МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
поселок Белая Глина Новопокровского района
Краснокаменский край
23 февраля 1990,
06.30, - 24, пасмурно
Этим утром Казначеева Мария Ивановна что работала в составе малярной бригады на стройке вместе с Пташкой, Глашкой и остальными, вышла на работу в разваленных шлепках – свои уже хорошо заношенные войлочные боты, что носила она всю зиму а до этого много-много лет, она продала вчера чтобы купить хлеба и крупы.
Она бы не продавала их, если бы вчера, возвращаясь уже поздно с работы домой, на полпути ее не встретила внучка со словами «бабушка... я кушать очень хочу...» рядом как раз была лавка старьевщика, а через дорогу магазин – тот самый где работала сучка Анджелка – оглядев себя, Казначеева вошла к «перекупу» и за бесценок уговорила его взять ее боты...
Расплачиваясь за купленные продукты она с ненавистью смотрела на сидящую на кассе малолетнюю сисястую тварь, что не стесняясь всем своим видом выказывала каждому, подобному ей покупателю, свое презрение...
А сегодня она шла на работу в шлепках – шлепки были ей сильно малы – она едва их натянула и то слыша треск старых ниток; почти вся пятка была открыта но... совсем идти босой в такую стужу она не решилась... плотнее укутавшись в платок, держа на груди расходящуюся фуфайку, она не оборачиваясь сошла с ступеней на припорошенную ночным снегом дорожку и, стараясь не обращать внимания на заходящиеся ледяным огнем ступни пошла прочь – она жила в «ебенях» и до стройки идти было больше четырех километров, но другой работы у нее не было...
Отправляясь этим праздничным утром на работу, Казначеева надеялась сделать побольше и побольше закрыть себе наряд – никто других не просил оставаться дома... но все же они лодыри или... нет, скорее всего у них просто есть ком о них позаботиться, а она была одна на один со своим горем... со своей радостью и печалями.
Вот и сейчас, шлепая ставшими не морозе деревянными шлепками, поминутно останавливаясь чтобы вытряхнуть снег, чтобы постоять и растереть остывшие, раскрасневшиеся пальчики что горели словно на них упала тяжелая железяка – было такое не так давно – поправляя на груди ватник, она шла этим ранним утро на работу – полы халата развивались, когда дул сильный ветер обнажая ее голы от пояса ноги... Мария Ивановна и не думала что будет так холодно но... ей все равно нужно было идти и впереди был целый день работы, хотя там можно и чаю выпить и у буржуйки погреться...
Главное, сегодня подзаработать денжат – голод не тетка, да и дом по весне нужно было ремонтировать не на три рубля...
Она давно крутилась так – тут подшабашит, там подколымит но эта зима выдалась тяжкой – деньги вылетали в трубу, она продала все что могла но денег в доме все одно не было – кончалась даже картошка! А тут еще из-за близости каторжного поселения дармовой рабочей силы было завались! И ей приходилось не просто... с внучкой на руках, живя на окраине приходилось каждое утро тратить очень много времени на дорогу – до середины прошлого лета она работала на ферме, но после ее закрытия, пришлось вспомнить юношескую профессию и вновь взяться за кисть и мастерок..
...в это же самое время, скрипнув калиткой, пытаясь хоть как-то прикрыть гнилой, свисавшей с одного плеча тряпкой, свое исхудавшее грязное голое тело от рвущей его на части стужи, босая Пташка медленно шла вдоль забора стройки к Анджелкиному магазину... ее утреннюю подметательную работу никто не отменял – она успела поспать не больше часа этой ночью.
Вчера вечером, вернувшись опять с магазина с пустыми руками в сторожке кроме Окорока была еще одна девка – она тоже работала маляршей на стройке.
- А.... вот она гадина! – сипло рыкнула бабища, увидев девчонку что юркнув, сразу прильнула к горящей в углу комнаты буржуйку...
- Какая она тощая! – Анька что была самая высокомерная из всех малярш, не раз и не два таскавшая Надьку за волосы, посмотрела на нищенку как не смотрела даже Окорок, - такую кормить только деньги тратить. Пошли, - властно велела Анька.
