Любера: субкультура кризисной эпохи
История движения: 1982-1988
История возникновения, развития и угасания молодежной субкультуры люберов укладывается в хронологические рамки 1980-х годов – десятилетия, ознаменовавшегося глубокими социальными потрясениями. В самом начале 1980-х субкультура представляла собой разрозненные уличные компании молодежи, проживающей в подмосковном городе Люберцы и Люберецком районе; к 1986-1987 годам эти компании развились до масштаба молодежного движения, известного на весь Советский Союз.
До апреля 1982 года: "спортсмены" и "хулиганы"
К концу 1970-х годов люберецкая уличная молодежь (так же, как и их сверстники в разных городах Советского Союза) была разделена на территориальные группы, конфликтующие между собой. Однако в самом начале 1980-х межгрупповые конфликты прекратились - произошли интеграция и сплочение люберецких в единую общность. По мнению некоторых информантов, примирение было актом доброй воли конфликтующих групп. Однако, в действительности, интеграционный процесс был обусловлен объективными причинами.
Первая причина возникновения субкультуры – вовлечение разрозненных групп в совместную деятельность, а именно – увлечение подростков и юношей культуризмом (атлетической гимнастикой). Основным локусом существования субкультуры стали «качалки» – подвалы, специально оборудованные для занятий культуризмом. Первая из них (ул. Мира, 7-а) возникла в 1968 году. Как правило, качалки организовывались и оборудовались на энтузиазме самих юношей; помощь официальных организаций (ЖЭКов, предприятий, спортивных секций и др.) была вспомогательной. «Когда мы начали проводить соревнования по атлетизму, то стали уже как-то объединяться, драк между собой стало меньше. Потому что все уже между собой познакомились, начали общаться, появились общие интересы – спортивные» (здесь и далее выделены цитаты из бесед с бывшими люберами – Д. Г.).
С самого начала в субкультуре сформировались две группы, условно обозначаемые нами как «спортсмены» и «хулиганы». Первые всерьез занимались спортом, стремились к высоким результатам, и при этом зачастую и не интересовались уличной жизнью. Вторые – воспринимали спорт только как престижное времяпрепровождение: «Они грушу повесили, подкачаются, туда-сюда, и едут куда-нибудь в Москву кого-нибудь побить». «Спортсмены», при кажущейся отстраненности от жизни улицы, оказывали сильнейшее влияние на «хулиганов» – они были авторитетами и символами субкультуры, придавая деятельности уличной молодежи «высокий» смысл.
Важнейшей причиной сплочения субкультуры были совместные поездки в Москву. Начало набегов на столицу многими связывалось (и, отчасти, справедливо) с недостаточно высоким уровнем организации досуга в Люберцах. Однако, как бы хорошо ни был развит в Люберцах досуг – возможности, предоставляемые мегаполисом, все равно были неизмеримо больше, что также стимулировало тягу к поездкам. Причем, поездки эти иногда мотивировались совершенно «по-детски»: «На остановке нас собирается девятнадцать человек. До станции дойти – ерунда. Мы – с гитарами, песни попели, и - собирались, например, поехать на Казанский вокзал. Зачем. Сходить в туалет (просто вот сходить в туалет), попеть песни в электричке».
Необходимо учитывать, что, отправляясь в полное приключений путешествие в Москву, люберецкие оказывались в пространстве, где также действовали многочисленные уличные компании. И с этими компаниями возникали конфликты, причем провоцируемые не только люберецкими, но и москвичами («никто хулиганить-то не ехал; но если кого-то из наших цепляли – то да»).
Опасные поездки в Москву были мощным сплачивающим фактором. Люберецкие группы прекратили конфликты и объединились, переключившись на освоение обширных пространств Москвы.
Апрель 1982 – декабрь 1986 годов: антифашисты и борцы за советский образ жизни
Первая половина 1980-х годов была временем кризиса социалистической системы. Именно кризисные процессы стали одной из причин возникновения у уличной люберецкой молодежи специфической идеологии.
