- Молчалив или очень заносчив, испортит веселье!
- Рождество – это праздник, в который нельзя быть таким! -
И коллеги гадают, кто первым стучит в его двери.
Он не любит декабрь.
- А, может, не будем? Черт с ним?
- Но нельзя не позвать! На банкет нужно всем коллективом!
- Ну сама и зови!
- Не пойду! Почему сразу я?
- А давайте и-мейлом, с какой-то картинкой красивой?
Ну, как в прошлом году!
- Посылай, раз идея твоя.
Он читает и-мейл и насмешливо смотрит на двери:
Молодцы, пригласили, и молятся, чтоб не пришел.
Снег кружит за окном, и он пишет в ответе: «Спасибо.
Жаль, я занят сегодня. Друзья приглашают за стол!»
- У него есть друзья? – начинают хихикать коллеги.
Но уже через час забывают о нём наконец.

Он ушел незаметно и скрылся под сводами храма.
Взгляд коснулся иконы:
- Минуло столетье, отец!
Я живу по-другому. Молюсь. Помогаю бездомным.
Я пожертвовал денег больнице и детским домам.
У меня живет кот, подобрал его прошлой зимою.
А еще крошки хлеба люблю выносить воробьям.
Я сумел научиться любить это странное солнце,
А еще этот дождь и какой-то нелепый туман.
Только снег не люблю. Этот звук… Как вчера его помню.
Ты мне веришь, отец? Я исправил свой каждый изъян.

Но в ответ – тишина, лишь метель завывает снаружи.
Его губы дрожат:
- Ну, пожалуйста, я ведь другой!
Он сорвался на крик:
- Прекрати! Не могу это слышать…
Этот снег…
Это небо крошится
Опять подо мной!

Он уходит в метель , молча ловит такси и рыдает.
У подъезда шофер тормозит:
- Эй, приехали, друг!
Двадцать пять за проезд и... совет: научись жить как люди.
Если небо крошится, лишь падшие слышат тот звук.

(с) Дикон Шерола (Deacon)

Почему-то безумно важно изменить города и горы,
докричаться до всей планеты, рассказать, как толково жить.
И так хочется быть чуть выше, побеждать в виртуальных спорах,
где противник - пустой невежа, и по горло увяз во лжи.

Почему-то безумно важно указать на чужие пятна,
отчитать за любой проступок, прямо пальцами тыкать: плох!
Если кто-то немного странный, непохожий, иной, нескладный,
то его - непременно в рамку и судить за малейший вздох.

Почему-то безумно важно донести свой бесценный опыт,
свое мнение, смех, брезгливость до далеких чужих людей.
И от этого чуть забавно, даже больше - досадный хохот:
Можно знать, как спасти планету, но не знать, как прожить свой день.

(с) Deacon

Раз не хочешь о нас, значит, нужно о ком-то, кто ни разу на нас не похож.
Например, о таких, кто зовет себя богом, но не ценит себя ни на грош.
Они верят, что им подчиняется время, раз оно на ремне под стеклом,
И они его тратят, так глупо и быстро, что не помнят, куда всё ушло.

Миллионы чудес они свозят на свалку, миллиарды для них не видны.
Те же птицы поют как-то слишком... бесплатно,
и, по сути, вообще не нужны.
Полевые цветы – не чета орхидеям, в местном солнце нет лоска и чар.
Почему-то всё то, что являлось бесценным, превратилось в обычный товар.

Они носят в сердцах бесконечные зимы, потому что так проще прожить.
Онеметь ли, оглохнуть, а, может, исчезнуть или где-то забыться во лжи,
Не смотреть, что вокруг, а идти по отметке, потому что так кто-то сказал.
Если даже в душе заколочены ставни, то логично, что слепы глаза.

Они строят соборы, чтоб кланяться свету, но при этом не могут без тьмы.
У них наши сердца, наши руки и лица.

Но, конечно же,
Это не мы.







(c) Дикон Шерола (Deacon)

Послушай шепот декабря.
Закрой глаза, и ты услышишь...
Услышишь, как кружит метель
на шиферной поляне крыши,
Как ходит небо по земле,
крошась песком при каждом шаге,
Как ветер пишет свой рассказ
на призрачном лице бумаги.

