Перу Михаила Ломоносова принадлежит «Гимн бороде»
Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.
Если кто невзрачен телом
Или в разуме незрелом,
Если в скудости рожден
Либо чином не почтен, -
Будет взрачен и рассуден,
Знатен чином и не скуден
Для великой бороды:
Таковы ея плоды!
Через многие расчесы
Заплету тебя я в косы,
И всю хитрость покажу,
По всем модам наряжу.
Через разные затеи
Завивать хочу тупеи:
Дайте ленты, кошелки
И крупичатой муки.
Ах, куда с добром деваться?
Все уборы не вместятся:
Для их многого числа
Борода не доросла.
Я крестьянам подражаю
И как пашню удобряю.
Борода, теперь прости,
В жирной влажности расти.
Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.
Предполагают, что в последних эти строфах имеется в виду конкретное лицо, а именно - Гедеон Криновский: он был не знатен, беден, худощав и прозябал в бедности и неизвестности вплоть до января 1754 г., когда положение его резко изменилось: "Двадцативосьмилетний, никому не известный монах-неудачник стал вдруг "знатен чином и нескуден".
Гедеону посчастливилось очаровать императрицу удачно произнесенной в ее присутствии проповедью, Елизавета Петровна тотчас же назначила его придворным проповедником, и на молодого витию посыпались вещественные знаки царской милости. В Петербурге об этом было много толков, и сложилась даже прибаутка: "Гедеон нажил миллион". Бывший казанский семинарист обратился в записного придворного щеголя. Вполне вероятно при этих условиях, что и свою бороду он холил - как говорится в "Гимне" - "по всем модам": подвергал "многим расчесам", заплетал на ночь "в косы", а затем умащал, или, по выражению Ломоносова, "удобрял" всякими жирными и влажными благовониями. Может быть, завивал или даже припудривал "крупичатой мукой" свой "тупей". Придворно-церковные нравы того времени допускали такую кокетливость"
(Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. т. 8. Поэзия, ораторская проза, надписи, 1732—1764. М., 1959, с. 1070-1071).
Архим. Гедеон Криновский «жил как вельможа, гардероб его с шелковыми и бархатными рясами занимал целую комнату; он носил шелковые чулки и башмаки по тогдашней моде, как светские люди; на башмаках его были бриллиантовые пряжки, которые молва ценила в 10000 р.» (Знаменский П. Чтения из истории русской церкви за время царствования Екатерины II // Православный Собеседник. 1875, февраль. с. 106).
«У архимандрита Гедеона Криновского, знаменитого проповедника, который был одно время настоятелем Сергиевой лавры, помещика боле чем ста тысяч душ крестьян, были, как говорит предание, на башмаках бриллиантовые пряжки, ценою в 10.000 рублей» (Евгений Поселянин. Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке. М., 1998, сс. 95 и 118).
Настоятелем Троице-Сергиева монастыря он был в 1758-1761 после чего стал Псковским епископом.
Гедеону же посвящена эпиграмма Ломоносова «К Пахомию»
Пахомей говорит, что для святого слова
Риторика ничто; лишь совесть будь готова.
Ты будешь казнодей, лишь только стань попом
И стыд весь отложи. Однако врешь, Пахом.
Начто риторику совсем пренебрегаешь?
Ее лишь ты одну, и то худенько знаешь.
Василий, Златоуст, церковные столпы,
Учились долее, как нынешни попы.
Гомера, Пиндара, Димосфена читали
И проповедь свою их штилем предлагали,
Натуру, общую всей прочей твари мать,
Небес, земли, морей, старались испытать;
Дабы Творца чрез то по мере сил постигнуть
И важностью вещей сердца людски подвигнуть,
Не ставили за стыд из басен выбирать,
Чем к праведным делам возможно преклонять.
Ты словом Божиим незнанье закрываешь
И больше тех мужей у нас быть уповаешь;
Ты думаешь, Пахом, что ты уж Златоуст!
Но мы уверены о том, что мозг твой пуст.
Нам слово Божие чувствительно, любезно,
И лишь во рте твоем бессильно, бесполезно.
Нравоучением преславной Телемак
Стократ полезнее твоих нескладных врак .
Предполагают, что названием своей эпиграммы Ломоносов уподоблял Гедеона Пахомию Логофету, писателю XV в., известному подвижной совестью и умением за высокие гонорары потакать вкусам и желаниям богатых заказчиков, обращавшихся к нему с просьбами переписывать для них жития святых.
Но он действительно был ярким проповедником.
