«Ландыши».
Отец Георгий поужинав, собирался посмотреть книги, что накануне друзья привезли ему из столицы. Только он было открыл верхнюю, самую толстую, заманчиво пахнущую свежим типографским клеем, как раздался поздний звонок на его мобильный телефон.
- Да, я, дома. Конечно. Приезжайте.
Уже через полчаса батюшка в облачении с неизменным чемоданчиком на коленях, трясся по просёлочной дороге, устроившись на месте рядом с пожилым водителем.
- Куда едем? – Спросил отец Георгий?
- В Авдеевку, это недалеко.
- Знаю. Дорога туда, все кишки вытрясешь. Кто умирает? Из ваших местных?
- Нет, москвич один, дача у него здесь в деревне. Лет шестидесяти пяти, не старый ещё. Долго болел. Лечился, года четыре наверно, не меньше.
- Верующий?
- Не знаю. Мы с ним эту тему не поднимали.
- Почему мне позвонил? Никольский храм к Авдеевке ближе будет.
- Сам попросил. Говорит, однажды заезжал к вам в церковь. Видать, что-то его зацепило.
- Каким он был? Я имею ввиду, что он за человек по натуре?
Водитель пожал плечами.
- Неразговорчивый был мужик, суровый. Стакан выпьет, это ещё до болезни, в себе замкнётся, слова из него не вытащишь. А так, ничего особенного, как все.
- Ко всем священника не зовут, а к нему позвали. Значит, всё-таки «не как все».
- Не знаю. Увидишь, сам решишь.
Подъехали к дому. Просторный деревенский пятистенок, хорошо срубленный. В большой комнате на диване полулёжа, облокотившись на спинку, сидит мужчина. Ему тяжело, он болен. Улыбается измождённой улыбкой:
- Батюшка, ты уж не сердись, выдернул тебя из дому, на ночь глядя. По нашей дороге трястись заставил. Прости, до завтра не подождал. Просто время для меня идёт уже на часы.
Он посмотрел в сторону окна и спросил:
Как там на дворе? Я уже давно не выхожу на улицу.
- Холодно, - зябко поёжился батюшка. – Май, а снег, словно потерялся во времени. Уже цветы распустились, а он ничего не хочет понимать.
- Боюсь, что весна вообще никогда не наступит. Апрель, май, нечего их ждать в этом году. Февраль. Всё продолжается и продолжается февраль. Какое сегодня число?
- Двенадцатое мая.
- Вот, а на моём календаре всё ещё сто первое февраля. Боюсь умереть, так и не дождавшись тёплых дней. Знаешь как обидно.
- Но цветы, несмотря на холода, уже распускаются.
- Распускаются, только в холоде они не пахнут.
Батюшка, я тебя вот зачем позвал. Совесть не спокойна, грызёт она меня. Может, вспомнишь, как-то был я у тебя года два назад. Зашёл, в храме никого. Я ещё спросил, как можно попросить прощения у тех, кого уже нет здесь на земле? Ты сказал, нужно покаяться. Два года я об этих твоих словах думаю. Что значит «покаяться»? Перед кем? Перед усопшим? Тогда твоя помощь мне не нужна. Съездил на могилку и попросил. А если перед Богом, так в Него ещё поверить надо. Как без веры каяться?
Поехал на кладбище, заплакать хотел. Не получается. Я тогда уже болел, и понимал, что времени у меня в обрез. Два года я мечтал о том, чтобы поверить. Сейчас мне кажется, я готов покаяться, тем более, что моё время закончилось.
Я родился в семье фронтовика. Отец, инвалид войны, умер вскоре после моего рождения. Мама растила меня одна. Единственный ребёнок. Неудивительно, что я стал сосредоточением всей её так и не реализовавшейся любви. На самом деле, ей бы троих таких как я, а то и пятерых. Ещё бы и внуков дождаться. На всех бы её хватило. А так вся эта лавина маминых чувств обрушилась на одного меня. Сыночек любую мамину заботу воспринимал как само собой разумеющуюся.
