И она капризничает: «Воскресни!».
Сколько лет она ему пела песни,
сколько жизней угли в нём раздувала
для него подобранными словами.

И она устала, давно устала в нём живое вновь зажигать сначала и не мочь оставить в покое, бросить. Вот и лето вновь превратилось в осень у него в груди, и поблекли краски. Ей так трудно сдаться, что всё напрасно, ей так сложно думать, что он увянет, что погаснут угли и станут камни.

Побыла спасителем, стала другом:
и от вьюги прятала се’рдца угли,
и сама горела, когда спасала,
и светила в сердце ему часами,
днями, долго — сбилась давно со счёта.
Убеждала: «Вот ты счастливый, вот ты
веришь сам, что счастливый». Но всё обратно
на круги своя возвращалось кратно.

Сколько злости, силы, любви и грусти было в том, что она его не отпустит, не простит себя, если он вдруг сдастся.
Сколько было детства в её богатствах так себя не беречь, так ему перечить, так смотреть, что время его не лечит.

И она капризничает: «Воскресни!». Будто, если нет — мир на части треснет. Будто детские слёзы её наружу хлынут: «Ну же, воскресни! Ты очень нужен!».

Тот, который счастливый и верит в это.
Тот в котором за осенью будет лето.
Тот, который и угли, и свет, и чудо.
Был когда-то, но больше уже не будет.

Или будет, но сам — без её подачи. И она обещает себе и плачет,
что она ничего за него не сможет. Нужно сдаться — таков ей Господень обжиг.

И она говорит себе: «Вот ты. Вот ты от субботнего гнёта идешь в субботу,

где уже не создашь ничего чудесней,
чем свободу — ему, а себе — «воскресни».




© Лина Сальникова

А в небе, знаешь, только тишина.
Как в том, далёком, светлом небе детства.

Как жаль, что жизнь, отмеренная нам, — не дом, который с нашим по соседству.
И не войти на разговор и чай, и умерших родных уже не встретить.
И можно только вспоминать, скучать и примиряться с тем, что каждый смертен.
А в небе, знаешь, только тишина, как будто смотришь в старые альбомы
и учишь лица, даты, имена таких тебе знакомых незнакомых.
И всё с приставкой пра-, поскольку прах. Мир небу их, мир нашим будням взрослым.
Как жаль, что их нельзя хотя бы раз ещё увидеть и задать вопросы —
за чаем, за обеденным столом, живую речь ещё хоть раз услышать.
А в небе только тишина светло спустилась в этом мае к нам поближе.
Все умерли, и не поговорить, и в детство не войти, как в дом напротив.
Но эта тишина теперь внутри, как подпись на портретном обороте.
Что небо там никто не уронил, и это «лишь бы не было…» — ответ нам.

И в небе тишина молчит о них.
И почему-то больно здесь от света.




© Лина Сальникова

Не пугай меня краем. Остался один прыжок.
Чем мы дальше, тем тяга больнее и негасимей.
Это их, береженых, Господь пусть и бережет.
Меня же хранят совершенно иные силы.



© Лина Сальникова

Сумерки мира, тени простых предметов,
чей-то случайный смех, круглый звон браслетов —
то, что случайно, становится самым важным.
Встретишь своих, только это им и расскажешь.
Как, чудесат, ты плясал под дождём и жил, как
видел: на лбу у любимых вздувалась жилка.
Слышал в молчании близких любовь и тяжесть.
Помнил, в какую реку хотелось дважды.
Солнечный пар утром ранним в окне балкона.
Осень стеклянная в рамах стоит оконных.
Номер, который в памяти самый первый.
То, что случайно, совсем не случайно, верно?
Море шипит тёплой галькой на мелководье,
в детстве все дни — нескончаемое сегодня,
счастье момента, каждого, с каждым, в каждом —
всё, что случайно,
становится
самым
важным.




© Лина Сальникова

Всё ступени вслепую, услышанный зов души.
За пугающим новым находишь тепло объятий.
Ничего не бойся. Шагай. Дальше будет жизнь.
Она подхватит.




