Мы все еще играем декаданс,
Дни запивая горечью абсента.
Китайскими кварталами для нас
Протянутся,как тени,континенты.
Иллюзия покоя и тоски
Средь векового, дикого кочевья.
Как хрупок абрис маленькой руки,
Похожий на осенние деревья.
Отсвечивая глянцем воронья,
Оправой для лица застыли пряди.
Янтарная, вечерняя заря
Убьёт меня иль боль сумеет сгладить
От тяжести твоих свинцовых слов
От взглядов, источающих участье.
Печаль средневековых городов
Разбавила мучительное счастье.
В твоем ли сердце тишина, покой, чьей силой искушенный,
Идущий рядом пил до дна, но уходил опустошенный?..
В тебе ли память алых крыл, раскрытых над зовущей бездной,
О тех, кто принят ею был без права выжить иль воскреснуть?..
В тебе... Тебе - пустыни зной, и близость гаснущего моря,
Идущий рядом шёл с тобой, искал участья и покоя.
Привлечь за плечи, на скале джелобы алость треплет ветер.
И лишь один патрон в стволе, одна затяжка - в сигарете.
Ни слова, губы – соль впитать, и ароматы флердоранжа
Вдыхать – пока еще вдыхать, луна-визирь, - извечна стража
Ночей Марокко, серебрит верхушки пальм, а Эс-Сувейра,
Раскинувшись на дюнах, спит… - Забудь меня. - До встречи в Дейре.
Мелькнут браслеты, - бирюзой прикрыты тонкие запястья,
Прощальный взмах и за спиной шаги утихнут, - это счастье,
Что в мимолетности своей тебя не ждет, не упрекает,
Лишь с каждой встречей чуть больней от мысли, что его не станет.
"И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он
сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?"
Быт. 4:9
"Похоронив Рема и двух своих воспитателей на Ремории,
Ромул принялся строить город".
Плутарх. "Сравнительные жизнеописания"
Мы бежали от боли,
От потемневших глаз.
Каменные юдоли
Гор еще помнят нас.
Щебневые завалы -
Русла иссохших рек,
Плотью нависли скалы,
Скрытые в лед и снег.
Мрачных эсквилий тени
Стелятся над тропой.
Изморозь, - ветви ели
Крошатся под рукой.
Жерло твоей пещеры,
Карна, не знает дна.
Желтою полусферой
Стынет над ней луна.
Плечи - седая шкура
Той, что вскормила нас.
Взгляд - улыбка авгура,
Тайнопись между фраз.
Зреет над пепелищем
Город и иже с ним, -
Между бродяг и нищих
Новый и вечный Рим.
Башмачок
Сумрак сгущается, как вода, - на глубине плотнее,
Следом за яростью – немота, таинство превращений.
Кожа становится чешуёй, крепкой и серебристой,
Ты еще помнишь себя другой – бубен и звон монисто.
Юбки мелькают, в движеньях рук – очарованье юга,
Улиц шумных, где резкий звук - лишь очертанье круга.
Сумрак сгущается, но толпа видит лишь танец страстный.
Ах, как изящна твоя стопа и башмачок атласный!
Темп нарастает, вперед-назад – дробью, игра плечами.
Сколько ловцов - улыбка, взгляд,- и как они все кричали!..
Кинул монеты к ногам аскер, нищий старик заплакал:
«Асагату…» - прошептал - «Эстер!..». Выла, как волк, собака.
Чайки метались, за плеском волн шум нарастал, зверея.
Тени вставали из пыли – сонм, боль – холодней, острее.
Кровь на гальке не столь видна, да твой башмачок разорван.
Жадно впитала тебя вода. Ты улыбнулась: дома!..
Выпит рай глотками долгими,- по гортани медом страсть,
Руки - веточками тонкими, губы – с жадностью припасть.
Древо вечного желания,- корни - в мякоть, в глубину,-
Райским яблочком в сознание: не познать ее одну...
Не услышать шепот разума, - шелестом листвы-волос,
Тающими в прошлом фразами – всласть! – по телу растеклось.
Притомило, полусонного, напитало, - через край,
Тихий вздох приобретенного: без тебя зачем мне рай?
Без горчинки сладкой грешности? - послевкусием любви
Тают в горле каплей нежности предсказания твои.
Кожей чувствуя дыхание, - тело словно мед и воск, -
Обреченный на заклание под шатром твоих волос,
Припадаю, - шеей гибкою, змейкой, жилкой голубой,
Ускользающей и зыбкою, - манишь, манишь за собой...
И качаются столетия в колыбели… Дети-сны -
Как соцветия бессмертия темной стороны луны.
Напои, - виной причастие, - не ребром, а из огня –
Причастимся - горем, счастьем ли? – из глубин небытия
Прорывается далёкое, обнаженным на алтарь
Жарких снов, - о, одинокая! - восхожу как бог и царь.
kasiniya
