуловимые
подозрения, ощущения, глубокие, как океанское дно, где водятся скрытые от
людских глаз монстры, разбухшие, многорукие, злобные и неотразимые.
Комната плавала вокруг нее, источая бациллы истерии. Порой ей
попались на глаза какие-то блестящие инструменты. Она слышала голоса,
видела людей в белых стерильных масках.
- "Мое имя? - подумала она. - Как же меня зовут? Ах, да! Алиса
Лейбер. Жена Дэвида Лейбера."
Но от этого ей не стало легче. Она была одинока с этими белыми,
невнятно бормочущими людьми. И в ней была жуткая боль, и отвращение, и
смертельный ужас.
- "Меня убивают на их глазах. Эти доктора, эти сестры, они не
понимают, что со мной происходит. И Дэвид не знает. И никто не знает кроме
меня и него - убийцы, этого маленького убийцы. Я умираю, и ничего не могу
им сказать. Они посмеются надо мной, скажут, что это бред. Они увидят
убийцу, будут держать его на руках, и никогда не подумают, что он виноват
в моей смерти. И вот я, перед богом и людьми чиста в помыслах, но никто не
поверит мне, меня успокоят ложью, похоронят в незнании, меня будут
оплакивать, а моего убийцу - ласкать."
- "Где же Дэвид? - подумала она. - Наверное в приемной, курит
сигарету за сигаретой и прислушивается к тиканью часов".
Пот брызнул из всего ее тела и с ним предсмертный крик:
- Ну же! Ну! Убей меня! Но я не хочу умирать! Не хочу-у!
И пустота. Вакуум. Внезапно боль схлынула. Изнеможение и мрак. Все
кончилось. О, господи! Она погружалась в черное ничто, все дальше,
дальше...
Шаги. Мягкие приближающиеся шаги. Где-то далеко глухой голос сказал:
- Она спит. Не беспокойте ее.
Запах твида, табака, одеколона "Лютеция". Над ней склонился Дэвид. А
позади него специфический запах доктора Джефферса. Она не стала открывать
глаза.
- Я еще не сплю, - спокойно сказала она. Это было удивительно: она
была жива, могла говорить и почти не ощущала боли.
"Ты хотел посмотреть на убийцу, Дэвид? - подумала она. - Я слышала,
ты хотел взглянуть на него. Ну, что ж, кроме меня тебе его никто не
покажет."
Она открыла глаза. Очертания комнаты стали резче. Она сделала слабый
жест рукой и откинула покрывало.
Убийца со своим красным маленьким личиком спокойно смотрел на Дэвида
Лейбера. Его голубые глазки были безмятежны.
- Эй! - воскликнул Дэвид, улыбаясь. - Да он же чудесный малыш!
Доктор Джефферс ждал Дэвида Лейбера в день, когда он приехал забрать
жену и новорожденного домой. Он усадил Лейбера в кресло в своем кабинете,
угостил сигарой, закурил сам, пристроившись на краешке стола.
Откашлявшись, он пристально посмотрел на Дэвида и сказал:
- Твоя жена не любит ребенка, Дэвид.
- Что?!
- Он ей тяжело дался. И ей самой потребуется много любви и заботы в
ближайшее время. Я не говорил тебе тогда, но в операционной у нее была
истерика. Она говорила странные вещи, я не хочу их повторять. Можно
сказать только, что она чувствует себя чужой ребенку. Возможно, все можно
уяснить одним вопросом. - Он глубоко затянулся и спросил. - Это был
желанный ребенок?
- Почему ты это спрашиваешь?
- Это очень важный вопрос.
- Да, да. Это, конечно, был желанный ребенок! Мы вместе ждали его. И
Алиса была так счастлива, когда поняла, что...
- Это усложнит дело. Если бы ребенок не был запланирован, все свелось
бы к тому случаю, когда женщине ненавистна сама идея материнства. Значит,
к Алисе это не подходит. - Доктор Джефферс вынул изо рта сигару и
задумчиво почесал подбородок. - Видно, здесь что-то другое. Может
что-нибудь захороненное в детстве, что сейчас вырывается наружу. А может
просто временные сомнения и недоверие матери, прошедшей через невыносимую
боль и предсмертное состояние, как Алиса. Если это так, то пройдет немного
времени, и она исцелится. Но все-таки я счел нужным поговорить с тобой,
Дэйв. Это поможет тебе быть спокойным и терпеливым, если она начнет
говорить, что хотела бы, ну... чтобы ребенок родился мертвым. Ну, если
заметишь, что что-то не так, приезжайте ко мне все втроем. Ты же знаешь, я
всегда рад видеть старых друзей. А теперь давай-ка выпьем по одной за
младенца
Был чудесный весенний день. Их машина медленно ползла по бульварам,
окаймленным зеленеющими деревьями. Голубое небо, цветы, теплый ветерок.
Дэйв много болтал, пытаясь увлечь Алису разговором. Сначала она
отвечала односложно, равнодушно, но постепенно оттаяла. Она держала
ребенка на руках, но в ее позе не было ни малейшего намека на материнскую
теплоту, и это причиняло Дэйву почти физическую боль. Казалось, молодая
женщина просто везла фарфоровую статуэтку.
- Да, - сказал он, принужденно улыбнувшись.
- А как мы его назовем?
Алиса равнодушно посмотрела на убегающие деревья.
- Давай не будем пока решать этого. Лучше подождем, пока не выберем
для него какое-нибудь исключительное имя. Не дыми, пожалуйста ему в лицо.
- Ее предложения монотонно следовали одно за другим. Последнее из них
не содержало ни материнского упрека, ни интереса, ни раздражения. Дэйв
засуетился и выбросил только что закуренную сигару в окно.
- Прости, пожалуйста, - сказал он.
Ребенок лежал на руках матери. Тени деревьев пробегали по его лицу.
Голубые глаза были широко раскрыты. Из крошечного розового ротика
раздавалось мерное посапывание. Алиса мельком взглянула на ребенка и
передернула плечами.
- Холодно? - спросил Дэйв.
- Я совсем продрогла. Закрой, пожалуйста, окно, Дэвид.


Они ужинали. Дэйв принес ребенка из детской и усадил его на высокий,
недавно купленный стул, подоткнув со всех сторон подушки.
- Он еще не дорос до стула, - сказала Алиса, глядя на свою вилку.
- Ну, все-таки забавно, когда он сидит с нами, - улыбаясь сказал
Дэвид. - И вообще у меня все хорошо. Даже на работе, если так пойдет
дальше, я получу в этом году не меньше 15 тысяч. Эй, посмотри на этого
красавца. Весь расслюнявился.
Вытирая ребенку рот, он заметил, что Алиса даже не повернулась в его
сторону.
- Я понимаю, что это не очень интересно, - сказал он, снова
принимаясь за еду. - Но мать могла бы проявлять побольше внимания к
собственному ребенку.
Алиса резко выпрямилась:
- Не говори так! По крайней мере, в его присутствии! Можешь сказать
это позже, если необходимо.
- Позже?! - воскликнул он. - В его присутствии, в его отсутствии...
Да какая разница? - Внезапно он пожалел о сказанном и обмяк. - Ладно,
ладно. Я же ничего не говорю.
После ужина она позволила ему отнести ребенка наверх, в детскую. Она
не просила его - она позволила.
Вернувшись, он застал ее у радиоприемника. Играла музыка, которую она
явно не слышала. Глаза ее были закрыты. Когда Дэйв вошел, она вздрогнула,
словно испугалась, порывисто бросилась к нему и прижалась губами к его
губам. Дэйв был ошеломлен. Теперь, когда ребенка не было в их комнате, она
снова ожила - она была свободна.
- Благодарю тебя, - прошептала она. - Благодарю тебя за то, что на
тебя всегда можно положиться, что ты всегда остаешься самим собой.
Он не выдержал и улыбнулся:
- Моя мать говорила мне: "Ты должен сделать так, чтобы в своей семье
было все что нужно".
Она устало откинула назад свои блестящие темные волосы.
- Ты перестарался. Иногда я мечтаю о том, чтобы все у нас было так,
как после свадьбы. Никакой ответственности, никаких детей. - Она сжимала
его руки в своих. Лицо ее было неестественно белым. - О, Дэйв! Когда-то
были только ты и я. Мы защищали друг друга, а сейчас мы защищаем ребенка,
но мы сами никак не защищены от него. Ты понимаешь? Там, в больнице, у
меня было много времени, чтобы подумать об этом. Мир заполнен злом...
- Действительно?
- Да, это так! Но законы защищают нас от этого. А если бы их и не
было, то защищала бы любовь. Я не смогла бы сделать тебе ничего плохого,
потому что ты защищен моей любовью. Ты уязвим для меня, для всех людей, но
любовь охраняет тебя. Я совсем не боюсь за тебя, потому что любовь
смягчает твои неестественные инстинкты, гнев, раздражение. Ну, а ребенок?
Он еще слишком мал, чтобы понимать, что такое любовь и ее законы.
Когда-нибудь мы возможно научим его этому. Но до тех пор мы абсолютно
уязвимы для него.
- Уязвимы для ребенка? - Дэйв отодвинулся от нее и пристально
посмотрел ей в глаза.
- Разве ребенок понимает разницу между тем что правильно, а что нет?
Нет, но он научит понимать.
- Но ведь ребенок такой маленький, такой аморальный. Он просто не
знает, что такое мораль и совесть... - она оборвала свою мысль и резко
обернулась. - Этот шорох! Что это?
Лейбер огляделся.
- Я ничего не слышал...
Она, не мигая, смотрела на дверь в библиотеку. Лейбер пересек
комнату, открыл дверь в библиотеку и включил свет.
- Здесь никого нет. - Он повернулся к ней. - Ты совсем устала. Идем
спать.
Они погасили свет и молча поднялись на верх.
- Прости меня за все эти глупости, - сказала Алиса. - Я, наверное,
действительно устала, очень устала.
Дэвид кивнул. Они нерешительно постояли перед дверью в детскую. Потом
она резко взялась за ручку и распахнула дверь. Он видел, как она подошла к
кроватке, наклонилась над ней и испуганно отшатнулась, как будто ее
ударили в лицо.