© Лина Сальникова

А время её — солёная карамель, декабрьский снег, посадивший дома на мель, чтоб, словно в порту корабли, в полный штиль уснули. А время её — целоваться, чтоб ныли скулы, а время её — останавливаться и сметь. Вся зимняя, колкая, смелая, как метель, она выбирает, кого ей себе хотеть, она выбирает, чьим сердцем владеть всецело.
Своим.
И вокруг неё время ложится белым: секунды, кружась, продолжают к земле лететь. А время её — поцелуи пить по глотку, солёная карамель, долгий зимний вкус. Декабрьский снег, дома-корабли и смелость владеть своим сердцем, касаться, кого хотела.
До теплоты,
немоты,
до сведённых скул.




© Лина Сальникова

Так ждут удара, придумав, что ждут удар.
Предполагают худшее из боязни
прямо спросить и в ответ не услышать «да».
Все эти объяснительные: «не я с ним»,
«она не моя» и «не существует нас», —
перечеркнуть зарождавшееся и точка.
Ты мастерица придумать такой финал, где ничего невозможно, самопророчеств
гордая королева: неуязвим тот, кто уже уязвлён наперёд собою.
Так от любви неудачи и нелюбви ждут, называя заранее нелюбовью.
Так ждут удара, придумав себе удар.
От страха, признавшись, увидеть иное «после».

Проверенный способ в ответ не услышать «да» —
думать, что «нет». И не задавать вопроса.




© Лина Сальникова

Что нам просить на этот раз у карт,
на новом круге стрелок циферблатных,
когда любой расклад наверняка
и был, и будет правильным раскладом?

Спустя два года нам февральский лёд
поёт, что каждый случай не случаен.
И перья карт разложены в полёт,
и стрелки снова сложены в начало.

Когда влюблён — считай, что окрылён.
А мы с тобой два года как крылаты.
Когда ты имя не назвал моё,
мы встретились, как стрелки циферблата.

Ты, выбранный полётом, как крыло,
с момента нашей самой первой встречи
стал правильным раскладом точных слов,
моим февральским ангелом заплечным.

Сегодня стрелки вновь берут отсчёт.
Ты вышел слушать — стал крылом и другом.
Теперь и я есть за твоим плечом
вторым крылом для взмаха перед кругом.

Что нам просить, когда наверняка
любой расклад был правильным раскладом?
Пусть будет жизнь дорогой точных карт.
И два крыла у наших циферблатов.




© Лина Сальникова

Февраль пришёл разъединять, хотя над этим он не властен.
У всех вещей иные ритмы, иная роль и сердцевина.

И я не чувствую частей, когда тебя во мне как части
не существует. Без меня ты не находишь половины
того, что раньше родилось, под солнцем вилось, словно локон,
росло, как завязь, к теплоте ответной прикасаясь робко.
Февраль пришёл: внутри него обоим страшно одиноко.
Но он не властен ни над чем, пока всего на сердце столько.
И я смеюсь ему в лицо, пока единое едино,
пока он пишет мне своё и свет на тени искажает.
Я слишком наше берегу, чтоб февралю сказать: веди нас.
Я остро различаю жизнь в его навязчивом жужжанье.
Февраль пришёл разъединять, но что он, в сущности, за ноша,
когда любовью нутряной друг друга мы у сердца носим?

Что он такое, чтоб решать за нас, кто вычеркнут и брошен.

Ты не бросал меня.
И я ладонь не разожму.
Не бойся.




© Лина Сальникова

И ты не просишь моих признаний, поскольку знаешь меня давно, и
все признания — это воздух, которым мы ежедневно дышим.

И я вдыхаю тебя поглубже, пока любовь твоя надо мною.

И я задерживаю дыхание, пока к тебе наклоняюсь ближе.

Кто знал, насколько разборчив случай, тот видит главное за случайным.
И ты не просишь моих признаний, поскольку первая наша встреча
не прекращается и сегодня, кружится паром над кружкой чайной —
нам на двоих в этот теплый вечер.

И я задерживаю дыхание, пока любовь твоя надо мною.

И я вдыхаю тебя поглубже, пока к тебе наклоняюсь ближе.

И ты не просишь моих признаний, но я сегодня призна’юсь снова:
как хорошо, что любовь как воздух, которым мы ежедневно дышим.



