© Copyright Лисевская Юлия (julja5@rambler.ru)
Яой

Дождь барабанил по тугой черной ткани зонта, заглушая все звуки, кроме моих быстрых шагов. В пустом переулке, казалось, залитым водой, было слышно только моё прерывистое от бега дыхание... Я бегу не разбирая дороги..лишь бы скрыться...скрыться от страха и от своих безумных желаний, которые вспыхнули, когда наши взгляды встретились....Я чувствую, что ты идёшь за мной..мне даже не нужно оглядываться, чтобы видеть твою высокую стройную фигуру, затянутую в черную форму Хищников... Тебя хотят все...самые родовитые принцы только и желают что оказаться в твоей постели, но идёшь ты за мной...сыном лавочника, мужем богатого ростовщика...На твоих губах змеится улыбка, холодные глаза подсвечиваются желанием...ты бы хотел рывком прижать меня к стене, сорвать брюки и войти..сразу на всю длину, прорывая кольцо мышц...но ты идешь за мной, загоняя в угол...И мне ничего не остается, кроме того как отдаться...потому что я хочу этого...я не хочу больше быть приятным аксессуаром в жизни мужа, отвратительного в своей жадности...я не хочу заживо умирать...я хочу тебя.....Отбрасываю зонт и бегу к спасительной двери...закрыться..эти мысли недопустимы...Офицер Хищников опасен, смертелен, ядовит... Не успеваю...Сильные руки в черных перчатках хватают меня за плечи, прижимая к дубовой двери моего же дома, где ждет муж, сидя в своем кресле в пижаме...Черная фуражка падает на землю, мои пальцы непослушно вплетаются в его черные волосы...губы покорно раскрываются под его губами, пропуская его язык...Меня трясёт от страха и возбуждения...я знаю, это не мой муж, он не преклоняется предо мной...Хищник жаждет моего тела, удовольствия...И меня ещё больше заводит его волчья агрессивность...он не спрашивает, а жестко берет...
- Нет...- я отстраняюсь. с трудом заставив руки упереться в широкие плечи, раня пальцы о нашивки.
В твоих глазах насмешка..ты знаешь, что я сдался...Поэтому запускаешь пальцы в мои волосы, заставляя покорно запрокинуть голову, открывая беззащитную шею.
- Нет? Я ведь отпущу тебя...
Вцепляюсь пальцами в его одежду..не отпущу...
- Не здесь...
Ты улыбаешься...сердце замирает..
- Хочешь чтобы я взял тебя в супружеской кровати...
Ублюдок....
Покорно принимаю все, что он хочет...Я отдаюсь врагу...убийце, который завтра может быть без зазрений совести пристрелит и меня..ну и что, если сейчас он стаскивает с меня одежду, жадно гладит обнажившуюся кожу...Моя податливость возбуждает в нём хищника...Кусаю костяшки пальцев, чтобы не кричать...он ухмыляется..я знаю, он хочет вырывать из меня стоны и крики...пытка..он мастер пыток...
Мысль, что кто-то может увидеть нас, смешит... Я погибну... Если хоть кто-то увидит - моя жизнь кончена...Недопустимо, чтобы благочестивый порядочный юноша, к тому же замужем, оттдавался с такой страстью чужаку, тем более захватчику...на пороге дома...
Но хищник слишком нетерпелив. Стон рвется из горла, когда один палец проникает в меня....я удивлен его заботой...второй палец и я выгибаюсь, избегая лишней боли...
Пальцы побелели от напряжения, губа прокушена, спина похожа на натянутую тетиву...Без боли не обходится..никогда...я прижимаюсь лбом к его плечу, крепче сжимая ноги на его талии, чувствуя как перекатываются мышцы по-звериному гибкой спины под черной тканью...Его дыхание прерывается, когда я сжимаюсь вокруг его члена... мне чертовски хорошо... я чувствую себя мразью, грязной шлюхой, но живым... огонь расползается по моим высохшим жилам с каждым его резким толчком пробиваясь в сердце...
Да..да..да...больно...да..глубже...сильнее...Не останавливайся...боже, как ты красив в своей звериной страсти...Я подаюсь тебе навстречу, впуская как можно глубже...я никому такого не позволял, а ты даже не спросил....проник в меня, в самое сердце...Твои губы накрывают мой рот, заглушая мой крик...на твоей шее точно останутся царапины..жаль, что их не будет видно под форменным воротником...Чувствую, как ты кончаешь внутри меня...кайф...мне уже на все плевать....все окутано оргазменной дымкой...Ты отстраняешься. Шепчешь очищающее заклинание, поднимаешь фуражку...морщишся когда ткань рубашки касается кровоточащих царапин...
- Дикая кошка...- и снова поцелуй, подчиняющий, поглащающий....и ты уходишь.Я обессилено сползаю по стенке, безумно улыбаясь.
- Кто здесь? Франс, о господи!
Муж подхватывает меня на руки и вволакивает в дом. В клетку.
-Кто это сделал? Франс, ответь кто?
Я улыбаюсь припухшими губами, слизывая каплю крови. Альбер смотрит на меня глазами, полными отвращения и похоти...да уж таким он меня точно не видел..оттраханным и развратным...пусть смотрит...может у него хоть раз за последние пять лет встанет... Он ударил меня. Конечно, проще меня, чем себя, чтобы согнать наваждение...ведь непристало добропорядочному гражданину хотеть своего супруга привязанным к постели с раздвинутыми ногами...а он хочет...аж вспотел...
- Кто? Шлюха!! Так и знал, что не стоит подбирать всякую шваль...я даже догадываюсь кто....ублюдочный Хищник...
Конечно, ты догадываешься, боров... Ведь серые глаза волка никогда не скрывали желания...Ооо, даже так..ты винишь себя? За то, что повёл меня на тот прием? Да ты что, это был лучший день в моей жизни! Нет, бал был отвратно скучный, но как билось моё сердце, когда вошел он..в компании своих друзей, таких же сильных и опасных, он был опаснее всех...
- Я не знаю, что с ним сделаю...я убью его! - верещал мой муженек, пока я стаскивал с себя одежду и набирал ванну. Ничего ты не сделаешь...только разозлить можешь..ведь я теперь его собственность....я предчувствую тот момент, когда один его единственный взгляд докажет этому жирдяю свое превосходство и владение мной...Я шлюха. Я не люблю никого...Муж купил меня за деньги, Хищник просто взял...точнее я отдался..просто потому что хотел...и ещё хочу...хочу принимать его стоя, сидя, лежа, на четвереньках...Начинаю поглаживать себя под водой...Свинья замолкает, глядя на меня выпученными глазами...такого он уж точно не видел...он видел только хрупкого юношу, по горлышко закутанного одеждой, краснеющего от похотливого взгляда..с прилизанными белокурыми волосами, сжатыми губами...так смотри на меня настоящего...моё тело жаждет ласки, моя кожа манит....губы приоткрыты, глаза затуманенны дымкой страсти...
- Франс прекрати...ты ведешь себя отвратительно..
- Но тебе ведь нравится?
Он делает шаг ко мне. Его трясет. По вискам течет пот...ладони вспотели, а член торчит колом...Рывком вытаскивает меня из ванны и бросает на колени...останутся синяки...мозолистые руки с толстыми волосатыми пальцами дергают меня за волосы, притягивая голову к паху..ну нет...меня стошнит...
- Ты смешон.
Он багровеет от ярости. Кидает меня лицом вниз на кровать и входит. После Хищника его маленький член не приносит мне боли...и это просто бесит его...даже способность причинять мне боль Хищник забрал себе...Он быстро кончает и валится рядом на постель, тяжело дыша...потом притягивает меня к себе на плечо, неловко гладя по голове...он считает, что все прошло...и я и он удовлетворены...а по моим жилам растекается ненависть...я закрываю глаза и засыпаю...

О том, что произошло вчера напоминает только едва заметная боль в теле. Муж уже сидел за столом и пил кофе, спрятавшись за газету. Одеваюсь...брюки, рубашка, жилет, домашняя куртка, носки..причесываюсь...волосок к волоску...одеваю маску. Спускаюсь в столовую.
- Доброе утро.
Торопливо кивает. Слуги накрывают на стол. Тишина нарушаемая позвякиванием чашки о блюдце и шуршанием газеты. Семейная идилия.
- Мистер Райт, сэр...
Кофе проливается на белоснежную салфетку...пачкает...Опускаю взгляд. Тихие уверенные шаги, бархатистый голос...
- Доброе утро, мистер Райт...
Муж протягивает ему руку. Тонкие сильные пальцы в черных перчатках сжимают волосатую пятерню.
- Выпьете с нами кофе?
Он соглашается. Садиться за стол. Пока муж отдает указания, смотрит на меня. Я боюсь поднять взгляд. Боюсь, что вчерашнее безумие вернётся...
- Конечно, я буду оказывать всяческое содействие и предоставлю свой дом для ваших офицеров...
Гул в ушах...кровь толчками стучит в висках...не убежать...Обреченно поднимаю взгляд. Серые глаза холодно смотрят на меня из-под черной рваной челки. Холодно...Возвращаю взгляд. Я умею притворяться. Всю жизнь только этим и занимался. В сумрачной глубине его глаз что-то мелькает..темное и тяжелое, как безумие...но тут же исчезает...
- Вынужден покинуть вас..дела..дела....Мистер Райт, до вечера...Франс...
Мы остаемся одни. Слуга убирает со стола, не понимая, почему хозяин так бледен и испуган...
Дверь с тихим щелчком закрывается, и тут же сильные руки опрокидывают меня на стол, заставляя раздвинуть ноги, выгнуть спину, предлагая всего себя...
- Не мог дождаться...ты...черт...хочу..- доносились до моего сознания хриплое рычание.- Мой...мой...
Обвиваю его бедра ногами, сжимаю, притягивая к себе за плечи...Прикусывая его ухо, слышу сдавленное шипение..мои пальцы скользят за воротник его рубашки...улыбка расползается на моих губах.
- Мой...- шепчу ему в ухо. Он стонет и замирает, выплескиваясь в меня...
Он приподнимается. Долго смотрит на меня...потом мягко целует меня...
- Твой...- моё сердце замирает, когда я слышу этот глухой шепот. Нежно перебираю его волосы..лежать на столе под ним неудобно, но тепло...Поверхность стола холодит разгоряченную кожу, острые край упирается в спину...
Тогда это началось...Я познал радость обладания...Хищник подчинялся...только мне...только мои рукам...он выгибался под моими ласками и поцелуями...послушно приходил, когда я звал..мой...теперь меня не могли ранить похотливые взгляды, которые на него бросали на балах и улицах, любуясь поджарой фигурой, гибкими движениями и грацией...я знаю, что на любую попытку приручения он перегрызет глотку любому..потому что он мой...
Он лежит на спине..его руки привязаны к столбцам кровати...тихие стоны срываются с его губ, пока я медленно ласкаю его роскошное тело...даже зверю нужна ласка...облизывая головку его члена, провожу языком по всей длине...звериный рык переходит в жалобный вой...волчонок...Срывающимся голосом ты шепчешь заклятие, отпускающее твои руки...я кричу, чувствуя как ты резко входишь в меня..не от боли...я принимаю его в себя, а мой муж спит в соседней комнате, а его друзья веселятся в столовой...Я насаживаюсь до предела, упираясь в его плечи руками...резко, с оттяжкой...ты мечешься подо мной..и уже не понятно кто кого берет...ты распахиваешь глаза...они почти черные от наслаждения...волосы рассыпаны по подушке, рот страдальчески искажен...ты последний раз входишь в меня и кончаешь...я падаю на тебя сверху, судорожно целуя щеки, подбородок, шею, губы...
- Что ты со мной делаешь? Отпусти...- неприкрытая боль в голосе. Молча одеваешься и уходишь. Я сижу в постели, прижимая к себе смятую простыну, пахнущую тобой...
Что происходит? Пустота закрадывается в сердце....
Завтра мне сообщили, что он погиб. Жаль...А я думал у меня наконец-то появится ручной волчонок....

Солнце пробираясь через ветви деревьев слепит глаза. Вот футбольный мячик только что проскакал мимо, дети кричат, смеются, играют. По всюду стоит шум. Топот маленьких ножек по дорожке и газону. Тут, почти все дети повернулись в одну сторону, там, куда смотрели их невинные глаза, стоял и плакал мальчик. Он плакал так горько, что у всех кто его слышал, наворачивались слёзы на глаза. Может, он недавно потерял, маму с папой? Ну конечно. Тут ни у кого нет родителей. Если б даже они и были, то эти дети ни на секунду здесь больше бы не задержались. Они непременно бы уехали домой. Их там накормили и напоили досыта, да положили бы спать. Нет тут всё иначе, со временем дети вырастают и уходят от сюда и создаётся такое ощущение, что их забрали домой родители. Но родителей нет, да и детей тоже уже нет. А время? Время штука необъятная, даже необъяснимая. Единственное что помогает нам смотреть на него это часы. Как секретные агенты следят за подозреваемыми, так и мы следим за временем через маленькое, стеклянное окошко часов. А что внутри этих часов? Что заставляет маленькие стрелки двигаться вечно? Ибо время вечно… Механизм - совершенное, металлическое строение. Колёсики, пружинки, болтики и рычажки – вот что! О да! А потом гордый колокол на часовне бьёт ровно двенадцать раз, дабы вынести свой суровый приговор.
Вот, мол, прошло опять время, а Вы всё ещё тут. Копошитесь там, ругаетесь, строите непонятно что – непонятно для чего. Видимо хотите спрятаться от судьбы, хотите доказать сами Себе, успокоить Себя. Что всё хорошо, что люди будут жить вечно, как и их дома.… Как само время. Нет! Не бывать этому, никогда не бывать! А я смотрю на вас сверху вниз и удивляюсь: я стою уже тут так долго, и постоянно меняюсь. То где-то камушек отломится, то покрасят меня. А вы люди, сколько бы лет не прошло, не меняетесь вовсе. Ваши города продолжают расти, ваша жадность неутолима, ваши души алчны, ваши руки грязны от крови и лжи.
Стою я, а рядом со мной как всегда Ватари. Старик смотрит на меня,повернув в мою сторону голову. Я знаю что он сочувствует мне, знаю что жалеет. Я маленький а всё понимаю... Он держит меня за руку. Холодно. Я сжимаю его руку со всей силы. Ему, наверное, больно, но он этого не показывает. Идёт снег, он падает мне на разгорячённое от слёз лицо. Последний удар колокола и всё замолкает, как затишье перед бурей.
Плёнка обрывается,как в старых фильмах и.... Передо мной как всегда монитор компьютера, он приятно жужжит, я хлопаю глазами, пытаясь прийти в себя после такого странного сна. Недоеденный пончик и чашечка чая, всё как обычно. Но сердце как-то странно колотится, предательски скрипит, готовое в любую секунду выпрыгнуть из тела, что бы душа перестала чувствовать боль. Я врываюсь в кабинет. Там много мониторов, они слепят глаза, мешают нормально видеть. Он сидит в кресле. Кресло с колёсиками по этому ему не нужно вставать что бы увидеть кто вошёл. Отьехав от стола и повернувшись ко мне, он спрашивает. –Что случилось Риузаки? Какой родной голос, такой любимый, такой добрый. Я стою не в силах что либо сказать. Меня переполняет чувство благодарности. За то что выростил меня, за то что не бросил на произвол судьбы. Он добродушно кивает мне и прям как отец спрашивает. –Что такое? Отец...Это слово мне не знакомо, но я считаю Ватари моим отцом. Хоть это и не правда. Думаю такой титул присваивают не родным людям,а тем кто относиться к тебе так как должны относиться родные. Как сестра или как брат, как мать... Я стою и понимаю что выгляжу глупо. Мне никогда не было стыдно выглядеть нелепо. Особенно перед Ватари. Хочется кинуться ему на шею и заплакать. Не знаю почему, такое чувство что это наша последняя встреча. Мои чувства редко меня подводили...
В руках я держу тетрадь смерти. Это моё самое великое открытие, хотя я делаю вид что для меня она значит не больше чем вещица для расследования. Я держу её вверх ногами, думаю это выглядит странно, но это даёт мне полностью рассмотреть что у этой тетради убийств у одной из страниц оторван уголок. Я сижу на корточках что стало для меня обычным делом с того момента когда мне стукнуло 12 лет. Я разговариваю с Богом смерти Ремом. Я пытаюсь узнать у него побольше о тетради, но видимо шинигами не хочет делиться со мной информацией. Может ли Бог смерти быть под чьей то властью? Ягами всё это время стоял за моей спиной. Он слушал наш разговор с шинигами. –Ягами кун,
Окликаю я его.Равнодушные глаза,мои и твои.Я не смотрю на тебя, но чувствую твой взгляд на моей спине.
-Ты наконец-то получил свободу, однако всё равно продолжаешь находиться здесь практически постоянно.
Недавно мы избавились от наручников. Теперь намного удобнее жить, нам стало легче от этого обоим. Хотя я стал ощущать нехватку. Чего? Его... Отвечаю я на собственный вопрос. Я даже и не думал что эта слежка будет такой приятной для меня. Мы спали в одной кровати, завтракали за одним столом, а затем садились работать- вместе. Знать что он рядом было просто замечательно. Я ненавижу себя за такие мысли. Я отломил кусочек от сливочного тортика и положил его в свой рот.
-А когда приходит Амане, вы общаетесь всего несколько минут в холле. Вы вполне можете встречаться и в других местах...
После короткой паузы я решил добавить.
-Знаешь ли.
Я услышал как он сделал шаг вперёд,затем другой. Вскоре он оказался позади меня и положил руку мне на плечё. Совсем не по дружески- отметил я про себя.
-Дело по поимке Киры ещё не закрыто, поэтому время не для любви. Или ты намекаешь на то что моё присутствие здесь тебе мешает?
Опять играешь на чувствах Ягами? Это уже давно устарело, ты же знаешь как я отвечу.
-Нет.
Просто отвечаю я.Он отпускает моё плечё и уходит обратно, видимо хочет подняться по лестнице. Я всё ещё чувствую тепло его рук. Лестница прозрачная и его лицо,вернее часть его лица в стекле искажается. Забавное ощущение. Будто одна половина лица открыта всем, а та что за стеклом хранится в тайне и никому не увидеть истину. Будто искажённая часть лица это Кира живущий в Лайте. Почему я знаю что ты Кира? Хотя я очень хочу надеяться что это не так. Кто же ты Ягами Лайт? Поднявшись по лестнице ты встретился с Мисой на улице. Я с какой то дикой ревностью поглядываю на монитор. Вот вы расстались, ещё быстрее чем обычно. Я удивлён. Миса Миса красивая, но я почему то смотрю только на тебя. Широкие плечи, спортивная фигура, изящная спина и твой утончённый вкус в выборе одежды. Мы с тобой так похожи и так отличаемся друг от друга что от этого становиться страшно.
Начались новые убийства. Это случилось ещё и сразу после того как была освобождена Амане... Ещё 16 жертв. Матсуда как всегда слишком эмоционален, зато он забавный. Глядя на него поднимается настроение. Ягами как всегда идеально играет. Но что это за странное чувство? Оно не отпускало меня сегодня весь день. Думаю сегодня что-то случитьсяю -Если теперь два Киры-говорю я-То следует их поймать!
Я начинаю есть пандовое печенье, и усиленно думать над следующими шагами. А ты спокоен и зол одновременно. И так красив когда защищал Мису, будто она и впрямь дорога тебе. Думаю правило 13 дней фальшивка. «Если после первой записи в тетради человек не запишет больше ни одного имени в течении 13 дней,он умрёт.»Но Ягами и Амане ещё живы,может ли такое быть?
Я заметил Риузаки на крыше,когда проходил ниже этажём. Он просто...просто стоял на крыше. Был жуткий ливень. Я рад что всё так получилось с Шинигами, теперь он убьёт Ватари и этого проклятого Риузаки. Осталось совсем чуть чуть. Я победил тебя Л! Зайдя на крышу я увидел жалкую картину. Л стоял под дождём, нет даже под ливнем. Он перевёл свои большие глаза с неба на меня. Я постарался спросить как можно холоднее.
-Что ты там забыл Риузаки?
Ты очень забавно приложил руку к уху делая знак что не слышишь меня. Я повысил голос слегка пригнулся и приложил свою руку ко рту что бы звук получился громче.
-Что ты там забыл, Риузаки???
Ты будто извиняюще улыбнулся, улыбка получилась очаровательной. Ты редко когда улыбался. Продолжая держать руку в том положени, у уха, ты стоял и улыбался,это выбило меня из колеи. Ты всегда нравился мне Рюдзаки. Твоё странное поведение и отточенные черты лица. Хотя бы сегодня я получу тебя всего. И перед тем, как ты умрёшь я расскажу тебе мой маленький секрет. Я фыркнул и подошёл к тебе. Теперь мы оба мокрые.
-Что ты тут стоишь Риузаки?
Повторил в который раз я свой вопрос.
-Да нет,причины особой нет.
Ты засунул руки с карманы и принял форму вопросительного знака,отвернувшись от меня. Видимо чувствовал себя виноватым за то что я промок.
-Звон колоколов.
Вдруг сообщил он мне поднимая голову вверх.
-Звон колоколов?
Переспрашиваю я его,моя рука прикрывает мне глаза что бы туда не попадали капли дождя, а он так просто стоит и смотрит в небо.
-Да,колокола сегодня особенно громкие.
Он застыл, как статуя. И я невольно задаюсь вопросом-почему же «как»? Может он и есть статуя,или робот. Да, и о каких колоколах он говорит?Что за чушь? Я прислушался но услышал лишь дождь. Видимо у него совсем крыша поехала.
-Я ничего не слышу.
Отвечаю я,стоя в недоумении.
-Да?Они сегодня особенно отчётливо звенят.Непрерывный звон,когбудто свадьба или...
Мне до ужаса надоело слушать этот абсурд.Я поддался вперёд.
-Что ты несёшь Риузаки?!Бессмысленный бред.Идём.
Мой голос был груб,холоден и серьёзен,отказов он не принимал.
-Прости,действительно в моих словах сплошной бред,не обращай внимания.
Он весь сжался будто ему стало вдруг ужасно холодно от моего тона. Мне было его жаль. Врятли он ещё кому то говорил подобное. Кому то открывался, ведь у этого идиота и друзей нет. Так же как и у меня, только я в друзьях не нуждаюсь. Тут я принимаю на своё лицо ухмылку, дерзкую и обидную.
-Да уж Риузаки,это настоящий бред,хотя иногда ведь должен быть предел твоей серьёзности, уж я то должен об этом знать.
Я мог бы надеяться что он сейчас взорвётся, подбежит ко мне и ударит, а может просто хотя бы что нибудь скажет в ответ, но это же был Л. Он не пойдёт на такие жалкие провокации. Вместо криков и ругани он произнёс лишь.
-Да, всё так Лайт.
Видимо он не закончил надоедать мне, чесно говоря я уже хотял обратно ибо замёрз.
-Но ведь в этом смысле мы обсалютно одинаковые.
Я немного замялся.
-В каком смысле?
Риузаки наконец посмотрел на меня, следующие его слова чуть ли не разрушили вес мир вокруг меня.
-Говорил ли ты хоть раз, с момента рождения правду?
Вдруг я перестал слышать дождь, повисла тишина и лишь его глаза, непроглядно чёрные. Его глаза...
Мы стояли друг против друга. Он сверлил меня глазами,тогда я мгновенно взяв себя в руки ответил ему самым надменным тоном. Могу чессно признаться это его заявление-вопрос сбили меня с толку, но лишь на мгновенье.
-Что за вопросы Риузаки? Конечно я иногда и вру, но людей которые за всю жизнь не говорили правды не существует. Люди не совершенны, каждый иногда врёт, но я не из тех кто будет врать и причинять боль кому то. Так говорит моё сердце.
Меня чуть не стошнило, но выбора всё равно не было.
-Примерно этого я и ожидал.
Л вновь от меня отвернулся, это облегчило мне задачу и я немного расслабился. Ох уж мне эти глаза головасика. Таращатся на всех как две камеры. Ещё бы в разные стороны разьежались что бы за всем уследить. Не сомневаюсь что он и это умеет.
-Вернёмся а то мы на сквозь промокнем.
-Да.
Я сидел на лестнице и вытирался, глупый Риузаки. Неужели нельзя было стоять под зонтиком или под лампами,или под крышей. НЕТ! Нужно было стоять под дождём. Я весь, весь замёрз. Он подошёл сзади, шлёпая своими мокрыми,босыми ногами по полу. Как же он нелепо выглядел. Весь влажный,с полотенцем на растрёпанных волосах. Они у него стоят торчком даже находясь в мокром состоянии и под полотенцем!
-Я прям до ниточки промок.
Говорит он мне, и я готов врезать ему.
-Сам виноват, стоять под токим ливнем.
Я небрежно кидаю это через плечё, с укором.
- Да уж. Прости.
Отвечает он мне и застывает, вновь. Предсказуем... Тут он вдруг подходит ко мне, снимает полотенце с головы и хватает меня за ногу. Мягко, его руки холодные, такие же холодные как и его дуратские глаза. Стеклянные и до невозможности глубокие.
-Ты что делаешь Риузаки?!
-Я просто хочу помоч тебе вытереть ноги...
-Зачем же?Я и сам могу.
Это начало меня забавлять, настроение повысилось. Риузаки ты такой дурак!
-Я и ступню помассирую,считай что это во искупление моего недоверия.
Всё это время он смотрел на меня, наивным взглядом. Ребёнок, какой же ты ещё ребёнок! Какой опасный гений, без понятия что такое жизнь. Видимо ты о ней знаешь только из книжек да Л?
-Я неплохо умею.
Ты вдруг зделал странную интонацию. Оправдывается что ли? Я тихо выдохнул воздух и отвернулся.
-Делай что хочешь.
Безразличие, моё главное оружие.
-Да.
Ответил он и принялся за массаж. Я слегкаа ухнул когда он дотронулся до какой то болевой точки. Незнаю почему этот момент глухо,как эхо отдался у меня в паху.
-Потерпи, скоро привыкнешь.
Я увидел что с его волос, цвета вороньего крыла капает вода. Капает прямо мне на ноги,которые он так тщательно вытирал. Взяв своё полотенце я прикоснулся им до лица Риузаки. Вытирая его.
-С тебя ещё капает...
Взяв полотенце и перекинув его причудливую чёлку на другую сторону говорю ему я.
-Прости.
Он не смотрит на меня, видимо задумался. Я нагнулся и приподнял его за подбородок, в меня мгновенно впились эти глаза.
-Ягами...
Видимо он ещё не совсем всё понял, но думать времени я ему не дам. Я резко впиваюсь в его губы, стальным поцелуем. Его глазные стёклышки расширяются не то от страха, не то от недоумения. Меня это зажигает. Мой разгорячённый язык проскальзывает ему в рот и переплетаеться с его языком. Он внутри такой же холодный как и снаружи. Бедолага видимо замёрз на крыше-с какой то иронией думаю я продолжая отваёвывать себе всё большие територии. Мы были одинаковой силы, по этому когда мои руки сомкнулись на его талии, ему практически удалось вырваться, заблокировывая мои движения. Л укусил меня за кончик языка и наши рты наполнили моей кровью. Ну Риузаки ты за это заплатишь, прошипел я про себя заламывая его руки за спину. Было очень неудобно сдирать с него одежду, я задевал его кожу оставляя глубокие царапины, моё вожделение затмевало разум. Стянув с Риузаки его белый, мокрый свитер, я принялся за изучение его тела. Руки касались шеи, мускулов, пальцы сжимали соски. Через пару минут моих ласк Л что самое странное стал отвечать мне, открыто и нагло, видимо долго мальчик был без любви. Похоть напала и на него. Об этом сообщали его порозовевшие щёчки и бугорок под тканью джинсов. Теперь можно было и поиграть.
-Ты хочешь меня Л?
Тихо и томно прошептал я ему прямо в ухо прикусывая мочку. Моя рука легла ему на пах и слегка погладила тот самый бугорок.
-Лайт...я....
Твой тихий стон был мне ответом. Расстегнув застёшку которая прикрывала твоё самое недосягаемое место на теле, я обхватил твою плоть рукам и сжал её, до боли, до наслаждения. И медленно будто играя тобой начал водить рукой по всей длинне.Вверх вниз...Ты стонал извивался и плакал подо мной. Подожди, дальше будет ещё интереснее. Твой рот приоткрыт, в безмолвном крике когда я резко вхожу в тебя. Ты, за пеленой наслаждения, наверное и не заметил как я приподнял тебя,как упали на пол остатки наших одежд, как ненавязчиво я запустил в единственное горячее место в твоём теле один палец и как к нему присоединился второй. Поздно сомневаться и поворачивать назад, поздно умолять меня остановиться. Я уже пришёл, я уже внутри тебя Л, я победил... Мои движения были грубыми,животными и необдуманными. Я вбивался в это костлявое тельце не жалея его. Можно сказать это была месть, месть за всё. Хотя и не было видно что Эль против, он метался из стороны всторону,стонал в голос, тяжело дышал, выдыхая воздух с хрипом. Полу-хрип,полу-крик. Я почуствовал приятную влагу в тебе и теплоту,мои руки не отпускали твою плоть. Ещё минута и я кончил прямо в тебя, ты изогнулся и напрягся, мы закончили одновременно. Я упал на тебя.
-Я Кира,Бог этого мира Риузаки и ты проиграл...
Л лежал по до мной закрыв глаза и зарывшись носом в моё плечё. Так доверчиво. После сказанного его глаза распахнулись, ресницы запорхали как бабочки. Он отодвинулся от меня, вскочил и... упал обратно.
-Ягами...
Его глаза медленно закрывались, стеклянный взгляд застыл на моей сумашедшей улыбке. Позади рассыпался в прах Бог смерти Рем. Прощай Риузаки, саёнара!!! Я победил тебя. Ты жалок, и спасибо за весёлое времяпровождение, наша встреча была увлекательной, а теперь,теперь ты лежишь у моих ног... Побеждённый. До сознание стало доходить,отчаяние ззахватило разум.Эль...Риузаки...БОЖЭ!Что же я наделал?!...НЕТ!...