Послушай шепот декабря.
Такой далекий и знакомый...
Не он ли слышится тебе
в скрипучих половицах дома?
Не он ли бьется под ребром,
когда терпеть уже нет силы,
И просто хочется упасть,
как падают на дно могилы?

Послушай шепот декабря...
Свое дыханье...
Ритм сердца...
Мороз приходит лишь тогда,
когда нельзя уже согреться.
Для остывающих в груди
любой очаг наполнен стужей.
Ведь, как бы сильно ни мело,
Зимы в нас больше,
чем снаружи.

(с) Дикон Шерола (Deacon)

вчера со мной был человек, в котором умещалось небо.
я помню черные зрачки, где искры звезд как крошки хлеба
рассыпались на самом дне, светясь тепло и безмятежно.
он слепо верил, что рассвет горит не солнцем, а надеждой.

а после встретился другой – в нем слышались морские волны.
вздымаясь пеной, грохоча, они взлетали птицей вольной,
чтобы обрушиться назад, вскипев в бессилии и злобе.
в него не верили, а он...поверить сам был не способен.

затем еще был человек – в нем плакал дождь осенней скорбью.
он шел, закутавшись в пальто, потупившись, стыдливо горбясь,
желая скрыть дорожки слез, чтоб не заметили в округе.
ему казалось, он пропал - глухой, немой и близорукий.

последним встретился мне тот, в чьем сердце танцевала вьюга.
в его глазах белел февраль, и он глядел с улыбкой друга,
прекрасно зная, что во льдах нет ни сомнения, ни горя,
и я не вспомню, как во мне замерзли небо, дождь и море.






(с) Deacon

Есть люди — души, люди — вещи,
есть люди — боль, и есть бальзам,
есть те, кто бездне рукоплещет,
и те, кто в сердце носит храм.

Есть люди, нужные, как солнце, и непростительны, как грех,
есть близкий дальше незнакомца,
и есть чужак, что ближе всех.

Есть люди, гордые, как ветер, и равнодушные, как нож,
есть те, кого ты еле терпишь,
и те, кого годами ждешь.

Есть те, кто бродят сквозняками,
и те, кто греет дом, любя.
И большинство — в зеркальной раме..
И все похожи на тебя.





(с) Deacon

Когда ты встречаешь ангела, не важно, в метро ли, в булочной,
созвездия вниз не падают, небес не трещит эмаль.
Не ёкнет в груди волнение, и ветер, беспечно уличный,
не будет дрожать под крыльями, звеня, как резной хрусталь.

Часы не замрут испуганно, споткнувшись о грань деления,
не станет бледнеть, как при смерти, горбатый старик-фонарь,
и в парке, осенне-пламенном, не будут цвести растения,
а в лужах, от ряби сморщенных, никто не найдет янтарь.

Когда ты встречаешь ангела, то вряд ли заметна разница -
прохожий с зонтом и сумками, такой же, как все вокруг,
ему не поют священники, и грешник ему не кается,
и в ноги ему не падают, никто не целует рук.

И чудо в страницах Библии не хлынет рекой по городу -
слепой не увидит улицы, и хлебом не станет пыль.
Но вдруг понимаешь, как это, творить чудеса без золота,
без крыльев из белой платины, меча и волшебных сил.

Словами, не только действием, лечить удается раненых,
места уступая в транспорте, никто не лишился ног.
Улыбка промозглой осенью бывает теплее пламени,
и нищим никто не сделался, услышав «Подай, сынок!»

Не мир вычищай от темного, а сам обращайся к чистому,
не город спасай от голода, а кошку и трёх котят.
И ангел, что брёл по улице, внезапно узнает близкого,
в каком-нибудь отражении случайно поймав твой взгляд






(с) Deacon

Я видел множество людей: дождливых, призрачных, туманных,
носящих под плащом сквозняк, что воет в застаревших ранах,
с глазами, серыми как сталь, и опустевшими как припять,
чью боль годами можно пить, но никогда до дна не выпить.

я видел множество людей: янтарных, солнечных, искристых,
пропитанных морской волной, что украшает пеной пристань,
с душой, распахнутой для всех, как то окно, что жаждет утра,
что, как дитя, глядят на мир, но зрят по-стариковски мудро.