- Куда?! Водку опять дрянь не принесла?! – Окорок повернулась к Пташке, потянувшись за лежавшей на окне палкой... – сюда иди!
Пташка, вжавшись в уголок между печкой и стеной, где она порой сидела покуда Окорок не выгоняла ее прочь, сжалась в комочек, подобрав под себя босые ноги, втянув голову в плечи отчаянно замотала головой, надеясь хоть еще немного погреться... нищая бедняжка сильно замерзла возвращаясь назад – намывая в магазине полы она споткнулась о ведро воды, облившись сильно намочив ноги и те лохмотья, что заменяли ей юбку – и знала... она знала что будет дальше – ее опять высекут и выгонят на лютую стужу... Пташка рыдала, категорически отказываясь подчиняться – она знала что сидя в кресле Окорок ее там не достанет – сегодня достала ее Анька.
- Ты погляди, мерзавка! Дрянь! – Самофалова резко поднявшись с лавки, в два шага подойдя к дрожащей в углу девчонке, и схватив ее за немытые волосы, резко дернула вверх, буквально выдергивая ее из уголка, - ты еще поговори тут!
Анька, что пришла к Окороку по важному делу не намерена была тянуть резину: ей нужно было успеть еще отвезти и продать краску, что скоро Пташка вынесет для нее до дырки в заборе. То, что эта краска шла на доделку коридора и без этой краски вся бригада не получит зарплату, Аньку совершенно не волновало. У нее дома – у материв другом городе - тоже ее ждал маленький сын и он тоже хотел есть и вообше, Самофалова собиралась как потеплеет свалить из этой дыры в Краснокаменск.
Так что ее заботило исключительно собственное благополучие и благополучие сына – она итак больше года корячилась тут по стройкам и по углам – хватит! Теперь осталось максимально срубить тут бабла, выбить из этой скряги ЕЕ деньги за прошлые месяца и... гребись оно все конем!
Проблемы Надьки ее не волновали совершенно – она смотрела на худую, трясущуюся на лавке девчонку, на ее худенькие ножки, выпирающие в стороны щиколотки, на оголившуюся из-под лохмотьев задницу... на ее черные, покрытые трещинами, впитавшие в себя грязь этой стройки пятки... грязнущие ножки с корявыми пальчиками... в запекшейся грязи, ярко-красные от долгой ходьбы по снегу...
Она без слов взглянула на Окорок – та, вытащив свою жопу из кресла, здоровыми словно ковши экскаватора грубыми лапами, прижала Надькины ноги у щиколоток, с силой вжав их в доску лавки – Пташка лежала свесив ступни...
Анька помедлив секунду, размахнувшись ударила Пташку поперек ее пяток... Надька дернулась, рванулась всем телом, однако будучи вдавленной словно слоном в лавку она сделала себе только хуже... отчаянно задергав ножками она получила следующий удар не по пяткам, а ниже, ближе к пальцам от чего зашлась криком...
Самофалова третий раз размахнувшись промахнулась и попала по середине ступней...
Пташка билась как безумная, плакала и дергалась, дергалась но не просила прощения что только сильнее выводило и Аньку и Окорок – Самофалова порола гораздо жестче бабы часто не соизмеряя силу, и каждый удар вызывал приступ вопли, пронзая раскаленным жаром все Пташкино тело...
- Хорош... ей работать еще, - после тринадцатого удара остановила разошедшуюся Аньку Окорок...
...когда раскаленные, расплющенные алой болью босые Пташкины ступни коснулись белого снега ее ноги подкосились...
Анька все равно заставила ее работать – там были только она и Пташка – больше никого. И краска, что Пташка должна была вынести уже протоптанной тропинкой... тропинкой на которой были только ее крохотные следы...
- Будешь гнида орать, я тебя к дереву привяжу, там ты и замерзнешь, мерзость! Бегом быстро! Все что тут стоит, носишь! – и, оставив рыдающую бедняжку отправилась к забору где стояла ее машина.
... избитая, с трясущимися ногами, ступая всякий раз на утоптанную снежную дорожку словно на варварскую смесь раскаленных углей, Пташка несколько часов таскала из пристройки бесконечные банки краски, измазав руки и босые пятки – след маленьких корявых ножек вел к забору...
