С Даней Беленьким



в одном классе, насколько я помню, мы никогда вместе не учились, но на тот момент уже лет десять были самыми близкими друзьями и виделись гораздо чаще, чем с былыми одноклассниками. А все потому, что он женился на Ириной подруге, с которой она училась и в школе, и в институте – на Рае Беленькой.

На встрече в Нетании:



Ира и Рая



Даня и Ира

А в конце 1995 года наши пути ненадолго разойдутся – мы вслед за Люсей улетим в Израиль, а они пока еще останутся в Кременчуге.

Но, уже в 1998 году мы снова будем отмечать Раин день рождения вместе:

Рае Беленькой

Мы вновь собрались за нарядно и вкусно накрытым столом,
любимые лица согрели душевной улыбкой уютный ваш дом,
мы снова заветные песни о главном поем,
а те, кто не с нами, возможно не раз и не два пожалеют о том.

Сюда мы сошлись не случайно от тени зловещей Кремля,
Нам Богом и предками предков завещана эта земля.
Мы здесь! И отсюда уже никуда не уйдем!
А те, кто не с нами, конечно, не раз и не два пожалеют о том!

Нас безжалостно летняя жарит жара, а зимою полощут дожди,
Нет ни крыши своей, ни кола, ни двора, и не ждет ничего впереди…
Хорошо, что нам нечего больше терять: все, что было, сгорело огнем!
Ну, а те, кто не с нами? Куда им деваться? Приедут! А мы – подождем!

12.01.98. Хайфа-Беэр-Шева.

Мы не раз навещали их в Беэр-Шеве, а потом – в Нетании,



они приезжали в гости к нам.




А теперь Даня остался один...

Не один, конечно, с детьми и внуками, но без Раи…

Хотел найти в своем дневнике что-то о Владике Гольберге, самом шалопутном моем соученике в школе, но, пока не получилось. Зато нашел сообщение о встрече с его двоюродной (кажется!) сестрой Женей.

1974. Волнующая встреча. Люди не меняются?

Я не помню, дружили ли между собой в школе Женя Гольберг (теперь, по покойному мужу, – Заславская) и Инна Ступель (Ипатьева) –



больно уж разные они были, но противоположности, как известно, обычно сходятся.

Инна



была симпатичная, тихая, скромная и потому - незаметная, а Женя –



шумная, смешливая, нетерпеливая и нетерпимая, клубок нервов, чуть что – обижается, глаза на мокром месте…

Владик Гольберг, которого мы считали толи её двоюродным братом, толи каким-то другим родственникам (сама она теперь утверждает, что он даже не однофамилец), порой, осклабившись, «шутил»:

– Она не Венера, но в ней есть нечто венерическое… (Я ж говорю – придурок!).

Женя была невероятно и безнадежно влюблена в одного моего друга и очень ревнива. Она и на встрече больше всех интересовалась им и его окружением.

Пройдет много лет, и мы с Ирой, неожиданно для себя, встретим Женю и Инну на общеизраильской встрече бывших кременчужан в Нетании.




Я очень волновался перед этой встречей и написанное в те дни стихотворение так и назвал:

ПОЧЕМУ Я ВОЛНУЮСЬ?

Почему я волнуюсь, спеша на автобус в Нетанию,
и унять не могу в непослушных конечностях дрожь?
Ведь без всякого списка давно нам известно заранее,
с кем мы встретимся там, и кого ни за что не найдешь!

Помню, Галка Чугай, кременчугская добрая вестница ,
обсуждая со мной предстоящий в Израиль отъезд,
говорила, что есть иерархии точная лестница
для евреев, решивших сорваться с насиженных мест.

Улетают в Америку те, кто зовется богатыми,
уезжает в Германию средний, зажиточный класс,
остальные - в Израиль, и значит сегодня в Нетании
мы увидим детей пролетарски безденежных масс.

Их знакомые лица за каждым заполненным столиком,
их глаза и улыбки, и говор украинский их -
словно в город родной, потерявший своих алкоголиков,
мы случайно вернулись в какой-то нечаянный миг...

Там на склонах Днепра, под тенисто-плакучими ивами,
на полтавской земле в трудный час родились и росли,
были молоды мы и по-своему были счастливыми,
и не чаяли встретить друг друга в заморской дали.

Может вместе вернемся в давно позабытое прошлое?
Снова смутное время увидим за мутным окном
и займем бесконечную, длинную очередь пошлую -
на квартиру, за сахаром, водкой - не все ли равно!

Мы беспечно живем, как всегда., на пределе возможного,
на партийную волю готовы молиться века
и не верим, что вновь отравляет дома Молодежного
не закрытый еще злополучный завод БВК .

Что нам тратить мозги над чужим неразгаданным ребусом,
если утром опять ждет работа привычная нас,
и, как будто бы фарш, пережеванный в чреве троллейбусном,
нас глотают Дормаш, Нефтехим, и Колесный, и КРАЗ…

Там теперь все не так. Привыкают болезненно к новому
озверевший народ и продажные слуги при нем,
и на ближневосточные будни немирно-суровые
обращают все чаще и чаще свой взор с каждым днем.

Пусть в порыве любви к Украине Израиль притулится,
на ливанской границе вдвоем возведут бастион;
говорят, что открыть у себя Кременчугскую улицу
безусловно намерен сегодня Ришон ле-Цион

Потому и волнуюсь, спеша на автобус в Нетанию,
бесконечно и нервно дрожу изнутри и извне:
может где-нибудь там, в кременчугско-еврейской компании,
неприметное место случайно найдется и мне?!

Май 2000
................................................................................................................
Примечания:

1. Галя Чугай - заместитель главного редактора городской газеты «Вiсник Кременчука».
2. Завод БВК (белково-витаминных концентратов) – в то время главный отравитель городской воздушной среды.

Еще большей неожиданностью, чем встреча с одноклассницами, было то, что живем мы почти рядом: Инна в соседнем с нами районе Хайфы, а Женя – в Кирьят-Моцкине, городе – спутнике Хайфы.