я видел множество людей: пронзительных, морозных, белых,
как будто сам старик-февраль пришел в ночи к их колыбели,
забрал горячие сердца и влил бесчувственность в их вены,
чтоб получились как стекло – прозрачны, но не откровенны.

я видел множество людей, и в каждом билось время года.
в одной груди таился штиль, в другой - гневилась непогода.
мы все – немного зеркала, шкатулки для небесной пыли.
осталось только разобрать, какой же цвет у наших крыльев.






(с) Deacon

И вроде бы взрослый, и знаешь как жить,
и есть даже формулы счастья,
и годы сплетаются в мудрость как нить,
что пульсом поёт на запястьях,
вот только упорно сбиваешься с ног,
плутаешь в себе как в тумане,
чтоб после ночами глядеть в потолок,
царапая старые раны.

А в детстве казалось, что станешь взрослеть,
и жизнь будет делаться проще,
ведь ты будешь знать, где расставлена сеть -
найдешь хоть во мраке наощупь.
Но жизнь получилась немного иной,
сложнее игры на планшете:
здесь лечат словами, а бьют тишиной,
а взрослые - все ещё дети.

Здесь монстры другие: болезнь, война,
а яд - в самой лучшей посуде,
у всех наших ран есть свои имена,
что носят знакомые люди.
Здесь страхи, тревоги и чувство вины
все топят в слезах или в виски.
Здесь формулы счастья почти не нужны,
нужны лишь объятия близких...






(с) Deacon

И вроде бы взрослый, и знаешь как жить,
и есть даже формулы счастья,
и годы сплетаются в мудрость как нить,
что пульсом поёт на запястьях,
вот только упорно сбиваешься с ног,
плутаешь в себе как в тумане,
чтоб после ночами глядеть в потолок,
царапая старые раны.

А в детстве казалось, что станешь взрослеть,
и жизнь будет делаться проще,
ведь ты будешь знать, где расставлена сеть -
найдешь хоть во мраке наощупь.
Но жизнь получилась немного иной,
сложнее игры на планшете:
здесь лечат словами, а бьют тишиной,
а взрослые - все ещё дети.

Здесь монстры другие: болезнь, война,
а яд - в самой лучшей посуде,
у всех наших ран есть свои имена,
что носят знакомые люди.
Здесь страхи, тревоги и чувство вины
все топят в слезах или в виски.
Здесь формулы счастья почти не нужны,
нужны лишь объятия близких.




(с) Deacon

как сердца узнаешь по стуку - те, что любят, обычно громче,
так себя узнаешь в руинах, что когда-то хранили свет.
По тебе - сквозняки как звери, завывают и когти точат,
а внутри лишь стекло и мусор, что копился десятки лет.

Как пожухшие листья фото, что хранятся на дне коробки, так и люди в шкатулке сердца - не всегда удается сжечь. Если любишь, хранишь иконой, достаешь неизменно робко, и не важно, что режут болью, и что больше не будет встреч.

Но так часто хранится мусор, что не стоит ни свеч, ни мыслей - имена, что сжирают душу, изменяя тебя внутри. Они молча тебя ломают, превращая рассветы в числа, что стучат в календарных клетках равнодушным "один-два-три".

И есть те, кто уходит в небо, укрывая крылом от вьюги, иногда улыбаясь солнцем, иногда обнимая сном. Они могут назваться мамой, стариком по соседству, другом, и ценнее имен не встретишь, в них - поддержка, любовь и дом.

(с) Дикон Шерола (Deacon)

Я смотрел на себя в миллионы зеркал,
и не видел лица - только горсти песка.
Я лепил себя сам, что-то вечно искал,
Но в итоге держал пистолет у виска.

Опустевший как дом, где не слышно шагов, только пыль - как вуаль растворившихся дней. Вечно счастья просил у чужих берегов
или клянчил тепла у погасших огней.

Недостаточно мне, вечно хуже других,
с бесконечным клеймом, что по сердцу как кнут. В этом мире - лишь тьма, и повсюду враги,
и, конечно же, все и всегда предают.

Но на деле лишь я осуждал себя сам,
рисовал себе хлыст и душил темнотой.
Я забыл, что бегу по огромным часам,
и часы эти - жизнь, что казалась не той.

Я лепил ее сам из словечек людей
и ценил ее так, как ценили в толпе -
обесценивал всё, чем горел и владел,
а ведь жизнь - не товар, что был продан тебе.