"Дэвид!"
Лейбер быстро подошел к ней.
Лицо ребенка было ярко-красным и очень влажным, его крошечный ротик
открывался и закрывался, глаза были темно-синими. Он беспорядочно двигал
руками, сжимая пальцы в кулачки.
- О, - сказал Дэвид. - Да он видно сильно плакал.
- Плакал? - Алиса нагнулась и, чтобы удержать равновесие, схватилась
за перекладину кровати. - Я ничего не слышала.
- Но ведь дверь была закрыта!
- Поэтому он так тяжело дышит, и лицо у него такое красное?
- Конечно. Бедный малыш. Плакал один, в темноте. Пускай он сегодня
спит в нашей комнате. Если опять заплачет мы будем рядом.
- Ты испортишь его, - сказала Алиса.
Лейбер чувствовал за спиной ее пристальный взгляд, когда катил
кроватку в их спальню. Он молча разделся и сел на край кровати. Внезапно
он поднял голову, чертыхнулся и щелкнул пальцами.
- Совсем забыл тебе сказать. В пятницу я должен лететь в Чикаго.
- О, Дэвид, - прошептала Алиса.
- Я откладывал эту поездку уже два месяца, а теперь это мне
необходимо. Я обязан ехать.
- Мне страшно остаться одной...
- С пятницы у нас будет новая кухарка. Она будет здесь все время, а я
буду отсутствовать всего несколько дней.
- Я боюсь, даже не зная чего. Ты не поверишь мне, если я скажу тебе.
Кажется, я схожу с ума.
Он был уже в постели. Алиса выключила свет, подошла и, откинув
одеяло, легла рядом. Ее хорошо вымытое тело источало теплый женский запах.
- Если хочешь, я могу попробовать подождать несколько дней, -
неуверенно сказал он.
- Нет, поезжай, - ответила она. - Это важно, я понимаю. Только я
никак не могу перестать думать о том, что сказала тебе. Законы, любовь,
защита. Любовь защищает тебя от меня, но ребенок... - она глубоко
вздохнула. - Что защищает тебя от него?
Прежде, чем он мог ответить, прежде, чем он смог сказать ей, как
глупо так рассуждать о младенце, она внезапно включила свет - ночник,
висевший над кроватью.
- Смотри! - воскликнула она.
Ребенок лежал и смотрел на них широко раскрытыми глазами. Дэвид
выключил свет и лег. Алиса, дрожа, прижалась к нему.
- Это ужасно - бояться существа, тобой же рожденного. - Ее голос
понизился до шепота, стал почти неслышным. - Он пытался убить меня. Я
клянусь! - она разразилась рыданиями.
- Ну, ну! Успокойся! - обнял ее Дэвид.
Она долго плакала в темноте. Было уже очень поздно, когда они,
наконец, уснули. Но даже во сне она продолжала вздрагивать и всхлипывать.
Дэвид тоже задремал, но прежде, чем его ресницы окончательно сомкнулись,
погружая его в глубокий поток сновидений, он услышал странный приглушенный
звук: сопение маленьких пухлых губ. Ребенок...
И потом - сон.
Утром светило солнце. Алиса улыбалась. Дэвид крутил свои часы над
детской кроваткой.
- Видишь, малыш? Что-то блестящее, что-то красивое. Да-да. Что-то
блестящее, что-то красивое.
Алиса улыбалась. Она сказала ему, чтобы он отправлялся в Чикаго. Она
будет молодцом, ему не о чем беспокоиться. Все будет в порядке.


Самолет взмыл в небо и взял курс на восток. Впереди было небо,
солнце, облака и Чикаго, приближавшийся со скоростью 600 миль в час. Дэйв
окунулся в атмосферу указаний, телефонных звонков, деловых встреч и
банкетов. Тем не менее, он каждый день посылал письмо или телеграмму
Алисе, а иногда и посылку.
На шестой день, вечером, в его номере раздался длинный телефонный
звонок, и он сразу понял, что это междугородний. На проводе был
Лос-Анжелес.
- Алиса?
- Нет, Дэйв. Это Джефферс.
- Доктор?!
- Собирайся, старина. Алиса больна. Лучше бы тебе следующим рейсом
вылететь домой - у нее пневмония. Я сделаю все, что смогу. Если бы это не
сразу после ребенка! Она очень слаба.
Лейбер положил трубку. Он не чувствовал ни рук. ни ног. Все его тело
стало чужим. Комната наполнилась серым туманом.
- Алиса, - проговорил он, невидящим взглядом уставившись на дверь.