У Инны – семья: муж, дочь, внук, а Женя овдовела еще на Украине, сын с семьей живет в Нетании, но она с ним в ссоре…

В общем, как в песне поется, каким ты был, таким ты и остался…

После встречи в Нетании мы пытались поддерживать с ними отношения, но надолго ни их , ни нас не хватило: Инна очень занята, Женя замкнута в себе, у нас свои проблемы…

В комсомол меня принимали одновременно с Аллой Радовильской.



Не знаю, почему она вступала в комсомол так поздно – хулиганом, как я, она не была, видимо, просто была помладше – я ведь, в связи с войной, был переростком.

Алла – не из нашего класса, она из 7 «а», но не было в школе человека, который бы не знал эту красавицу и лучшую певунью.

В день, когда нас принимали в комсомол, мы с нею и с другими нашими соучениками шли в горком и обратно, и она запевала, а мы пели, пели, пели…

На Волге широкой, на стрелке далекой
Гудками кого-то зовет пароход.
Под городом Горьким, где ясные зорьки,
В рабочем поселке подруга живет.

В рубашке нарядной к своей ненаглядной
Пришел объясниться хороший дружок:
Вчера говорила — навек полюбила,
А нынче не вышла в назначенный срок.

Свиданье забыто, над книгой раскрытой
Склонилась подруга в окне золотом.
До утренней смены, до первой сирены
Шуршат осторожно шаги под окном.

Ой, летние ночки, буксира гудочки,
Волнуется парень и хочет уйти.
Но девушки краше, чем в Сормове нашем,
Ему никогда и нигде не найти.

А утром у входа в ворота завода
Влюбленному девушка встретится вновь
И скажет: «Не мало я книжек читала,
Но нет еще книжки про нашу любовь».

На Волге широкой, на стрелке далекой
Гудками кого-то зовет пароход.
Под городом Горьким, где ясные зорьки,
В рабочем поселке подруга живет.

Сейчас, по-моему, даже трудно себе такое представить: идут по городу девчонки и мальчишки, во весь голос распевают песни и никого это совершенно не удивляет..

Алла после седьмого класса пошла в восьмой, однако после девятого перевелась в наш техникум, в ускоренную, так называемую «специальную» группу (со сокращенным сроком обучения).

Чем это было вызвано, не знаю, но я был рад её видеть. Была весна, мы в спортивном зале, превращенном на время в дипломантскую, корпели над своими проектами, а вечером во время перемен второй смены, на которой занималась и их спецгруппа, врубали во дворе музыку через динамик и расслаблялись танцами. Алла со своими соучениками и соученицами
иногда присоединялись к нам….

Последний раз мы с нею виделись в Израиле, в Нетании…



Алла и Боря Иогансон.

Борис учился с нами недолго и я почему-то о нем ничего не помню...



Здесь он, похоже, обменивается адресами с Аллой Ляхович.



Надо будет расспросить о нем Даню Беленького (посредине между Борисом и Толей Балиным).

Не помню уже, почему так получилось, но, если в младших классах моим самым большим другом был Толя Балин, позже – отсутствующий на этой встрече Леня Сухой, то в седьмом классе я больше всего общался с Додиком.



Может быть, потому, он жил недалеко от школы и по дороге в школу и домой я для сокращения пути проходил через его двор.

В том дворе было несколько длинных одноэтажных домов, и как и другие привокзальные дворы, он был полон всяческой шпаны, так что заходить вечером (а мы в старших классах учились во вторую смену) было не безопасно. Но, Додик там был своим.



На фото - во время встречи - Додик Бендецкий и Люда Цемицветова.

Додику не очень легко давалась учеба, а я в седьмом классе уже стал одним из отличников и помогал ему, делая у них дома вместе с ним домашние задания, что очень приветствовали его родители.



На фото - Додик с Женей Гольберг и Инной Ступель. Непонятно только, как между ними затесалась Ирина соседка по квартире и подруга Женя Максименко - она же на два или три года младше и к этому выпуску не имела никакого отношения

С Додиком связана история моего вступления в комсомол.

Беспрерывные конфликты с нашей классной руководительницей создали мне такую репутацию, при которой о комсомоле нельзя было и мечтать, так что я остался в классе последним из тех, кто хорошо занимался, уже вышел из пионерского возраста, но еще не был в комсомоле. Было, конечно, обидно. Ведь в душе я был патриотом, и оставаться изгоем мне вовсе не хотелось.

Но вот, вроде бы, все мои провинности стали забываться, и в начале седьмого класса я стал готовиться к вступлению. Я уже не помню порядка приема, кажется, на классном комсомольском собрании меня уже приняли, потом это решение должен был утвердить школьный комитет. А там, естественно, присутствовала директор, Ева Савельевна, которая, оказывается, ничего не забыла…

Напомнив всем, сколько раз и за что во время учебы меня исключали из школы, она решила тут же, прилюдно, устроить мне экзамен на зрелость:

- Ты, Стрельцов, кажется, дружишь сейчас с Додиком Бендецким?

- Дружу!

- Что ж, это хорошо. А скажи, пожалуйста, он курит?
…
Иезуитский вопрос… Додик, который к тому времени уже был комсомольцем, конечно, курил, и. вполне возможно, Ева Савельевна об этом знала. А, если нет? Что же мне ответить? Скажу «да!» - предам товарища, скажу «нет» - значит, я обманщик, и в любом случае мне нет места в комсомоле…

Честно говоря, я не помню, что именно ответил, но, скорее, да, чем нет, потому что меня тут же послали к Додику, чтобы я привел его на заседание комитета.

Не помню и как именно я объяснялся с Додиком, помню только что он воспринял все с пониманием и спокойно отправился со мной. В комсомол меня приняли, и Додика никак не наказали. Но ненависть к советской школьной системе я из своей души не могу изжить до сих пор…

…Не помню, как получилось, что после седьмого класса Додик попал в Запорожье, откуда и приехал на эту встречу.