В 1756 году, еще будучи иеродиаконом, он посвятил проповедь лиссабонскому землетрясению 1755 года :
Собрание поучительных слов при высочайшем дворе сказыванных Придворным Проповедником, бывшим потом епископом Псковским Гедеоном. ч. 6. М., 1855.
https://viewer.rusneb.ru/ru/rsl01003828086?page=124&rotate=0&theme=whiteВскоре после событий ("третий уж месяц тому как помянутые начались в Европе и Африке трясения"), он, во-первых, ознакомил своих слушателей с новейшим естественнонаучным объяснением причин землетрясений: «хочете ли все то приписать натуре? не думаете ли, что селитреные и другие некие сухие и легко загораемые частицы в потаенных земных каналах собравшеся, с водными частицами стираяся, горячесть, а потом и пламя произведше, и тем тончайший в земных трубках находящийся воздух в возмущение приведшее, потрясли так землю и воду? Пусть так будет, я сему не противлюсь. Не надобно и естественных совсем опровергать сил, или их испытателей порочить» (сс. 118-119).
(Ср. у Канта: «землетрясения вызываются подземным пожаром, а так как подземные полости в гористых местностях обширнее, выделение горючих газов там совершается свободнее и общение их с подземным воздухом, безусловно необходимым для воспламенения осуществляется более беспрепятственно». Впрочем, статьи Канта вряд ли так быстро могли дойти до еп. Гедеона. Но в мартовском 1756 года номере журнала «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (приложение к «Санкт-Петербургским ведомостям) был опубликован перевод анонимной статьи «Размышления о землетрясениях» из Дрезденских ученых ведомостей (Размышление о землетрясениях //Ежемесячные сочинения. 1756. Март. сс. 274-285). В статье обосновывается причина землетрясений от взаимодействия серосодержащих воспламеняющихся веществ, а также других горючих материалов (углей) под воздействием воды и воздуха. Возможно, акад. Миллер, издатель журнала, ознакомил Гедеона с немецким оригиналом сразу после его получения и до выхода русского перевода в свет).
Далее Гедеон ставит логичный вопрос: но почему именно сейчас и именно там? «Случайно ли россияне ни труса земли, ни восхождения необычного воды не чувствовали? Случайно ли?». Его ответ - «Нет, слышатели! не естество, но естества Творец, творяй в нас добро и зиждяй зло, по Писанию, главною всем сим неприятным событиям есть причиною. Он естество держит в Своем послушании, Он и сделал ныне, что оно, оставя прежний свой порядок на сие время, новый и ужасный вид приняло». Значит, эти печальные действия Божьей руки имеют свою причину. «Сие сделано ради того чтобы устрашить нас, грешных, и отвесть от беззаконий наших» (с. 119).
«Ежели бо толь громкой и грозной глас Божий, сокрушающий камение и сотрясающий горы, нечувствителен сердцам нашим сделается, то уже конечно не можно будет нас почитать за человеков, но разве за некоторую самых нечувственных вещей нечувственнейшую тварь» (с. 120).
«Но не подумал бы кто что те люди, которые погибли, одни грешные были, а мы праведные, что сохранились целы от зла» (с. 122) Может быть, для того здесь нас Бог не наказывает, понеже блюдет на вечное мучение (с. 123). «Бывает, чтоб от наказания другого безумный премудрейшим сделался» (с.124). И коль же мы счастливы, слышатели, что Бог, в показание праведного Своего суда, избрал сосуды иные, а не нас». А ведь Он мог бы и примером нашей беды вразумить других. «Мы все равные у Бога дети: равно Бог печется о всех как о едином, говорит Августин» (с 125). «Убойся, человек, суда Божия! убойся тех казней, которые на других видишь». «Сии трусы и пагубы еще суть явственным знамение скораго на землю пришествия Христова».
Это все очень по современному: увидеть далекую беду по телевизору, и порадоваться, что она не с тобой.
Странно, что убеждая слушателей в скором конце света, он не только не перестал копить земные стяжания, но еще и поучаствовал в суде на св. митрополитом Арсением Мацеевичем (1763).
В православной традиции тема теодицеи почти не разрабатывалась.
Лего-набор цитат для объяснений беды невелик:
- это ему за грехи;
- это чтобы впредь не грешил;
- это для вразумления его близких;
- лучше пусть помучится сейчас, чем в вечности;
- все равно всем скоро Конец.
В этом отношении слово Гедеона Криновского было вполне классическим.
И хотя Гедеон этого не заметил, но именно в 1755 году впервые обозначился кризис традиционной апологетики («все беды – по нашим грехам»).