Пропеллеры замерли, отбросив назад время и пространство. Только в
собственной спальне к Дэвиду начало возвращаться ощущение окружающей
реальности. Первое, что он увидел - это фигуру доктора Джефферсона,
склонившегося над постелью, на которой лежала Алиса. Доктор медленно
выпрямился и подошел к Дэвиду.
- Твоя жена - слишком хорошая мать. Она больше заботится о ребенке,
чем о себе...
На бледном лице Алисы еле уловимо промелькнула горькая улыбка. Потом
она начала рассказывать. В ее голосе слышался гнев, страх и полная
обреченность.
- Он никак не хотел спать. Я думала, что он заболел. Лежал,
уставившись в одну точку, а поздно ночью начинал кричать. Очень громко, и
все ночи напролет... Я не могла успокоить его и прилечь хоть на минутку.
Доктор Джефферс медленно кивнул.
- Довела себя до пневмонии. Ну, теперь мы начинили ее антибиотиками,
и дело идет на поправку.
- А ребенок? - устало спросил Дэвид.
- Здоров, как бык. Гуляет с кухаркой.
- Спасибо, доктор.
Джефферс собрал свой чемоданчик и, попрощавшись, ушел.
- Дэвид! - Алиса порывисто схватила его за руку. - Это все из-за
ребенка. Я пытаюсь обмануть себя, думаю, что может это все глупости. Но
это не так! Он знал, что я еле на ногах стою после больницы, поэтому
кричал каждую ночь. А когда не кричал, то лежал совсем тихо. Когда я
зажигала свет, он смотрел на меня в упор, не мигая...
Дэвид почувствовал, что все в нем напряглось. Он вспомнил, что и сам
не раз наблюдал эту картину: ребенок молча лежал в темноте с открытыми
глазами. Он не плакал, а пристально смотрел из своей кроватки... Дэвид
постарался отогнать эти мысли - они были безумны.
А Алиса продолжала рассказывать.
- Я хотела убить его. Да, хотела. Прошел день твоего отъезда. Я пошла
в его комнату и положила руку ему на горло. И так стояла долго-долго. Но я
не смогла! Тогда я завернула его в одеяло, перевернула его на живот и
прижала лицо к подушке. Потом я выбежала из комнаты.
Дэвид пытался остановить ее.
- Нет, дай мне закончить, - хрипло сказала она, глядя на стену. -
Когда я выбежала из комнаты, я думала, все это просто. Дети задыхаются
каждый день, никто бы и не догадался. Но когда я вернулась, чтобы застать
его мертвым, Дэвид, он был жив! Да, он перевернулся на спину, дышал и
улыбался! После этого я не могла прикоснуться к нему. Я бросила его и не
приходила даже кормить. Наверное, о нем заботится кухарка, не знаю. Я знаю
только, что своим криком он не давал мне спать, и я мучилась все ночи и
металась по комнате, а теперь я больна. А он лежит и думает, как бы убить
меня. Проще - он понимает, что я слишком много знаю о нем. Я не люблю его,
между нами нет никакой защиты и не будет никогда.
Она выговорилась. Бессильно откинувшись на подушку, она некоторое
время лежала с закрытыми глазами, затем уснула. Дэвид долго стоял над ней,
не в силах пошевелиться. Кровь застыла у него в жилах; казалось, все
клетки замерли в оцепенении.
На следующее утро он сделал то, что ему оставалось сделать. Дэвид
пошел к доктору Джефферсу и все ему рассказал. Ответ Джефферса был весьма
хладнокровен:
- Не стоит расстраиваться, старина. В некоторых случаях матери
ненавидят своих детей, и мы считаем это, совершенно естественным. У нас
есть даже специальный термин для этого явления - амбивалентность:
способность ненавидеть любя. Любовники, например, очень часто ненавидят
друг друга, дети ненавидят матерей...
Лейбер прервал его:
- Я никогда не ненавидел свою мать.
- Конечно, ты никогда не признаешь этого. Люди никогда не любят
признаваться в таких вещах. Да, зачастую, эта ненависть бывает абсолютно
бессознательна.
- Но Алиса признает, что ненавидит своего ребенка.
- Точнее скажем, у нее есть навязчивая идея. Она сделала шаг вперед
от примитивной амбвивалентности.
Кесарево сечение дало жизнь ребенку и чуть было не лишило Алису
жизни. Она винит ребенка в своем предсмертном состоянии и в пневмонии. Она
путает причину и следствие и сваливает вину за свои беды на самый удобный
объект. Господи, да все мы так делаем! Мы спотыкаемся о стул, и проклинаем
его, а не нашу неловкость. Если мы промазали, играя в гольф, то ругаем
клюшку, мячик, неровную площадку. Или неприятности в бизнесе, мы обвиняем
бога, погоду, судьбу, но только не самих себя. Я могу повторить тебе
только то, что говорил раньше: люби ее. Духовный покой и гармония - лучшее
лекарство. Найди способ продемонстрировать ей свои чувства, придай ей
уверенность в себе. Помоги ей понять, какое невинное и безобидное существо
ребенок. Убеди ее, что ради ребенка стоило рискнуть жизнью. Пройдет время,
все уляжется, она забудет о смерти и полюбит ребенка. Если через месяц она
не успокоится, дай мне знать. Я поищу хорошего психиатра. А теперь, иди к
Алисе и преобрази свою унылую физиономию.
На следующий день Алиса решила сама отвезти его на работу. На
пол-пути она вдруг свернула к обочине и затормозила. Затем медленно
повернулась к мужу.
- Я хотела бы куда-нибудь уехать. Я не знаю, сможешь ли ты сейчас
взять отпуск, но если нет, то отпусти меня одну. Пожалуйста. Мы могли бы
кого-нибудь нанять присмотреть за ребенком. Но мне необходимо куда-нибудь
уехать на время. Я думала, что отделаюсь от этого... от этого ощущения. Но
я не могу, я не могу оставаться с ним в комнате. И он смотрит на меня, как
будто смертельно ненавидит. Я не могу заставить себя прикоснуться к
нему... Я хочу куда-нибудь уехать, прежде чем что-то случится.
Он молча вышел из машины, обошел ее кругом и знаком попросил Алису
отодвинуться.
- Все, что тебе нужно, это побывать у психиатра. Если он предложит
съездить в отпуск, я согласен. Но это не может так дальше продолжаться. У
меня просто голова кругом идет. - Дэвид устроился за рулем и включил
зажигание.
- Дальше я поведу машину сам.
Она опустила голову, пытаясь удержать слезы. Когда они приехали к
конторе Дэвида, Алиса повернулась к нему:
- Хорошо. Поговори с доктором. Я готова поговорить с кем хочешь.
Он поцеловал ее.
- Вот теперь, мадам, вы рассуждаете разумно. Ты в состоянии добраться
домой самостоятельно?
- Конечно, чудак.
- Тогда до ужина. Поезжай осторожнее.
- Я всегда так езжу. Пока.
Дэвид отступил на обочину и посмотрел вслед удаляющейся машине.
Первое, что он сумел сделать, придя на работу, это позвонить
Джефферсону и попросить договориться о приеме у надежного психиатра.
День тянулся невыразимо долго, дела не клеились. Его сознание было
окутано каким-то туманом, в котором ему виделось искаженное ужасом лицо
Алисы, повторявшей его имя. Ей все-таки удалось внушить ему свои страхи.
+Она буквально убедила его, что ребенок в какой-то степени ненормален. Он
диктовал какие-то нудные письма, разговаривал с бестолковыми клерками,
подписывал никому не нужные бумаги. В конце дня он был как выжатый лимон,
голова раскалывалась от боли, и он был счастлив, что отправляется домой.
Когда наступило лето, страсти, казалось, действительно начали
утихать. Дэйв, хотя и был поглощен работой, находил время и для своей
жены. Она, в свою очередь, много время проводила на воздухе - гуляла,
играла с соседями в бадминтон. Стала более уравновешенной. Казалось, она
забыла о своих страхах...
Алиса проснулась, дрожа от страха. За окном лил дождь и завывал
ветер. Она схватила мужа за плечо и трясла, пока он не проснулся и не
спросил сонным голосом, что случилось.
- Что-то здесь в комнате. Следит за нами, прошептала она.
Дэйв включил свет.
- Тебе показалось, - сказал он. - Успокойся, все в порядке. У тебя
давно уже этого не было.
Она глубоко вздохнула, когда он выключил свет, и внезапно сразу
уснула. Дэйв обнял ее и задумался о том; какая славная и, вместе с тем
странная женщина, его жена.
Прошло примерно полчаса. Он услышал, как скрипнула и немного
отворилась дверь в спальню. Дэйв знал, что за дверью никого нет, а поэтому
нет смысла вставать и закрывать ее. Однако ему не спалось. Он долго лежал
в темноте. Кругом была тишина. Наверное прошел еще час.
Вдруг из детской раздался пронзительный крик. Это был одинокий звук,
затерянный в пространстве из звезд, темноты, дыхания Алисы в его объятиях.
Лейбер медленно сосчитал до ста. Крик продолжался. Стараясь не
потревожить Алису, он выскользнул из постели, надел тапочки и прямо в
пижаме двинулся из спальни. "Надо спуститься вниз, - подумал он. -
Подогрею молоко и..." Его нога поскользнулась на чем-то мягком, и он
полетел вниз, в темноту. Инстинктивно расставив руки, Дэйв ухватился за
перила лестницы и удержался. Он выругался.
Предмет, на который он наступил, пролетел вниз и шлепнулся на
ступеньку. Волна ярости накатила на Дэйва. "Какого черта разбрасывать вещи
на лестнице!" Он наклонился и поднял этот предмет, чуть было не лишившей
его жизни. Пальцы Дэйва похолодели. У него перехватило дыхание. Вещь,
которую он держал в руке, была игрушкой.
Нескладная, сшитая из кусков и лоскутов, купленная им в шутку для
ребенка, кукла.
В лифте он подумал: А что, если бы я сказал Алисе про игрушку - про
ту тряпичную куклу, на которой я поскользнулся на лестнице ночью? Бог мой,
да это совсем выбило бы ее из колеи. Нет. Ни за что, мало ли что
бывает..."
Уже начинало смеркаться, когда он подъехал к дому на такси.
Расставшись с шофером, Дэвид вышел из машины и по бетонной дорожке
двинулся к дому. Дом почему-то казался очень молчаливым, необитаемым.
Дэвид вспомнил, что сегодня пятница, а значит кухарка со второй половины
дня свободна. А Алиса, наверное, уснула, измотанная своими страхами. Он
вздохнул и повернул ключ в замочной скважине. Дверь беззвучно подалась на
хорошо смазанных петлях. Дэвид вошел, бросил шляпу на стул возле портфеля.
Затем он начал снимать плащ, и тут, случайно взглянув на лестницу,
замер...
Лучи заходящего солнца проникали через боковое окно и освещали яркие
лоскуты тряпичной куклы, лежащей на верхней ступеньке. Но на куклу он
почти не обратил внимания. Его взгляд был прикован к Алисе, лежавшей на
лестнице в неестественной позе сломанной марионетки, которая больше не
может танцевать. Алиса была мертва. Если не считать грохота ударов его
сердца, в доме была абсолютная тишина. Алиса была МЕРТВА!!!
Он бросился к ней, сжал в ладонях ее лицо, он тряс ее за плечи. Он
пытался посадить ее, бессвязно выкрикивая ее имя. Все было напрасно. Он
оставил ее и бросился наверх. Распахнул дверь в детскую, подбежал к
кроватке. Ребенок лежал с закрытыми глазами. Его личико было потным и
красным, как будто он долго плакал.
- Она умерла, - сказал Лейбер ребенку. - Она умерла.
Он захохотал сначала тихо, потом все громче и громче. В таком
состоянии и застал его Джефферс, который был обеспокоен его звонком и
зашел повидать Алису. После нескольких крепких пощечин, Дэвид пришел в
себя.
- Она упала с лестницы, доктор. Она наступила на куклу и упала.
Сегодня ночью я сам чуть было не упал из-за этой куклы, а теперь...
Джефферс энергично потряс его за плечи.
- Эх доктор, - Дэвид улыбался, как пьяный. - Вот ведь забавно. Я же,
наконец, придумал имя для этого ребенка.
Доктор молчал.
- Я буду крестить его в воскресенье. Знаете, какое имя я ему дам? Я
назову его Люцифером.
Было уже одиннадцать часов вечера. Все эти странные и почти
незнакомые люди, выражавшие свое соболезнования уже ушли из дома. Дэвид и
Джефферс сидели в библиотеке.
- Алиса не была сумасшедшей, - медленно сказал Дэвид. - У нее были
основания бояться ребенка.
Доктор предостерегающе поднял руку:
- Она обвиняла его в своей болезни, а ты - в ее смерти. Мы знаем, что
она наступила на игрушку и поскользнулась. Причем же здесь ребенок.
- Ты хочешь сказать Люцифер?
- Не надо его так называть!
Дэвид покачал головой.
- Алиса слышала шум по ночам, какие-то шорохи в холле. Ты хочешь
знать, кто его мог создавать? Ребенок. В четыре месяца он мог прекрасно
передвигаться в темноте, подслушивать наши разговоры. А если я зажигал
свет, ребенок ведь такой маленький. Он может спрятаться за мебелью, за
дверью...
- Прекрати! - прервал его Джефферс.
- Нет, позволь мне сказать то, что я думаю. Иначе я сойду с ума.
Когда я был в Чикаго, кто не давал Алисе спать и довел ее до
пневмонии? А когда она все же выжила, он попытался убить меня. Это ведь
так просто - оставить игрушку на лестнице и кричать кричать в темноте,
пока отец не спустится вниз за твоим молоком и не поскользнется. Просто,
но эффективно. Со мной это не сработало, а Алиса - мертва.
Дэвид закурил сигарету.
- Мне уже давно нужно было сообразить, я же включал свет ночью. Много
раз. И всегда он лежал с открытыми глазами. Дети все время обычно спят,
если они сыты и здоровы. Только не этот. Он не спит, он думает.
- Дети не думают.
- Но он не спит, что бы там не происходило в его мозгах. А что мы,
собственно, знаем о психике младенцев? У него были причины ненавидеть
Алису. Она подозревала, что он не обычный ребенок. Совсем, совсем не
обычный. Что мы знаем о детях, доктор? Общий код развития? Да. Ты знаешь,
конечно, сколько детей убивают своих матерей при рождении. За что? А может
это месть за то, что их выталкивают в этот непривычный для них мир? -
Дэвид наклонился к доктору. - Допустим, что несколько детей из всех
мальчиков рождаются способными передвигаться, видеть, слышать, как многие
животные и насекомые. Насекомые рождаются самостоятельными. Многие звери и
птицы становятся самостоятельными за несколько недель. А у детей уходят
годы на то, чтобы научиться говорить и уверенно передвигаться на своих
слабых ногах. А если один ребенок на биллион рождается не таким? Если он
от рождения умудрен и способен думать? Инстинктивно, конечно, он может
ползать в темноте по дому и слушать, слушать. А как легко кричать всю ночь
и довести мать до пневмонии. Как легко при рождении так прижаться к
матери, что несколько ловких маневров обеспечат перитонит.
- Ради бога, прекрати! - Джефферс вскочил на ноги. - Какие ужасные
вещи ты говоришь!
- Да, я говорю чудовищные вещи. Сколько матерей умирает при родах?
Сколько их, давших жизнь странным маленьким существам и заплативших за это
своей жизнью? А кто они, эти существа? Над чем работают их мозги в
кровавой тьме? Примитивные маленькие мозги, подогреваемые клеточной
памятью, ненавистью, грубой жестокостью, инстинктом самосохранения. А
самосохранение в этом случае означает устранение матери, ведь она
подсознательно понимает, какое чудовище рождает на свет. Скажи-ка, доктор,
есть ли на свете что-нибудь более эгоистическое, чем ребенок?
Доктор нахмурился и покачал головой.
Лейбер опустил сигарету.
- Я не приписываю такому ребенку сверхъестественной силы. Достаточно
уметь ползать, на несколько месяцев опережая нормальное развитие,
достаточно уметь слушать, уметь покричать всю ночь. Этого достаточно, даже
более, чем достаточно.
Доктор попытался обратить все в шутку.
- Это обвинение в предумышленном убийстве. В таком случае убийца
должен иметь определенные мотивы. А какие мотивы могут быть у ребенка?
Лейбер не заставил себя долго ждать и ответил:
- А что может быть на свете более удобным и спокойным, чем состояние
ребенка во чреве матери? Его окружает блаженный мир питательной среды,
тишины и покоя. И из этого, совершенного по своей природе, уюта ребенок
внезапно выталкивается в наш огромный мир, который своей непохожестью на
все, что было раньше, кажется ему чудовищным. Мир, где ему холодно и
неудобно, где он не может есть когда и сколько захочет, где он должен
добиваться любви, которая была его неотъемлемым правом. И ребенок мстит за
это. Мстит за холодный воздух и огромное пространство, мстит за то, что у
него отнимают привычный мир. Ненависть и эгоизм, заложенные в генах,
руководят его крошечным мозгом. А кто виноват в этой грубой смене
окружающей среды? Мать! Так абстрактная ненависть ребенка ко всему
внешнему миру приобретает конкретный объект, причем чисто инстинктивно.
Мать извергает его, изгоняет из своей утробы. Так отомсти ей! А кто это
существо рядом с матерью? Отец! Гены подсказывают ребенку, что он тоже
как-то виноват во всем этом. Так убей и отца тоже!
Джефферс прервал его:
- Если то, что ты говоришь, хоть в какой-то степени близко к истине,
то каждая мать должна остерегаться, или по крайней мере, бояться своего
ребенка.
- А почему бы и нет? Разве у ребенка нет идеального алиби?
Тысячелетия слепой человеческой веры защищают его. По всем общепринятым
понятиям он беспомощный и невиновный. Но ребенок рождается с ненавистью, и
со временем положение еще больше ухудшается. Новорожденный получает заботу
и внимание в большом объеме. Когда он кричит или чихает, у него достаточно
власти, чтобы заставить родителей прыгать вокруг него и делать разные
глупости. Но проходят годы, и ребенок чувствует, что его власть исчезает и
никогда уже не вернется. Так почему бы не использовать ту полную власть,
которую он пока имеет? Почему бы не воспользоваться положением, которое
дает такие преимущества? Опыт предыдущих поколений подсказывает ему, что
потом уже будет слишком поздно выражать свою ненависть. Только сейчас
нужно действовать. - Голос Лейбера опустился почти до шепота. - Мой малыш
лежит по ночам в кроватке с влажным и красным личиком, он тяжело дышит. От
плача? Нет, от того, что ему приходится выбираться из кроватки и в темноте
ползать по комнатам. Мой малыш... Я должен убить его, иначе он убьет меня.
Доктор поднялся, подошел к окну, затем налил в стакан воды.
- Никого ты не убьешь, - спокойно сказал он. - Тебе нужно отдохнуть.
Я дам тебе несколько таблеток, и ты будешь спать. Двадцать четыре часа.
Потом подумаем, что делать дальше. Прими это.
Дэвид проглотил таблетки и медленно запил их водой. Он не
сопротивлялся, когда доктор провожал его в спальню, укладывал в кровать.
Джефферс подождал, пока он уснул, затем ушел, погасив свет и взял с собой
ключи Дэвида.
Сквозь тяжелую дремоту, Дэвид услышал какой-то шорох у двери. "Что
это?" - слабо пронеслось в сознании. Что-то двигалось по комнате. Но Дэвид
Лейбер уже спал.