Эта жизнь в мелочах: её краски и вкус -
не пустой марафон, кто быстрей добежит. Прошлым вечером дождь всё наигрывал блюз
и осколки небес собирал в витражи.

Этим утром рассвет залезал на кровать
как оранжевый кот, что мешает уснуть.
Мы ругали часы, не желая вставать,
обнимаясь как лес обнимает весну.

Мы готовили чай и бежали к метро,
даже дождь не бесил, что играл на трубе.
Эти мелочи здесь, как для крыльев - перо,
а летать или нет - выбирать лишь тебе.

(c) Дикон Шерола (Deacon)

Так много ушло, чтобы стало понятно, что важно, а что - пустота, одно растворяется в мыле как пятна, и снова рубашка чиста, другое насквозь прожигает как уголь, оставив лишь дыры и тьму, и хочешь забиться в какой-нибудь угол - не дамся теперь никому.

пытаешься жить из последних силенок, и все даже думают - ах! лишь чертово сердце как глупый ребенок, что вечно сидит в синяках - ударит одних и само разобьется, споткнется - колени в крови, и ты себе шепчешь: да ладно, уймётся, забей и давай не реви.

потом всё проходит и думаешь: "Боже, неужто могло так болеть?" и все эти шрамы - твой почерк на коже, ты сам ведь держал свою плеть, ты сам отмерял себе силу ударов, цепляясь за то, чего нет, забыв, что за самым тяжелым кошмаром - всегда самый яркий рассвет.





(с) Deacon

кого-то из нас убивает похмелье,
и в каждой субботе уже понедельник
нанизан как бисер на ржавую леску,
что треплет рассветом вуаль занавески.
кого-то сожрали бетонные джунгли,
и каждый рассвет до лихого полудня
сгорает как спичка в коробке рутины,
мы - чертовы мухи в большой паутине
разбитых дорог и седых тротуаров.
Ловцы своих снов из узоров кошмаров,
где сети ползут в небесах словно змеи,
а мы на земле, ведь летать не умеем.
Касаемся неба дрожащей ладонью,
где ветер летает, хмельной и бездомный,
и тучи, размером с туманное море,
несут в себе дождь и обрывки историй.
А здесь только город в ботинках асфальта,
и мы в нем - студенты, что сели за парты
и учатся жить, и любить, и смеяться,
на стеклах кредитов, болезней, инфляций,
застрявшие в пробках и офисных бланках,
с циничным смешком и дерьмовой осанкой,
читавшие Блока и стены в трущобах
и так с колыбели до самого гроба.
Мы просто шагаем по рельсам трамвая,
Где все остановки от ада до рая
Набиты делами, людьми и квартплатой,
но если смеемся, иного не надо.

(c) Дикон Шерола (Deacon)

если начать с начала,
никто не знает, с чего начать.
сменить кроссовки на самом старте?
а, может, сразу — отца и мать?
найти район, где спокойно спится —
никто не бьет во дворе фонарь?
оставить школу с клеймом изгоя,
уйдя в другую, где ты — главарь?
закончить ВУЗ?
или, к черту, бросить?
а, может, проще — купить диплом?
пять дней в неделю сидеть в конторе
и ждать зарплату: «пришло? пришло?»
а, может, делом своим заняться?
рискнуть по полной: как есть, так есть?
отметить в небе какой-то лучик,
схватить стремянку и, молча, лезть?

послушай,
если начать с начала,
никто не знает, с чего начать.
тебе не скажут: отсюда надо!
вернись-ка этак годков на пять,
исправь вот здесь, поверни направо,
пришей заплатку, закрой свой рот…

оставь вчерашнее там,
в начале,
а здесь, сегодня,
смотри вперед.

пихать в рюкзак кирпичи ошибок?
ты это можешь — кирпич в руке.
однако быстро бежит не сильный,
а тот, кто движется налегке.
жалеть о чем-то уже нет смысла —
дешевле прошлого только смерть.
отсчет пошел с этой самой строчки.
не бойся.
действуй.
меняйся.
верь.





(c) Deacon

Мне говорили, этот город - обычный ящик для людей: мешки с костями ходят в офис, ночами делают детей, «творят» засаленной купюрой, глотают всё, что им дают, а те, кто жили здесь когда-то, давно нашли другой приют.