Когда я возвращаюсь в Гамбург, меня ждет весьма неплохая весть.
Я бы даже сказал, отличная.
Лайнтверг согласен – еще бы ему не согласиться! – что бы он ни говорил мне, научный интерес перебивает мораль и совесть…

Он отвозит меня в небольшую больницу под Ульмом, где, судя по его словам, мне придется провести не меньше месяца.
Слишком долго… и не думаю, что я действительно останусь после имплантации в Германии больше, чем на полторы недели – и никто не помешает мне уехать.

…В день операции Лайнтверг нервничает. Нервничают и его подопечные лаборанты.
Мне не нравится, что операция будет проходить не под моим контролем. Но…иначе, думаю, невозможно.
В одиночку можно вставить стеклянный глаз. Но проводить настолько сложную операцию на самом себе… нереально даже в теории.
Зима 1992 года, Япония.

Рейс Мюнхен – Токио.
Я возвращаюсь… домой?
После жаркой Африки, ее желтой, высушенной солнцем травы и диких стад, после безумства Гаити, после Германии…

…В Токио снега нет, только прохладный, влажный ветер.
Я беру в аренду черный «Плимут».
У меня нет водительских прав. На Гаити их никто не выдает – а, как бы не странно это звучало, водить я научился именно там, на местных дорогах с движением, напоминающим гонки на выживание.
Помню, иногда на бампер машин наваривались толстые решетки, чтобы защитить фары и радиатор от повреждений – на дорогах, где под колеса с равным постоянством попадаются камни и домашний скот, аварии – довольно частое явление.
Поэтому ездить там – значит пробивать дорогу зарешеченным капотом, к чему права?

…Но в Японии они нужны.
Правда, я думаю, что служащему, выдающему все необходимые бумаги, можно об этом временно забыть… не без моего содействия, разумеется.

…Мне долго ехать.
Долго, моя прекрасная кукла… - но теперь я знаю, чем ты сможешь помочь мне…

* * *

И первое, что я замечаю еще за несколько зданий до «Белой Звезды» - это огромная фура, занявшая всю левую полосу дороги. С фуры сгружают доски.
Я подъезжаю ближе.
На асфальте перед фасадом «Звезды» рассыпана деревянная стружка, распиливают толстые балки, подгоняя их по нужной длине; крыльцо полностью разобрано, и двое рабочих снимают со стены вывеску.
Правая часть фасада затянута пленкой, внутрь «Звезды» вносят реи, предназначенные для строительства стен.
В зеркале заднего вида я вижу, как подъезжает еще один грузовик.

Что за черт?

Я не привык делать поспешных выводов, но… мало ли что могло случиться за два года моего отсутствия?

Я выхожу из машины и захожу в «Звезду» - или как теперь ее назвать? – не обращая внимания на окрики рабочих.
Внутри пусто. Ни следа основного зала, снесены стены и перегородки, весь пол в строительном мусоре. В дальнем левом углу с установкой балок копошатся рабочие, и режет слух звук включенных электропилы и дрели.

Все же, часть одной из несущих стен оставлена – если остальные полностью разобраны или оголены до балок в зависимости от степени нагрузки на них, то эта не тронута вообще.

- Я думаю, эту стену не стоит разбирать, она одна из основных опор.

Сквозь шум я слышу голос мужчины, стоящего в проеме стены – но это явно не Ория.

- Здесь думаю я, а не вы.

А вот это уже он. Значит, все в порядке – по крайней мере, с владельцем того, что осталось от «Звезды».

Ория стоит посреди отгороженной стеной части зала.
И я… можно сказать, удивляюсь тому, как он выглядит. На нем надето кимоно – темное, с красно-серым рисунком, когда это раньше он ходил в традиционной японской одежде?

- Мураки?

Он вскидывает на меня взгляд – и тут же отводит в сторону. Не так, как было в прошлый раз.
Странно…

- Я только что из аэропорта, - я встряхиваю головой, челка все еще мешает мне, закрывая периодически и здоровый глаз.

…Но отказываться от нее было бы бессмысленно – отчасти Лайнтверг – Царство небесное его Нобелевской премии и воспоминаниям, связанным со мной! - был прав, говоря мне о красоте. Однако я по-прежнему не изменил своего тогдашнего мнения.

- Вы меня поняли? – Мибу обращается к проектировщику. – Этой стены здесь быть не должно.

- Но Мибу-сан, это невозможно.

Не люблю людей, которые говорят «невозможно». И которые отнимают мое время – тоже.
Ория подходит к проектировщику, по его виду заметно, как он недоволен, и берет из кармана на спецовке японца карандаш.

- Если это настолько трудно, - говорит он, дорисовывая что-то на плане в руках проектировщика. – Постройте две стены взамен здесь и здесь. Я надеюсь, это-то вы сможете сделать?

- Да, разумеется, Мибу-сан, - проектировщик кивает, оглядывая зал. – Что насчет фасада?

- С этим разберемся потом, - Ория вкладывает карандаш в его пальцы. – До свиданья, Тару-сан.

- Всего доброго, Мибу-сан.

Проводив его неодобрительным взглядом, Ория подходит ко мне.

- Ну, здравствуй, Мураки-сан, - негромко говорит он.

- Что здесь происходит? – спрашиваю я.

- Объясню за чаем, - отзывается он.

Вдвойне странно. Я ждал… более несдержанных чувств.

* * *

- Много воды утекло, Мураки-сан, - Ория делает глоток зеленого чая и опускает пиалу на столик, бросив на меня короткий взгляд. – Ты знаешь, я говорил…тогда… Примерно с середины 88-ого у нас начались проблемы. Пошло заметное ослабление со стороны старого босса, и кланы начали грызться между собой за первенство… Сам понимаешь, держаться в стороне оказалось невозможным. Думаю, мало кто задумывался о том, что мы расшатаем всю экономику страны своими разборками, а к тому времени она была почти полностью в наших руках.

Будь это выпуск новостей, я бы переключил на другой канал. История якудза мне не слишком интересна, но Ория рассказывает об этом спокойно, размеренно, после того темпа жизни, что был у меня, это расслабляет.

- В 90-ом, как следовало ожидать, грянул финансовый кризис. Мы погрязли в распрях, начались скандалы, а вся Япония узнала о том, что выкармливала настоящую мафию из 24-х кланов. Многие распускали свои кланы. Моему отцу удалось обойти почти все неприятности, но не всем это нравилось. Через год он уехал в Германию с матерью.

- Почему ты остался? – интересуюсь я.

- По большей части, многих из молодых не устраивал эгоизм старых членов группировок. Главам кланов приходилось идти на уступки, но это все равно мало кому нравилось… так что здесь сыграл роль мой возраст. Молодняку нашего клана не был по душе отец и его совет… Фактически, я сам отправил отца заграницу.

…И взял власть в свои руки, Ори? Твою бойцовскую хватку не способен отбить никто – даже я, но мне и не нужно это.

- Да и ты иначе не нашел бы меня, - продолжает Мибу. – А потом… думаю, ты знаешь, в этом году приняли закон, запрещающий деятельность преступных организаций. Конечно, это формальность, но все же… Мы стали нелегалами, теперь приходится осваивать новые сферы и соперничать с иностранными группировками. А вообще, - Ория допивает чай и бросает взгляд за окно, на темные силуэты деревьев на фоне чернеющего неба. – Это чудовищный бардак, аресты, сходки… многие из нас сидят по тюрьмам, но жить в законе для нас не имеет смысла, тем более теперь… Закон значит лишение свободы, Мураки-сан.

Я смотрю на него – отрешенного от мира в своих воспоминаниях, – и думаю о том…
О том, почему он, черт побери, распинается о своих якудза с полчаса?!

- Да, впрочем, - опоминается Ория. – Я все о своих делах…

- Мои дела не так интересны, Ори, - я улыбаюсь, но улыбка моя выходит злой.

Мне не нравится, как он ведет себя – но я заставляю себя ждать.
И он уходит, пожелав мне приятного дня.

Что же изменили эти два года?

Я остаюсь в комнате – и понимаю, что…
Моя кукла… моя восхитительная кукла… вышла из-под контроля?!

Поднявшись на ноги, я выхожу в коридор. Где он?!
Ищу его по путаному лабиринту его дома, и с каждым поворотом, с каждой новой комнатой, в которой его нет…
Чувствую, как во мне поднимается волна злости. Темной, неподконтрольной мне… я знаю… она станет такой.
И я не хочу ничего менять!

…Я нахожу его в его спальне.
Но я ведь уже искал его здесь…

- Ория.

Он оборачивается на мой голос. Несколько секунд мы смотрим друг на друга – и потом он отводит взгляд.
Я подхожу к нему. Приподнимаю бледное лицо за подбородок, крепко сжав пальцами, заставляя смотреть на себя.
Но он опускает ресницы, прикрывая свои янтарные глаза…

- Что. Это. Значит. – Отчетливо, медленно произношу я.

- Что, Мураки? – На миг его взгляд сталкивается с моим. – О чем ты говоришь?

Ты прекрасно, прекрасно понимаешь, Ори.
Не сомневаюсь…
Твой рассказ о якудза… разумеется, это правда…
Но не решил ли ты, воспользовавшись случаем, начать свою жизнь с чистого листа?

- Ты знаешь, - тихо говорю я, отпустив его подбородок и скользнув пальцами по шее.

- Я не знаю, Мураки.

Он хочет отвернуться. Или уйти.
Я сжимаю пальцами его горло.

Без моего разрешения ты не волен уходить, Ория!

- Не знаешь? – мои пальцы впиваются в бледную, нежную кожу, сдавливая дыхательные пути. – Я покажу тебе, чего ты действительно не знаешь, Ори.

Я отпускаю его – и с размаху бью по лицу.
Я хочу, чтобы ему было больно…
Да, именно этого я хочу.

Он отнимает от щеки ладонь, я вижу, как из уголка его губ стекает струйка крови.
Моя красивая кукла.
Ты или моя – или ничья больше…

Но… почему он не сопротивляется? Не говорит ничего? Не пытается остановить меня?
Новый удар приходится по скуле.
Снова ничего. Он даже не смотрит на меня.
Проклятая марионетка, обвисшая на нитях…

Ненавижу!

- Ты будешь просить меня остановиться, - я прижимаю его к стене, сдирая с плеч кимоно, царапая ногтями кожу. – Будешь умолять.

Но он только судорожно вздыхает.
Подожди, Ори… я еще заставлю тебя кричать.

Мне все еще нравится его тело. Нравится – и я слишком изголодался по нему.
Матовая кожа… слишком чистая. Незапятнанная.
Медленно я провожу кончиками пальцев по его груди - теперь на ней красуется немного другая татуировка, думаю, это связано с изменением его статуса в клане.
Задеваю сосок…слышу выдох, сквозь зубы… Поднимаю взгляд. Ория стоит, прижавшись спиной к стене… откинув на нее голову…
Скула расцвечена красным.
И кровь – на губах, на подбородке…
Прижимаюсь губами к уголку его рта. Чувствую дрожь в его теле – и впиваюсь зубами в его нижнюю губу, с силой, кровь течет на мой язык, соленая, теплая…
Он вскрикивает. Инстинктивно пытается вырваться.

Не смей, Ори… я не отдавал тебе такого приказа!

Я кусаю его еще сильнее.
Нашариваю его руку, он сжимает мою ладонь… Я перехватываю его запястье свободной рукой, сдавливаю, он разжимает пальцы…

Я открываю дверную панель. Дергаю его за руку – и прижимаю к косяку его ладонь за секунду до того, как задвигаю деревянную раму обратно.
Слышу хруст костей.

- Ты понял меня? – шепчу ему на ухо, но мой голос заглушает его крик.

Отпускаю его руку.
Моя поломанная кукла… не пытайся сопротивляться.

Я толкаю его на пол. Коленом раздвигаю его ноги, задрав цветастое кимоно.

- За что? – тихо, едва слышно шепчет он, когда я расстегиваю свои брюки.

Я ложусь на него сверху. Приподнимаю его бедра – и шепчу, слизывая кровь с его разбитых губ:

- За твою любовь.

Он пытается сдержать крик, когда я вхожу в него.
Я сжимаю в кулаке его сломанные пальцы, он терпит боль – все еще терпит… стойкий… прикрывает янтарные глаза дрожащими ресницами.

Я заставлю тебя кричать, Ори. Заставлю умолять - и умолять вслух.

Он весь дрожит подо мной.
Я трахаю его, расцарапывая кожу на его бедрах, оставляя кровоподтеки и ссадины…
Он больше не терпит. Я слышу его стоны - хриплые, полные боли – боли, которую я приношу ему.

- Пожалуйста… Кадзу…

- Не называй меня так, - рычу я. – Ты слышал меня?

Он смотрит на меня какую-то долю секунды – и отворачивается, прижав к лицу здоровую руку, закрыв ей глаза.
Я вижу, как он кусает свои губы, и как кровь продолжает течь по ним…


…Я кончаю, прижав Орию к полу, впившись зубами в его шею…
Лежу на нем некоторое время, вдыхая запах пота и крови, слыша, как колотится его сердце.
Прихожу в себя…

…И понимаю, что он обнимает меня… осторожно гладит по спине…

- Кадзу… - его голос, охрипший, низкий, звучит тихо и успокаивающе. – Кадзу…

Я поднимаюсь на ноги и застегиваю брюки.
Не глядя на него, ухожу из его спальни – и, разыскав в его доме служанку, требую принести аптечку.


…Потом, сидя на полу, я вправляю сломанные пальцы Ории – и перебинтовываю их.

- Кадзу, - негромко говорит он, когда я отпускаю его руку и вкалываю ему обезболивающее. – Не уезжай больше. Прошу тебя. Не уезжай.

Он поднимает на меня взгляд – отчаянный, больной…

Ори, меня ведь бесполезно просить, и ты знаешь это.

- Меня интересует черный рынок, Ория, - произношу я, и он опускает веки, смиряясь с тем, что ничего не может изменить. – В области торговли органами.

- Хорошо, - коротко отвечает он. – Я сделаю все, что смогу.

Он подтягивает к себе кимоно и достает из складок трубку – еще один сюрприз. Накинув кимоно на плечи, он курит, и я чувствую сладковатую примесь в запахе табака…

* * *

* * *

Думаю, Ория принимает наркотики.
Тот сладкий запах… такой же привкус на его губах.

Что ж, вполне возможно.

Проснувшись утром, я вспоминаю о марионетке из Старого Города, забытой мной в «Плимуте».
Я спускаюсь вниз – кажется, машину уже отогнали в гараж, искусно пристроенный к дому Ории под общую крышу, так, что он смотрится весьма органично, - и беру с заднего сидения коробку с куклой.

…Потом иду в спальню Ории через внутренний дворик, ослепляющий белизной выпавшего за ночь снега.
Ория стоит на террасе, прислонившись к столбу, поддерживающему крышу, и бессмысленно смотрит на занесенный снегом двор.
Поднимает на меня взгляд, заметив мое появление.

Я не сторонник спонтанных решений – но… не думаю, что смогу возить с собой мюнхенскую марионетку – потому, что в коробке она неинтересна – и ее нельзя посадить на стол, как обычную куклу.
Поэтому… ей лучше остаться здесь.

Я подхожу к Ории – и подаю ему коробку. Улыбаюсь – уголком губ.
Наверное, это больше похоже на усмешку.

- До моего дня рождения еще далеко, - говорит мне Ория.

- Не думаю, что я проведу весну в Киото, - произношу я.

Чуть заметно пожав плечами – Ори, а ведь тебе не все равно, - Мибу опускается прямо на ступеньки террасы и открывает коробку.

- Кукла? – срывается с его губ.

Да, Ори… но ты еще не знаешь, какая.

Он осторожно вынимает марионетку из ее мягкого ложа – изнутри коробка обита тканью с подложкой из ваты - и перехватывает крестовик пальцами правой руки, почти так, как это делал владелец мюнхенской лавки…
Думаю, дело в выработанной ловкости рук фехтовальщика.

Марионетка обвисает на нитях, скорбно опустив длинноволосую голову.
Ория невесело улыбается, но даже эта улыбка быстро сходит с его губ.
Он понимает, о чем я… Может быть, он понял это чуть раньше…

- Спасибо, Мураки-сан.

За то, что я сделал с тобой, Ори?
Благодаришь, хотя тебе не за что меня благодарить…

Он поднимается на ноги, оставив коробку с марионеткой на деревянном полу террасы. Подходит вплотную ко мне – и осторожно касается кончиками пальцев моего лица, словно во сне.
Я чувствую его теплое дыхание.

- Будь осторожнее, хорошо? - он чуть склоняет голову, прижавшись ко мне лбом, и зарывается пальцами в волосы на моем затылке. – Я ни о чем больше тебя не прошу. Только об этом.

* * *

Ория делает действительно все, что возможно. Через два дня я договариваюсь обо всем, что меня интересует, с нужными людьми – и на третий собираюсь в аэропорт.

Ория приезжает со своих дел ближе к вечеру, когда я уже почти готов к выходу.
Он переодевается, потом отдает распоряжения проектировщику и быстро переговаривает с кем-то по телефону.
Я знаю - с его упрямством и жаждой жизни он вывернет наизнанку тех, кто помешает ему, и окажется в числе счастливчиков, удачно обошедших принятый закон.
Мафия, не имеющая никакого желания исчезать насовсем, уже сейчас пытается видоизмениться – как меняет облик "Белая Звезда" клана Мибу.

Но, все же, Ория не такой, каким был раньше - мы оба стали старше, годы берут свое, но я знаю, что взгляд моего отражения остался таким же, каким был в колледже. А взгляд Ории - взгляд янтарных глаз, - потерял блеск, я смотрю на него, и лицо его - маска. Красивая маска с выжженной пустотой вместо глаз.
Он больше не улыбается.
Он стоит в воротах, тяжело опершись о витые решетки, а за его спиной монтируют выдержанную в строгом стиле вывеску с новым названием «Белой Звезды».
Брови Ории нахмурены, он устал - но это ведь то, чего я добивался - хотя и кризис сыграл свою роль.

- Знай, куда бы ты не пошел, - говорит он мне, и в его глазах появляется тень боли. - Эти ворота будут всегда открыты для тебя.

Я захлопываю дверь машины и трогаюсь с места, и когда я бросаю взгляд в зеркало заднего вида - Ория Мибу все еще стоит в воротах.
От того, кем он был раньше, не осталось почти ничего - я сломал его, выпотрошил, добрался до самых потаенных уголков его души и тела и воссоздал таким, каким хотел видеть.

...Я уезжаю из Киото, самолетом - прочь от Японии, и бывшая "Белая Звезда" остается невидимой с высоты полета точкой...

* * *

На следующее утро я просыпаюсь в доме гаитянки, имени которой я так и не узнал.
За окном – квадратным провалом в серой стене, - идет ливень.
Я одеваюсь и подхожу к окну.

И не вижу ничего, кроме ливня. Только серое марево, рассеченное полосами дождя, размытые очертания пальм и небо, небо, слившееся… с землей? Туманом?
Не знаю.

- Мой брат сегодня ночью отвезет тебя. Мы тоже едем на ритуал.

Я оборачиваюсь.
Она стоит в дверном проеме – полуголая, и расчесывает гребнем волосы.
Учитывая то, что здесь моются и мочатся на улицах… думаю, это нормально.

У нее хорошая фигура.
Но мне… хочется другого. Не ее.
Может быть, подойдет ее брат – хотя я все равно не люблю мулатов. Мне не нравится темная кожа и жесткие волосы. Абсолютно…

Вечером, когда приходит брат гаитянки – невысокий, лет семнадцати, - я вспоминаю Орию Мибу.
Возможно… я скучаю именно по его телу.

* * *

Я слышу бой барабанов, когда по грязной, мокрой, разбитой дороге проржавевший пикап гаитян под покровом прохладной после ливня ночи подъезжает к небольшому дому.
Мы выходим из машины.

Внутри дома тесно от людей.

- Немного опоздали, - говорит мне гаитянка.

Она берет меня за руку, протаскивая через массу человеческих тел к центру дома.
Одурманивающий, тяжелый ритм, создаваемый тремя барабанами, уводит от реальности.
В центре, вокруг увешанного флагами и масками столба, танцует морщинистая старуха, гремящая в такт барабанам какой-то трещоткой.
Гаитянка отпускает мою руку.
Выходит вперед, в центр круга, где уже танцуют другие девушки.

Я смотрю – и слушаю их песни.
От них веет неуемной энергией, какие-то отголоски касаются меня…
Мне кажется, еще немного, и я пойду туда же, к гаитянам, отдаваясь колдовскому ритму барабанов.
Сквозь дрожащий, дурманный воздух, наполненный гарью свечей, я вижу, как священник Вуду посыпает пол вокруг себя мукой.
Размахивает живым петухом.
Я знаю, потом ему сломают крылья и лапы. Снесут голову одним ударом и бросят на крест, выложенный мукой…

Кровь.
Чувствую запах.

Те, кто вышли танцевать первыми, впадают в транс. Закатываются глаза, кто-то падает на пол, извиваясь, словно в эпилептическом приступе, людской круговорот вокруг меня сводит с ума.

Я хочу уйти отсюда.
Хочу – и не могу, потому что мне нужно быть здесь!

Чьи-то руки хватают меня, я вижу безумные лица, рты, открытые в нечеловеческих криках, но я не различаю больше звуков.
Пытаюсь вырваться.

Натыкаюсь на людей, охваченных сумасшествием, кто-то выталкивает меня в центр дома, я хватаюсь рукой за столб… напротив меня оказывается маска, рассеченная переплетениями узоров, с пустыми, черными провалами глазниц…
Слышу хрипы и стоны.
Мне не выбраться отсюда.

Капля за каплей мой рассудок покидает меня. Что-то чужое выталкивает его.
Легба, Дамбаллах, Геде?
Какая-то гаитянка хватает меня, поворачивая лицом к себе.
Цепляюсь за нее – иначе упаду. Ноги больше не держат меня.
Ее загорелое тело матово блестит в зареве свечей.
Мне кажется, барабаны бьют изнутри меня, разгоняя кровь по венам своим пульсирующим ритмом.

Темно… я вижу костры. Людей. Маски.
Открываю глаза.
Отталкиваю от себя гаитянку, делаю шаг вперед – и падаю на колени.
Не могу подняться, я как в дурном сне, тело не слушается меня.
Все, что я могу сделать – это поднять голову.
Снова маска… перья и узоры по темному дереву.
Но за ней – человеческое лицо. Я вижу глаза.

Человек наклоняется ко мне.
Наверное, первый раз в жизни мне становится действительно страшно.

Он смотрит на меня. Снимает маску.
Его лицо разрисовано краской.

Я чувствую привкус крови у себя во рту. Чувствую, как теплая струйка стекает по подбородку.

Есть Вуду-сказка. А есть настоящее Вуду.

Слова знакомой гаитянки эхом отдаются в моей голове, меня тошнит, но я не могу не смотреть на человека передо мной.
Он протягивает ко мне руку, перемазанную чем-то влажным и темным. Кровь?
Я отшатываюсь назад, мной завладевает животный, неподконтрольный разуму страх, пальцы натыкаются на перья, я сжимаю жертвенного петуха, еще теплая кровь заливает мою ладонь, и я чувствую скользкие, влажные внутренности…
Потом… потом чувствую под правой ладонью что-то холодное. Нож.

Его рука касается моей щеки.
Я понимаю, что не сдвинулся ни на сантиметр.

Передо мной вспыхивает какая-то навязчивая картинка, марионетка из Старого Города, но вместо ее красивого фарфорового лица – чудовищная языческая маска.
Кружится голова.
Мне кажется, я захлебываюсь собственной кровью, кажется, меня затягивает в свое теплое лоно песчаный пол дома.
Я не могу дышать.
Не могу – и вокруг меня темно. Нет больше ни масок, ни одержимых духами, ни человека передо мной.
Только тьма – и тишина.

* * *
* * *

Я прихожу в себя от тупой, ноющей боли в голове.

Моего лица касается прохладная, влажная ткань. Скользит по лбу, щекам…
Хочу пить. Во рту пересохло.
Я заставлю себя открыть глаза.
Что-то не так.

Надо мной склоняется темнокожая девушка. Говорит мне что-то на незнакомом языке.
Креольский?
Один из двух государственных языков Гаити…

Но я не знаю креольского. И сомневаюсь, что она понимает английский или немецкий.

Она отворачивается в сторону, я не вижу, куда, потом приподнимает мою голову и прижимает к губам чашку с каким-то горячим отваром.
Мне все равно, что это – я просто пью, не обращая внимания на резкий запах и горьковатый привкус.

Тепло разливается по моему телу вместе с отваром.
Гаитянка убирает чашку и садится рядом, взяв в руки вырезанную из дерева форму для маски, и аккуратно вставляет разноцветные перья в проделанные по краям отверстия, закрепляя их изнутри каким-то составом, напоминающим сургуч.

Я наблюдаю за ее работой и понимаю, что снова проваливаюсь в сон…

* * *

Не знаю, где я.
Я просыпаюсь, когда за окнами комнаты, где я нахожусь, темно.
Гаитянки рядом нет.

Я поднимаюсь с продавленного матраса и прижимаюсь спиной к холодной каменной стене, не в силах сделать больше и шага.
Провожу ладонью по лицу – и понимаю, что на моем правом глазу повязка.
Что за черт?

В комнате зажжена лишь пара свечей, нет зеркал… Держась за стену, я иду в соседнее помещение, на голоса, негромко раздающиеся оттуда.

Несколько шагов даются мне с трудом. Я останавливаюсь, прижавшись лбом к стене, тяжело дыша, так, словно пробежал кросс, а не прошел три метра от матраса.

Мужчина, сидящий за столом в комнате, поднимает на меня взгляд.
И я узнаю его. Узнаю глаза, заставившие меня почувствовать страх.

Он жестом приглашает меня сесть за стол. Я отпускаю стену и, пошатываясь, дохожу до стола, опускаюсь на стул, чувствую дрожь в ногах.
Так плохо мне еще никогда не было – хочется опустить голову на сложенные руки и сидеть так, не двигаясь, как можно дольше.