Было ранее утро, когда доктор Джефферс вернулся. Он провел бессонную
ночь, и какое-то смутное беспокойство заставило его приехать пораньше,
хотя он был уверен, что Лейбер еще спит.
Открыв ключом дверь, Джефферс вошел в холл и положил на столик
саквояж, с которым никогда не расставался. Что-то белое промелькнуло
наверху лестницы. А может ему просто показалось. Внимание доктора привлек
запах газа в доме. Не раздеваясь он бросился наверх, в спальню Лейбера.
Дэвид неподвижно лежал на кровати. Вся комната была наполнена газом,
со свистом выходящим из открытой форсунки отопительной системы,
находившейся у самого пола. Джефферс быстро нагнулся и закрыл кран, затем
распахнул окно и бросился к Лейберу. Тело Дэвида уже похолодело - смерть
наступила несколько часов назад. Джефферса душил кашель, глаза застилали
слезы. Он выскочил из спальни и захлопнул за собой дверь. Лейбер не
открывал газ, он физически не мог бы этого сделать. Снотворное должно было
отключить его по меньшей мере до полудня. Это не было самоубийством. А
может осталось какая-то возможность этого?
Джефферс задумчиво подошел к двери в детскую. К его удивлению, дверь
оказалось запертой на замок. Джефферс нашел в связке нужный ключ и,
отперев дверь, подошел к кроватке. Она была пуста.
С минуту доктор стоял в оцепенении, затем медленно произнес вслух:
- Дверь захлопнулась. И ты не смог вернуться обратно в кроватку, где
ты был бы в полной безопасности. Ты не знал, что эти замки могут сами
защелкиваться. Маленькие детали рушат лучшие планы. Я найду тебя, где бы
ты не прятался, - доктор оборвал себя и поднес ладонь ко лбу. - Господи,
кажется я схожу с ума. Я говорю, как Алиса и Дэвид. Но их уже нет в живых,
а значит у меня нет выбора. Я ни в чем не уверен, но у меня нет выбора!
Он опустился вниз и достал какой-то предмет. Где-то сбоку послышался
шорох, и Джефферс быстро обернулся.
"Я помог тебе появиться в этом мире, а теперь должен помочь уйти из
него", - подумал он и сделал несколько шагов вперед, подняв руку.
Солнечный свет упал на предмет, который он держал в руке.
- Смотри-ка малыш, что-то блестящее, что-то красивое!
Скальпель!!