© Лина Сальникова

Пока тепло ещё не скоро,
и ты выходишь за теплом,
март в сотый раз похож на город,
в котором что-нибудь сбылось.

Прозрение, простая встреча, отказ от прошлого, любовь.
И город расправляет плечи, почувствовав себя собой.
Пока тепло ещё неровно, но хочешь ощутить его,
ты делаешь татуировку, вдыхаешь ветер мостовой,
гуляешь в парке, веришь в чудо — во всём отыскиваешь знак,
что скоро потеплеет всюду, поскольку началась весна.
Сначала робко и снаружи, потом — смелее и внутри.
Март в сотый раз похож на душу, с которой кто-то говорит.
Ей нужно, в общем-то, немного. Весна, а больше ничего.

Тепло — про-прежнему дорога,
где снова вспомнил, что живой.




© Лина Сальникова

Никто ничего не отнял.
Мне сладостно, что мы есть.
Целую вас через сотни
объединяющих лье.

К трёхсотой ступени юга
идёт по камням волна.
И нам глубина друг друга
опять возвращает нас.

Никто ничего не отнял:
иная связь у морских.
Вчерашние мы сегодня —
всё то же тепло руки.

Всё те же вода и камни,
синхронный шаг на ступень.
И море меж берегами —
меж нами — продолжит петь.

Никто ничего не отнял.
Мне сладостно, что мы есть.
Целую вас через сотни
объединяющих лье.




© Лина Сальникова

Март приходит, словно старое письмо,

отправитель на конверте не отмечен.

Может, это я пишу себе самой. Может, это мне с любовью пишет вечность.

«Береги себя, смотри не простудись. Будет плохо, обними того, с кем легче.

Вспоминай, что каждый в мире — не один. Верь тому, что счастье, а не время лечит».

Март приходит, как понятные слова, как прозрение, что можно жить иначе.

«Не ругай себя за то, что не права. Не считай, что не важна и мало значишь».

Может, это я пишу себе: «Нужна». Может, это вечность пишет мне в поддержку.

Только март всегда — письмо, а в нём — весна.

И надежда.

Обязательно — надежда.




© Лина Сальникова

У меня к тебе история. Она —
каждый раз с любовью говорит: весна.
Словно время начинается сначала.
Я тебя однажды в прошлом повстречала —
знать, что будущее складывает нас.

Чтоб в молчании расслышать непокой сердца, бьющегося под твоей рукой. Чтобы к солнцу прикасаться на запястье. Чтобы каждый раз открытые объятья объясняли нам понятным языком:

у меня к тебе история.

И в ней ты всё время возвращаешься ко мне, я к тебе всё время тоже возвращаюсь. Потому что мы в ней созданы для счастья. Потому нет в ней несчастливых дней.

Помню, как мой взгляд упал наискосок на твои глаза, белеющий висок, на две ямки от улыбки — над губами. Помню, как впервые мы коснулись лбами, чтоб остаться насовсем — к лицу лицо.

У меня к тебе история о том, как бесстрашно выбираешь, что готов сбросить прошлое к ногам твоим одеждой. Как решаешь, что оно тебя не держит. И как хочешь жить сейчас, а не потом.

У меня к тебе история. Она каждый раз про тех, в ком сбудется весна. Тех, кто смог освободиться от былого.
Всех границ. Поскольку все они условны.
И открыться настоящему.
Про нас.




© Лина Сальникова

Кем ты будешь таким: одиночеством, дураком, белым паром от смеха над городской тоской, сообщением «доброе утро», пришедшим ночью?
Будь таким, как захочешь.
Будь тем для меня, кем хочешь.
Даже разный, ты в моем сердце один такой.

Что писал нам февраль? Что за ним наступает март, где несмелое чувство толкает нас обнимать, где под летними звёздами впрок вызревает осень. Что теперь мы друг друга как счастье на сердце носим, словно письма про счастье, кладём в потайной карман.

Кем ты будешь таким: дураком или смельчаком, свой покой нарушая, читая меня тайком, добавляя в ночи’ к перечитанным перепискам своё «доброе утро»?

Будь кем угодно близким.
Ведь мы знаем, насколько далёким быть нелегко.




© Лина Сальникова