Днем, потрясшим традиционную христианскую теодицею стало 1 ноября 1755 года. Лиссабонское землетрясение с последующим цунами из 275 000 тогдашнего населения португальской столицы унесло десятков тысяч жизней (оценки в диапазоне от 40 000 до 90 000). Из 20 с лишним тысяч зданий уцелело не более 3 тысяч.
Страшные катастрофы бывали и ранее (скажем, в том же Лиссабоне землетрясение было в 1531 году). Но эта стала первой, что произошла в эпоху, когда уже существовали газеты. Она произошла не «в стране неверных», а в центре христианского мира. Она случилась в то время, когда европейская элита уже была готова со скепсисом слушать воскресные проповеди. Свои отклики на нее оставили Кант, Вольтер, Руссо, Гете…
Но главное: это был День всех святых по католическому календарю. В 9 часов 40 минут утра люди были в храмах, в огромных роскошных храмах, построенных на деньги, которые были вывезены из Америки во время ее успешной португальской колонизации. И эта роскошь обрушились на головы прихожан, которые пришли со своими детишками молить о милости всех святых. Большинство погибших принадлежали к бедным слоям, так как знать имела привычку приходить на церковную службу значительно позже.
В частности, был разрушен храм св. Доминика, возведенный в прибрежном квартале Лиссабона в XIII веке. В XV веке со спора о луче солнца, упавшего на изображение Христа в этом храме, начался кровавый конфликт между евреями, которые были насильно крещены по приказу короля Мануэла I, и "старыми" христианами из числа местного населения и моряками. Крещеный еврей, заявивший, что луч не является чудом, был убит на площади перед храмом, затем началось массовое избиение евреев. В ходе погромов, продолжавшихся несколько дней, были убиты тысячи человек. Впоследствии Sao Domingos стала местом вынесения приговоров Святой инквизиции.
В этих условиях традиционная моралистика (мол, Бог обрушил свой гнев на грешников за их маловерие) не работала.
Гете тогда было шесть лет, и уже глубоким стариком он вспоминал: «Первого ноября 1755 года произошло Лиссабонское землетрясение, вселившее беспредельный ужас в мир, уже привыкший к тишине и покою. Ужаснейшая катастрофа обрушилась на Лиссабон, пышную королевскую резиденцию, большой порт и торговый город. Земля колеблется и дрожит, море вскипает, сталкиваются корабли, падают дома, на них рушатся башни и церкви, часть королевского дворца поглощена морем, кажется, что треснувшая земля извергает пламя, ибо огонь и дым рвутся из развалин. Шестьдесят тысяч человек за минуту перед тем спокойные и безмятежные гибнут в мгновенье ока и счастливейшими из них приходится почитать тех, что уже не чувствуют и не осознают беды. Люди богобоязненные тотчас же стали приводить свои соображения, философы отыскивать успокоительные причины, священники в проповедях говорили о небесной каре. Мальчик, которому пришлось неоднократно слышать подобные разговоры, был подавлен. Господь Бог Вседержитель, Творец неба и земли, представший ему столь мудрым и благостным в первом члене Символа Веры, совсем не по-отечески обрушил кару на правых и неправых. Тщетно старался юный ум противостоять этим впечатлениям; попытка тем более невозможная, что мудрецы и ученые мужи тоже не могли прийти к согласию в вопросе, как смотреть на сей феномен» (Поэзия и Правда. Из моей жизни. ч.1)
Вольтер откликнулся на это событие страстной «Поэмой о гибели Лиссабона»
О вы, чей разум лжет: "Все благо в жизни сей",
Спешите созерцать ужасные руины,
Обломки, горьких прах, виденья злой кончины,
Истерзанных детей и женщин без числа,
Разбитым мрамором сраженные тела;
Сто тысяч бледных жертв, землей своей распятых.
Что спят, погребены в лачугах и палатах
Пред страшным зрелищем останков их чадящих
Посмеете ль сказать: так повелел закон, -
Ему сам Бог, благой и вольный, подчинен?
Посмеете ль сказать, скорбя о жертвах сами:
Бог отомщен, их смерть предрешена грехами?
Детей, грудных детей в чем грех и в чем вина,
Коль на груди родной им гибель суждена?
Злосчастный Лиссабон преступней был ужели,
Чем Лондон и Париж, что в негах закоснели?
Спросите гибнущих на роковом пути,
Гордыня ль в них кричит: «О небо, защити,
О небо, смилуйся, да идет чаша мимо!».
Все благо, - ваш ответ, - и все необходимо.
Как? Если б этот ад не пригрозил земле,
Не сгинул Лиссабон, - мир закоснел бы в зле?
Иль, скажете, не мог наш Двигатель извечный,
Все зная, все творя по воле безупречной,
Нас вовсе не ввергать в печальные края?