Я согласен на самый лютый мороз, если будет ветер.

Глубокая ночь наступила, свинцовые тучи грозили спрятать луну. В небольшой квартире старой хрущевки, её единственный хозяин, уже несколько часов лежа на полу, пытался уснуть. Пролежав порядочное количество времени, глядя в потолок, от руки изрисованный звездами, Он надеялся, что сон придет и плавно унесет Его с собой. Обычно так оно и случалось. Лунный свет проникал сквозь неплотно закрытые жалюзи, оставляя призрачную полоску на потолке, небольшом куске стены и слабый отсвет на полу, пробегая по Его телу еле заметной дорожкой. Столь желанное забвение так и не приходило. Он начинал всерьез нервничать. Не подумайте, то был не обычный невроз от частой бессонницы, совсем нет, это было волнение более глубокое, более тревожное. Нечто подобное человек испытывает, должно быть, перед дальним перелетом или просто долгим путешествием. Человек в таких ситуациях обычно начинает вспоминать, выключил ли он свет дома, не забыл ли отключить газ, оставил ли он корм домашним животным и не завянут ли в его отсутствие любимые фиалки. Точно так же и Он лежа на полу, копался в своих мыслях ожидая сон. Волнение увеличивалось, слишком давно ему не приходилось спать. Это ужасно…
Он оставил без присмотра целый сон, уже месяц Он не появлялся там и сейчас боялся, что могло случиться . Целый мир. За которым даже присмотреть некому! Мир которому отроду меньше года, остался на месяц совсем один одинешенек. Помниться, несколько месяцев назад, Он впервые оказался там. Как и сегодня, сон совершенно не хотел приходить, более того, казалось, что он совершенно очевидно убегает. Рассветное солнце уже выглянуло из-за линии горизонта, когда беглец одумался и все же вернулся на законное место, уводя Его за собой в приятный мир сна.
Он открыл глаза. Земля под ногами, была изрезана трещинами и изломами, все вокруг окутывала дымка тумана, слегка светящегося околофиолетовыми оттенками. То тут то там, вокруг Него мелькали тени, идя вперед, сквозь туман, он все время натыкался на лица знакомые ему, это были герои книг, в том виде как представлял себе их Он, киноактеры, старые знакомые в самых интересных одеждах, животные, или просто необычные создания, как например огромный цветок, с пышным бутоном, на подобии тюльпана, но с длинным рядом узких, похожих на спицы зубов, который поинтересовался: «не найдется ли у любезнейшего закурить?». Он шел вперед, потеряв счет времени и пройденному расстоянию, как вдруг увидел огромный возвышающийся над туманом силуэт, неизвестного происхождения, через несколько шагов стало ясно, что это было невероятных размеров растение, с широкими, под несколько метров лепестками. На одном из них сидела крошечная фигурка, заметив гостя, она грациозно спорхнул на землю, и пошла навстречу. Когда она подошла поближе Он смог разглядеть незнакомку. Это была, безусловно, девушка, невысокого роста, со светлыми, не понятного цвета волосами и такими же глазами, уши немного заострены, как у эльфов из кинофильмов, прекрасное лицо, овалом, заостряющимся к подбородку, излучало дружелюбие.
- Привет, меня зовут Леи! – поздоровалась эльфа. Пораженный происходящим, слишком реальным для сна, Он не смог выдавить из себя ничего осмысленного, кроме довольно глупой фразы.
- Где я?
- Во сне разумеется. – Глаза Леи изучали его лицо, остановившись на глазах, они жадно впились в зрачки.
- А…что я здесь делаю? Кто они? – Он махнул рукой назад, там где простирался туман. Попытка отвести взгляд оказалась, крайне неубедительной, Он начинал чувствовать себя неуютно.
- Ты здесь… собственно, спишь. А они, твои мысли и фантазии в большей части, хотя не все.. Ты наверняка встретил Самюэля? Бедняга не курил уже несколько лет, знаешь…было бы неплохо построить вон там табачную фабрику…ну или просто сделать кладовки с трубочным зельем…Кстати ты не против если я здесь поживу? – Леи говорила не переставая ни на секунду, все это сопровождалось довольно бурной жестикуляцией. Очевидно, устав стоять на месте, эльфа расправила небольшие крылья, покрытые черным и белым оперением, поднялась на несколько сантиметров над землей и поплыла в сторону огромного лепестка, на котором недавно сидела, при этом продолжая что-то бурно рассказывать и описывать.
- Леи – медленно следуя за неожиданной знакомой и немного сообразив, что происходит вокруг, он осмелился обратиться к ней – А кто ты?
- Я твоя фея – ответила она не оборачиваясь.
- То есть «Моя фея»?
- Ох… - Леи мученически подняла взгляд наверх, будто ожидая, оттуда подсказки или помощи - У каждого живого человека есть фея, она следует за ним по пятам, охраняет его сон… вот я твоя фея. А это твой сон… впрочем не совсем так…
Он вопросительно посмотрел на неё, а фея продолжила:
- Ты слишком сильно старался убежать от себя. В конце концов, посмотри на свою квартиру! Кроме старого ковра, побитого столика, и картины от школьной подруги нет ничего! Сам загнал себя.. а этот мир, он – твой.
- Мир..?
- Да, то место где ты сейчас, оно ни чем не хуже, того, где ты заснул. И оно будет жить, даже когда ты проснешься, если захочешь разумеется.
- Если захочу чтобы жило?
- Нет, если захочешь проснуться.
- А как же ты? Тут же есть еще кто то… пока шел…
- Я просто тут живу, а насчет других не знаю.. это твой мир.
- И я волен делать здесь что захочу?
- Разумеется, впрочем ты и так сделал, что захотел, вот только с населением возникли проблемы, но даже не смотря на это, они все живы…правда довольно бесцельны, но это проходит.
Проснувшись на следующее утро после этого сна, Он долго лежал и смотрел в потолок, надеясь, что наваждение исчезнет, солнце еще не взошло и раздвинув створки шалюзей, Он заметил мелькнувшую тень, тень это была крайне похожа на ночную знакомую. В комнате от чего то было очень холодно. Пройдя по квартире, Он заметил что все двери и окна, кроме одного, раскрыты настежь.
Все следующие дни проходили в тумане, работа, дом, сон. Жизнь прошлая казалась скучной и бестолковой, каждый вечер он стремился оказаться скорее в своем чудесном мире.
Мир его, начал принимать смысл. Он построил огромную табачную фабрику для Самюэля, дал своим фантазиям чувства, некотором позволил мыслить, туман стал плотнее, силуэты, однако, попадались реже, только изредка кто-то встречался на пути и стремился с жаром рассказать Ему что-то важное, нечто необычайно знакомое, но интересное. Он создал для своих фантазий искусства, не те, что привыкли видеть мы, как живопись, поэзия или музыка. Иные, но от этого ни на йоту не хуже. А для себя создал набережную. Небольшой, пологий склон, с несколькими рядами груш и огромными, будто дома, ивами у самой воды. Около берега цвели лотосы, вечный закат и мелкий дождик пожеланию. Приходя сюда каждую ночь он не чувствовал себя ни одиноким, ни покинутым, чувство невероятного тепла наполняло его, несколько раз он думал о том чтобы не просыпался, но страх остаться навсегда в своем мире все же был сильнее желания покоя. Так шли день за днем, неделя за неделей, время шло стремительно, но во сне оно растягивалось, как того хотел он.
Он как обычно прошел в тумане, мимо дерева Леи, мимо Самюэля, встретил по дороге пышную даму с собачкой, которая сказала, что было бы неплохо устроить здесь выставку или быть может даже поставить театр и остановился на своей набережной. Как всегда усевшись под раскидистой ивой, он смотрел на воду. Маленькие барашки волн разбивались, о камни около берега, волнуя лотосы, уже привычная дорожка заката переползала из одной части озера в другую. Он сидел и смотрел на остатки вечнозаходящего солнца и на уже появляющеюся луну, думал о предложение пышной дамы: «Неужели им в самом деле нужен театр или выставка? Но зачем? Нет, конечно, если они хотят, я сделаю. Впрочем. Логичнее было бы просто научить их делать все самим, уж такие мелочи они смогут сами. Интересно а они могут говорить друг с другом… Хотя может им это и не нужно вообще, поди, найди приятеля в таком дыму, нет все же общаться они могут, ведь кто поливает Самюэля, и табак ему привозят. Может и не уходит отсюда? Здесь вполне приятно, да и Леи говорила, что как то можно…» Его мысль оборвалась, что-то холодное легло ему на плечо и крепко сжало, повернув голову, он заметил Леи, фея стаяла рядом и смотрела куда-то вверх, туда где солнце усердно старалось уйти спать, голос её прозвучал тихо, но неожиданно резко и печально:
- Стоит тебе проснуться, как оно, все же, зайдет, когда ты засыпаешь, наступает рассвет, пока идешь сюда, проходит день, пока сидишь здесь, оно заходит. Ты сам сделал так – голос её дрогнул – Не уходи. -Фраза эта прозвучала слишком неожиданно и странно, для создания столь необычного и сказочного.
- Я и не ухожу… Просто проснусь и снова вернусь, что в этом такого? – Он говорил торопливо и взволнованно и с легкой насмешкой в голосе.
- Прошу тебя, не надо уходить – Леи посмотрела в его глаза, она была очень серьезна, но где то глубоко за радужкой, можно было разглядеть тревогу или даже отчаяние.
Он не ответил на этот раз, просто проснулся «Глупая фея – подумал он про себя – Ну и что с того что я проснусь? Можно подумать что-то случиться… сон он и сон, какая разница ему до меня?».
Умывшись и собрав остатки завтрака со стала, он быстро оделся и выбежал из дома, день в душном офисе как всегда казался сущим наказанием. Стрелки часов медленно перекатывались по циферблату…
Возвращаясь домой, он думал о том, что ему рассказала фея.
Наступала ночь, появлялась луна. Как всегда по дороге домой, он пошел через старый парк, в котором росло огромной множество дубов, и кажется было несколько хвойных деревьев. Закутавшись в свои размышления он шел через парк не обращая внимания на все чтобы не происходило вокруг, но так или иначе увиденное впереди заставило его остановиться. Около огромного дерева, сидела обнаженная девушка с русыми, скорее рыжими волосами. Она молча обхватила колени руками и смотрела куда то сквозь него. Подойдя поближе, он спросил у девушки, все ли в порядке. Та не ответила, она дрожала, было видно что сильно замерзла. Он помог ей подняться и укрыл своим плащом, вместе они пошли к нему домой.
Приведя девушку к себе, он поставил чайник и откапав где-то рубашку и старые потертые джинсы, предложил их девушке и помог ей одеться. Усадив её застал он налил чаю, и поставил разогреваться вчерашний ужин.
- Как тебя зовут?
- Вика. – Девушка, держа чашку двумя руками, сидела, поджав под себя ноги и исподлобья глядя на него.
- Что ты делала там?
- Не помню – Вика озадаченно помотала головой. – я была дома… а потом… не помню..
- А где ты живешь?
- Я живу у себя дома, там – она неоднозначно махнула рукой куцдато в сторону.
- Ммм… да, я как-то так подумал. А где твой дом находиться?
- Не знаю… я никогда не спрашивала.
Удивительная неспособность девушки, указать хотя бы собственный адрес проживания, смутила его, но решив оставить подобные допросы на потом, он повернулся к Вике:
- Хочешь есть?
- Угу.. – девушка воодушевлено закивала головой – А ты тут один живешь?
- Да… ну а с кем же еще? – Он невесело усмехнулся.
- Ну не знаю я вот с Адольфом живу…- Вика задумчиво, нахмурила брови.
- А кто такой этот Адольф? – В его голове, мелькнула мысль о том, что может найтись кто-то, кому можно было бы сплавить нежданную гостью и наконец отправиться спать.
- Это мой кот, большой и пушистый.. рыжий с черным – Вика выпрямилась на стуле и стала беззаботно качать ногами, едва не достающими до пола.
- Кот? ты живешь совсем одна с котом? – он вопросительно посмотрел на неё, протягивая одновременно тарелку с обещанным ужином.
- Да, родители уехали куда то, когда я была совсем маленькая – её беззаботность и непосредственность, немного пугали. В первые с момент встречи он посмотрел на неё, невысокая, волосы, почти достают до пояса, удивительно красивое лицо, с немного неправильными чертами, что только придавало ему очарования, глаза. Очень глубокие глаза, цвет неясный слишком много оттенков, но что-то ближе к зелено-голубым. Заметив что Он разглядывает её, Вика подняла взгляд от тарелки спросила:
- Ты же не выгонишь меня, правда?
- А как же Альфред?
- Адольф… моего кота зовут Адольф, он переживет, я оставила ему еды и к тому же всегда можно поймать себе мышь! Ну на худой конец таракана.. – она снова задумчиво принялась за еду, будто размышляя, сойдет таракан вместо мыши, или лучше просто поесть сухого корма.
- Но у меня негде спать… будешь хлеб? – Он протянул вике остатки от буханки.
- Я могу спать на полу, он умер. – Вика многозначительно посмотрела на остатки хлеба.
- Как умер?
- Высох, слишком долго лежал в одиночестве.
После ужина он нашел где то старый матрац и покрывало, и постелил импровизированную кровать подальше от окна. Расположившись по привычке в центре комнаты, он как и прежде закрыла глаза и приготовился заснуть, чтобы рассказать Леи как она было на права. Сон накатывал приятным волнами дремоты, когда он почувствовал что, что-то теплое прижалось к нему. Он открыл глаза. Рядом лежала Вика.
- Мне страшно там, там тени. Их много - она уткнулась головой ему в плечо и заплакала.
С тех пор ему не приснился ни один сон, а однажды утром, открыв глаза, он заметил что окна и двери снова открыты, в квартире он был один. Вика исчезла. Холод проник под кожу, он поспешил скорее все закрыть, выпил горячий кофе, но это не помогло. Весь день прошел в ожидании вечера.

