Прочитал в новостной ленте про очередную акцию против абортов и про столкновение православных активистов и либерально настроенных правозащитников. Мне кажется, что церковь совершенно права в своем стремлении морально изолировать аборты, но я не понимаю, почему в своей борьбе они ведут себя не как христиане, а как представители какой-то политической партии, и смешивают нравственные категории добра и зла с принятием законов и давлением на государственную власть. Церковь (и как социальный институт, и как общность всех верующих) должна, казалось бы, стремиться скорее к тому, чтобы каждый человек признал - в своей душе, для самого себя - неприемлимость аборта, чем чтобы был принят закон, который не позволит ему его сделать. Как совершенно правильно сказал один священник, сила Церкви - в ее слабости. Церковь тем сильнее воздействует на души и умы людей, чем меньше она будет в силах их заставить.

Нежелание решительно отмежеваться от фанатиков и психопатов типа Димы Цорионова (Энтео) сотоварищи, а главное - последовательно и активно предостерегать всех верующих от подобных форм "религиозного пыла" тоже, на мой взгляд, совсем не красит РПЦ. Огромное количество озлобленных, грубых, безграмотных людей, которые воспринимают себя как "защитников святой веры" - это еще полбеды. Гораздо хуже то, что ими никто не занимается. А некоторые - особо одиозные - священники из РПЦ еще и пользуются их дурным энтузиазмом, совершенно не стыдясь его подогревать. Это позор. Есть же у РПЦ отдел по связям с общественностью. Вот пусть пунктуально связывается со всеми этими "Народными соборами" и прочими "Закрестами" и требует прекращения их деструктивной деятельности. И сообщает всем, кто в них участвует, что они действуют не ЗА, а против христианства, и потому ставят себя вне церкви, вплоть до отлучения.

В книге «История инквизиции» Мейкока содержится любопытное замечание о том, что Средневековые люди были наделены талантом доводить свои идеи до логического завершения, то есть, во-первых, не делать половинчатых и куцых выводов, а во-вторых – и в главных – следовать этим выводам на практике, не разделяя слов и дела. Большинство мировоззрений отличаются тем, что они предпочитают остановиться на каком-то промежуточном суждении, не находя в себе проницательности или достаточной воли, чтобы сделать следующий шаг. Отсюда – бросающееся в глаза «лицемерие» многих религиозных и философских систем. Ну, например, катары. Проповедуя, что весь материальный мир, деторождение и плотская любовь есть зло, они породили движение «совершенных», отрицающих как плотскую любовь, так и вообще все земные наслаждения. В принципе это движение, доведенное до логического конца, должно было бы привести к вымиранию всего человечества. Но, _приспособившись_ к человеческим потребностям и человеческой природе, оно создало учение о том, что спасение людям может дать consolamentum, представляющий собой обыкновенный и относительно несложный ритуал, проводимый кем-нибудь из «совершенных». Внимание, вопрос: зачем жить жизнью строгого аскета, не есть ни мяса, ни яиц, ни молока, и вообще подвергать себя всяческим суровым испытаниям, если возможно получить consolamentum перед смертью и «спастись» при этом точно так же, как спасаются самые последовательные из «совершенных»? Попытка «приспособиться» сделало учение катаров внутренне противоречивым и в каком-то смысле абсурдным, породив такие странные выверты сознания, как endura – необходимость умертвить (обычно голодом) любого тяжелобольного, получившего consolamentum, чтобы, уморив его больное тело, гарантированно спасти душу. Правильно, а то потом придется ждать, пока он в следующий раз окажется на смертном одре и повторять весь ритуал с начала, а ведь в следующий раз этот несчастный, чего доброго, скончается слишком скоропостижно и тем самым обречет себя на вечное проклятие! Пусть лучше немного пострадает ради вечного спасения. Надо сказать, что, если иногда endura применялась в добровольно-принудительном порядке, когда «совершенные» переносили умирающих в свои дома с благим намерением лично проследить за тем, чтобы эти больные испустили дух, не осквернив себя каким-то новым прегрешением, то точно также это могло быть и инициативой самого больного. Обычно эти люди убивали себя голодом, но некоторые выбирали и более драматичный путь (к примеру, наглотаться битого стекла). А ведь это уже явное самоубийство, которое – само по себе – является смертным грехом (и в том числе в учении катаров). То есть сумма внутренних противоречий, начинающихся с одной незначительной уступки «человеческой природе», неизбежно и стремительно растет, как снежный ком.