Вулканов не зажечь, под почвой смерть тая?
Иль власти у Него на это недостало?
Иль к немощи людской в нем состраданья мало?
Иль Мастер не имел орудий под рукой,
Чтоб выполнить в веках Свой замысел любой?
Смиренно б я желал, с Творцом своим не споря,
Чтоб волны серные пылающего моря
Катились без вреда по пустырям земным.
Никем не скован Бог и держит цепь в руках;
Всё выбором его предрешено в веках;
Он благ, Он справедлив, Он волен без предела.
И та благая мощь – терзать нас захотела?
Я Бога чтить готов, но мной и мир любим:
Коль стонет человек, от бед изнемогая,
Не гордость то, - увы! - чувствительность людская
Но я живу, дышу, но вся печаль моя
Взывает к Господу, Которым создан я.
Сыны Всевышнего, рожденные для муки,
Мы к нашему Отцу с мольбой простерли руки
Но как постичь Творца, чья воля всеблагая.
Отцовскую любовь на смертных изливая,
Сама же их казнит, бичам утратив счет?
Кто замыслы Его глубокие поймет?
Нет, зла не мог создать Создатель совершенный:
Не мог создать никто, коль он - Творец вселенной.
Все ж существует зло. Как истины грустны!
Как странно крайности к единству сведены!
Бог не дал торжества спасительной надежде;
Он землю посетил, и что ж: там все, как прежде!
Мне Лейбниц не раскрыл, какой стезей незримой
В сей лучший из миров, в порядок нерушимый
Врывается разлад, извечный хаос бед,
Ведя живую скорбь пустой мечте вослед;
Все благо и теперь - вот вымысел людской.
Мне лгали мудрецы. Бог честен был со мной.
Смиренно сетуя, влача земную долю,
Не мыслю порицать Божественную волю.
Был некогда халиф; предчувствуя кончину,
Молитву он вознес к Творцу и Господину:
"Дозволь тебе вручить, безмерный Царь царей,
Все то, что не сродни безмерности твоей:
Изъяны, горести, недуги и незнанье".
Но в перечне своем забыл он упованье .
Упомянул Вольтер об этом и в «Кандиде»: "После землетрясения, которое разрушило три четверти Лиссабона, мудрецы страны не нашли способа более верного для спасения от окончательной гибели, чем устройство для народа прекрасного зрелища аутодафе. Университет в Коимбре постановил, что сожжение нескольких человек на малом огне, но с большой церемонией, есть, несомненно, верное средство остановить содрогание земли" (Кандид или Оптимизм. гл.6)
Собственно, в европейской интеллектуальной истории время от времени случаются разочарования в человеке и приступы мизантропии. При этом не всегда мизантропия была враждебна религии. Иногда, наоборот, она принимала как раз форму радикального теоцентризма.
Такой была реакция на ужасы Тридцатилетней войны в 17 веке. Учение Коперника было на руку быстро растущей идеологии скептицизма и неверия в человеческие силы.
Все в новой философии сомненье:
Огонь былое потерял значенье,
Нет солнца, нет земли - нельзя понять,
Где нам теперь их следует искать (Дж. Донн ) .
В сознании по крайней мере некоторых европейцев этой эпохи релятивизация астрономического положения их Родины связывалась с этической релятивизацией, с разрушением веры в абсолютную истинность и единственность традиционных этических норм, организующих отношения людей . (Не осознав этого, трудно понять резкую реакцию церковного Рима на гелиоцентрическую астрономию).
Линн Уайт замечает, что в эту пору европейцам была свойственна одержимость сюжетами, относящимися к смерти (началась эта «мода» раньше, но пика достигает в начале 17 столетия). Развивается символика отчаяния. Некрофилия была столь распространена, что любой протест против жестокости считался аморальным. «Любая из стихий чиста. А наши души с грязью пополам», - написал поэт этого века (Цит. по: Косарева Л. М. Коперниканская революция: социокультурные истоки. Научно-аналитический обзор. М., ИНИОН, 1991, с. 21).
Быстрое восприятие гелиоцентризма гуманитарной фрондой координировалось не только с этическими, но и с религиозными модами. Ренессансный окультизм (герметизм) напомнил о языческой вере в существование «Мировой Души». Если мы нашу Землю столь испоганили, да и планетой-то она оказалась периферийной, то где же теперь и полагать местопребывание Anima Mundi? И тут даже Кеплер, и Коперник делают Солнце более чем физическим центром: они придают ему роль места обитания мирового интеллекта .