Здесь раньше видели «иное», следы магических существ. Добро сияло, зло чернело, и было близко до небес. Драконьи скалы, храмы магов, деревья, жившие века - всё это сгинуло однажды в плену людского кулака.

Мне говорили, были башни – не те высотки из стекла, а замки, впившиеся в тучи, и дождь звонил в колокола, сиял витраж в янтарном солнце, жар-птица пела у ручья. Но вскоре город изменился, приняв обличье палача.

Мне говорили, невозможно, не возвратить ушедший мир. Те дни остались только в книгах в обложках крохотных квартир. А я... наверное, безумец: вчера мне встретился колдун, создавший мир в своем альбоме всего за несколько секунд.

В метро, забитом до предела, в визгливом шуме поездов, со мной столкнулся падший ангел, уже разрушено-пустой, звонил кому-то, тощий, нервный - следы от игл, пот и дрожь. Ему ответил некий демон: «достанешь деньги – заберешь!»

В кофейне, вечно-суетливой, с утра я слышал про пожар, мол, ночью вспыхнула хрущевка, домишко был убог и стар, божки там вечно продавались, ремонт сливался в никуда. Но мертвых нет, ведь некий ангел вернулся, чтоб спасти кота.

Мне говорят, чудес не стало, а я их видел сотни раз:
в метро, в аптеках, в магазинах. Они лишь обратились в нас.





(c) Дикон Шерола (Deacon)

Сказать бы себе, обернувшись на юность, что жизнь – это просто: бери и живи. Не нужно искать безупречное счастье, сгорать от ревнивой и жгучей любви, придумывать людям мотивы их действий, оправдывать шрамы от брошенных фраз. Ведь с истинно близким легко и понятно - ни монстров, ни страхов, но он тебя спас.

Сказать бы, что счастье не может быть вечным – не верь в этот лживый цветной эталон. Наш век не приемлет признаний ошибок, что где-то сломался и был побежден. Но часто за смехом скрываются слезы, под лейблами - раны, за песнями – вой. Нормально грустить, ошибаться и падать. Важнее вставать и расти над собой.

Сказать бы, что дом – не коробка, где вырос, а место, где сердце находит уют. Река не способна похвастаться крышей, но, может, есть мост, на котором нас ждут. Ярчайшие окна – глаза твоих близких, важнейшие метры – шаги до вершин, а самые лучшие вещи – не вещи, а то, что положишь на полку души.

(с) Дикон Шерола (Deacon)

Все мы ломались. Сейчас или в прошлом.
Всех предавали, бросали и жгли.
Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли.
В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.

Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря.
Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям.
Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.

Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут.
Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут.
Все примеряли насмешки и жалость, если пришлось возвратиться назад. Всем нам знакомо, как взглядами жалят, как, соболезнуя, тонко язвят.
Все спотыкались. Встречали преграды. Все мы боялись споткнуться опять. Впрочем, храбрец ведь не тот, кто не падал, смел, кто рискует еще раз начать.

Можно и чашку в особенный вечер, можно и деньги – всю жизнь под кровать, только живем мы сейчас, а не вечно, хочешь в Париж, значит, стоит слетать.

Много людей и желаний в анкете. Много неважных и блеклых как пыль. Многое мельком внушили соцсети, чье-то вранье и пустой кинофильм.
Я же о том, что останется в сердце, что прорастает колосьями ржи, то, что не может к утру «расхотеться», то, что, по сути, и есть наша жизнь.






(с) Deacon

хочешь про монстров? тогда послушай.
в мире немало легенд про зло.
монстры, что в них, не воруют души.
нет у них морд и копыт козлов.
нет алых крыльев, смердящих серой,
нет ни котлов, ни горящих вил.
истинный монстр не спит в пещере
и не тревожит в озерах ил.

много легенд, только монстров больше.
если захочешь, найдешь сейчас.
где бы ты ни был – в Канаде, в Польше,
бродят они, облачившись в нас.
как же сражаться? молитвой в келье?
главное, помнить, бросаясь в храм:
монстр не ждет под твоей постелью,
монстр лежит на постели сам.