Понятно, что я рос избалованным самовлюблённым ребёнком. Закончил школу. Успевал так себе, но вместо того, чтобы отправиться служить в армию, мама сделала всё, чтобы её сыночек поступил в университет. Учился плохо без интереса. С учёбы меня вышибли с последнего курса, правда, с возможностью восстановиться через год. Но меня тут же заграбастали в армию.
Мама искала возможность остаться мне служить где-нибудь рядом с Москвой, но видимо что-то не срослось, и меня на два года отправили охранять знаменитый ракетный полигон Капустин Яр. Вдобавок меня занесло ещё на Байконур.
Потом слышал, как некоторые мои знакомые, вспоминая время, проведённое ими в армии, называют его самым лучшим в их жизни. У меня же всё наоборот. Самое страшное время – это время на Байконуре. Место вообще гиблое. Постоянная нехватка пресной воды, и вообще любой воды. Еда. Кормили нас отвратительно. Но самое страшное – это палящее солнце летом и пронизывающий до костей ледяной ветер зимой. Минус двенадцать, казалось бы не так много, но ветер. Внезапный и беспощадный. Я замерзал даже в тулупе. Отпусков не давали вообще. Попасть на родину всего-то на десять суток, не считая дороги, для нас становилось несбыточной мечтой. Если кому и доставались вожделенные десять суток свободы, так только взамен на их личную трагедию – смерть самых близких людей.
Помню, одному парню из нашей роты пришёл подтверждённый военкоматом вызов на похороны отца. Он уехал, а я в туже ночь заступил на пост. Хожу по периметру, думаю о моём товарище и понимаю, я ему завидую. Завидую тому, что у него умер отец и тому, что он вырвался из этого ада, в котором мне предстояло провести ещё целый год.
Мне нужен был отпуск, очень нужен. Я, недавний столичный студент избалованный бездельник, в тот момент находился на грани срыва. Мне казалось, ещё немного и я сотворю что-нибудь непоправимое. Не помня себя, я закричал:
- Мама! Ты же любишь меня большего всего на свете! Я так не могу. Мама, спаси меня, своего единственного сына! Мама, если бы ты умерла, я бы получил отпуск и поехал в Москву! Как хорошо там в Москве! Мама, я тебя умоляю. - И заплакал.
Прокричал и ужаснулся, что я такое кричу?! О чём прошу. Я уже взрослый человек и сам обязан отвечать за свою собственную жизнь. Причём здесь мама?!
Вечером следующего дня я уже и забыл о моей ночной минутной слабости. А ещё через месяц мой ротный командир вызвал меня к себе и сообщил о трагической смерти моей мамы. Ей было всего только сорок четыре года. Два дня назад она, переходя дорогу, случайно попала под машину, и теперь мне предстояло ехать хоронить её в Москву.
Ни во время похорон, ни после я не вспоминал о моей отчаянной просьбе, а если и вспоминал, то не придавал ей значения. Только потом, когда у меня появились свои собственные дети, и тем более внуки, на память всё чаще и чаще стали приходить мои собственные отношения с мамой. Я стал понимать, почему она так безропотно терпела мой эгоизм. А все потому, что она меня любила. Слишком сильно, потому и баловала, а с мальчиком так нельзя.
Однажды в какой-то миг я подумал, что если вдруг для спасения кого-то из моих детей или внуков, мне понадобится пожертвовать своей собственной жизнью, то я не задумываясь пойду до самого конца. Тогда-то я отчётливо вспомнил ту ледяную байконурскую ночь, мой отчаяние и безумную просьбу о смерти моей мамы. А она, будто услышав меня, пожалела и, согласившись, умерла.
