Мария подошла и говорит:
«Всё будет так, как правильно. Смотри,
как правильно внутри — так всё и будет.
Река времён, молитвы, лики, люди.
Всё будет так», — Мария говорит.

И взгляд её спокоен, светел, чист,
как будто ей Господь отдал ключи
от врат в чертоги внутреннего взора.
И будто песня ангельского хора
в словах её спокойствием звучит.

«Всё будет так, — Мария говорит, —
как правильно теперь у нас внутри.
И в том и мудрость наша, и свобода».
И льется полдень над церковным сводом,
когда слова за нею повторил.




© Лина Сальникова

И она говорит: «Зажигай сердца».
Это значит, сердцем будь до конца.

Бейся в такт, открывайся, лови, живи, воплощений дух, маховик любви.
Это значит — будь, ошибайся, верь — триединство: ключ, и замок, и дверь.
И суровый зверь, и ребячий смех. И любая жизнь, и любая смерть.
И она говорит: «Зажигай». А я разгораюсь искрами бытия,
пропуская счастья и беды сквозь, чтоб держать собою небесный свод,
подпирать огнём своим изнутри. Чтобы каждый видел: огонь горит.
Чтобы каждый помнил: пока он есть, всё светлее будет сейчас и здесь.
И она говорит мне: «Сердца». Моё — много лет ложится под остриё
метких слов, и взглядов, и топоров, чтоб огням уставшим подкинуть дров.
Это значит быть сердцем. Гореть собой. Отдавать, освещать, возвращать любовь.
Быть во всех и со всеми, под небеса.

И когда гасят пламя в моих глазах
дикий ветер событий, потерь слеза,
кто-то вновь воскресит: «Зажигай сердца».




(с) Лина Сальникова

Февраль приходит, ветрено ласкаясь,
нежнее жён, в любви своей тяжёлых.

И тишина - вселенская, мирская - почти что осязаема на желтых
от сигаретных поцелуев пальцах. И рот горчит, где вместе с тёплым дымом
на трещинах осталась, чтоб впитаться, слюна и соль единственной любимой.

Февраль молчит и выжидает ровню. Как мотылёк, трепещущий меж ставен,
его любовь на пальцах у любовниц, соединенных нежно животами.

В его глазах - всегда почти эпоха. Его язык всегда ведёт с нажимом.

В час февраля, захлебываясь вдохом,
в моей груди все счастливо и живо.



© Лина Сальникова

Память всегда велика. Словно рукава
старой и мягкой любимой отцовской куртки.
Память всегда сквозь годы растёт в слова,
доходит до края, как пена в кофейной турке.
И переходит за край, в этот август, вновь.
Память всегда велика: то кофейный запах,
то курткой на плечи спустившаяся любовь,
то взгляд снизу вверх, чтоб тянуться к ней нежно: «папа».




© Лина Сальникова

Быть может, это луч упал в траву,
или под птицей ветка закачалась,
но стало вдруг светло, что я живу,
и что весна ведёт отсчёт сначала.
И руку молча прислонив к груди,
закрыв глаза, наполнясь тишиною,
я вдруг услышу, что не уходил,
и сердце моё было тут, со мною.
Не забывало счастье и любовь.
От жизни оставалось не закрыто.
Быть может, это глянул лес, как бог,
в меня. Быть может, тень большой ракиты
легла на гладь проснувшейся реки.
Неважно. Если вдуматься — неважно.
Но стало вдруг светло себя таким
вновь ощутить. До счастья. До мурашек.



© Лина Сальникова

Что ни скажу, то будет о тебе —
и стих, и смех, и перекрёсток судеб.
Поскольку не бывает жизни без
той жизни, где меня с тобой не будет.
Так заключают звёзды в небесах —
в объятиях, не гаснущих до смерти.
Так застывают стрелки на часах
навечно в самом правильном моменте.
Ты есть во всех, всё с именем твоим
на обороте любящего сердца.
Мир потому стал мною говорим,
что ты в меня однажды засмотрелся.
Что ни скажу, то будет о тебе —
и стих, и смех, и перекрёсток судеб.
Поскольку не бывает жизни без
той жизни, где тебя со мной не будет.