Но Декарт оправдал гносеологический оптимизм: поскольку Бог есть любовь, Он ко благу человека согласовывает действия материи и души – субстанций протяженной и мыслящей). Появление «научной методологии» также способствовало возрождению веры в человеческие силы и в высокий человеческий статус.
Французские иезуиты в феврале 1737 г. впервые применили термин «оптимизм». И это было майнстримом в европейской философской публицистике середины 18 века. «Оптимизм» означал веру в то, что Благой Промысл Бога всё направляет к лучшему и всё свершает ради блага человеческого. Сам Лейбниц своей теодицией пояснил, что Бог поместил нас в лучший из возможных миров, а зло рождается лишь от нашего незнания: «И поэтому всякий раз, когда какая-либо вещь из творений Бога кажется нам достойной порицания, мы должны заключить, что она недостаточно нами познана и что мудрец, который постиг бы ее, решил бы, что невозможно даже и желать чего-либо лучшего» (Лейбниц Г. В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла // Лейбниц Г. В. Сочинения в 4 т. Т. 4. М., 1989, с. 476).
Более того, ради решения задачи теодицеи, Лейбниц был готов отказаться от традиционного христианского гео- и антропо-центризма: если принять во внимание гармонию и целесообразность мира, то Земля со своими обитателями никакого значения не имеет, потому что зло «есть только почти ничего по сравнению с добром, существующим во Вселенной» (Там же, с. 143).
Возможно, именно в связи с этим Гете заставляет Мефистофеля вопреки хору архангелов сказать в лицо Творцу:
Мне нечего сказать о солнцах и мирах:
Я вижу лишь одни мученья человека!
(Фауст. Пролог на неебсах)
Вольтер этому оптимизму тоже противопоставил «сужение горизонта». Именно в «Кандиде» появился призыв к противостоянию злу через помощь ближним: «...надо возделывать свой сад». Просто делай то, что зависит от тебя, прибирай свою планету и будь в ответе за тех, кого ты приручил. Впрочем, это слова уже другого великого французского гуманиста – Экзюпери. Но в целом это и есть гуманистическая и вполне христианская «этика малых дел». Кажется, в их картине мира помогает не столько Бог, сколько вера в Него : «Вольтер, критиковавший религиозные предрассудки с позиций теизма, оказался на практике оппортунистом, признавая «полезность» существующей религии для того, чтобы держать «народ в узде». В 1768 г. он присутствовал на пасхальной службе в церкви Фернэ к величайшему изумлению «партии философов», главой которой его почитали» (Занин С. В. "Гражданская религия Жана-Жака Руссо // Французский ежегодник. 2004. М., 2005, с.205).
Руссо и Кант встали на защиту оптимизма и теодицеи лучшего из миров.
Кант так откликнулся на весть из Лиссабона: «будь моим призванием проповедь совершенствования нравов, я не упустил бы случая использовать страх перед этими бедствиями, поскольку нельзя, конечно, отрицать, что они вообще возможны; но так как среди причин, побуждающих людей к благочестию, причины, связанные землетрясениями, безусловно, самые слабые и так как я поставил своей целью указать лишь на чисто физические причины их, то из всего сказанного нетрудно сделать вывод, что, поскольку Пруссия страна без гор, имеется больше оснований надеяться на нечто противоположное в божественных предначертаниях» (Кант И. О причинах землетрясений. // Кант И. Сочинения в 6 тт. Т. 1. М., 1963 с. 343).
Всего тогда этой теме были посвящены три его работы опубликованные в газете «Кенигсбергские известия»:
«Von den Ursachen der Erdersch"utterungen bei Gelegenheit des Ungl"ucks» [«О причинах землетрясений в связи со случившейся катастрофой»] (1756);
«Geschichte und Naturbeschreibung der merkw"urdigsten Vorf"alle des Erdbebens, welches an dem Ende des 1755sten Jahres einen grossen Theil der Erde er-
sch"uttert hat» [«История и естественное описание странных случаев землетрясения, произошедшего в конце 1755 года на значительной части Земли»] (1756);
«M. Immanuel Kants fortgesetzte Betrachtung der seit einiger Zeit wahrgenommenen Erdersch"utterungen» [«Магистра Иммануила Канта продолженное
рассмотрение случившихся недавно замлетрясений»] (1756)
Однако, к концу XVIII века Кант пересмотрел свои взгляды на оптимизм и написал сочинение «О неудаче всех попыток теодицеи» (1791). Его вывод прост: в попытках истолковать замысел Творца главное – быть честным перед Богом и перед самим собой: «в подобных вещах не так много значит мудрствование, как искреннее признание бессилия нашего разума, как честность, не позволяющая человеку искажать свои мысли в ложном высказывании, сколь бы благочестивыми ни были намерения, с которыми это постоянно делается» (Кант И. О неудаче всех попыток теодицеи // Кант И. Трактаты и письма. М., 1980, с. 73).