Как бы я ни любил своих собственных детей, и как бы хорошо они ко мне бы ни относились, но за меня никто из них умирать не станет. Во-первых, это противоестественно, и потом, дети всегда эгоисты, да и мы, взрослые, не примем от них такую жертву.
Мама единственный человек на всей земле, который любил меня до смерти. Я взглянул на себя её глазами, на того, каким я был раньше, ощутил себя на её месте, и в ту самую минуту во мне проснулось чувство, которое мы называем совесть. Стал вспоминать, как я относился к маме. После смерти отца в её жизни я стал единственным мужчиной, ради меня она больше никого не стала искать и осталась одна. Когда-то в глубоком детстве я приносил ей маленькие букетики цветов. Больше всего на свете она любила ландыши. А когда подрос, мне почему-то стало стыдно дарить маме цветы. Ей никто никогда больше не дарил цветов.
Мне было одинаково стыдно и больно и за ту мою просьбу а, самое главное, за нелюбовь. С тех пор я потерял покой, не зная как исправить то, что исправить было уже невозможно. Может, не проходящее чувство вины и есть подлинная причина моей болезни. Тогда-то я и пришёл к тебе за помощью. Интуитивно пришёл. А теперь мне кажется, я готов поверить в Бога, ты только помоги мне.
Отец Георгий всё это время, сидевший на диване рядом с человеком, слегка приобняв того рукой за плечи, тихо ответил:
- Ну, что же, тогда давай помолимся.
Сделав усилие, больной попытался сесть ровно, но не смог, потому пока батюшка молился сидел, подавшись вперёд корпусом, и опираясь руками на сидение дивана.
Он слушал слова молитв, добросовестно пытаясь уловить их малопонятный ему смысл, потом уже просто слушал. Он даже не понял, когда заплакал. Просто увидел, как на газете, что лежала на полу рядом с диваном, стали появляться следы от капель. Редких и одновременно очень больших.
Обычно в природе, прежде чем ливню начаться, всё вокруг вдруг останавливается и как бы замирает. А потом начинают падать редкие хорошо заметные глазу большие капли. И только потом на землю обрушиваются потоки воды.
Он плакал, не веря собственным глазам. Испытывая только одно единственное и столь долгожданное ощущение обретённого покоя. И уверенности - мама его простила.
Недели через две, когда отец Георгий отпевал своего недавнего ночного собеседника, одна из внучек усопшего вместо блюда с кутьёй поставила ему на стол маленький букетик ландышей в такой же крошечной вазочке.
Уже когда после отпевания гроб выносили из храма, батюшка отыскал глазами девочку и кивком головы указал ей на ландыши:
- Не забудь забрать цветочки.
Но девочка, подскочив к священнику, быстро проговорила:
- Дедушка попросил принести в храм эти цветы. Он сказал, что вы в курсе.

https://alex-the-priest.livejournal.com/295401.html

Сегодня, 8 мая, как раз накануне дня Победы, ездили в Москву на Бутовский полигон. Однажды мы здесь уже были, в самом начале двухтысячных. Нового грандиозного храма в честь святых Новомучеников тогда ещё не было и в помине. В тот наш давнишний приезд служили панихиду в маленьком деревянном храме и узнали, что наш псаломщик Рудаков Дмитрий Иванович, оказывается, уже прославлен во святых. Как мы радовались. Через год прославили и нашего настоятеля протоиерея Сергия Руфицкого.
Сегодня в нижнем храме на иконе, посвящённой святым, казнённым на полигоне 27 ноября 1937 года, отыскали изображение наших дорогих отцов и послужили им молебен с канонами священномученику и мученику.
Ходили под дождём со снегом среди огромных правильной формы могил с тысячами в них погребенных. Могилы ухожены, кругом всё очень красиво. Трудно представить, как здесь восемьдесят лет назад совершались чудовищные злодеяния.