Уже в Израиле я через кого-то случайно разыскал электронный почтовый адрес Додика, мы с ним обменялись письмам, а потом, при поломке компьютера пропала вся моя база адресов…

Ну, и наконец, единственное фото с этой встречи, на котором оказался запечатленным и я -



вместе с Додиком, Раей Сатлер, Даней Беленьким и Толей Балиным.

Он - единственный из моих друзей детства, кто читает этот дневник, и, зная это, мне не совсем удобно писать о нем, но из песни слова не выбросишь.

Я учился с ним вместе со второго класса



и до окончания семилетки.



Его не было на этой встрече, но, конечно, все о нем вспоминали.

По-моему, он был самым умным, самым рассудительным и самым красноречивым из нас, и, похоже, я ему немного завидовал, хотя и не понимал этого. Сужу по тому, как обзывал его, когда мы порою ссорились – Цицероном. И еще – "директорским сынком". Его отец и в самом деле был директором городской нефтебазы.

Он научил меня ездить на велосипеде, хотя ни у меня, ни у него тогда велосипедов не было. Но, он нашел где-то поломанный, без педалей, и сообразил, как на нем ездить – забраться на горку, сесть в седло, оттолкнуться ногой от земли и ехать… Вот остановиться без тормозов было намного сложнее, но мы и этому научились…

Я уже не раз писал о нем на страницах этих воспоминаний. Это – Леня Сухой.



Сколько его помню, он всегда был активистом, а я, можно сказать, шел по его стопам.

В школе он вступил в комсомол намного раньше меня и был председателем ученического комитета.

Потом мы вместе с ним, как отличники - без экзаменов, поступили в Крюковский машиностроительный техникум. Мне казалось, что мы будем учиться в одной группе, но почему-то я оказался в «холодниках» (техники по холодной обработке металлов резанием), а он – в «танкистах» (их специальность была засекреченной, так что я даже не знаю, как она точно называется).

В техникуме



Леня был секретарем нашего курсового комсомольского бюро, а я – членом комсомольского комитета, так что мы сотрудничали.

После окончания техникума мы вместе с ним и еще тремя нашими соучениками по техникуму пытались поступить в Харьковский политехнический институт, но, нам не обломилось – оказывается, в техникуме нам не выдали бумажек о том, что мы в счет 5% выпуска направляемся на учебу, и декан механического факультета велел своей секретарше порвать все наши медицинские справки, которые мы добывали в течение недели в харьковской студенческой поликлиники.

А когда мы, вернувшись в Кременчуг, получили в техникуме необходимые направления, на его экземпляре не оказалось печати отдела кадров и учебных заведений Митяжмаша СССР. Леня уехал в Москву за печатью, а я вместе со своим соучеником Виктором Ванжулой – в Одессу, подавать документы в Одесский политехнический, потому что там не надо было сдавать математику, а на повторный сбор медицинских справок и подготовку к экзамену в Харькове у нас уже не оставалось времени.

Позже и Леня приехал в Одессу, но поступил уже не в Политехничский, а в Мукомольный (технологический институт пищевой и мукомольной промышденности). Мы с ним вместе ездили на каникулы в Кременчуг и обратно в Одессу.

,

в Кременчуге приходили друг к другу в гости.

Этот снимок сделан у них дома на улице Шевченко.



Через шесть лет милая девушка Ира станет Лениной женой.



В Одессе мы с Леней тоже, конечно, часто встречались.





Леня и в институте был активистом – вступил в партию, стал комсоргом института.

После окончания института он работал в Киеве, в институте Укрниипищепродмаш, – научным сотрудником, заведующим бюро, заведующим отделом, заместителем директора по научной работе. Естественно, защитил диссертацию и, по-моему, единственный из нашего класса, стал кандидатом технических наук.

Теперь мы встречались с ним, главным образом, в Киеве – когда он приезжал в Кременчуг проведать родителей, времени на друзей у него не оставалось…

…Как видите, мне было что рассказать о нем на встрече с одноклассниками…

Наконец, пришло первое письмо от Зои с описанием ее нелегкого пути. Моя реакция не замедлила себя ждать:

ЗИМНЯЯ ДОРОГА

В степи холодный ветер,
Пурга метет
И девушка в тулупе
Пешком идет.

В снегу завязли ноги,
МерзлА рука,
А до родной деревни
Дорога далека.

Но, не теряйся, Зоя,
Ты не одна,
Ведь за твоей спиною
Стоит страна!

Ведь за тобой родные,
С тобой – друзья.
В стране моей счастливой
Грустить нельзя.

И ты, я твердо верю,
Вперед идешь,
Ты с Родиной своею
Не пропадешь!

Март 1951.

Потом были еще письма. И еще стихи, которые я ей уже не отправлял…:

Далеко, далеко, где седеет Урал,
Где бураны зимою бушуют,
В отдаленный тот край
В ранний час провожал,
Я подругу свою дорогую.

Мое слово простое туда не дойдет
Так пусть песня, как птица несется.
Пусть расскажет о том, кто вдали её ждет
И чье сердце по-прежнему бьется.

От днепровских утесов Урал далеко,
И не видны отсюда вершины,
Но ведь сердце твое мне, как прежде близко
И мечты наши так же едины.

Март 1951

ВЕСЕЛЕЙ!
Зое Петровой.

Дайте, больше мне простору,
Радость лейся, прочь тоска,
Далеки Урала горы,
Сердцу милая близка.

Разливайся шире, песня,
Пой, веселый хоровод,
Эй, никто не стой на месте,
В танец каждый пусть идет!

А когда настанет встреча,
Быть, мой друг, ей суждено,
Будь то утром, днем, под вечер,
Мы станцуем все равно.

Ты, как прежде, улыбнешься,
И с улыбкой в круг войдешь,
Скоро, друг мой, ты вернешься
С нами песню запоешь…

У меня чудом сохранилась часть дневника, который я вел в техникуме. Сегодня я случайно заглянул в него. Оказывается, и тогда я маялся той же дурью, что и сейчас!