Одной из составляющих кризиса было разрушение коммунистической идеологии и, как следствие, активизация групп, придерживающихся идеологий, отличных от коммунистической, или даже антагонистичных ей. Одной из таких групп были неофашисты. Крайне немногочисленные, не активные, экстравагантные, они, тем не менее, выглядели в советской действительности крайне вызывающе и возмутительно. 20 апреля 1979 и 1981 годов в Москве, на площади Пушкина, произошли выступления неофашистских групп, приуроченные ко дню рождения Гитлера. В 1982 году также ждали выступления; в частности, информация об этом доводилась учителями до школьников с тем, чтобы они не вздумали выйти в назначенный день на площадь. Конечно, такая неумелая «агитация» достигала противоположного эффекта. Так, в назначенный день группа люберецких юношей отправилась восстанавливать справедливость: «Мы приехали на Пушкинскую. Здесь к нам подошел человек в штатском, как потом выяснилось, подполковник МВД. Сказал: “Сейчас соберутся пацифисты, соберутся нацисты. Ребята, надо разогнать”. Нас было человек семьдесят, ну около ста, не больше. Мы за углом встали. Вот как он сказал: “‘Скорая помощь’ пройдет – можете начинать. Пожарка пройдет – закругляйтесь, разбегайтесь”. Ну, когда скорая помощь прошла – началось. А пожарку мы никто уже не видели и не слышали. Кто-то что-то закричал: “Всё, машина прошла, расходимся». Какой там “расходимся”! Дрались, пока всю драку ОМОН не оцепил (ну тогда не ОМОН был, а просто милиция), пока в автобус не стали всех кидать. А одному из наших сказали: “Так, ты стой у автобуса, своих отбирай”».
События 20 апреля 1982 года сыграли свою роль - деятельность люберецких подростков и юношей обрела идеологическую базу: «В принципе, всё движение люберецких началось из-за Дня рождения Гитлера. Это оказалось почвой для дальнейшего развития. Была дана идея, и идея – что надо. Мы оказались молодежной группировкой против фашизма. Об этом, кстати, писали в “Правде” и, по-моему, где-то еще: что нормальная прогрессивная молодежь против отмечаний дня рождения Гитлера. Там, конечно, не было написано конкретно про Люберцы, но можно было понять так, что и про нас. Так появилась конкретная цель». Разгон на Пушкинской площади оказался событием, несущим высокий моральный заряд. Была задана высокая планка справедливой «борьбы за идею». Эта борьба была одобрена обществом.
Начиная с апреля 1982 года определенный слой люберецкой молодежи начал расценивать свои поездки как специфическую «борьбу за идею», которая, фактически сводилась к борьбе с той молодежью, которая «позорит советский образ жизни»: «Идея была в том, что не должно быть ни пацифистов, ни нацистов, ни кого-то еще подобных. Мы воспринимали всё так: вот мы ведем здоровый образ жизни, качаемся, спортом занимаемся – а кто-то там с цепями ходит, лозунги какие-то выкрикивает – всё это казалось нам… ну не естественно. И потом, нас всему этому и комсомол, и пионерия учили. Мы – за идею шли. Мы не шли ради денег, как позже молодежь, которая стала бандитами».
Неправильным было бы считать всех «неформалов» «борцами против системы», но несомненно, что их появление было показателем кризисности советского общества (в том идеологически однородном виде, как оно существовало до сих пор). Люберецкие же юноши, начавшие борьбу с «неформалами», выступали как консерваторы, поддерживавшие устоявшиеся идеалы и системы ценностей. Вряд ли можно сказать, что их деятельность вела к стабилизации общества, но однозначно, что их позиция, предполагающая возврат к старым советским ценностям, имела антикризисный вектор.