В другой работе тогда же Кант фиксирует раздрай между теорий и благочестием, то есть между строго логической мыслью и «практическим», то есть морально-ориентированным разумом: «Никакая теория не дает права допускать, что в целом мир идет к лучшему, но чистый практический разум догматически повелевает действовать в соответствии с такой гипотезой и таким образом создает себе по этому принципу теорию, которой он хотя и не может с этой точки зрения сообщить ничего большего, кроме мыслимости ее, что с теоретической точки зрения далеко не достаточно для доказательства объективной реальности этого идеала, однако с морально-практической точки зрения эта теория вполне удовлетворяет разум» . «Моральные законы открыли в человеке сверхчувственное, а именно свободу, возможность которой никакой разум не в состоянии объяснить, но в состоянии доказать реальность ее в практически-догматических учениях. Только после этого разум имеет право притязать на познание сверхчувственного, однако ограничиваясь лишь практическим применением его, так как в этом случае обнаруживается некая организация чистого практического разума, который сам создает с практической целью, во-первых, идею субъекта всеобщего законодательства как Творца мира; во-вторых, идею объекта воли существ в мире как конечной цели, соответствующей воле Творца; в-третьих, идею такого состояния этих существ, единственно при котором они способны достигнуть этой цели. Эти идеи, однако, нельзя выдвинуть теоретически, иначе теология превращается в теософию» (Кант И. О вопросе, предложенном Королевской Берлинской Академией наук в 1791 г.: какие действительные успехи сделала метафизика в Германии со времени Лейбница и Вольфа? // Кант И. Сочинения в 6 тт. Т. 6. М., 1966 сс. 234-235).
Отчасти под влиянием этой лиссабонской беды в этике профессора Канта было постулировано, что человек это всегда цель и никогда не средство.
Следующий приступ разочарования в человеке мироздании и прогрессе случился в Европе по итогам Первой Мировой войны. Появился экзистенциализм – как религиозный, так и атеистический.
По итогам Второй Мировой евреи почувствовали кризис своей апологетики и поставили вопрос "Как возможно богословие после Холокоста?".
Православные чувствуют себя победителями-триумфаторами, и потому так легко переступают через убитые миллионы. "Бог через войну привел нас к Победе и к новому массовому крещению!". Опыт философии экзистенциализма прошел мимо наших семинарий.
Но в подпольной советской культуре два бывших зэка – Шаламов и Солженицын – спорили по сути о все той же теодицее. Понятно, что беды, неудачи, боль, потери, унижения и низвержения могут очеловечивать людей и в итоге делать их лучше. Но может ли быть «крест не по силам»? Может ли быть такое страдание, которое просто плющит человека и расчеловечивает его? Лагерный опыт поповича Шаламова заставил его дать положительный ответ на эти вопросы. Неофит Солженицын считал иначе. А ведь это вопрос практический. От ответа на него зависит и отношение к эвтаназии.
... Много лет на своих лекциях я говорил, что есть вопросы, на которые нельзя отвечать даже самому себе.
Не случайно в книге Иова сам Господь задает Сатане вопрос: "откуда ты пришел?" (Иов. 1,7).
Происхождение зла необъяснимо не только потому, что оно означало бы разложимость тайны свободы на философские реактивы. Дело в том, что не только философски невозможно, но и нравственно недопустимо описывать происхождение зла. В русской философии произошел настоящий бунт, заключавшийся в том, что, едва речь заходила о проблеме происхождения зла, философы и богословы просто отказывались ее решать .
С.Л.Франк при этом пояснял, что в силу нашей ложной (а потому, наверное, и распространенной) мыслительной привычки, "объяснить" - значит "понять", а "понять" - значит "простить". Так вот, говорил он, прощать зло я не намерен - а потому и не буду придумывать, откуда, как и "в силу каких причин" оно произошло. У зла нет причин, нет оснований - его не должно быть и ни к чему строить такие схемы мироздания, которые рационально и аргументированно показывали бы необходимость зла и предоставляли ему уютное место. "Здесь человеческая мысль претерпевает жгучий соблазн доказать необходимость греха, его неизбежность во вселенском равновесии, и этим "оправдать Бога. Подобает с сугубой трезвостью духа преодолевать эти искушения", - подтверждал эту позицию о.Георгий Флоровский.
Когда Спаситель пришел к людям - Он не стал им объяснять происхождение зла. "Кто согрешил - он или родители его?", - спросили Христа, показывая на слепорожденного. Ответ был странен: ни он, ни родители его, но это - чтобы явилась слава Божия".
