В начале мая в Москве особенно тяжело. Все вокруг начинают разъезжаться на дачи, разговоры ведут только о навозе, внезапных ночных заморозках на почве и о посадке картошки. Чувствуешь себя как-то не в своей тарелке, особенно вечером в пятницу, когда все торчат в пробках на дорогах, ведущих в область, а ты выходишь, к примеру, из Третьяковки, где долго стоял и смотрел на картину Репина «Царевна Софья Алексеевна в Новодевичьем монастыре» и думал - если бы не Петр, а Софья с Голицыным взяли верх... и не Голицын, а Петр поехал бы в Пинегу. И бород никто никому не брил бы и в кургузом голландском платье не принуждали бы ходить, а наоборот Боярская Дума специальным указом запретила бы его. Тогда бы стиляги у нас появились ровно на четверть тысячелетия раньше. Днем богатые ходили бы в кафтанах, ферязях и фелонях, а бедные в шелупонях. Те, которые служили бы на государственной службе, в Приказах, даже накладные бороды носили бы, чтобы избежать денежных штрафов за отсутствие бород. И пахли бы только луком, чесноком и конским потом. И пили бы только квас и сыченый мед, а вечером, а ночью... ассамблеи, декольте молочной спелости, парики, шелковые чулки, запрещенные менуэты, гавоты, все в табачном дыму, в брызгах мальвазии, и ни одного слова по-русски. Письма и любовные цидулки только по-голландски или аглицки. И вся фронда собиралась бы в Архангельске и Пинеге. Потом Петр ускользнул бы в Англию, нанявшись плотником на торговый корабль Ост-Индской компании, зашедший в Архангельск. Софья, которая к тому времени превратилась бы из регентши в царицу, послала бы выманить брата из Европы стольника Петра Толстого, который и здесь прислужился бы. Тот посулил бы Петру построить потешную верфь на Онежском озере, а на ней потешный фрегат, а на фрегат набрать потешных матросов, а вокруг верфи выстроить потешный город Санкт-Питербурх, с потешными портовыми кабаками и потешными девками, потешным адмиралтейством, потешным Сенатом и потешными сенаторами… не помогло. И только когда полюбовнице царя, аглицкой девке Катерине, которую тот нашел в каком-то Портсмутском притоне и называл своей женой, хитроумный Толстой пообещал потешную корону и потешный трон в потешной петровской столице, мятежного царя удалось бы вернуть в Россию. Так бы он там и состарился, а Софья стала бы нашей Екатериной Великой на полвека раньше. Нашего участия в Северной войне не случилось бы, хотя Петр из своего потешного Санкт-Питербурха писал бы Карлу Двенадцатому оскорбительные письма, провоцируя на военные действия, но письма эти Софья перехватывала и складывала бы в отдельную шкатулочку, чтобы читать перед сном Голицыну и вместе с ним смеяться. Петр пережил бы сестру, которая умерла бы от апоплексического удара. Добрый Голицын отпустил бы его с женой и дочерью в Англию, умирать. Там ему английский король выделил бы домик в Гринвиче и старик все свои дни посвятил бы разведению роз и изготовлению деревянных моделей кораблей своего никогда не существовавшего флота. Время от времени его видели бы на Гринвичской верфи, где он бражничал бы с плотниками. Жена посылала бы за ним дочь и рослая не по годам Лиза, которую друзья и собутыльники Петра запросто звали Бетси, забирала бы худого нескладного старика домой, награждая его, не желавшего покидать компанию, тумаками. Потешный Санкт-Питербурх, построенный, как и хотел Петр, на болоте, в том месте, где Свирь вытекает из Онежского озера и течет в Ладожское, после отъезда в Англию, мало-помалу опустел бы. После смерти Петра в Англии, прах его, по завещанию, был бы привезен в Санкт-Питербурх вдовой. Елизавета осталась бы в Гринвиче, выйдя замуж то ли за плотника на верфи, то ли за часовщика из Гринвичской обсерватории. До нашего времени дошли бы лишь развалины потешного петровского городка, посещаемые дикими туристами. Раз в год, в конце мая, в день рождения Петра здесь устраивали бы потешные морские баталии между флотилиями игрушечных парусных кораблей, которые так любил мастерить… тут я смахнул невольную слезу и повернулся посмотреть на Ивана Грозного, убивающего своего сына, чтобы как-то успокоиться. Если бы он его не убил…, но я отвлекся. Выходишь из музея и заходишь в венское кафе неподалеку, усаживаешься в плетеное кресло на открытой террасе среди запахов чьих-то французских духов и медового, бархатного дыма трубочного табаку, заказываешь чайник зеленого чаю, венские вафли со взбитыми сливками и клубникой, коньяку и еще коньяку; смотришь на тихонько журчащий фонтан в центре скверика, на громко журчащих вокруг него детей, на девушку, бесконечно фотографирующую себя мобильным телефоном, на девушку, кокетничающую с молодым человеком, спрятавшимся внутри ее телефона и не желающим оттуда вылезать, на девушку, спрятавшуюся в большой бороде своего спутника и не желающую оттуда вылезать, на девушку в замысловатой малиновой шляпке, медленно, с неохотой, вылезающую из подкатившего кабриолета, на то, как понемногу опускаются сумерки, похожие на невесомую газовую вуаль самой тонкой выделки и думаешь, что вместо всего этого мог бы сейчас лежать между грядками в огороде, с отвалившейся где-то в теплице поясницей и ногами, гудящими так громко, что слышно даже за забором на улице и еле шевелящимися мозгами думать о том, что еще рывок и все грядки будут перекопаны, что помидорную рассаду выносить рано, что укроп никуда не денется и вырастет сам, что больные ветки вишни надо отпилить, что пятьдесят грамм коньяку это очень мало, что сейчас надо сто и еще сто, не помешало бы и чайник зеленого чаю, и плетеное кресло, и венские вафли со сливками и клубникой, которую завтра надо прополоть кровь из носу… и еще коньяку обязательно.
https://synthesizer.livejournal.com/1860851.html
