А.С. Пушкин в Московском университете - 

из воспоминаний И.А. Гончарова " В УНИВЕРСИТЕТЕ".

"...по поводу этого присно-памятного мне - конечно, и всем тогдашним студентам -посещения  великого поэта, тогда уже в апогее славы.

Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я то время был в чаду обаяния от его поэзии...

Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзией, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование." (Собр. соч.т.12, с.22-24. С.-Петербург, 1899.)

На сайте Московского университета есть замечательная статья об этом событии:

 Пушкин в Московском университете

https://phys.msu.ru/rus/about/sovphys/ISSUES-2009/06(75)-2009/8820/

 Портрет И. А. Гончарова         кисти К. А. Горбунова

 Пушкин. 1827

    Поэтому нам становится ясной исключительность и необыкновенность этого краткого пребывания поэта в университете.

Чувствовал ее и сам Пушкин, накануне визита писавший жене: "в Московском университете я - оглашенный" (т. е. еще не до конца принятый, признанный и не допущенный к таинствам). 

 

    Взгляд Пушкина лишь отражал общую ситуацию.

 

В 1820 - начале 30-х гг. литература и университетская наука находились в разных плоскостях культурной жизни. Отчасти в этом был виноват и сам университет, в котором происходил застой; кругозор и знания профессоров, воспитанных преимущественно в первые годы XIX века, не поспевали за бурным развитием русской литературы.

 

Программы и образцы преподавания еще ориентировались на классиков предыдущего столетия. По воспоминанию студентов, сам А. Ф. Мерзляков (выдающийся поэт и критик начала XIX века, глава университетской школы словесности), даже в последние годы жизни "не видел в Пушкине ничего классического, ничего университетского".

 

Сближение литераторов пушкинского круга и университетской среды началось лишь в конце 1820-х гг., когда наш поэт подолгу бывал в Москве.

Его друзьями становятся молодые университетские воспитанники Михаил Погодин и Степан Шевырев.

 

Пушкин активно участвует в издаваемом Погодиным журнале "Московский вестник", и несколько десятков писем того времени адресованы им Погодину, "в Москве, в Университет".

 

Поэт радуется возможности определить на опустевшую после смерти Мерзлякова университетскую кафедру талантливого и всесторонне образованного Шевырева;

он пишет: "Это было бы победа над университетом, т.е. над предрассудками и вандализмом". 

 

Пушкин обещает сам хлопотать по этому делу в Петербурге, зная, что молодые ученые встречают в университете противодействие, в основном исходившее от старинного пушкинского врага, М. Т. Каченовского.

 

 

 

Историк, представитель т.н. "скептической" школы, он (Каченовский) наполнял нашу историографию множеством неверных утверждений, которые, тем не менее, будили процесс развития исторической мысли.

 

Как критик, Каченовский прославился мелочными нападками на литературных корифеев своего времени, за что получил от Пушкина прозвища "зоила", "злого паука" и пр.

 

Ту же мелочность и склонность к интригам он проявлял и в университетской жизни, так что слова Пушкина об отсталости, рутине и "вандализме" в Московском университете можно в большой мере отнести именно к этой фигуре.

 

    Между тем, в деятельности редакции "Московского вестника", как и в выступлениях других московских публицистов, подготовлялся серьезный поворот в общественной жизни 1830-х гг. - рождение "великих споров" о судьбе России и ее месте в мировой истории.

 

В начале 1830-х гг. патриотические настроения оживились благодаря новым победам русского оружия. "Европеизм", столь свойственный прежнему александровскому времени, теряет привлекательность, и Погодин, одним из первых в своих лекциях формулирует мысль о нравственном, политическом и многих иных превосходствах Российского государства над Европой.

 

Свое участие в этом процессе принял и Пушкин, опубликовавший в 1831 г. стихотворение "Клеветникам России",

за которое его впоследствии многократно упрекали русские либералы. 

 

Тем не менее, мысли Пушкина по поводу европейских политиков, изливающих на Россию потоки злобы и ненависти ("Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас?") точно выражали основу национально-консервативного течения общественной мысли, появляющегося в эти годы.

 

Однако, окончательное оформление этого течения, превращение его в государственную идеологию историки связывают с именем графа С. С. Уварова. 

 

Граф  Сергей Семёнович Уваров

 

 

  В 1832 г. происходит назначение этого человека товарищем министра (а с 1833 г. и министром) народного просвещения. 

 

До этого - прекрасное образование, полученное за границей, блестящая карьера в молодости (в 25 лет он - попечитель столичного учебного округа, в 32 года - президент Академии наук), а затем десятилетие придворных неудач, когда ему никак не удавалось приобрести устойчивое положение вельможи и влияние на государственные дела.

 

И вот теперь - новый толчок карьеры, во время которого Уваров, кажется, нащупывает будущий верный путь.

Он выступает за широкую реформу народного образования, обновление научной мысли, и одновременно формулирует базу этой реформы в русле национально-консервативных идей, которая впоследствии сможет стать государственной идеологией и кратко будет выражена им в триаде "Православие, Самодержавие, Народность". 