Еще одним ресурсом, поддерживающим деятельность люберецких юношей, было доброжелательное отношение к ним со стороны большей части общества. Не случайно в середине 1980-х их иногда воспринимали как активных «комсомольцев». Нам встречались упоминания и о доброжелательном отношении к юным хулиганам милиции. Это не удивительно, если учесть, что милиция в те годы также боролась с «неформалами»; получалось, что любера помогали ей в работе. Так, один из информантов, рассказав о насильственном острижении панков (первая половина 1980-х), отметил: «Самое интересное, что милиция стоит за углом. Мы машину милицейскую видим за углом. Милиция это постоянно поощряла, никогда нам не мешали».
Говоря о мотивации люберецких, выезжающих в Москву, необходимо отметить, что «идейных» среди них было не так уж много; по нашим подсчетам – около трети. Остальные «не заморачивались» идейной борьбой и вели образ жизни, типичный для молодых людей: занимались спортом, ходили на дискотеки, в парки, в кино, вступали в конфликты с другими молодежными компаниями (иногда являясь агрессорами, иногда – объектами агрессии). В воспоминаниях о поездках в Москву в обилии присутствуют упоминания девушек, с которыми люберецкие, как то и свойственно молодым людям, стремились знакомиться (иногда успешно). Многие конфликты, в том числе, некоторые драки с «неформалами», начинались «из-за девчонки», что позволяет переводить эти конфликты из сферы «борьбы за идею» в сферу обычных молодежных разборок, связанных с поисковой сексуальной деятельностью.
Агрессивность люберецких регламентировалась своеобразным неписаным «кодексом чести»: необходимо было заступаться за своих, не одобрялись нападения на более слабых противников, на парней, гуляющих с девушками; запрещалось использовать в драке оружие. Данный «кодекс чести» был достаточно типичен для советских уличных компаний.
В 1982-1986 годах развитие в Люберцах культуризма продолжалось. Множилось число подвальных секций, атлетизм как вид спорта становился все более массовым. «По два раза в год проводили - по атлетизму, по бодибилдингу. Еще по силовому двоеборью – приседание, жим лежа. Никем официально это не организовывалось – самостоятельно всё проводили. Покупали грамоты, медали…».
К первой половине 1980-х годов относится появление у люберецкой молодежи субкультурной символики. Был создан собственный гимн, позже, в 1986-1987 годах, возникла и собственная эмблема. Наблюдался общий стиль в одежде – она подбиралась из соображений удобства в драке и в поездке: летом – спортивная одежда и обувь, зимой – телогрейки. Во время драки, чтобы отличать своих, иногда надевали однотипные вязаные шапочки (иногда даже летом) и повязывали шарфы поверх воротника, концами за спину.
К 1984-1985 годам численность люберов выросла, а деятельность – активизировалась. Движение «борцов за идею» значительно разрослось и зарекомендовало себя в криминальных сводках. Появилась и новая тенденция: если в первой трети 1980-х набеги на Москву совершали только люберецкие, то к 1985 году той же деятельностью стали заниматься и молодые люди из других подмосковных городов. Примерно в это время изменилось и отношение к люберецким милиции. Чувствуя, что ситуация стала выходить из-под контроля, милиция заняла более жесткую позицию. После особенно ярких «подвигов» в люберецких школах и училищах происходили проверки; одной из улик считались сбитые костяшки пальцев (следы драк).
Декабрь 1986 – конец 1988 годов: мода на люберов
До 1985 года включительно деятельность люберов в средствах массовой информации не освещалась никак. Это и не удивительно – пресса, радио и телевидение тех лет вообще игнорировали факты, не укладывавшиеся в стандартные каноны освещения советской действительности. С началом перестройки ситуация изменилась, и в период с июня по декабрь 1986 года девиантное поведение уличных люберецких компаний неоднократно упоминалось в прессе.