И вот сейчас он лежал один. Он надеялся, что сон придет и плавно унесет Его с собой. Обычно так оно и случалось. Лунный свет проникал сквозь неплотно закрытые жалюзи, оставляя призрачную полоску на потолке, небольшом куске стены и слабый отсвет на полу, пробегая по Его телу еле заметной дорожкой. Столь желанное забвение так и не приходило. Он начинал всерьез нервничать. Не подумайте, то был не обычный невроз от частой бессонницы, совсем нет, это было волнение более глубокое, более тревожное. Нечто подобное человек испытывает, должно быть, перед дальним перелетом или просто долгим путешествием. Человек в таких ситуациях обычно начинает вспоминать, выключил ли он свет дома, не забыл ли отключить газ, оставил ли он корм домашним животным и не завянут ли в его отсутствие любимые фиалки. Точно так же и Он лежа на полу, копался в своих мыслях ожидая сон. Волнение увеличивалось, слишком давно ему не приходилось спать.
Вот сон начал подступать. За окном послышалось пение одинокой птицы. И он провалился в небытие.
Он не сразу узнал место в котором находился, земля было по прежнему полна неровностей и трещин, тумана не было, лишь тонкая струйка дыма под ногами, Он пошел наугад. Туда, где, как он думал будет находиться его набережная и дерево Леи. В нос ударил неприятный запах затхлого табака, посмотрев под ноги, он увидел огромный полусгнивший тюльпан, над которым кружили мухи. Еще через несколько шагов появилось и то самое дерево с завядшими огромными листьями по бокам. Набережная все не появлялась. Он уже отчаялся её найти, вокруг не было ничего. Щемящая пустота и нестерпимый холод. Он упал на землю и решил что больше не будет просыпаться. Не было больше ни фабрики, ни фантазий, ни Леи… все исчезли и в этом виноват он сам. Он хотел забиться в угол, которого здесь не было. Его крик никто бы не услышал. Последнее что оставалось у этого человека исчезло по его же вине.

В глаза ударил свет. Он боялся открывать их не зная чем это закончиться. Свет был не яркий, когда от ночника, даже слабее. Под собой он ощутил, что-то довольно теплое и ворсинистое, сел. Он был в своей комнате. Луна, обходила жалюзи и светила в глаза. Кошмар, это был просто кошмар. Отдышавшись, сердце бешено колотилось, он умылся и пошел было на кухню попить воды, но упал в нескольких шагах от кухонной двери и уснул.

Озеро столь большое, что противоположный берег был едва различим, открылось перед ним. Рассветное солнце здесь застыло неподвижно.
- Теперь оно твоё – Раздался голос за спиной. Он обернулся и увидел фею, она сидела, на небольшом камне – Я ждала тебя

Стук колес... Поезд медленно покачиваясь бежит вдаль. Закатное солнце ушло, бросив на прощание последние алые лучи... что же в этом шарике? Чего же в нем такого что манит, как светельник мотыльков... Почему, откуда, это желание тянуться к свету? Ведь же разумом ясно что как не старайся до солнца не дотянуться... Но это лишь разум... он ничтожен. Нет, я ни в коем случае не недооцениваю возможности человеческого разума, логического мышления, созидательного и разрушительного начал ума... Вовсе нет...просто в сравнении с душой человека они ничтожны... Ведь согласитесь что малодушие хуже и губительнее слабоумия? Я не понимаю солнце, я кажется с детста обижен на него неизвестно за что... Вот и сейчас этот закатный комок света принес с собой, казалось потухший, под голос колес, сумбур в голове. Почему то самым первым я вспомнил правило о написании "тся" и "ться"... в поезде жизнь течет размеренно и спокойно... Мысли приходят в голову охотно и уходят вовремя, как самые, что ни на есть, порядочные и долгожданные гости. Вчерашняя ночь была бессона и гости решили задержаться, а сегодня вернулись вместе с закатным солнцем... сердце бьется тихо и не в ритм... вместе с Pink floyd и Джимом Морисоном я улетаю проч из душного вагона... Дождь... Все очень просто, просто гроза...