Вот запись за 1-е октября 1953 года (подумать только, 55 лет назад!) с моими сегодняшними комментариями в скобках:

«…Сейчас я перечитывал свой старый дневник, тот, что завел после Зоиного отъезда»… (Где он теперь? Видимо, пока я учился в Одессе, мама выбросила вместе со всеми моими другими бумагами, которые лежали в подвале нашего дома. А этот дневник сохранился только потому, что я отравил его с глаз долой Рите Резник в Доброполье.. ).

«Ну и странный же я был тогда! Почему я так мучился (все-таки, мучился?!), сам себе не доверял? Кто мне сказал, что это – любовь? Мне было тогда 15 лет. С 12 лет (???) я учился вместе с Зоей, я уважал её, как отличницу, активистку, хорошего товарища, стремился брать пример с с неё. Где же здесь любовь? Просто, я тогда был один, у меня не было друзей (а как же Толя, Леня, Додик?!) вот меня и тянуло к ней. Я её уважал больше всех других – но и мои товарищи так же относились к ней. Я её уважал, но не любил так, как я понимаю смысл этого слова» (до встречи с Ирой в 1956-м еще целых три года!).

«А впрочем… почему это я стремлюсь доказать, что это была не любовь? Может быть и любовь – мальчишечья, смешная, но любовь – хорошее и светлое чувство. Благодаря Зое и благодаря этому чувству к ней, я подтянулся, стал человеком» (в смысле – отличником?).

«Потом – смерть ее отца, уехала она. Полтора года – переписка, с перерывами, всего 6-7 писем – и всё»…

«Мы встретились. Встретились этим летом. Это была не та Зоя, которую я знал когда-то. Об этом говорят и мои товарищи, и ее подруги. Но и я уже не тот. Я встретился с нею чтобы расстаться навсегда. И в этом я не вижу ничего трагического, как думал несколько лет назад. У меня теперь другие интересы, другие чувства»…

Прощай, Мадонна!

Весной по инициативе нашей классной руководительницы Софьи Алексеевны Ивженко мы всем классом вскопали на огород и посадили картошку для Зоиной семьи, осенью помогли собрать урожай, но все равно ее мать не могла одна справиться со всеми выпавшими на ее долю проблемами и решила увезти семью на родину, в Мордовию.

И опять девчонки выжидающе смотрят на меня, как я прореагирую.

Как обычно, стихами.

ЗОЕ ПЕТРОВОЙ

Ты с нами, училась, дружила, мечтала,
Но час расставанья настал
И конь паровой из стального металла
Тебя увезет на Урал

Конечно, товарищ, грустно расставанье,
Но дружба не знает преград –
Большие ей не страшат расстоянья
И годы её не страшат.

В степях приуральских, в далекой деревне
Тебя ждут большие дела.
Пусть старая дружба мужает и крепнет
И будет сильней, чем была.

09.02.51

И опять моя нелюбимая Софья Алексеевна сделала доброе дело: организовала прощальную с Зоей фотографию нашего класса,



которая стала и нашей выпускной.

Без Зои в классе стало как-то пусто… И в ожидании письма от нее с обратным адресом, я пишу

СКОРО ВСТРЕТИМСЯ ЛЬ МЫ СНОВА?

Скоро встретимся мы снова?
Быть свиданью? Или нет?
Но, безмолвное молчание
И ни слова мене в ответ…

Иль о нас ты вспоминаешь?
Иль успела уж забыть?
Ну, а я теперь не знаю,
Как мне быть…

Нет, о нас ты не забыла,
В сердце мы твоем живем,
То, что есть, и то, что было,
Мы когда-то вспомянем!

18.02.52

Со воспоминаний об Изе, Софье Алексеевне и Алле Михайловне бывшие ученики 10-й школы как-то плавно перешли к забастовке после шестого класса.

Наша Софа уже допекла нас всех до невозможности. А мы знали, что класс, где руководительницей наша любимая учительница Алла Михайловна – выпускной, поэтому ей в следующем году дадут другой. И решили просить директоршу, чтобы ее назначили нашей классной руководительницей. А пока этого не случится – мы будем бастовать.

Написали заявление, все подписались, и мы ушли с занятий в соседний парк им. МЮДа ждать результата.

Вскоре прибежала Алла Михайловна:

- Дорогие мои, я вас всех очень люблю, я тронута вашим поступком – но зачем же вы меня так подставили? Директор обвиняет меня, что это я подбила вас на забастовку, и, если вы не отзовете свое заявление, меня уволят с работы. Вы уж как-нибудь потерпите, все один год остался…

Пришлось нам идти на попятную…

Тогда я еще не знал этого слова. А знал бы – обязательно назвал бы её Мадонной

Я уже писал, что в нашем классе было четыре отличника. На этой встрече вспоминали её, наверное, все. А где сейчас Зоя и как она поживает, спрашивали только у меня.

Почему-то считалось, что я был в нее влюблен. А, может быть, так оно и было? Что я тогда, в 14-15 лет, знал о любви и понимал в ней?

Зоя мне и в самом деле нравилась, но это было совершенно не то чувство, не та буря чувств, которую я испытал в 1956 году, встретив Иру.

А нравилась мне Зоя в первую очередь своей непохожестью на всех остальных девчонок. Они в большинстве своем были, как возможно и положено в их возрасте, какие-то взбалмошные, визгливые, все время то ссорились, то обнимались и целовались, то плакали, то хохотали. На их фоне скромная, задумчивая, спокойная, уравновешенная, невозмутимая Зоя очень выгодно выделялась.

Я уже не говорю о том, что она была лучшей ученицей класса, абсолютной отличницей, наверное, с первого класса (я ведь пришел к ним только во втором).

А насчет влюбленности…

Помню, на перемене сижу за партой, набрасываю стишок:

Взгляд – бесцельный равнодушный,
Тупо, как бревно, лицо,
Человек такой бездушный
Может стать и подлецом.

А за моей спиной уже собрались девчонки и гадают:

- Это про кого? Про Владика Гольберга? (был у нас в классе такой придурок…)

Я вообще-то никого конкретно не имел в виду, но подметили они тонко…

Тем временем я продолжаю:

Вижу я лицо другое,
Взгляд – энергия, задор,
Может стать такой героем,
Дать врагам всегда отпор.