Гаитянин, что был на ритуале в маске и пестрых одеждах, сейчас одет в просторную белую рубашку, напоминающую холщовую – без застежки, без воротника…. С круглым вырезом. С его лица смыта краска.
Он подает мне широкую плетеную миску, стоявшую перед ним.

И я… я не верю тому, что вижу в ней.

На ее дне лежит окровавленный нож, мне кажется, это тот же, что был на ритуале.
И, рядом, на небольшом блюдце, в прозрачной жидкости – спирте? – человеческий глаз.
Мой глаз.

Я прижимаю руку к повязке, не в силах понять, что произошло. Как, когда? Зачем?

Гаитянин что-то говорит.
Я слышу его голос сквозь туман. И, так же, как через подушку, - женский голос… знакомый.

- Ты выколол свой глаз сам, - говорят мне по-английски. – Это цена договора.

Какого договора? Что за чушь?
Я вижу в руках гаитянина амулет, который дал мне шаман-африканец.

- Амулет того, кто ищет знания, не может оказаться у иностранца просто так. Но белая магия тебе не поможет.

Я ничего не понимаю.
Гаитянин поднимается со своего стула и подходит ко мне. Приподнимает мое лицо за подбородок.

- Я научу тебя убивать без ножа. Научу всему, что знаю.

И я нахожу в себе силы задать только один вопрос:

- Почему?

Гаитянин молчит. Долго смотрит на меня, потом отпускает мой подбородок и уходит из дома на улицу, негромко сказав что-то.

Ко мне подходит переводчица, помогает подняться на ноги, и я вижу ее лицо, это та девушка, с которой я ехал на ритуал.

- Это и есть настоящее Вуду, - она убирает волосы с моего лица.

- Что…он сказал? – спрашиваю я.

- Он… - она хмурится, вспоминая. – Он сказал: «Твои глаза». Может быть… не знаю, - гаитянка встряхивает волосами, и их темная волна напоминает мне волосы Ории. – Но у тебя странные глаза.

Она доводит меня до матраса в комнате.
Я сажусь на него и закрываю лицо ладонями. И тут же отдергиваю руки – слишком сильное прикосновение к правой стороне лица приносит невыносимую боль.
Гаитянка зовет кого-то на своем языке.

Приходит ее брат.
Я многое хочу спросить у них, но не могу говорить. Просто не могу.
Ненавижу… ненавижу, когда я чего-то не могу.

- Меня зовут Мария, - говорит мне гаитянка. – Брата – Марко. Тебя?

- Мураки, - я ложусь на матрас и смотрю на пламя свечи, стоящей рядом, в железном подсвечнике.

- Мы поедем домой, - Мария поднимается с пола. – Бабалоа сказал, ты скоро выучишь наш язык.

Не сомневаюсь, Мария… Если не сойду с ума окончательно.


Конец 1991 – осень 1992гг, Гаити – Германия.

Куда меня занесло мое безудержное стремление?
Спустя год после того, как я прилетел на Гаити, я выхожу из дома колдуна – в который раз! - на узкую тропинку, внизу обрыв, бухта, оборванный пляж… Дом оплетен снаружи тростником и ветками. Вместо двери – циновка.

Я сажусь на пороге дома. Собираю руками мелкие камни, и сыплю обратно, как сыплют песок сквозь пальцы на пляжах…
Летом я готов был сдаться. Уехать прочь, подальше от этого чудовищного места.
Я не чувствовал себя, своего тела.
Мне никогда не было так тяжело, никогда, я и представить себе не мог, что все окажется так…
Но…
С выбранного пути не сворачивают.

…Теперь я способен на то, о чем не мог и мечтать в подвале Медицинского колледжа в Киото.
На многое, очень многое…

И, если говорить о цене того, что дано мне теперь…
Не сказать, что она слишком велика…
Дни безумия, после которых я не помнил ничего, пустые, бессмысленные глаза гаитян, следующих моим приказам, как безвольные куклы… кровь, заливающая лицо Марко, когда мои ногти пропарывали его горло… когда я чувствовал в зажатом кулаке вырванную гортань – не помню, не помню почему я убил его!
Это была просто злость, животная, требующая удовлетворения, растерзать, убить, разорвать…

Настоящее Вуду.
Не то, что показывают в фильмах. Не то, что можно предположить. Не то, что можно увидеть на ритуалах, куда допускаются обычные туристы…

Это то, что завладевает сознанием. Не отпускает.
Не уйти, не убежать…

Убивать без ножа…
Можно и так. Но кровь… в сотню раз лучше, ее запах, ее вкус…

Смерть всегда опережает на шаг!


…Ночь опускается незаметно.
Я все еще сижу на пороге дома бабалоа, пересыпая острые камни… мои ладони расцарапаны в кровь.

И… теперь… еще три-четыре месяца… я уеду.
И тогда Мейфу – о, да, я не забыл о нем! – перестанет быть недоступным!
И тогда… тогда… Саки, я отомщу тебе за все!

Мой смех, снова, как тогда, давно… и – все чаще теперь, - не знаю, чужой звук… в горах мне вторит эхо.
Я безумен… Безумен – ради одной только цели…

* * *

И четыре месяца проходят быстро.
Наступает время моего отъезда.

- Твои вещи, Мураки, - говорит мне Мария на крыльце своего дома, подавая мне сумку.

Мария… ты так и не узнала, куда исчез твой брат? Хранила вещи того, кто убил его…

- Прощай, Мария.

Я сажусь в машину, заводящуюся далеко не с первого раза.
Еду по пыльной дороге, такой же, как два года назад…

В грязном аэропорту Порт-о-Пренса беру билет до Каракаса… Сажусь в небольшой самолет…


В венесуэльском аэропорту на меня недоверчиво поглядывают охранники и прочие служащие.
Вчера я отрезал ножом отросшие за два года волосы, так, чтобы они закрывали повязку на правом глазу. Но ее все равно видно, а концы волос сеченые, неровные…
Знаю… у меня потрепанный вид.
Ну… что поделать? В лучшем виде с гаитянских гор не приедешь.

И даже если они вздумают меня задержать…
Не думаю, что после этого их рассудок сохранится в прежнем виде.


…Через несколько часов я сижу в салоне самолета до Мюнхена.
Я лечу в Германию… Лишь полчаса назад я узнал, что ФРГ и ГДР объединились в 90-ом.
Какие еще перемены ждут меня?

И, все же…
Пока мне остается лишь надеется на то, что Мюнхен изменился не настолько сильно – и что те люди, о которых упоминал в мои студенческие годы профессор Сатоми, еще живы…
О том, как их найти, я не беспокоюсь – я помню несколько имен и адресов, благо, этого сумасшествие Вуду у меня отнять не смогло – в отличие от глаза.

Но… думаю, в ближайшее время я это исправлю.

* * *

- Думаете, молодой человек, возможно?

- А я не думаю. Думаете вы.

…Иначе приехал бы я сюда? Искал бы по городам и больницам этого проклятого врача?

- Мне нравится ваш подход. Но… мне действительно нужно подумать.

- Сколько угодно, герр Лайнтверг. Я могу подождать.

Могу… но… вряд ли долго – за два года на Гаити я учился действию, а не терпению. И поэтому ждать ответа больше, чем несколько часов, я не буду.

- И я сразу говорю, что ничего не гарантирую. Это только…

- Из научного интереса, - заканчиваю я за седого пожилого мужчину в кресле напротив меня.

- Совершенно так.

- Иным словом, я вам нужен… скажем так, как опытный образец, - я улыбаюсь, глядя немцу в глаза. – Сумасшедший доброволец, верно?

Лесть и обман. Запутать, замудрить и открыть впереди путь – ясный, как утро в горах.
Лайнтверг мнется, не торопясь отвечать мне, и делаю это за него:

- Не беспокойтесь, доктор, если наш опыт не удастся… я не побегу в полицию. Никто об этом не узнает. Если вам мало моего слова, я могу подписать любой контракт.

Ну, почти любой… с оговоркой, которую мой дорогой доктор знать не будет. Если ему удастся сделать то, о чем я прошу, Нобелевской премии он не удостоится.
Ведь и о его удаче тоже никто не узнает.

- Почему вы готовы лечь под нож без гарантий? – неожиданно спрашивает у меня Лайнтверг. – За два года можно было привыкнуть…

- …И смириться? – я приподнимаю бровь, тонко усмехнувшись. – О, нет, доктор… Это не для меня.

- В этом вы похожи на своего учителя, - говорит он, имея в виду Сатоми. – Но, думаю… только в этом.

Он вглядывается в мое лицо, освещенное резким светом флуоресцентных ламп, чуть прищурив глаза. Не верит, что нашел безумца?

- Так думайте, доктор, - я поднимаюсь со стула. – Пока я остаюсь в Германии, но если вы будете долго… размышлять… у меня есть другие варианты.

Лайнтверг провожает меня до дверей своей гамбургской квартиры – просторной, обставленной со знанием старины и любовью к ней. Иногда подобные жилища кажутся немного захламленными, а мебель – разномастной, но стоит приглядеться по очереди к каждому предмету фурнитуры…
Да, мне определенно нравятся такие квартиры.
Жаль только, что в моих планах нет приобретения частной собственности в Германии.

В холле я останавливаюсь перед зеркалом и прикрываю сбившейся в сторону челкой кожаную повязку, которая мне уже порядком надоела.

- Это далеко не в моих интересах, - Лайнтверг смотрит на мое отражение в зеркале. – Но я бы не советовал вам экспериментировать… не думаю, что… это будет лучше повязки… или, тем более, обычного заменителя.

- Доктор, - улыбаюсь я. – Вы все еще не понимаете? Мне не нужна красота – мне нужна способность видеть обоими глазами.

Я выхожу в подъезд его дома – впрочем, думаю, эти окна высотой под три метра и широкие лестницы с коваными перилами, огибающие шахту лифта с решетчатыми дверьми и переплетением железных прутьев вместо сетки, той, что обычно натягивают на скелеты шахт открытых лифтов, - трудно назвать составляющими обыкновенного подъезда.

- Зайдите ко мне через неделю, - произносит Лайнтверг, когда подъезжает с первого этажа лифт.

Я киваю, открывая решетку лифта.

- Доброй ночи, доктор.

- И вам того же, мистер Мураки.

* * *

Неделя ожидания начинается в томлении.
Чтобы не сидеть в номере отеля, отсчитывая про себя – или вслух? – минуты и часы, как параноик, с утра и выхожу на улицу.
Слоняюсь по городу, захожу в музеи – те же, что уже почти три года назад…
И неожиданно вспоминаю.

Сейчас мне не нужен Гамбург!

…Ночь спустя я еду в Мюнхен.
Снимаю номер в первом попавшемся отеле и, оставив вещи, отправляюсь за марионеткой, оставленной мной здесь на долгих два года…
И она все еще здесь!


…Потом, по памяти, иду по старинным улочкам Старого Города.
И останавливаюсь у знакомого здания в недоумении.
Кукольной лавки нет. Тот же дом… но витрина совсем другая, кажется, теперь здесь антикварный салон или что-то в этом роде…
Толкаю дверь, захожу внутрь – и спрашиваю о том, что случилось, у немолодой женщины за прилавком, органично вписавшимся между шкафом века этак восемнадцатого и столом с фарфоровыми статуэтками.

- К сожалению, - она смотрит на меня со смесью настороженности и сочувствия, заметив мою повязку. – Герр Кирхнер скончался полгода назад… Вы его знали?

- Знал? – Автоматически переспрашиваю я. – Да, я покупал у него куклу…

Не дожидаясь ее ответа, я выхожу из салона.

* * *

Пираньи могут обглодать теленка до костей меньше, чем за три минуты.
От антилопы, пойманной гиенами ночью, на утро не остается и костей.
Думаю, и те, и другие, расправились бы с Иисусом быстрее, чем с теленком и антилопой.

К пяти утра призванные мной сыто облизываются и бессмысленно, уже безо всякого интереса, смотрят на обрывки одежды и обломки костей, которые, по-видимому, уже никак не могут быть съедены ввиду перенасыщения человечиной.

Я могу подойти к ним и погладить, как глажу уснувшую Широй.
Может быть, они лениво огрызнутся.
Они понимают, что я не претендовал ни на их ужин – или завтрак? – ни на их территорию.

Их лапы перемазаны кровью.
Мои руки – тоже. И шерсть Широй.

Тот, что чуть побольше, зевает, открывая желтые, в палец длиной, клыки, и начинает неспешно вылизывать лапу.
Я ловлю его взгляд и подношу пальцы к губам. Слизываю высохшую кровь с кожи, так же, как он слизывает ее со своей шерсти.

Что это за мир – тот, за завесой воздуха? Мир, рождающий таких чудовищ?
Наверное, такой же, как этот – ведь и этот мир тоже способен создать чудовище.

Я жду еще полчаса и отправляю их назад.
Замываю кровь и убираю оставшиеся кости в пакет, думаю, сегодня пара бездомных собак в Маруяме будет сыта.
Это занятие мне не слишком нравится, но пока нет того, кто мог бы замести за мной следы.
Пока.

…остается только отмыть Широй.

Прости, мама… но, кажется, я так и не выучил то, что нельзя отнимать чужую жизнь.

* * *

О Тамаяки спохватываются лишь через три дня – когда я сам сообщаю в полицию о том, что он пропал.
Его ищут.
Но его не найдут.

По колледжу идут смешки о том, что Иисус еще может воскреснуть.
Но…

…Я учу немецкий.
Вернее сказать, совершенствую знания, потому что я учил его в школе – вместе с английским, и пишу диссертацию.
Из-за этого я часто задерживаюсь по вечерам в лаборатории профессора Сатоми, но сейчас не я помогаю ему – а он мне.
Хотя, по сути, в написании диссертации мне не нужна помощь, но Сатоми так явно не считает.
Он ждет от меня поддержки в будущем?
Что ж, когда-нибудь я обеспечу это ему, тем более что мне нужен будет свой человек в колледже и после окончания учебы.

…Сацуки, продержавшаяся в роли девушки Ории Мибу рекордно долгий срок, едва ли не мнит себя его невестой.
Ория относится к этому спокойно, потому что Юсадзи не только ничего не светит – так еще и не светит вдвойне.

- Отец никогда в жизни не допустит, чтобы я женился на дочери банковского служащего, - усмехается он.

Но Сацуки об этом пока не задумывается – и крутится рядом с Орией, вызывая лютую ненависть со стороны соперниц.
Глупая, глупая кукла.

Такие продаются в сувенирных магазинах, заводные пустышки, танцующие механический танец на сцене музыкальных шкатулок.
Такие продаются в квартале Гион, с той только разницей, что они живые.

В этом году сакура расцветает позже, чем обычно.
Может быть, виной тому зимние холода, может еще что-то – кто объяснит все причуды природы? Это необъяснимо, а, впрочем, и не нужно пытаться… есть вещи, которые нельзя разложить на детали, на явления и составляющие, вещи, существующие лишь в целом виде. И как бы это ни противоречило всем наукам, они должны оставаться такими – не изведанными до конца, потому что только тогда остается манящая тайна, загадка, только тогда интересен тот или иной объект.
Но, будь он разгадан – он неинтересен.

Когда-нибудь, возможно, очень скоро, и Ория Мибу станет мне неинтересен.

…Я защищаю диссертацию, когда на руках у меня уже билет до Мюнхена.

Ория с друзьями уезжает на побережье.
Он просил меня поехать вместе с ними. Предлагал поехать без них, только вдвоем.
Но к чему мне это?

Он возвращается в день моего отлета, приезжает в аэропорт раньше меня, и ждет у входа в терминал.
Насколько я знаю, он собирался отдыхать на побережье все лето.
Значит, он оставил там друзей и приехал только для того, чтобы проводить меня.
Что ж, это вполне в его духе…

- Когда ты вернешься? – спрашивает он.

Не задавать вопросов о времени. Это тебе тоже нужно знать, Ори.

- Я еще не улетел, а ты спрашиваешь, когда я вернусь, - усмехаюсь я. – Я не знаю, Ория.

Он хмурится.
На нем черная майка и белая рубашка поверх, джинсы с широким проклепанным ремнем, - дань американской рок-группе, взорвавшей Токио своим концертом в рамках мирового турне этим летом?
Не то что бы мне нравилась американская музыка и все, с ней связанное.

- Может, пока посидим в кафе? – он снимает солнечные очки и кивает в сторону летнего кафе при терминале.

До посадки у меня еще полтора часа – и я соглашаюсь.
В кафе он пьет пиво, смотрит на меня, думает, что я не вижу…
Но я позволяю ему смотреть сколько угодно, отвернувшись в сторону, провожая взглядом взлетающие и садящиеся самолеты за окном, проезжающие по взлетным полосам машины с оранжевыми маячками…

- Если хочешь… я могу приехать к тебе зимой. К тому времени мы как раз разберемся с Отару-Сендай.

Он говорил мне пару недель назад, что первый перегонный путь едва не прикрыли в Ямагате.
Но… чего только не делают деньги – и священный страх перед якудза?

- Не стоит, - говорю ему я.

Он вздыхает, но не говорит ничего – наверное, ожидал подобного ответа.
По громкой связи объявляют, что через полчаса заканчивается регистрация на мой рейс.

Мы поднимаемся из-за столика.
Пару секунд Ория стоит в нерешительности, окинув взглядом сидящих в кафе.
Встряхивает распущенными волосами.

И обнимает меня, прижавшись всем телом.

- Не пропадай надолго, - шепчет он мне на ухо.

- Ория, здесь люди… - говорю ему я.

- Плевать, - он разжимает объятья, но не отстраняется, гладит кончиками пальцев мою шею. – Они нас видят первый и последний раз в жизни.

Верно, Ори, все верно…
Но ты не там ищешь причины и объяснения.

tbc
Август 1987 – конец 1988 гг., ФРГ, Мюнхен – Гамбург.

Как люди живут в стране, разделенной пополам, в стране, где каменная стена разбивает город на две части, проходя через дома и разрывая улицы?
…Но Берлин находится на территории ГДР, а здесь – в Западной Германии, другая столица и другая жизнь.

Разумеется, уровень развития медицины здесь выше, чем в Японии. В окружении немцев я вынужден постоянно говорить на их языке, но это воспринимается гораздо легче, нежели на обычных уроках иностранного.
Погружение в языковую среду – лучший способ выучить иностранный язык в совершенстве.

Даже с другим японцем, из Токийского Медицинского Университета, я разговариваю по-немецки, лишь иногда переходя на родной язык.
Матто здесь уже полгода, но говорит, что до сих пор чувствует себя чужаком среди европейцев.
В этом отношении мне проще – играет роль европейская кровь матери.
Я не настолько сильно похож на японца.

…В свободные от учебы и практики в мюнхенской больнице вечера и дни я посвящаю прогулкам по городу, музеям, галереям…
Дворец Нимфенбург, Мариенплатц, Фрауенкирхе, Петерскирхе…
Хофбройхаус, где в 1923 году произошел пивной путч, положивший начало политической карьере Гитлера…
Старая и Новая пинакотеки, одни из самых больших и богатых картинных галерей в мире…

Немецкий музей Науки и Техники…

Мне нравится Европа – больше, чем Япония.

Зимой, на одной из улиц в Старом Городе мое внимание привлекает витрина, освещенная лишь свечами. За стеклом, на золотисто-коричневой ткани, стоят две аккуратные небольшие елки, а между ними, на деревянных подставках – куклы.
Фарфоровые, удивительно красивой работы… такие, какие были в поместье…
Без раздумий я захожу в магазин и долго рассматриваю кукол на полках и в шкафах, пока не замечаю в дальнем углу стенд с марионетками.
Они подвешены на нитях к деревянным перекрестьям, лежащим на обрешетке из тонких рей.
Разные, в виде героев сказок, или просто авторские…

Но одна, висящая в глубине, за Пьеро и венецианским шутом, напоминает мне…

Я прошу владельца лавки открыть стенд. Беру из его рук поданную мне куклу.
Длинные, не вьющиеся, темно-каштановые волосы. Черное трико – и кружевные бледно-зеленые манжеты на руках и ногах. Такой же воротник.
И глаза – янтарные, подведенные черным, с аккуратно прорисованными на лице потеками туши.

- Шут? – спрашиваю я.

- Грустный шут, - пожилой немец улыбается, ловко взяв деревянный крест пальцами.

Он поднимает марионетку так, что она встает на моей ладони, раскинув руки и опустив голову, и волосы закрывают лицо с печальной улыбкой.

- Странный был шарманщик, - говорит мне владелец лавки. – Зачем шуту такие длинные волосы?

Я приподнимаю кончиком пальца бледное лицо, сделанное из фарфора, в отличие от остальных, деревянных частей марионетки.

- Я беру ее.

Немец уходит куда-то в глубину лавки, приносит оттуда коробку – и бережно укладывает на ватное дно марионетку.

- Знаете, это последняя кукла того шарманщика, - у него скрипучий голос, звучащий в полутемном помещении магазина как нельзя органичнее. – Она долго здесь была.

- Последняя? – переспрашиваю я. – Он умер?

- Утопился, - произносит немец, подавая мне коробку. – Я знал много мастеров на своем веку… Все шарманщики немного не в себе… но когда Герхард приходил сюда с новой марионеткой, он садился вон там, на стуле, и смотрел на кукол… иногда мне приходилось самому его выгонять.

- Вы думаете, он действительно был сумасшедшим? – интересуюсь я.

- А как же иначе, молодой человек?

Я пожимаю плечами, расплачиваюсь и прощаюсь с владельцем, и выхожу на морозный воздух Мюнхена.

* * *

Полтора года в ФРГ проходят до странности быстро.
Зима в Мюнхене, лето в Гамбурге – и снова зима…
Снова Мюнхен.

Больница, где я видел столько смертей, что кажется…
И у медицины есть свой предел.
Это бесконечная гонка, но… как бы то ни было, смерть всегда на шаг впереди.

…Не думаю, что я скоро вернусь в Японию.
В начале декабря мне приходит заказное письмо из Токио.
Можно ли это назвать обычным везением – то, что сразу после ФРГ меня направляют в США?

…Куклу, купленную в Старом Городе, я оставляю в одной из мюнхенских камер хранения.
Можно было бы увезти ее с собой в Вашингтон, но, кто знает, куда я отправлюсь потом? Сомневаюсь, что у меня будет время – и, главным образом, желание – заглянуть в поместье или «Хоши Широй»… и, даже если я все-таки приеду в Киото… кукла будет залогом того, что я еще вернусь в Мюнхен.
Через год, через два… когда угодно. Есть места, в которые всегда хочется вернуться.

Январь 1989 – лето 1990 гг., США, Вашингтон.

Самолет компании «American Airlines» приземляется в аэропорту Вашингтона ночью.
Думаю, только в Америке столица может быть менее известна, чем город областного значения. Что приходит в голову при упоминании США?
Статуя свободы. В Нью-Йорке.
Эмпайр-Стейт-Билдинг. Снова Нью-Йорк.
Башни-близнеца Международного Торгового Центра. Нью-Йорк!
Центральный Парк…
Дальше вести перечисление бессмысленно.

США – вообще абсолютно другой мир.
Месяца работы в госпитале Вашингтона мне хватает на то, чтобы понять – американцы озабочены своим здоровьем так, как никто в мире. Причем озабочены беспричинно, по совершенно мелочным проблемам.
Через полгода становится ясным, что каждый американец и в душе, и в действиях – сущий ребенок. Иногда мне кажется, что они остановились где-то в подростковой стадии.
И какими бы героическими и серьезными не были их фильмы… это всего лишь их мечты.

Всех особенностей этой нации не перечислишь – да, думаю, и не нужно.

Через год я понимаю, что начинаю скучать по Японии. По Европе. Словом, по чему угодно, лишь бы оно не было на территории Сверхдержавы.

И, еще… они жизнерадостны до такой степени, что это едва ли не сводит с ума.
Апогей оптимизма.
Да, действительно, здесь можно сойти с ума.
И не удивительно, что у американцев постоянные депрессии…
Так невозможно жить.

А японцам американцы вообще не доверяют.
И я могу с уверенностью сказать, что я этим вполне доволен.


Сентябрь 1990 г., Япония, Киото.

Шестнадцатичасовой перелет из Вашингтона в Токио выматывает.
В Японию, погрязшую, судя по мировым новостям, в финансовом кризисе, я возвращаюсь лишь за тем, чтобы защитить вторую диссертацию.

В кризисе напрямую замешаны якудза – если не сказать, что они вообще были его причиной.
И я вспоминаю Тамаяки – и его слова о том, что он хотел бы видеть падение власти якудза.
Не знаю, своевременно ли сейчас говорить, что этот кризис нанесет мафии смертельный удар, но…
По-любому, Иисус уже ничего не увидит.

Однако такой вариант развития событий меня совершенно не устраивает. Моим планом никак не предусматривался столь ранний финал, к которому движется запущенный механизм скандалов, связанных с мафией.

Не знаю, не знаю, чего ожидать – а ведь мне, действительно, остается только ждать…
Ненавижу ждать!

…Еще один перелет – на этот раз на небольшом самолете, из Токио в Киото…
Мне хочется спать, и ничего больше.

Уже поздно вечером такси довозит меня до «Хоши Широй».
Надеюсь, Ория дома…

У входных дверей «Звезды» охрана, раньше, насколько я помню, она была только внутри, на обочине дороги припаркованы две черные машины – джип и седан, судя по всему, представительского класса.
Почти во всей «Звезде» зажжен свет.

Ох, не нравится мне это… сомневаюсь, что охрана меня просто так пропустит.
Но… не ехать же мне обратно?

Я выхожу из такси как раз в тот момент, когда входные двери «Звезды» распахиваются, и на пороге появляется Ория - в черном костюме, с распущенными волосами – такими же длинными, как два года назад.

- Я же сказал отогнать все машины с до… - он обрывает фразу на полуслове, заметив меня. – Мураки?

Да, Ори. Не веришь своим глазам?
Он забывает про машины – и подходит ко мне.

- Пойдем в дом.

* * *

По распоряжению Ории в спальню, отведенную мне, приносят горячий ужин и зеленый чай.

- Можешь оставаться здесь, сколько хочешь, - говорит мне Мибу.

Думаешь, что я приехал надолго, Ори?

- Ория, - я допиваю чай и опускаю пиалу на низкий столик. - Я уезжаю через два дня.

- Уезжаешь? – он вскидывает на меня взгляд. – Но…

- Без «но», Ория, - осекаю его я. – Я вижу, вы усилили охрану…

- А, это… - он отворачивается к окну, не глядя больше на меня. – Теперь у нас действительно не все в порядке.

- С властями?

- Друг с другом, Мураки-сан, - он поднимается на ноги и невесело улыбается. – Но это неважно. Ты спи. Завтра, если захочешь, я все тебе расскажу…

Он уходит, неслышно прикрыв за собой дверь.
Вслед за ним, так же бесшумно, длинноволосая девушка в кимоно забирает поднос с посудой.

Я ложусь в постель, усталость накатывается на меня свинцовой волной, и я мгновенно проваливаюсь в сон…


…Просыпаюсь я только вечером, кажется, я спал часов восемнадцать, не меньше.
В доме Мибу тихо.
Я спускаюсь вниз, и встречаю лишь в основном зале «Звезды» вчерашнюю девушку.

- Где Ория? – спрашиваю я у нее.

- Мибу-сан уехал, - отвечает она, опустив взгляд.

- Куда?

- Я не знаю, господин. Но он просил передать вам, что вернется вечером. Если вам что-то понадобится…

Не дослушав ее, я ухожу во внутренний дворик.
Куда он мог уехать?
И почему не сказал мне вчера?

Ближе к восьми вечера, когда я просматриваю основные пункты своей диссертации в спальне, меня отвлекает шум, доносящийся с улицы.
Я выхожу из комнаты и иду в просторный зал напротив.

Окна его выходят на дорогу – и она заставлена автомобилями так, что почти нет свободного места.
Ория, стоящий у седана, который я видел вчера, пожимает кому-то руки и улыбается, они говорят о чем-то…
Постепенно машины начинают разъезжаться.

…Чуть позже Мибу приходит в мою спальню, у него уставший, но вполне довольный вид.