Сумерки... прекрасное время суток. Безусловно, даже не смотря на то, что им сложно сравниться в своем великолепии с ночью, они есть и остаются завораживающими, гораздо более загадочными и чарающими. Пожалуй, я бы мог сравнить ночь с поцелуем , тогда сумерки его страстное, затуманивающее разум ожидание. Что вам нравится больше - решайте сами.

Волна накрывает с головой, подводное течение, уносит еще дальше от берега, в лицо бьет вторая волна, вода прорывается в легкие, носоглотка уже болит, паники нет, просто удивление, мысли в голове вполне холодны и сдержаны. Кажется первая мысль подсказывает, что бороться с волнами на таком растоении от отмели бессмысленно, что просто следует плыть параллельно берегу. Вторая гостья в голове напоминает, что не стоит пытаться вдохнуть воздух как только появляется возможность, разумеется, если нет желания захлебнуться. Следущяя волна силнее предыдущей, она поднимает на гребне и швыряет как жалкую куклу, остается ощущение полета, но при возвращении в воду дыхание жалким спазмом вырывается из легких. Грудь внутри горит, горло режет ножь морской соли, едва проступающий страх после последней волны не дает открыть глаза. Почемуто ужаса нет... Даже признаков паники... Но вот только остаться тут... Нет не хочется ни капильки... И если честно, даже не знаю почему, но вот еще один кувырок на волнах и отчаение накрывает удушливой волной, хуже шторма. Черт побери это не честно!
Это было бы так грустно, остаться здесь и больше ни разу не увидеть глаза хамелеоны, и улыбку, может самую искреннюю улыбку в мире... Думая об этом я не заметил что выниривая из волны, не надо начинать прятаться от следующей, понемногу ветер улегся, и волны пошли на убыль, лежа на спине я еще долго смотрел на луну, пока не пришел в себя и поплыл к берегу, небольшой выброс адреналина в кровь немного вернул меня в реальность, но кажется, не избавил от кругов под глазами, гдето в глубине души, в отдельной норке жил страх.

Вместе с пионерским отрядом собирал ракушки, все они нашли себе гору морских украшений, а я только осколок стекла... Но он лучше любой самой диковинной и красивой раковины.

Либо идиотизм в этом мире входит в неприятную привычку, либо я становлюсь слишком брезглив и высокомерен.

Утес. Несколько километров от города. После длительной прогулки пешком, окунуться в прохладную, солёную воду было приятно. Конечно идти вдоль берега в поисках нужного места, не самое умное что можно придумать, тут нет спасателей, всевозможных обслуживающих услуг, кафе и магазинчиков, но вместе с тем здесь нет душной толпы людей и вода не напоминает солоноватое болото, к тому же выбрав удачное место я заранее позаботился об избавлении моей драгоценной тушки от солнечных лучей. Найденный пляж казался вполне толковым местом, на вид неприметный закуток в начале очень скромной горной гряды, решив осмотреться получше я полез на утес нависающий над пляжем. Он был совсем не высок и подъем к нему был пологим настолько, чтобы можно было вскарабкаться наверх за считаные минуты. Скрыватся мне было не от чего потому что солнце уже заходило. Тем лучше. Бордовый диск заходил за горизонт, оставляя на поверхности моря проходящюю до берега алую тропинку. Ближе к концу закатной дороги вода пенилась, горела и вскипала бордовыми бурунами. Песок до заката казавшийся белыми осколками стекла или кварца сейчас поблескивал множеством искорок. Окрашеное цветом не поддающимся описанию небо неподвижно застыло над едва колышашеюся вдали гладью воды, принимая и отражая её. Я спустился на пляж. Вода едва ли отличалась от воздуха, только мягче и не такая безумная. Дно долгое время отказывалось уходить глубже, так что метров 200 я шел по пояс в воде, после чего мель резко обрывалась. Любопытство превысило ослабший здравый смысл и я нырнул, глубже, еще чуть-чуть, вода стремилась вытолкнуть меня, уже поднимаясь наверх, я царапнул рукой дно и заметил непонятный камень, для ракушки моя находка имела слишком круглую и обтекамую форму, отбросив менее приятные варианты, я остановился на камне и оказался прав. когда я нырнул во второй раз, руки почти сразу нашли круглый камешек, я потянул его со дна, поскорее стремясь к вожделенному воздуху, вслед за тем что уже смог достать со дна, потянулись еще несколько таких же, со стороны это напоминало бусы. Выбравшись на берег я разглядел сокровище и понял что это не совсем бусы, скорее две пары чёток, переплетенные вместе, они были сделана из какогото зеленоватого камня - оникса или может даже нифрита, судя по состоянию, на дне они покоились недавно, я бы даже мог назвать их новыми. Мысли о морской находке надолго увлкели меня... Чтож оставлю её себе.

Красота слишком субъективна чтобы судить о ней объективно. Так же как и множество чувств, мыслей, явлений её сложно, может даже вообще невозможно, во всяком случае человеку, загнать хоть в какието мало-мальски приемлемые рамки. Часто пытаясь разглядеть красоту люди находят эстетичность, куртуазность, симпатию, смущение равно как и удивление, страх, воодушевление. Красота вполне самодостаточна. То есть ей не требуется подтверждения, либо какогото сопутствующего чувства, будь то счастье, ненависть, противоречие, воинственность, терпимость или чтото еще. Конечно же красота может входить в ваше сознание как часть одного из чувств, ощущений или эмоций, создавая тем самым более широкий и точный спектр осознания окружающего, материи и природы в частности. Каждый находит красоту по своему вкусу и образу жизни, она не обязательно будет соответствовать чувству прекрасного. Ночь например красива, красив и закат, ветер красив более чем, красив так же и рассвет и миллионы звезд, и пламя огня, глаза любимой, случайная мысль, сокровенный секрет, лёд, радуга, цвета не поддающиеся глазу, звуки вне слуха, запахи вне обоняния, нечто привычное, чтото давно забытое, светлая грусть, легкая радость, движение губ, стремление мысли, затаенный ужас, иступление, грани снега, голос дождя.... А вы ноктюрн сыграть могли бы, на флейте водосточных труб?

Солнце, уже не столь яркое и тревожное готовилось уйти за горизонт, наступало то довольно неплохое время суток, что предшествует сумеркам и идет перед самым закатом. Воздух наполнялся, абсолютно особенным ароматом, харрактерезующим именно это время, в нём будто был растворен морфий или новокаин, опьяняющее, расслабляющее ощущение проходило по всему телу и сулило лживый покой. облака нависали необычной неоновой дымкой, поезд уже вошел в более прохладную полосу и двигался на север. Я знал, что скоро вернусь в то место, где живу обычно, однако чтото внутри слабый затравленный голосок кричал что нужно поскорее уйти оттуда, куда угодно, на сколько удасться, бежать от всего знакомого, лживопревычного. Даже не смотря на то, что я люблю этот сумасшедший, холодный, огромный, непоседлевый, мстительный, глубокий город. Я хотел уйти. Здесь могли бы держать меня только несколько вещей, они и сейчас держат, но всеже я постораюсь уйти отсюда, как смогу, куда смогу. Ложь пронизывает наше существование на всем жизненом пути, она скальпелем вскрывает нарывы страха, мутной пеленой заволакивает истину, губит дружбу и любовь. Чего же кривить душой, я и сам лгал, более того делал это чаще чем хотелось бы. Но всё же некоторые люди лгать не умеет, например ваш покорнейший слуга. Ложь это тоже своего рода исскуство, которым я не смог овладеть, своим языком лгун, словно художник кистью, творит невероятные, замысловатые картины. Между тем, мои дорогие друзья, надеюсь вы находите разницу между лгуном и лжецом, ибо разница эта более чем достойна вашего внимания. В то время как первый подобен фантазёру, второй, будто неумелый портной, ставит карявые заплатки на полотне своей жизни. Тяжёлые свинцовые тучи заволокли небо, алая полоса озарила небо, однако солнца уже видно не было. Вдали виднелся небольшой город, кажется Елец. Тучи разных оттеноков нависали над движушемся поездом. Пошел дождь... Наконецто, я очень соскучился по нему... Кажется он тоже. Мысли обычно спокойные в дождливую погоду сейчас имели отчаянный харрактер, я вспоминал, вспоминал события давние и не очень, лица, взгляды, фразы... Реплики брошенные случайно и не очень. Теперь все это я видел иначе. Чтото оставило горько-сладкий привкус ностальгии, чтото являло собой так полюбившеюся мне за последнее время светлую грусть, от чего то бросало в отчаяние, а иные мысли и воспоминания и вовсе обходили стороной чердак моей памяти. Дождь убаюкивал, отличная колыбельная... Почти лучшая на свете. Чтож, еще несколько часов и я буду тут.

