Олег Басилашвили
Как будто протерли мокрой тряпкой запыленные стекла
Сценарий будущего «Осеннего марафона» назывался у Володина «Горестная жизнь плута».
И плута, Бузыкина, устраивало это статус-кво: жена и любовница, которые молчат, а он мотается между ними, сам себя уничтожая. Плут!
Но Данелия понял, что так, как к плуту, Володин относится к самому себе и своим мотаниям, — и очень много изменил в сценарии, вплоть до текста. Правка была внушительнейшая.
Он требовал, чтобы Володин каждый день сидел на съемочной площадке, Саше это не нравилось, но Гия заставлял — и он сидел, аккумулировал, поправлял. Данелия говорил: «Сценарий замечательный, но он скорее для сцены» — и выбрасывал театральные фразы.
На некоторых я настоял — и был в итоге не прав. На все переделки Володин не просто шел, он шел на них с радостью, целиком и полностью доверяя Данелии. <…>
Сергей Юрский
Попытка монолога
Я хотел бы назвать проблему, серьезную проблему сегодняшнего дня, именем «Александр Володин». Определение ее мы оставим на финал. А начнем с истории. Скажем, моего знакомства с Володиным.
В очень давние годы я сделал пробу пера, написав вместе с моим товарищем киносценарий. Время было такое... Конец пятидесятых годов. Нам казалось, что мы горы своротить можем. Так возбужденно входило наше поколение в жизнь. С этим сценарием мы направились, и веря, и не веря в себя, не куда-нибудь, а прямо на Ленфильм.
В этой затее участвовал третий товарищ, впоследствии большой киномастер, а тогда — телевизионный художник. <…>
О ВОЛОДИНЕ. ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Что-то знает Шура Лифшиц:
понапрасну слез не льет.
В петербургский смог зарывшись,
зерна истины клюет.
Так устроившись удобно
среди каменных громад,
впитывает он подробно
этих зерен аромат.
Он вонзает ноги прочно
в почвы лета и зимы,
потому что знает точно то,
о чем тоскуем мы.
Жар души не иссякает.
Расслабляться не пора…
Слышно: времечко стекает
с кончика его пера.
Булат Окуджава
*******************
Марина Дмитревская От составителя
История этой книги началась буквально через пару часов после того, как на Комаровском кладбище мы попрощались с Александром Моисеевичем Володиным.
Шли поминки, на которых собралось очень мало людей. Почти не было, например, артистов, всего двое — И. Краско и Н. Тенякова, и, может быть, поэтому все двигалось как-то «протокольно», сухо.
В какой-то момент сидевший рядом со мной В. Шендерович предложил: «Давай вспоминать и рассказывать о нем смешное, живое. Чтобы не ушло». И рассказал несколько нелепых и трогательных историй, над которыми, казалось, с нами в эту минуту смеется и сам А. М. За ним стали рассказывать другие. «Надо записать эти истории», — сказал Шендерович.
Мы выпили рюмку — и дело забылось примерно на год. За этот год я точно ощутила, как выветривается память о том, что ежедневно помнилось, пока он был жив. И уходят люди, и с Петроградской исчезает энергия, связанная с Володиным, и все труднее представить, что «троллейбус стоит, Александр Моисеич прогуливается...». Не прогуливается.
Чтобы не ушел этот последний троллейбус, я и стала собирать книжку воспоминаний. Она специально называется «первые воспоминания», подразумевается, что могут быть и вторые, и третьи. Переклеить обои на обложке — и уже другая комната...
К кому было обращаться? Любые списки — это ужас. Он их категорически не любил. В 1998 году, выйдя из тяжелого черного периода, возвращаясь к людям, к прежним связям, в книжке «Попытка покаяния» (как назло, на странице 13) он напечатал свой список друзей («Без вас я не смог бы прожить, я был бы уродом»).
И потом так раскаивался, что вообще этот список затеял! Потому что кого-то забыл, а этот кто-то на него обиделся. А другого вставил зря и тоже стыдился своего малодушия... Из тридцати девяти фамилий к тому моменту возле десяти уже стояла скобка («там...»). Теперь «там...» еще шестеро. Надо торопиться.
Хотелось, чтобы в этой первой книжке собрались те, на кого он не обижался, не жаловался, с кем ему было бы легко выпить в одной общей компании, и наутро не было стыда, что напился именно с этими. Потому что, дело известное, — «не могу напиться с неприятными людьми».
Конечно, тех, кого он любил, кем восхищался, с кем дружил, перед кем «преклонялся» (его слово!), было много больше. Книга делалась в предельно сжатые сроки (реальные деньги на издание возникли в последний момент). Многих пока не удалось достичь, догнать, попросить. Кто-то не успел, кто-то скрылся... Надеюсь, что, прочтя этот сборник, они сами захотят сказать что-то дальше, найдутся, возникнут, не пропадут.
P. S. Когда нужны были какие-то фотографии для журналов и газет, Александр Моисеевич выставлял на стол большую картонную коробку и говорил: «Бери все, что нужно». В этой коробке, вперемешку с семейным архивом, в полном беспорядке хранились «контрольки» фотографий спектаклей, несколько лиц любимых актеров (Дорошина, Евстигнеев, Малеванная, Юрский, Саввина, Чурикова...).
И несколько фотографий Ленинграда. Не знаю, кто их делал, но там точно — его Ленинград, там свет падает по-володински (думаю, художник становится неповторимым именно тогда, когда о нем можно сказать: у него по-особому падает свет, не как у других. И живописи, и в литературе).
Среди фотографий было и два малюсеньких клочочка ватмана — два шаржа. Кто автор, при жизни Володина я спросить не догадалась, а теперь некого, так и не знаю, чей рисунок на обложке этой книги... Спасибо ему.
Словом, оформление сборника в большей своей части состоит из содержимого картонной коробки, прожившей жизнь на Большой Пушкарской, 44, кв. 28. А стихи — из той единственной книжки «Неуравновешенный век», которую к 80-летию он собрал сам, предупредив меня: «Это единственная книжка, за которую мне не стыдно, я сам ее построил, как хотел, отредактировал. Другие стихи выкинул».