- Отдохнул? – он обнимает меня и прижимается губами к моей шее. – Прости, вчера я не предупредил тебя… Я уезжал в Осаку. Отец уже второй месяц в Токио безвылазно… на мне все вооруженные конфликты…

Его руки гладят мою спину, вытягивают рубашку из брюк… не спеша, так, словно он хочет остановить время и быть рядом со мной как можно дольше…
Что ж, Ори… я могу позволить тебе насладиться этим.

Я запускаю руку в его волосы, притягиваю свободной рукой за талию вплотную к себе. Он целует меня, прикусывая мои губы, я снимаю с него пиджак – и мои пальцы натыкаются на рукоять пистолета, торчащую из кобуры.

…Моя красивая кукла оказывается опасной.
И меня это заводит.

- А где же катана? – шепчу я, расстегивая его рубашку.

- Согласись, Кадзу, - он усмехается, сбросив на пол кобуру вместе с пистолетом. – Будет странно, если я появлюсь на разборке с катаной. Мне еще только кимоно надеть и…

Я закрываю ладонью его рот.
Молчи, Ори. Мне нравится, когда ты молчишь.


…Мне нравится его тело.
Мне нравится, как он терпит боль, я вхожу в него без подготовки…
Он выгибается подо мной, ища новых прикосновений, прикрывает янтарные, нечеловечески красивые глаза… стонет… до крови прикусывает нижнюю губу…
Я облизываю языком свежую ранку.
Так давно… я почти забыл этот вкус.

У него дрожат веки, и нахмурены от напряжения – или от боли? – брови…
Мне нравится, что я приношу ему боль – и что он принимает ее… сжимает мои плечи пальцами… не просит остановиться… или быть менее грубым…

Моя великолепная кукла.

Он кончает с моим именем на губах.
Выдыхает с болезненным стоном, когда я выхожу из него, едва отпущенный эйфорией оргазма…

- Ты… меня… до крови, кажется… знаешь? – он гладит мои волосы, я чувствую, как немного дрожат его руки.

Я откатываюсь в сторону и провожу пальцами между его раздвинутых ног.
Ория морщится, прикусив губу с запекшейся уже кровью на месте ранок.

- Ты прав, - усмехаюсь, глядя на потеки спермы, смешанной с кровью на своих пальцах. – До крови.

* * *

Утром я уезжаю в колледж – и возвращаюсь в полдень.

- Можешь остаться еще хотя бы на пару дней? – спрашивает у меня Ория, когда мы едем в аэропорт. – Билеты не проблема.

Но по тону его голоса понятно, что он знает, каким будет мой ответ.

- Не могу.

- Ясно.

Он останавливает «BMW» на светофоре и берет сигарету из пачки, прикуривает, задумчиво глядя куда-то вперед, в пустоту, существующую лишь для него одного.


- До встречи, Кадзу, - говорит он мне в аэропорту, и в его янтарных глазах только грусть – как у марионетки из Старого Города.

- До встречи, Ория, - улыбаюсь я.

До встречи, моя печальная кукла… шут с потеками туши на лице…

Осень 1990 г., Центральная Африка.

Я ступаю на землю Африки.
Жара, пыль, самолет, видавший времена Второй мировой…
Авиалайнер до Лагоса был вполне современным – но дальше, чем глубже в сердце континента, тем все меньше чувствуется влияние цивилизации.

Здесь плохо говорят по-английски – моего проводника, тощего африканца с выбитыми передними зубами, думаю, и его земляки-то плохо понимают.
Он спрашивает у меня что-то, но я различаю только «кспеди» и набор переломанных слогов.
Он повторяет еще раз.

- Изучать животных?

Ах, вот оно что… значит, сначала он говорил о научной экспедиции.

- Нет. Племена, - отвечаю я.

- Ясно-ясно, - беззубо улыбается он, умудряясь, не глядя на дорогу, каким-то чудом объезжать на ветхом «Форде» выбоины и бугры на разбитой дороге. – Баду знать много мест с племенами.

Дальше мы едем молча. Я смотрю в окно с разбитым стеклом - вдалеке, в пыли, перемещается по выжженной солнцем саванне стадо зебр вперемешку с антилопами.
И больше – ничего живого. Только желтая трава, на сколько хватает глаз, и торчащие изредка деревья. На горизонте – холмы, и сизые горы за ними.

Баду довозит меня до лагеря, раскинувшегося в обманчивой тени заросли акаций.
Англичане, судя по всему, женатая пара. Еще один местный, и немец.

…Немец, Шутгарт, говорит на английском немногим лучше Баду.

- Я здесь, чтобы изучать ритуалы местных жителей, - сообщает он мне, когда мы пьем из железных кружек чай, больше похожий на мутный отвар с какими-то плавающими кусками коры.

- Можете говорить по-немецки, Шутгарт, - не допив чай, я откидываюсь на раскладном стуле – благо, он со спинкой, - и смотрю на вольер меж двух акаций, где англичане возятся с львенком.

- О, это замечательно, - Шутгарт с облегчением переходит на родной язык. – Эти англичане помешаны на животных. Забрали детеныша, которого должен был убить захвативший прайд молодой лев. Думаю, он еще успеет их покусать. Завтра Баду проведет нас к племени, живущему на той стороне реки.

Кажется, в окружении англичан и африканцев он явно испытывал дефицит общения.
Но меня это не раздражает. Уж куда приятнее общаться с этим немцем, чем с беззубым африканцем.


…Ночь проходит в назойливом жужжании москитов.
Не могу заснуть, ворочаюсь на раскладушке… в вольере - я слышу мягкую поступь лап - ходит из угла в угол львенок.

На рассвете мы идем на другую сторону реки – вернее, тощего, как Баду, ручейка.
Шутгарт фотографирует антилопу, пьющую воду чуть поодаль нас. Она вздрагивает – и скрывается в зарослях кустарника.

- Пуганый, - негромко говорит Баду. – Браконьера виноват. А это надо убрать, - он указывает пальцем на фотоаппарат. – Они думать, вы пришли похищать их душа.

- Знаем, Баду, - отзывается Шутгарт, а потом обращается ко мне. – Как я только ни исхитрялся в Ботсване полтора года назад. Снимал из-под мышки, убирал в сумку… бесполезно, все равно замечают. Но большинство уже нормально к этому относится. Можно сказать, им даже нравится фотографироваться.

В поселении, представляющим собой десяток соломенных хижин и вытоптанную площадку в центре, Шутгарт опускается на корточки перед девочкой, складывающей гальку на песке в какие-то узоры.

- Мы с ней подружились, - улыбается он, протягивая ей руку.

Девочка тоже улыбается – и хватает его за палец черной ручонкой.
Я обращаюсь к Баду, наблюдающему за этой картиной.

- Мне нужен колдун.

- Колдун? – переспрашивает он.

- Да. Колдун. Шаман.

Баду качает головой, потом переговаривает с кем-то из племени. Они тоже качают головами и косятся на меня.
Один из них подходит ко мне вместе с Баду и начинает что-то говорить.

- Колдун нету, - переводит Баду. – Колдун европейцу не надо.

Но я ведь и не совсем европеец, Баду. И колдун мне как раз очень нужен.

- Спроси у него, почему мне не нужен колдун, - говорю я Баду.

- Колдун европейцу не надо, - повторяет мой проводник. – Этот упертый человек говорит, колдун нету.

Что за беспричинное нежелание?
Жаль, что я не могу поговорить с этим африканцем без переводчика.
Но, как бы они не хотели показывать мне колдуна… стоит посмотреть, кто из нас терпеливее.

- Тогда я останусь здесь, пока они не отведут меня к колдуну, - я сажусь на пыльную землю и улыбаюсь упрямому африканцу.

Солнце печет немилосердно.
Шутгарт, окруженный детьми, говорит мне, что я ничего не дождусь. Я пожимаю плечами.

После шести часов нахождения на палящем солнце мне кажется, что больше я не выдержу.
Шутгарт учит черную девочку играть в ладоши, она промахивается и смеется.
Помнится мне, он говорил, что собирается изучать ритуалы…

Племя занимается своими делами, женщины готовят еду, мужчины чинят охотничьи орудия или просто беседуют друг с другом, иногда поглядывая в мою сторону.
Думаю, меня и здесь скоро начнут считать ненормальным.

- Баду думать, надо идти в лагерь.

- Нет. Я остаюсь здесь, - отвечаю я.

Баду качает головой, не знаю, что он хочет этим сказать.

Еще четыре часа.
Солнце клонится за горы. Я допиваю воду в фляге и снимаю с головы панаму, влажную изнутри от пота.
Проклятая Африка.
Но сдаваться я не намерен.

Спустя четырнадцать часов после того, как я сел на этом месте, ко мне подходит кто-то из племени.
Поднимаю голову.

Старый поседевший африканец опускается рядом со мной на корточки и протягивает мне сделанную из высушенной шкуры чашу с мутноватой водой.

- Пейте, - говорит друг Баду, за которым мой проводник уже успел сходить в лагерь. – Простая вода. Это колдун.

Я принимаю из рук африканца чашу и делаю глоток сладковатой на вкус воды.

- Он хочет, чтобы вы шли в его хижину, - переводят мне, когда колдун начинает говорить.

Поднимаюсь на ноги и иду вслед за африканцем.
Друг Баду заходит вместе с нами и садится в углу хижины, колдун жестом указывает мне на циновку, брошенную на пол, и располагается напротив меня.

- Он спрашивает, что вам нужно, - говорит переводчик из своего угла, выслушав колдуна.

- Мне нужны его знания, - отвечаю я.

Шаман долго не отвечает, глядя на меня, а потом едва заметно качает головой.

- Здесь знаний нет. Тебе нужны другие знания. Я не умею того, что тебе нужно.

Мне кажется, что я не слышу голоса переводчика – а просто понимаю тот язык, на котором говорит колдун.
Что значат его слова?
И откуда он знает, что именно мне нужно?

Замолкнув, колдун снимает со своей шеи вырезанный из кости амулет, оплетенный тонкими полосами кожи, и подзывает меня ближе. Склоняет мою голову сухой ладонью и надевает на меня амулет.

- Что это? – спрашиваю я.

Колдун молчит – и потом говорит что-то не мне, а переводчику.

- Пойдемте, мистер, - зовет меня африканец.

Мы выходим из хижины, и только тогда переводчик говорит мне:

- Колдун просил сказать вам, когда мы уйдем. Он сказал, если вы еще будете искать свои знания, не снимайте амулет никогда, и тогда вы сами поймете его силу.

Я благодарю переводчика за помощь и иду за ним по неровной тропинке в лагерь. У реки оборачиваюсь назад.
В селении зажигаются костры.
Я думаю о разговоре с колдуном, и потом, в лагере, слушаю, как над сеткой, наброшенной на четыре палки, вкопанные вокруг моей раскладушки, жужжат москиты…


…Через полторы недели я покидаю лагерь.
Здесь мне больше нечего делать.

Кажется, тот же кукурузник доставляет меня в аэропорт.
Рейс «Нджамена – Дакар – Порт-а-Пренс».
Разумеется, ни один самолет не летает напрямую из Чада на Гаити – кому может понадобиться отправиться из сердца Африки на острова Вест-Индии?
Конец 1990 г., Гаити.

Нищая республика, где население в основном неграмотно и живет в среднем меньше, чем на доллар в день.
И, тем не менее, сюда стремятся туристы, те же, что волной потом прокатываются по Ямайке и Кубе.
Нет, здесь есть отели. Возможно, в будущем их станет еще больше.
Сказочный рай? – Для богатых.

Но по сути, это сущий ад.

Порт-о-Пренс, столица, – не более чем грязный, обнищалый городок. Оборванные уличные торговцы, продающие старые автомобильные шины и обувь, и голодные, худые дети – едва ли не первое, что бросается на глаза.
С 83-его года здесь пытаются проталкивать реформы, необходимые беднякам. Но Де Сото, теоретик-экономист, машину которого обстреливали марксистские повстанцы, только сейчас добился реальной власти.

Я иду по грязной улочке от аэропорта.
Местные жители провожают меня затравленными взглядами.

Не знаю, где искать то, что мне нужно.

Побродив по городку, я останавливаюсь в первом попавшемся отеле.
Английский они понимают с трудом. О существовании немецкого, кажется, вообще не знают.

Но мне везет. Через пятнадцать минут злости на забытый Богом обрывок земли посреди воды моим проводником становится черноволосая девушка, мулатка, сносно говорящая по-английски.

- Где проходят ритуалы Вуду? – спрашиваю я у нее. – Мне нужен настоящий колдун Вуду.

Мне не хочется тратить время на объяснения.
Она улыбается – и произносит:

- Вуду найдет тебя само, даже если ты его не ищешь.

Она опускается передо мной на корточки и снимает с моей сумки какой-то пучок соломы, и при ближайшем рассмотрении это оказывается подобием куклы.

Когда это успели ко мне прицепить?

- Иностранцу надо быть осторожным. Есть Вуду-сказка. А есть настоящее Вуду. Это – сказка.

Она выбрасывает куклу на грязный пол отеля.

- Ты покажешь мне настоящее Вуду? – я улыбаюсь ей, и она кивает.

* * *

Еще через неделю он смиряется с неизбежным.
Думаю, он понял, что я не буду просить прощения – и что спокойно обхожусь без него.

Я встречаю его в холле общежития, около десяти вечера – когда собираюсь идти в подвал.
Он сидит на одной из скамей, провожая безразличным взглядом проходящих мимо него – а они оглядываются, очевидно, не совсем понимая, что Ории Мибу понадобилось в общежитии.

- Мураки-сан, - он поднимается на ноги, когда я подхожу к нему. – Глупо будет не разговаривать друг с другом четвертую неделю подряд.

- Возможно, Мибу-сан, - я улыбаюсь и перевожу взгляд за окно.

- Хочешь сказать, что тебе все равно?

Его пальцы сжимают вязку моего свитера у горловины, Ория заставляет меня посмотреть на него - и в его глазах пляшет янтарная злость.

- Я пока еще ничего не говорю, Ория, - я перехватываю его руки за запястья и опускаю их вниз.

- Тогда скажи, Мураки.

Я смотрю на него – рассерженного, нахмуренного, со сверкающим взглядом из-под растрепавшейся челки, - и думаю о том, что сейчас творится в головах тех, кто видит нас.
Ория, Ория… как же твой статус-кво?

- Я слышал, - улыбаюсь я. – Сейчас в Киото на гастролях китайские гимнастки.

- Что? – переспрашивает Мибу, сбитый с толку таким поворотом. – Какие еще гимнастки, Мураки?

- Не хочешь посмотреть?

- Мураки, с тобой все нормально? – он окидывает меня внимательным взглядом. – Я последний раз ходил в цирк, когда мне было семь.

- Разве я говорил о цирке? – я приподнимаю бровь. – Ория, если ты не чувствуешь разницы…

- Не имеет значения, - он перебивает меня. – Когда?

- Когда захочешь, - пожимаю плечами.

- Хорошо, - Мибу кивает и засовывает руки в карманы брюк. – Значит, завтра.




…На следующий вечер мы стоим у входа в цирковой зал, где должно проходить выступление гимнасток.
Да, это цирк, но сейчас детей среди ожидающих практически нет – еще бы, разве кто-то обещал показывать клоунов и дрессированных пуделей?
В зале темно, мы заходим в числе первых, поэтому минут пятнадцать еще ждем начала.

- Зачем ты меня сюда привел? – интересуется Ория, безучастно оглядывая пустую арену и зал.

- А зачем сюда приходят другие люди?

Сомневаюсь, что могу дать тебе точный ответ, Ори. Вот если бы это был кукольный театр…


…Во время выступления Ория молчит и задумчиво облизывает мороженое.
Я смотрю на гимнастку в зеленом, вращающую на ноге белоснежный бумажный зонт. Она легко перекидывает его с кончика ручки на тонкую, полупрозрачную кромку, и создается такое ощущение, что зонт просто подвешен, что он парит над ней, а она лишь подталкивает его.

- Знаешь, Мураки-сан, - Ория склоняется ко мне, и я перевожу на него взгляд. – Я могу показать тебе куда более интересные вещи.

В темноте зала он не видит моего лица – но я вижу, как он улыбается, слизывая с губ мороженое.
Его рука ложится на мою ногу, чуть сжимая, он проводит ладонью вверх и останавливается на этом.
Я беру его руку – и опускаю ее между его ног, накрыв сверху своей ладонью.
Он напрягается.

- Сколько выдержишь? – шепчу я ему на ухо.

Полагаю, вокруг достаточно темно, чтобы нас не заметили.
Я сжимаю его пальцы.

На арене та девушка, что была с зонтом, балансирует на одной руке на тонком шесте, упертом концом в спину другой гимнастки.
Медленно, осторожно они достраивают живую пирамиду, гибкое переплетение своих змеиных тел…

- Прекрати, - шипит Ория, когда я начинаю гладить его его собственной рукой.

- Ты сам начал, - усмехаюсь я.

Пусть это будет для тебя наказанием.

…Он терпит, пока я не убираю его руку – и не кладу на ее место свою.

- Мураки… я прошу тебя… перестань…

Я глажу его сквозь ткань брюк, у него стоит, и он сжимает пальцами подлокотник своего кресла, прикрыв глаза дрожащими ресницами…

…Я не понимаю, как те девушки на арене умудряются сохранить такое хрупкое равновесие. Их тела кажутся тонкими, слабыми, изящными, но они держат на себе друг друга, изогнувшись в нечеловеческих позах… разворачиваются, как диковинный цветок, где лепестки - их руки и ноги…

- Мураки… хватит…

У Ории срывающийся, едва слышный шепот. Думаю, если он захочет говорить громче – то сорвется на стоны.
Я убираю руку.
Только ему это уже не поможет.

До конца представления он сидит, пытаясь расслабиться, и ему к черту не нужны гимнастки на арене… на них он даже не смотрит – и я не знаю, что он видит за прикрытыми веками своих глаз, но… могу догадаться.

…Потом он ведет машину, постукивая пальцами по рулю, и останавливает ее в каком-то безлюдном квартале, в темноте переулка, в который едва втиснулся автомобиль.

- Ну, давай, - шепчет он, погасив фары и перебравшись на мои колени. – Давай…

Я раздеваю его, а он трется об меня, возбужденный до предела, с лихорадочным блеском в глазах…

- Ты говорил, что можешь показать мне более интересные вещи, - говорю ему я.

- Потом. Потом, Мураки.

Он мотает головой, расстегивая ремень на моих брюках, и его поцелуи нетерпеливы и оборваны…

* * *

Я изучил все, что можно было изучить и опробовать в стенах колледжа.
Это не конец, это всего лишь начало, фундамент без цоколя и стен, но ничего большего подвал, книги и манускрипты мне дать не могут.

- Мураки, - говорит мне Ория однажды, на паре этики. – Я только сейчас заметил – почему у тебя… такие странные зрачки?

Вертикальные, Ори? Ну, я мог бы тебе объяснить – только это долго, сложно, и совсем не нужно тебе.

- О чем ты, Ория? – я смотрю на него, и его взгляд становится бессмысленным, как у куклы. – Повтори еще раз, я прослушал.

- А, ничего, - он чуть хмурится, бессознательно сгоняя с себя путы гипноза. – Неважно.

Нет, я не играю с тем, что названо Даром – все в пределах разумного, применение в крайних случаях. Если постоянно держать человека под подобным гипнозом, хорошего – разумеется, относительного того человека, - будет мало, но изредка накладываемый гипноз не приносит вреда.
Прошлый раз был тогда, еще на втором курсе, когда я рассказывал Ории о Мейфу… в любой момент я могу заставить его вспомнить, но это не нужно сейчас, и я сомневаюсь, что нужно вообще.

…В одной из книг я нахожу кое-что о телепортации, но это, естественно, не руководство пользователя – только какие-то очерки, рассказы, полусказки и прочая бессмыслица…
Мне интересно, но… это будет возможно гораздо, гораздо позже….


Лето подходит так быстро, мне кажется, только месяц назад была зима – и вот уже пришла пора экзаменов.

- Я остаюсь на каникулы здесь, - сообщает мне Иисус. – Профессор Сатоми спрашивает…

- Нет, - я перебиваю его, убирая на полку стопку лекционных тетрадей. – Я не могу.

- Ты даже не дослушал меня, - голос Христоса становится раздраженным. – Готов спорить, Мибу ты всегда выслушиваешь до конца.

Я оборачиваюсь, и смотрю на него в упор, долго, пока он не выдерживает – и не отводит взгляда.

- Тамаяки, - улыбаюсь я. – У тебя все в порядке с головой?

Он неопасен, чтобы тратить на него силы, да и нервирует меня.
Я предпочитаю доставать тех, кто выводит меня из себя – потому что, думаю, пока избавиться окончательно от Тамаяки мне не удастся.

- Что общего может быть у меня и Мибу? – спрашиваю я у него.

- Не знаю, не знаю, - он бегает нервным взглядом по моему лицу.

- Если не знаешь, то стоит промолчать и лишний раз подумать, Ицо, - говорю я ему.

И, все же, я отмечаю, что с ним надо быть осторожнее. Помимо учебы у Иисуса есть еще одно больное увлечение – это, разумеется, желание знать все обо всех.
Мне же не нужно, чтобы он знал обо мне и десятой части, поэтому быть осмотрительнее исключительно в моих интересах.

…План на лето у меня примерно тот же, что и в прошлом году.

Вечером, в конце июня, когда друзья Ории уже уехали на побережье на каникулы, мы едем в машине вдоль железнодорожных путей на востоке Киото, и я спрашиваю у Мибу, почему он остался.
Он не отвечает – и спустя несколько минут сбавляет скорость, проезжая мимо серого, только строящегося здания.

- Видишь? – говорит он. – Вон там, чуть дальше, слева? Это перегон на Токио.

То, что это перегон на Токио, я знаю, Ори. Но ты ведь не просто так говоришь мне о нем?

- С осени сюда будут везти оружие. Этим занимается мой отец.

Неужели дело идет к войне кланов? Или это для других целей?
Впрочем, мне это не столь важно – но интересно, зачем Ория рассказывает мне о деятельности своего отца.

- У вас не все в порядке? – интересуюсь я, глядя на грузовые вагоны, сцепленные в составы, и локомотивы, медленно, с перестуком колес тянущие их за собой.

- В каком смысле? – Ория останавливает машину на обочине дороги и закуривает. – Наоборот, все как нельзя лучше. Ты спрашивал меня, почему я не поехал вместе с Тамурой и Хейдзи – это ответ. Отец решил, что мне пора заниматься серьезными делами.

Серьезные дела – это черный рынок, я верно понимаю, Ори?

- Это второй подобный перегон на Токио. – Продолжает Ория. – Первый идет с севера – из Отару через Сендай, а этот – из Осаки через Киото.

Первый - с севера? Странный выбор, только если якудза не прощупывали территорию, начиная там, где государственный надзор более слабый – Отару далеко не из числа основных японских портов.

- Но я в основном езжу по мелким делам, побочно связанным с перевозкой. Это занимает много времени, но не требует особых усилий.

- Сглаживаешь углы? – с усмешкой спрашиваю я.

- Что-то в этом роде. Мне повезло, что я - сын главы клана, иначе мне пришлось бы сначала учить десяток способов варки риса и убираться в офисе.

Значит, не так красива жизнь якудза, как об этом думают многие, да, Ори? Чтобы добраться до дорогих машин и красивых женщин, нужно пройти долгий путь – впрочем, к тебе это явно не относится.

- В начале июля я уезжаю в Гифу с ребятами. Перевозки лучше вести в обход Нагои…

Ория замолкает, докуривая вторую сигарету, на улице уже темно, и на перегоне зажигаются огни, и далеко вперед видны красные и зеленые точки светофоров.

Осень 1985 – лето 1986 гг.

Люди издавна сравнивают течение времени с течением рек.
На протяжении русел рек есть быстрины, есть водовороты, есть спокойные, зеркальные глади воды, подобные поверхности озер… все зависит от рода реки, в более широком понятии – от рельефа местности.
Если рассматривать это с научной точки зрения - разумеется, такое сравнение неверно.
Но в жизни так и есть.

Лето промелькивает, как кадр пленки, быстро, подарив мне только отпечаток в памяти.
Впрочем, это воспоминание мне не нужно – подобное осталось от прошлого лета…

И я понимаю, что у меня остается все меньше времени – а подвал по-прежнему пуст, с предполагаемым объемом работ может справиться бригада квалифицированных строителей, но никак не я один.
Слишком много, слишком…
Моя цель отодвигается все дальше и дальше.

Это сводит с ума, но я не теряю надежды – потому что, ступив однажды на выбранный путь, не поворачивают назад, иначе, сделав так один раз, все последующие захочется обрывать так же, боясь неизвестного и возможных преград на дороге.
Я не хочу хвататься за десяток дел и не завершать ни одно из них.

Я иду на риск, исключая из моих прежних чертежей часть конструкций, которыми можно пренебречь. Как далеко можно зайти? Я учусь в медицинском колледже, а не в строительном.

…Ория появляется в колледже лишь через неделю после начала первого семестра, когда его друзья уже не знают, чем заняться без своего лидера – и когда Сацуки устает сокрушаться по поводу того, что Мибу ничего не сказал ей о том, куда, собственно говоря, исчез.

- Где ты был? – спрашивает она у Ории, усевшись на нашу парту. – Я скучала, Ори.

- Тебе разве не сказал Хейдзи? Я был в Гифу по делам отца.

- Нет, - она качает головой и оправляет складки юбки, задравшейся так высоко, что дальше, кажется, некуда. – Может быть, посидим где-нибудь вечером?

О, как она мне надоела.
Я поднимаюсь из-за парты, и Ория поднимает на меня чуть удивленный взгляд – а Сацуки продолжает говорить ему что-то, по-прежнему делая вид, что не замечает меня.

- Юсадзи, - я подхожу к ней сзади и обнимаю за плечи, склонившись к ее уху. – Тебе не кажется, что это некультурно?

Я не вижу ее лица – но вполне могу представить себе бардак в ее мыслях.

- Что некультурно? – резко спрашивает она, пытаясь вывернуться из моих рук.

- Сидеть на столе, - ухмыляюсь я, прижимая ее крепче к себе. – Тебя не учили хорошим манерам?

Ория смотрит на нас, и я понимаю, что он едва сдерживает улыбку. Он не предпринимает никаких действий – а ведь Юсадзи явно ждет, что Мибу, как минимум, заставит меня отпустить ее.

- Мураки-сан, - наконец произносит Ория. – Убери от нее руки.

- Что? – я отвожу ее крашеные, лишенные живого блеска волосы с плеч. – Просто так, Мибу-сан, я ее не отпущу.

И не думай, Ори, что это наша игра. Нет, это только моя игра – и ты тоже кукла в моих руках, также как Сацуки – в твоих.
Хотя сейчас-то она как раз и не в твоих руках.

- Неужели потребуешь с меня выкуп? – с улыбкой интересуется Ория.

Я задумываюсь. Мне не нужны показные представления – к чему привлекать лишнее внимание к себе? На нас и так уже смотрит вся группа.
И, все же…
Я хочу посмотреть, как Ория будет вести себя дальше.

- А что ты можешь мне предложить?

Смотри, Ори, мы уже далеко зашли. Как бы твоя репутация не оказалась под угрозой фола – но ты ведь понимаешь, что просто так я ее действительно не отпущу, и тем более, если ты попробуешь действовать силой.

- Знаешь, Сацуки, - Он едва заметно хмурится – и подходит к Юсадзи. – Мураки-сан прав – на парте действительно некультурно сидеть.

Теперь я понимаю, почему занятием Ории летом было именно сглаживание мелких, но определенно мешающих перевозке оружия конфликтов.

Он перехватывает Сацуки за талию – и я отпускаю ее, усмехнувшись.

- Ненормальный, - я слышу ее шепот, когда она, легко соскользнув с парты, обнимает Орию за шею. – Что ему от тебя надо?

Ох, Юсадзи, ты себе даже не представляешь, что мне нужно от Ории Мибу – и что я уже получил.


…Потом, спустя пару дней, Ория спрашивает меня, зачем я устроил этот выпад с Сацуки.

- Она мне не нравится, - я провожу рукой по его бедру, прижимая крепче к себе.