И тут же новые догадки – это про Зою?

Ну, почему же про Зою, какой из Зои герой?! Хотя, она круглая отличница, как ее тезка, Космодемьянская, такая же активистка (Кем она тогда была? Старостой? Председателем совета пионерского отряда? Или уже комсоргом класса?) и, случись что, тоже,наверное, могла бы конюшню в каком-нибудь Петрищеве поджечь. Но, я и думать о ней в тот момент не думал. Если и сравнивать с кем-то Владика, то уж скорее с Леней Сухим, вот кто полная ему противоположность!

Но, вам хочется, чтобы это было про Зою? Не буду вас разубеждать!

Вот так же, наверное, возник и миф о моей влюбленности, в который я и сам чуть было не поверил.

Может быть, это была фантазия её лучшей подруги Гулы Ченакал-Забродской ?



(в младших классах она была просто Забродской, а потом в её фамилии появилась какая-то нерусская приставка).

Когда мы, бывало, возвращались домой из школы по Первомайской улице, она все время старалась идти так, чтобы я оказался рядом с Зоей, на культпоходах в кино занимала мне место между Зоей и собой…

Зоя была невероятно молчаливой, все время думала о чем-то о своем. Может быть Гула и знала причины этой задумчивости, мы же по другому посмотрели на Зою в шестом классе, когда в её семье случилась беда: отец, который, оказывается был законченным алкоголиком, приняв вовнутрь бутылку денатурата, замерз в снежном сугробе... Зоя осталась с матерью и четырьмя братьями и сестрами мал-мала меньше…

Тут очень благородно поступила, надо отдать ей должное, наша классная руководительница Софья Алексеевна. По весне она вывезла весь класс на вскопку огорода и посадку картошки для Зоиной семьи.

Во время встречи кто-то вспомнил о нашем соученике Изе Загребельском: где он, что с ним.



На фото: я (первый слева) и Изя (третий слева) после 2-го класса.

Изя после седьмого класса переехал в Харьков к своим родственникам, окончил там техникум, отслужил армию



и теперь жил там же.

А в шестом классе я написал в обращенном к нему стихотворении:

Ты от тирана потерпел,
А мы на воле пребываем
И горемычный твой удел
В душе с тобой переживаем…

Тогда Софья Алексеевна добилась перевода его в другой класс за то, что он, якобы, курил на ее уроке, в то время, как Изя вообще не курил. Курил его сосед по парте, Павел Кабацкий, (на фото он - справа, после второго класса. рядом с Толей Балиным)



известный в школе и за ее пределами бандит, а папиросу после каждой затяжки клал в Изин ящик парты и предупреждал:

- Скажешь – попишу (в смысле, порежу бритвой).

И «пописал» бы. У него и у самого все лицо было «пописано» - с такой компанией он дружил. Кстати, вскоре после этого случая его и его дружков поймали на «деле» и посадили. А после отсидки в тюрьме Павла и самого прирезали.

А пока бедный Изя только и мог сказать, «- Это не я!», надеясь, что Софа поймет в чем дело. А та, как попка, твердила: «Как это не ты, когда из твоей парты дым идет!»...

А мы все промолчали – тоже боялись Кабана (еще раз посмотрите на фото и представьте, каким он был через четыре года)…

В общем, Изю перевели в другой класс.. .

Кстати, это стихотворение я написал на уроке английского языка, а «англичанка» Анна Кузьминична Быченко, заметила и, проходя мимо моей парты, небрежно смахнула его в карман.

На перемене к нам в класс прибежала наша «русачка», Алла Михайловна Васильева, и начала меня обнимать и целовать (как моя жена, она имела на это право – в школьном спектакле «Недоросль» по Фонвизину она играла госпожу Простакову, а я – ее мужа), приговаривая:

- Ну и Стрельцов, ну и молодец! Нам Анна Кузьминична прочла в учительской, так все пришли в восторг!

…Все пришли в восторг, но кто-то донес директорше, и меня снова вызвали на ковер.

- Так ты что, меня, директора школы, коммуниста, тираном называешь?

- Это же не про вас, а про Софью Алексеевну…

- Директор здесь - я, и Загребельского перевела в другой класс тоже я!

И опять меня поперли из школы на неделю…

Кстати, каждый раз, когда меня исключали из школы, приходить в нее обратно нужно было с отцом – видимо, считалось, что он «даст мне» как следует. Но за эти проступки он меня не наказывал, а только ухмылялся. Может быть, в свое время он в школе еще и не такое вытворял?

Я остановился на том, что мое исключение из школы после скандала на открытом уроке украинского языка было не последним из-за Софьи Алексеевны.



Один раз она несправедливо обвинила меня, что я пытался проехаться верхом на Лене Сухом



в раздевалке, в то время, как я просто из-за его спины поздоровался с ним за руку (тогда он был ниже меня почти на голову, потом догнал).

Ни мои, ни Ленины объяснения не помогли.

Директор, Ева Савельевна



буквально взяла меня за горло:

- Ты что, хочешь убедить меня, что Софья Алексеевна, советский учитель – врет, а ты говоришь правду?

- Ну, не врет, ошибается, ей так показалось..

- Так что, по-твоему, я не должна верить своим учителям? Как же я тогда смогу работать?

…

И я снова был исключен из школы на неделю…

Отец Толи Скляра погиб во время войны, маме трудно было одной ставить его на ноги, поэтому, когда появилась такая возможность, она после четвертого класса определила его в Суворовское училище, не помню точно, в Ленинграде или в Риге.

Как он не хотел уезжать! Но, пришлось. Оттуда он писал мне письма и все об одном и том же – как он скучает без Аллы,



как мечтает поскорее приехать на каникулы и увидеть её. Делал ли он попытку переписываться и с нею – не знаю или не помню.…

А потом он исчез – ни писем, ни его самого.