© Лина Сальникова

И я училась любить другого:
светло, безропотно и прилежно.
И в каждой радости, в каждом горе
я отдавала тепло и нежность.
И забывала свои обиды,
и усмиряла свою гордыню.
Так из любви появлялся идол,
очередное чужое имя.

И я училась любить — всё строже
к себе за промахи в этом деле.

Но: я любви своей стою тоже.
Иначе кто без неё и где я?




© Лина Сальникова

Я не могу любить тебя, думая, что ты — нет.
Я не могу не любить тебя, потому что любовь сильней
неподтверждённых догадок. Но мир на ответы нем.

Чтобы каждый решил: он бе’з любви или с ней.

Всё происходит вовремя. Сложен — не значит плох.
Что бы мы там ни думали, не только в словах — любовь.
Бывает, что страх сковал тебя: боишься неточных слов.

Бывает, что с ясностью встретиться не готов.

И я не могу. Да просто так: бывает, что не могу.
И ты очевидно — тоже нет. Поэтому ты и нет.
Догадки, не подтверждённые словами, обычно лгут.

Но так и решаешь, ты бе’з любви или с ней.




© Лина Сальникова

Ничто не кажется мне случайным. Я сильно выросла.
Ничто не кажется мне нарочным или подстроенным.
Идёт июнь: бетон ступеней запахнет сыростью,
но небо станет немного солнечней между кронами
больших деревьев из детства, которые ниже прежнего.
Всё — не случайное, не специальное. Просто данность, и
обычной нежности хочется. Самой обычной нежности.
Обычной близости, где ничего не считают странностью.




© Лина Сальникова

Неправда, что мы помним только боль.
Нам столько счастья, музыки и смеха,
что рябь идёт по жизням, как помехи,
и это самый лучший в мире сбой.

Самим собой непросто разреза’ть,
как волнорезом, череду событий.
Не представляться человеком — быть им.
В себя смотреть, не опустив глаза.

Непросто. Но мы все — не только боль.
Не столько боль, скорей — частицы шума,
свидетельства, что этот мир бушует,
когда стремишься быть самим собой.

Нам столько счастья, музыки и нас:
Вселенная.FM, а мы — колонки,
чтобы в чужих сердечных перепонках
однажды наша разошлась волна.

Неправда, что мы помним только боль.
И в этой силе счастья, как в помехах,
всегда так много музыки и смеха.
И прав любить себя за этот сбой.




© Лина Сальникова

Не пугай меня краем. Остался один прыжок.
Чем мы дальше, тем тяга больнее и негасимей.
Это их, береженых, Господь пусть и бережет.
Меня же хранят совершенно иные силы.



© Лина Сальникова

Осень — сырость, ползущая вдоль земли,
голоса, обручённые с тишиной.

Зверь всё чувствует остро, и зверь скулит, понимает, как сложно порой быть мной.
Не смотреть в центр сердца им, чуя страх, не указывать в слабости их и боль.
Осень — тени, дрожащие на ветрах, выдох зверя, способного быть собой.
Кто его ощутил, рассмотрел в зрачках, заступил за прочерченную черту,
слышит пение осени в сквозняках, голоса, загустившие пустоту.
Не ходи по пятам, не гляди в глаза, не ищи во мне зверя и не зови.
Ты не знаешь, как быть с ним, не увязать, отличая рычание от любви.
Осень — сырость, ползущая вдоль хребта, зверь не хочет охоты, он ищет свет.

Не зови, зверь мой чуять твой страх устал.
Но ещё бережёт тебя, человек.