- Только поэтому? – его руки ложатся на мои плечи, и он снимает с меня рубашку.

- Думаю, да.

И это единственный раз, когда я не лгу ему. Когда причины, побудившие меня к действию, соответствуют объяснению.

Ория скептически пожимает плечами, не знаю, верит он мне или нет – но это и не имеет значения.
Я целую его губы, и он расслабляется в моих руках… моя кукла…
Моя красивая кукла.

- Знаешь, Мураки… - он выгибается, стараясь прижаться к моим бедрам плотнее, и я чувствую, как он возбужден. – Я…

- Постой, - я закрываю ему рот ладонью и целую его шею, он трется об меня, изнывая. – Как меня зовут по-имени, Ория?

- Допрос с пристрастием? – он убирает мою руку и улыбается, глядя на меня из-под полуопущенных ресниц, у него припухшие губы – и темный засос на шее…

- Если ты так хочешь.

- Кадзутака, - он касается поцелуем моей груди. – Кадзу…

Кадзу.
Так называла меня мать.
И мне нравится, как Ория произносит это.

Я прижимаю его к стене, ласкаю, и он стонет, выгибаясь…

- Тише, - шепчу я.

Тише, Ори, иначе нас услышит половина дома – и твоя мать в том числе. Не думаю, что она будет рада увиденному.

Он опускается на колени и облизывает мои пальцы, прикусывает ребро своей ладони, чтобы не стонать, когда я растягиваю его… когда вхожу в него – в его жар, он жмурится от боли, я заставляю его отнять руку ото рта и целую, кусаю его губы…
Мне нравится вкус его крови.
Нравится его вкус.

* * *

Он выполняет свое обещание, данное мне еще весной, в цирке.
Утром, когда я просыпаюсь, он сидит на ступенях террасы, и осенний солнечный свет бросает золотые блики на его распущенные волосы и ослепительно отражается от лезвия катаны.
Я поднимаюсь с футона и одеваюсь, и, выйдя на террасу, сажусь рядом с ним.

- Помнишь, я обещал тебе? – спрашивает он у меня.

- Помню.

- Тогда держи.

Он протягивает мне вторую катану – странно, что я сам не заметил ее.
Ори, ты решил обучить меня боевым искусствам?

- Ты странно ее держишь, - говорит мне Ория, когда мы выходим на середину внутреннего дворика. – Как меч.

Как меч, Ори?
Ну, не сказать, что я совершенно не знаком с холодным оружием…

Я отражаю его первый удар, он улыбается и замахивается еще раз, я чувствую, как нарастает ритм и как древний танец очерчивает вслед за катаной невидимые линии…

- Неплохо, - выдыхает он, когда наши катаны сталкиваются друг с другом.

Его лицо перечеркнуто крестом сомкнутых лезвий. Сопротивление на равных, но…
В поместье, давно, Утару учил меня сражаться на мечах – этого хотел мой отец, но не одобряла мать…
Она всегда предпочитала не силу, а хитрость, - и поэтому, Ори, не жди от меня честной битвы.

Со стальным скрежетом моя катана проезжает по ребру меча Ории вниз, я вовремя отклоняюсь в сторону – иначе лезвие точно задело бы мое плечо. По инерции Ория делает шаг вперед.
Я ставлю ему подножку.

Ведь этого ты не ожидал, правда, Ори?

Катана вылетает из его рук, я отшвыриваю ее ногой подальше – и прижимаю его к земле, не давая подняться на ноги.

- Мураки-сан… это не совсем… честно.

Я знаю, Ори.

- Но действенно, - ухмыляюсь я.

Моя катана прижата к его горлу.

- Только не говори, что решил убить меня в моем собственном доме, - улыбается Ория.

Не отводя катаны, я целую его – и шепчу, почти касаясь губами его губ:

- Разумеется, нет, Ори.

* * *

Со свойственной ему гибкостью Ория Мибу умудряется существовать в двух мирах – и носить две разные маски.
И чем больше проходит времени, тем сильнее становятся различия между тем, какой он на людях – и какой со мной наедине.
Как весной снег сходит с нетронутых холмов на окраинах Киото, так с течением времени я узнаю его другого.
Или…
Возможно, он не был таким никогда.
Возможно, он меняется из-за меня, и если это так, то я действительно не напрасно тратил свое время и силы.

В конце четвертого курса, после экзаменов, мы едем в Токио. Ория – к отцу в офис, перенесенный из Киото в столицу. Со слов Мибу, иметь офис в городе второстепенного значения не престижно, да и основные встречи глав одиннадцати наиболее влиятельных кланов проходят именно в Токио.
Он не говорил, но и без того ясно, что клан Мибу входит в это число.

- Куда потом? – спрашивает он у меня на развязке, когда мы съезжаем в город по серому полотну дороги.

Он сам предложил подвезти меня – едва узнал о том, что на каникулах я работаю в Токио.
Я беру из бардачка автомобильную карту города.

- Мы сейчас на Такагава-дори, - сообщает Ория, а я отслеживаю взглядом темно-коричневую линию автобана на карте. – Кажется, можно проехать до конца и через Британское посольство…

- Лучше сворачивай на Харуми-дори. Потом проедем по Хибия-дори напрямую.

- Ладно, скажешь, когда поворачивать, - кивает он.

* * *

Через три недели, вечером, когда я ухожу из больницы, мое внимание привлекает черный «Ниссан», припаркованный у обочины дороги – такой же, как у Мибу.
Я не вижу номеров – но распахнувшаяся передняя дверь автомобиля дает ответ.

- Садись, - улыбается мне Ория.

- Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

- Жду тебя, что еще? Я же не знаю, где ты живешь.

Его темные очки, выполненные по последней американской моде, отражают свет заходящего солнца, он выруливает на дорогу – и прикуривает сигарету.


…Мы колесим по городу до глубокой ночи.
Ория останавливает машину на набережной Токийского Порта, и мы выходим на улицу. Я облокачиваюсь на перила парапета, океан уходит далеко вперед, сливаясь с горизонтом, вокруг нет людей – только пришвартованные лайнеры и яхты у берега.

- От тебя пахнет больницей, - шепчет Ория, уткнувшись носом мне в плечо.

- А от тебя – сигаретами, - отзываюсь я.

- Мне не нужно было тогда к отцу, - он обнимает и целует меня в шею. – Я просто хотел… побыть с тобой… дольше.

Любовь – это привязанность. Болезненная, изводящая привязанность. Человеческая слабость, названная словом, звучащим одинаково красиво на всех языках…
Ненужная трата времени, которая в итоге не дает ничего – только иллюзию счастья. Сказку, которая рано или поздно исчезнет – и оставит настоящую жизнь такой же жестокой, какая она есть и всегда была.
И если говорят, что любовь делает человека прекраснее…
Чушь.
Прекраснее лишь в глазах того, кто имел неосторожность позволить привязать себя, лишить свободы и заточить в сияющую клетку – и тем больнее получать удары от того, кто возведен собственным воображением в ранг Единственного.

- Давай поедем куда-нибудь? – Ория обхватывает меня за плечи, заставляя развернуться лицом к нему. – Хотя бы на неделю.

- Нет. Я не могу, Ория.

И не хочу. Мое время слишком ценно, чтобы тратить его на чужую слабость.

- Почему?

Не нужно задавать вопросов, Ори. Когда-нибудь я научу тебя этому.

- Я сказал – нет. Я занят.

Мой голос звучит холодно – и бескомпромиссно. Ория отпускает меня и отворачивается к заливу, сжав пальцами перила и прикрыв глаза.
Ветер, приносящий с собой запах океана, развевает его волосы.

- Ория, если ты не помнишь... завтра мне на работу. Я хотел бы выспаться.

- Да, конечно, - он отпускает перила и идет к машине.

По дороге он снова курит.
И потом, остановив машину у многоэтажки, в которой я снимаю квартиру, он целует меня, крепко обняв.

- До встречи, - говорит мне он, когда я выхожу из «Ниссана».

Я чувствую, что он хочет сказать что-то.
Но он молчит.

Правильно, Ори.
Не нужно лишних слов. Мне не нужно их знать и слышать – потому что это только твои чувства.
Не мои.

Чуть позже, сидя на кухне, я бросаю взгляд в окно – оно выходит как раз на улицу.
Черный «Ниссан» Ории все еще стоит у тротуара с погашенными фарами.

Конец 1986 – июль 1987 гг.

С середины зимы становится ясным, что после окончания последнего курса колледжа я еду в ФРГ.
Я предполагал, что первый год ординатуры пройдет в Японии, однако это оказывается не так.
Значит, на год больше.
Чувства, которые обуревают меня, можно сравнить разве что с той безумной радостью, охватывающей мое сознание при каждом значительном успехе в области магии.

- Я остаюсь в Японии, - говорит мне Тамаяки, и в его голосе чувствуется раздражение и зависть. – Я рассчитывал на ФРГ.

О, не завидуй, Иисус, ибо зависть – черное чувство.

- Может быть, ты поедешь на следующий год, - отвечаю ему я.

- Может быть, - повторяет он.

Мне не нравится, как он ведет себя в последнее время. Что-то неуловимое, трудно идентифицируемое появляется в нем – и это настораживает.
Уж не задумал ли он что-то?

И я не ошибаюсь.
Однажды, возвращаясь ночью из подвала, я замечаю чью-то тень в темноте коридора, будь мое зрение прежним, я не видел бы собственной руки, вытянутой перед собой, но сейчас…

Я не сомневаюсь, что это Христос.

На следующий день, когда я снова иду в подвал, по пути мне попадается Широй – та самая белая кошка, что два года назад была моей галлюцинацией несколько недель.
Я зову ее, и она останавливается – и подходит ко мне, трется о ноги. Я подхватываю ее с пола и беру с собой в подвал, и она мурчит, удобно устроившись в моих руках.
Из всех живых существ я люблю, пожалуй, лишь кошек.

И, уже под утро, уходя, я оставляю дверь в подвал приоткрытой.
Иисус, кто не падок на бесплатный сыр?
Только тот, кто не понимает, что перед ним мышеловка.

Через полчаса я возвращаюсь – и тихо закрываю за собой дверь.

- Наша мышь попалась, Широй, - негромко говорю я, и Тамаяки, увлеченно роящийся в моих бумагах, вздрагивает.

Я опускаю кошку на пол, но она не отходит от меня – вьется рядом, вытянув пушистый хвост.

- Интересно, Ицо? – улыбаюсь я Иисусу.

- Н-нет, Мураки, я… я просто…

Просто не можешь придумать объяснения?
И не нужно.
Ты зашел слишком далеко, и обратного путь, боюсь, ни у тебя, ни у меня, уже нет – тем более что мне наконец-то выпал случай разделаться с тем, кто надоедал мне пять лет.

…Не знаю, как это будет.
Я никогда не убивал людей.

- Знаешь, Тамаяки, - я подхожу к нему, а он шарахается от меня в сторону, бегая взглядом по подвалу в поисках путей побега. – Любопытство не всегда полезно.

- Не всегда, - он перестает дергаться, заставив взять себя в руки, и, похоже, вспоминает, зачем пришел сюда. – Почему ты скрывал это от Сатоми?

- Это? – я беру со стола лист бумаги. – Или это? – киваю на ряды колб и приборов, успешно позаимствованных мной из лаборатории профессора.

- Все. Я могу рассказать ему о том, что ты крал у него…

- Нет, Тамаяки. Не можешь, - усмехаюсь я.

- Почему же? – нервно улыбается он. – А это? Оккультизм? Мы могли бы прийти к соглашению…

- Исключено, Иисус.

- Иисус? – взвизгивает он. – Так теперь ты меня зовешь? Что, если в колледже узнают о тебе и Мибу? Ты ведь спишь с ним, да?

О, да он и до этого докопался.
Я удивляюсь его упорству. Возможно, я даже уважал бы его – только если бы его деятельность не была столь низкой.

- Называй вещи своими именами, - я беру со стола скальпель и небрежно вращаю его в пальцах, не глядя на Иисуса. – Я трахаю его, Тамаяки. А спит он один.

- Какая разница? – огрызается он.

Не люблю, когда мне грубят.

- Да для тебя, по сути, никакой.

Я перевожу на него взгляд.
Он испуган, хотя и пытается держаться нахально и уверенно.

- Но знаешь, - я подхожу к нему, он делает несколько шагов назад и упирается спиной в стену. – Тебе все равно не удастся никому ничего рассказать.

Не хочу борьбы. У меня достаточно умения для того, чтобы заставить его не сопротивляться.
Он говорит что-то еще. Путается в словах, окутанный сетью гипноза.
Я обхватываю его подборок пальцами, заставляя смотреть на меня.
В зрачках видно мое крохотное отражение.

Отправляйся на свои небеса, Иисус.

Скальпель входит в его тело, как нож в размягченное масло. Я вскрывал на практике достаточно трупов, чтобы без труда попасть в сердце.

И… это оказывается легко – лишить жизни человека… почти так же, как ящерицу.

…Потом я вызываю пару тех созданий, которых я научился забирать из омута дрожащего воздуха.
Им нравится вкус крови, я знаю.
Нравится, так же как и мне, с той лишь разницей, что я люблю кровь живых людей. Точнее, кровь моей красивой куклы…
Думаю, сейчас мне бы не помешало общество Ории.

Широй, напуганная тварями, запрыгивает мне на руки. Я глажу ее по пушистой шерстке, прижав к себе, пока животные, не имеющие научного названия, с отвратительным хрустом перегрызают кости и рвут мясо.

Отвратительно, верно.
Отвратительно, что после смерти с человеком можно сделать все, что угодно

- Мураки-сан… о чем ты думаешь?

Я прикасаюсь рукой к щеке Ории, он облизывает губы, и я провожу пальцами по коже вниз, очерчивая скулы, подбородок… задумчиво глажу шею и выпирающие ключицы…
Моя кукла.
Я хочу, чтобы он подчинялся мне, плясал на нитях, как в кукольном театре…
Я хочу, чтобы он был моей красивой, самой лучшей куклой. Живой, сотканной из плоти и крови, послушной, преданной…
Но за право обладания нужно бороться.
Просто так я не получу то, чего хочу – но у меня есть время, чтобы познать каждую частичку души и тела Ории Мибу…


- Ни о чем, Ория, - я целую его в шею и отхожу от стола, поправляя свою одежду. – Одевайся.

Разумеется, вряд ли он примет это без внутреннего сопротивления.
Но смириться с тем, что я трахнул его во второй раз, и ему снова это понравилось, придется. Я научу его проигрывать мне и находить в этом пусть даже призрачное счастье.

…Он застегивает брюки, я подхожу к нему сзади и вытаскиваю из-за его воротника попавшие под рубашку пряди волос.
Мибу встряхивает головой, и его волосы спадают блестящей волной к лопаткам. У них, как всегда, ровно остриженные концы, но сейчас они длиннее, чем в прошлом году.

- Отращиваешь? – я подношу мягкую прядь к губам и целую.

- Нравится, Мураки-сан? – он отвечает вопросом на вопрос и чуть улыбается. – Тогда отращиваю.

Ори, Ори…Стоишь у пропасти и не видишь обрыва.
Все еще играешь… но это правильно. Ты азартен – а когда поймешь, что сам пойман, будет поздно… да и не нужно тебе.

Вдвоем мы расставляем убранные со стола колбы и пробирки по местам, я закрываю лабораторию, потом аудиторию.

- До встречи, Мураки-сан, - говорит он мне уже на улице, у поворота на студенческое общежитие.

Его волосы треплет ветер, завтра, наверное, будет гроза.
Я киваю ему вместо ответа и иду по асфальтированной дорожке к общежитию, и, обернувшись уже у ступеней корпуса, вижу, как он садится в машину – подарок от его отца на восемнадцатилетие.

Я открываю парадную дверь, но потом, передумав, иду обратно – в главный корпус.
У меня еще есть дела в подвале…

* * *

* * *

Мне снятся сны.
Разные, но потом я не могу их вспомнить.
Я читал в книге, что нужно, едва очнувшись ото сна, брать фонарь и записывать увиденное, но это чушь.
Письмо сбивает. Едва начинаешь писать первое предложение, пусть обрывок, пусть пометку, из головы исчезает все остальное.
Не вспомнишь. Не поймаешь.
Мимолетно.

Интересно, что снится Ории Мибу?
Возможно, когда-нибудь я узнаю и это.

…Он все так же часто появляется в колледже в окружении девушек, но теперь это маскировка – или попытка доказать, уверить себя в том, что противоположный пол его все еще интересует.
Если так, то я согласен с Орией.
Интересует.
Но… он задавался вопросом, интересует ли его свой пол в той же мере?
Или только я?
Думаю, второй вариант куда вернее.

Мне нравится наблюдать за поведением Мибу. Пусть незримо, оно меняется, это чувствуется, как послевкусие…

- Мураки, - говорит он мне после экзамена по анатомии, когда большая часть нашей группы еще в аудитории. – Не хочешь покурить?

Кроме нас в коридоре нет никого. Да и в самом колледже не так уж много студентов – это последний июньский экзамен, и дальше – только каникулы…

…Тамаяки, штурмовавший кафедру с билетами первым, ушел сразу, Ории попался либо, скажем так, очень знакомый билет, либо его просто натянули на «отлично».
Со своей же темой я расправился быстро, и вышел почти сразу после Мибу.

- Не откажусь, - я подхожу к нему ближе и провожу рукой по его талии, соскальзываю чуть ниже и вытаскиваю из кармана его пиджака пачку сигарет.

В туалете он забывает про «покурить», и сигарета так и остается незажженной, зажатой в уголке его рта.
Он притягивает меня к себе и откидывается на стену, прижавшись к ней лопатками, и медленно расстегивает на себе рубашку.
От осознания того, что он готов дать мне прямо здесь, едва не темнеет в глазах.

- Куда ушел Иисус? – спрашивает он, вытаскивая рубашку из брюк.

Ория, за каким чертом ты это спрашиваешь? Или тебе в голову пришла мысль о том, что это… не слишком подходящее место для секса?
Моя прекрасная кукла…

- Думаю, он уже взял свои вещи и отправился на вокзал, - я вытаскиваю из его рта сигарету и облизываю фильтр. – Твои друзья еще долго будут сдавать?

- Час-полтора у нас есть, пока там до них дойдет, - глаза Мибу блестят.

- Идем, - я выбрасываю сигарету в мусорный бачок. – Ория.



…В комнате у нас еще с вечера занавешены шторы – Тамаяки нервирует луна, светящая ночью прямо в окно, - и они плотные, поэтому вокруг царит приятный полумрак.
Думаю, да, полумрак – потому что теперь для меня это скорее приглушенный свет. Не мрак.

Ория окидывает взглядом помещение, не изучая, и садится на мою кровать, потянув меня за собой, расстегивает ремень на моих брюках.
Я снимаю с него рубашку, через несколько минут мы уже оба в постели, он покрывает поцелуями мою грудь.
Я подталкиваю его ниже.

- Мураки, - он поднимает голову и убирает за уши окончательно растрепавшиеся волосы. – Ты считаешь, я буду тебе это делать?

Да, Ори. Именно так я считаю.

- А ты так не думаешь? – интересуюсь я.

Он не отвечает, но по его взгляду видно, что это будет чуть сложнее, чем я предполагал.

- Мибу-сан, - я улыбаюсь и, сев на кровати, обхватываю его подбородок пальцами. – Неужели ты боишься, что подавишься?

- Боюсь? – он усмехается. – Я не девственница, чтобы бояться.

Пойман.
Я откидываюсь на подушку и смотрю на него из-под полуопущенных ресниц, он гладит пальцами мои бедра, потом обхватывает ладонью член. Склоняется чуть ниже.
Ори, а ты думал, девушкам это так просто дается, да?
Он осторожно облизывает языком головку, обхватывает ее губами…
…Вспоминай, Ори. Вспоминай – и воспроизводи на практике. Никто не совершенен. Так что постарайся научиться делать чуть больше, чем умел.

…У него влажный, горячий рот.
Я сжимаю в кулаке его волосы, заставляю его взять меня целиком…
Он отстраняется, нахмурив брови под неровной челкой, прикусывает губу…
Тошнит?
…и забирает мой член в рот, о, Ори, знаю, ты не приучен так быстро сдаваться… вот так… да…


…Я останавливаю его, целую его губы, чувствуя на них свой вкус, и, скользнув рукой между его ног, принуждаю расставить колени чуть шире. Он облизывает губы и выгибается, он готов, мне нужно его только немного растянуть…

- Черт, - шепчет он, когда я ласкаю его изнутри пальцами. – Мураки…

С его приоткрытых губ срывается сбивчивое дыхание, я убираю пальцы и кладу руки на его бедра, надавливая, и Ория опускается на меня, запрокинув голову и сжав пальцами мою правую руку.
Я помогаю ему двигаться, направляя…

Ори…
Моя восхитительная живая кукла…

Он стонет, прикрыв глаза, кусая покрасневшие губы…

Я чувствую, как он вздрагивает всем телом, сжимая меня, и кончаю, стиснув его бедра…
Он опускается на мою грудь и, все еще вздрагивая, шепчет мне что-то на ухо…

* * *

Позже Ория курит, сидя на столе у открытого окна в одних брюках и наматывая на палец прядь своих волос.

- Куда ты уезжаешь на лето? – неожиданно спрашивает он у меня, почти улегшись на подоконник, расположенный на одном уровне со столом.

- Домой, - я беру сигарету из его пальцев, затягиваюсь и возвращаю ее назад. - Может быть.

Ория кивает, думаю, он не понимает смысла начатой им самим беседы.
Он склоняется над столом и лениво проводит по его поверхности пальцем – под стеклом карта мира, доставшаяся нам с Иисусом в наследие от предыдущих студентов.

- Ты знаешь, что, кроме античной бредятины, есть интересного в Италии?

Ория останавливается на точке, означающей Рим, и задумчиво постукивает по стеклу кончиком указательного пальца.

- Опера, - не задумываясь, отвечаю я. - Почему именно Италия?

- Отец хочет, чтобы я поехал туда, - Мибу бросает сигарету за окно. – Так что там? Опера?

По его голосу ясно, что опера ему интересна в последнюю очередь, а сама поездка в Италию только отягощает – и ничего более.
Я смотрю на часы.

- Через пятнадцать минут заканчивается экзамен, - говорю я Ории.

Он слезает со стола и надевает рубашку, выправляет воротник изящными, длинными пальцами…

- До сентября, Мураки-сан.

Его губы касаются моих, он коротко целует меня и отстраняется.
И ухмылка его выглядит почти искусственной. Фальшивой.

- До встречи, - я провожу рукой по его щеке, небрежно погладив. – Ория.

Мне интересно – он вообще знает, как меня зовут? Кажется, он ни разу не называл меня по имени.
Впрочем, это еще ни о чем не говорит.
Мибу уходит из моей комнаты, оставив дверь за собой открытой.
Окно тоже остается распахнутым.
Я закрываю его и оправляю свою одежду, мои вещи уже собраны, поэтому я беру с пола чемодан – и выхожу в коридор общежития.

…На улице, уже за оградой колледжа, я вижу, как Ория с друзьями стоит около своей машины, они смеются и курят.

-…в Италию, - доносится до меня обрывок фразы Ории.

- В Италию? Ни фига себе, Ория! Захвати оттуда пару симпатичных итальянок!

- Захвачу. И отдохну заодно от Японии и Сацуки.

Я заворачиваю за угол кирпичной ограды колледжа прежде, чем они успевают меня заметить.
Интересный оборот.
Разумеется, Ория в своем естественном окружении - самоуверен и избалован напоказ, но он вполне бы мог сказать друзьям примерно то же, что и мне… что, скажем, ему прискучило ездить по разным странам из-за отца. Думаю, это имело бы еще больший эффект.
Но… почему он сказал не так?
«Отдохну от Японии и Сацуки»

Ори, неужели ты…

* * *

Лето для меня проходит в Токийской больнице. Я устраиваюсь туда на два месяца медбратом и живу в съемной квартире вместе с еще двумя практикующими студентами.
Люди, люди, люди… в квартире, на улице, и постоянно – в больнице.

…К концу лета мне настолько надоедает постоянное людское окружение, что я срываюсь в родное поместье – к пустынным комнатам, залам, коридорам, и единственному человеку там – моему старому дворецкому, живущему в отдельном флигеле.
Там я провожу две недели, две недели тишины и покоя…
Первую ночь я целиком посвящаю комнате с куклами, мне кажется, что я вернулся в детство, назад, туда, где были живы мои родители, когда я еще не знал о существовании Саки.

…Потом я просто отсыпаюсь, читаю книги на улице, в увядающем от старости саду, с запущенным бурьяном и молодой порослью…

Но всему рано или поздно приходит конец.
Приходит день, когда я уезжаю.

- Прощайте, хозяин, - Утару провожает меня до ворот. – Всего вам доброго.

- До свиданья, - я улыбаюсь ему, улыбаюсь человеку, которому обязан своей жизнью… и из-за которого Саки убил не я.

Осень 1984 – лето 1985 гг.

Но когда-нибудь я убью Саки сам.
О, я буду отнимать его жизнь медленно, по капле крови, наслаждаясь каждым слабеющим вздохом и туманной пеленой в глазах, которые потом остекленеют, но не скоро, не сразу, и тогда я закрою их, я проведу ладонью по его лицу… отдам его мертвое тело собакам, чтобы его душа никогда и нигде не нашла покоя…
Это не воскресит моих родителей. Не воскресит мою мать. Пусть так, я знаю, но я буду отомщен. Саки заплатит за все.

…Осенью, в сентябре, когда я возвращаюсь в общежитие, Иисус первое время кажется мне еще более неприятным, чем он есть.
Возможно, я отвык от него за лето.
Возможно, мое терпение истощается.

Но на Христоса можно не обращать внимания.
А вот на Орию Мибу… наоборот, нужно.
Интересно.

После Италии он чуть загоревший, бледная, фарфоровая кожа теперь обрела золотисто-оливковый оттенок… этот цвет подходит к его глазам как нельзя лучше.


В первые недели он ведет себя так, как все предыдущие годы – развязно и высокомерно. Кажется, ничего не изменилось, но это не так, я понимаю это немного позже.

- Buon giorno, - с улыбкой говорит он мне, когда однажды я сталкиваюсь с ним в дверях пустой с утра аудитории, и для японца у него весьма неплохое итальянское произношение.

- Выучил дежурные фразы, Мибу-сан? – интересуюсь я.

- No, - он качает головой. – Гораздо больше. Чем мне еще было там заниматься?

Готов поспорить, Ори, что для своих друзей ты придумал более захватывающий рассказ.
И… неужели ты так хотел остаться со мной наедине, что пришел сюда так рано и без сопровождения?

- Судя по твоим словам… Италия тебя так и не впечатлила, - говорю я, а он закрывает за собой дверь аудитории.

Все так просто… два месяца разлуки – и он не переосмыслил все, нет, он только еще больше сбил самого себя с толку или наоборот – принял непреложное.
Он говорит мне что-то еще по-итальянски. Я не понимаю, но поцелуй Ории, жадный, нетерпеливый, прекрасно передает мне смысл его слов.

- Не так быстро, Ория, - я отстраняю его от себя. – Потом.

С его губ едва не срывается «когда?», но он пересиливает себя, мешает гордость, упрямство, но ничего… скоро они перестанут быть помехой.

- Сегодня… - Мибу откидывает рукой волосы назад, за спину, и смотрит куда-то поверх моего плеча. – Отца не будет дома. Всю ночь, Мураки-сан. И выходные.