(с) Дикон Шерола / Deacon

А жизнь — это сумка, ну, может, рюкзак, смотря с чем удобней шагать по дороге.
Кому-то охота катить чемодан, кому-то кармана хватает в итоге.
Вначале, как нищий, идешь налегке, успев затолкать в свою сумку лишь веру,
Но с каждой минутой нести тяжелей - добавится всё, и успех, и потери.

Встречаешь в дороге таких же бродяг, хватаешь их мысли, советы, упрёки.
И каждый стремится хвалить свой багаж: смотри, как хорош, и завидуй, убогий.
Один приукрасит, что носит алмаз, другой причитает, как тяжко с рубином,
И ты понимаешь, что хуже других, а в сумке твоей — лишь озёрная глина.

Но если научишься слушать себя, следить за своей, пусть потрепанной, сумкой,
Ее заполнять не вещами — добром, улыбкой, надеждой, хорошим поступком,
Хранить в этой сумке картины, стихи, мелодии, танцы, рассказы, идеи,
То будет не стыдно оставить ее, когда твои руки ослабнут, старея.

(с) Дикон Шерола / Deacon

Так много ушло, чтобы стало понятно,
что важно, а что - пустота,
одно растворяется в мыле как пятна,
и снова рубашка чиста,
другое насквозь прожигает как уголь,
оставив лишь дыры и тьму,
и хочешь забиться в какой-нибудь угол -
не дамся теперь никому.

Пытаешься жить из последних силенок,
и все даже думают - ах!
Лишь чертово сердце как глупый ребенок,
что вечно сидит в синяках -
ударит одних и само разобьётся,
споткнется - колени в крови,
и ты себе шепчешь: да ладно, уймётся,
забей и давай не реви.

Потом всё проходит и думаешь: "Боже,
неужто могло так болеть?"
И все эти шрамы - твой почерк на коже,
ты сам ведь держал свою плеть,
ты сам отмерял себе силу ударов,
цепляясь за то, чего нет,
забыв, что за самым тяжелым кошмаром -
всегда самый яркий рассвет.

(с) Deacon / Дикон Шерола

Город черным пятном на карте
То ли вырезан, то ли выжжен.
Кверху тянутся башни зданий,
В синий омут вонзая крыши.
Льются в венах дорог машины,
Пульс теряя в полосках зебр.
Каждый знает, куда он мчится,
Пусть он там и ни разу не был.

Некий улей без пчел и меда
Пышет дымом, жарой и летом.
Вздох таится в оправе ребер,
Шаг звенит на камнях монетой.
Люди тащат в руках усталость,
Чтобы рухнуть в черте заката -
Каждый день бесконечно долог.
Каждый вечер безумно краток.

Ночь прикажет лежать в загоне,
Утро гонит вперед, как выстрел.
«Так у всех!» - обещают массы.
«Ты как все!» - повторяют мысли.
Мозг, покорный чужой диктовке,
Не рискует зажечь светильник.
Ну и что, что сидишь в потемках -
Хоть и плохо, зато стабильно!

Может, там, на краю вселенной,
Сердце бьется в другой системе?
Здесь же бьется мешок сомнений -
В каждом стуке хохочет демон...

Будь как все:
Не сходи с дороги!
Не рискуй!
Не твори!
Не пробуй!
А мечту ты получишь.
Позже.
В деревянной шкатулке гроба.






(c) Deacon

А, казалось, наелся по самые гланды – жизнь учила, трепала, бросала в овраг,
Разбивала о камни, топила, сжигала, загоняла под кожу обиды и мрак.
Я плутал в темноте, спотыкался и падал, обращался и к Богу, и к своре чертей,
Но затем почему-то опять поднимался и шагал наугад к неизвестной черте.

Утешал себя тем, что с годами умнею, и давал себе клятвы – не верить другим.
Большинство моих ссадин оставили люди, и забавней всего, что отнюдь не враги.
Эти люди гостили во мне, словно в доме, ведь я сам их впустил, как радушная мать,
И они поселились, забравшись под ребра, а затем для удобства решили сломать.

Я пытался сбежать, возвести себе крепость, обнести себя рвом и закрыться навек,
В мире столько легенд об уродливых монстрах, но меня каждый раз убивал человек.
А смешнее всего… то, что жизнь продолжалась, и швыряла, как щепку, и била о брег,
Чтобы после, очнувшись, я вдруг обнаружил, что спасал меня… ангел? Да нет, человек.