Экскурсовод рассказывал о том, что людей, прежде чем расстрелять, предварительно заставляли раздеться и только потом стреляли им в затылок. Убитых присыпали песочком, и отдельно сбрасывали в могилу одежду заключённых. В следующий раз, расстреливая очередную партию приговорённых, их тела клали сверху на тех, кто уже был расстрелян в прошлый раз. Третью партию казнённых, соответственно - на вторых, и т.д. В каждой большой могиле пять таких слоёв.
- А почему с них снимали одежду? Не всё ли равно в чём закапывать? - поинтересовалась одна наша прихожанка.
- Видимо, для того, чтобы не было возможности опознать тела.
- Ишь ты, а я всю жизнь голову над этим ломала.
Уже когда мы возвращались к себе домой, эта наша прихожанка рассказала мне историю своей тётки. Их семья жила на Урале неподалёку от города Магнитогорска в маленьком посёлке под названием Куйбас. Отца, несмотря на тот факт, что в семье без кормильца оставалось семь человек детей, арестовали и отвезли на работы в Магнитогорск.
- Мать знала, где работает команда арестованных, в которой находился её супруг. Урал, кругом одни горы. Заключённые работали на одной вершине, а она вместе с детьми забирались на какую-нибудь рядом и просто стояли. Отец знал, что это его семья пришла к нему на свиданку. Пересчитает, ага, жена и семеро детей. Хорошо, все живы. А они так на него издали поглядят и отправляются назад в своё Куйбас.
Однажды тётка, а ей тогда было около десяти лет, играя с подружкой на холмах, случайно наткнулась на странную и очень страшную находку. Представь себе, большая глубокая яма. Вокруг ямы по периметру всюду аккуратно сложенная в стопочки женская одежда и обувь. Когда они подошли ближе к яме и глянули вниз, то увидели, что яма наполнена телами убитых голых женщин. Видимо, казнь закончилась совсем недавно, потому как некоторые из расстрелянных ещё стонали и шевелились.
Из увиденного девочку больше всего поразили аккуратненькие и очень красивые туфельки красного цвета. Народ жил бедно. Такие туфельки казались девочке настоящим сокровищем. Главное, вот они. И хозяйке эта обувка уже явно не понадобиться. А ей, ох, как ей хотелось взять себе эти красные туфельки. Но не решилась. А вернувшись домой рассказала маме о своей страшной находке, и о тех туфельках тоже. Мама за голову схватилась:
- Не вздумайте туда ещё хоть раз пойти! Если вас увидят, меня точно арестуют. А вы останетесь сиротами.
На следующий день девчонки, разумеется, снова отправились посмотреть на ту страшную яму. Все расстрелянные накануне женщины уже умерли. Никто не шевелился и не стонал, а тела присыпали песком. Одежда всё ещё продолжала лежать на прежнем месте, в том числе и замечательные красные туфельки.
Больше они уже на то место не ходили, но красные туфельки тётка вспоминала всю свою жизнь до самой её смерти.
У нас в Верхнеуральске тогда находилась большая женская тюрьма, видимо расстрелянных женщин привозили откуда-то оттуда. Хотя, точно этого уже никто не знает.

http://alex-the-priest.livejournal.com/293792.html

В этом году в самый день Пасхи мы вдвоём с Мариной, моей добровольной спутницей, отправились в город А., чтобы принять участие в епархиальном крестном ходе. После многочисленных служб страстной седмицы и двух бессонных ночей подряд мне, как водителю, нужен был человек, который бы всю дорогу о чём нибудь рассказывал, пел песни или читал стихи. Специально кого-то об этом просить неудобно, но Марина вызвалась сама. А если учесть, что по профессии она школьный учитель русского языка и литературы, то со спутником мне явно подфартило.
Марина беженка из Донбасса. Ещё недавно в её городе шили бои. После вступления в силу пускай и относительного, но всё-таки затишья, родители вернулись на родину, а она осталась здесь у нас. Работает, чтобы хоть немного помочь родителям с их крошечными пенсиями.