Он бросает на меня короткий, острый взгляд, и выходит за дверь в коридор.
Изголодался…

Я усмехаюсь и сажусь за парту.
Отказываться от столь заманчивого предложения? Никогда. Только, Ори, ты вязнешь все глубже и глубже, и скоро, очень скоро тебя прошьют сотни нитей, концы которых будут подвластны мне, и никому больше…

* * *

Все меняется.
В мире нет ничего постоянного, каждый день, каждый час и каждую секунду можно убеждаться в этом. Все движется, становится другим, ничто не может быть неизменным вечно… скорее, даже не так. Вечно – это слишком обширное понятие. Вечность стоят пирамиды в Египте. Но разве кто-то сказал, что каждую секунду с них не сносятся ветром крохотные песчинки, там, у оснований? Их облик меняется – пусть незримо, но сам факт существует. И это незаметно, если простоять возле пирамид час. Можно день, два – все это короткие сроки. Но из таких недолгих мгновений собираются недели. Потом годы, столетия… и с того момента, как отстроили их, прошло очень много времени.
И пирамиды уже не такие, как раньше.
Это кажется простым. У нас есть конечный результат, принятый за константу – три пирамиды из древнего камня, обветренные, с обвалившейся штукатуркой и стертыми временем красками. И есть то, что было давно – модели тех же пирамид, вычисленные и доведенные до ума историками, археологами, искусствоведами, архитекторами…
Казалось бы, элементарно.
Но ни одной человеческой жизни не хватит, чтобы увидеть эти изменения воочию. Если приходить к пирамидам каждый день на протяжении всей жизни, все, что замечено будет – ничтожно по сравнению с глобальностью общих перемен.
Сдутые ветром песчинки – всего лишь их крохотная доля, точно так же, как и человеческая жизнь на Земле.
Люди – те же песчинки.
И над тем, что неподвластно жизненному отрезку одного человека, думают его последователи, передавая друг другу знания, как передают факел олимпийские марафонцы…

Но нет ничего более интересного и захватывающего, чем наблюдение, начавшееся и закончившееся при жизни человека.
…всего лишь запустить реакцию. Подтолкнуть и наблюдать. Направлять в нужное русло. И потом увидеть результат самому.

Это доступно каждому человеку – но мало кто пользуется этим. Мало кто осознает, что он делает, и не умеет наслаждаться созерцанием.
Можно поставить перед собой тысячу целей. Можно – только одну. Суть не в том.
Иногда захватывают не открывающиеся перспективы - а сам процесс достижения.
Вкупе это дает ни с чем не сравнимое удовольствие.

Если так, то, должно быть, это чувствовал Господь Бог, создавая мир…разумеется, при условии существования первого.

* * *

В субботу утром я просыпаюсь в доме Мибу.
Ории в спальне нет.
Катаны на деревянных крючьях – тоже.

Я одеваюсь и выхожу на галерею.
Еще рано, солнце едва показалось, но его лучи уже греют.
И сперва Ория не видит меня. Он кружит в центре внутреннего дворика с катаной, словно в танце, это не тот пресловутый уровень, что проходят в первые годы в школах.
Я не эксперт, но к двадцати годам так владеть катаной…
Со скольких лет он учился этому?

Его движения завораживают. Может быть, в каком-то роде это тоже колдовство…

Чуть позже он все-таки замечает меня.
Немного странно, что он занимается не в кимоно, а в брюках и расстегнутой рубашке – но это придает какой-то особый оттенок… во всяком случае, отнюдь не портит впечатления.
Его танец прерывается, он опускает катану и проводит ладонью по лбу, приподнимая взмокшую челку.

Я не жду его слов.
Я ухожу обратно.

Побежишь? Нет?

- Мураки… - Ория окликает меня. – Уходишь?

Я оборачиваюсь.
Ория убирает катану в ножны и поднимается по ступенькам на террасу.

- Нет, - я немного меняю свой изначальный план.

- Хочешь чаю? – в спальне Мибу опускает катану на крючья.

Я киваю.
Он выходит, а я, подождав немного, ухожу из «Хоши Широй».

К этому тебе придется привыкнуть, Ори…
Иногда я… исчезаю без предупреждения.

* * *

И все идет своим чередом.
Я сижу в подвале на полу, среди разбросанных и разодранных рукописей и прочих бумаг.
Темно-серое, с жесткой шерстью, с когтями на лапах и круглыми, ярко-желтыми глазами лежит возле меня, глухо, неприятно урча – или как назвать этот звук, напоминающий приглушенный захлебывающийся клекот?
Я глажу это по спине, вдоль длинного гребня щетины.
Несколько минут назад это металось по подвалу. Хорошо, что у меня достаточно умения на то, чтобы остановить такое бешенство на расстоянии и без потерь для себя.

И жаль, что мне придется отправить это обратно, по ту сторону дрожащей завесы, потому что лишняя возня мне не нужна.

…Третий курс идет фоном.
Ория Мибу спит со мной, когда это возможно - а возможно это тогда, когда его отец уезжает из «Хоши Широй» по делам клана и, как следствие, якудза в целом; когда к концу учебного дня Тамаяки не оказывается в комнате…
Иногда он, очевидно, уже заведенный с утра, приходит в колледж растрепанным, с блудливой улыбкой на губах…
В такие дни Сацуки – впрочем, как и остальные девушки, - от него без ума. Юсадзи при всех возможных случаях усаживается на его колени, он принимает женское внимание как должное, но я знаю – чуть позже, где-нибудь на другом конце Киото, в его машине на заднем сидении он будет стонать, прогибаясь под моими ладонями… Потом он прижмется ко мне, влажный и удовлетворенный, положит голову мне на плечо, будет курить и выводить пальцами на моей груди невидимые узоры…

…Приручать к рукам всегда тяжело. Но если делать это осторожно, давать свободу напополам с замаскированной неволей…
…У меня достаточно времени, чтобы достичь результата.

Ория привязывается ко мне, незаметно для себя самого – а, может быть, он этому просто не хочет сопротивляться. Кто знает? Мне важен только сам факт. А причины… в данном случае не столь значимы.

На свой двадцать первый день рождения он снова устраивает вечеринку – на этот раз не в «Белой Звезде». Очевидно, у его отца на этот день запланировано что-то важное.
Впрочем, не думаю, что выбранное Орией место будет сильно отличаться от владения его отца.

Разумеется, я снова в числе приглашенных – но на этот раз Мибу ждет сюрприз.
Рано или поздно ему придется понять еще одну вещь – что кроме него у меня есть другие дела, и дела куда важнее…

Я говорю ему, что приду. Он улыбается.

И я не прихожу.
И ни о чем не предупреждаю его.

На следующий день в колледже прямо перед началом пары, мгновенно изменившись и в лице, и в действиях, Мибу хватает меня за руку. Вокруг нет почти никого, все разошлись по аудиториям, и он с силой толкает меня к стене.

- Почему ты не пришел? – Ория едва не шипит. – Что случилось?

- Ничего… - я пожимаю плечами. – Я был занят.

- Чем? - резко спрашивает он.

- Тебе необязательно об этом знать, Мибу-сан, - улыбаюсь я. – У меня были более важные дела.

Его пальцы, сжимающие мое запястье, на миг чуть ослабляют хватку. На его лице не отражается ничего, но в глазах… мелькает обида, скорее даже оскорбление.

Ну, Ори, давай. Продолжай.

- Ты не мог просто предупредить?

- Нет, - коротко отвечаю я, давая понять, что больше ничего не буду объяснять ему.

- Хорошо, - Ория отпускает меня и отходит назад. – Хорошо, Мураки-сан.

Он разворачивается и уходит в аудиторию.

…На лекции я думаю о том, сколько он продержится, прежде чем вернется ко мне – а он вернется, иначе не может быть. Ведь я в любом случае не собираюсь просить прощения.
Он должен понять, что не он нужен мне, а я – ему.

И, надо сказать, Мибу хватает довольно надолго.
Только через пару с лишним недель он начинает сдавать позиции.

- Мураки, - говорит он мне на одной из лекций по анатомии. – Ты так и не скажешь мне, почему не пришел тогда?

Нет, Ори. Ни в коем случае.

- Я уже сказал, - отвечаю я. – Тебе необязательно это знать.

Он не отвечает – и до конца лекции молчит, записывая за преподавателем.

* * *

В понедельник Мибу приходит в колледж с наглухо застегнутым воротником рубашки и туго затянутым галстуком, но это единственное, что отличает его от обычного состояния. Не знай я, почему Ория надел галстук – на моей памяти этот предмет гардероба был на Мибу лишь два раза, в начале и конце прошлого учебного года, - я бы и не заострял на нем своего внимания.

Интересно было бы знать, что он сказал своим друзьям? Или они, что вряд ли, молчали?

…По анатомии - после сдачи курсовой, - у нас начинается практика.
Естественно, в морге.

Я вскрываю труп, слушая пояснения преподавателя, по другую сторону стола остальные студенты наблюдают за моими действиями. Иисус Христос стоит ближе всех, едва ли не нависнув над трупом – он меня немного раздражает, но не настолько, чтобы это отвлекало меня от работы.
Он, полагаю, тоже был бы не против собственноручно вскрыть тело.

Я думаю о том, что эта мертвая органика, расступающаяся под давлением скальпеля в моей руке – все, к чему приходит любой человек. Кем бы он ни был при жизни, смерть уравнивает всех, и общий итог одинаков.

- Причина смерти?

Жизнь.
Из плавного течения мыслей меня выводит голос преподавателя.
Я аккуратно вырезаю печень, распухшую, бугристую, плотную, чудовищных размеров.

- Цирроз печени, - говорю я, опуская ее в железное судно.

- Верно, абсолютно верно… Так, дорогие мои, выглядит печень нашего алкоголика со стажем. Однако это не так занимательно, как, скажем, легкие курильщика… но это после. А сейчас все свободны.

Я мою руки и слышу, как шутит Хейдзи.

- Будешь много пить, Ория, будет у тебя такая печень.

-…И вскроет меня Мураки, - со смехом отзывается Мибу.

Вскрою?
Это было бы интересно. Но слишком… недолго.
Я намерен изучать тебя куда дольше, Ори.

…Ночь с субботы на воскресенье я посвящаю определению границ своего восприятия в темноте – и понимаю, что, скажем, текст из учебника в почти полной темноте я прочитать не смогу.
Но, все же… в темноте у меня уже не совсем круглые зрачки. Они мало заметно сужаются и вытягиваются, но все равно это дает определенные преимущества.

К пяти утра я заставлю себя уйти из подвала в спальню и не замечаю, как за мной в комнату проскальзывает та самая белая кошка.
Тамаяки ворочается в кровати со сбившимся в сторону одеялом и очередным учебником, подмятым им под себя во сне.
Я раздеваюсь и ложусь в постель, и только тогда замечаю два зеленых огонька под кроватью Иисуса.
Кошка крадется ко мне, вспрыгивает на постель и, побродив у моих ног, сворачивается клубком в складках одеяла.
Я чувствую себя настолько усталым, что не сгоняю ее, а когда просыпаюсь утром – ее уже нет.

И я думаю о том, куда она пропала, если дверь закрыта до сих пор – Тамаяки еще спит, - и была ли вообще?

* * *

…Мибу продолжает сидеть со мной за одной партой на этике, но, думаю, теперь это для него вопрос принципа.
Он почти не разговаривает со мной, только переспрашивает что-то по лекциям, и – это хорошо чувствуется - старается держаться подальше от меня, хотя в большинстве случаев он такой же самоуверенный и язвительный.
Хотя я замечаю – это только в окружении друзей. На парах он предпочитает молчать.

Нет, Ори, так дело не пойдет.

…У меня есть два пути: либо терпеливо ждать, вынуждая его самому придти ко мне, либо… немного ускорить процесс.
Разумеется, это будет немного сложнее, в конце концов, я не знаю, как именно он поведет себя.
Но… попробовать стоит. При удобном случае.

Такой случай выдается через пару дней.
Мы сталкиваемся с ним в туалете, он отмывает пальцы от чернил потекшей ручки – и рядом с ним, что удивительно, нет ни Тамуры, ни Хейдзи.
Удачные совпадения – чушь.
Но как это иначе назвать?

- Мибу-сан, - я подхожу к соседней раковине. – Никак не отмоешься?

- Вовсе нет, Мураки-сан, - он выключает воду и отряхивает руки. – Думаю, ты опоздал.

Я, Ори?
Никогда.

Я прижимаю его к раковине, быстро, так, что он не успевает увернуться.

- Разве? – улыбаюсь я.

- Мураки, - он сощуривает глаза, и его голос звучит почти зло. – Учти, я не буду просить отпустить меня…

- Заманчивое предложение, - я отвожу его волосы назад, открывая шею, и он едва заметно вздыхает. – А если я заставлю тебя?

- Ты – меня? – усмехается он.

- Тебя, - я касаюсь пальцами его шеи. – В самом деле, не убегать же тебе отсюда как девчонке…

- Попробуй, - с вызовом бросает он.

Ори, Ори… одна фраза, и ты уже на взводе.

Я целую его шею, меня заводит его вкус, его запах… начинаю гладить его под пиджаком ладонями…
Ори, зря ты согласился – ты еще недолго сможешь терпеть.
Мои пальцы касаются сквозь ткань рубашки его сосков, он выдыхает сквозь зубы, и я целую его.
Он не отвечает.
Я кусаю его нижнюю губу, почти до крови, пробивая себе дорогу, ну, давай, Ори, ты же хочешь…
Он прикусывает мой язык, едва я углубляю поцелуй.
Ори, а за это ты заплатишь.

…Через пару минут он перестает сопротивляться – и прижимается ко мне, кусая в отместку мои губы. Но мне это нравится.
Я перехватываю его одной рукой за талию, и расслабляю ремень его брюк, потом расстегиваю молнию, а он только сильнее вжимается в меня, и нетерпеливо трется бедрами.
Я настойчиво глажу его ягодицы, тискаю его, и он сбивчиво произносит:

- Мураки… мы… в туалете…

Волнуешься, что нас могут увидеть, Ори?

Я продвигаю руку чуть ниже – и он, резко, почти со стоном выдохнув, едва ли не сам насаживается на мои пальцы.

- Хочешь меня? – спрашиваю я.

Он утыкается носом в мою шею и прикусывает ее, чтобы не стонать в голос, я вставляю ему глубже и обхватываю его ногу, чтобы приподнять, но он сам задирает ее, подставляясь мне.

- Отвечай – да или нет?

Ория прижимает меня крепче к себе.

- Да, - отвечает он.

И я вынимаю из него пальцы и отпускаю его – и шепчу, касаясь губами его уха:

- Тогда ты придешь ко мне сам.

Лето 1984 года

Ория Мибу оказывается гордым настолько, что я и не ожидал подобного от него.
Я начинаю задумываться о том, что это, возможно, было ошибкой с моей стороны – тогда, в туалете.
Мне не стоило так с ним поступать?
Или… может быть, так будет еще интереснее? Кто знает, что скрывает Ория за своей красивой маской?

Но ломать над этим голову мне некогда, тем более что без практики это будет лишней тратой времени. А практики, как таковой, у меня нет – Мибу общается со мной только при крайней необходимости. Но не это странно, странно то, что он почти не язвит мне.
Он даже к Иисусу практически не придирается.

Подливать масла в огонь, думаю, не стоит.
Я мог бы снова зажать его где-нибудь… и на этот раз довести все до конца, вымотать себя и его…
Но вряд ли это будет иметь нужный мне эффект.
Поэтому я жду – тем более что в этом плане я никуда, абсолютно никуда не тороплюсь, хотя иногда желание заняться с ним сексом становится мало переносимым.

Мы готовимся к экзаменам, и я замечаю, что Ория, несмотря на свое вольготное положение, иногда все-таки остается в колледже после пар – с друзьями, разумеется. Сомневаюсь, что в этом есть толк, они явно не готовятся, судя по шуму и смеху в тех аудиториях, которые они занимают.

Тамаяки впадает в бешенство, когда слышит их, у него последнее время покрасневшие белки глаз из-за постоянного чтения учебников и лекций – видимо, он зубрит все слово в слово.
Идиот.
Так он мало чему научится.

Свободные вечера пропадают не без участия профессора Сатоми, его последний опыт был неудачен, но это отнюдь его не расстроило – он наоборот взбодрился, найдя в своих вычислениях ошибку.
В его лаборатории я иногда провожу больше времени, чем у себя в подвале. Мне это не очень нравится.
Иисус Христос же, напротив, безгранично рад каждой лишней минуте, проведенной в лаборатории, хотя прекрасно знает, что после этого его ждет стопка учебников на всю ночь.

В какой-то вечер профессор Сатоми уходит без пяти восемь – невероятно рано, но он плохо выглядит и пьет таблетки от головной боли чаще, чем нужно, думаю, его уход с этим и связан.
Я остаюсь с Тамаяки убираться в лаборатории.
Иисус говорит мне что-то о трансплантации органов, потом об экзаменах, после – разумеется, приступает к своей больной теме.

О, как мне надоели эти однообразные рассуждения на тему Ории Мибу и его компании…

Мне удается избавиться от него только через час, когда мы, выкинув мусор, возвращаемся в лабораторию.
Я говорю ему, что сам сдам ключи на пост, и он уходит в общежитие – к своим ненаглядным книгам.

…В колледже уже погашен свет, коридоры темны, но не для меня – по сравнению с тем, что было год назад.
Я заворачиваю в аудиторию анатомии - и удивляюсь тому, что вижу там.

…За первой партой, закинув ноги на соседний стул, сидит Мибу.

- Где Сатоми? – спрашивает он, безучастно взглянув на меня.

- Сатоми? – я закрываю за собой дверь и улыбаюсь. – Его нет. Он ушел час назад.

Интересно, что Ории нужно было от профессора? Экзаменационные билеты? Что-то еще?
Он поднимается со стула и идет к выходу.
И я понимаю, что у меня нет совершенно никакого желания упускать свою законную добычу, пришедшую прямиком ко мне.

- Ория, - я прислоняюсь спиной к двери. – Так быстро уходишь?

- Предлагаешь прождать Сатоми до утра? – он вскидывает голову и смотрит на меня свысока. – Дай пройти.

Нет, Ори. Я ничего не предлагаю – я беру.

- А что будет, если я не дам тебе пройти, Ори? – я протягиваю руку к его лицу, но он перехватывает ее за запястье и отводит в сторону.

- Ты хочешь узнать? – на его лицо набегает тень. – Не советую, Мураки-сан.

Пока не знаю, опасно это или нет. Такой оборот меня интригует.

- Как грубо, Мибу-сан, - я делаю шаг к нему, так, что оказываюсь совсем рядом.

Он сжимает мое запястье, мне даже немного больно, - но больше ничего не предпринимает.
Сомневается?
Не так-то просто наступить на свою гордость, Ори. Но ты сможешь. И я… помогу тебе в этом.

Однако предпринять я ничего не успеваю.
Мибу на какой миг прикрывает глаза и прижимается к моему рту губами, толкнув меня к двери.
Если так он решил сбежать, то это – неудачная идея.
Я обнимаю его свободной рукой и целую, он отпускает мое запястье и сплетает наши пальцы, прижав мою ладонь тыльной стороной к двери.
Ори, на план бегства это уже не похоже, знаешь?

Я вытаскиваю его рубашку из брюк и глажу по спине, он чуть прогибается и стискивает пальцами мою ладонь.
Я скольжу ладонью по его животу, ниже…
О, вот так ты меня хочешь, Ори, верно?

- Видишь, ты сам пришел ко мне, - я сжимаю его пальцами, и он прикусывает губу. – Иногда приятно проиграть, Мибу-сан.

И не делай попыток вырваться – или призвать к своей гордости, поломанной и не нужной мне.

- Да пошел ты к черту, Мураки-сан, - шипит мне в ответ Ория, стаскивая с меня непослушными пальцами очки.

Я улыбаюсь – и без объяснений веду его за собой в лабораторию.

* * *

Потом он сидит на лабораторном столе – растрепанный, в расстегнутой рубашке и спущенных брюках, и мы целуемся, пока я не отстраняюсь.
Он смотрит на меня, у него припухшие, покрасневшие от поцелуев губы и легкая, едва заметная улыбка, как у фарфоровых кукол…

…В детстве в поместье у нас было много кукол – я часто приходил в комнату, отведенную специально для них, садился на пол и часами смотрел на их лица, разглядывал одежду… ими были заставлены высокие стеллажи, от пола до потолка, некоторые стояли в застекленных шкафах…
Иногда я был там так долго, что мне казалось – куклы наблюдают за мной, изучают меня так же, как я изучаю их.

- Кадзу, - говорила мать, когда находила меня в той комнате. – Не смотри на них столько.

В них было что-то колдовское, притягивающее взгляд, манящее к себе…
Однажды, когда я снова не послушался ее, она взяла из одного шкафа куклу в сиреневом платье и села передо мной на корточки.

- Вот, возьми. – Она протянула ее мне и улыбнулась. – Этой кукле очень много лет, она принадлежала еще моей прабабке.

Я помню, как осторожно взял ее из рук матери. Она была немного не такая, как многие из тех кукол, что стояли на полках. Ее лицо казалось взрослее, чем пухлые девичьи мордашки остальных, и глаза – не голубые, не синие, не карие, как обычно бывает у кукол, - отливали в янтарь.

- Если хочешь, выбери еще.

Мать открывала шкафы, и я говорил ей, какие куклы мне нравятся, она брала их и складывала на старое кресло, стоящее под узким, единственным в этой комнате окном.
Потом наш дворецкий перенес их в мою комнату, и мы с матерью весь остаток дня расставляли их по полкам.

- Я запру ту комнату, - поздно вечером она присела на мою кровать и укрыла меня одеялом. – Тебе лучше не ходить туда больше.

Я спросил, почему.

- Когда ты подрастешь, я расскажу тебе, - она гладила меня по голове, я помню, у нее были теплые, нежные руки. – А сейчас спи, Кадзу.

…Я так и не узнал, почему так она поступила.
Потом, через год после ее смерти, я нашел в родительской спальне ключ, и отпер комнату.
…Там все было по-прежнему. Только пустовали некоторые места на полках.
Я просидел там всю ночь до утра, до первых лучей солнца, тонкими полосами упавших сквозь зарешеченное окно на деревянный пол.
Я смотрел на кукол – а они смотрели на меня.
Долго, очень долго, пока я не ушел в свою спальню, чтобы вернуть остальных на их места – и закрыть эту комнату.
Я оставил только одну – ту, что дала мне мать.
Ту, которая была так похожа на Орию Мибу.

* * *

С Мибу вполне сносно сидеть за одной партой.
Он не отвлекает меня, как и Тамаяки - однако к Мибу, в отличие от Иисуса, я не испытываю неприязни.

С Хейдзи и Тамурой Мибу часто опаздывает на занятия, и когда он, слегка встрепанный, но не потерявший при этом ни доли своей царственности, садится за парту, от него пахнет табачным дымом.

- Покурить есть? – спрашивает он у меня как-то после очередной пары.

- Есть, Мибу, - с усмешкой отзываюсь я. - Я всегда ношу с собой блоки сигарет, ты разве не знал?

Его друзья стоят чуть поодаль от нас и периодически бросают заинтересованные взгляды в нашу сторону. Хм. Почему-то мне кажется, что у Мибу не самые чистые побуждения – впрочем, чего еще можно ждать от сына якудзы?

- Нет, значит? – он достает из кармана пиджака пачку сигарет и протягивает мне. – Мураки-сан, это не дело.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу, когда я не в курсе того, что происходит!
Но я все же беру сигарету – стоит посмотреть, что дальше выкинет Мибу.
Он зажигает мою сигарету.
Интересно, чем я обязан такой благосклонности Ории Мибу? И он, вообще, в своем уме? Кажется, это ему все должны протягивать зажигалки.
Что будет следующим его ходом? Если, скажем, нам придется есть за одним столом, он закончит еду первым?

Однако я немного ошибаюсь.
Он убирает зажигалку и зажимает в зубах сигарету, а потом склоняется ко мне и прикуривает от моей сигареты, чуть прикрыв глаза – так, чтобы дым не попал в них.

- Неплохо смотришься с сигаретой, - Мибу отмахивается от дыма, прогоняя его в распахнутое окно.

- Мибу-сан, знаешь, - я улыбаюсь и стряхиваю пепел за окно. – А ведь в здании колледжа запрещено курить.

- Напишешь на меня докладную? – он смеется, и в его глазах пляшут янтарные отблески солнца, что светит как раз в окна коридора. – Мураки-сан, это бессмысленно.

Он уходит к своим друзьям, а я еще пару минут стою у окна, и смотрю, как Хейдзи говорит ему что-то, оглядываясь на меня.
Ория самодовольно улыбается – ох, как не нравится мне все это, - и они идут к лестнице, по пути Мибу бросает сигарету на пол и наступает на нее.

Если ты спорил на меня с друзьями, Ори, ты еще заплатишь мне. Только чуть позже – мне интересно, выдумаешь ли ты еще что-нибудь.

- Почему ты не доложишь на него? – спрашивает у меня Тамаяки, возникший рядом, как черт из табакерки.

Я смотрю на него, кажется, с каждым днем желание избавиться от этого человека становится все сильнее, - и с улыбкой повторяю ему слова Ории:

- Потому что это бессмысленно, Тамаяки.

* * *

Мне интересно знать, ослепну ли я.
Каждая неудача выводит меня из себя – но я не теряю надежды, снова и снова принимаюсь за дело с еще большим рвением и большим желанием разрушить себя и перестроить так, как хочется мне, а не чертовой природе.

К началу зимы из сумасшедшего водоворота, который в книгах, наверное, назвали бы входом в параллельный мир, и который на деле не сияет огнем, не блестит, как вертикальное озеро ртути, мне удается выманить полупрозрачное, слабое, дрожащее существо.
Оно рассыпается в прах, едва коснувшись бетонного пола подвала.

Я готов запустить в дрожащий воздух перед собой любой химический состав, который взорвется по ту сторону и хоть как-то навредит моему персональному проклятию.

Но нет.
Прежде чем бросать бомбу, надо подумать, не отправит ли в ответ противник на твою территорию ядерную ракету.

Иногда я засыпаю в подвале – с очередным переписанным из библиотеки манускриптом, с заклинанием на клочке бумаги, словом, с чем угодно – и когда просыпаюсь, надо мной, где-нибудь в темноте высокого потолка, маячит то серебристая, то молочно-белая, то зеленоватая тень.

Дела у колдуна в седьмом поколении идут, мягко сказать, паршиво.

И, все же, пентаграммы на полу иногда срабатывают. Во всяком случае, светящиеся нити огня, который не сожжет и бумаги, плотно прижимают к камню попавшую в центр крысу.

В такие моменты мне хочется смеяться и плакать.
И я смеюсь – меня ведь все равно никто не услышит. Да, я смеюсь, как сумасшедший, смеюсь, а по щекам моим текут слезы.

Эй, вы! Кто-нибудь там, наверху, из вас, корпящих за лекциями, гуляющих по Ойке-дори, в парке Маруяма, способен делать то, что делаю я?
Нет?

Я безумен – сотню раз безумен, потому что мышеловки придумали сотни лет назад, а моя пентаграмма и есть – мышеловка.
Но капля камень точит.
И когда-нибудь…


…Пока моя главная цель витает в неопределенности – чертежами изрисованы альбомы и тетради, кипы бумаг и страницы в блокнотах, но я понимаю, что еще рано, что у меня еще нет таких возможностей.
Я сознаю, что, скорее всего, это осуществится, лишь когда я окончу колледж, в лучшем случае к курсу пятому я в теории изложу и обосную для себя каждый пункт того, что собираюсь делать.

…В лаборатории профессора Сатоми погибают десятки мышиных органов, подключенных к системам жизнеобеспечения тонкими проводками и трубками.
Он говорит иногда, что для лучших результатов ему нужны человеческие образцы, и Тамаяки согласно кивает головой, как китайский болванчик.
Мне хочется спросить у профессора, не нужно ли ему сердце одного японца, который бесполезно и надоедливо существует в этом мире?

Среди сменяющих друг друга дней я думаю о том, что в одной Японии я не наберусь того опыта, что нужен мне, причем ни в медицине, ни в магии. Изучать отдельные направления колдовства нужно там, где они зародились и где, если это еще возможно, центрируются сейчас… Африка, Центральная Америка, Тибет…
В плане медицины мне нужны передовые страны – в первую очередь ФРГ, США и СССР.

Но сначала – колледж и ординатура.

Весна 1984 года.

Когда расцветает сакура, я вспоминаю о Мейфу.
Мифический мир, сказка, красивая легенда…
Нет, раньше я ни на день не забывал об этом – но сейчас, когда во дворе колледжа нежно-розовые вишни похожи на облака, спустившиеся с гор в солнечное утро, Мейфу становится навязчивой идеей.