Встретились мы через много лет, уже на заводе дорожных машин, Я увидел в толпе идущих со смены рабочих какое-то вроде бы знакомое лицо, сам себе не веря, окликнул: « - Толя?!», он оглянулся…

Нехотя рассказал, как он с товарищами выпил, где-то они надебоширили, их всех отчислили из училища, он не хотел огорчать мать…

Спросил про Аллу, а я и сам её давно (вплоть до этой встречи)



не видел…

А вот в школе теперь уже она стала соучастницей, но не пострадавшей, как Толя, стороной) в еще одном моем хулиганстве.

С пятого по седьмой класс я конфликтовал с нашей классной руководительницей, преподавательницей украинского языка и литературы Софьей Алексеевной Ивженко.



Причиной конфликта было то, что я на уроках не слушал ее, а занимался посторонними делами, чаще всего читал художественную литературу. Это не мешало мне без запинки отвечать на любой ее вопрос и получать только пятерки и по украинскому языку, и по украинской литературе.

Надо сказать, что у меня к тому времени выработалась привычка летом, на каникулах, прочитывать все учебники на следующий учебный год. А память у меня тогда была хорошая, поэтому на уроке, читая какую-то интересную книжку я мог не только следить за тем, что говорит учительница, но ит предвидеть, что она скажет и даже фиксировать, что она упустила или исказила из того, что написано в учебнике.

После пятого класса, когда я уже учился без троек, и мы с Аллой Ляхович , если не дружили, то были в чем-то союзниками.

Помню, отец мне написал буквы еврейского алфавита, чтобы я мог в оригинале прочесть понравившийся мне сборник рассказов Шолом Алейхема «Лейдикгейер» («Праздношатающийся») – о пассажирах первого на Украине железнодорожного поезда. Ну, книжонку эту на идиш я так и не осилил, а алфавит принес в класс, показал Алле и по ее просьбе ей переписал. Алла сидела в соседнем ряду через проход от меня, и мы с нею на уроках переписывались на русском языке еврейскими буквами. Софа иногда перехватывала эти записки, но понять, конечно, ничего не могла, и от этого буквально бесилась.

Как-то у нас должен был состояться открытый урок толи по украинскому языку, толи по литературе – должна была присутствовать Ева Савельевна Ривкина,



директор школы, которая с давних времен (еще моим родителям!) сама преподавала украинский язык и литературу.

Я на всякий пожарный случай дома еще раз перечитал тот материал, который нам сегодня должна была изложить Софья Алексеевна (а она обычно от учебника не отклонялась). И вот, во время урока она, видимо от волнения, понесла что-то не то…

Конечно, Ева Савельевна это поняла, но не подала виду. А я, великий «правдолюб», не удержался, поднял руку и говорю (по-украински, конечно):

Софья Алексеевна, вы что-то не то сказали, должно быть не так, а так…

Ей бы согласиться, ну, ошиблась, бывает же, а она вдруг стала доказывать свою правоту. Тут подымается Алла Ляхович и поддерживает меня. А за ней и Толя Балин, и Леня Сухой говорят, что вот же в учебнике черным по белому написано… Только Зоя Петрова отмолчалась – она всегда избегала конфликтоа…

Софа пришла в ярость и уже не могла сдерживать себя – схватила свой стул и изо всех сил грохнула им по столу!

- Вы что, все сговорились против меня! Я знаю, это все Стрельцов крутит!

Ева Савельевна поднялась с задней парты, где она сидела, и молча пошла к выходу. Но на пороге остановилась:

- Стрельцов – после уроков – ко мне в кабинет!

Естественно, меня снова на неделю исключили из школы – за срыв урока. На все мои попытки взывать к справедливости, Ева Савельевна отвечала:

- Директор в школе – я, и мне, а не школьникам, решать, прав учитель или не прав, и как с ним поступать. А ваше дело – учиться. Урок – это не собрание, где каждый может выступать со своим мнением!

Это было не последнее мое исключение из школы из-за Софьи Алексеевны.

(Название бессовестно слямзено у Владимира Владимировича Маяковского).

Действующие лица:

Девушка: Алла Ляхович,



красавица, отличница, пионерка, дочь главного редактора Кременчугской городской газеты «Робiтник Кременчуччини».

Хулиганы:

Иосиф Стрельцов,



её соученик со второго по седьмой класс, недавний двоечник и по этой причине еще не пионер,

и Анатолий Скляр, её соученик с первого по четвертый класс (фото отсутствует).

В предыдущей записи я написал, что в десятой школе я перестал быть двоечником и стал хулиганом. Это правильно только наполовину, потому что свой первый хулиганский поступок я совершил в первый же день моих занятий во втором классе школы №4, в начале первого же урока.

Меня посадили за одну парту с Толей Скляром. Начался урок. Учительница велела что-то написать в тетрадках, и я начал писать. Тут мой сосед как заорет:

- Ида Владимировна! Посмотрите, как новенький пишет!

Ида Владимировна подошла, посмотрела и схватилась за голову:

- Что это такое?!!!

- ??? (я не понял, в чем дело).

- Кто же так пишет! Да ты же писать не умеешь! Учись у Скляра!

Так состоялось моё разоблачение. Но, коварство должно быть наказано и отомщено!

Как только учительница отошла на свое место, я своим «лётческим» шлемом с тяжелой металлической пряжкой отлупил своего соседа по голове. Он снова заорал, теперь уже от боли, и стал отбиваться. Пришлось Иде Владимировне снова вернуться к нам…

Этот мой поступок остался без последствий, поэтому отсчет своего хулиганства я начинаю с четвертого класса, когда меня впервые исключили из школы. И связано это было все с тем же Толей Скляром.

Надо сказать, что после первой драки мы с ним подружили настолько, что он делился со мной своими сердечными тайнами, в том числе своей безответной влюбленностью в Аллу Ляхович. Я еще ни к кому таких чувств не испытывал, поэтому совершенно не понимал его страданий.

В четвертом классе уже в школе №10 мы с ним снова сидели за одной партой. Точнее, это была не парта, а стол со скамейкой, на которой нас сидело четверо (кажется еще Фима Фунштейн и Додик Бендецкий).

