А я добрая, когда битая, странно, послушная (а что странного?) Умная даже на три часа, тихая возле тебя желанного. А тишина гулко тянется между ударами мостиком, и для чего ж я выбрала - ап! хвостиком!
раз! оборотень мимо, два! рассеяться, три! появиться из дыма, ну а чего трудного, чего странного, разница - душу/шкуру зализывать рваную, да у меня кевлара того тонны, на себя и на того парня, а после луны огромной-огромной - нет, уже ничего не странно. А когда сердишься, просыпается, как там его - са-мо-сох-ра-не-ние, и пальцы нежней ласкаются, и мыслей чувствую дуновение, и страх, наверное, выдуманный, почему-то кажущийся настоящим, плескается где-то внутри, и, чтобы штилило, я становлюсь недышащей. А потом - детско-весёлая, да и четверо глаз сверкающих - что плакала, уж неважно, и следы уже будто тающие... Солёное щиплет кожу, слова твои в душу, ниже, глубже (и туда тоже), а я смелее и ближе. И потом я немножко умница, до утра или завтрашней ночи, и кажется, что вся улица знает, чего хочешь. И кажется, будто спросят, куда вот метровая ива, да и вообще ветки ломать - это некрасиво. И стыдно одной только, идешь преступницей с розгами, и глупо боюсь, а что глупо, знаю сама мозгом, а сердце скачет от свиста, который потом будет, а они мелькают под листьями, и мимо проходят люди... А тишина за ударами - всё короче и всё тяжелее, и невидимые следы парами вечером чуть жалею. И невидимые слёзы в уголках глаз через полсуток, а сама такая как прежде всё равно осталась как будто... и тишина льется, теперь уже безударная, а мне-то что остаётся - просто быть благодарной, да вытащить вверх за уши, и не сидеть поздно, взаправдашне быть послушной, да болью чувствовать воздух...