...они закончили в начале третьего – Пташка повалилась спать, что утром пойти мести двор магазинный двор...
Сегодня Пташке можно сказать повезло – Анджелка оставила ее на работу на целый день... Надька не посмела сказать ей нет и идти опять назад – лучше быть избитой вечером... чем опять этим утром... а тут... тут нужно было хорошо отмыть полы и покрасить стены...
... – Закрой мне побольше, - уже вечером, отработав в одиночестве на стройке день и почти закончив коридор – просто кончилась краска, а идти в «складовую» Марии Ивановне не сильно хотелось, она разговаривала с временно трезвой Окороком, - мне деньги нужны! У меня внучка дома сидит босая, хата не топлена! – говорила Казначеева а сама не могла отвести взгляда от краюхи хлеба с салом что жрала бабища.
- Хреновая бабка ей досталась! Иди! Поставила, вишь?! – Окорок и не думала ничего ей рисовать, просто ткнув пальцем в лист бумажки на столе... – завтра будет тебе... премия
25 февраля
-25 пасмурно
В магазине Пташка задержалась на целых два дня – спала на куске картонки, успев съесть банку просроченных консервов но... ранним утром 25 числа, со слезами на глазах, зная что с нее просто спустят шкуру, Надька подметала двор огромной метелкой и, оглянувшись может быть в последний раз, побрела назад по скованной стужей зимней улице городка...
Надька не знала что вчера на стройке был скандал – материала не оказалось в «складовой» а без материала невозможно было завершить работу а раз так... то никакой зарплаты бригаде было не видать! Казначеева что так и ходила в шлепках на босу ногу в открытую обвинила Окорок в воровстве и присвоении их денег! Их зарплаты!
- Чем мне внучку кормить?! Она хочет есть а я... я могу только ее по голове гладить!
- Дура старая потому что, - отвечала ей Любка.
- Я одна живу – мне не откуда денег взять, а мне очень нужны деньги! – Мария Ивановна сцепилась с половиной бригады – кроме нее и Пташки босой на стройке работала только Глашка... но Глашка как и Пташка-Таракашка были не в счет...
Анька Самофалова посмеивалась и во все услышанье обвиняла в воровстве Пташку.
- Следы этой сучки были у сарая! – вопила Анька.
- И что?! Ты святая, да?! Тут все воры! Все! Эту дрянь заставляли воровать – сами то мараться не хотели?! – отвечала им Казначеева что была намеренна сегодня вырвать любыми средствами из наблюдавшей за склокой Окорока деньги.
- А......... а ты такая правильная! – обрушилась Любка на Марию Ивановну, - ты же со своей фермы ничего кроме дерьма не крала, да?!
...Любка махнув рукой вышла на улицу покурить – на входе в недостроенный корпус она столкнулась лицом к лицу с только что вернувшейся Надькой... Она знала чем все закончиться – эту паршивку высекут как никогда ранее! Ох, будет что рассказать сестре, а Анджелка – та раззвонит по всей округе.
- Явилась, гадина! А ну пошли! – она ухватила Надьку за руки, потянув по лестнице вверх, где в начале коридора второго этажа ругались бабы, - вот вам она!
- Краска где?! – набросились на нее все сразу – Пташке только оставалось закрыть ручками лицо и мотать головой в ответ на все обвинения... – ну-ка пятки покажи свои! Вот! Все в зеленой краске – и лохмотья ее в ней же! Она воровка!
- Да все воровали! Все! – Мария Ивановна хрястнула кулаком по стоявшим рядом строительным козлам, - деньги где, а?! Чем мне внучку кормить, кто скажет!
- Заладила, старая! Деньги, деньги! Нужны тебе деньги, попрошайка! Я украла! Она украла! Заладила, - Окорок держа в руках плеть прервала своим сиплым хрипом скандал, - кто как не ты третьего дня тут одна работала, а? Кто просил побольше закрыть ей, а?
- Что?!! Ах ты...
- Сука старая!
- Скрыть решила?!
- Бабаньки... да я же... для вас! – Казначеева не знала что и ответить после такой подставы...
- Для себя ты, жидовка! Для себя, - крикнула ей в лицо Анька, - может это ты сперла краску?! У тебя вон тоже и шлепки и пятки все зеленые!