Надо сказать, что к тому времени наш класс был настолько хулиганский, что наша новая учительница, Франя Алексеевна Погорелова с нами совершенно не справлялась. Каждый творил все, что хотел. Только начнется урок – и уже по классу летают бумажные голуби. Ну, голуби, они птички безобидные – если, конечно, не макнуть их носик в чернильницу-невыливайку, с которыми мы приходили в класс. А в таком случае голубь становится страшным оружием. Особенно против девочек в белых блузках… (Сразу скажу, что мы с Толей такой мерзостью не занимались: мы были из бедных семей и умели ценить одежду – свою и чужую).

В общем, чтобы за нами следить и нас усмирять в школу по очереди приходили и сидели на уроке родители. Вот и в это раз на задней парте уселся какой-то дядька. Сидит, ну и пусть сидит себе..

Толю вызвали отмечать с места, он встал в проходе рядом со мной и начал что-то говорить. А я решил над ним пошутить и начал его потихоньку покалывать ручкой с пером – то в спину, то ниже. Толя, конечно, извивается, как уж, но ответа не прекращает. Тут, вижу, дядька с задней парты строго машет мне пальцем. Я отмахиваюсь: что, уже и пошутить нельзя?

Тут он вскакивает, бежит к столу учительницы, стучит кулаком по столу и орет:

-Ты!!! Дневник на стол!!!

И учительница почему-то лицом побелела… Откуда же мне было знать, что этот дядька – не чей-то родитель, а начальник ГОРОНО? Предупреждать же надо!

А он ставит мне в дневник «единицу» по поведению за неделю…

С вытекающими отсюда последствиями: меня в первый раз исключили из школы за хулиганство….

С одним хулиганом ясно, второй каким-то боком (точнее, задом) и сам пострадал, а девушка здесь причем, кроме того, что её безответно любят?

Всё еще впереди…

Толя Балин,



с которого я начал рассказ об этой встрече, был отличником. Не единственным в классе, а одним из четырех. Кроме него отличниками были еще Леня Сухой,



Зоя Петрова



и Алла Ляхович.



Интересно, почему меня, двоечника, всегда влекло именно к ним, а не к себе подобным? Чувствовал, где мое настоящее место?Читать далее...

18 июня 1951 года, сразу после окончания седьмого класса, Аня Савицкая



(такой она была тогда) в первый раз пригласила нас, уже бывших соучеников, к себе на день рождения и предложила каждому написать что-то на память ей в альбом.

Я и написал:

Дружба

В альбом А.С.

Богатство не выручит, деньги изменят
В суровой и страшной борьбе:
Никто, никогда и нигде не заменит
Горячую дружбу тебе.

Тот друг, кто готов жизнь отдать из-за друга
Готов кто отдать, все, что есть:
«Врага уничтожить – большая заслуга,
А друга спасти – это высшая честь».

Коль дружба пройдет через все расстоянья
И будет все так же чиста и ясна,
Ни пытки её не прервут, ни страданья
То ей никакая беда не страшна.

1951.

Через год, во время каникул (Аня училась в каком-то техникуме в Харькове) мы снова встретились на ее дне рождения, и снова я написал ей стихотворение:

Ты родилась в прекрасный летний день
Под ясным солнцем матери-Отчизны
Инкогда пускай лихая тень
Неомрачит твоей счастдивой жизни

Будь счастлива! А счастье – это труд
Друзья, которые всегда с тобою вместе,
Друзья, которые в беде не подведут,
Которым честь твоя своей дороже чести.

С друзьями горе быстро пролетит,
Минута счастья с ними будет веком.
Живи всегда, как совесть жить велит,
И будешь ты достойным человеком.

Жизнь безвозвратно в прошлое идет,
Шестнадцатое лето ты встречаешь,
Всегда во всем стремишься ты вперед
И путь свой в жизни верный выбираешь.

Шагай смелей! Теперь – твоя весна!
Тебе шумят сады вечернею порою,
Пусть будет жизнь твоя счастлива и ясна
И даже осень пусть останется весною!

18.06.52.

А потом эта самая жизнь завертела, закрутила нас, и мы только иногда совершенно случайно сталкивались где-то в городе. И вот – снова встретились…

Аня, по-моему, самой первой из наших одноклассников ушла из жизни.

А Рая живет (надеюсь!) в Беэр-Шеве. Несколько лет назад мы еще переговаривались как-то с ней по телефону, она жаловалась на слабое здоровье, а потом, во время одной из поломок моего компьютера пропала вся информационная база, которую я сдуру ему доверил, в том числе и номер её телефона…

При желании, можно конечно его через кого-то узнать, но мне страшно… Лучше верить, что она жива и у нее все в порядке…

На приведенном в прошлый раз фото



Толя Балин находится в компании двух членов нашей учебной бригады - Раи Сатлер и Ани Савицкой.

Рая



в моей памяти - это эталон радушия и доброжелательности.

Аня – тонкая натура, очень деликатная девочка, но, как говорят, себе на уме

С ними у меня связана не очень приятная история.

30 апреля 1951 года, накануне окончания школы и в день моего 15 летия, родители впервые в жизни организовали мне празднование дня рождения. Была отличная погода, и столик мне и моим гостям накрыли в нашем саду. На столе - бутылка вина и нехитрые закуски, вокруг – уже зацветающие деревья, а главное – бесконечные разговоры. Расходиться никому не хотелось, но рано или поздно пришлось.

Естественно, мальчики пошли провожать девочек, кто-то в сторону центра города, а мы с Толей Раю и Аню на Щемиловку. Часов ни у кого из нас тогда еще не было, а время летело незаметно…

Возвращаясь домой, я еще издали увидел у ворот нашего дома родителей и понял, что быть беде. И в самом деле, бледная, держащаяся одной рукой за сердце мама, второй показывала в мою сторону и дрожащим голосом говорила:

- К-Коля, д-дай е-ему, д-дай!!!

И отец «дал» мне так, что я еле удержался на ногах. Оказывается, было уже около двух часов ночи, и они Бог знает что передумали (напоминаю – Щемиловка, это же бандитский район!).