В подвале я часами могу рассматривать под светом лампы выцветшую, черно-желтую фотографию и перечитывать дневник деда, но заставляю себя работать.

- Думаю, ты знаешь, Мураки-сан, - говорит мне Мибу за лекцией анатомии. – У меня день рождения через месяц.

Об этом знает весь колледж, Мибу. Весь – от первого до пятого курса.
Я перевожу на него взгляд, оторвавшись от письма.

- Мибу-сан, - усмехаюсь я. – Это тонкий намек на то, чтобы я задумался о подарке?

Или о том, что ты действительно замыслил что-то со своими друзьями. Осторожней, Ори, не попадись сам – ты ведь не думаешь о последствиях, верно?

- Можно сказать и так.

Он откидывается на стуле и выгибает сцепленные в замок пальцы, разминая уставшие от письма руки, потом потягивается – плавным, не совсем мужским движением.

Хм. Гибкий, непредсказуемый, блестящий…
Кроме научного интереса во мне медленно, но верно возникает чувство немного другого плана – я задумываюсь о том, каким он будет под моей властью.
Каким он будет, если ему провести кончиками пальцев там, где под кожей бьется артерия – немного надавливая, вниз по шее…

Ори, ты этого добиваешься?
Только я не думаю, что с твоими амбициями ты захочешь оказаться подо мной.
Но… разве я когда-нибудь спрашиваю разрешения?

После пары я задерживаюсь в кабинете, чтобы обсудить некоторые моменты своей курсовой с преподавателем, и немного опаздываю на следующий предмет.
И когда я иду мимо мужского туалета на этаже – пары уже начались, и в колледже тихо, до меня доносится обрывок разговора Ории и, судя по голосам, Хейдзи и Тамуры.

- Значит, в твой день рождения?

Я останавливаюсь у дверей. Что-то мне подсказывает – это как раз то, о чем я думаю.

- Да, Хей.

- Будет забавно. Он тебе действительно нравится?

- Тамура, - в голосе Ории чувствуется смех. – Вообще-то я предпочитаю девушек. А так… мне просто надоело на них спорить.

Надоело, Ори?
Я поднимаюсь по лестнице в аудиторию, где у нас должна быть медицинская этика, и сажусь за парту Мибу и Сацуки – благо Юсадзи прогуливает занятия со своими подругами.
Что ж, Ория… ты не знаешь, в какую игру начал играть…

Мибу с друзьями приходит на лекцию спустя минут пятнадцать и, мимоходом поприветствовав преподавателя, садится за парту.

- Мураки-сан, я не перепутал места? – осведомляется он.

- Ну… - улыбаюсь я. – Если ты что-нибудь пропустишь, Мибу-сан, я смогу это тебе повторить.

О, Ори, ты абсолютно, абсолютно ничего не знаешь…

* * *

В своем рабочем безумии, совмещаемом с написанием курсовых, я иногда едва не путаю бумаги, предназначенные для учебы и для моих собственных расчетов.
Однажды я все-таки сбиваюсь – и понимаю, что переписываю текст из учебника на обратную сторону листа с чертежом.
Нет, нет, так дальше продолжать нельзя.
Мне нужно заставить себя разграничить области деятельности и расквартировать их в разных помещениях.
Так из моего подвала исчезают все институтские задания – но один раз я все же ошибаюсь.

За неделю до дня рождения Мибу – у меня сливаются даты в одну сплошную полосу, поэтому в качестве точек отсчета приходится брать наиболее заметные события, - Ория замечает лист, по несвойственной мне рассеянности попавший в папку с лекциями.

- Неплохо рисуешь, - не спрашивая разрешения, он вытягивает лист и кладет его перед собой на парту, поверх недописанной лекции. – Что это?

Я мельком бросаю взгляд на бумагу.
Хорошо, что это всего лишь безумие воспаленного разума, вылившееся на белую плоскость листа, - а не расчеты, не чертежи, не тексты заклинаний…

…Так тебе сказать, что это, Ори?

Я подвигаю лист к себе, на середину стола, и Мибу опирается о парту локтем, так, что его плечо почти касается моего.

- Вот это, Мибу-сан, - говорю ему я, указывая на вишневое дерево – без листьев и цветов, - Сакура. Весной она расцветает, но есть место, где она цветет вечно…

Я рассказываю ему о Мейфу – а он слушает, потому что интонации моего голоса ослабляют внимание, заставляя воспринимать не слова, а их звучание, не улавливая смысла.
В тех книгах, что я находил в библиотеках, говорилось что это Дар – искусство гипноза, основанного не на пресловутых маятниках и повторяющихся убеждений. Но… Дар, не Дар, а научится этому оказалось не так уж трудно – при наличии желания, конечно.

- Есть Боги-покровители, их называют шикигами, - я чуть сдвигаю его пальцы, придерживающие лист, в сторону. – Среди них есть очень могущественные… но они подчиняются шинигами – Богам Смерти…

Ори, а ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю…

Я продолжаю рассказывать – и мой взгляд скользит по его волосам, выскользнувшим из-за плеч, чуть задерживается черных ресницах, на губах, и спускается вниз, туда, где не застегнутая доверху рубашка открывает крохотный уголок татуировки.
Гаманг, верно, Ори? Символ принадлежности клану.

Если бы мы не были сейчас на паре, если бы аудитория была пуста, я бы мог снять с тебя эту рубашку, раздеть тебя… ты бы сам лег на парту, Ори…

…Звонок отвлекает меня, и Мибу, моргнув, поднимает на меня взгляд.

- Сакура? – переспрашивает он. – Цветущие лучше смотрятся, Мураки-сан.

Конечно лучше. Конечно.

Он небрежно сметает ручки и тетрадь в сумку и встряхивает головой, чтобы убрать челку с глаз.

- Ори, - улыбается ему подошедшая Сацуки. – Такая длинная челка, тебе удобно?

Она касается пальцами его волос, убирая их со лба, но Ория перехватывает ее руку за локоть и прижимает Юсадзи к себе.

- Вполне, - он стоит лицом ко мне и смотрит на меня. – Мне ведь идет?

- Тебе все идет, Ори.

Сацуки целует его в щеку, и я, скинув в сумку оставшуюся на столе ручку, ухожу из аудитории.

Ория Мибу, неужели ты впрямь думаешь, что все твои ухищрения подействуют на меня именно так, как хочешь ты – и что ты не поймаешь самого себя на крючок?

* * *

Он любит шумные вечеринки – я был всего лишь на одной, но разве кто-то сомневается в том, что Ория в день своего рождения не будет тихо сидеть рядом родителями, в кругу семьи?
У него, я бы сказал, американизированное понятие праздника.
Любимому – и единственному - сыну Мибу-старший отдает в распоряжение всю «Звезду».

Тамаяки, похоже, начинает меня тихо ненавидеть – из-за того, что я иду на вечеринку к Мибу. Нет, я не говорил ему ни слова, но наш Иисус Христос знает все, даже то, чего не знает самая последняя сплетница во всем колледже.
Я думаю о том, как бы он не начал отслеживать меня по коридорам.

В субботний вечер, по-весеннему теплый, я захожу в «Хоши Широй» - почти что в двенадцать.
Начало празднования было назначено на семь – но к чему мне шум тех, с кем я не общаюсь и кого предпочитаю держать на некотором расстоянии от себя?

…Ория сидит в зале с друзьями, и я подхожу к ним.

- Мураки, - он поднимается с дивана, высвободившись из объятий Сацуки. – Я ждал.

Ждал? Ори, да ты ведь еще понятия не имеешь о том, чего ты ждал – и чего дождешься в конце.

- Что-то поздновато, - с улыбкой говорит Юсадзи. – У тебя случайно не отстают часы, Мураки?

Нет, милая. С моими часами все в порядке.
Я не обращаю на нее внимания – и с вежливой улыбкой протягиваю Ории подарок.

- Ну, тогда с днем рождения, Мибу, - говорю я. – Если ты так ждал.

На миг в его глазах мелькает секундное недоумение – я и не заметил бы, если бы не смотрел на него так внимательно.
Так же легко улыбаясь, я беру со столика перед диваном два бокала вина и подаю один ему.

- За тебя, Мибу-сан.

Он аккуратно берет бокал, обхватив его изящными пальцами, и подносит к губам, не сводя с меня взгляда, а я делаю глоток – и опускаю бокал на стол.
Ты ведь хочешь поиграть, Ори? В твой день рождения – пожалуйста. Только... на моих условиях.


…Через полтора часа «Белая Звезда» заметно пустеет, а Ория допивает бутылку вина – зацелованный девушками «на прощание», с легким, едва заметным румянцем на щеках – в зале немного душно.

…Уровень восприимчивости к алкоголю у него ниже, чем у меня, причем довольно намного. Думаю, на это он никак не рассчитывал.
Что ж, Ори, иногда нельзя быть таким самоуверенным.

- Мне жарко, - говорит он.

Хейдзи и Тамура чуть поодаль от нас разговаривают с Сацуки и Тайши, пару раз я почти сталкиваюсь взглядом с Тамурой, сидящим лицом ко мне, но вовремя успеваю отвести глаза – пусть ничто не отвлекает его неведение.

- Может быть, выйдем на улицу?

Я забираю у Мибу бокал, нарочно коснувшись пальцами его руки, и отставляю в сторону – на столик.

- Хорошая идея, - улыбается он, поднимаясь на ноги.

Разумеется, хорошая. Я облегчаю тебе задачу, Ори – насколько я знаю, через внутренний дворик гораздо проще попасть в жилые помещения из «Звезды» - нежели через систему бесчисленных коридоров и галерей.

Прохладный ночной воздух освежает.

- Мураки… - Мибу останавливает меня на дощатой террасе, взяв за рукав рубашки.

Он облизывает губы, я вижу кончик его языка – влажного, оставляющего блестящий в свете фонарей след на коже.
Думаю, он сам не слишком хорошо понимает, что делает.

- Да, Ория?

Я называю его по имени, и он делает шаг ко мне, оказавшись близко, почти вплотную ко мне, и не понимает, что я играю с ним, а не наоборот.
Его руки ложатся на мою талию, и он прикасается губами к моей щеке, осторожно, словно пробуя на вкус.
О, Ори, можешь не волноваться – я не шарахнусь от тебя в мягкую полутьму сада; но и пробовать себя не позволю.
Ты и не заметишь, как будешь стонать подо мной.

…Я притягиваю его к себе, обхватив рукой за талию, и ему приходится отпустить меня – так неудобно стоять, - и положить ладони на мои плечи.
Так-то лучше, Ори.

У него мягкие губы, я целую его, перехватывая инициативу.
Он кусает мой рот и прижимает меня спиной к резной опоре, поддерживающей крышу террасы.
Нет, Ори, здесь должен подчиняться ты, а не я.

Я вытягиваю его рубашку из брюк и глажу ему ладонями спину, он выгибается, прижимаясь ко мне.

- Где твоя спальня? – шепчу я ему на ухо, а он склоняет голову набок, откинув волосы назад, и я вижу его шею, матово-фарфоровую кожу и тонкий бег едва заметной голубоватой жилки.

- Идем, - у него хриплый, неровный из-за сбившегося дыхания голос. – Там.

Удивительно, как алкоголь действует на людей.
Знаю, еще час назад Мибу думал, что возьмет контроль в свои руки. Что теперь? Кажется, наши роли кардинально изменились, Ори, ты так не думаешь?
Или… ты все еще мнишь, что…

В спальне, оформленной с типично японским минимализмом – странно, я немного по-другому представлял себе личное пространство Ории Мибу, - горит лишь один небольшой светильник под окном.

Я снимаю с Ории рубашку, обнажая плечи, напряженную спину…
Верно, как я и думал.
Слева, на груди – чуть выше сердца, - у него выбита черно-красная татуировка. Я провожу по ней ладонью, потом прижимаюсь губами к прохладной коже, завороженный сплетением линий и красок.

- Знаешь, что это? – спрашивает Ория.

- Знаю, - я запускаю руку в его волосы и целую его, грубо, жестко, не давая возможности сопротивляться.

Когда я отпускаю его, губы у него покрасневшие, если кусать сильнее, пойдет кровь – но это потом.
Он тяжело дышит, его глаза блестят, и взгляд их совсем, совсем невменяем.
Ори, я ошибаюсь – или нет? – в том, что ни одна из твоих девушек не возбуждала тебя так, как я?

Не ошибаюсь…

И не ошибусь, если скажу, что ты чувствуешь себя сейчас так, как те девушки, на которых ты спорил, верно? Чувствуешь, и ничего не можешь с этим поделать, Ори.
...Мы снова целуемся, и он прижимается ко мне, почти голый, я расстегиваю его брюки и сдергиваю их вниз.

- Ты быстрый, Мураки-сан, - шепчет он, потянув меня за собой в центр спальни, на раскиданные по красно-золотому покрывалу подушки.

Я опрокидываю его на спину, ласкаю его, заставляя выгибаться подо мной, он кусает губы, чтобы не стонать.

- Знаешь, Мибу-сан, - я целую его шею, прикусывая кожу. – Тебе будет больно.

- Что значит… - он напрягается, но я закрываю ладонью его рот и облизываю мочку уха, Ори, а ты ведь думал, что я лягу под тебя?

Я терзаю его, долго, так, чтобы он вообще перестал думать и стал безропотной куклой в моих руках.
Он прогибается в пояснице, когда я ввожу в него пальцы, и стонет, сжимая
покрывало, я вижу, как напрягаются мышцы на его руках… Ория Мибу, кто кроме меня видел тебя вот таким – стоящим на коленях, раздвинувшим ноги, упирающимся ладонями в пол и выгнувшимся от наслаждения?

- И ты будешь кричать, - горячо шепчу ему я. – Или стонать… Ори…

Я вхожу в него, он безумно узкий и тесный, это сводит с ума, и я трахаю его сильно, не задумываясь о его боли – но он только стонет, подаваясь мне.
Я прижимаю его к себе, оставляя красные следы там, где секунду назад были мои пальцы.

* * *

* * *

Ория засыпает сразу после оргазма, просто отрубается – впрочем, это вполне объяснимо.
Я поднимаюсь с покрывала и одеваюсь, глядя на Мибу, на следы, оставленные мной на его теле, на каштановые волосы, в беспорядке разметавшиеся по его плечам и спине…

В основном зале «Звезды» мое появление вызывает явное недоумение – полагаю, первым ждали все-таки Орию, а не меня.
Но раз уж так…
Я иду прямо к Хейдзи и Тамуре, расположившимся на диване, беру со столика свой бокал – и буквально чувствую, как в их мыслях крутится один и тот же вопрос.
«Где Ория?»

- Ория спит, - улыбаюсь им я, допивая вино. - Доброй ночи.

Думаю, после этого у них возникнет еще больше вопросов.

Я ухожу, оставив за собой напряженную, полную недоумения тишину.

…В спальне у Ории, на вделанных в стену деревянных крючьях, я видел катану и вакидзаси.
Думаю, порядочный самурай сделал бы себе после такого харакири.
Но Ория Мибу к категории порядочных самураев явно не относится.

И мне интересно, Ори, что же ты в таком случае сделаешь?

* * *

К концу вечеринки в "Хоши Широй" остаются человек десять, не больше - двое из них вообще вряд ли способны самостоятельно подняться с пола, еще двое - подруга Сацуки и Хейдзи - один из друзей Ории, - заняты друг другом. Еще четверо, очевидно, дожидаются Мибу - хотя я сомневаюсь, что им хоть что-то светит.

Ория сидит на диване, держа в расслабленных пальцах сигарету - у него развязан галстук и расстегнута рубашка, и взгляд - слегка невменяемый - направлен на меня.
Он молчит, хотя до этого говорил мне что-то о Сацуки.
Я поднимаюсь с дивана, чтобы уйти - думаю, больше здесь делать нечего.

- Ты куда? - спрашивает Ория, поднимаясь вслед за мной.

На ногах он стоит нетвердо, и, не найдя рядом другой опоры, кладет руку мне на плечо.

- Так куда? - он смотрит на меня немного мутными янтарными глазами.

- Домой, Мибу, тебе разве не ясно?

- Домой? - он встряхивает головой, хлестнув меня по щеке длинными каштановыми волосами. - А, ну иди.

И как мне идти, когда он навалился на меня всем своим весом?
Я толкаю его обратно на диван - но он не отпускает меня. А я едва успеваю упереться руками в спинку дивана, чтобы не упасть на него.
Он улыбается - и делает глубокую затяжку.

- Всего хорошего, - говорю ему я. - Мибу-сан.

Он неопределенно кивает мне головой, и я ухожу из "Звезды".

...И мне становится интересно, смогу ли я узнать, что у него внутри - за блестящей шкуркой.
Возможно, это и есть решение проблемы - узнать, рассмотреть вблизи, и сделать своим послушным зверьком.
Хм, своим. Звучит заманчиво, Ори.

* * *

tbc

* * *

В темноте подвала мои глаза привыкают к тьме.
О да, Иисус Христос по сравнению со мной - нормальный человек. Я ставлю эксперименты на самом себе, для того, чтобы достичь своей цели, я не жалею сил и здоровья, и никогда не пожалею.
Почему кошки лучше видят в темноте?
Черт побери, как любой из людей, я несовершенен, и пока все остальные пытаются спасти свои бренные тела, поддерживая себя лекарствами, изобретая все новые и новые средства против болезней...
Против! Почему - против?!
Болезни вызывают мутации в клетках, но кто сказал, что мутации вредны?

Как сумасшедший алхимик, как обезумевший врач я смешиваю отраву с отравой, чтобы через день она убила меня - или дала новые возможности. Все-таки, слишком много от моих опытов погибает мышей и крыс, которых я ловлю в этом самом подвале...

Но я вижу лучше.
В темноте.
При дневном свете все же сказываются последствия того, что я творю с собой - к концу лета я покупаю себе очки, но это ведь ничтожно маленькая плата, не так ли?

И я не остановлюсь. Пример моего конечного результата разгуливает по колледжу - белая кошка, которую подкармливают и студенты, и преподаватели, пушистая, сытая, с узкими щелями зрачков...
Я не отрицаю - я одержим.
О, как я одержим!

Но иначе ничто не возможно, чтобы достичь чего-то, нужно заболеть идеей, бредить, не спать ночами, и работать, работать, работать...

Я - нацеленная на единственную цель машина.
День и ночь, ночь и день, пока смерть не заберет меня.

Я мог бы экстерном закончить все пять курсов этого колледжа, но пока мне нужен подвал.
Параллельно со всем остальным я готовлю это место для тебя, Саки...

Осень - зима 1983 года

Начало второго курса проходит под знаком экспансии Ории Мибу. "Куда уж больше?" - говорит мне Иисус Христос, подразумевая становящиеся все более развязными нравы Ории и его друзей.

- Почему нет силы, которая может это остановить? - спрашивает он у меня как-то вечером, когда я сижу на своей кровати и перечитываю лекцию по гистологии - кажется, я точно что-то пропустил во время пары.

- Почему ты считаешь, что ее нет?

Мне не нравится этот маленький, вечно неухоженный человечек с болезненно блестящим взглядом и кипой бумаг и учебников под кроватью.
Если бы Ория Мибу хоть раз задумался о том, что Тамаяки не похож на те изображения Христа, которые встречаются иногда в редких, единичных японских церквях, стал бы он называть его этим именем?
Но у клана Мибу, как и у всех якудза, одна варварская вера самураев и кодекса Отогоки.

- А ты думаешь - есть?

Я вообще об этом не думаю, Тамаяки. Я думаю о том, как выпустить из тебя кровь, чтобы ты более не донимал меня своими расспросами.
Но он прав, в последнее время якудза действительно кажутся всесильными. До Второй мировой войны они занимались сферой развлечений, контролировали преступную деятельность бандитов-индивидуалов и собирали в группировки, а после - расширили свое поле деятельности, добравшись до черного рынка и торговли оружием.
Но, более того, влияние якудза проникло в политику и экономику - и, разумеется, в предпринимательство.
Мне было бы выгодным такое сотрудничество - но я не хочу попадать в их систему. Быть якудза - значит быть зависимым от босса, а чтобы самому стать боссом... Нет, это выше моего плана-максимум, тем более что лишние затраты энергии мне ни к чему.
Моя цель - стать свободным элементом, неподконтрольным системе, вращающимся рядом, но не внутри.

- Нет - так найдется, Тамаяки, - я откладываю тетрадь с лекцией в сторону и поднимаюсь с кровати.

- Я бы хотел посмотреть на Мибу, когда проклятые якудза потеряют свою власть.

А вот это уже совсем не по-христиански, Иисус. Спасай людей - но не суй свой нос туда, где тебе его могут быстро отрезать.
И нет, Тамаяки, вовсе не этого ты хочешь. Разве бы ты не хотел жить жизнью Ории? Прибылая вода с низов всегда стремится вверх - но тебе-то туда закрыт путь. Остается только ненавидеть якудза, верно?

Однако его слова заставляют меня задуматься - нет вечной власти, и власть якудза - не исключение. Кто знает, какой кризис ждет Японию? В конце концов, ни одна страна не застрахована от него.
И, все же, пока беды ничто не предвещает - я успею вовремя замести следы, если опоры якудза лопнут.


...Но пока все как нельзя лучше. "Белая Звезда" цветет и пахнет, клан Мибу только упрочивает свою власть.

...У Ории Мибу, впрочем, как и у его отца, странный для японца цвет глаз и волос. Если стандарт - черные волосы и карие глаза, то у Мибу пошло отклонение в светлые тона.
Это можно было бы объяснить родством с европейцем, при условии, что гены родителя-европейца окажутся слабее азиатских. Но Усаги Мибу, отец Ории, не полукровка, мать Ории - чистокровная японка. Дальше высчитывать вероятности не имеет смысла - с третьего, если не со второго поколения азиатские гены напрочь выбивают европейские.
Однако генетика - странная вещь.
Как кадр на фотопленке, взятой из хранилища, можно проявить через несколько лет после его захвата, так и гены, поколениями остающиеся спящими в ДНК, могут спонтанно повлиять на внешность без видимых на то обуславливающих факторов.

Ория интересен с научной точки зрения.
А с эстетической - тем более.

...В этом году осень выдалась теплая - мне интересно, теплые ли ночи сейчас - темное время суток всегда нравилось мне больше, чем светлое. Но я сомневаюсь, что в ближайшее время узнаю это - с двенадцати ночи до шести утра я пропадаю в подвале, в моей импровизированной лаборатории...

Профессор Сатоми, одержимый спасением человечества в той же степени, что и Тамаяки, довольно неплохо преуспел в теории искусственного поддержания жизни органов, и я предлагаю ему свою помощь - до этого его подмастерьем был лишь Иисус Христос, но от него нет особого толка - он способен выучить все институтскую программу и даже больше, но таланта для неизведанных областей медицины ему явно не хватает. Таким образом, мне не нужно делать самостоятельно ту работу, которую уже проделал кто-то другой, и в подвале я развиваю идеи Сатоми дальше.
А ему, думаю, хватит одной трети моих изысканий.


Я мало сплю, это вредно, но когда я задумывался о том, что наношу вред своему организму? Утром я просыпаюсь с покрасневшими глазами, по вторникам это особенно тяжело - первой парой идет анатомия, и это единственный день, когда занятия начинаются в семь тридцать утра.

И когда в один из таких дней я захожу в аудиторию, меня ожидает странная перемена. За моей партой сидит Мибу, закинув ноги на парту, рядом стоит Тамаяки. Христос с пеной у рта и злым взглядом что-то говорит Ории, но Мибу спокоен пуще обычного - и также высокомерен.

- Он сказал, что теперь будет сидеть здесь, - сообщает мне Тамаяки, едва я дохожу до парты.

- Мибу, тебе мало места во всей аудитории? - интересуюсь я, садясь за парту.

В общем-то, мне абсолютно все равно, с кем сидеть - лучше, я бы сказал, вообще одному. И защищать интересы Тамаяки я не собираюсь, раз они не совпадают с моими.

- Меня отвлекает Сацуки, - Мибу пожимает плечами и улыбается уголком губ, переведя взгляд на Тамаяки. - Иисус, нужно быть смиренным, и если тебя ударили по одной щеке, подставь вторую...

Я вижу, что еще немного, и Тамаяки бросится на него с кулаками. Но это будет бессмысленно, учитывая то, как близко друзья Ории.

- А проще говоря, Спаситель... - Мибу усмехается и посылает Тамаяки по короткому адресу, а потом, с той же вежливой улыбкой, добавляет. - Если не отправишься добровольно на любое свободное место, Иисус, мы отправим тебя туда насильно.

Тамаяки сжимает в руках свой портфель и, бормоча какие-то проклятия, уходит на задние парты.

- Неужели тебе так надоела Юсадзи? - интересуюсь я у Мибу.

- В каком плане? - он прикрывает глаза густыми ресницами.

- В том, что ты от нее отсел.

- Сацуки слишком много болтает, Мураки, - Ория убирает ноги с парты и скучающе запускает руку в свои роскошные, блестящие в осеннем солнце волосы. - Как любая девушка. За ее трепом я не слышу преподавателя.

Когда это тебя волновала учеба, Ори? Вот уж что тебе в жизни точно не понадобится, так это медицинское образование и диплом хирурга.
Так в чем же истинная причина? В аудитории несколько свободных парт, ты мог бы сесть за них - или с любым из своих друзей.
Причем здесь я?

- Так причем здесь я? - озвучиваю я свой мысленный вопрос.

Интересно, Мибу-сан, что ты мне ответишь на это?

- Ну, например, - Ория берет из моих пальцев ручку. - Если я что-нибудь пропущу, ты сможешь мне это повторить, Мураки-сан.

Пейринг: Мураки/Ория
Лето 1982 года, Япония, Киото.

Когда я в первый раз увидел смерть?
Когда я в первый раз увидел настоящую смерть?
Возможно, тогда, когда я поймал в саду родительского дома ящерицу - блестящую, с коричневой шкуркой и перламутровым блеском по упругим бокам и кончику хвоста, - и разрезал ее вдоль, еще живую.
Мне было интересно, что у нее внутри.
Мне было семь - детям свойственна неосознанная жестокость, и мне не было жалко ящерицы. Интерес был превыше сознания того, что я приношу ей страдания, а потом и гибель.

- Кадзу, так нельзя делать, - сказала мне тогда мать. - Нельзя отнимать жизнь, ведь не ты даешь ее.

- Но я хотел посмотреть, что там внутри, - возразил я.

Она покачала головой. Я помню, у нее были длинные светлые волосы, в цвет колосьев пшеницы на тех картинах, что висели на стенах в нашем доме, и серые глаза - словно небо над взволнованным морем того полотна, которое я любил больше всего.
Я не помню автора. И не помню названия.
Но я знаю, что в Японии море не такое. И океан другой.
И что в век повсеместной урбанизации на берегах того, другого моря, выстроились города с отелями и пансионатами, его гладь избороздили тысячи траулеров и современных морских лайнеров, и пляжи загрязнены туристами, и больше никогда не будут стоять у деревянных пристаней легкие бригантины и рыболовецкие ялики.

Таким оно мне не нужно - и не нужно ничто, что испорчено окончательно.

...Вечером, за ужином, мама рассказала отцу о ящерице.

- Ну, что ж, - пожал плечами отец. - Если ты так любознателен, Кадзутака, лет через десять пойдешь учиться в медицинский колледж.

Он так и не узнал, что через десять лет я действительно буду учиться в медицинском колледже - наверное, он бы гордился мной, хотя кто знает, кем бы стал мой сводный старший брат?
Впрочем, как бы то ни было, я никогда не был намерен делить с кем-либо родительскую любовь.
И хотя я скрывал это, хотя пытался подружиться с ним - что толку было с этого?

В тот год, когда Саки убил и мою мать, и отца, в год, когда я думал, что небо останется пасмурным на всю мою жизнь, как напоминание о цвете глаз матери, - тогда я увидел настоящую смерть.
Смерть человека, который лишил меня всего.