- Заткнулись! Виновных нашли. – Окорок толкнула Марию Ивановку, протянув той плеть, - высеки эту гадину. Высеки так чтобы ей воровать не хотелось больше! Получат бабы денег сколько заработали – только привезли деньги мне, а ты... ты получишь сколько ударов ты ей сможешь всыпать. Один удар – пять копеек! Давай... покажи как нужны тебе деньги...
Пташку к тому времени давно привязали к строительным козлам... огромным и грубым – привязали за руки, за ноги... привязали но она дергалась и рвалась во все стороны, беззвучно плача от отчаянья и беспомощности
- Это она! Она! Я не воровала! Она, она это! – шептала она севшим простуженным голосом но как и раньше мать с бабкой, как потом тетка Ольга и тетка Наталья и тетка Аджика ее и тут не хотел никто и слушать – именно Надька была виновна во всех их бедах!
- Давай... высеки ее как там это... «она ходила зимой босая – в этом был виноват муж, а? ее избивали до полусмерти – в этом была виновата жена», - язвительно процедила Анька...
Мария Ивановна держа в руках плеть стояла на против привязанной Надьки... бедной тощей девчонки но... именно из-за нее она вот уже пятый день ходит в драных шлепках босой! Именно из-за нее им не платят деньги и именно она виновата в том что у них дома есть нечего! И в слезах ее внучки виновата тоже эта дрянь! Дрянь что провоцировала ее всю зиму! И... кому будет легче если она ее пощадит? Что она скажет внучке если и сегодня не принесет денег!
Мария Ивановна опустив глаза вниз увидев носки своих разбитых шлепанцев, торчащие с открытого носка и с порванных за эти дни боков грязные пальцы, подумав что если сейчас этого не сделает то останется в своем нищенстве до конца дней сама но и оставит там внучку!
Размахнувшись Казначеева ударила плетью поперек спины бедняжки – так закричала, завопила своим сорванным простуженным голоском от чего у всех присутствующих кровь застыла на пару мгновений и только Окорок беспристрастным голосом возвестила «Раз»...
Мария секла и секла Надьку не обращая внимания на вопли той, не обращая внимания что по ее спине начинает течь кровь, не обращая внимания на... ни на что, слыша только монотонный счет Окорока, быстро переводя удары в рубли а рубли в продукты, теплые вещи... в свои боты что так и валялись у старьевщика!
После двадцати ударов плетью Надькины крики перешли в бессвязный вой – она дергалась порой так что казалось свалятся козлы но... только новые удары плети трзали ее спину, ее щуплую задницу, ее бедра, ее ребра...
Все словно замерли а Мария Ивановна отвесив ей уже пятьдесят плетей и не думала останавливаться – мало! Сильнее! Еще сильнее! Нет жалости к ней, сечь! Сечь! Сечь! Твердила она сама себе продолжая избивать Надьку что уже и не кричала и не хрипела а просто лежала словно куль с разбитой в кровавое месиво спиной а ее все секли и секли...
Количество плетей уже перевалило за девяносто когда Мария Ивановна решив остановиться вспомнила как ее сестру в детстве порола мать... порола правда розгами но все одно та верещала... а тут не сестра которую ей было не особенно жаль... тут мелкая бесстыжая дрянь...
И, стряхнув решительным движением с плетки Надькину кровь, она опустила очередной удар на изуродованную спину девчонки...
...Казначеева засекла Надьку как писали раньше до полусмерти.
Она получила свои деньги и поспешила прочь от стройки – ее шлепки, ее голые ноги, подол халата были забрызганы кровью...
- Бабушка... ты поранилась? - спросила ее дома внучка... Она не ответила ничего, варя на плите кашу.
Пташка так и осталась висеть привязанная... все разошлись... пока Глашка не пробравшись в дыру в заборе не вернулась назад – Глашка плакала отвязывая девчонку, плакала когда тащила ее вниз, в подвал где положила на лавку в раздевалке, а сама долго растапливала буржуйку... просидев рядом с нею до утра...
Утром ни бабы ни Окорок не вспомнили про Надьку – у них теперь на побегушках была Глашка.
Доремифа_СОЛЬка
gasimpmetrea86