Вот так закончился первый в моей жизни день рождения…

Когда в ноябре 1945-го года, после демобилизации родителей из армии мы вернулись в Кременчуг, и я со второй четверти учебного года поступил во второй класс единственной на тот момент в центральной части города школы №4, учительница Ида Владимировна Лещинская



и ученики встретили меня, мягко говоря, без особого энтузиазма.

За год с лишним совместного обучения в классе уже сложились какие-то дружественные компании, в которые не умеющий даже писать письменными буквами, но гордый и независимый новичок с «военным» прошлым никак не вписывался, и лишь Толя Балин



проявил ко мне тогда некоторый интерес, возможно, потому, что мы жили с ним на одной и той же Пролетарской улице, только я – поближе к центру, а он - в её дальнем конце, на окраине города, которая слыла как бандитский район – Щемиловка.

А, может быть, и по заданию учительницы: в то время в школьной библиотеке учебников на всех не хватало, и их давали на бригаду из нескольких живущих недалеко друг от друга человек. В Толиной бригаде были еще две живущие рядом с ним девочки – Рая Сатлер и Анна Савицкая



(они и сейчас рядом с ним на снимке: Рая – блондинка, а Аня - брюнетка).

Я стал в Толиной «учебной бригаде» четвертым. Чтобы не носить учебники домой и обратно, я часто приходил к нему, и мы вместе делали домашние задания, а уже потом отдавали книжки девочкам.

Позже Толя стал иногда приходить делать уроки ко мне. Помню, в пятом классе нам нужно было нарисовать карту Великобритании, и мой отец научил нас перерисовывать любые рисунки по клеточкам…

Уже в Израиле я написал об этом в стихотворении:

Толе Балину

Порою внезапно в прошедшее время
настойчиво скверная память зовет,
где малыш, крутолобый, как маленький Ленин,
школьной науки основы грызет.

Был быт наш здоров и суров по-спартански,
а бедность напрасно б мы стали скрывать,
нас контуры карты великобританской
по клеточкам папа учил рисовать.

Порой приходилось дружить поневоле,
такой, понимаете, памятный штрих,
когда добывали учебники в школе
как позже бутылку - один на троих!

Добро, как удастся дружить без утайки!
А что если рядом лишь мерзость и мразь?
Отпетых бандитов щемиловской шайки
к тебе не прилипла зловонная грязь.

Ты помнишь, возможно, футбол босоногий,
когда «конкуренты» (не басня, а быль!),
чтоб я поскорее убрался с дороги,
метнули в глаза мне табачную пыль…

1999

Толя после школы окончил Николаевский педагогический институт, преподавал математику в школе, потом перешел работать на авиационный (или авиаремонтный) завод.

Толина старшая сестра работала диктором городского радио, и именно ее голос из черной тарелки динамика будил нас по утрам: « - Доброе утро! Говорит Кременчуг! У микрофона – Ева Балина. Передаем последние известия…»

А старший брат Анатолия, Рафаил, позже (одновременно со мной) работал на заводе дорожных машин в бюро механизации и автоматизации …

Я, и в самом деле, так волновался, что даже не попросил сделать повторный снимок, чтобы и самому оказаться среди этих дорогих мне людей.

Вообще-то, можно сказать, что эта встреча не имела ко мне никакого отношения: спустя 20 лет после окончания средней школы №4 встречались её выпускники. Я ведь кончал не школу, а машиностроительный техникум.

Но с большинством из них в 1951 году я закончил неполно-среднюю (семилетнюю) школу №10 и даже один и тот же 7-б класс. Правда, тут кроме наших «бэков-человеков» были и «аки-собаки» и даже вообще не удостоенные никакой приставки «вэки», которых перевели из нашей школы во вновь создаваемую 13-ю, кажется, двумя годами раньше, и те, которые всегда учились в той же 4-й школе, которую закончили мои бывшие соученики.

Некоторых из этих ребят я не видел уже 23 года – как тут было не волноваться?

Говорят, мой внук похож на меня. Может быть внешне, но не поведением.
Вот принес сегодня из школы грамоту за то, что хорошо вел себя на прошлой неделе.



А дед его гордится совсем другим – получил КОЛ (единицу) по поведению в дневник от самого заведующего ГОРОНО.
Было это в третьем или в четвертом классе. В классе нашем было довольно много переростков и вообще поле войны школьники были довольно буйные – наверное, как теперешние в Израиле. Учительницы с нами справиться не могли и для того, чтобы приводить нас в должное состояние/ на уроки часто приходили родители. Вот и в этот раз вместе с учительницей, Франей Алексеевной, в наш класс вошел и сел на заднюю парту какой-то мужчина. Мы к этим визитам привыкли и не обращали особого внимания на присутствующих.
Моего соседа по парте Толю Скляра вызвали отвечать с места. Он поднялся и начал что-то говорить, а я решил над ним пошутить и начал покалывать его в зад своей ручкой с острым , знаменитым в те времена, 86-м пером. Толя отвечает, отбиваясь одновременно от меня, я продолжаю свое дело и кошусь на пришельца на задней парте. Тот, выпучив глаза, угрожающе машет мне указательным пальцем. Я игнорирую эту угрозу и продолжаю экзекуцию над отвечающим урок товарищем. Франя Алексеевна, по-моему, видит, что я делаю, но почему-то не реагирует.
Тут наш гость не выдерживает, выбегает к учительскому столу, стучит по нему кулаком, так что подпрыгивают в воздух все бумаги учительницы и чернильница-невыливашка, и направляет свой палец в мою сторону:
- Ты!!! Дневник на стол!
Я недоуменно смотрю на него – чего это он так раскомандовался? Нормальные родители так себя не ведут!
А он кричит еще громче:
- Кому я говорю!!! Дневник на стол!!! Я – заведующий ГОРОНО!!!
Заведующий, так заведующий, хочешь дневник – на тебе дневник, жалко мне, что-ли?.
Тут-то он мне и влепил «кол» по поведению за неделю. А директор исключила из школы - тоже на неделю. Это было со мной в первый, но не в последний раз…