Вот уже завтра вечером сяду на поезд на Белоруском и поеду далеко-далеко, там где почти постоянно и высоко светит глупый пунцовый шарик, не люблю я солнце честно скажу, оно никогда не угадывает - летом слишком яркое, зимой наоборот его ужасно не хватает..но оно всегда, всегда, чёрт побери, есть! Не понимаю когда дорогого человека называют "Солнце". Он что такой же настырный? Или тоже светиться все время? Или каждую ночь уходит куда-то?
Уеду всегото на две недели, уеду и ничего не оставлю тут, в этом месте которое обычно называют "Дом". А когда оствлять нечего уехать куда то, пусть даже не надолго...это очень и очень здорово, наверное я бы хотел уехать на совсем, но не сейчас... Во-первых, я слишком люблю этот огромный город чтобы отделаться от него вот просто так, во-вторых не тот возраст и состояние. Наверное мне будет чегото не хватать, но это не связанно с местом в котором я нахожусь. В конце концов у меня будет 2 суток в поезде, чтобы чтото переосмыслить под монотонный голос колес: все что было...есть...
предположить что будет. Самое главное чтобы не сел плеер, потому что разговаривать с поездом тоже однажды надоест.
"Для счастья человеку не нужно ничего" Да, может быть, но скажите, разве счастье избавит вас от одиночества или отчаяния? Скажите что нельзя быть счастливым и одниоким? Чушь! Очень даже можно, но в этом случае счастье не наполнит вас, оно не наполнит вас тем самым воздушным, невероятным ощущением, когда кажется что звезда есть внутри вас, она наполнеят вас светом прекрасным настолько, что на него можно смотреть не опосаясь за свое зрение, когда луна смеётся глядя на вас, когда ветер стремится рассказать вам чтото невиданное, чтото далекое и абсолютно невероятное. В этом случае счастье прильнёт к вашему сердцу легкой струйкой, маленьким щенком, и уйдет испугавшись больших собак в вашей душе. Есть несколько вещей, которые способны растопить лёд в сердце, Дружба,Тепло людей, Ласка. Есть несколько вещей которые способны поддерживать счастье и тепло в вашей душе, Вера, Надежда. Есть несколько вещей которые могут позволить вам улыбнутся про себя, Светая грусть, Случайное прикосновение, Мимолетный взгляд. И есть всего лишь одна вещь которая может вас спасти. Но её легко потерять легче чем вы могли бы себе представить, и невероятно сложно выкинуть , сложнее чем вы могли бы подумать.
Свобода...я свободен, свободен от предубеждений, мнения окружающих, религии, законы мне нарушать ни к чему и это тоже делает меня свободным, но полностью освободит меня только черное бездушие, предательский лёд в сердце... и нужна ли мне такая свобода? Лучше быть жалким рабом.
Мне будет не хватать..да мне будет нехватать снов, тепла и заботы, но когданибудь все будет лучше, А пока что я уеду, уеду далеко буду жить ночью, я ненавижу это чертов шарик... а набережная.. да там же морской берег!! Я надеюсь он расскажет чтонибудь хорошее укроет вечером..ведь я знаю я засну на пляже, обязательно засну, может споёт колыбельную, а потом за мной присмотрит луна...
Я обязательно расскажу об этом когда приеду...

-Дорогой, спускайся, будешь сидеть там - простудишься. - Её голос донесся откудато снизу. Он молча заглянул за край крыши, туда, где надеялся увидеть её. Она стаяла на балконе, закутавшись в старое покрывало, желтые глаза странно поблескивали при свете луны, тревожный взгляд бережно бегал по его лицу, будто осматривая, все ли в порядке.
- Не волнуйся, все хорошо, я сейчас спущусь, сделай кофе - улыбнувшись про себя, он отодвинулся подальше от края, чтобы ветер случайно не выкинул его с плоской хорошо продуваемой площадки. Он взглянул на небо еще раз чтобы убедиться что все в порядке "Кажеться тихо" решил про себя и пошел к лесенке, ведущей на балкон, где его уже ждала она с двумя станкачиками кофе.
-Вот.. как ты любишь - она протянулв ему стаканчик от которого чуть подымался дым. Он молча принял его и сел в кресло, она присела рядом, укрыв их обоих пледом, глядя на тихие огоньки звезд они уснули, луна прошла полукргом и уже было собиралась уступить место рассвету,когда послышался неожиданный шум, чтото быстро с легким всполохом ударило в крышу. Он встрепенулся, встал из кресла, укрыл её пледом, Она нахмурила брови будто совсем еще маленький ребенок.
- Спи - прошептал он и стал подниматься наверх, на крыше он слегка приостановился на краю и медленно начал идти к средине площадки, что то живое билось там, подойдя ближе он разглядел маленькое сердце, оно светилось, и надрывно, невпопад билось, он взял его в руки и начал дышать на него, пытаясь согреть, но он лишь дернулось в последний раз и остыло.
- Это..это та звезда?- голос звучал взволнованно, чуть напуганно, её рука слегка коснулась, его плеча, звезда в его руках начал таять, и лекгим дождиком прокапала на черепицу, оставив на ней несколько десятков жемчужин.
- Да...она...она кажеться умерла... я ждал её..не думал что прилетит на рассвете... обычно они уже уходят спать...я..я теперь и не знаю..она умерла... - последнее годы он ловил звезды на крыше, иногда он могли заблудиться, тогда он ловил их и возвращал назад, за это они светили ему, они любили друг друга. Любили, но не так, как это делают люди, просто они знали что не могут жить друг без друга, они без него блуждали бесцельно, не понимая зачем нужны...и просто глупо светили, как пустые фонарики, а он без них не мог представить ни беззвездную ночь, ни день полный ожидания сумерек, а теперь погибла его подопечная... - Я предал их... нужно было дождаться когда они все уснут...
Дни тянулись бессмысленнной чередой, звезды перестали верить ему, и больше не светили... Он перестал есть и совсем не обращал внимания на неё. Лишь одна ночь принесла долгажданное спокойствие, он поднялся наверх и увидел там её, она сидела на краю крыши, на обнаженных плечах легкой мантией лежал лишь прозрачный платок.
- Что ты делаешь здесь? - он подошел к ней скинул с себя рубашку, обнял её и укрыл - Ты же замерзнешь, глупая, пошли в дом.
- Нет...не надо - легкий поцелуй коснулся его губ - Я люблю тебя. - произнесла она еле слышно.
Платок слетел с её худых плеч и улетел прочь, тая, она исчезла и понеслась вверх. Оставшись на крыше один он закурил, звезды отвернулись от него, только мимолетный блеск ослепил его на мгновение. Не желая того он случайно поднял голову вверх и увидел новую звезду

34 слушали 1 копий [+ в свой плеер]

Когда ангелы умирают

Любовь не бывает одинока, а если она одинока, значит стоит смириться что это не любовь вовсе.

Бизюбики...они не столь осмысленны как кукумберы, но если заметить что последние живут в хабибатсах...впрочем все это меркнет когда видишь задорную оленину

15 слушали 1 копий [+ в свой плеер]

Opium

Я шел вдоль оживленной автострады, мимо меня мелькали машины, но кроме этих корявых железяк, вокруг не было ничего. Впереди виднелся мост над рекой Москвой, мост этот проходил точно над шлюзом, часы показывали что скоро вечер, сумерки начинали отходить от земли. Но несмотря на это в спину мне с ужасной силой било солнце, я боялся повернуть голову, потому что чувствовал, что увидев свет этого солнца вполне можно было бы нахвататься солнечных зайчиков, а то и вовсе ослепнуть. Путь мой шел как раз к тому мосту. Стоит заметить, что он был на порядочной высоте над водой, но это не мешало стелиться по нему тонкому, будто ковер, слою тумана, к тому же при въезде на него виднелась табличка с предупреждением, о возможности этого явления. Я шел мимо пустыря, скромного перелеска, байк клуба, снова перелеска...слева от меня летели машины. Плеер кажется, сел, несколько попыток вернуть его к жизни ни к чему не привели... пришлось вынуть наушники... и только теперь я услышал звук ветра...тревожный голос. Поднял голову вверх, вперед...с этим солнцем, я совсем забыл что оно покорило далеко не все небо, а лишь ту его часть, что за моей спиной. Стоя на мосту я увидел, что передо мной стелиться огромная полоса свинцовых туч, настолько тяжелых, что они не двигались, и я мог чувствовать как приближаюсь к ним. За спиной по прежнему висел пунцовый шарик. Посмотрел на верх и увидел как полоса легких облаков разделяет синие небо и пунцовые небеса..пошел дождь... я сделал несколько шагов вперед потом еще.. я шел в дождь