И сейчас я сижу, нахлебавшись ошибок, переломанный, мрачный… Слежу за тобой,
Как, надев мою майку, готовишь нам кофе, как смеешься и даришь забытый покой,
Как ноябрьский дождь повторяет твой шепот, как иголки часов замедляют свой шаг…
И страшнее всего, ты стучишься мне в сердце...
Только мне по привычке мерещится враг.







(с) Дикон Шерола / Deacon

Все мы ломались. Сейчас или в прошлом. Всех предавали, бросали и жгли. Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли. В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.

Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря. Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям. Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.

Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут. Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут. Все примеряли насмешки и жалость, если пришлось возвратиться назад. Всем нам знакомо, как взглядами жалят, как, соболезнуя, тонко язвят.

Все спотыкались. Встречали преграды. Все мы боялись споткнуться опять. Впрочем, храбрец ведь не тот, кто не падал, смел, кто рискует еще раз начать. Можно и чашку в особенный вечер, можно и деньги – всю жизнь под кровать, только живем мы сейчас, а не вечно, хочешь в Париж, значит, стоит слетать.

Много людей и желаний в анкете. Много неважных и блеклых как пыль. Многое мельком внушили соцсети, чье-то вранье и пустой кинофильм. Я же о том, что останется в сердце, что прорастает колосьями ржи, то, что не может к утру «расхотеться», то, что, по сути, и есть наша жизнь.






(c) Дикон Шерола / Deacon

А потом оказалось, что дело не в новых ботинках, не в чужих городах, что горят миллионами пятен, не в разученных фразах, что скажешь всегда без запинки, и не в мягкой улыбке, чтоб каждому мил и понятен.

Оказалось, что любят не должность, которой гордишься, не охапку дипломов с рисунком серьезной печати, любят тех, с кем не чувствуешь камень, как будто ты лишний, с кем легко и в горах, или просто валяясь в кровати.

Оказалось, что любят свободных и чуточку колких, чтобы принципы были, и смелость держаться за солнце, непродажных как небо, что в ночь рассыпает осколки, и таких, кто негромко, но все же в беде отзовется.

Оказалось, что любят не только святых или добрых, или приторно сладких, в которых ни капли полыни. Любят тех, кто согреет и пустит в ненастье под ребра, несмотря на метель в остывающем сердце-камине.








(c) Дикон Шерола / Deacon

Чтоб прожить эту жизнь, не лишившись рассудка,
для кого-то святым, для кого-то ублюдком,
для кого-то примером, не факт, что хорошим,
для кого-то - обычным бесцветным прохожим,
стоит помнить, что жизнь начертила границы,
и не стоит ломаться во имя синицы,
и рыдать, что журавль не всегда на ладони.
Нужно просто идти, не согнувшись в поклоне,
а, смеясь, что рассвет заглянул в твою яму,
несмотря на кредиты, долги, килограммы,
твоих новых и бывших, мосты и причалы...
Если даже рассвет начинает сначала,
значит, стоит и нам, столь дурным и нелепым.
Значит, стоит и нам поучиться у неба.







(с) Дикон Шерола / Deacon

Мы не знаем, что будет завтра, но, конечно, мы строим планы. Будто солнце вспорхнет на крышу, будто вновь зацветут каштаны, будто скоро найдем минуту, чтобы быстро заехать к близким, будто чудом успеем в небо, даже если летаем низко.

Мы не знаем, что ждет за дверью, но мы верим, что встретим счастье. Как-нибудь, не сейчас, однажды, словно пульс - навсегда в запястьях. Будто жизни с лихвой хватает, чтоб создать и разрушить снова. Будто в толпах людей-игрушек мы успеем найти родного.

Мы не знаем, что будет утром, но мы ставим себе будильник. Будто день завершится ночью, и придется зажечь светильник. Будто раны залечит доктор, даже если кололи словом. Будто фраза из ямы сердца не застрянет в груди другого.

Мы не знаем, что будет после, но рисуем себе маршруты. Мы идем по пятам Иисуса, но за нами - следы Иуды. Мы ведь думаем, можем ранить, и успеем сказать: забудем?
Мы, конечно же, строим планы. Вот такие смешные люди.








(с) Дикон Шерола / Deacon