 

Контуры реформы уже обозначились в действиях Уварова, когда он в сентябре 1832 г. был направлен обозревать Московский университет.

 

По собственному признанию, он неоднократно обращается к профессорам и студентам со словами о "необходимости быть Русским по духу прежде, нежели стараться быть Европейцем по образованию".

 

8 сентября в его присутствии молодой Погодин читает лекцию о государственном величии России, впервые высказывая перед Уваровым многие мысли, которые тот потом будет использовать для обоснования своей триады.

 

В ходе проверки университета граф убедился, что в задуманной им реформе следует делать ставку на молодое поколение университетских ученых.

 

Отживающие же свой век осколки старого университета, вроде Каченовского, вызывали малое его сочувствие. Однако, чтобы показать суть своей реформы, противостояние старого и нового поколений, он ищет более широкой общественной поддержки - и находит ее в лице Пушкина. 

 

    Инициатива их знакомства целиком принадлежала Уварову и относится к тому времени, когда тот еще был в роли царедворца-неудачника, а Пушкин находился на вершине литературного успеха.

 

Поэт задумал в 1831 г. издавать официальную политическую и литературную газету, он переживает "золотую пору" в отношениях с правительством и готов искренне ему служить.

 

Узнав об этом, Уваров первым обещает помощь и желает сам дать ход проекту, рассчитывая, конечно, через такого издателя, как Пушкин, укрепить собственный авторитет в обществе.

 

В эти же месяцы стихотворение "Клеветникам России" не проходит незамеченным мимо Уварова - он высказывает восхищение "прекрасными, истинно народными стихами" и посылает Пушкину свой перевод, за что удостаивается от поэта весьма учтивого и лестного ответного письма.

 

Однако, в истории с газетой желанного сближения не происходит - летом 1832 г. Пушкин, наконец, получает императора разрешение на ее издание, однако от имени министерства внутренних дел, возглавляемого другом-соперником Уварова Д. Н. Блудовым.

 

Это известие вызывает у графа острую вспышку ревности: в те же летние месяцы 1832 г. он говорит в светских беседах о Пушкине как о человеке, не имеющем "ни характера, ни постоянства, ни практических навыков", необходимых для издания газеты. 

 

 

    Вопрос о газете еще не был решен окончательно и сильно занимал Пушкина во время его пребывания в Москве в сентябре 1832 г. Возможно, он еще не чувствовал скрытого противодействия Уварова в этом вопросе и надеялся на его поддержку.

 

В те же дни возникла и еще одна тема для разговора, хлопотать о которой давно обещал Пушкин - из-за границы вернулся Шевырев; он был представлен Уварову как раз в дни пребывания Пушкина в Москве и был признан весьма достойным кандидатом в будущий обновленный университет.

Все это создавало благоприятный фон для дружеского приглашения поэту посетить Московский университет, которое сделал граф, и которое Пушкин поспешил принять. 

 

 

    Для Пушкина  наступил своего рода "момент истины", встреча с чистой наукой, которую он так ценил в своих молодых университетских друзьях.

 

В эту минуту меркли былые личные обиды на Каченовского.

 

Поэт писал потом жене: раньше "бранивались мы как торговки на вшивом рынке, а тут разговорились с ним так по дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления". Пушкин испытывал огромное наслаждение от спора, какие редко бывали в университете. Научные доводы он дополнял ослепительной силой своего сияющего таланта, и, как заметили историки литературы, "угадывал только чутьем то, что уже после него подтвердила новая школа филологии неопровержимыми данными".

 

Поэт отстаивал древность и самобытность русской литературы, и в этом смысле его взгляды находились в полном согласии с целями Уварова, с исторической позицией, разделяемой Погодиным и Шевыревым. 

 

 

 

    Таким образом, во время визита Пушкин собственным примером помогает Уварову утвердить характер новой реформы.

 

Приобретенные впечатления позволили поэту изменить свое отношение к Московскому университету, и спустя год он напишет:

 

"Просвещение любит город, где Шувалов основал университет по предначертанию Ломоносова".

 

 

Пути истории на один день свели вместе в университете людей с совсем непохожими судьбами.

 

Дальнейшие их дороги расходятся.

Пушкин вскоре с горечью расстанется с иллюзиями в отношении правительства и двора и своих клеветников найдет уже не за пределами России, а в светском Петербурге.

 

Уваров, вопреки личным качествам, заслужившим презрительные отзывы Пушкина, будет одним из лучших министров народного просвещения за весь XIX век.

 

И Погодин, и Шевырев будут деятельно утверждать принципы национального консерватизма, борясь при этом с другими пушкинскими наследниками в русской общественной мысли. 

 

    Момент общего согласия, столь глубоко запечатлевшийся во всех участниках визита, был быстро пройден.

 

И, однако, это согласие наступило, и произошло оно в Московском университете - "храме наук", гордости российского просвещения - став, таким образом, одним из важнейших символом нарождающегося общественного движения 1830-40-х гг. 

/www/museum_msu/biblioteka/ocherki/pushkin 

 

Иллюстрации к статье взяты из Интернета.

 

 

***