А где явилась слава Божия? - На Голгофе. Перед распятием Христос говорит: "Ныне настало время прославиться сыну Человеческому". Прославиться не в смысле стать известным, а в смысле явить подлинную силу Божию. Итак, Сын Божий пришел в мир, чтобы победить зло, а не чтобы его объяснить.
Архим. Софроний (Сахаров) возмущенный видением страданий, обратился к Богу с вопросом "Почему Он допускает?", и - "в ответ я услышал в сердце слова: "Разве ты распялся за них?" ...
Я не знаю, как религии без Креста (ислам или иудаизм) объясняют наличие страданий в мире всеблагого и вседовольного Творца. Наверное, всегда «можно затянуть боль сердца пластырем какого-нибудь софизма» (свящ. Сергий Щукин. Современные думы. // Вестник РСХД, N. 122. с. 200). Один из них приводит Боэций: "Значит, Бог может содеять зло? - Нет, - сказал я. - Стало быть, зло есть ничто, если его не может содеять Тот, Кто может все".
Но в христианстве Бог просто распялся вместе с людьми. И на вопрос "где был Бог, когда Его народ был в Аушвице", христиане могут дать ответ: "Он был там же. Ему свойственно быть на кресте".
Голгофа - полнота Промысла. К Кресту Творца молча складываются кресты человеческие. Вопрос о войне, о страданиях детей - это проклятый вопрос. Им нужно болеть и от него нельзя "выздоравливать". Подобно Иову, нельзя позволять "друзьям" обкрадывать себя шпаргалкой с заранее заготовленным благочестивым ответом. Надо донести свой кровоточащий и возмущенный вопрос до Бога. До Его Суда. Сначала Он будет спрашивать меня. Потом, быть может, у меня появится возможность спросить Его. А до той поры лучше молчать и беречь свою боль. Очеловечивающую боль.
Я бы просто просил людей не забывать эту свою боль и этот свой "проклятый вопрос" и донести их до Бога, до минуты своей посмертной встречи с Ним.
Уходят люди. Каждый в свой черед.
Всей жизни суть в простом вопросе этом:
Кого Господь к ответу призовет,
Кого утешит Сам Своим ответом...
(архиеп Иоанн Шаховской).
И еще - об этом – «Теодицея» Тимура Кибирова:
Иван Карамазов, вернувши билет,
В свой час отправился на тот свет.
Прямиком направляется Ваня в ад,
Но старый знакомец ему не рад.
Говорит Карамазову старый бес:
“К сожалению, место твоё не здесь.
Я б тебе показал, как нос задирать,
Но тебя не велено к нам пускать.
Quel scandale, Иван Федорыч, quelle surprise!
Атеист отправляется в Парадиз!”
И несут его ангелы к Богу в рай,
И Пётр говорит: “Ну, входи, давай!”,
Но, блеснувши стёклышками пенсне,
Говорит Карамазов: “Позвольте мне
Самому решать, куда мне идти!
Мне противно в обитель блаженства войти,
Когда там, на земле, мученья одне,
Когда гибнут во страхе, в огне, в говне
Ладно б взрослые! — Дети! Они-то за что?!
Как Ты смотришь на это, Иисус Христос?
Как Ты нам в глаза-то смеешь смотреть?!”
И тогда Магдалина, не в силах терпеть,
Заорала: “Ты что, совсем очумел?!
Ты с кем говоришь-то?! Да как ты смел?!
Как же можно так не понять ничего?!
Да взгляни, белоручка, на руки Его!”
И долго её усмирить не мог
Распятый за Ваню Бог…
Так и в книге Иова Бог дает ответ страдальцу, но этот ответ не в словах, а в видении. «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя, поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42,5-6).
Это библейский коан: ответ есть, а вот цитировать его нельзя. Поэтому Кант правильно сказал: «Иова перед любым судом догматической теологии: перед синодом, инквизицией, преподобным классисом или перед любой оберконсисторией нашего времени ждала бы, вероятно, горькая участь» (Кант И. О неудаче всех попыток теодицеи // Кант И. Трактаты и письма. – М., 1980, с.72).
Но если Иов видит просто Грозного Бога, то христиане видят Бога со-страдающего. И их «практический разум» говорит: верю или не верю, моя беда и боль останутся со мной. Но пусть хоть Кто-то посочувствует мне… Тот Чья крестная боль была больше моей.