* * *

...В колледже меня сторонятся студенты - и обожают преподаватели.
Для того, чтобы успешно учиться, мне не нужны друзья. Более того - наблюдая за остальными сокурсниками, я понимаю, что они отвлекают друг друга от изучения предметов, занимаясь бесполезными разговорами на лекциях и встречаясь в кафе после занятий.
Для них я странный. Ботаник, аутстендер и просто ненормальный. Они знают, что я лучше их всех, вместе взятых, знаю институтскую программу, но если они чего-то не понимают, если не могут что-нибудь сделать, в последнюю очередь они обратятся ко мне. Да скорее они пойдут к преподавателю, чем к "сумасшедшему полукровке".
Но разве я чем-то недоволен?
Без их надоеданий у меня есть уйма свободного времени.
С соседом по комнате в институтском общежитии - в самом деле, не ездить же мне из фамильного особняка через полстраны в колледж каждый день, - я вообще не общаюсь. Вот уж кто точно еще более ненормальный, чем я.
Ицо Тамаяки, сын наибеднейшего лавочника с окраины Киото, каким-то чудом сумевший попасть в колледж, так повернут на спасении людей, что среди студентов его называют не иначе как "Иисус Христос".
Мне Тамаяки не мешает. От него даже есть толика пользы - если какое-либо занятие обусловлено работой в паре, то Христос заполняет за меня все бумажки, вскрывает лягушек и моет использованные приборы.
Большая часть сокурсников мне завидует. Каждый из них хотел бы иметь Тамаяки на побегушках - но лишь я один называю его по имени и не подаю вида о том, что считаю его полоумным.

Если судить с внешней стороны, так, как видят все, то в нашей группе двое ненормальных - я и Иисус Христос. Раз так, то должен быть и бесспорный лидер, у которого есть пара-тройка лучших друзей, десяток тех, кто его уважает и все остальные - попросту бегающие за ним или ненавидящие в силу того, что он центр вселенной.
И он есть.

Ория Мибу - наследник одного из влиятельных кланов японских якудза, золотой генофонд мафии и мечта всех девушек колледжа.
Вряд ли кто-то сможет дать ответ, за каким чертом он пошел в медицинский - таким, как он, вернее дорога в строительство и недвижимость, а никак не в медицину.
Но красный диплом ему, разумеется, обеспечен, даже если к концу пятого курса он так и не будет знать разницы между скальпелем и кухонным ножом.

Все так, однако Мибу своими усилиями учится на твердые "хорошо", а преподаватели натягивают его на "отлично".

...Иисус Христос его ненавидит. Ему обидно, что такие "преступники" добиваются всего в жизни, и палец о палец не ударив. Но я знаю истинную причину его ненависти - это Мибу придумал называть его именем Спасителя.

...Сегодня у нас первой парой идет физиология - как раз последняя тема перед зачетом. Занятие еще не началось, я захожу в полупустую аудиторию.
Мибу и его друзья сидят на партах, окруженные студентками с нашего курса и параллели - девушками с крашеными волосами, явно укороченными юбками униформы и повадками уличных проституток. В начале первого курса они все были одинаково скромными - а сейчас, в конце, некоторых из них и не узнать - Мибу держит марку.

- Мураки-сан, - увидев меня, он улыбается, а его спутницы начинают глупо хихикать. - Ты сегодня без Иисуса Христа?

Он любит нарываться, потому что знает - ничего плохого ему все равно не будет. Хотя месяц назад на весь Токио разнеслась весть о том, что Медицинский Колледж отлопатил Индустриальное Училище так, что технари до конца своей жизни запомнят имя Ории Мибу. А ведь еще недавно считалось, что с Индустриальным Училищем лучше вообще не связываться.
Но лично мне ничего не грозит - опасности для Мибу я не составляю, ему не имеет смысла повышать на мне свой статус.
И - еще одно мое маленькое преимущество - я староста группы. Хоть и формально, я все же имею над ним какую-то власть.

- Да, Мибу-сан, - отвечаю я. - Он остался на небесах и решил наблюдать за мной оттуда.

- Мы в пятницу отмечаем сдачу сессии, - Мибу пропускает мои слова мимо ушей - значит, не придумал, что ответить. - Не присоединишься к нам?

- К вам? - Я окидываю взглядом всю его компанию.

- Не смотри на нас так, Мураки-сан, - в янтарных глазах вспыхивает угроза, и Мибу склоняется к моему лицу.

- Не занимай мое время без значимого повода, Мибу-сан, - говорю я ему.

Кто, кроме меня, может так дерзить Ории Мибу?

Он снова улыбается и встает на ноги, его длинные для парня волосы ложатся ухоженными прядями на плечи.

- Прости, Мураки-сан, - он касается пальцами своего плеча и небрежно стряхивает несуществующую пыль. - Ребята, я отнимаю время у гения медицины, знали?

Его размалеванные девицы смеются, друзья едва ли не одинаково ухмыляются.
Не знаю, чтобы я ответил ему на это, но в аудиторию входит наш преподаватель, а за ним - запыхавшийся Тамаяки.
Я сажусь так, чтобы рядом не было свободных мест, иначе Христос воистину будет со мной.
* * *

После всех пар я сижу в общей гостиной общежития, вокруг моего кресла - зона отчуждения, но именно это мне и нужно.
Я внимательно вглядываюсь в план здания колледжа - мне не стоило никакого труда раздобыть его, сказав завхозу, что план эвакуации на нашем этаже, по всей видимости, не соответствует действительности. Гандзи-сану под шестьдесят, ему определенно трудно было бы взбираться по лестницам, поэтому он с радостью вручил мне папку с планами всех этажей, в том числе и подвальных, со словами о том, что на его веку еще не было таких внимательных старост, как я.
Не было, потому что в плане эвакуации ошибок нет.
Но нужно ли ему об этом знать?

...Под центральной башней огромный подвал, неясно вообще, зачем он нужен, но он пустой, абсолютно пустой.
Да, Саки, это будет твоим новым домом. Скоро, очень скоро будет.
А пока я мешаю кабалистику с Вуду, разбавляя полученное такой, казалось бы, избитой уже европейской черной и белой магией.
Без магии я не достигну своей цели - потому что медицина не на том уровне. А без медицины мне бесполезна магия - потому что только дураки и помешанные верят во всемогущество колдовства.

...В детстве мать рассказывала мне о том, что много веков назад в ее роду был колдун, он жил в скандинавской деревне, и его опасалась вся округа. Я был пятилетним ребенком и беззаветно верил в это - даже в то, что должен унаследовать его дар в седьмом поколении.
Прошли годы - я не забыл ее слова, но разве в наш век кто-то продолжает верить в магию?
Ядерная бомба куда мощней всех заклинаний, вместе взятых - и в сорок пятом году японцы испытали это на своей шкуре.
И, все же, ни одним научным понятием я не могу объяснить то, что прочитал в дневнике своего деда.
Человек не способен жить вечно. И месяцами обходиться без еды не способен.
Значит, это не просто красивая легенда - шинигами и Мейфу.
Значит, и вся магия в целом - не вымысел.

Какие-то определенные аспекты ее мне уже подвластны, разумеется, я не занимаюсь чушью вроде спиритических сеансов - дух Фрейда мне определенно не нужен.

...Но для того, чтобы в будущем продолжать то, что я начал уже сейчас, мне нужен еще кто-то, помимо меня самого. Я понимаю - любые мои действия будут незаконны, они являются таковыми и сейчас. Один я не справлюсь.
Естественно, что полиция меня прикроет.
Отсюда следует, что мне нужна незаконная, но могущественная структура.
Якудза?
Подходит по всем параметрам.
Ория Мибу?
Подходит, но учитывая наши нелегкие отношения...

Впрочем, я могу заключить с ним своеобразную бартерную сделку - ему не помешает мир со старостой и лучшим учеником колледжа, а мне пока хватит этого самого мира. Тем более, что если я пойду на попятную, это лишний раз подтвердит влиятельность Мибу-младшего.
Но, с другой стороны... унижаться перед ним?
Никогда.
Да и такой подход не будет гарантировать мне успех в дальнейшем.

...Нужно заставить Мибу уважать меня. Но как? Он избалован, окружен всеобщим вниманием... если встать по другую сторону баррикад и гнуть палку - мы попросту сломаем ее. Да, я один, он - нет, но не в том дело...
Так что же мне делать с тобой, Ория Мибу?

* * *

Я сдаю сессию на отлично, Мибу - тоже, и Тамаяки - ну, кто бы сомневался?
Весь колледж знает, что в пятницу Ория Мибу отмечает успешную сдачу в "Хоши Широй" - владении его отца. О "Белой Звезде" ходят самые невероятные слухи - начиная с того, что названием она обязана кокаину, и заканчивая тем, что это бордель.
Мибу-старший этого не отрицает и не подтверждает, Мибу-младший следует политике отца.
Попасть в "Звезду" становится мечтой каждого студента колледжа, но список избранных уже предопределен.

И я, как ни странно, оказываюсь в нем.

- Эй, Мураки, - я спускаюсь с парадной лестницы колледжа, когда меня окрикивают знакомым женским голосом с протяжными интонациями. - Постой.

Сацуки Юсадзи. Одна из фавориток Мибу - симпатичная, стройная, крашеная в блондинку.

- Это приглашение на вечеринку Ори, - она держит в пальцах открытку из плотной бумаги.

Ори. Да, так, кажется, Мибу называют его девушки и друзья.

- Он считает, что я приду? - я беру открытку, а Сацуки безразлично подносит сигарету к свои губам. - Можешь ему передать, что...

- Мураки, - она мягко осекает меня. - Мое дело - отдать тебе приглашение. А все остальное делай сам.

Ненавижу, когда меня обрывают. И тем более ненавижу, когда меня обрывают такие, как она.

- Тогда, может быть, скажешь, где он? - я приподнимаю бровь и улыбаюсь.

Да, моя улыбка странно действует на людей. Мое лицо - маска с пустыми провалами на месте глаз. И глаза мои ничего не выражают, и я хорошо понимаю, как это выглядит в сочетании с вежливой улыбкой.

- Меня не нужно искать, Мураки-сан.

Я оборачиваюсь.
Мибу стоит за мной, он, похоже, только что вышел из дверей колледжа.

- Итак, Мураки-сан, - он берет из моих пальцев приглашение и раскрывает его. - Что мы имеем? В пятницу - то есть через два дня, в "Хоши Широй", в десять вечера... стиль одежды - желательно официальный, для девушек - он переводит взгляд на Сацуки и улыбается. - Свободный.

- Я умею читать, Ори, - я улыбаюсь ему так же бездушно, как улыбался Сацуки. - Спасибо за заботу.

От такого неожиданного обращения - еще бы, вместо "Мибу-сан" - "Ори", - Мибу не успевает мне ничего ответить.
И я, развернувшись, спускаюсь по лестнице вниз и иду по дороге к корпусам общежития.

На день вечеринки у меня были немного другие планы, по большей части связанные с подвалом башни, но... ведь и Мибу входит в них.
Да и в запасе у меня еще два дня, как раз хватит времени на оформление всех бумаг, необходимых для того, чтобы на летние каникулы я остался в колледже - мне нетрудно будет обосновать это подготовкой к проекту на второй курс.


...Вечером пятницы я подхожу к "Звезде" чуть позже назначенного времени - чтобы не стоять среди приглашенных у входа. Охранник пропускает меня, взглянув на открытку, и я выбрасываю ее в урну у входа - больше она не нужна мне. Я не тот, кто будет хранить этот кусок бумаги как ценную реликвию.

- Добро пожаловать в "Хоши Широй", - мне улыбается японка в кимоно, с набеленным, как у гейши, лицом.

Она диссонирует с теми девушками, что мелькают в глубине "Звезды" - они в коротких юбках, блестящих топах и платьях, на высоких каблуках. Я почти сразу узнаю среди них Сацуки - у нее кроваво-красное бархатное платье, его легко заметить среди всеобщего блеска. Она стоит рядом с Мибу - и он, заметив меня, улыбается.

- Не хочешь выпить, Мураки-сан? - он останавливает жестом официантку и берет с ее подноса бокал шампанского.

Мне не нравится эта вечеринка. Они пытаются выглядеть как взрослые - но нам всем по восемнадцать лет, и никто еще не достоин называться взрослым человеком.
Хотя Ория неплохо смотрится в таком образе - то ли хорошо играет, то ли более или менее светские встречи его отца с другими якудза наложили отпечаток.
Скорее всего, здесь имеют место быть и первое, и второе.

Я беру бокал и делаю глоток, попутно размышляя, что я буду делать здесь - я чужак среди них, я чувствую бросаемые на меня вопросительные взгляды. Но вряд ли кто-то выкажет свое пренебрежение - ведь меня пригласил хозяин вечера.
И эта мысль неожиданное выбрасывает меня на осознание того, почему я вообще был приглашен.
Вот причина - покровительство.
Мибу хочет показать мне, что он сильнее.

Чушь!
Я сжимаю бокал пальцами и допиваю шампанское - такой оборот в мои планы никак не вписывается.

- Что у нас на закуску, Мибу-сан? - интересуюсь я у него.

- Выбирай сам, Мураки-сан, - он бросает взгляд на девушек в блестящих юбках и платьях. - Какую хочешь.

А вот это ты зря сказал, Мибу.

- Мне нравятся блондинки... в красном, - усмехаюсь я.

Это ты не пропустишь мимо ушей, Ори. И вызов примешь.

- Блондинки в красном? - переспрашивает он. - У меня есть компромиссный вариант. Сацуки, ты свободна на сегодняшний вечер.

Надо же, я не угадал. Неужели Мибу решил не портить себе вечер?

- Жаль, Ори, - Сацуки кладет руки на его плечи и целует. - Но это твое дело.

Она уходит, бросив на меня недовольный взгляд.

- Может, что-нибудь покрепче? - предлагает Мибу. - Или у тебя сухой закон, Мураки-сан?

- Закон? - улыбаюсь я. - Отнюдь нет, Мибу-сан.

Да, и вот еще в чем дело... похоже, Ория уже успел выпить "что-нибудь покрепче" до начала вечеринки - отсюда такая доброжелательность.
Но мне это только на руку.

В колонках играет - Писатель гудвин

Поздравте меня я взялся писать ещё один фанф,разумеецо по тетрадке.Следующий будет по Ловелесс Рицка!))тАК что не переживай сильно)Очень постараюсь закончить его в ближайшие три дня(ибо чёта не пишицо)и надеюсь он вам тож маленько понравицо если вы ещё вдобавок захотите его читать разумеецо)))

Название: Что бы завтра вернуться
Автор, e-mail автора: Азазель(AzazelloGodOfDeatH@bigmir.net)
Пейринг: Тетрадка смерти(Рюдзаки/Лайт)
Жанр: Драма, немного Angst
Рейтинг: R
Размер:мини
Статус: закончен

Солнце медленно садилось за горизонт, бережно укладывая свои золотые лучики в пушистые облачка, на целую ночь, пряча их от наших глаз. Но эта длительная передышка лучикам не просто так! Они уходят, что бы завтра вернуться.
Л
Сегодня Ватари разбудил меня довольно рано. Я даже не знал, что умею просыпаться в такую рань. Он, сильно кашляя, вбежал в мою комнату и сразу упал, а сзади шёл дым. Он больно щипал глаза и не давал вздохнуть. Потом появился человек в маске и.…А что было, потом я не помню я, кажется, задохнулся. На пороге гаснущего сознания я прошептал имя Ватари и попал на кусочек сахара. Этот сахар был размером с Титаник, большой и прямоугольный кусковый сахар. Мне захотелось откусить кусочек, но без чая эта возможность не казалась мне столь заманчивой. Я громко позвал Ватари, и эхо разнеслось, по всему пространству заполняя всё моё существо. Никто не откликнулся и я понял, что что-то не так. Сон был, как мне казалось длинный и выматывающее волнительный, а когда я очнулся, то понял что до сих пор лежу на своей уютной кроватке тепло закутанный в одеяло. Ах, а какое же у меня было прекрасное одеяло. Мне его Ватари подарил. На нем вышито 234 кусочка сахара 123 кружки и 56 чайников. Они такие маленькие, что каждый раз перед сном, когда я принимаюсь их считать, мне приходиться щурится и нагибаться, что бы лучше разглядеть. Вскоре мне пришлось надеть очки, и Ватари грозился забрать у меня одеяло, но ему так и не удалось переубедить меня перестать считать перед сном. Ватари.…Тут я вспомнил утрешнее происшествие и резко вскочил с кровати. Такое любимое одеяло сильно подвело меня, запутавшись в моих ногах. Я упал. Я упал рядом с Ватари. Я упал, и Ватари тоже. Я упал и живу, а Ватари нет…
Похороны прошли тихо и без особой суматохи. Пришёл Мистер Ягами, вся наша группа по расследованию дел Киры, даже Мелло и Неар пришли.… Но вот почему ОН пришёл сюда я не понимаю. Я долго-долго сижу на корточках и грызу ноготь, вглядываясь в его непроницаемое лицо. Говорил ли он хоть раз в жизни правду? Кто видел его настоящее лицо? Какого цвета у него плавки? От этой последней мысли мне становиться смешно, и я улыбаюсь, в уме прикидывая, как я сейчас выгляжу. Босиком, на похоронах, сидя в кресле на корточках, да ещё и эта полоумная улыбка. Лайт впервые взглянул на меня (раньше делая вид, будто не замечает, как я на него пялюсь) и подошёл ко мне «дружески» похлопав по плечу, он измучено взглянул на меня, даже с болью, как ему это удаётся?! А может ему и правда также плохо, как и мне?
-Мои соболезнования… Рюдзаки.
Кажется, он хотел сказать, что-то еще, но передумал и занял место рядом со мной.
Я то знаю, что это ты убил Ватари, Лайт.
-Спасибо Ягами.
Ты киваешь и у тебя на лице появляется привычная маска равнодушия.
В течении дня ко мне постоянно кто то подходил и сочувственно оглядывая с ног до головы или одобрительно хлопал по спине(отчего она в конце дня очень болела), или пожимал руку а вот Амане-Миса опоздавшая на похороны даже поцеловала в щёчку три раза и сказала что если я буду также выглядеть она достанет расческу и расчешет меня. Я испугался, но не показал ей этого. После этого злая Миса долго гоняла меня вокруг гроба, пока Лайт не подозвал её, потому что настало время мне говорить речь. От долгого бега я слегка запыхался, засунув руки в карманы, я медленно и косолапо подошёл к микрофону. Мне уже приходилось бывать на похоронах. Там близкие (усопшему) родственники вот у этого самого микрофона произносили душещипательную речь, над которой дома работала их страдающая душа или новый компьютер с дополнительными функциями поиска похоронных речей. Мой палец невольно потянулся в рот. Я не готовил речь и теперь слегка задумался. - А что, собственно говоря, я могу им сказать? Врятли они поймут, зато это отличный шанс проверить Лайта….снова.
Подойдя к столу с микрофоном, я случайно дыхнул в него, и он неприятно заскрежетал и завыл. Так, что мне даже уши заложило. Опасные штуки эти микрофоны.
-Мы собрались здесь, что бы проститься с Ватари. Если вы ждёте от меня пламенных речей, то спешу вас разубедить. Мне абсолютно нечего вам сказать. Но… я могу поделиться с вами предположениями…
Похороны превратились в обычное собрание в их тайной комнате. Матсуда и Миса всё время спорили кто красивее, Мелло и Неар тоже ссорились, но намного тише и с множеством остроумных колкостей до которых Мисе и Матсуде как до звезды. Старший Ягами сосредоточенно слушал меня… Нестранно он знал, что сейчас речь пойдёт о его сыне. Нет, я ему ничего не говорил. Он просто почувствовал. Остальные сидели как статуи, хотя они тоже волновались и гадали, кто же будет подозреваемым. Ты же нисколечко не отличался от других. Кричал на Мису, отдирал взбесившегося Мелло от волос Неара, разговаривал с отцом и слишком усердно удивлялся, когда тот нервно просил тебя помолчать. Слишком усердно. Я прищурился, когда ты поднял на меня такой наивный взгляд, но там… глубоко внутри что-то сверкнуло… Вызов? Или показалось? Наверное, показалось…
-Я бы хотел… удвоить наблюдение за Ягами Лайтом и попросил бы сковать нас наручниками для того, что бы я мог круглосуточно и самостоятельно наблюдать за
В зале воцарилась такая тишина, что было слышно, как муха беспомощно бьется об оконное стекло, с каждым ударом теряя веру вылететь наружу но, всё же продолжая слепо стучаться об стекло своим маленьким хрупким тельцем. Я откашлялся. Дышать стало заметно труднее. Может дым, сыграл свою злую шутку? Всё таки пришлось в нём спать, как в одеяло закутанным. Да кстати ещё кто мог меня закутать так бережно в то самое одеяло? Да и я могу поклясться, что спал в рубашке.
Мысли летели нескончаемым потоком, а Л всё ещё стоял, запустив руки в карманы и смотря на микрофон.
-за Младшим из семьи Ягами.
В толпе, что-то странно крякнуло, как мыльный пузырь лопнуло напряжение и все опять зашевелились, но я уже спускался вниз. На последней ступени я мельком взглянул на Ягами старшего и поймал два изучающих взгляда со стороны Мелло и Неара, а затем сам пристально уставился на Лайта. Тот выглядел великолепно!!! Невозмутимый, смирившийся.… С участью, которую я ему приготовил. Получается я зло, а ты воплощение добра? Ну, уж нет. Я знаю ты КИРА! Я знаю, ты убил многих, миллионы и Ватари и меня убьешь. Не остановишься ни перед чем. Хотя я бы очень не хотел убедиться в этом. Могу с уверенностью сказать, что возможность тебе быть Кирой равна 39 % , осторожно Лайт это больше чем ты можешь себе представить.
Сегодня мы спали в одной комнате. Ягами, почему-то решил спать не на полу, а на кровати рядом со мной, ссылаясь на то, что цепь, которой мы связаны, слишком коротка и что он, Лайт любит во сне ворочаться, и не хочет чувствовать дискомфорт от натянутой цепи. Ну да как же… дискомфорт ещё задушит меня ночью и свалит на случайность. Эх, ну была, не была, а следить за ним нужно. Я и следил, как он раздевался. Тело то у Младшего Ягами ничего.
2 ночи:
Я как обычно встаю перекусить. Сонно потираю глаза, сползаю с постели и тут же натыкаюсь на огромные кучи бумаг. Под ложечкой засосало. Ватари всегда убирал мою работу на стол, складывал в стопочки и убирал фантики с кружками, чупа-чупсы… всегда. Но не теперь. Я отправился дальше стараясь не шуршать бумагой, которая в огромном изобилии валялась, где попало в вперемешку со сладостями, пару раз я наступил на конфеты и всё же умудрился упасть. К сожалению, по моей глупости и сонливости (сплю я редко) я забыл отцепить наручник и бедный Ягами свалился с кровати, со стоном спящего матроса которого, ради шутки выкинули за борт. Прямо под винт. Моё лицо вновь посетила тупая ухмылка, я попробовал подняться, но тут меня за плечи схватили довольно сильные руки. Я как-то неловко брыкнулся и ничего не добился. Всё же, следовало лечь в больницу на какое то время, едкий дым ещё оставшийся в легких значительно приуменьшал мои силы.
Ягами прижал меня к стенке, а это был именно он! Я хоть и плохо вижу в темноте, но по лязгу цепочки наручников было не сложно догадаться. Я тогда ещё подумал, ну точно задушит, хотя мысль та была столь абсурдна, что я много позже стыдился её.
Прижав меня к стенке, ты приблизился к моему лицу настолько, что я видел как мои глаза отражаются в твоих. Ты прошипел мне прямо в рот что-то типа.
-Никогда так больше не делай!
И выпустил из своих цепких лап. Я закашлялся от резких движений. Лайт, наконец, усмиривший свой гнев косо на меня посмотрел и помог подняться.
-Ты в порядке? прости, конечно…
-Да
Кашель.
-Нет.
Кашель.
-Всё впо-
Из глаз потекли слёзы, я не могу ручаться были ли они от раздирающей боли в лёгких или боли, которая не подвластна медикам. Боль от потери отца. Не знаю, как, но Лайт будто прочёл это всё по губам. Он оказался рядом со мной в считанные секунды, и сильные руки вновь захватили меня в свой плен, но теперь более нежно и непринуждённо притянули к себе. Я со всей силы дёрнулся, уже плюя на кашель. Пусть хоть задохнусь, но обниматься с ЛАЙТОМ, в тёмной комнате настроения у меня не было, честно говоря, никакого. Но сын начальника полиции и не думал меня выпускать. Я почувствовал тяжелое дыхание на своей шее и вдруг по гладкой коже заскользил маленький влажный язычок, вырисовывая на ней клеймо страсти. Я шумно выдохнул воздух из лёгких, до той степени пока кислород не кончился и я чуть не потеряв сознание облокотился на Лайта. Тот лишь не заметно хмыкнув, нагло продолжил свои горячие ласки. Оторвавшись от моей шеи Ягами, нетерпеливо толкнул меня на кровать, я всхлипнул, но здаваться не собирался. Перевернувшись на живот, я схватил лампу, которая стояла на столе, и постарался ударить ею оборзевшего Лайта. Но тот лишь посмеялся мне в лицо и прошипел на ухо.
-Постарайся просто расслабиться и получать удовольствие.
После этого он выбил из моей руки лампу, та с треском разломалась на множество осколков, соприкоснувшись с полом. Я попытался закричать, но он запечатал мой рот поцелуем. Его умелый язык отвоевывал с каждой секундой всё новые участки и уже гуляя по ним, распоряжался как в собственных. Я отчаянно брыкался и лишь усугублял ситуацию. Тем временем руки Лайта уже нашли себе занятие. Потянув в разные стороны мою ночную рубашку, он порвал её, а точнее оторвал все пуговички. Они же жалобно отвечая на такое хамство постукивая о пол, крутились и вертелись, как юлы пока не затихли, а то и вовсе утонули в звуках издаваемых мной. Я даже не сразу понял, как мой насильник оторвался от моих губ и ринулся покорять тело... Его правая рука избавила меня от одежды. Вот теперь я окончательно потерял самообладание. Я метался, как в агонии кричал, кусался, по щекам текли горячие слезы, когда меня перевернули эти руки. В меня ворвалось, что-то большое и раскалённое. Я захлебнулся. Что бы не показывать свою боль я кусал губы, рвал подушки. Перья летели во все стороны. Но под пеленой боли, ко мне стала нехотя прокрадываться толика наслаждения. С каждым разом, с каждым толчком внутри меня, что-то задевала его плоть, что-то такое, что разливало наслаждение по всему телу. Вскоре мы оба лежали, тяжело дыша, кончив практически одновременно.
- я принёс тебе пачку сахара и кусочек тортика, а Миса передала тебе целый мешок клубники!
Я радостно кидаюсь тебе на шею, и ты валишь меня на кровать. Так же как и пару лет назад.… В нашу с тобой первую ночь. Помню ещё тогда, меня посетила такая глупая мысль, что ты хочешь меня задушить! Мне захотелось тебе это рассказать, но ты так страстно обнимаешь меня, что я промолчал. После той ночи я уволился из расследования и закрыл дело по поимке Киры. В ту ночь, перед тем как ты ушёл ты рассказал мне, что ты Кира. Я так и остался лежать весь в перьях и крови вперемешку со спермой.… Твоей и моей. Ты долго мучил меня, учил, что бы я повиновался только тебе. Раньше я тебя ненавидел, но теперь. Мы не можем друг без друга. А знаешь мне даже нравиться смотреть, как ты записываешь имена плохих людей в свою тетрадку. А ещё мне нравиться разговаривать с Руюком, потому что мне больше не с кем разговаривать. Кроме тебя и Руюка ко мне больше никто не заходит. А ты чаще меня игнорируешь, хотя в такие радостные моменты, когда ты со мной я счастлив, по настоящему. Руюк рассказывает мне о том месте, где собираются шинигами и как виртуозно ты Лайт всё время ускальзываешь от полиции. Ты не остановишься не перед чем… Ты убьёшь всех. Меня ты уже убил. Ведь для смерти не обязательно нужна тетрадка, правда, вить Ягами?
Сводня ты тоже уйдёшь… уйдёшь
Что бы завтра вернуться…