Эбби Хоффман умер 12 апреля 1989 года. Умер добровольно. Не стало веселого и талантливого смутьяна, тридцать лет баламутившего Америку. Лет через сто Эбби наверняка причислят к отцам нации, а может, даже поместят его портрет на какой-нибудь купюре не очень крупного номинала - тем более что любимой забавой озорника было разбрасывать или уничтожать денежные знаки. По заслугам и честь - тем более, что на облик сегодняшней Америки Эбби Хоффман повлиял не меньше Томаса Джефферсона или Бенджамина Франклина. Эбби был духовным вождем и вдохновителем великого ценностного сдвига, скорректировавшего перекос западной цивилизации в сторону технократических ценностей индустриальной эпохи, вернувшего американской культуре человеческое измерение. Сам Хоффман назвал этот культурный переворот Второй Американской революцией, а себя - "revolutionary artist". Он был воплощением духа Шестидесятых. Норман Мейлер писал о Хоффмане: "Даже внешне Эбби был самым невообразимым человеком, из всех, кого я когда-либо встречал". Трудно найти людей, так непринужденно совмещавших стеб и пафос, клоунаду и героизм, виртуозность безответственных слов и театральный блеск поступков. Мало того: пережив Революцию Цветов почти на двадцать лет, Эбби сумел остаться олицетворением ее духа - пожалуй, единственный из всей плеяды, кто пережил рубеж семидесятых. Бог ему судья - иногда Эбби фиглярствовал опасно и двусмысленно: пугливому филистеру он вполне мог показаться рафинированной копией Чарльза Мэнсона. Возможно, им с Сергеем Курехиным было одиноко друг без друга...
Если не сопрягать несовместимое, то жизнь так и останется бессвязной. Эбби любил сводить воедино несоразмерные понятия. В 1968 он требовал: "Упразднить платные туалеты! Вот цель революции - бессмертие для всех живущих и бесплатные туалеты!".
Шестидесятые несли ощущение вечной юности - сладкую и обманчивую отраву. Впервые за тысячелетия ребячливость, непосредственность и открытость миру воспринимались как последняя мудрость, а умудренность битых жизнью тертых папиков - как заскорузлая дремучая глупость. Отсюда один из многих самообманов карнавального поколения: заочная любовь к остервенелым сворам хунвейбинов и цзяофаней. "Все идеи, что были у меня и моих гуру, - говорил пятидесятилетний Хоффман, - мы имели уже в 17 лет, а затем лишь развивали их". Двадцать лет спустя после Лета любви сын скажет Хоффману: "Папа, ты такой чудаковатый романтик". Мы были единственным поколением, так и не ставшим похожими на родителей. Может, это и не самая лучшая черта - оставаться до лысин и седин все в том же состоянии радужных надежд и с тем же набором нехитрых идей в головах. Но иначе было не выжить, когда времена изменились. Что-то исчезло из этого мира навсегда: "Когда слушаешь сегодняшнюю музыку, то чувствуешь, что за ней - не Некто с цветами в руках, а ощущение, что весь этот мир остое...нил до тошноты, и что все безнадежно". Мы знали, - говорил Эбби перед студентами в 1987, - что каждый день несет что-то новое, небывалое, и что все в этом мире зависит от нас. Ваше видение мира, возможно, более реалистично. Но ощущение фатализма и невозможности влиять на события - самоубийственны. Если новое поколение сможет дать миру что-то свое - это будет открытие, как бороться за изменение общества без надежды победить". Наигравшись в веселые жмурки Шестидесятых, мир вернулся к формуле Мартина Хайдеггера: мудрость в том, чтобы жить в этом мире, трезво осознавая, что он абсурден и жесток - и все-таки иметь мужество прожить эту жизнь. Слава Богу, от нас требовалась дурашливость, беззаботность, вера в невероятное - но мужеству мы так и не научились. И все-таки: "Америка после Вьетнама уже не та, что была после Второй мировой. Страна стала терпимее во всех отношениях... Контркультура вошла в быт, и сегодня хиппи носят строгие шляпы", - писал Хоффман о Великом культурном сдвиге. "Легкость, с которой большое общество проглотило и переварило культуру хиппи, я воспринимаю как поражение. Длинные волосы, курение травки, экстравагантные прикиды давно перестали кого-нибудь шокировать. Непосредственность подпольной прессы была усвоена журналом "Роллинг стоун" (Эбби вообще считал, что в истории контркультуры этот журнал и его создатель Бенедикт Арнольд сыграли зловещую роль), а хипповый капитализм высосал из хиппи всю оригинальность". Писал Эбби и прямо противоположное, что Революция цветов изменила американское общество до неузнаваемости - такая непоследовательность говорит лишь о том, что дело запутано и неоднозначно: в общем, жизнь. Даже любимое детище Хоффмана - "guerrilla theater" - стало от повторений вызывать в нем досаду и скуку. Когда-то Эбби был арестован в Чикаго за написанное на лбу слово fuck. Через год, прилетев в Сиэтл, он был удручен встречей: в аэропорту своего кумира ждали три десятка восторженных подростков, все как один со словом fuck на глупых прыщавых лбах. Контркультура становится формой конформизма: кто там еще такой ретроград, что не любит травку? Как сокрушался Эбби, даже матерная брань к 71-му году потеряла свою шокирующую силу. Общество, в которой слово fuck дозволено цензурой, несокрушимо: его невозможно не только потрясти, но даже обматерить.