Я думаю, что богословию задача встраивания «слезинки ребенка» в теодицею вообще не по зубам. Ее можно касаться лишь в режиме мучительного поиска. А это удел философии. Но такую философию в наши семинарии не пускают и обзывают белибердяевщиной. Достоевский в семинарских уроках хорош лишь как обличитель предателей-болгар и восхвалитель русского мира. А ведь без него и последующей экзистенциальной философии тут не обойтись.
А как надо? Если это беседа с плачущим родственником умершего ребенка - любые примиряющие модели сгодятся, но при условии, что они приемлемы для плачущего. Тут не до логики. Если ты чувствуешь, что твои слова вызывают согласие, утешают - продолжай. Но если чувствуешь отторжение - тут же меняй пластинку. Этот "онлайн" возможен при задушевной личной беседе "над гробом младенца". Но не в чате с третьими лицами.
Иначе будет просто очередное пополнение клуба «Друзья Иова». В 2018 году епископ Питирим Творогов (через год он стал ректором МДА) высказался о гибели детей в кемеровском кинотеатре: «Вы с ума посходили все! Трагедии Господь попускает с одной целью – чтобы живущие покаялись. В данной трагедии важно понять всем, что время Великого Поста надо детей не в кинотеатры водить развлекать, а в церковь причащать».
https://www.facebook.com/dmitry.sverdlov/posts/10216253363425784Александр Ананьев в том пожаре в ТРЦ "Зимняя вишня" потерял в пожаре трех дочерей. Майе и Ксении было по одиннадцать лет, Валерии всего пять. У Игоря Вострикова эта трагедия отняла троих детей (семилетнюю Аню, пятилетнего Артема и двухлетнего Рому), жену и сестру. Скажет ли епископ каждому из них в лицо: «это, чтобы ты по воскресеньям ко мне в храм ходил и денежку мне оставлял!»?
Я понимаю, наши епископы сами манипулируют людьми, и - вполне по законам социоморфизма - полагают, что и веруемый ими Бог тоже строит такие далеко идущие планы: а не сжечь ли вот этих трех детей, чтобы их папа "покаялся" и по воскресеньям ходил в храм. А еще можно предложить духовную аналитику причин Отечественной войны: мол, десятки миллионов людей были убиты, чтобы выжившие больше не национализировали церковную недвижимость…
Выпускники семинарских инкубаторов не могут понять, что прежние златоустые перлы уже не срабатывают и даже вызывает негативную реакцию. Это касается не только риторических штампов, но и облачений с бубенчиками, и многого другого…
На уровне же философском тут хорошо бы остаться на уровне до-ветхозаветного Иова. "А я к Богу моему хотел бы говорить... Не заслоняйте мой страшный вопрос к Богу вашими дешевыми семинарскими заготовками".
А еще локальное Лиссабонское землетрясение произошло 13 апреля 1947 года в Ленинградской Духовной Академии. Была Пасхальная ночь. Во время службы начался пожар. Рухнула лестница.
"Самой страшной бедой нависали над Ленинградом эти старые лестницы, когда рядом с очагами бомбежки в них возникали микротрещины и они в самый неподходящий момент рушились.... Увезли 32 человека. Из них в больницы было помещено 8. Остальные скоро перешли на амбулаторное лечение. Один перелом спинного хребта, 2 сотрясения мозга, несколько переломов ребер и больше всего — ног и их пяточных костей. Падали-то сверху. Чтоб выпустить публику из храма, пришлось пробить каменную стену, отделявшую коридор общежития от завода... Тяжелые это были испытания".
Доселе - свидетельство очевидца, профессора ЛДА протоиерея Александра Осипова.
На следующей странице его записной книжки: "А для меня вся эта история — один сплошной вопрос Господу Богу: «Через блокаду провел? — провел. Мир даровал — даровал. Так что же Ты над этими, самыми верными детьми Твоими, пришедшими в эту ночь на поклонение Тебе, надругался, ранами избил их и радости лишил их. А еще — Боженька!»
http://www.krotov.info/acts/20/1950/osipov.htm. Так профессор-протоиерей Осипов начал свой путь к атеизму…
Похожая беда была и на моей памяти в Московской Духовной Академии в ночь с 26 на 27 сентября 1986 года, в праздник Воздвижения Креста Господня. Пятеро семинаристов тогда погибли не в храме на службе, а, хоть и в праздничную ночь, но в своей спальне. См.
https://diak-kuraev.livejournal.com/226781.html. Но мне неизвестно чтобы кто-то из нее сделал мировззренческие выводы.
В аптеках (ну, хотя бы домашних) бывают просроченные лекарства. А в апологетике бывают просроченные аргументы. Аргументы Гедеона и Питирима - из их числа.
***
Это я пишу книжечку по миссиологии.
https://diak-kuraev.livejournal.com/3496260.html