(с) Лина Сальникова

Ты не справился. Я не справилась.
Вот такое смешное равенство.
Вот такой поворот судьбы.
Люди — люди, они слепы,
если слепость хранит покой.
Я такая. И ты такой.
Люди долго лелеют раны.
Мы и в ранах с тобой на равных.
Я тебе, а ты мне — ещё
нанесли их. Закрыли счёт.
Вот такое слепое равенство:
я не справилась, ты не справился.
Вряд ли равных прельщает бой.
Что у нас по любви с тобой?



(с) Лина Сальникова

А сентябрь солнечный, хоть ты что,
как бабуля сказала б: «хоть кол теши».
Так чего ты упёрлась в одно и то ж,
если в каждом углу происходит жизнь.
Сколько ни упирайся и ни воюй,
сколько ни возвращайся с щитом и на,
не забудь в этом кружеве жизнь свою,
ведь она у тебя на всю жизнь одна.
Хорошо, захотела — ну пореви.
Хорошо, разозлилась — назлилась всласть.
Только вспомни однажды, что для любви
ты вообще-то на свет этот родилась.
Остальное — да боже мой, ну пустяк.
Словно речка, высохнет — перейдёшь.
Остальные — да господи, как хотят.
Это их, а ты не своё не трожь.
Облегчение, милая, — ремесло.
Как потянет в дурное — поди сдержись.
Но сентябрь-то солнечный, как назло.
Вон, смотри, улыбнулась. Поскольку — жизнь.





(с) Лина Сальникова

Он уходит в лес, он бывалый волк:
у него безлюдье давно в крови.

Вот тебе история про него, про любовь, казалось бы, без любви.
Одинок ли он? Скажем, да и нет. У его безлюдья особый бог.
Он уходит в лес, ведь в лесу слышней, про кого и как говорить с собой.
Он такой давно, уже много лет: без любви любовь, среди всех один.

Кто же я тогда? Скажем, просто лес.
Тот, в который хочется уходить.



(с) Лина Сальникова

Ничто не кажется мне случайным. Я сильно выросла.
Ничто не кажется мне нарочным или подстроенным.
Идёт июнь: бетон ступеней запахнет сыростью,
но небо станет немного солнечней между кронами
больших деревьев из детства, которые ниже прежнего.
Всё — не случайное, не специальное. Просто данность, и
обычной нежности хочется. Самой обычной нежности.
Обычной близости, где ничего не считают странностью.




(с) Лина Сальникова

И грянул дождь — внезапно, как любовь,
заставшая врасплох от непривычки,
от перерыва, от борьбы с собой
и от всего, что я из сердца вычел.

И я в ней: мокрый, глупый, без зонта
вдруг замер — захотелось просто сдаться.
И летняя прохладная вода
текла с лица на дрогнувшие пальцы.

Но я не плакал — я учился быть.
Не закрывать.
Не защищать.
Не прятать.
Не становиться в страхе на дыбы.
Не избегать её прямого взгляда.

Пока ещё не в силах сделать вдох —
настолько растерявшийся от встречи.
Любовь как дождь. Всего лишь грянул дождь.

Я сдался и ему подставил плечи.




(с) Лина Сальникова

Солнце сегодня — отблески на воде.
Если застыть у кромки, то станет слышно,
сколько внутри людей, городов, сердец, кто проступает ярче, кто шепчет тише.
Солнце сегодня — компас в земной груди, время идёт по воде к своему восходу.
Так же, наверно, господь по воде ходил, чувствуя и наполненность, и свободу.
Если застыть у кромки, на берегу, отблесками на воде долгий путь усеян.

И можно расслышать, чьё имя сорвётся с губ,
когда ты шагнул в своё новое воскресенье.




(с) Лина Сальникова

Научи меня, господи, быть себе важным: преломляясь о каждого, грезить не каждым.
Научи, словно центр, удерживать оси, не шатаясь от тех, кто остался и бросил. Научи меня, господи, не заслоняться ни от острой тоски, ни от острого счастья, ни от всей широты чувств, которые между. Научи и орлом, и ребром быть, и решкой.

Научи меня, господи, быть себе важным,
проявляясь открыто с собою и с каждым.




(с) Лина Сальникова