В фильме "The Big Fix", снятом, когда Хоффман скрывался в подполье, Голливуд подленько оболгал пропавшего из виду Эбби: по сюжету друзья разыскивают беглеца, но находят не скитальца-конспиратора, а живущего под чужим именем и ворочающего миллионами босса из рекламного агентства. Фильм, однако, правдив: в 80-е Джерри Рубин получил приличную работу на Уолл-Стрите, да и многие из потрясавших устои стали столпами общества. Обществу, пожалуй, это пошло на пользу, хотя романтический ореол поколения и потускнел. Мало того - затейливым образом дух хиппи породил там же в Калифорнии, в Силиконовой долине субкультуру трудоголиков йаппи. Без культурного сдвига Шестидесятых, без ощущения, что работа должна быть в радость - или ну ее к черту, без жизнелюбия и радостного мироощущения тех лет йаппи протестантская этика Америки породить бы не смогла.
Но сам Эбби так и остался смутьяном до старости. Он мотался по университетам, выступая перед студентами по 60 раз за год, подбивая их протестовать против всего на свете: вербовки в ЦРУ, военно-промышленного комплекса, внешней политики, загрязнения окружающей среды - в конце концов, все опять же на благо Америки. Он вновь и вновь судился по обвинению в нарушении порядка. В 87 году после ареста зачинщиков забастовки в Массачусетском университете в полицейском "воронке" дедушка Эбби предложил студентам спеть "песни свободы" - и что за облом! Выяснилось, что все знают только одно: песенки из мюзикла "Hair". - "Какую дрянь вы поете: это же бродвейское шоу. Это же фуфло, подделка, они там все выступали в искусственных париках!". - "Эбби, ты о чем, это же просто фильм, классный фильм". Это было грустно, - сокрушался Эбби, - надо иметь собственные песни, а у них их не было. А фильм-то и правда хороший. Но зеркала всегда врут - или это кажется? Ведь мы-то знаем, что они отражают поверхностно. Эбби открещивался от собственной тени - а наглая прилипчивая тень издевалась над ним. В конце 70-х в Центральном парке Нью-Йорка, где Эбби проводил когда-то многотысячные хипповые хэппенинги, он набрел на живой шестьдесят седьмой: волосатый пипл в туниках с псходелическими разводами, с хайратниками и расписанными акварелью лицами. С восторженным воплем Эбби бросился обнимать ожившую юность, но та сбросила бутафорский парик: "Мы не хиппи, мы массовка". Милош Форман снимал фильм по мотивам "Hair"...
Чтобы всласть побунтовать, необходимо ощущение устойчивости мира. Хоффмановская "Нация Вудстока" поражает сочетанием безалаберного текста с педантичным соблюдением "авторских и иных смежных прав на интеллектуальную собственность". Цитатки из Джоплин и The Who скрупулезно снабжены сносочками - "by permission...", на обложке аккуратненько указан регистрационный номер Библиотеки Конгресса: 72-101415. И конечно, "all rights reserved". Может, так оно и правильно. Бунтарь не должен быть кромешным чернушником, иначе это не бунт, а распад мироздания. Круша устои, следует щадить водопровод и канализацию, иначе мятеж захлебнется в дерьме. "Железный марш" не может быть контркультурой: животным неведом протест против ханжеских заморочек. Восставать можно против чего-то, что ты сам носишь в себе, а ненависть к недоступному и непонятному - это уже совсем другое, звериное чувство. Мир несовершенен - это уже бродяжке и болтуну дедушке Гомеру было очевидно, но это не повод подпалить его с четырех концов. Сам Эбби, кстати, вдоволь наломав дровишек в молодости, в последние годы жизни принялся собирать камни: занялся охраной окружающей среды, очисткой рек и озер. Кто бы мог подумать: тихий такой труженик, чеховский доктор Астров, "теория малых дел".
На обложке "Нации Вудстока" стоят две цитаты, по нынешним временам азбучные, но в суматошные Шестидесятые звучавшие еще свежо и небанально. Одна из Маркузе: "То, что было когда-то искусством, становится псевдо-искусством". Вторая - из Кон-Бендита: "Смысл революции не в смене управления, а в преображении самого человека... Революция должна рождаться из радости, а не из самопожертвования" (сам Эбби говорил: революция, требующая лишений, - это революция папиков). Эбби Хоффман в который раз за последние полтораста лет постиг суть культурного сдвига: священный трепет и преклонение перед Великими Образцами убивает Великое Искусство, а культура есть вечное святотатство и надругательство над собственным музейным благолепием, вечное кощунство и поругание: "Roll Over Beethoven!".