Спрятанные под городом магические Часы (возможно, те самые, что отбивали время в "Часах" Ремизова) подчиняют себе жизнь горожан, заставляют людей взрослеть/стариться(/умирать) и забывать об изначальной красоте мира. Планам часовщиков противостоит целый ворох диковинных персонажей, взрослых и детей. Возглавляют их школьный директор Додыров, живущий в своем заколоченном кабинете (там его пытались замуровать другие учителя), передвигающийся по тайным ходам, идущим от подвала до чердака школы, и восьмилетняя Мишата — девочка, воспитанная снеговиками, не только ребенок, но еще волшебница и воин.

Странная книга — не моего, увы, детства.
С одной стороны, перед нами роман-сказка, написанный для "среднего школьного", сюжет которого явно навеян сочинениями Александра Шарова, Ирины Токмаковой и других советских детских писателей, а с другой...

Город катится по краю огромной чаши, вовне которой повисла бездна, и повод, на котором солнце удерживает город от падения, натянут до отказа... Снег приходит со звезд бессолнечной стороны, с черного хода вселенной. Зимняя ночь — это репетиция судьбы, что постигнет город, будь он отпущен с привязи: белая пустыня в непроглядной тьме... Это одиночество, одиночество эмбриона, космонавта или водолаза, а другой полюс — восторг. Одиночество и восторг в новогоднем языке отчуждены, противопоставлены, как тьма и свет. Новый год — это мерцание на черном фоне, золотое роение в океане тьмы.

...уж слишком много в тексте совсем не детской тоски — пополам с детским предвкушением грядущего праздника/откровения (Солнце, огромное счастливое солнце вспыхнуло в ней и спалило дотла — почти финал, будто в "Прекрасном и яростном мире" Платонова). Мифология Нового года плавно смыкается с эсхатологическими ожиданиями героев — не столько устранения времени, сколько его освобождения из-под власти враждебных сил (И что же... ты и вправду веришь — после полуночи мы перестанем стариться? — Ну... как бы утратим возраст. Нам все возрасты сделаются доступны).

Не знаю, может быть, именно в одержимости персонажей утопическим (утопия заявлена уже в самом названии), одержимости мгновенным и мистическим преображением мироустройства и заключается для меня основная странность книги — революционный пафос выглядел органично (хотя порой обыденно-скучно) у советских авторов, а в нынешней [как бы] детской литературе воспринимается совершенно иначе, удивляет.

Изощренный язык романа ребенку может показаться слишком тяжелым, запутанным (в свое время детское жюри премии "Заветная мечта" книгу практически проигнорировало). Временами он вообще переходит во что-то платоновско-мамлеевское, а за авторскими выдумками/фантазмами мерещится иногда тень Ильи Масодова (но без акцентуации на телесном).

Скоро клетка остановилась в другом дворе, где раскинулась детская площадка с домиком, качелями и каруселью. Рядом виднелась маленькая часовня — бомбоубежище. Из глубины его раздался ответный колокол. Тогда манекены вынули из домика цепи, один конец надели на карусель, другой опустили в подвал и стали вертеть. Цепь наматывалась, а из подземелья подымался скрип и черное свечение. Все намотав, карусель остановилась, и вот из подземного лифта десять саричков с факелами вышли и встали полукругом. Началась ужасная торговля: ребенка сажали на один конец качелей, а на другой старички клали пустой мешок и начинали накладывать магниты. Когда качели выравнивались, манекены снимали магниты, а черные старички ребенка...
Еще одно любимое развлечение было у манекенов — причинять горе Гагарину. Этот огромный бронзовый мастодонт изображал первого человека, на камне внизу виднелась старинная надпись: "Гагарин — первый человек..." Давным-давно Гагарин стоял на земле, привольно откинувшись на яйцо, из которого явился миру...

Фантазия и реальность наслаиваются друг на друга, сражение титанового Гагарина со злобными манекенами сменяется войной "подземелий и крыш" — различных группировок беспризорников, а волшебный паровозик превращается в бронепоезд из исторического музея. События и герои двоятся: Мишата — одновременно и сбежавшая из интерната восьмилетняя девочка, забредшая в город из неведомо какой глуши, и современная реинкарнация Снегурочки, существо из легенд, находящееся между миром "снеговиков" и "земляков"; Михаил Афанасьевич (блин!sic!) Додыров — педагогический вариант Дон Кихота, неудачник с явными проблемами в области психики, но в то же время — своего рода демиург и трикстер, способный воплотить выдумку в жизнь.

...У него много разных мыслей. На мусорные баки сделать ступенечки, чтобы небольшие собаки тоже могли доставать. Провода красить светящейся краской, чтобы птицы ночью не натыкались. Все решетки, заборы, железные ограды делать из прутьев разной длины, таких, что, если тарахтишь палкой, выходит мелодия. Люки делать прозрачные, чтобы интересно было вовнутрь земли смотреть... Плоскокрышные дома — все, какие есть — и в Старом городе, и в мертвом, — засеять поверху густым лесом. печное отопление вернуть, и так, что трубы одного дома настроены в один аккорд, чтобы ветра, продувая дом по очереди, звучали музыкой...

В конце автор (Автор, автор! Где ты, где ты? лишь улыбку сквозь предметы различаю я порой...) будто бы делает выбор, решительно разграничивая сказку и действительность, но выбор этот, меня когда-то просто взбесивший, как сейчас видится, не отменяет всего предыдущего, а напротив, подтверждает его реальность, высветляя самое важное — то, ради чего, кажется, и затевался поход против подземных Часов.