С декабря 1986-го по февраль 1987 года люберам были посвящены три крупных публикации: в «Комсомольской правде» (14.12.1986), «Огоньке» (№5, 1987) и «Собеседнике» (№7, 1987). Именно данные статьи вывели субкультуру на новый уровень. Прежде это были всего лишь молодежные группы, объединенные общей деятельностью и символикой, но с зимы 1986-1987 годов любера стали «официально признанным» «неформальным движением» с канонизированным через прессу самоназванием (ранее слово «любер» было распространено не так уж и широко), униформой, специфичной деятельностью. Большинство жителей Люберец о существовании люберов узнало из прессы. Как правило, реакция на публикации была негативной, журналисты обвинялись в предвзятости, очернительстве и любви к «жареным» фактам. Многие наших информанты и сейчас уверены, что «было не столько много люберов, сколько шума о них».
Однако для части подростков и юношей (это относится, прежде всего, к уличной молодежи) статьи послужили инструкцией к действию. Так, в «Огоньке» была описана «униформа» люберов: широкие клетчатые брюки, куртки, кепки, белые рубашки и узкие черные галстуки. И действительно, одетая таким образом молодежь вскоре (именно после публикаций) появилась на улицах в большом количестве. Повысилась массовость выездов в Москву; если некоторые активные любера старшего возраста называли максимальной численность групп в 150 человек, то милицейская сводка за 14 февраля 1987 года зафиксировали группу около 600 человек.
Для многих «люберство» было исключительно веянием моды; показательны воспоминания девушки, чья учеба в старших классах пришлась на 1986-1988 годы: «Тема люберов у нас была очень популярна. В те времена это было новым, модным, это витало в воздухе. Любера и люберство были темой наших бесед – ведь нужно было о чем-то говорить. Гордились, что наш город так прославился. Многие – и парни, и девушки – носили клетчатые брюки; у меня клетчатые брючки тоже были. Однако дальше «общего трёпа» и ношения клетчатых брюк мы в нашем «люберстве» не продвинулись. Наши парни в качалки не ходили и вообще спортом не занимались».
На волне ажиотажа люберами стали называть себя молодые люди из разных подмосковных городов, и даже москвичи. Слово «любер» стало обозначать не жителя Люберец, а представителя определенного субкультурного стиля, независимо от места его проживания. Группы, аналогичные люберским, начали появляться и в других городах Советского Союза.
Взлет интереса к люберам в конце 1986 – начале 1987 года произошел в соответствии с социальным механизмом, описанным С. Коеном. По Коену, средства массовой информации способны формировать «моральные паники» - общественные фобии, боязнь тех или иных социальных угроз. При этом различным социальным группам может придаваться гипертрофированно негативное значение (они становятся, по терминологии Коэна, «народными бесами»). «Моральные паники» имеют и механизм обратного действия – они не только пугают общество «народными бесами», но и создают рекламу этим самым «бесам», обеспечивая приток в разрекламированные сообщества новых участников. Именно в СМИ часто создается канон субкультурного имиджа, которому затем следуют неофиты.
«Моральные паники» имеют место тогда, когда общество к ним готово, когда наличествует повышенная общественная тревожность, социальное ожидание того или иного события, когда объект «моральной паники» вызывает общественный интерес, смешанный с опасением. Действительно, быстрая «раскрутка» люберов была обусловлена рядом причин: модой на молодежную «неформальность», актуальностью люберских установок на возвращение к «изначальным», «правильным» советским ценностям и т.д. Свою роль сыграла и одна из общественных фобий тех лет – ожидание «красного реванша», реставрации советского тоталитаризма с жесткими репрессиями тех, кто успел проявить себя за годы перестройки; говорили, что любера будут штурмовиками реваншистов (типа китайских хунвенбинов).
