От страха, веры, страсти
Свободны на века,
Мы благодарны власти
Богов, чья тень зыбка,
За то, что жизнь прервется,
И мертвый не проснется,
И с морем вновь сольется
Уставшая река.
Наше с Аланом Кубатиевым знакомство началось очень давно, почти двадцать лет назад, когда я только начал ездить в Питер на конвенты "Интерпресскон" и "Странник", а Оля Трофимова после них собирала компании фантастов и сочувствующих - и Алан там тоже был. Думаю, познакомились мы на "Страннике". По крайней мере, я помню, как на банкете Алан рассказывал, как он спас жизнь Борису Штерну (который все равно умер очень молодым, но там была конкретная причина - пьянство).
Кажется, это был тот самый "Странник", на котором был гостем Роберт Шекли. И итальянский фантаст Роберто Квалья. Фото, где мы вчетвером - Алан, Александр Корженевский, Роберто и я - тому порукой.
Потом Шекли умер - это было в декабре 2005 года. И вот Алан на каком-то очередном конвенте озадачил меня участием в антологии памяти Шекли. В итоге я написал туда два рассказа (антология ими открывалась и закрывалась - не знаю,что Алан хотел этим сказать, никогда не спрашивал, однако гордился страшно), но Алану этого было мало - он попросил меня сделать новый перевод "Сада Прозерпины" Суинберна, потому что именно это стихотворение читала над могилой Шекли его дочь Аня.
Судьба любит странные параллели. На том "Страннике" я взял у Шекли интервью, но последний раз, когда мне удалось поговорить с безусловно любимым писателем, был чуть позже. Летом я по работе оказался в Италии, в Римини, а поскольку у меня был телефон Роберто Квалья, я просто пошел в телефон-автомат и ему позвонил. А Роберто сказал, что у него как раз гостит Боб. И я стоял посреди Римини и говорил с Шекли по телефону.
И эта история повторилась через несколько лет, когда я за какой-то надобностью, будучи в Москве, позвонил Дмитрию Львовичу, а трубку взял Алан Кайсанбекович. Он гостил у Дмитрия Львовича - случайно так вышло. Я остолбенел совершенно, и Алан потом обожал рассказывать (и вдобавок показывать), как именно я остолбенел, когда в ответ на "Это Дмитрий Львович?" такой знакомый голос насмешливо-грозно сказал: "Нет, Николай Николаевич, это не Дмитрий Львович. Это... Алан... Кайсанбекович!.."
Алан и потом иногда - не то что просил, нет, озадачивал меня переводами: а вот "Кракен" Теннисона слабо? И я что-то делал, и Алан говорил: вот эти строки надо переделать, вы что, сами не видите? И я переделывал; у Суинберна переделано, кажись, аж три строфы.
Теперь никто ничего не пришлет уже, ничем не озадачит и, главное, не скажет: вы что, сами не видите? Теперь придется учиться видеть самому. Спасибо, Алан.
В послесловии к "Академии Шекли" Алан процитировал в итоге три строфы Суинберна. А вот этот перевод целиком. Еще одна - такая печальная - параллель.
"Сад Прозерпины"
Элджернон Чарльз Суинберн
Здесь мир покоем длится;
Здесь вся напасть извне
Умолкшей бурей мнится
В безбрежном смутном сне;
Я вижу: колос зреет
Для тех, кто жнет и сеет,
Коса над полем реет
В дремотной тишине.
Постыло все, что в счастье
Иль в горести живет;
Грядущее ненастье,
Что сеющий пожнет;
Приелась жизни проза,
Цветов бесплодных поза,
Стихия, жажда, греза,
И только сон - не в счет.
Здесь жизнь живет со смертью;
Далече, неслышны,
Волна и ветер вертят
И души, и челны;
Они дрейфуют всуе,
Земли отвне не чуя,
Но здесь ветра не дуют:
Ни всплеска, ни волны,
Ни рощицы, ни тины,
Ни вереска цветов -
В саду у Прозерпины
Лишь мак бесплотных снов,
И в цвет багряно-медный
Окрасится победно
Напиток заповедный -
Вино для мертвецов.
Неплодных пашен маки
Бессчетны и бледны,
К земле припав, во мраке
Они рождают сны;
И как душа, что бродит,
Ни в ад, ни в рай не входит,
В туман одет, нисходит
Зачахший свет из тьмы.
Кто был сильнее сильных,
Познает смерти плен
Без пыток замогильных
Иль райских крыл взамен;
Как роза будь прекрасна -
Краса твоя напрасна,
В любви почиешь ясно,
Но эта ясность - тлен.
Бледна, в безмолвье сада
Она царит окрест -
Сгоняет смертных в стадо
Бессмертный хладный перст;
Ее лобзанья слаще
Любви, пред ней дрожащей,
Для тварей, с нею спящих,
Любых эпох и мест.
В ее объятьях будет
Любой, рожденный здесь;
Он землю-мать забудет
И хлеб, что дан нам днесь;
Зерну, ростку и птице
Туда прибыть случится,
Где рок цветов - глумиться,
Где тщетна лета песнь.
Любовь, объята хладом,
В увядший сад спешит;
И мора год, и глада
Туда же путь вершит;
Мираж, тщетой сраженный,
Бутон, тепла лишенный,
И мертвый лист червленый,
Что на ветру дрожит.
Печаль, мы знаем, минет,
А счастье прочь бежит,
"Теперь" назавтра сгинет,
Нас время победит;
Любовь - слаба, ранима, -
Вздохнет с укором мнимым,
Всплакнет, тоской томима:
Ничто любовь не длит.
От страха, веры, страсти
Свободны на века,
Мы благодарны власти
Богов, чья тень зыбка,
За то, что жизнь прервется,
И мертвый не проснется,
И с морем вновь сольется
Уставшая река.
Нас не смутят светила
Иль проблеск в темноте,
Ни вод взбурливших сила,
Ни звук, ни вид, ни тень,
Ни ветхий лист, ни вешний,
Ни дым напрасный здешний;
Нам вечность - сон кромешный
В кромешной пустоте.
https://angels-chinese.livejournal.com/2716856.html
