Зелёный абажур настольной лампы
и чашка с крепким чаем на столе,
и тишина полуночная – штампы,
обыденные в нашем ремесле.

Из-под каретки выползают снова
листы с набором крепких, верных слов.
И каждое написанное слово
ты подписью своей скрепить готов.

Но вдруг скороговоркой автомата
взорвётся полустёртых клавиш стук,
и то, что было дорого и свято,
восторженной волной нахлынет вдруг.

Порвётся ткань времён и мирозданья.
Как солнца луч, как свежая трава,
поднимутся, сознание тараня,
единственные точные слова.

О том, что правда есть на белом свете.
О том, что прав лишь тот, кто сердцем чист.
И выплывая из глубин столетий,
на вал машинки ляжет белый лист.




© Клавдия Смирягина Дмитриева

Целуй меня, как будто в первый раз:
застенчиво, немного неумело.
Пока не пробил наш последний час,
до остального пусть не будет дела.

Целуй меня, как будто никогда
уже нам целоваться не придётся,
пока не пала горькая звезда
на оголовок нашего колодца.

Целуй меня отчаянно и зло,
так, чтобы в предстоящей нам разлуке
я вспоминал о том, как повезло
мять этот рот и гладить эти руки.

Смотри, как листья павшие летят -
как письма с неба, медленно дрейфуя.
И свято верь, что я приду назад
за этим сумасшедшим поцелуем.

По картине Дэвида Мэллона


© Клавдия Смирягина Дмитриева

Сначала из дома ушли тараканы,
шушукались с вечера где-то за печкой,
а ночью исчезли внезапно и странно,
включая детей, стариков и увечных.
Хозяин на радостях хлопнул рюмашку,
хозяйка засиженный пол отскоблила.
Лишь дед, озабоченно сдвинув фуражку,
под нос пробурчал, что пора, мол, в могилу.
По осени вместе с антоновкой спелой
попадали как-то на землю синицы.
И встать на крыло ни одна не сумела.
Зарыли. Забыли. Подумаешь, птицы.
И только старик, опираясь на палку,
подолгу бродил по листве облетевшей,
и, морщась, шептал: «Внуку малую жалко,
расти бы, расти ей, да кукол тетешкать».
А в марте, открыв зимовавшие ульи,
хозяин увидел, что гнёзда пустуют.
Выходит, что пчёлы из них улизнули,
оставив без мёда ребят подчистую.
В тот вечер старик, похороненный в Святки,
приснился хозяину с речью туманной:
«Ищите, покуда не поздно, ребятки,
дорогу, которой ушли тараканы…»


© Клавдия Смирягина Дмитриева

А годы, вопреки давнишним чаяньям,
нахально и безудержно летят.
Ах, как вы хулиганили отчаянно,
саксофонисты ордена «Квадрат»*!

Как лихо и неудержимо вы тогда
затягивали нас в водоворот
и хриплых стонов, и визгливых вывертов,
взмывая до невиданных высот.

Взрывая белой ночи равнодушие,
вы выдували яростно в эфир
свой взгляд на мир. И вас невольно слушая,
чуть лучше становился этот мир.

И вы не властны, тающие годики,
над тем, что возвращает нас назад.
Улыбка нестареющего Додика**.
Джем-сейшн. И несмолкающий «Квадрат».


* Джаз-клуб
** Так с любовью величали любители джаза Давида Семёновича Голощёкина




© Клавдия Смирягина Дмитриева

А бабочка садится на плечо,
доверчивая, будто в день Творенья.
И ни к чему ни марлевый сачок,
ни прочие для ловли ухищренья.

Она слегка коснётся и вспорхнёт,
дразня рисунком сказочным на крыльях.
И будет мниться бабочки полёт
то небылью приснившейся, то былью.

Вот так и счастье. Ежели поймать
и сжать в ладони, чтобы задержалось,
то серой станет ярких крыльев гладь,
в душе оставив только боль и жалость.

Счастливый миг приходит, не спросясь,
и озаряет несказанным светом.
И жизни всей причудливая вязь
хранит воспоминание об этом.




© Клавдия Смирягина Дмитриева

«Мёрзнет девочка в автомате» (с)
А. Вознесенский
« Простите, Вы не могли бы позвонить и позвать к
телефону одного человека?»
(реальная встреча на улице)

Что ты, девочка, не дрожи, не ломай голубые пальцы. Это просто старуха-жизнь полотно небелёной лжи растянула на старых пяльцах. Он тебе, говоришь, не лжёт, просто вас разлучили люди. Ах ты, милая, знать бы брод, ломок первый осенний лёд, а тепла до весны не будет.
Кто его караулит? Мать? Ну, давай телефонный номер. Как назвать его, как позвать?...
Мне сказали:
- Исчезни, б***, он для вас, потаскушек, помер.
Тише, девочка, не дрожи. Это поле – не поле битвы. Значит, больше не ворожи, спрячь подальше свои ножи, иглы, игры, таблетки, бритвы. Умер, стало быть – хорони! Проживи эту боль, как ломку. Знаешь, годы летят, как дни. Ты за шкирку себя возьми, ты – сама для себя соломка.
Ты – сама для себя вокзал, самолёт и дорога в небо. Ты забудь всё, что он сказал, губы, руки, его глаза. Ты реши, что он просто не был. Слёзы, девочка, не в цене. И цена у любви иная.
Он придёт. И не раз. Во сне.
Ты поверь, дорогая, мне. Потому что я знаю.
Знаю.


© Клавдия Смирягина Дмитриева