Но катары – не такой уж выдающийся пример. Есть энное количество учений, рассматривающих материальный мир – как трагическую ошибку Бога, а человеческое пребывание в этом мире – как некое наказание\испытание\пленение – в общем, нечто такое, от чего нужно избавиться или освободиться. К таким мировоззренческим системам, безусловно, принадлежат и альбигойцы, и многие из восточных философий и религий, и иранские манихеи, и идеи Шопенгауэра. Многие из этих учений в свое время широко распространялись и приобретали множество последователей. Но сколько _истинных_ последователей они имели?.. Единицы. Ведь провозгласив, что смысл жизни состоит в освобождении от жизни, люди, по идее, должны были бы забросить все дела, не заводить семей и вообще не «осквернять себя» любовью и привязанностью к чему бы то ни было, отречься от любой полезной деятельности (зачем?), искусства (обольщение!), а также философии с религией (уже не нужно). Само существование и расширение влияния этих учений – это результат торгов и компромиссов с их аутентичными идеями. Нелепо, например, когда какой-то человек, признавший истину о бренности всего земного и о жизни как о череде иллюзий и страданий, живет еще сорок лет обычной жизнью с намерением в глубокой старости отправиться в отшельничество и там аскезой и особенными упражнениями «освободиться» от привязанностей и страстей. Здесь налицо попытка торговаться с Истиной (точнее, с тем, что принимается как Истина), – попытка столь же очевидная, как и consolamentum у катаров или индульгенции католиков. Да и вера в провозглашенную истину в подобных случаях весьма сомнительна. Ведь если человек принял бы эту истину всем своим существом – он бы просто не сумел бы дальше жить обычной жизнью. Вывод?..

Христиан нередко упрекают и высмеивают за то, как мало они соответствуют собственным нравственным стандартам. Только ленивый не писал о бабушках, самозабвенно переругивающихся по дороге в церковь, о человеконенавистниках с постными лицами и полпудовыми крестами или, извините, о «зажравшихся попах». Но! В данном случае речь идет о недостатках отдельных верующих, и тут мы должны признать, что глупо судить о какой-нибудь идее по ее последователям, притом же выбирая из них только самых худших. Что можно было бы сказать в защиту христианства – так это то, что оно безусловно стоит на стороне Жизни. Человек, последовательно воплощающий идеи христианства, вовсе не нуждается бежать от жизни или – как, к примеру, манихеи – вызывать у себя ненависть и отвращение к любому материальному предмету как к составной части «злого» мира. Почему это так важно? Потому, что,  даже если чувство отторжения «инструментально» и используется лишь для достижения «высокой цели», оно все равно влечет за собой патологические изменения в восприятии, а следовательно, и в человеческой душе (тут уместно обратиться к доказательствам, предоставленным гуманистической психологией уже в XXвеке). Христианство, впрочем, тоже стоит на многих допущениях и компромиссах, просто эти компромиссы менее абсурдны, да и группируются вокруг деталей, а не общих принципов. Я, конечно, не специалист, но, по моим наблюдениям, человек может быть _последовательным_ христианином как в миру, так и в монастыре, как будучи священником, так и имея некую «гражданскую» профессию. И отрицая всякое насилие, и защищая свою страну с оружием в руках, человек тоже в равной мере может называть себя христианином, и это не будет ни логической ошибкой, ни «торгами». То есть тут присутствует известная разумность. А вот если некто разделяет взгляды Шопенгауэра, но при этом все-таки живет обычной жизнью, растит детей и радуется своим радостям, да еще успевает тратить время на науки и искусство или принимает деятельное участие в несчастьях своих ближних – он, конечно же, впадает в явное противоречие. Но, может быть, это как раз тот случай, когда неспособность быть последовательным (которая вообще-то никого не красит) должна нас радовать гораздо больше, чем умение не отделять слова от дела. И вот это-то как раз довольно показательно, если мы говорим о ценности идеи.