В 1987-1988 годах люберецкие со своими набегами на Москву уже не являлись однозначными агрессорами; скорее, речь шла о конфронтации двух примерно равных сил: московская молодежь интенсивно объединялась для борьбы с агрессором. Из «неформалов» наиболее слаженный отпор организовали металлисты – субкультура, поддерживающая имидж брутальной маскулинности; именно они чаще всего упоминаются как активные участники драк. В ПТУ и школах распространялись воззвания, призывающие в определенное время собираться на драки с люберами. В назначенные дни Москва превращалась в поле передвижения многочисленных молодежных групп, которые через милицейские кордоны стягивались к местам столкновений, самым популярным из которых был Парк Культуры им. Горького. Из милицейской сводки за 22 февраля 1987 года: «Около 18.00 также наблюдались скопления молодежи общим количеством свыше 1000 человек, которые прибывали в ЦПКиО им. Горького с целью “выяснения отношений”. Часть из них были приезжими из Люберец. В дальнейшем указанные группы молодежи следовали по Крымскому мосту к Калининскому проспекту, ул. Арбат, Чайковского и др. в направлении Центра, часть из них появилась на Зубовском бульваре и ул. Горького. В отделение милиции было доставлено 195 подростков, в том числе 28 жителей Люберец». Как видно из приведенных здесь цифр, жители Люберец в общем числе «уличных хулиганов» составили всего около 15%; остальными были те, кто подделывался под люберов или же выступал против них.
После 1988 года: большинство не дожили до наших дней
После 1988 года движение люберов довольно быстро сошло на нет. Изменились общественные условия, быть любером стало не актуально. Те, кто входил в субкультуру в период ее расцвета, повзрослели, а молодежь люберским традициям уже не следовала.
Однако на этом история субкультуры не закончилась.
В стабильном обществе дальнейшая судьба бывших люберов была бы предсказуема. С возрастом они бы остепенились и в большинстве своем стали бы добропорядочными членами общества, вспоминая люберство как молодецкую забаву юности. Но интенсивные социальные изменения в обществе создали культурно-историческую ситуацию, при которой психологические качества и навыки, выработанные в ходе «люберской» деятельности, неожиданно оказались востребованными и социально ценными.
На тот момент Советский Союз, развивая рыночные отношения, постепенно входил в эпоху «дикого» капитализма. Вместе с появлением свободного бизнеса возникли и новые криминальные профессии – прежде всего, рэкет. Вот тут и оказалось, что навыки, полученные в уличных молодежных группировках «люберского» типа, прекрасно подходят для работы бандитов и рэкетиров. Способность к инструментальной агрессивности, навыки групповой деятельности в экстремальных ситуациях, физическая сила и ловкость – все это позволяло повзрослевшим люберам не просто зарабатывать, но зарабатывать много. Люберские компании оказались готовыми криминальными группами, только от нападений на «неформалов» они перешли к нападениям на предпринимателей.
Мы просили наших информантов подсчитать, сколько их товарищей – бывших люберов – не дожили до наших дней. Была названа доля потерь от 25 до 75%; в качестве основной причины гибели называли криминальные столкновения, далее шли наркомания, гибель в «горячих точках», гибель от несчастных случаев. «Люберская» возрастная когорта в социальных потрясениях 1990-х годов потеряла значительно больше, чем теряет армия в средней сложности боевых действиях (для сравнения, потери в Афганистане составили 2,4% от общего числа проходивших там службу). Не исключено, что со временем события 1990-х годов будут рассматривать как своеобразную гражданскую войну, сопровождавшую вхождение страны в новую систему общественно-экономических отношений.
Субкультура люберов испытала на себе пафос и драматизм переломной эпохи 1980–1990-х годов. Трагизм этой субкультуры состоял в том, что возникла она как типичное молодежное сообщество, способствующее взрослению и социализации в рамках стабильного общества, однако из-за изменяющихся исторических условий участники субкультуры оказались ввергнуты в деятельность, принесшую многим из них гибель. Такой же путь прошли и сверстники люберов – уличная молодежь из разных регионов Советского Союза.