Я веду машину, а Марина рассказывает о том, как ещё там у себя дома, настоятель храма, куда они всей семьёй ходили молиться, благословил её поступать в университет, чтобы стать учителем и работать с детьми.
- Ты будешь преподавать историю, или тот же русский язык и рассказывать детям о Боге. Помни, совсем не обязательно всюду произносить имя Христа. Старайся воспитывать их в христианских традициях, а о Нём говори только в самый важный, в самый ответственный момент, как о драгоценности, чтобы не обесценить.
Мне и самой хотелось выучиться на педагога, а здесь ещё и такое благословение. Когда уже в школе стала работать, как могла всеми силами старалась исполнить батюшкин наказ. Годы идут, тружусь, а плодов своего труда не вижу. Мои ученики как были, так и остаются такими же далёкими от веры, что и дети из параллельных классов.
В школьную программу, как вариант на выбор учителя, включались изучение православных молитв. В пятом классе мы с ними учили на память «Отче наш», а в шестом Символ веры. Никто из детей особо не вредничал, учительница задала, значит надо выучить, тем более, что на оценку. Но был у меня в классе один ученик, мальчик. Ну, какой вредный. На всю жизнь я его запомнила. Упрётся, точно ослик, не буду учить молитву, и всё тут! Лучше я стихотворение Пушкина расскажу:
«Мороз и солнце; день чудесный»!
Доводил он меня. Я к нему всё с добром и добром, а он всё равно ни в какую. И других ребятишек подначивал. Молилась я тогда, в храм ходила. Даже постный день себе в понедельник добавила. А этот упрямыш всё свою линию гнёт.
Сама не заметила, как за всеми этими событиями я стала впадать в уныние. Ещё и месяц на дворе соответствующий настроению – ноябрь. Промозглое серое небо, ветер, холодные обложные дожди. Я иду по улице по направлению к школе, а в голове у меня вызревает план сейчас же пойти к директору и написать заявление об уходе. Раз я не могу справиться с каким-то мальчишкой, значит плохая я учительница и негодная христианка. Решилась и на душе сразу же стало легче.
Подхожу к школе. Вижу, мне навстречу из школьных ворот выходят два маленьких гномика под одним зонтиком и в куртках с капюшонами. Мальчик и девочка, погодки – брат и сестра. Оба держатся за ручку одного зонтика и что-то поют. Прислушалась, а это:
«Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ! И сущим во гробех живот даровав»!
Встала как вкопанная, обернулась и смотрю им вслед. Ноябрь, ветер, холодный дождь, а во мне зазвучала Пасха! Стою и, словно заворожённая, повторяю, и повторяю за детьми слова пасхального тропаря: «Христос воскресе из мертвых»! Понятно, что после этой встречи я отказалась идти писать заявление об уходе.
Потом я учила этих ребятишек русскому языку, узнала их маму, трудную судьбу их семьи, но это уже отдельная история. Хочу закончить о том мальчике, который никак не соглашался учить молитвы у меня в пятом классе. Когда на Донбассе уже произошли все эти трагические события, и началась война, спустя какое-то время, навещая родителей, я совершенно случайно встретила на улице этого моего бывшего «упрямыша». Уже взрослого и сильного молодого человека. Я его узнала, и он меня узнал. Бросился ко мне, схватил мою ладонь обеими руками:
- Спасибо вам, дорогая Марина Николаевна! И простите, что изводил вас тогда в детстве своим упрямством. Хотел я того или нет, а повторяя за остальными, я тоже выучил и «Отче наш», и Символ веры. А когда случилась в моей жизни тяжёлая минута, то закричал я Господу словами молитв!
И с каким уважением не относись к наследию великого Пушкина, когда тебе тяжело и страшно, то в первую очередь на ум приходят слова молитв, и забываешь про:
«Мороз и солнце; день чудесный»!

http://alex-the-priest.livejournal.com/291025.html